Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в. Сухова Наталья

Подготовка научно-педагогических кадров имела жизненно важное значение и для высшей духовной школы, и для русской богословской науки. При этом и концептуальная разработка этого вопроса, и, тем более, его практическое осуществление составляли немалую проблему, решаемую на всех этапах развития высшей духовной школы лишь относительно. Если в других областях российской науки на первом этапе ее развития (в XVIII – первой половине XIX в.) главной задачей было формирование национального ученого корпуса, с постепенной заменой им профессоров-иностранцев[381], то для богословия само становление в научном отношении совершалось силами национальных ученых. Научно-богословские кадры на протяжении довольно долгого времени формировали сами себя, что создавало дополнительные сложности. Осмысляя этот опыт, ученые-богословы постепенно вырабатывали и систему подготовки преемников, но процесс шел медленно.

Под «подготовкой научно-педагогических кадров» иногда понимают целенаправленную подготовку кандидатов на кафедры высших учебных заведений (институты профессорских стипендиатов и профессорских кандидатов, аспирантура при учебном заведении) или научных кадров (аспирантура, докторантура), иногда – весь процесс подготовки научно-педагогических кадров, начиная с высшего учебного заведения и кончая мероприятиями по повышению квалификации уже действующих кадров (факультеты повышения квалификации и пр.). В настоящей монографии выбран второй вариант. Это обусловлено не только желанием представить процесс как можно полнее, но и тем, что целенаправленная подготовка кандидатов на кафедры самих духовных академий действовала только с 1884 г. (институт профессорских стипендиатов), отчасти – в 1869–1884 гг., в рамках приват-доцентуры (2.2). Поэтому здесь наиболее подробно рассмотрен период 1884–1918 гг., то есть деятельность системы профессорских стипен диатов. В предыдущие же годы выпускники академий, оставляемые для преподавания, должны были опираться исключительно на общий учебный курс (до 1869 г.) или на отделенскую и групповую специализацию (в 1869–1884 гг.) и личную ревность по делу. Такая же ситуация складывалась с научной деятельностью всех выпускников академий. Поэтому в данную главу включено аналитическое рассмотрение и научной составляющей в образовании студентов (2.1), и те возможности для научно-педагогического роста, которые имели преподаватели духовных академий (2.3).

2.1. Научная составляющая в образовании студентов духовных академий

1814–1869 гг.

Комитет о усовершенствовании Духовных Училищ при подготовке духовно-учебной реформы в 1807–1808 гг. рассматривал каждую академию как ученое заведение, которое занимается научными исследованиями в области богословия и готовит для этого научные кадры. Однако этот замысел не удалось реализовать во всей полноте. В годы проведения реформы 1808–1814 гг. насущная проблема – подготовка духовно-учебных кадров для средней духовной школы – была более реальна и требовала соответствующей постановки учебного процесса. Акцент был смещен на учебную часть, ситуация стабилизировалась, и академии постепенно стали походить на духовные педагогические институты, охватывающие помимо богословия все предметы общего образования, входящие в курсы духовных семинарий. Научная задача академий, хотя и не отменялась, потеряла свою остроту.

С другой стороны, даже в те периоды, когда духовно-учебная система была насыщена кадрами и, казалось бы, открывалась возможность перенести акцент на богословскую науку и перестроить соответствующим образом учебный процесс, этого не случалось. Выпускники академий попадали на службу либо в сами академии, либо в семинарии, либо принимали священный сан и занимались преимущественно приходской деятельностью, либо уходили на гражданскую службу. Поэтому при подготовке студентов академии следовало учитывать по крайней мере первые три из этих вариантов. Наиболее перспективным для научной деятельности было служение в самих академиях, тем более с учетом их «учено-богословской» предназначенности в проекте реформы 1808–1814 гг.[382] Подготовка к преподаванию в академиях, как казалось, подразумевала и научную составляющую. Устав духовных академий 1809–1814 гг. это заявлял, хотя в силу неразвитости богословской науки в России в те годы довольно неопределенно. «Богословская ученость» должна была не только определиться и сформироваться, но выработать свои методы и задать камертон самому высшему духовному образованию, в недрах которого она существовала и благодаря которому получала свои кадры. Богословие в своем научном развитии должно было актуализировать определяющую роль богословия в высшем духовном образовании и, соответственно, значение и место в этой образовательной системе остальных наук. Разумеется, эта рабочая задача была непосредственно связана с вопросом о месте богословия в универсуме наук, в человеческом знании в целом.

Первый курс СПбДА изучал в равной степени все богословские и общеобразовательные науки, сгруппированные в шесть классов: богословский, философский, словесный, исторический, математический и класс языков. Это было точным повторением состава семинарского курса, и эта определяющая связь объяснялась особой задачей преобразовательного периода: подготовкой новых преподавателей, способных учить в реформированных школах. Разумеется, говорить о научной составляющей в образовании при таких условиях было трудно. Но и до наступления стабильного периода такая система показала свою несостоятельность. «Утомление тела и духа» духовного юношества, замеченное ректором академии архимандритом Сергием (Крыловым-Платоновым) уже в 1810 г., свидетельствовало о нереальности поставленной задачи – готовить из всех студентов потенциальных профессоров по всем наукам, включенным в академический курс. Был поставлен вопрос о неизбежном сокращении наук, изучаемых каждым студентов, а это в свою очередь повлекло вопрос о составе наук, необходимых для самого богословского образования, и об иерархии наук в академическом учебном плане. По предложению профессора СПбДА И. Фесслера, опытного в богословском образовании, науки в академии были разделены на «коренные» и «вспомогательные», и для этих категорий было установлено разное число «классических» часов[383]. Науки богословские, философские и словесные, вкупе с гре ческим языком, как и в дореформенной духовной школе, составили общеобязательный курс Науки исторические и физико-математические изучались лишь частью студентов, по выбору, как и языки – еврейский, немецкий или французский. Но это преобразование было только «негативным» способом совершенствования учебного курса высшей духовной школы – ослаблением многопредметности, позитивный же – научное углубление в основные науки, составляющие ядро богословской «учености», – лишь подразумевался. Лекционная «начитка» и проверка усвоенных знаний, так или иначе, могли на первых шагах удовлетворять образовательной задаче, но, разумеется, не научной.

Как было указано выше, Устав 1814 г. закрепил решение 1810 г., выделив науки, «необходимые для всех… студентов»[384], и сгруппировав два отделения наук, «предоставляемых собственному студентов выбору»[385]. Этот выбор не составлял научной специализации, как таковой, хотя иногда так назывался в документах. Это была лишь первая попытка примирить педагогическую задачу академий с научной[386]. Мера была вынужденной, но малопродуманной, и потому она не открывала перспективы. Студентами выбирались не главные богословские направления, для углубленного специального изучения, а, напротив, менее важные для богословского образования дисциплины. При этом сами принципы преподавания, рекомендуемые для предметов по выбору, ничем не отличались от таковых, реализуемых в главных – общеобязательных – курсах. Не было решено ни вопроса о специальном – научном – изучении богословских наук, ни вопроса о значении небогословских предметов для высшего богословского образования.

Вскоре после введения Устава 1814 г. учебный план претерпел определенную структуризацию. Четырехлетнее образование в академиях было разделено на два двухгодичных цикла или отделения: первое называлось «философским» и было ориентировано на общее образование, второе называлось «богословским» и включало все богословские дисциплины. Некоторые историки академий видели в этом влияние древних богословских училищ: первый круг обучения – для начинающих – огласительный, более общий; второй – для посвященных – открывающий глубинные тайны богословского знания[387]. Менее возвышенный взгляд усматривал в этом разделении просто частичный возврат к традиции дореформенной русской духовной школы[388]: восходящая последовательность словесно-философских классов с некоторым добавлением наук «положительного знания» (исторических, естественных и математических), венчаемая богословием. Так или иначе, но определенный смысл и удобство в такой структуре были: собственно богословское образование начинали студенты старшего курса, уже обладавшие опытом изучения наук на высшем уровне, то есть оснащенные научно-методическим аппаратом, умением выявлять научные проблемы и искать их решение. Студент-богослов приступал к серьезному познанию Священного Писания, Предания, учения Церкви о Боге, глубины Божественного Откровения, осмыслив – хотя бы отчасти – Откровение Бога в сотворенном им мире. Однако равенство по объему богословской и небогословской составляющих вызывало удивление даже на начальном этапе. В конце же 1830х гг., когда встал вопрос о расширении богословского образования и его научном углублении, и ограниченность богословских предметов одним страшим отделением, и позднее начинание изучения главных – богословских – предметов стало вызывать серьезные упреки[389]. Постепенное развитие научного богословия в 183050х гг. повлекло за собой развитие учебного богословского курса, а этот процесс постепенно выявил нежизненность описанной выше структуры учебного курса.

Но с каждым из циклов-отделений были связаны и свои проблемы. В связи с младшим – философским – отделением неизбежно вставал вопрос: имеет ли оно исключительно педагогическую и подготовительную задачи или же и собственную научную. То есть следует ли научно развивать небогословские науки в высшей духовной школе и привлекать к этому студентов? Так как единая концепция для небогословских наук в высшем богословском образовании так и не была выработана, главные задачи для этих наук диктовало педагогическое будущее выпускников академий. Упразднение «наук по выбору» (1842–1844) сделало младшее отделение слишком разнообразным, многопредметным[390]. При таких условиях основной становилась не проблема включения в учебный процесс научных элементов, а проблема сохранения в этом процессе фактологической насыщенности, более или менее полноценного представления о самой небогословской науке. Такая постановка не только не способствовала, но в некоторой степени мешала дальнейшему осмыслению места и значения небогословских наук в научном богословском образовании, а богословия – в системе наук в целом.

Следует отметить, что не только в начале деятельности преобразованных академий, но и в дальнейшем, при достаточно развившейся богословской составляющей, некоторые преподаватели небогословских дисциплин умели заинтересовать студентов больше, чем богословы. Так, при переходе в старшее, богословское, отделение студенты МДА середины 1850х иногда разочарованно замечали, что богословские лекции «гораздо менее занимательны, менее доставляют пищи для ума, чем лекции младшего курса»[391]. Конечно, многое зависло от личности преподавателя. В МДА в эти годы небогословские науки читали яркие личности: философию – В. Д. Кудрявцев, словесность – Е. В. Амфитеатров, гражданскую историю – С. К. Смирнов, физику и математику – протоиерей Петр Делицын. Этим отчасти можно и объяснить особый интерес в КДА к философским наукам, которые читали протоиерей Иоанн Скворцов, О. Г. Михневич, П. С. Авсенев (архимандрит Феофан), С. С. Гогоцкий, к общей словесности, которую читали Я. И. Крышин ский и Я. К. Амфитеатров. В КазДА у многих студентов проявлялось желание основательнее заняться гражданской историей под влиянием П. В. Знаменского. Следует иметь в виду и то, что преподавали небогословские науки за редким исключением выпускники самих академий, то есть лица, имевшие высшее богословское образование. Но интерес студентов, вставших на путь богословской специализации, к небогословским наукам вновь и вновь ставил вопрос о месте богословия в системе наук, о сложном сочетании и взаимопроникновении богословского знания и других сфер человеческого знания.

Разумеется, главные проблемы были связаны с богословским образованием как таковым. При переходе на второй – богословский – цикл естественно было бы ждать повышения научного уровня преподавания, то есть постановки научных проблем, освоения исследовательских элементов, знакомства с существующими научными школами и традициями. Но на начальном этапе такая постановка была невозможна, поэтому все заявления об «учености» давались «на вырост». Научным образование должно было стать в дальнейшем, в процессе его совершенствования. При этом научная деятельность преподавательских корпораций и введение научных элементов в учебный процесс были взаимообусловлены. Без «школьного» освоения научно-исследовательских принципов и методов трудно было учиться этому в одиночку, а гарантом включения научной составляющей в образование студентов должна была стать научная работа членов преподавательских корпораций. Такая же взаимосвязь существовала между научным уровнем образования и общей постановкой учебного процесса в академиях. Научные занятия потребовали бы более тесного общения преподавателей и студентов, ибо заниматься наукой с аудиторией около 100 человек было невозможно. Но каких-то специальных занятий с группами студентов предусмотрено не было. Эти связи иногда казались замкнутыми, неразрывными кругами. Личными усилиями членов корпораций развитие богословия все же осуществлялось, научные изыскания велись, хотя и не столь активно, как хотелось. Но единственная возможность профессионального преемства «учитель – ученик» подразумевалась в работе над сочинениями. Только от этогопроцесса на первом этапе, до 1869 г., можно было ожидать научного возрастания. Сочинения составляли важнейший элемент высшего духовного образования, и отношение к ним, не теряя общей значимости, претерпевало по мере развития академий серьезные метаморфозы. Возрастающие научные требования к богословскому образованию постепенно выявляли «жанровую ограниченность такой постановки учебного процесса. Научная подготовка требовала более активного участия студентов и в освоении имеющегося богословского знания, и в его приращении.

Развитие научного богословия неизбежно должно было повлечь за собой и развитие учебного богословского курса. Отчасти это происходило, но связь науки и учебного процесса в духовных академиях в 1830– 50х гг. была недостаточно крепка, да и научное развитие богословия происходило довольно медленно и фрагментарно. Более действенны для развития учебного богословского курса в эти годы были два стимула: уточнение «пограничных областей» между богословием и гуманитарными науками духовно-академического курса и церковные нужды.

Отправной точкой богословского курса в преобразованных академиях было «Обозрение богословских наук в отношении преподавания их в высших духовных училищах», составленное в том же 1814 г. ректором СПбДА архимандритом Филаретом (Дроздовым)[392]. В «Обозрении богословских наук» архимандрит Филарет рассматривал «строение видов и частей Богословия» (Architectonica Theologica). В едином курсе академического богословия он выделял семь разделов: чтение Священного Писания, богословие толковательное (Hermeneutica), созерцательное (Dogmatica), деятельное или нравственное (Practica), обличительное (Polemica), собеседовательное (Homiletica) и правительственное (Jus Canonicum)[393]. Архимандрит Филарет выделял еще богословие пастырское (Theologia Pasteralis), но допускал его соединение с богословием деятельным, практическим. В составе богословия было выделено и богословие историческое, включавшее богословие пророческое (Theologia Prophetica), прообразовательное (Tupica), символическое (Symbolica) и отеческое (Patristica). На первом этапе первые два раздела относились к толковательному богословию, а последние два – к истории и древностям церковным, но, разумеется, в дальнейшем могли претендовать на самостоятельный статус. Кроме того, к богословским наукам относилась церковная история (общая и русская), но ввиду специфики ее постановки и трудоемкости разработки через некоторое время она была выделена в самостоятельный класс[394]. Перспективы развития богословского курса, намеченные в этом труде, постепенно начали осуществляться.

Из богословского курса, изначально единого, выделялись разделы, которые определяли свое самостоятельное поприще, задачи, круг особых источников, дополнительных к общебогословским источникам, специфические методы. Нововведения 183050х гг. можно разделить на три основные группы:

1) выделение самостоятельных богословских наук из общего курса;

2) оформление богословских предметов, включавших в себя те или иные гуманитарные науки (исторические, словесные, правовые);

3) введение церковно-практических предметов, которое определялось проблемами церковной жизни, требующими научно-богословского развития.

Новые дисциплины вводились или в одной конкретной академии по творческой инициативе ректора или архиерея, или во всех академиях общим указом. Ярким примером первого варианта – творческой инициативы – может служить выделение ректором КДА архимандритом Иннокентием (Борисовым) (1830–1839) некоторых разделов догматического богословия в виде особых предметов. Чтение курса богословия он предварял религиозистикой, или основным богословием, охватывающим «всю совокупность богословских предметов, гармонично распределяющихся в целой богословской системе». Затем архимандрит Иннокентий ввел особые кафедры обличительного богословия и экклесиастики, то есть науки о Церкви, ее учении, богослужении и управлении[395]. В СПбДА в 1851 г., по предложению не менее творческого ректора епископа Макария (Булгакова), был введен особый курс введения в богословие[396].

Но второй вариант – введение новых предметов в учебные курсы всех академий – реализовывался чаще и был обычно обусловлен общецерковной необходимостью. При этом, как правило, введение новых предметов сперва происходило в семинариях – для изучения их будущими пастырями, а вслед за этим в академиях, так как последние должны были готовить преподавателей по этим предметам для семинарий. В 1839 г., вслед за включением в курс духовных семинарий Историко-богословского учения об отцах Церкви, в духовных академиях была введена патристика[397]. Хотя инициатива исходила от МДА, курс был рекомендован к введению для всех академий. В 1840 г. из общего курса богословия выделилось каноническое право, или церковное законоведение. Процесс был определен самостоятельным развитием богословия, но следует иметь в виду и то, что, согласно Уставу российских университетов 1835 г., этот предмет был введен для изучения студентами юридических факультетов, а преподавание возложено на университетских профессоров богословия. Так как эти профессоры были выпускниками духовных академий, то и в самих академиях было обращено особое внимание на эту область богословия. Пастырское богословие приобрело особую значимость и самостоятельный статус в связи с необходимостью готовить семинаристов к приходскому служению. Оформление гомилетики как особой богословской науки совпало с оживлением в 1830х гг. проповеди в академиях.

С 1830х гг. началось усиление интереса к церковно-исторической науке. Результатом стало постепенное выделение в начале 1840х гг. в особый предмет истории Русской Церкви. В начале 1850х гг. от церковной истории отделилась и приобрела самостоятельный статус наука о церковных древностях.

Вероисповедные проблемы, которые возникали в духовной жизни российского общества и требовали богословского и историко-генетического изучения, определили введение учений о вероисповедных ересях и расколе, а также противомусульманских и противобуддистских (в КазДА). Это введение оказалось долгим процессом, начавшимся в 1844 и окончившимся в 1858 г.

Самостоятельное развитие новых курсов подразумевало научное углубление со стороны их авторов – преподавателей, а также исследовательский интерес со стороны слушателей – студентов. Но научная постановка требовала определенного учебного пространства, а все богословские науки по-прежнему теснились в одном отделении. Поэтому при всей добросовестности преподавателей либо учебные курсы читались не с должной подробностью и глубиной, либо приходилось жертвовать целостностью и полнотой и читать отдельные части курсов. Проблемы, связанные с научной постановкой конкретных богословс ких дисциплин, будут рассмотрены в 2.3, где речь пойдет о повышении научно-педагогического уровня преподавателей академий. Заметим лишь, что вопрос о повышении уровня преподавания и тем более о его научности становился все более болезненным и дискутируемым.

Развитие учебного богословского курса поставило еще одну проблему: введение новых предметов разрушило прежний богословский курс, так или иначе сбалансированный в 1808–1814 гг. Терялись связь и координация между отдельными богословскими дисциплинами, преемство и логика развития богословского знания. Под угрозу ставилась не только перспектива – углубленное изучение конкретных областей богословия, но и реальность – единое богословское образование, само представление о научной богословской системе. В конце 1830х – начале 1840х гг. было решено централизованно и продуманно провести кампанию по совершенствованию богословского образования. В 1837 г. при СПбДА был образован специальный Комитет для пересмотра учебникв духовных академий и семинарий, в сентябре 1840 г. его сменил Комитет для рассмотрения конспектов, действовавший до 1845 г.[398] Состав комитетов менялся – старались привлечь лучшие академические силы, но во главе всегда стоял ректор СПбДА. По предложению Комитета по пересмотру конспектов в 1845 г. была принята новая систематизация богословского курса: 1) Священное Писание, 2) герменевтика, 3) богословская энциклопедия, 4) догматическое богословие, 5) нравственное богословие, 6) обличительное богословие, 7) церковное красноречие (богословие собеседовательное и церковная словесность), 8) каноническое право, 9) библейская история, 10) церковные древности, 11) общая церковная история, 12) русская церковная история, 13) патристика. При этом Священное Писание, как и все древние и новые языки из небогословских предметов, предлагалось изучать в обоих отделениях. Богословскую энциклопедию и библейскую историю с археологией, как предметы, начальные для богословского научного познания, авторы проекта предлагали перенести в низшее отделение, в добавление ко всем небогословским наукам. Все же прочие богословские науки, включая церковную историю всех периодов, патристику и церковную словесность, по-прежнему предполагалось читать в высшем отделении[399]. Этот проект был утвержден как руководство к действию для всех академий. Но и сами члены Комитета, и члены Синода понимали, что достичь того единообразия, которое было отправным пунктом Устава 1814 г., уже невозможно.

Единство богословского курса и последовательность его изучения, установленные Комитетом 1845 г., соблюдались лишь отчасти. Многое зависело от наличных сил академической корпорации, а также от богословских воззрений епархиального архиерея или ректора. Так, в КазДА с 1845 по 1854 г. в качестве отдельных богословских предметов читались: 1) Священное Писание и 2) герменевтика – в обоих отделениях; кроме того, в высшем отделении: 3) догматическое богословие, 4) основное богословие, 5) сравнительное богословие, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие, 9) церковная археология, 10) каноническое право, 11) патрология, 12) библейская и общая церковная история, 13) русская церковная история[400]. Примерно такая палитра богословского курса сохранялась вплоть до начала 1860х гг. Так, в МДА в эти годы в богословский курс входили: 1) чтение Священного Писания (обоих Заветов), 2) библейская герменевтика, 3) общее богословие, 4) догматическое богословие, 5) учение о вероисповеданиях, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие с историей проповедничества, 9) церковное (каноническое) право, 10) патристика, 11) церковная словесность, 12) церковная археология[401]. К богословским же наукам относились дисциплины церковно-исторического класса: 13) библейская история, 14) общая церковная история, 15) русская церковная история, 16) учение о русском расколе. В КДА в это же время читались отдельными предметами все те же, что и в МДА, но «учение о вероисповеданиях» было поставлено в виде «обличительного богословия», «церковное законоведение» – в виде «канонического права», отдельными предметами были церковная археология и литургика, а церковная словесность была выделена в особый одноименный класс[402].

В условиях единого общеобязательного учебного плана многопредметность становилась неизбежной. Такая ситуация лишала академии возможности и даже надежды на принципиальное повышение научного уровня образования. Необходимо было искать способы решения этой проблемы. Предпринимались попытки облегчить учебные планы, при дав им большую цельность и выделив научную доминанту. Эти попытки проводились в двух направлениях: 1) упразднение предметов, не представлявших самостоятельной ценности, то есть «движение вспять», противостоящее процессу дифференциации; 2) переведение предметов в разряд «по выбору», то есть возврат в том или ином виде к Уставу 1814 г.

Однако первый путь был малоэффективен, ибо большая часть нововведенных предметов уже не могла быть безболезненно изъята из академического курса. Их присутствие в высшем богословском образовании было следствием развития отечественной богословской науки или уточнения места и роли духовных академий в жизни Церкви. Лишение же отдельных областей богословской науки самостоятельности, уже завоеванной ими, закрывало перспективу их научного развития и изучения. А их развитие неизбежно требовало внимания всех студентов или хотя бы их части.

Второй путь – введение «параллельных» отделений – был менее болезненным и применялся чаще. Но это так и не превратилось в научную богословскую специализацию. По-прежнему на выбор предлагались предметы второстепенные, просто для разгрузки основного курса. Так, во всех академиях предлагался выбор одного из новых языков; в МДА учение о расколе изучалось параллельно физико-математическим наукам; Конференции СПбДА в 1861 г. удалось, как и раньше, ввести параллельное изучение исторических и физико-математических предметов[403].

Но эти попытки не могли существенно изменить ситуацию многопредметности, курс по-прежнему был перенасыщен, и каждой из наук уделялось слишком мало времени. В условиях единого общеобязательного учебного плана необходимо было искать иные способы решения этой проблемы, причем не только в связи с перегрузкой студентов, но и в связи с возросшими научными требованиями к богословскому высшему образованию. Наметилось еще два подхода: 1) работа над учебными программами каждого предмета и 2) поиск более тесной взаимосвязи отдельных предметов. В первом направлении работали многие преподаватели: выделялись разделы, наиболее интересные, важные и трудные с научной точки зрения, менее развитые и мало освещенные в существующих учебниках и пособиях, наиболее ярко демонстрирующие студентам специфику каждой области богословия. Во втором направлении работу вести было сложнее, ибо для этого нужны были междисциплинарные обсуждения, а эта традиция вырабатывалась с большим трудом. Тем не менее, использовались взаимные связи догматического богословия и патристики, церковной истории и патристики, канонического права и церковной истории, пастырского богословия и литургики, пастырского богословия и церковного красноречия, методическое единство всех церковно-исторических наук. Но слабое развитие наук, ставших самостоятельными, не всегда делало этот поиск плодотворным, а иногда принуждало к механическому объединению. Поэтому удовлетворительного решения эти поиски также не давали.

Однако проблемы, связанные с научным аспектом духовно-академического образования, не ограничивались многопредметностью и объемом выделенного времени. Важнее были сами научные принципы, исследовательская направленность в преподавании – то, что отсутствовало в дореформенной духовной школе, без чего невозможно было живое развитие богословия. Святитель Филарет, оценивая значение Устава 1814 г. для русского богословского образования, выделял основное отличие до– и послереформенного его состояния: «Богословия была преподаваема только догматическая, по методе слишком школьной. Отсюда знание слишком сухое и холодное, недостаток деятельной назидательности, принужденный тон и бесплодность поучений. ‹…› При преобразовании 1814 г. введено преподавание деятельной богословии; таким образом, богословское учение сделалось ближе к употреблению в жизни»[404]. Однако реальность лишь отчасти подтверждала эти надежды. Близость богословия к жизни подразумевала, с одной стороны, научное решение тех задач, которые эта жизнь ставила, с другой стороны, жизнь самого богословия как науки, то есть развитие, постановку проблем и поиск их решения, определение перспектив, выработку методов. Однако первое было затруднено, ибо богословская наука еще не научилась формулировать богословские проблемы, возникающие в жизни, в виде научных задач. Ворое также шло довольно косно: привычная схоластичность богословия, дававшая иллюзию полной логичности, «всеобъясненности», предлагавшая диалектические рассуждения вместо поиска решения, отдаляла богословие от истинной научности.

При этом в середине 1850х гг. стало ясно, что специалисты с высшим богословским образованием должны быть в разных сферах церковной жизни, но это должны быть специалисты. Стали высказываться – официально и неофициально – замечания о естественном вырождении «бо гословского энциклопедизма», о поверхностном многознании выпускников академий, об отсутствии специалистов в той или иной области богословия, о неумении выпускников академий решать конкретные научные и церковно-практические вопросы. Поэтому идея специализации начала рассматриваться именно в направлении приготовления специалистов-богословов. Хотя эпоха «богословского энциклопедизма» явно подходила к концу, отказ от идеи реформы 1808–1814 гг. о всесторонней «учености» выпускников академий должен был неизбежно встретить препятствия. С другой стороны, многим теоретикам и практикам богословского образования становилось ясно, что Устав 1814 г. актуален и ценен общим направлением, идеей и принципами высшего духовного образования, а не буквальным его сохранением. Более того, для того чтобы сохранить принципы этого Устава и выполнить поставленные им задачи, необходимо адекватно и оперативно реагировать на развитие науки, новые запросы к богословию. И если главным принципом преобразования 1808–1814 гг. было развитие духовной учености в научном, учебном и просветительском вариантах, следовало внести необходимые коррективы в «букву», дабы сохранить «дух».

На какие элементы, уже выработанные высшей духовной школой, можно было при этом опираться? При проектировании реформы 1808–1814 гг. предполагалось развивать богословскую «ученость» путем выработки у студентов самостоятельного научного мышления. На это прежде всего была направлена мощная система сочинений и диссертаций, составление которых должно было сопровождать и изучение всех курсов, и итоговые испытания. Однако тематика сочинений, унаследованная от дореформенной духовной школы – рассуждения, ограниченные школьным знанием, – мало способствовала научно-критическому подходу и выделению научных проблем, умению проводить научное исследование и делать выводы. Правда, как указывалось выше, во второй половине 1830х гг. митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) предлагал студентам КДА в качестве тем для курсовых рассуждений и текущих сочинений не отвлеченные, а реальные вопросы, подразумевавшие обработку источников[405]. Такие же эксперименты «научного оживления» студенческих сочинений проводились в СПбДА – по про блемам, связанным с русским расколом, с унией, в МДА – по греческим и славянским источникам, в КазДА – по проблемам, связанным с миссионерской деятельностью, а с 1850х гг. – по источникам из библиотеки Соловецкого монастыря. Но все эти эксперименты должны были получить системное оформление.

Таким образом, в процессе развития высшего духовного образования при действии Устава 1814 г. было выделено три задачи, которые были связаны с научной подготовкой студентов:

1) построение целостного, согласованного и гармоничного научного богословского образования;

2) введение в него системы подготовки специалистов, ориентированных на научные исследования и преподавание конкретных областей богословской науки (по крайней мере, в высшей богословской школе);

3) включение в высшее богословское образование элементов научного исследования.

Эти задачи и решались в дальнейшем – при подготовке, непосредственной разработке, реализации и коррекции реформ духовных академий.

1869–1884 гг.

В конце 1850х гг. был поднят вопрос о необходимости проведения новой реформы духовных академий. В 1858 г. обер-прокурор А. П. Толстой попросил высказаться по этому поводу столичных архиереев – митрополита Санкт-Петербургского Григория (Постникова) и митрополита Московского Филарета (Дроздова). Наиболее важны были предложения архиереев по развитию «богословской учености», в том числе в учебном процессе. Митрополит Григорий предлагал два этапа: 1) иметь в корпорациях специалистов по разным областям богословия, способных научно их разрабатывать и руководить студентами в занятиях этими науками, 2) сосредоточивать внимание студентов на определенной области богословского знания путем «специализации» их самостоятельных практических занятий. По одному-двум избранным предметам они должны выполнять упражнения и писать сочинения, причем срок написания этих сочинений надо увеличить и темы давать в большом числе, как для курсовых сочинений. Таким образом, и практические занятия, и сочинения должны были стать именно теми элементами научной работы, которые позволили бы студентам, с одной стороны, подготовиться к написанию выпускной работы, с другой стороны, к работе под руководством преподавателей, перенимать у них научно-исследовательский опыт. Святитель Филарет был менее склонен менять систему. Он считал, что специальные занятия избранными науками можно дозволять лишь избранным под строгим контролем преподавателей. Иначе при переносе акцента на специальные занятия отдельными областями и вопросами богословия появится опасность разрушить единую научную богословскую систему и потерять даже тот уровень знания, который дают академии в настоящее время. Святитель Филарет настаивал на специализации не студентов, а выпускников академий – членов академических и семинарских корпораций в преподаваемых ими науках[406]. Относительно введения элементов научного исследования в учебный процесс оба преосвященных высказывались положительно. Но они считали, что именно на научное познание и был настроен Устав 1814 г., поэтому в его рамках преподаватели, имеющие личный опыт научной деятельности, смогут передать его и студентам. Точку зрения, выраженную в записках 1857–1858 гг., митрополиты Филарет и Григорий высказывали неоднократно и в дальнейшем.

В это же время был осуществлен опрос (см. 1.3) других епархиальных архиереев и ректоров семинарий – «о желательных изменениях в духовном образовании». В нем затрагивались и проблемы высшей духовной школы, ибо семинарское образование во многом определялось преподавателями – выпускниками академий. И хотя общий пафос ответов был, разумеется, направлен на педагогическую составляющую духовно-академического образования, затрагивалась и научная, ибо семинарии в эти годы чувствовали необходимость в преподавателях-специалистах. Главной идеей, которую в той или иной форме высказало большинство авторов, был призыв к специализации. При этом рассматривался и вариант общебогословской специализации академий, которая позволила бы каждому выпускнику научно углубиться в богословие, не рассеивая внимание на небогословские науки. Но тогда готовить семинарских преподавателей по небогословским наукам следовало в университетах, что многие архиереи и ректоры признавали неблагоразумным: слишком много извне приносится в духовные школы мыслей, «против которых теперь приходится бороться»[407]. Более удобным и разумным было сочтено образование факультетов-отделений для приготовления специалистов по разным предметам. И хотя имелось в виду факультетское изучение наук преимущественно небогословских, была высказана радикальная идея: цель духовных академий как высших учебных заведений «…состоит не в энциклопедическом образовании, как низших и средних училищ, а в исключительном приготовлении к известному служению»[408].

Эта идея – специализации в духовных академиях – рефреном звучала на заседаниях двух Комитетов по разработке нового Устава духовных семинарий: в 1860–1862 гг. и в 1866–1867 гг. Наконец, понятие преподавателя-специалиста, причем как по небогословским, так и по конкретным богословским наукам, было закреплено положениями Устава православных духовных семинарий 1867 г.

Разумеется, не могли обойти вниманием этот важнейшй вопрос и сами академии. Однако взгляд «изнутри» несколько отличался от взгляда семинарского руководства. В 1867 г. были составлены мнения академических Конференций о желательных изменениях, прежде всего в учебном строе академий. Кроме того, некоторые преподаватели и ревнующие о богословском образовании выпускники академий опубликовали личные мнения по этому вопросу[409]. Все проекты Конференций духовных академий и частные мнения были едины в определении главных проблем духовно-академического образования: многопредметности и слабой подготовленности выпускников к какой-либо конкретной деятельности, как научной, так и специально-педагогической. Главную причину этих проблем все авторы усматривали в соединении двух задач духовных академий: специально-богословской и общепедагогической. Реформа должна была определить приоритетность этих задач и преобразовать все стороны деятельности академий для наилучшего исполнения прежде всего главной задачи.

Однако размышления по поводу задач академий открыли новый пласт проблем: 1) неопределенность главной цели деятельности академий, соответственно, отсутствие структурообразующей идеи учебного плана, 2) неопределенность внутренней структуры богословия, не позволявшая выделить перспективные направления богословской специализации, 3) неопределенность взаимоотношений богословия с другими науками. Следствием была неопределенность состава наук духовных академий в целом и их включение в учебный план каждого студента.

Проекты 1867 г. можно разделить на два основных направления: 1) утверждавшие абсолютный приоритет специально-богословской задачи духовных академий перед общепедагогической[410]; 2) предлагавшие сочетать с ней и общепедагогическую задачу академий[411]. Первое подразумевало уподобление академий по составу наук богословским факультетам, хотя и с подчинением Святейшему Синоду, со всей полнотой научно-образовательных задач. Второе направление, хотя и учитывало богословскую специфику академий, вменяло им в обязанность готовить преподавателей-специалистов по всем наукам семинарского курса. Однако и научную составляющую духовно-академического образования, сугубую важность которой признавали все авторы проектов и мнений, предлагали реализовывать по-разному.

Ни один из этих вариантов не являлся вполне удовлетворительным, и к каждому из них оппоненты предъявляли вполне обоснованные претензии. Первый вариант – богословская специализация академий – облегчал решение научной задачи, но лишал духовную школу педагогической самостоятельности, а в перспективе предвещал проблему богословской многопредметности. Второй вариант – верности Уставу 1814 г. – требовал искусственной стабилизации, противоречащей естественному развитию наук. Открытая модель усиливала многопредметность и подразумевала введение той или иной формы специализации.

Еще более энергично идеи научности и специализации высказывались на заседаниях Комитета по составлению официального проекта нового Устава духовных академий в 1868 г.[412] Составленный проект и объяснительная записка к нему представляли радикально новую систему высшего духовного образования. Отдельные идеи были заимствованы из мнений Конференций, но они включались в совершенно иную концепцию. Объяснительная записка к проекту напоминала, что преобразование академий последует университетской реформе 1863 г.[413] Этим делался акцент на устроении духовных академий сообразно с общими принципами высшего образования, которые неизбежно включали научную составляющую. Проект предполагал сосредоточить деятельность академий на ученой и учебно-богословской цели, подчинив ей общепедагогическую. Из этого должно было следовать ограничение курса духовных академий богословскими науками, но этого не случилось: проект выводил из академий лишь физико-математические науки с сохранением всех остальных.

Решая первую задачу, поставленную перед реформой – построение системы единого богословского образования, – проект предлагал в качестве такой системы: 1) Священное Писание, 2) основное богословие, 3) догматическое богословие с историческим изложением догматов, 4) общую церковную историю. Вкупе с историей философии (а в промежуточном варианте еще с метафизикой), педагогикой и одним из новых языков. Эта система составляла набор дисциплин, общеобязательный для всех отделений (§ 105).

Решением второй задачи – подготовки специалистов-богословов – было построение двухэтапной системы специализации: на трех первых курсах[414] – по отделениям: специально-богословскому, богословско-историческому, философскому (§ 3, 104) (в СПбДА учреждалось и четвертое отделение – физико-математическое (прим. к § 3), на последнем, выпускном курсе – по группам (§ 137). Три отделения, предложенные проектом, принципиально отличались и от «предметов по выбору» 1810–1814 гг.: они содержали не второстепенные науки, а все, кроме общеобязательных (§ 106–108)[415]. Образующим принципом был заявлен не педагогический, а научно-богословский: выделялись «богословские науки положительные», «богословские науки исторические», «науки философские».

Наконец, решению третьей задачи – введению в учебный процесс элементов научного исследования – должны были способствовать две новые черты учебного процесса. Во-первых, общее изменение системы преподавания, особенно для отделенских дисциплин, уменьшало число слушателей в три раза. Во-вторых, особое назначение научно-педагогической подготовки получали занятия выпускного курса (§ 133, 137). В объяснительной записке к проекту высказывались лишь отдельные пожелания: «изучение науки по первым ее источникам и научный всесторонний анализ этих источников», «ознакомление слушателей с лучшими иностранными и отечественными сочинениями по той или иной науке и вообще с литературою», «знакомство с учебниками и учебными пособиями в практических видах ее преподавания». Все остальное должно было уточняться и отрабатываться по ходу дела. Большие надежды возлагались на тесное профессиональное общение студентов с преподавателями-специалистами, которые должны были вести слушателей «к самым основаниям из специальных познаний», готовить к самостоятельным научным трудам и «вполне отчетливой учебно-педагогической деятельности». Кроме того, студентам 4го курса предоставлялась возможность, если это будет полезно, посещать лекции и специальные занятия в университетах или в других учебных или научных учреждениях. Наконец, перенесение написания кандидатского сочинения на 3й курс, а магистерской диссертации – на 4й определяло в рамках академического образования два этапа самостоятельной научно-исследовательской деятельности студентов[416].

Однако заявленные в проекте принципы – сокращение общеобязательного богословского образования, научной специализации, практической подготовки к научно-исследовательской и преподавательской деятельности – вызвали бурную дискуссию. В отзывах архиереев, рецензирующих проект (см. 1.3), «отделенская» специализация подверглась почти единогласной критике[417]. Митрополит Арсений (Москвин), архиепископы Антоний (Амфитеатров) и Евсевий (Орлинский) признавали полезным стремление авторов проекта поставить академии на одинаковый с университетами уровень в учебном и научном отношении. Но в полученном результате архиереи видели лишь механическое копирование университетских принципов. Полной богословской специализации академий проект не проводил, а внутреннее дробление богословских наук по отделениям разрушало и прежнюю богословскую научную систему. Так как без изучения целостной системы научного богословия невозможно формирование ученого, такое дробление, по мнению архиереев, должно было неизбежно повлечь подрыв научного богословского образования. Ранняя специализация будет деформировать сознание будуего богослова и заставит, даже при сохранении основных богословских наук в числе общеобязательных, заниматься только теми из них, которые имеют отношение к его отделению. Не менее серьезные возражения вызвало выделение 4го курса для особых специально-практических занятий: критиковалось сокращение общего курса высшего духовного образования, предполагалась неготовность академий к описанным в объяснительной записке занятиям.

Окончательный вариант Устава 1869 г., при сохранении общих принципов проекта, представлял значительно скорректированную их реализацию. Общая богословская система, предлагаемая всем студентам в общеобязательном курсе, состояла лишь из Священного Писания и основного богословия[418]. Вместо философского (или филологического) отделения третьим стало церковно-практическое, включившее и дисциплины как пастырского, так и словесного направлений[419]. Устроение выпускного курса со специальной научно-педагогической подготовкой было в основном сохранено[420].

Реализация положений Устава с его научной устремленностью была сопряжена со многими проблемами. Образование в условиях Устава 1869 г. предполагало активное участие в нем самих студентов: надежды возлагались на интерес к научным занятиям, творческий подход и самостоятельность. С одной стороны, общий научный пафос, выделение специальных предметов, к которым студенты того или иного отделения ставились в особое отношение, более тесное – как учебное, так и научное – общение преподавателей со студентами не только активизировали учебный процесс, но сделали его более осмысленным и целенаправленным. Повышение научного статуса и требований к магистерским диссертациям, присутствие студентов на публичных защитах магистерских и докторских диссертаций способствовали повышению интереса студентов к богословской науке, вводили студентов не только выпускного, но и всех курсов в научно-исследовательский процесс.

Характерной чертой новой духовно-академической эпохи стала большая свобода студентов, им в весьма значительной степени предо ставлялось самим, по собственному такту и разумению, «располагать собою и своими поступками»[421]. В этом была и оборотная сторона: «все располагало к неаккуратному посещению лекций», особенно общеобязательных, читаемых всему курсу в больших аудиториях[422]. Это грозило исполнением тех опасений, которые высказывали архиереи-рецензенты, и не только они: упадком целостного научного богословского образования. Были, разумеется, студенты, усматривающие пользу всего лекционного материала и посещавшие аудитории неукоснительно. Так, студент СПбДА В. В. Болотов (1875–1879) еще на студенческой скамье выявил смысл максимально полного богословского знания для будущего ученого и неукоснительно исполнял свои решения. Свое обучение в академии В. В. Болотов характеризовал так: «Это – votum человека, который сам за четыре года студенчества опустил лишь четыре лекции»[423]. Уже будучи профессором СПбДА и анализируя проблемы, связанные с постановкой богословского образования в его студенческие годы, В. В. Болотов выделял в качестве одного из главных недостатков плохую координацию усилий преподавателей и занятий студентов[424].

Как и предполагали рецензенты проекта, специализация – по крайней мере, по отделениям – была доминирующей в учебном процессе. Это не могло лишить студентов полного представления о полноценной системе богословия, так как подавляющее большинство из них были выпускниками духовных семинарий, где изучались, как и раньше, все богословские дисциплины[425]. Но разумеется, в семинариях речь не шла о научном изучении богословия, поэтому система богословия была знакома их выпускникам, но не изучена ими с научной точки зрения. Тем более не заострялось внимание на главных исследовательских проблемах в конкретных областях богословия. Поэтому, занимаясь в академиях богословием уже на ином уровне, но лишь одной из его составляющих, студенты неизбежно получали научную «однобокость», с трудом осоз навая ее связь с другими областями богословия. Исследуя в дальнейшем частный богословский вопрос, проблему, большая часть студентов не могла определить ее истинное место в научно-богословской системе и тем более использовать совокупность ее достижений и методов.

К сожалению, и с изучением специальных предметов ситуация была не столь однозначна. Даже преподаватели одного и того же специального предмета богословского отделения – догматического богословия – А. Л. Катанский в СПбДА и А. Д. Беляев в МДА констатировали разное отношение студентов к своим лекциям. А. Л. Катанский никогда не имел таких внимательных и усердных слушателей, как в период действия Устава 1869 г., А. Д. Беляев же до Рождества видел в аудиториях больше половины студентов богословского отделения, после Рождества – меньше половины, при этом записывали лекции не более двух-трех человек[426]. Явление, замеченное А. Д. Беляевым, не означало расслабления студентов и отсутствия интереса к богословской науке. Но смещение акцента с освоения знания на самостоятельную работу имело и такие последствия.

Как обстояло дело с самостоятельным вкладом студентов в свое образование? Возможности для этого предоставлялись в старых формах – лекции и сочинения, но они должны были наполниться новым содержанием и иметь иной смысл: научить элементам научной работы, установить более тесную связь студента с преподавателем. Участие студентов в лекционной форме обучения состояло в аудиторной записи и составлении конспектов. Студенты, прошедшие такую школу, были ей благодарны не только за приобретаемые знания и выработанное усердие, но и за выработанное умение работать с научной литературой и с источниками – конспектировать, выбирать основное, устанавливать факты и обращать внимание на степень их достоверности, устанавливать логику рассмотрения той или иной проблемы. Составленные конспекты переходили по наследству младшим курсам, критически оценивались и пополнялись по мере надобности, составляя, параллельно преподавательскому преемству в той или иной дисциплине, преемство студенческое[427].

Сочинения, ради которых часто приносились в жертву лекции, пользовались преимущественным вниманием как студентов, так и преподавателей. При уменьшении их числа – с семи-девяти в год при Уставе 1814 г. до трех при Уставе 1869 г. (на первых двух курсах) – возросли требования[428]. Исследовательский подход еще при действии Устава 1814 г. сменил «рассуждения», но часто это было школьное изучение уже решенных научно-богословских проблем. Разумеется, изменения не могли произойти быстро, но общие требования к высшей богословской школе – развитие специальных исследований – отражались и на младших курсах. Поэтому и в сочинениях стали постепенно вырабатываться элементы научного исследования: работа с источниками, овладение сравнительным и критическим анализом, умение делать выводы. Однако регулярное руководство студентами, пишущими сочинения, преподавателями по-прежнему практически не осуществлялось: сказывалась загруженность собственными научными изысканиями, составлением курсов лекций. Некоторые преподаватели, занятые составлением лекций, не успевая проверять сочинения, просили написать «что-нибудь с листик»[429]. Студент церковно-практического отделения СПбДА 1878–1882 гг. Алексей Зеленецкий вспоминал, что из всех преподавателей отделения лишь профессор словесности и русской литературы В. В. Никольский и профессор истории философии М. И. Каринский руководили студентами при написании сочинений: давали советы, объясняли проблемы темы, помогали правильно сформулировать цель и задачи работы, учили отрабатывать иследовательские приемы, указывали и даже давали литературу. Остальные преподаватели, отдавая науке «день и ночь» и работая над лекциями, студентами занимались мало[430]. Поэтому студентам приходилось учиться на «негативном опыте», и то в случае, если преподаватель писал рецензии. Никаких критериев, предъявляемых к сочинениям, сформулировано не было, требования к работам и система оценки зависели лишь от проверяющего преподавателя, и эти вопросы редко обсуждались на заседаниях Советов или отделений[431]. Одни преподаватели считали главной задачей сочинений адекватное изложение лекционного материала, другие – максимально широкое использование литературы, третьи – самостоятельную работу с источниками, четвертые – умение выстраивать логику работы. Тем не менее, баллы за сочинения ценились выше, чем за устные ответы. Совет МДА даже установил «точную математическую расценку»: балл, полученный за семестровое сочинение, считался в четыре раза выше балла за устный ответ на экзамене, а за кандидатское сочинение – даже в двенадцать раз[432].

О возможности каких-либо иных форм самостоятельных занятий студентов в Уставе не говорилось, но оговаривалось право академий «учреждать ученые общества», а к деятельности обществ в учебном заведении могли привлекаться и студенты. Указанные направления деятельности таких обществ – изучение и издание источников христианского вероучения, памятников и материалов, относящихся к истории и современному состоянию Церкви; обзор произведений отечественной и иностранной литературы открывал широкие перспективы для постепенного включения студентов всех курсов в научный процесс[433]. Но использовались эти возможности не так часто. Ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев попытался устроить в академии такое общество. По субботам после всенощной желающие студенты и преподаватели собирались в аудитории и читали рефераты «кто о чем хотел». Западное богословское образование – прежде всего немецкое – практиковало такую форму обучения. В Уставе теологического факультета Берлинского университета, который имелся в виду при составлении Устава 1869 г., оговаривалась деятельность «богословских обществ» из профессоров и студентов для катехизических, гомилетических, археологических упражнений, богословских сочинений и богословских состязаний[434]. Выпускники СПбДА вспоминали общество протоиерея Иоанна с большой благодарностью, как нечто «новое и небывалое» в духовно-учебной системе[435]. Но распространения это начинание при Уставе 1869 г. не получило.

На 3м курсе от студентов ждали первого самостоятельного исследования – кандидатского сочинения. Однако с этим сочинением был сопряжен ряд проблем. Одной из проблем была неготовность студентов к проведению самостоятельного исследования в научном отношении, другой – недостаточность времени, отведенного на само исследование и на написание квалификационной работы. Выход виделся в более раннем включении в научно-исследовательский процесс, чем официально предписывал Устав. Ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев, ректор МДА протоиерей Александр Горский, многие преподаватели советовали студентам раньше определяться со своими богословскими интересами. Оптимальным режимом было такое распределение: выбор темы на 2м курсе, при использовании не только указаний базовых курсов, но и личного общения с преподавателями по семестровым сочинениям; серьезное написание работы на 3м курсе, построение надежной источниковой базы исследования, определение главных проблем, выработка методов; затем продолжение и углубление исследования на 4м курсе в виде магистерской диссертации[436].

Студентам предоставлялся выбор предмета и темы – насильственное распределение тем в условиях Устава 1869 г. трудно было даже представить. Но в результате самоопределения студентов одни члены преподавательской корпорации были «завалены» кандидатскими сочинениями и с большим трудом успевали их прочитывать, другие не имели ни одного. После ревизии архиепископа Макария в 1874–1875 гг. (см. 1.3), руководство академий строго следило за богословской направленностью тем выпускных сочинений, и небогословские кафедры официально тем не давали. Но еще в 1881 г. студент 3го курса СПбДА A. Зеленецкий писал кандидатскую диссертацию по русской литературе B. В. Никольскому об И. С. Тургеневе. Правда, как он вспоминал, это было «последнее сочинение на светскую тему»[437]. Таким образом, систему научного руководства и правильного подхода к кандидатским работам наладить было непросто. Но серьезные студенты старались максимально использовать условия Устава 1869 г. и делали кандидатскую работу основой для магистерской.

Что касается специальных занятий 4го курса, то их потенциальные возможности научной подготовки использовались некоторыми студентами, хотя и в разной степени. Даже при стабильном действии Устава 1869 г. организовать системное «изучение науки по первым ее источникам» и «ознакомление с лучшими иностранными и отечественными сочинениями» не удалось. Но в отдельных случаях, при удачном сочетании «учитель – ученик», эффект был довольно заметный. Так, профессор СПбДА по кафедре догматического богословия А. Л. Катанский писал в воспоминаниях о специальных занятиях с единственным студентом, выбравшим на 4м курсе его группу предметов (богословие основное, догматическое и нравственное), – священником Георгием Титовым (выпуск 1873 г.). Занятия доставляли удовлетворение как профессору, так и студенту. Но это было скорее индивидуальное общение студента с научным руководителем, чем групповое занятие. При более широком составе специальных групп такие занятия чаще всего терпели фиаско[438].

Таким образом, Устав духовных академий 1869 г. – от его разработки и идей до реализации и ее последствий – сделал существенный вклад в решение всех трех задач научной подготовки студентов, выделенных накануне его разработки. Причем этот вклад определялся как успехами, так и неудачами. Были заявлены и проверены на практике важные идеи, уточнены задачи, стоящие перед научной составляющей в образовании студентов, замечены и осознаны опасности ее непродуманного усиления.

1884–1918 гг.

Недостатки, которые выявила практика в Уставе 1869 г., в том числе и в научной подготовке студентов академий, попытались скорректировать в новом Уставе 1884 г. Еще при его подготовке были сформулированы главные из них: ослабление общего богословского образования; отсутствие научной системы в общеобязательном богословском курсе; недостаточно продуманная специализация – как по составу предметов, так и по организации; наконец, бессистемность специально-практических занятий 4го курса и отсутствие четких критериев к студенческим научным работам разного уровня. Особо обсуждался более общий вопрос: соотнесение в высшей духовной школе учебного и научно-исследовательского элемента, надежных и отработанных упражнений и способов освоения знания и самостоятельных научных поисков студентов[439]. По последнему вопросу мнения были неоднозначные как в преподавательской среде, так и среди епископата, имевшего непосредственное отношение к академиям.

Но процесс составления нового Устава привел к более радикальным изменениям в учебном процессе, нежели предполагалось при его начале. Так, окончательный вариант Устава 1884 г. полностью отменял богословскую специализацию по отделениям – группы «предметов по выбору» больше напоминали «+небогословский выбор» Устава 1814 г. Была ликвидирована и особая постановка выпускного курса, а кандидатское сочинение вновь переносилось с 3го курса на 4й[440]. Главный акцент на этот раз делался на решении первой задачи, связанной с научным образованием студентов: изучене полноценной системы научного богословия. Она изучалась всеми студентами практически полностью, за исключением некоторых богословских предметов, попавших в группы «предметов по выбору»: история и разбор западных исповеданий; история и обличение русского раскола, библейская археология[441].

В комментариях к Уставу подчеркивалось принципиальное значение восстановления полноценного общеобязательного курса, причем не только в учебном, но и в научном отношении, как отражение единства богословской науки. Академия с точки зрения Устава 1884 г. являлась не университетом, имеющим несколько факультетов по различным областям знаний, но специальным учебным заведением, дающим высшее образование в одной только области ведения – богословии[442].

Оборотная сторона этой богословской целостности проявилась в первый же год введения Устава 1884 г. Студентам выпускного курса (1884/85) Святейшим Синодом было указано «вследствие изменения характера и значения последнего курса» прослушать лекции по всем общеобязательным предметам, которых они не изучали на предыдущих трех курсах в своих отделениях[443]. Было проведено чтение сокращенных курсов со сдачей экзаменов. Сокращенные и неизбежно поверхностные курсы дискредитировали и идею преподавательской специализации, и идею полноты богословского образования, а старые проблемы – многопредметность и неосуществимый универсализм – встали перед академиями с еще большей остротой, чем в 1860е гг. Научное развитие учебных дисциплин, 15-летние настойчивые призывы к развитию наук, общий настрой студентов на научные занятия обусловили тяжелое переживание этой ситуации и негативное восприятие Устава 1884 г.[444] Для многих студентов этого курса была потеряна возможность сделать свой вклад в богословскую науку и настроиться на тему, которой в дальнейшем можно было бы посвятить свои труды. Пропали труды 3го курса, на котором лучшие студенты пытались наметить перспективы для магистерской диссертации. Многие разочаровались в учебном процессе и оставили научные занятия. В МДА преподавательская корпорация постаралась смягчить для студентов-выпускников тяжесть павшей на них нагрузки. Это имело определенный успех: из 97 выпускников 1885 г. (из них 17 магистрантов) шестеро смогли продолжить свои научные работы и впоследствии защитить магистерские диссертации[445]. В СПбДА из выпуска 1885 г. защитили магистерские диссертации двое[446]. Для КДА была очень показательна научная судьба выпускника 1884 г. Авксентия Стадницкого – будущего митрополита Арсения. Оставив, как и прочие его однокурсники, научные занятия на выпускном курсе, он в дальнейшем, уже служа преподавателем в Кишиневской ДС, занялся церковно-историческими исследованиями. Результатом была магистерская диссертация, посвященная митрополиту Кишиневскому Гавриилу Банулеско-Бодони и защищенная через 9 лет после выпуска, в 1894 г., а в дальнейшем – и докторская диссертация по историографии Молдавской Церкви, защищенная еще через 10 лет, когда диссертант был уже епископом Псковским и Порховским[447]. В КазДА из выпуска 1885 г. лишь один студент в дальнейшем – через 9 лет после выпуска – защитил магистерскую диссертацию[448].

Таким образом, концепции высшего богословского образования, предложенные Уставами 1869 и 1884 гг., представили два крайних варианта включения в учебный процесс научной составляющей. Положительные и отрицательные стороны имели и попытки активного вовлечения студентов-богословов в исследовательский процесс, на котором настаивали авторы Устава 1869 г., и последовательное обучение некоторым приемам научной работы на школьных примерах в рамках базовых курсов, которое предлагалось Уставом 1884 г. Реализация этих концепций, хотя и осложненная дополнительными проблемами и обстоятельствами, дала русской духовной школе опыт, который надо было учитывать и использовать для построения более удачных моделей научного богословского образования.

В середине 1890х гг., при подготовке новой реформы духовных академий, о бесплодной судьбе которой говорилось выше, на научную составляющую учебного процесса было обращено особое внимание[449]. Во всех проектах, мнениях, аналитических записках, составленных в эти годы в духовно-академической среде, отмечалось ослабление богословско-научной деятельности студентов и выпускников академий. Это проявлялось в слабости кандидатских сочинений, малочисленности магистерских диссертаций и практическом отсутствии докторских диссертаций выпускников, не относящихся к корпорациям духовных академий[450]. Выделялись главные проблемы, связанные с младшими степенями: многопредметность, равноценность всех наук в образовании каждого студента, отсутствие специальной научной настроенности. Редкие случаи продолжения научной деятельности выпускниками академий объяснялись тем же отсутствием научной настроенности и дальнейших условий для научной работы. Но видение путей улучшения ситуации было различным. Наиболее показательны проекты Совета СПбДА и личный проект профессора СПбДА Н. Н. Глубоковского.

В основу проекта Совета СПбДА легли предложения В. В. Болотова.

B. В. Болотов считал, что научная подготовка студентов определяется не Уставами, а системой руководства и разумной учебно-научной аттестацией. Он выдвигал два главных предложения по усилению научной деятельности студентов:

1) перенести кандидатскую диссертацию на 3й курс, как было при Уставе 1869 г., – лишь тогда из его оценки автор не только сможет сделать выводы, но и успеет использовать их;

2) на 4м курсе помимо обычных положенных лекций назначить студентам особые занятия с руководителем магистерской диссертации, причем связать эти занятия с написанием самой диссертации («семинар руководителя»). Если даже меньшая часть студентов будет писать на 4м курсе магистерские диссертации, в это время возможна корректировка их недостатков, замеченных в кандидатских работах. Выпускной курс должен давать свободу творческой работе, но в тесном контакте с руководителем и под его постоянным контролем. Лишь такой научный контакт даст возможность студентам последовательно и полноценно освоить методы исследования и научиться их применять. Профессор-руководитель должен вести студента к высотам научного знания и мастерству научной работы. Но для этого следует ставить промежуточные задачи, вопросы, на которые ведомый должен отвечать, корректировать опыты студента, давать образцы в виде своих научных орудий.

Но для того чтобы студенты были готовы на старших курсах осваивать научные методы и проводить самостоятельные исследования, на это должен быть настроен весь учебный процесс начиная с младших курсов. Комиссия СПбДА предлагала принципиально изменить систему духовно-академического образования, в частности отказаться от традиционных для духовной школы сочинений. Серьезные сочинения можно писать лишь на основании источников, предоставить всем студентам курса такую возможность библиотека академии не в состоянии. Поэтому преподаватели вынуждены либо придумывать темы «более или менее априорные», рассудительные, не требующие прочтения источников, либо соглашаться на студенческие компиляции «второисточников». Кроме того, эти сочинения, их достоинства и недостатки никогда не обсуждаются. Польза от занятий такого рода для умственного развития и тем более для освоения научных методов, невелика[451].