Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в. Сухова Наталья

Подача диссертации и ее рецензирование

1814–1869 гг.

Если творческую основу научно-богословской аттестации, разумеется, составляли работы, подаваемые на соискание ученых степеней, то центром самой системы аттестации были органы, оценивающие эти диссертации и присуждавшие ученые степени: до 1869 г. – Конференции, после 1869 г. – Советы духовных академий.

Рассмотрим процесс присуждения младших ученых степеней – магистра академии и кандидата богословия – и звания действительного студента при действии Устава 1814 г. Как только выпускное сочинение приобрело статус особой значимой работы и повысились требования к ней, стал систематизироваться процесс ее оценки. Выпускные сочинения должны были подаваться заранее, чтобы до выпускных экзаменов их успели прочитать все назначенные рецензенты. Начиная с середины 1820х и до 1863 г. постепенно сложился процесс этого «чтения»: сначала выпускные сочинения проверяли академические бакалавры, в отдельных случаях – профессора, затем сочинения, предполагаемые на магистерскую степень, просматривали ректор и правящий архиерей. Желание не «уронить» честь академии побуждало ректора или архиерея академического города – он же являлся председателем Конференции – внимательно относиться к магистерским сочинениям. Так как сочинения представлялись в Синод, пропускать слабое сочинение не хотелось. Считалось, что со степенью магистра должны кончать студенты, которые все четыре года учебы в академии стояли в списках в 1м разряде. Но они иногда подавали слабые курсовые сочинения. В таком случае нередко проверяющим бакалаврам давались указания «подправлять» сочинения потенциальных магистров. Иногда этим занимался сам ректор или даже правящий архиерей. Проверяющие бакалавры серьезно работали над исправлением таких сочинений, обсуждали этот процесс в своем круге, и это помогало так или иначе вырабатывать какие-то критерии[1022]. Хотя каких-либо конкретных научных требований к магистерским сочинениям не предъявляли (см. 3.2), но, разумеется, в этих обсуждениях устанавливались определенные для своего времени требования и к общему уровню работы, и к содержанию, и к корректности мыслей и выражений. После всех прочтений на заседании Конференции обсуждалось, соответствуют ли сочинения тех, кто уже «шел» на степень магистра, этой степени. Отмечались и те сочинения, которые никак не могли соответствовать даже степени кандидата богословия.

После окончания всех экзаменов, проверки и обсуждения выпускных сочинений составлялся последний вариант разрядного списка. Этот список просматривал и корректировал епархиальный архиерей, опираясь на свое впечатление от знаний выпускников, полученное на экзаменах и при просмотре выпускных сочинений. Так, например, митрополит Московский Филарет (Дроздов) всегда вносил в списки коррективы.Это же делали и другие архиереи – например, архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров). Но список обсуждался на окончательном заседании Конференции, поэтому члены корпорации могли высказать свое мнение и, несмотря на авторитет архиерея, отстоять свой вариант, составленный в процессе учебы и экзаменов.

После решения о присуждении степеней списки утвержденных в степени кандидата и списки рекомендованных к возведению в степень магистра с приложением самих магистерских сочинений посылались в КДУ, а после 1839 г. – в Синод[1023]. Длительная процедура утверждения в степенях магистров (см. 3.4) затягивалась самое меньшее на год, а иногда и более. Такое «условное магистерство» приводило к сложностям в чинопроизводстве выпускников, и в 1862 г. Святейший Синод предложил Конференциям академий представить мнения об устранении этого неудобства. Все Конференции видели выход в предоставлении им права не только присуждения, но и окончательного утверждения в степенях магистров, немедленно по окончании выпускных экзаменов. Для того чтобы Синод имел представление о «направлении образования» в духовных академиях, предлагалось посылать магистерские сочинения в Синод постфактум для осведомления. Но Святейший Синод скорректировал это предложение, и указом Синода от 21 мая 1863 г. порядок присуждения магистерских степеней был изменен, но не совсем так, как предлагали Конференции. Право утверждения оставалось за Синодом, но в Синод теперь должны были посылаться не сами магистерские диссертации, а лишь списки выпускников, которым Конференциями была присуждена степень магистра, и отзывы на эти выпускные сочинения-диссертации. Устанавливалась и новая система прочтения выпускных сочинений в самих академиях. Теперь сочинение читал и оценивал преподаватель, по предмету которого писалась работа, затем по очереди и независимо друг от друга – два члена Конференции. В отзывах последних кроме научных достоинств сочинения должно было отмечаться точное соответствие его православному вероучению, а если в этом есть сомнения, то точные указания, на чем сомнения основаны. На основании всех этих отзывов Конференцией присуждалась магистерская степень, а на утверждение в Синод посылались все три отзыва без сочинения. Таким образом, доверие к Конференциям как аттестующим органам повышалось: их научная компетентность не ставилась теперь под сомнение, а Синод лишь брал на себя ответственность, оценивая, насколько допустимы для присуждения ученой степени магистра православной духовной академии те «сомнительные» места, которые указаны в отзыве. Но так было в случае единогласного мнения Конференции о соответствии диссертации степени магистра, если же возникали разногласия, Синод брал на себя роль арбитра и уже обращался к самой диссертации. О таких случаях см. 3.4.

Однако троекратное прочтение одного экземпляра рукописного сочинения требовало продолжительного времени. Поэтому для получения желаемого результата – ускорения окончательного утверждения в магистерских степенях – либо надо было сделать срок подачи выпускных сочинений более ранним, либо читать и оценивать выпускные сочинения уже после выпускных экзаменов. Но при первом варианте сокращался срок написания выпускных работ, а сочинения и так к началу 1860х гг. писались трудно. Если же сократить срок проверки выпускных сочинений, то это чревато понижением к ним внимания и падением требований к аттестуемым диссертациям. При втором варианте приходилось выпускать студентов без степеней, а это означало и затягивание их распределения на духовно-учебные места – очередной учебный год семинарии должны были начинать без новых наставников. Неудобство предложенной Синодом системы отмечалось во всех академиях. Конференция МДА, поддержанная митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым), представила директору ДУУ князю С. Н. Урусову свои предложения по ее коррекции. Выдвигалось три предложения: 1) распределять выпускников на духовно-учебные места, не дожидаясь присуждения ученых степеней, но поставив для Конференций ограничение: окончательное присуждение степеней должно отлагаться не далее четырех месяцев после выпускных экзаменов; 2) распределять на места только студентов, представивших выпускные сочинения, и на основании предварительного разрядного списка; 3) для максимального учета склонностей и способностей выпускников просить высшее начальство предварительно представлять в Конференции списки духовно-учебных вакансий[1024]. Святейший Синод, признав разумным это предложение, закрепил этот проект в виде правила с начала 1864/65 уч. г.

Однако сами студенты не позволяли Конференциям исполнять это правило во всей полноте: не справляясь с написанием выпускных сочинений, они стали затягивать подачу сочинений, а без поданного сочинения распределение на места было бессмысленным. С одной стороны, это затягивание было связано и с общим ослаблением дисциплины в академиях в конце 1850х – начале 1860х гг. – новизна эпохи возбуждала молодые умы, но влияла на них не всегда положительно: этот печальный факт с тревогой отмечался начальствующими и учащими[1025]. С другой стороны, необходимость неофициально увеличить срок, отпу щенный на написание диссертаций, был связан с более серьезным подходом к выпускным сочинениям, использованием при их написании не только чужих исследований, но и источников, в том числе рукописных. Так, бльшая часть студентов из выпусков 1864 г. (МДА и КазДА), 1865 г. (СПбДА и КДА), 1866 г. (МДА и КазДА) подавали диссертации в Конференции в «растянутом» режиме (на протяжении трех лет, вплоть до 1869 г.), а из выпускников 1867 г. ни один не подал сочинение вовремя[1026]. Меры прещения, исходившие от Святейшего Синода и реализуемые по мере сил Конференцией (см. 3.4), – не имели успеха. Шла разработка новой реформы духовных академий, общая нестабильность не только не способствовала восстановлению порядка, но и вносила новые ноты перемен и значительного ослабления привычной ответственности. Увещания начальствующих и учащих в академиях имели очень ограниченный успех. Конференции находились в непростом положении: с одной стороны, они старались исполнять указания Синода, с другой стороны, понимая сложности своих студентов, старались не обострять ситуацию и как-то сохранить возможность для выпускников получить магистерскую или кандидатскую степень даже через некоторое время после выпуска.

В самом «нестабильном» положении оказались выпускники 1869–1870 гг.: им было разрешено подать диссертации и получить ученые степени по старому Уставу. Следует отметить, что, несмотря на все угрозы Синода, почти никто из выпускников не подал сочинений вовремя, но очень многие сделали это в ближайшие годы. И даже те, кто подавал сочинение по прошествии четырех, семи, девяти и даже шестнадцати лет по окончании академии, получали степени по старому порядку: без публичной защиты, на основании отзывов трех рецензентов. Несмотря на то что «новые магистры», прошедшие публичную защиту, утверждались в степени епархиальным архиереем, «старые магистры», то есть окончившие до 1869–1970 гг., утверждались в таковой Синодом.

Совершенно иным был процесс «докторского остепенения». Необходимо было положить начало чреде докторов в этой области науки, дабы первые могли свидетельствовать о достоинствах богословской учености последующих. Из двух вариантов – привлечь к возведению в высшую богословскую ученую степень докторов «смежных» гуманитарных наук или положить самостоятельное начало – был выбран второй. «Открытие» ученой степени доктора православного богословия состоя лось 13 августа 1814 г., на первом торжественном заседании Конференции СПбДА. Этим же заседанием открывалась и сама Конференция, как ученая коллегия, обладающая и правами специализированного диссертационного совета. Учреждение Конференции СПбДА последовало в 1809 г., вскоре после открытия самой академии по правилам нового Устава. Однако до 1814 г. Конференция состояла лишь из действительных членов и занималась преимущественно учебным процессм. В 1814 г. по случаю окончания первого курса преобразованной академии и возведения выпускников в ученые степени КДУ решила дать Конференции полный вид, определенный Уставом, то есть положить «последний камень во главу и совершение новосозидаемой обители духовного просвещения»[1027]. Конференция была пополнена девятью почетными членами – членами Государственного совета, КДУ и лицами, имеющими особое значение для российского просвещения. Этим составом ученой коллегии подчеркивалось, что высшая духовная школа в лице первой академии, устроенной по новому Уставу, сеет «семена полезных знаний не токмо для Церкви, но и для отечества»[1028]. А то, что Конференция обретает свой полный состав именно в связи с первым присуждением ученых богословских степеней, подчеркивало как общецерковную, так и общегосударственную значимость этих степеней и статуса их обладателей.

На первом торжественном заседании 13 августа всей совокупностью нового ученого учреждения – Конференции – были избраны три почетных доктора богословия, обладающих правом избрания и других в сию степень, по существующим правилам. Этими почетными докторами стали: митрополит Амвросий (Подобедов), архиепископы Черниговский Михаил (Десницкий) и Минский и Литовский Серафим (Глаголевский). Эти первые доктора избрали еще трех докторов, уже не почетных, а реальных, удостоенных высшей богословской степени за заслуги перед богословской наукой и духовно-учебную деятельность. Избранными докторами стали: ректор СПбДА и профессор богословия архимандрит Филарет (Дроздов), инспектор СПбДА архимандрит Фи ларет (Амфитеатров) и ректор Санкт-Петербургской ДС архимандрит Иннокентий (Смирнов)[1029].

Однако в дальнейшем представление докторских диссертаций было столь нечастым, что говорить об отработанной системе довольно сложно. Тем не менее определенные правила были: предложение возвести то или иное лицо в достоинство доктора богословия должно было поступить от доктора же богословия, а рекомендацию (отзыв) должны были дать еще два доктора богословия. Были и особые случаи, когда предложение избрать в докторское достоинство принималось от лица, не имеющего таковой. Так, в 1857 г. профессор богословия Афинского университета Георгий Маврокордато был возведен в докторское достоинство Конференцией СПбДА по предложению настоятеля посольской церкви в Афинах архимандрита Антонина (Капустина) – магистра КДА (1843).

Конференция, не имевшая в своем составе достаточного числа докторов богословия, лишь ходатайствовала о присуждении степени доктора богословия, а КДУ или Синод присуждали. Так, например, вынуждена была поступить Конференция КДА в 1833 г., когда она имела в своем составе лишь одного доктора богословия – ректора академии архимандрита Иннокентия (Борисова) – и представляла на докторскую степень профессора философии протоиерея Иоанна Скворцова. Так же была вынуждена поступить эта Конференция при трех следующих представлениях на степень доктора богословия: в 1848 г. – ректора Киевской ДС архимандрита Антония (Амфитеатрова), в 1859 г. – архиепископа Могилевского и Мстиславского Анатолия (Мартыновского), в 1862 г. – профессора богословия Киевского университета протоиерея Назария Фаворова. Во всех этих случаях в составе Конференции было два доктора богословия – митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров) (на кафедре 1837–1857 гг.) и протоиерей Иоанн Скворцов. Этого было достаточно для отзывов о научном труде, за который Конференция предлагала присудить докторскую степень, но не для избрания «общим согласием или большинством голосов членов Конференции», о котором говорилось в Уставе 1814 г.[1030] Таким же образом присуждалась Синодом степень доктора богословия по ходатайству епархиального архиерея, личному или подкрепленному авторитетом кого-либо из докторов богословия. Примером таких ходатайств могут служить все три случая присуждения докторской степени через Конференцию МДА – в 1837 г. профессору богословия Московского университета протоиерею Петру Терновскому, в 1863 г. иерею Владимиру Гетте, в 1865 г. ректору академии протоиерею Александру Горскому, а также единственный случай присуждения докторской степени через Конференцию КазДА – в 1869 г., ректору академии архимандриту Никанору (Бровковичу). За трех первых докторантов ходатайствовал митрополит Московский Филарет (Дроздов), за последнего – архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров). Оба архиерея были докторами богословия, поэтому их мнение могло считаться отзывом, но Конференции самостоятельно не могли присудить эти степени. В Конференции МДА был с 1837 г. еще один доктор богословия – упомянутый протоиерей Петр Терновский, в Конференции КазДА, кроме преосвященного Антония, докторов не было. О некоторых из этих случаев см. 3.5.

Но, несмотря на некоторую несамостоятельность Конференций в присуждении докторских степеней, докторские дипломы и кресты присылались КДУ или Синодом в конференции и вручались именно от Конференций. Поэтому все эти доктора считались в активе той или иной Конференции. Но «докторская результативность» Конференций была невелика: если Конференция СПбДА все же имела на своем счету 21 доктора богословия, из которых 4 было явно почетных, а 17 – с разными вариантами аттестуемых научных результатов, то остальные Конференции были менее плодотворны в этом отношении. Конференция МДА за все время своей деятельности возвела в докторское достоинство всего трех лиц: двоих из своих же магистров, а третьего – иностранного; Конференция КДА – пятерых: одного магистра СПбДА, одного – МДА и трех своих; Конференция КазДА – единственного, своего ректора и магистра СПбДА.

1869–1918 гг.

Как уж было указано выше, Советы духовных академий, введенные Уставом 1869 г., были одновременно и диссертационными Советами. Именно они присуждали ученые степени всех ступеней и звание действительного студента при Уставах 1869, 1884 и 1910–1911 гг. Научно-аттестационная деятельность академических Советов была достаточно активной и трудоемкой. Внешним взглядом она в основном определялась по количеству присужденных ученых степеней, но это была лишь «верхушка айсберга». Через рассмотрение Советов проходило гораздо больше сочинений, подаваемых на соискание ученых степеней всех ступеней, ибо отрицательные решения Советов бывали нередко.

Рассмотрим последовательно путь диссертационного сочинения от момента подачи на соискание ученой степени до окончательного решения, если защиты не было, или до защиты, если таковая происходила.

При Уставе 1869 г. первый этап рассмотрения кандидатских, магистерских и докторских сочинений проходил в рамках отделения и состоял из отзыва одного рецензента и обсуждения на общем собрании преподавателей отделения.

Кандидатское сочинение студента 3го курса рецензировал один преподаватель, причем, как и прежде, тот, который давал тему и отчасти руководил написанием сочинения. Рецензия и решение о соответствии или несоответствии сочинения кандидатской степени рассматривались на заседании соответствующего отделения, затем результаты обсуждались на заседании Совета академии и подавались на утверждение епархиальному преосвященному.

Применение новых правил к магистерским степеням задержалось: как было указано выше, выпускникам 1869 г. (СПбДА и КДА) и 1870 г. (МДА и КазДА) Святейший Синод разрешил получать ученые степени по прежнему Уставу, дав к тому же отсрочку в подаче сочинений до 1872 г. Единственной новизной было то, что и кандидатские степени подавались на утверждение Святейшего Синода. Советы пытались ввести для этих выпускников еще одну новую черту – печатать рецензии на курсовые сочинения, магистерские и кандидатские, в протоколах Советов. Но весьма полезные для автора указания на недостатки дисгармонировали с заключительным выводом об удовлетворительности сочинения для присуждения ученой степени. Поэтому в 1872 г. Святейший Синод отказался утвердить постановление Совета КазДА о присуждении степеней, после этого все академии отказались отпечатания отзывов. Бльшая часть выпускников 1869–1870 гг. сумела завершить сочинения и получить кандидатскую или магистерскую степень, хотя подача сочинений растянулась до 1875 г., а отдельные представители «прежней академической эпохи» подавали сочинения и спустя десятилетия[1031]. Выше приводился пример получения в 1882 г. магистерской степени выпускником МДА 1858 г. Во всех этих случаях неуклонно соблюдались правила Устава 1814 г., с учетом коррекции 1863 г.: диссертация читалась тремя рецензентами, на основании их отзывов Совет академии принимал решение о присуждении степени и просил епархиального архиерея ходатайствовать перед Синодом об утверждении соискателя в искомой степени.

Но для соискателей «новых» магистерских и докторских степеней – выпускников, окончивших академии после 1870 г., и преподавателей – предзащитный процесс принципиально изменился. За четыре года введения реформы 1869 г. в жизнь академий был разработан особый регламент мероприятий, связанных с защитой диссертации. Этот порядок представления диссертации, допуска ее к защите, самой защиты, присуждения ученой степени был закреплен в 1874 г. «Положением об испытаниях на ученые степени»[1032]. Диссертация подавалась ректору академии, символизирующему единство академии и ее научной деятельности, несмотря на принадлежность преподавателей и студентов к разным отделениям. Ректор передавал работу в соответствующее отделение, а через него – на рассмотрение специалистов. Первым рецензентом магистерской диссертации был преподаватель «той науки, по которой написано сочинение»[1033]. На основании его отзыва и обсуждения на общем собрании отделение формулировало свое заключение о соответствии уровня работы искомой степени. С этим заключением и составленным отзывом преподавателя-специалиста представители отделения выходили в Совет академии, который проводил повторное обсуждение работы. Если результат был положительным, диссертация допускалась к публичной защите.

После одобрения Совета диссертация печаталась и в определенном количестве экземпляров (при действии Устава 1869 г. – 50) представлялась в Совет. После этого Совет принимал решение о допуске диссертанта к публичной защите и предоставлял ректору по соглашению с магистрантом назначить день для диспута и объявить о том заблаговременно «во всеобщее сведение». Отделению же поручалось назначить для диспута не менее двух официальных оппонентов. Одним из оппонентов отделение обычно назначало рецензента, вторым – члена отделения, наиболее близкого по специализации к теме диссертации. На приведение в исполнение этих определений испрашивалось архипастырское соизволение епархиального архиерея, при этом преосвященному предоставлялся экземпляр самой диссертации с отзывом на нее. Следует обратить внимание на то, что как рецензенты, так и оппоненты назначались без учета их официального научного статуса: рецензентом и оппонентом магистерской и даже докторской диссертации нередко был приват-доцент, имевший только степень кандидата.

Если студенты 4го курса представляли магистерскую диссертацию при окончании курса, то в случае ее одобрения отделением они пользовались правом пособия при ее напечатании из штатной академической суммы, специально на это назначаемой[1034]. При этом и сами диссертации, и тезисы к защите печатались под собственно цензурой академий[1035].

Очень скоро академии ощутили проблемы, связанные с повысившейся ответственностью – представлением научных диссертаций на внешний суд. Эти проблемы усугублялись тем, что ординарные профессоры должны были в короткие сроки представить докторские диссертации. Конечно, провести серьезное исследование за два-три года было практически невозможно. Надежды возлагались на то, что старшие преподаватели академий занимались научными исследованиями в академическом затворе и до реформы 1869 г., и теперь остается лишь предъявить готовые результаты или, может быть, провести научно-литературную обработку результатов уже осуществленных исследований. Кое-какие результаты, конечно, у профессоров-богословов были, но некоторые из них вызывали сомнения в своей адекватности, доскональности, верности выводов. Все это требовало проверки и осмысления. Но времени ни на то, ни на другое не оставалось, и приходилось предъявлять рабочие выводы, которые, естественно, могли содержать ошибки. Первые послереформенные годы подтвердили эту опасность.

В ноябре 1872 г. богословское отделение КДА представило в Совет академии диссертацию, написанную ректором – архимандритом Филаретом (Филаретовым). Сочинение по библеистике – «Происхождение книги Иова»[1036]. Совет признал диссертацию достойной степени доктора богословия, однако митрополит Киевский Арсений (Москвин), не отрицая научного достоинства работы в филологическом отношении, счел тон и выводы автора не соответствующими боговдохновенному характеру Священного Писания. Необоснованным показалось изменение датировки книги, употребление слов и выражений, «неприличных и несвойственных боговдохновенному характеру» обсуждаемой книги – «комбинация, адвокатура, драма, прогресс, рельеф», манера «изображать исторические факты». Были и более существенные претензии: увлечение автора открытиями «отрицательной германской школы» библеистики, не придававшей большого значения древним преданиям иудейскому и христианскому, привело его к противоречиям с православным взглядом. Как пример подобного противоречия, преосвященный Арсений указывал на неверный перевод классического места (Иов. 19:25–27): архимандрит Филарет, вслед за новыми западными экзегетами, понимал эти стихи как ожидание Иова «во плоти» увидеть Бога защитника на земле (когда Он «на земле явится»), а не в традициях древней Церкви, как проявление веры Иова в воскресение плоти и будущую жизнь (когда Он «устоит над прахом» или «восторжествует над тлением»). Митрополит Арсений предлагал удостоить ректора академии степени доктора богословия, но не допускать до публичной защиты, которая послужит соблазном для людей малосведущих и молодых ученых[1037]. Святейший Синод поручил архимандриту Филарету переработать диссертацию, однако диссертация так и не была защищена[1038].

Были случаи, когда и само отделение, и Совет не решались рекомендовать докторское сочинение к защите. В конце 1872 г. с подобной сложностью встретилась СПбДА. Ректор академии – протоиерей Иоанн Янышев – представил докторскую диссертацию «Состояние учения о совести, свободе и благодати и попытки к разъяснению этого учения», состоявшую в критическом разборе определений этих понятий у преподобного Иоанна Дамаскина, в патриарших грамотах, «Православном исповедании» митрополита Петра Могилы, Катехизисе, а также в современных догматических руководствах. Автор приходил к печальному выводу о том, что «достаточно определенного учения» эти книги не содержат, и пытался составить новые определения. Критический вывод работы и «несовпадение» основных мыслей диссертации с существующими воззрениями Православной Церкви относительно символических книг вызвали смущение членов богословского отделения. Отделение, а затем и Совет СПбДА, ссылаясь на недостаточную компетентность для решения вопроса о символических книгах Пра вославной Церкви, представил сочинение о. ректора на рассмотрение Синода[1039]. Сочинение было послано Синодом на рассмотрение в МДА, последовало длительное обсуждение. По причине «значительного несходства» учения, изложенного в диссертации, с традиционным православным сочинение было отклонено[1040].

В начале 1873 г. в Совет СПбДА была представлена докторская диссертация магистра МДА (1856 г. выпуска) и ректора Петербургской ДС архимандрита Хрисанфа (Ретивцева) – первый том «Истории древних реигий». Диссертация была отправлена на рассмотрение в богословское отделение, которое дало положительное заключение, хотя работа подверглась строгой критике рецензента – преподавателя основного богословия доцента Н. П. Рождественского. Не отрицая достоинств сочинения и блестящего изложения, рецензент находил в работе слишком сильную зависимость от западных сочинений, представлявших нетрадиционный взгляд на развитие религий и место христианства в этом процессе. Совет СПбДА после долгой дискуссии все же рекомендовал диссертацию архимандрита Хрисанфа к публичной защите. Однако столичный митрополит Исидор (Никольский) счел, что критические замечания в адрес богословского сочинения ректора семинарии, высказанные публично, дискредитируют академическую науку, и защита была отменена. Архимандрит Хрисанф получил докторскую степень лишь через пять лет, в 1878 г., будучи уже епископом Нижегородским[1041].

Весной 1873 г. и КазДА встретилась с проблемой неоднозначной оценки докторской диссертации. Докторское сочинение профессора по кафедре русской гражданской истории П. В. Знаменского «Приходское духовенство в России со времени реформы Петра»[1042] было одобрено церковно-историческим отделением и Советом академии, но вызвало недовольство архиепископа Казанского Антония (Амфитеатрова). Преосвященный Антоний не приветствовал новый метод церковно-исторического исследования, примененный автором: полное беспристрастие в изложении фактов, почерпнутых из источников. Такое изложение, без особых комментариев, создает ложное впечатление преобладания в истории Русской Церкви темных сторон над светлыми. Профессор П. В. Знаменский, в отличие от предыдущих диссертантов, был допущен к докторскому диспуту, успешно защитил диссертацию и был утвержден в степени доктора богословия[1043]. Но в связи с этой защитой было поставлено два вопроса: 1) допустимо ли критическое исследование проблемных сторон церковной жизни без особых – апологетических – комментариев; 2) следует ли эти проблемы, тем более находящиеся еще в стадии исследования и требующие научного обсуждения в круге специалистов, выносить на публичные доклады в столь разнообразной и не всегда компетентной аудитории?

«Скорбная хроника» этих лет «по части докторства» вызывала у членов преподавательских корпораций опасение за судьбу академий: «террор теперь ужасный»[1044]. Однако члены корпораций были учеными и смогли увидеть в этих событиях проявление реальных проблем, требующих изучения и обсуждения. Отверженные диссертации 1872–1873 гг. вызвали в академических и околоакадемических кругах дискуссию и о требованиях, предъявляемых к сочинениям, представляемым на высшую богословскую степень, и о богословской науке в целом. Эта дискуссия позволила сформулировать несколько вопросов, связанных с научно-богословскими исследованиями. Прежде всего следовало более четко определить поприще богословской науки, то есть понять, какие темы могут и должны предлагаться для научно-богословского изучения. Еще более сложный вопрос был связан с методами богословских исследований и соотнесением их с методами, уже выработанными гуманитарной наукой. Разумеется, активное введение историко-критических и филолого-критических методов поставило вопрос об адекватности их применения в богословии, а также об интерпретации получаемых результатов. Вставала проблема научной беспристрастности и научного критицизма: большинство богословов-исследователей не сомневалось в их неразрывной связи с наукой в целом, но сложнее было это утверждать в отношении конкретного исследователя, не застрахованного от определенного субъективизма. Ряд вопросов был связан непосредственно с системой научно-богословской аттестации и новыми формами ее деятельности. Должны ли все результаты научно-богословских исследований, представляемые на аттестацию, непременно печататься и публично защищаться, или же наука имеет право на «лабораторию научного исследователя», в которой промежуточные результаты обсуждаются кругом специалистов? Противники публичных защит в качестве исторического прецедента приводили опыт Древней Церкви: было учение огласительное, начальное, было и тайноводственное, сокровенное. Наконец, были поставлены вопросы, основанные на сравнении Уставов 1814 и 1869 г. Согласно первому, богословское докторство было неразрывно соединено с церковным авторитетом и церковным учительством. Согласно второму, право на богословское докторство дает научное исследование по специальному богословскому вопросу и сочинение, признанное удовлетворительным с точки зрения научной компетентности. Какой из вариантов более адекватен для богословской учености?

Те ординарные профессора, которые не могли за три отпущенных года подтвердить свою научную состоятельность докторской степенью, должны были либо уходить на пенсию, если выходил срок, либо менять место службы. Поэтому в академиях неоднократно вставал вопрос: не следует ли, принимая в расчет многолетнюю самоотверженную работу на ниве высшего духовного образования, пойти на некоторое снижение требований по отношению к научным работам заслуженных профессоров? Так, например, в корпорации КДА этот вопрос обсуждался в связи с диссертацией ординарного профессора КДА Н. И. Щеголева. 2й магистр XIV курса КДА (1849), бакалавр патрологии, затем церковной истории (1857), профессор Н. И. Щеголев всю жизнь отдал академии. Как только в 1860 г. был в академии учрежден журнал – «Труды Киевской духовной академии», – он регулярно печатал там статьи, но, кроме этих нескольких статей, научных достижений не имел[1045]. В указанный срок Н. И. Щеголев представил сочинение «Призвание Авраама и церковно-историческое значение этого события», признанное церковно-историческим отделением и Советом академии недостаточным для докторской степени[1046]. Профессор В. Ф. Певницкий, пытаясь изменить решение Совета, приводил следующие аргументы: 1) хотя сочинение не содержит «громоздкой учености» и подробного раскрытия исторических фактов, оно самостоятельно и показывает логику автора и владение материалом; 2) в оценке сочинения, необходимого для должности, которую профессор успешно и самоотверженно исполнял в течение 25 лет, следует учитывать и прежнюю полезную деятельность, не предавая его позору разжалования. Совет КДА, не признавая сочинение Н. И. Щеголева отвечающим требованиям докторской степени, никак не мог принять окончательного решения. Однако ревизующий КДА в июне 1874 г. архиепископ Макарий (Булгаков) указал Совету на это неисполнение Устава 1869 г., и профессор Щеголев был уволен. Но, несмотря на желание поддержать коллег и учесть все их заслуги на благо духовного просвещения, на компромисс ни отделения, ни Советы духовных академий не шли: богословская наука требовала большего, и новую эпоху определяла так дорого достающаяся академиям научная объективность.

После того как в 1884 г. структура академий была изменена – ликвидированы отделения, изменен состав Совета, – все дела, связанные с рецензированием, обсуждением, защитой диссертации, были сосредоточены в Советах академий. Это положение сохранилось и при Уставе 1910–1911 гг.

Ситуация с кандидатскими работами, перемещенными в 1884 г. на 4й курс, изменилась не столь значительно. Кандидатские сочинения, так же, как и раньше, рецензировались преподавателем, давшим тему. Однако в начале XX в. неоднократно высказывалось пожелание двойного рецензирования. Это было связано с требованием более объективной оценки представляемых выпускных работ и с желанием «охра нить» преподавателей, ибо были случаи жалоб студентов на необъективность того или иного рецензента. В 1904 г. такое правило ввела КДА. В уже упомянутом указе от 18 июня 1909 г. Синод обращал внимание Советов на распределение сочинений по преподавателям: оно должно быть более равномерным, а большое число пишущих по одной и той же кафедре объяснялось не интересом к предмету, а излиней снис ходительностью профессора. Во избежание подобных явлений Советам было предложено установить, по примеру КДА, порядок прочтения каждого кандидатского сочинения двумя преподавателями. Рецензентам – составлять отзывы о прочитанных сочинениях, более полные и основательные, с выяснением положительного научного значения сочинения и указанием всех недостатков, а Советам – печатать отзывы полностью, без сокращений[1047]. Кроме того, в этом же указе обращалось внимание на недопустимую лояльность, проявляемую к кандидатским сочинениям выпускников, и на необходимость повышения требований к ним, «дабы не удостаивались ученой степени люди, богословски неподготовленные». Для того чтобы преподаватели имели возможность внимательно рассматривать и разбирать поданные им работы, Советам было строго указано установить обязательный срок для представления кандидатских 1 мая, и только после этого срока производить экзамены студентов 4го курса.

Многочисленные случаи задержек при подаче кандидатских работ побуждали Советы академий неоднократно издавать указания, что не подавшие выпускное сочинение до 1 мая, 30 апреля, 20 апреля или даже 5 апреля будут выпускаться из академии со званием действительного студента[1048]. Иногда студенты пытались обойти эти строгости и напрямую подавать кандидатские преподавателям, которые должны были их читать. При этом, пользуясь снисходительностью преподавателей, сочинения задерживались, подавались по частям, выпрашивались на доработку. Поэтому Советы, пытаясь привести этот процесс в систему, издавали иногда более подробное регламентированное предписание. Так, например, Совет МДА в результате ревизии 1895 г., проведенной членом Учебного комитета П. Нечаевым только в этой академии, получил критический указ Синода с перечислением недостатков во всех сторонах жизни академии. И хотя корпорация и Совет сочли часть замечаний несправедливыми, было решено внести коррективы в учебную дисциплину, в частности, выпускного курса. Поэтому в сентябре 1895 г. Совет издал распоряжение, в котором по шагам был прописан порядок подачи кандидатских сочинений: 1) подача кандидатских диссертаций не позднее 5 апреля; 2) подача их только членам специально для этого составленной комиссии, и больше никому; 3) сочинения, представлен ные в черновом виде, возвращаются через инспектора, а их авторы считаются не подавшими сочинения; 4) сведения о всех студентах, не подавших сочинения к установленному сроку, подаются в Совет; 5) части сочинений, поступающие в виде продолжения, остаются без движения; 6) никакие объяснения о неподаче сочинений не принимаются; 7) все страницы сочинения должны быть строго пронумерованы[1049].

Что касается магистерских и докторских диссертаций, то и при Уставе 1884 г., и при Уставе 1910–1911 гг. основными этапами на пути к защите были: 1) подача диссертации в Совет и согласие Совета принять ее к рассмотрению; 2) назначение рецензентов Советом или его председателем – ректором, недостатки, отмеченные в их рецензиях, выводы рецензентов о достоинстве представленной диссертации; 3) обсуждение отзывов на заседании Совета и решение о присуждении степени (для докторских диссертаций) или допуске к коллоквиуму (для магистерских диссертаций). Если работа подавалась в рукописи, то было промежуточное решение – разрешение к печати, а после представления печатных экземпляров – к защите. При определенных условиях печататься диссертация могла на суммы Совета, специально ассигнуемые ежегодно для печатания протоколов Совета и магистерских диссертаций. Святейший Синод указал Советам академий, что печатать на казенный счет можно магистерские диссертации тех выпускников, которые предоставят таковые в рукописном виде не позднее двух лет по окончании курса[1050]. Если эти условия не удовлетворялись, то диссертант печатал работу за свой счет[1051]. В любом случае не позднее чем за две недели до защиты (для магистерской диссертации) диссертант был обязан представить ректору академии требуемое число экземпляров напечатанной диссертации[1052]. Кроме самой диссертации, для защиты требовалось напечатать своеобразный автореферат – тезисы, выражающие сущность работы.

Интересно, что, несмотря на изменение Уставов, общих, то есть принимаемых централизованно, подобно «Положению об испытаниях на ученые степени» 1874 г., положений об испытаниях на ученые степени больше не составлялось. Поэтому в вопросах научной аттестации Советы руководствовались знаменитым «Положением» 1874 г., параграфами действующего Устава и теми определениями Синода, которые конкретизировали, дополняли, корректировали положения действующего Устава.

На каждом из указанных выше трех этапов встречались свои сложности, которые, с одной стороны, препятствовали иногда получению степени, с другой – позволяли более четко определить область научно-богословских исследований, выработать критерии аттестации этих исследований, наконец, совершенствовать саму систему научно-богословской аттестации.

Главным камнем преткновения на первом этапе – принятия диссертации к рассмотрению – могла стать тема работы. Наиболее частой проблемой, как и раньше, было несоответствие темы богословской области, то есть специализации степени. После издания «Правил» 1889 г., подтвердивших и усугубивших требование Устава 1884 г., Советы старались руководствоваться ими и ссылаться на них в случае отказа тому или иному соискателю в приеме диссертации на рассмотрение. Причем иногда так поступали даже по отношению к уже известным ученым.

Так, в сентябре 1898 г. в Совет МДА поступило сочинение выпускника XLI курса (1886) и магистра академии (1891) С. А. Белокурова, посвященное истории библиотеки московских государей в XVI столетии, с просьбой принять его в качестве диссертации на соискании степени доктора церковной истории[1053]. С. А. Белокуров был к этому времени уже признанным ученым, который обработал и издал много архивных документов по истории России и Русской Православной Церкви, преимущественно XVI–XVII вв., имел немало оригинальных серьезных научных трудов по проблемам русских церковных соборов, школ, литературы, библиографии, русского раскола, сношений Русской Церкви с другими Восточными Церквами, церковно-юридических отношений и т. д.[1054] Но Совет, руководствуясь Уставом духовных академий 1884 г., «Правилами» 1889 г. и подтверждавшим их указом Святейшего Синода от 30 января 1896 г., отказался принять работу на рассмотрение. Все указанные документы обращали внимание Советов духовных академий на то, что сочинения на ученую степень пишутся на темы богословского содержания. После же подробного ознакомления членов Совета с сочинением С. А. Белокурова было решено, что «богословского элемента» в работе недостаточно. Поэтому сочинение не может быть принято в качестве диссертации на соискание степени доктора церковной истории[1055]. В 1904 г. Совет КДА удостоит С. А. Белокурова степени доктора церковной истории за «многочисленные труды в области церковной истории и археологии» (см. 3.5).

Каждый такой отказ, особенно столь уважаемым ученым, давался Совету не просто, а после долгих обсуждений. Полезность для богословской науки некоторых гуманитарных исследований для членов Совета была несомненна, но оставалась проблема соотнесения этих исследований со специализацией богословских ученых степеней.

Однако были случаи отказа не только по причине небогословской тематики работы. Отвергались и те работы, которые касались вопросов, слишком близких к современности. Как уже указывалось (см. 3.2), в 1899 г. Советом МДА было отказано в рассмотрении диссертации протоиерею Николаю Извекову, представившему на соискание степени доктора церковной истории диссертацию по недалекому прошлому Литовской епархии.И в этом случае Советы академий, исполняя указы Синода, разделяли опасения о возможной некорректности научно-богословского исследования, направленного на современные проблемы. Однако если Синод, как утверждающая инстанция, высказывал опасения, то Советы, как ученые коллегии, должны были думать о разработке научных методов и подходов к корректному решению научных проблем, связанных с современностью. Поэтому даже отвергаемые работы в таких обсуждениях давали Советам определенную перспективу на будущее.

В случаях, когда Советы решались принять на рассмотрение сочинение, представленное на соискание ученой степени, но опасались сомнений Синода в адекватности темы, они сами проводили ее обоснование. Так, в 1901 г. Совет МДА рассматривал сочинение учителя Рыльского ДУ, кандидата КДА Ивана Розанова «Христианские религии в понимании Шлейермахера. Опыт критико-апологетического иссле дования», представленное на соискание степени магистра богословия. Предполагаемый рецензент – экстраординарный профессор по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголев, – прежде чем принять работу на рассмотрение, отметил обоснованность выбора темы. Из опасения, что изложение неправославных мнений, хотя бы и основательно опровергнутых, может породить смущение и соблазн в умах некоторых читателей, у нас инославные теории христианства большею частью остаются без рассмотрения. Но образованное общество знакомится с нехристианскими воззрениями на христианство другими путями и, не находя опровержения этим воззрениям в нашей богословской литературе, увлекается ими. Работа Розанова есть богословская дань для борьбы с этим увлечением. Само имя Шлейермахера мало знакомо в России, но многие положения его системы находят сочувствие у части образованного общества России. Отрицание практического значения догматов, признание права за отрицанием сверхъестественного элемента в христианской религии распространены в России довольно широко – и критический разбор системы Шлейермахера, показывающий, что такое отрицание неизбежным логическим путем приводит к отрицанию религии вообще, является полезным вкладом в русскую апологетическую литературу[1056].

Уже упомянутые «Правила» 1889 г., выдвинув определенные требования к тематике и содержанию сочинений, представляемых на соискание ученых степеней, скорректировали и сам процесс принятия сочинения. С одной стороны, акцент делался на профессиональной оценке, с другой – на ответственности Совета академии. Каждое сочинение на ученую степень должен был сначала читать, с оценкой и отзывом, наставник, по предмету которого написано сочинение, затем – один из членов Совета по назначению ректора академии. Впрочем, часто ректоры, не желавшие обижать членов Совета диктаторством, прислушивались к пожеланиям и использовали свое право формально, назначая тех вторых рецензентов, которых желал Совет. О таком подходе к решению этого вопроса писал, например, в 1897 г. в своем дневнике ректор МДА епископ Арсений (Стадницкий)[1057].

Так как требования к специализации первого рецензента были отнесены к диссертациям всех уровней, с точным соблюдением первого требования случались сложности: если магистерскую или докторскую диссертацию представлял сам преподаватель «по предмету которого писалось сочинение», первым рецензентом бывал его коллега с близкой кафедры.

Так, например, экстраординарный профессор МДА по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголев в сентябре 1900 г. представил в Совет академии на соискание докторской степени сочинение «Сверхестественное Откровение и естественное Богопознание вне истинной Церкви». Совет передал диссертацию на рассмотрение экстраординарному профессору академии по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцыну, ректор назначил вторым рецензентом члена Совета экстраординарного профессора по кафедре патристики И. В. Попова[1058].

И. д. доцента той же академии по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур Н. Г. Городенский представил в 1903 г. диссертацию на соискание магистерской степени по теме «Нравственное сознание человека». Первым рецензентом, естественно, стал экстраординарный профессор по кафедре нравственного богословия М. М. Тареев. Вторым был назначен экстраординарный профессор по кафедре патристики И. В. Попов[1059]. Следует иметь в виду, что второй рецензент – И. В. Попов – хотя и занимал кафедру патристики, свою магистерскую диссертацию писал по нравственному богословию[1060]. Но неизвестно, учитывал ли ректор епископ Арсений (Стадницкий) этот факт при назначении И. В. Попова вторым рецензентом.

В 19 05 г. в Совет МДА представил магистерскую диссертацию на тему «Вера. Психологический очерк» и. д. доцента по кафедре психологии П. П. Соколов[1061]. Наиболее близким по тематике был определен экстраординарный профессор по кафедре истории философии П. В. Тихомиров – он стал первым рецензентом, вторым – из членов Совета – был назначен заслуженный ординарный профессор по кафедре церковного права Н. А. Заозерский.

В июне 1909 г. в Совет МДА было представлено рукописное сочинение и. д. доцента академии по кафедре русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы Н. Л. Туницкого о литературной деятельности св. Климента Словенского[1062]. Совет назначил наиболее близкого к теме преподавателя по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнова, ректор назначил вторым рецензентом члена Совета М. Д. Муретова – профессора по кафедре Священного Писания Нового Завета.

Впрочем, темы диссертаций, представляемых членами академических корпораций, не всегда относились к тематике занимаемой кафедры, а определялись специализацией их выпускного – кандидатского – сочинения или личными научными интересами. Так, например, в 1903 г. и. д. доцента МДА по кафедре истории философии П. В. Тихомиров представил диссертацию на соискание степени магистра богословия по теме «Пророк Малахия». Первым рецензентом, естественно, стал экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын, вторым – и. д. доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии Е. А. Воронцов[1063].

Назначение официальным рецензентом не требовало наличия у этого лица ученой степени такого же ранга, на которую претендовал соискатель. Таким образом, экстраординарный профессор или доцент, не имевший докторской степени, мог рецензировать докторскую диссертацию, и. д. доцента, не имевший магистерской степени, – рецензировать магистерскую диссертацию и оппонировать на ее защите, и даже рецензировать докторскую диссертацию. Так, например, рецензия докторской диссертации по нравственному богословию М. А. Олесницкого, представленная в Совет МДА на соискание докторской степени, была поручена и. д. доцента, не имевшему даже магистерской степени, Н. Городенскому и имевшему лишь магистерскую степень экстраординарному профессору по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголеву[1064].

Выбор рецензентов для докторских диссертаций после 1884 г., когда была отменена их защита, составлял особую проблему. Если магистерские диссертации все же защищались в коллоквиумах, то судьба докторских, хотя и они обсуждались на заседаниях Совета, в основном определялась отзывами. Корпорационная замкнутость системы научно-богословской аттестации настораживала многих преподавателей академий. Кроме ограниченного числа специалистов и, следовательно, трудностей, возникавших с адекватной оценкой научных достоинств той или иной специальной диссертации, такая традиция была чревата двумя опасностями. Пользуясь сложившимися в тесном коллективе отношениями, некоторые диссертанты высказывали пожелания по кандидатурам рецензентов. С другой стороны, существовавшая иногда в корпорациях «партийность», определяемая отчасти и научными взглядами, отчасти – личными отношениями, также мешала объективной научной оценке представляемых диссертаций. Об этом с печалью писал, например, в 1897 г. в своем дневнике ректор МДА епископ Арсений (Стадницкий)[1065].

Бывали даже случаи «взаимного рецензирования», то есть рецензентом диссертации назначался член корпорации, который в свое время имел рецензентом нынешнего соискателя. Однако и в этих ситуациях результат был непредсказуем.

Так, например, в 1891 г. в МДА одним из рецензентов (и оппонентов) магистерской диссертации и. д. доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета А. А. Жданова был экстраординарный профессор МДА по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов. М. Д. Муретов дал положительный и весьма похвальный отзыв, диссертация была защищена, и А. А. Жданов утвержден в степени магистра богословия. Более того, М. Д. Муретов выдвинул монографию А. А. Жданова на Макарьевскую премию, которая и была последнему присуждена в 1892 г.[1066] Однако в том же году, когда докторская диссертация М. Д. Муретова была дана на рецензирование А. А. Жданову, отзыв был отрицательным. А. А. Жданов ставил в вину Муретову нечеткость в определении предмета исследования – что именно понимает автор под «ветхозаветным храмом»; неправильные переводы с еврейского, уступающие синодальному переводу, с которым полемизировал Муретов; неверные интерпретации древних авторов, в частности Филона Александрийского и Иосифа Флавия. Неверным и искусственным был признан основной метод диссертанта: пользоваться описанием устройства всех трех ветхозаветных храмов – Соломона, Зоровавеля и Ирода, – восполняя пробелы одного описания другими. Критику вызвал и выбор историографической традиции, на которую опирался Муретов: излишнее доверие к трудам предшествующих русских исследователей-археологов, в частности, к трудам профессора КДА А. А. Олесницкого, и, напротив, недостаточное использование «текстуально-критических и экзегетических трудов», посвященных книгам Исход, Царств, Паралипоменон и Иезекииля. Неоправданным считал Жданов и «идейный пафос» Муретова: попытки «поставить храм в связь с историей еврейской теософии» и выявить «генетическую зависимость позднейших иудейско-раввинских идей» от наружного вида храма. В результате подробного рассмотрения представленного сочинения и сравнительного анализа с имеющимися данными Жданов приходил к выводу о том, что «критико-экзегетическая задача труда выполнена неудовлетворительно», предложенная новая реставрация храма «стоит ниже «общепринятой», «основной принцип реставрации ложен» и «ведет к затемнению свидетельств Библии»[1067].

Второй рецензент – экстраординарный профессор по кафедре библейской истории А. П. Смирнов – дал положительный отзыв. Отмечая отдельные недостатки сочинения, он не сомневался, что его ученые достоинства дают право на степень доктора богословия[1068]. Председатель Совета – ректор академии архимандрит Антоний (Храповицкий) – высказал свое мнение не только о самой диссертации, но и об отрицательном отзыве А. А. Жданова. Он отметил ряд несоответствий в этом отзыве, фрагментарность высказанных претензий и общее мнение о соответствии представленного сочинения искомой степени доктора бого словия[1069]. Совет МДА, ознакомившись с диссертацией и отзывами, путем голосования большинством принял решение об удостоении М. Д. Муретова степени доктора богословия. Синод послал диссертацию на дополнительный отзыв в Совет КазДА[1070]. Профессором по кафедре еврейского языка и библейской археологии КазДА С. А. Терновским был дан положительный отзыв на диссертацию, и Совет КазДА единогласно признал М. Д. Муретова достойным ученой степени доктора богословия[1071]. Отзыв Совета КазДА был представлен в Синод, и М. Д. Муретов был утвержден в ученой степени доктора богословия[1072].

Но ситуация с диссертаций М. Д. Муретова 1892 г. поставила два вопроса, связанных непосредственно с системой аттестации: 1) что делать Совету в случае противоположных мнений рецензентов; 2) как поступать Синоду в случае, если к поступающему делу о присуждении докторской диссертации прилагаются отзывы рецензентов с противоположными мнениями?

Но разумеется, наряду с такими специфическими случаями основная часть подаваемых работ шла обычным путем, и рецензентами с большей или меньшей глубиной и подробностью, но корректно и адекватно оценивались достоинства работы. Рецензии магистерских и докторских диссертаций этих лет – конца XIX – начала XX в. – представляют немалый интерес. Какие же достоинства, по мнению рецензентов, давали право на степень магистра? Прежде всего сочинение на ученую степень магистра должно было быть не учебным, а научным исследованием, то есть основываться на критически проверенных результатах науки и делать в них некоторый «прирост» или «вклад». Главное, что отмечали авторы практически всех рецензий, – работал ли автор с источниками или судил о предмете исследования исключительно по книгам, относящимся к его области. Разумеется, владение историографией как отечественной, так и иностранной, умение критически использовать достижения предшественников ценилось и ставилось в непременную обязанность. Однако это не должно было составлять главный смысл диссертации на ученую степень: она должна быть самостоятельным исследованием. Оценивалась логика исследования, умение владеть материалом и управлять мыслью, выбирать нужное, а не поражать обилием фактов и цитат, отделять существенное для проблемы исследования – то есть истинно научный подход, а не эрудиция. Очень важна была объективность суждений, то есть умение отрешиться, с одной стороны, от влияния ученых авторитетов, с другой – от личных вкусов, убеждений, априорных теорий, могущих склонить исследователя в известную сторону ранее беспристрастного изучения предмета. Научно-богословское исследование в данном случае определяло особенно сложное положение для автора, ибо, с одной стороны, предъявляло к нему требование исследовать истину, а не исповедовать веру, с другой стороны, твердо знать, что правильное исследование истины всегда приведет к ней же. Разумеется, преимуществом признавались тщательность и доскональность разработки предмета, использование всех доступных достижений науки, причем не только богословской, а всего того, что может помочь в поиске истины в предмете исследования. Рецензенты строго проверяли, использовал ли автор в своем богословском исследовании весь необходимый критический, исторический, филологический аппарат, сумел ли он овладеть материалом и осмыслить его, проложив верный путь среди обилия фактов. Выносилось суждение об адекватности использования известных методов и умение разрабатывать на их базе свои – специальные для конкретного исследования. Немалое место занимало в рецензиях обсуждение точности терминологического аппарата, используемого автором, четкости формулировок[1073].

Относительно докторских исследований ситуация была и проще, и сложнее. Проще, ибо труды, подаваемые на докторские степени, чаще всего были фундаментальными исследованиями, ибо их авторы уже были проверены магистерской диссертацией, со всеми рецензиями, доработками и обсуждениями. Поэтому в них встречалось гораздо меньше несоответствий научным требованиям. Слабые работы, которые в принципе не могли претендовать на вклад в науку и духовное просвещение, на соискание докторской степени подавались довольно редко. Однако требования, предъявляемые к докторской диссертации, были несравненно выше, чем к магистерской, хотя на практике это не всегда выполнялось. Докторская работа должна была не только представлять конкретное научно-богословское исследование, но делать фундамен тальный вклад в ту или иную область богословия, не только проводить анализ конкретного источника или группы документов, но базироваться на изучении целых комплексов источников, учитывать широкий контекст – как богословский, так и общенаучный, делать вклад в методологию богословских исследований. Кроме того, докторская диссертация должна была открывать перспективы для новых исследований – в этом должно проявляться ее научное «учительство», предводительство молодыми исследователями[1074].

Иногда «фундаментальность» докторских диссертаций понималась как включение в итоговый труд всех предыдущих научных исследований, идей и достижений автора. Такой вариант некоторым авторам и рецензентам казался альтернативой научной новизны. Это, например, в 1903 г. отмечал профессор МДА А. И. Введенский в отзыве на докторскую диссертацию по основному богословию профессора богословия Харьковского университета протоиерея Тимофея Буткевича, выпускника (1880) и магистра (1885) МДА[1075]. Хотя, как утверждал А. И. Введенский, «специалисту, который годами просиживает над вопросами, входящими в область обсуждаемой… книги», исследование протоиерея Т. Буткевича не даст «чего-либо существенно нового», оно является достойным докторской степени по «полноте и правильности научного освещения» целой области основного богословия – сущности и происхождения религии. Критическое обозрение и систематизация неправильных мнений по теме диссертации свидетельствуют о той зрелости ученого, которая и может быть аттестована докторской степенью[1076].

Разумеется, не все магистерские и докторские диссертации, подаваемые в Советы, удовлетворяли этим критериям. Тогда рецензенты, как правило очень подробно, указывали недостатки работ, высказывали личное мнение о важности этих недостатков и соответствии или несоответствии самой работы искомой степени. Чаще всего Совет доверял назначенным рецензентам. В случае несоответствия диссертации требуемому уровню Совет либо просто констатировал прекращение дела, либо рекомендовал доработать и представить исправленный вариант.

Иногда молодых богословов подводила уверенность в том, что, познакомившись с историко-критическими и филолого-критическими методами на примере западных богословских исследований, они с успехом могут применять их самостоятельно. Так, в 1902 г. Совет МДА признал неудовлетворительным для степени магистра богословия сочинение кандидата МДА (1896) и преподавателя Полтавского ЕЖУ Афанасия Грановского «Книга Премудрости Соломоновой, как памятник греческого языка своего времени». Рецензенты – и. д. доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии Е. А. Воронцов и экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – выделили главное препятствие: работа представляет собой узкофилологическое исследование и не может претендовать на присуждение богословской ученой степени. Собственно богословская – «библиологическая» – часть представляет лишь краткие и известные исагогические сведения о книге Премудрости Соломоновой, изложенные по чужим исследованиям. Оригинальная же часть работы посвящена филологическим проблемам: этимологическому, синтаксическому, стилистическому, терминологическому анализу текста. Однако специальной филологической подготовки автор не имел – его «филологическая опытность» ограничивалась несколькими филологическими трудами и немногими комментариями – поэтому и с точки зрения филологии работа не смогла стать научным исследованием. Автор выделил такой узкоспециальный предмет, о каковом, по мнению рецензентов, и западная библиология не имела серьезных монографий, и это дерзновение при отсутствии специального образования было обречено на провал[1077].

Некоторые работы, представляемые на соискание ученых степеней, даже фундаментальные по внешним критериям – глобальности задач, объему, солидным спискам источников, – рецензенты не могли признать научными исследованиями. Так, в 1915 г., согласно отзывам рецензентов, Совет МДА не принял к защите сразу три диссертации: настоятеля московского придворного Архангельского собора протоиерея Николая Извекова и директора народных училищ Таврической губернии Сергея Маргаритова – на степень доктора церковной истории и протоиерея московского Покровского и Василия Блаженного собора Иоанна Кузнецова – на степень магистра богословия. Сочинения были признаны не соответствующими искомым степеням, и дела о соискании были прекращены. В отзывах на сочинение протоиерея Николая Извекова о церквах Московского Кремля и приложенных восьми брошюрах по отдельным кремлевским храмам (общим объемом 697 страниц печатного текста) рецензенты – доцент академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасов и ординарный профессор по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов – отмечали главный недостаток: отсутствие собственно научного исследования. Ценный материал, который собрал автор, не дал прироста научного знания. Отсутствие исторического контекста, церковно-археологического и церковно-исторического анализа, критического подхода к источникам, обоснования хронологических рамок, определения места изучаемых предметов в церковной истории, церковного зодчества, иконописания превратило работу в пересказ источников, внешнее описание, каталог, подробную инвентарную опись кремлевских храмов[1078].

Рецензент сочинения С. Д. Маргаритова – и. д. доцента по кафедре истории и обличения русского сектантства А. В. Ремезов – отмечал прежде всего неоправданное дерзновение автора. Само название сочинения – «История русских мистических и рационалистических сект» – обнаруживает или полную неосведомленность соискателя в современном состоянии данного предмета, или «крайнюю самоуверенность, доходящую до попыток творить из ничего». История русского сектантства как научная дисциплина едва начала развиваться, не накопила источников, не приступила к их анализу – то есть план автора обречен на неудачу. В действительности, по мнению рецензента, книга С. Д. Маргаритова представляла собой учебник по истории русского сектантства – а скорее, просто обзор русских сект – для духовных семинарий или начинающих миссионеров, без какого-либо научного исследования, анализа, внесения новых методов и взглядов и даже попыток углубиться «во внутренний сокровенный смысл описываемых явлений». Кроме того, изложение построено не на имеющихся источниках, хотя и в недостаточном количестве, а на полемических статьях и брошюрах – это умаляет значение книги и в качестве учебника[1079].

Оба соискателя были магистрами богословия: протоиерей Николай Извеков защитил магистерскую диссертацию в 1885 г., С. Д. Маргаритов – в 1898 г.[1080] Но докторский уровень оказался для них непреодолим.

Третье сочинение, представленное уже во второй раз на соискание магистерской степени, вновь подверглось жесткой критике. Рецензенты – доцент академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасов и ординарный профессор по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов – опять не находили в этом сочинении качеств, определяющих научное исследование. «Разбор» житийных списков и служб блаженным Василию и Иоанну не представлял ни системы, ни анализа в собственном смысле слова, причем не учитывал существовавших исследований. Выяснение дат и мест рождения и кончины блаженных не давало никаких новых сведений и противоречило научному методу. Попытка издания житийных текстов не отвечала требованиям научно-критических изданий, отсутствовал текстологический анализ, контекст, разбор сюжетов сказаний и возможных параллелей[1081].

В августе 1916 г. в Совет КДА поступило печатное сочинение преподавателя Курской ДС Георгия Булгакова «Теория православно-христианской пастырской проповеди. Этика гомилетики. Опыт систематического курса»[1082] с двойной просьбой: утвердить заглавие книги в качестве темы магистерской диссертации и рассмотреть ее на предмет соискания соответствующей ученой степени. Г. Булгаков был выпускником академии 1907 г., и представленная книга являлась систематизированным опытом девятилетнего преподавания гомилетики в семинарии. Однако, отметив принципиальную полезность таких трудов, исходящих от преподавателей семинарий, Совет КДА не счел возможным принять это сочинение в качестве научного труда[1083].

Иногда сами авторы на основании тех или иных соображений просили прекратить или приостановить дело о рассмотрении диссертации. В одних случаях это было понятное желание усовершенствования работы, если автор находил дополнительные материалы, в других случаях – критические мнения о поданной работе, появившиеся в печати или в неофициальных дискуссиях. Так, например, в 1900 г. преподаватель Симбирской ДС Александр Яхонтов просил Совет МДА приоста новить дело по рассмотрению его сочинения «Жития святых, как образовательно-воспитательное средство, и их значение для русской школы с древнейших времен», поданного в качестве диссертации на соискание степени магистра богословия, ибо он встретил «новые и важные материалы и желал на основании их внести в свое сочинение дополнения и поправки»[1084]. По той же причине в январе 1910 г. преподаватель Суздальского ДУ Евгений Воскресенский просил Совет МДА возвратить ему поданную магистерскую диссертацию «Религиозно-нравственные, исторические и политические воззрения древне-русских летописцев»: он собирался включить в нее рассмотрение вновь изданных летописей и новых ученых трудов по этой теме[1085]. Однако ни та, ни другая диссертации больше в Совет не подавались и защищены не были.

В некоторых работах выпускников академий заметно проявлялась старая болезнь русского богословия – сильная зависимость от западного богословия, неумение критически оценить эти достижения, оторваться от них и обратиться к источникам. Старшие богословы – преподаватели академий – в основном научились на собственном опыте, опираясь на достижения европейского богословия, проводить исследования самостоятельно. Тем более они хотели видеть это в своих преемниках, включившихся в научно-богословский процесс на более высоком уровне его развития. Поэтому компилятивные диссертации удостаивались суровых критических отзывов.

В мае 1899 г. Советом МДА было признано неудовлетворительным для степени магистра богословия сочинение кандидата МДА (1887) и преподавателя Данковского ДУ П. Ф. Волынского по книге пророка Амоса. Оба рецензента – ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов и экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – оценивали представленное сочинение с двух сторон: его самостоятельных достоинств и соответствия уровню современной библеистики – и ни в том, ни в другом не находили оснований для присуждения степени. Исследование заявлялось как исагогико-экзегетическое. Однако исагогическая часть представляла собой поверхностную компиляцию сведений о книге и ее авторе из русских и иностранных пособий – прежде всего библейского словаря протоиерея Павла Солярского и знаменитого комментария на книгу Амоса Г. Бау ра[1086], практически без привлечения первоисточников. Экзегетическая же была построена по принципу «известной школьной диктовки», с текстом на одной стороне и грамматическим разбором на другой, с заимствованным из иностранных пособий грамматическим разбором еврейских слов. Отсутствовал собственно экзегезис «идейно-богословского характера», контекстно-историческое освещение книги пророка Амоса[1087]. Оба рецензента были едины в выводе: «рабская зависимость» от иностранных комментариев полувековой давности, к тому же стоящая по уровню существенно ниже этих комментариев, даже после значительной переделки не может претендовать на ученую степень. Слабость и невостребованность труда усугублялась еще и тем, что в 1897 г. профессором КазДА П. А. Юнгеровым была представлена и издана докторская диссертация о той же книге Амоса[1088].

Неудачи при первой подаче диссертаций и советы по переработке, исходящие от преподавательской корпорации, были вполне объяснимы, особенно на уровне магистерских работ. Эти советы были своеобразным продолжением научного руководства, которое лишь отчасти осуществлялось в течение учебного курса. Выпускники академий дорабатывали или писали свои магистерские диссертации, как правило, без какого-либо реального научного руководства. Это приводило и к слабому уровню работы в целом, и к плохой научной обработке собранного материала, и к неадекватной оценке уровня своей работы и степени ее готовности. В таком случае отрицательный отзыв рецензентов, их замечания и советы были полезны и становились элементом научного руководства. С учетом этих замечаний некоторые соискатели, потерпев неудачу при первой подаче работы, усердно дорабатывали ее и в дальнейшем успешно защищали.

Так, например, выпускник МДА 1894 г. священник Димитрий Садовский подал первый раз свою работу о гомилетических трудах блаженного Августина в Совет МДА в декабре 1899 г., будучи епархиальным наблюдателем церковно-приходских школ Омской епархии. Рецензенты – экстраординарный профессор по кафедре гомилетики и исто рии проповедничества и инспектор академии архимандрит Евдоким (Мещерский) и экстраординарный профессор по кафедре патристики И. В. Попов – дали отрицательные отзывы. Работа была успешно защищена через 15 лет, в феврале 1915 г., когда ее автор был уже протоиереем и инспектором Владимирской ДС[1089]. Но не всегда у соискателя хватало сил, терпения и умения на новый этап совершенствования работы.

В том же декабре 1899 г. в тот же Совет МДА подал свое сочинение о литературной борьбе христианства с остатками язычества на соискание магистерской степени выпускник МДА 1890 г. и учитель 1го Орловского ДУ Матвей Азбукин[1090]. Поданный в Совет текст представлял собой напечатанное в журнале «Русский Филологический вестник» кандидатское сочинение автора 1890 г. на ту же тему, отзыв на которое был дан профессором Г. А. Воскресенским[1091]. Поводом представить непереработанное кандидатское сочинение в качестве магистерской диссертации был высокий отзыв академика А. Н. Пыпина о напечатанном очерке[1092]. Однако рецензенты – ординарный профессор по кафедре русского и славянского языка (с палеографией) и истории русской литературы Г. А. Воскресенский и и. д. доцента по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов, – соглашаясь с ценностью темы, указывали на серьезные методические промахи. Отсутствие подробного текстологического анализа, обоснованной периодизации, изучения вопросов о месте, времени происхождения, авторстве используемых литературных памятников, анализе исторического и литературного контекста было простительно для выпускного кандидатского сочинения, но не могло удовлетворять требованиям, предъявляемым к серьезному научному исследованию, каким должна быть магистерская диссертация. Чтобы представлять научную ценность, сочинение должно было быть значительно переработано[1093]. Но эта переработка так и не была проведена.

Однако удаленность от академических центров была не единственной проблемой, связанной с процессом написания богословских дис сертаций. Сам процесс доработки кандидатских сочинений до магистерского уровня шел совершенно самостоятельно, причем даже у тех выпускников академий, которые попадали в состав духовно-академических корпораций. Не было не только научного руководства, но и никаких обсуждений работы в процессе ее написания. Поэтому те научно-богословске силы и исследовательский опыт, которыми располагала каждая духовно-академическая корпорация, не могли полноценно использоваться молодыми представителями этих корпораций. Конечно, опыт передавался и в процессе обсуждения научных и учебных проблем. Но младшие члены корпораций – и. д. доцентов – не входили в состав советов, на заседаниях которых происходили наиболее важные обсуждения. Поэтому те советы, которые старшие представители корпораций давали своим молодым коллегам, определялись исключительно личными контактами.

Этим объясняются те странные ситуации, когда магистерские диссертации, представляемые в Советы членами корпораций, признавались не отвечающими уровню искомой степени. Так случилось с представленным в сентябре 1909 г. сочинением и. д. доцента по кафедре древней гражданской истории Ф. М. Россейкина о патриархе Константинопольском Фотии. Он защитил магистерскую диссертацию только в 1915 г.[1094]

Некоторые диссертации подавались в Совет неоднократно, при этом каждый раз назначались рецензенты, а Совет проводил обсуждение их отзывов. Примером может служить пятнадцатилетний процесс получения магистерской степени протоиереем Михаилом Фивейским, кандидатом МДА 1880 г. выпуска. Он окончил церковно-историческое отделение академии, служил в московских храмах, несколько лет (1883–1888) был секретарем Совета и Правления МДА, был известен своими исследованиями по английской и шотландской проповеди, в частности по трудам проповедника Эдварда Ирвинга и его последователей[1095], перевел с английского ряд трудов по Новому Завету: «Жизнь Христа» Фаррара и его же книгу об апостоле Павле, «Жизнь Иисуса Христа» Я. Гейка, «Жизнь и время Иисуса Мессии» А. Эдершейма. В 1902 г. он представил в Совет МДА рукопись сочинения «Духовные дарования в первоначальной Христианской Церкви: Опыт объяснения 12–14 глав Первого послания святого апостола Павла к Коринфянам»[1096]. Рецензенты отмечали смелость автора, взявшегося за столь сложную тему, которая претерпевала во все времена серьезные дискуссии в научной и околонаучной литературе. Свободно владея латинским, немецким, английским и французским языками, автор привел обширный и глубокий обзор филологической и толковательной иностранной литературы нового времени, рассмотрел все значимые специальные исследования и статьи по теме «языкоговорения». Правда, с отечественными богословскими сочинениями у него были некоторые пробелы (так, например, он не упомянул сочинения профессора СПбДА М. А. Голубева по посланиям святого апостола Павла к Коринфянам[1097]). Рецензенты отмечали широту научных взглядов протоиерея Михаила: он подробно рассмотрел основные теории, существующие в научной литературе по этой теме: экстатическую, гимнологическую, наконец, отеческую. Но некоторые неожиданные идеи автора не нашли понимания у рецензентов: например, его гипотеза, что коринфские христиане и сам апостол Павел были музыкантами, основываясь на одной из форм проявления глоссалии – песнопении, что апостол Павел не понимал ликаонского языка и др. Но в окончательной оценке мнения рецензентов разошлись: профессор по кафедре догматического богословия А. Д. Беляев считал, что сочинение после исправления ошибок и учета высказанных замечаний можно печатать и представлять на соискание магистерской степени, профессор же по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов утверждал, что автор, представляя это небезынтересное сочинение в качестве магистерской диссертации, «не с достаточной ясностью сознает требующиеся от диссертации ученые качества». По мнению последнего, у автора отсутствует научный подход, критический анализ, исследование источника он часто подменяет пересказом мнений новейших западных авторов, а недостаток серьезной научной аргументации он прикрывает «сомнительными или даже просто выдуманными самим автором авторитетами». Диссертация была возвращена о. М. Фивейскому на доработку. Следующее представление – уже переработанного и напечатанного – труда последовало в 1907 г.[1098] Однако и повторное рецензирование не привело к успеху, и сочинение, хотя и было уже издано в виде монографии, было возвращено для возможной доработки. Искомую степень протоиерей Михаил получил лишь в 1917 г., причем представив монографию 1917 г. и восполнив ее только своей речью перед защитой[1099].

В собрании 8 апреля 1899 г. Совет МДА, выслушав отзывы рецензентов – ординарного профессора М. Д. Муретова и экстраординарного профессора И, В. Попова о магистерской диссертации священника Григория Мозолевского «Обличительная речь Господа нашего Иисуса Христа против книжников и фарисеев» (Харьков, 1896), постановил: предложить священнику Г. Мозолевскому переработать его магистерское сочинение согласно указаниям, сделанным в отзывах рецензентов. Однако новый вариант магистерского сочинения, представленный в 1901 г. в Совет и переданный тем же рецензентам, вызвал гораздо более жесткую оценку: автор исправил лишь отдельные, менее значительные, недостатки, сохранив более грубые ошибки и упущения. По-прежнему не было самостоятельной работы с источниками-комментариями, очень слабая текстуально-филологическая работа с самим текстом 23й главы Евангелия от Матфея, серьезные пробелы в знании современной научной литературы по теме. В этом рецензенты, а вслед за ними и Совет, усмотрели, во-первых, неспособность автора к научному исследованию, даже по указаниям рецензентов, во-вторых, упорное нежелание прислушаться к мнению рецензентов и рекомендации Совета. Поэтому диссертация была признана неудовлетворительной для степени магистра богословия, а дело о соискании степени прекращено[1100].

Но иногда, даже при положительных рецензиях и разрешении печатать работы, они так и не защищались. Такие случаи объяснялись либо изменением жизненной ситуации соискателя, либо какими-то иными причинами. Вряд ли авторов диссертаций пугали те критические замечания, которые даже в положительных отзывах указывали рецензенты, или пожелания сделать те или иные изменения и дополнения при публикации работ. Так как в документах Совета это никак не отмечалось, проследить дальнейшую судьбу этих диссертаций довольно сложно. Но примеры небезынтересны.

В декабре 1901 г. в Совет МДА поступило магистерское сочинение причисленного к канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода сверх штата Александра Постникова, кандидата академии 1898 г. Рукопись «Юридическая теория доказательств, применявшаяся и применяющаяся в русском епархиальном судопроизводстве со времени учреждения Святейшего Синода» представляла исправленную и дополненную кандидатскую работу. Отзыв ординарного профессора по кафедре церковного права Н. А. Заозерского представлял собой подробный обзор работы, рассмотренных источников, предложенной систематизации, реконструкции целостного судебного процесса Духовной консистории по всем подведомственным ей делам. Рецензент отмечал, что работа представляет первую попытку этого рода в научной юридической и богословской литературе, не имеющей аналога. Не менее интересна, с точки зрения рецензента, юридически-философская сторона исследования – учение о русском церковном следственном процессе. Автор подробно и обстоятельно определял процессуальные юридические понятия, их границы, генезис. Был отмечен и главный недостаток: новизна подхода ввела автора в некоторое заблуждение, и в работе практически отсутствует историографическая составляющая: автор ссылался, и то случайно, лишь на два сочинения, в то время как при написании работы пользовался и другими пособиями, которые ему рекомендовал еще при написании кандидатской работы сам Н. А. Заозерский (монографией К. Гросса «Gross K. Die Beweistheorie in canonischen Prozess» и др.). Но итоговый вывод – о соответствии диссертации степени магистра богословия – был положителен. Второй рецензент – ординарный профессор по кафедре латинского языка иего словесности П. И. Цветков – также положительно оценил работу, отмечая новизну темы, полноту и обстоятельность изложения, отсутствие же историографии предлагал восполнить при публикации работы[1101]. Но защита так и не состоялась.

Иногда соискатели по тем или иным причинам сами забирали свои работы из Совета. Так, в сентябре 1900 г. в Совет МДА поступило сочинение на соискание степени магистра кандидата МДА (1899) и инспектора Томской ДС иеромонаха Александра (Григорьева) «Соборное послание святого апостола Иакова, брата Господня (введение и толкование)». Работа представляла собой кандидатское сочинение автора, дополненное лишь справками и отдельными замечаниями, в частности о разночтениях в древнеславянских списках текста послания. Рецензенты – ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов и экстраординарный профессор по кафедре

Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – не успели рассмотреть эту работу, ибо осенью 1902 г. иеромонах Александр, назначенный незадолго до этого членом Санкт-Петербургского духовно-цензурного комитета, попросил вернуть ему сочинение для доработки, ибо перемена служебных обстоятельств открыла, по его мнению, большую перспективу для научной работы и – что немаловажно – возможность напечатать сочинение с разрешения цензурного комитета[1102].

Таким образом, принятие на рассмотрение, рецензирование и обсуждение диссертаций, представляемых на соискание богословских степеней, позволяли и ученым корпорациям, и диссертационным Советам постепенно вырабатывать критерии аттестации научно-богословских исследований. Негативные случаи – несоответствие работ искомой степени – позволяли определить принципы, без которых работа не может быть признана научно-богословским исследованием или не соответствует тому или иному уровню компетентности.

Защита диссертации и решение о присуждении ученой степени

1814–1869 гг.

До 1869 г. никаких защит богословских диссертаций – ни на выпускные, кандидатские и магистерские, ни на докторские степени – не проводилось и не было предусмотрено. Присуждение звания действительного студента и выпускных степеней кандидата и магистра происходило на заседании Конференции исключительно на основании рецензий и отзывов, без какого-либо устного испытания диссертанта, даже без его участия. Присуждение каждой степени происходило путем голосования, как и предписывал Устав 1814 г. – «с общего согласия, или по большинству голосов»[1103]. Интересно, что при избрании кандидата или магистра богословия в Конференции правом решающего голоса обладали лишь члены Конференции, имевшие ученые степени от российских духовных академий. Иностранцы или обладатели светских ученых степеней имели лишь право совещательного голоса, причем в вопросах «по предметам испытания им известным»[1104].

Степень магистра богословия была выпускной, ее получали ежегодно десятки выпускников академий: по нечетным годам СПбДА и КДА, по четным – МДА и КазДА. О сложностях работы с выпускны ми сочинениями – как для авторов, так и для рецензентов – говорилось выше. Были проблемы и с решением о присуждаемой степени, и неоднозначность в оценке учебных достоинств выпускника породила некоторый «промежуточный» вариант выпускной аттестации – не магистр и не кандидат, а «старший кандидат». Форма окончания академии «старшим кандидатом» давала право на получение магистерской степени без нового устного испытания, но при определенном условии. Это условие формулировалось Конференцией, на основании тех недостатков, которые не позволили удостоить выпускника магистерской степени сразу при выпуске. В списках первых выпусков преобразованных академий обычным условием была добросовестная духовно-учебная служба: Конференции считали, что именно она является наиболее значимым критерием успешной подготовки и научно-учебной компетентности. Выделялся определенный срок службы по духовно-учебному ведомству – год (или два года, единственный раз в КазДА в 1848 г. этот срок был увеличен до четырех лет[1105]), после которого выпускник мог получить степень магистра, если было свидетельство, «одобрение» или «аттестация» местного (епархиального, духовно-учебного) начальства. Как уже указывалось (см. 3.2), начиная со второй половины 1820х гг., когда выпускное сочинение начинает приобретать большее значение, Конференции стали ставить перед старшими кандидатами иное условие: представление нового «основательного сочинения», «для удостоверения в усовершенствовании своих познаний»[1106]. Главным отличием старших кандидатов от обычных кандидатов оставалась возможность не сдавать нового устного испытания. Однако в СПбДА в 1865 г. Конференция поставила перед некоторыми выпускниками XXVI курса условие для получения магистерской степени, нарушающее это отличие: «после нового устного испытания по некоторым богословским предметам». Такое же условие поставила Конференция МДА в 1866 г. перед некоторыми выпускниками XXV курса. Конференция КДА поставила такое же условие в 1867 г. перед некоторыми выпускниками XXIII курса, конференция КазДА – в 1870 г. перед одним выпускником XIII курса. Это условие выделяло тех кандидатов, которые учились все четыре года хорошо и в промежуточных разрядных списках попадали в первый разряд, но выпускное испытание прошло для них неудачно. Наконец, довольно много выпускников последних предреформенных лет, не представивших выпускного сочинения или представивших его в недоработанном виде, получили от Конференций всех четырех академий такое задание – доработать и представить сочинение.

Со временем Конференции стали ставить условия и на кандидатском уровне. Градация была примерно та же: служба «с одобрением училищного и епархиального начальства», представление нового сочинения и сдача новых экзаменов.

Обращались ли «условные» магистры и кандидаты в Конференции за обещанным повышением своего статуса? Старшие кандидаты или действительные студенты, перед которыми ставилось условие ревностной службы по духовно-учебному ведомству, чаще всего выполняли это условие, и по решению Конференции академии им присуждалась магистерская или кандидатская степень. Утверждение таких «запоздалых» магистерских степеней КДУ (до 1839 г.) или Святейшим Синодом (1839–1869) проходило обычным порядком, как и при выпуске. Однако и в этом случае нельзя автоматически причислять этих лиц к магистерскому разряду, ибо некоторые покидали духовно-учебную службу, уходя на светские должности, не дождавшись «остепенения»[1107].

Гораздо сложнее была ситуация с теми старшими кандидатами или действительными студентами, которые для получения ученой степени должны были представить новое выпускное сочинение или заново сдать экзамен. Их судьба складывалась по-разному. Удаленные от академий выпускники на местах своей службы редко могли уследить за современными научными достижениями, не имели доступа к источникам и научной литературе. В таких случаях получение ученой степени совершалось нечасто. Те, кто оставался на тех или иных служениях близ родных академий, обращались в конференции чаще. Тем не менее в истории всех четырех Конференций были зафиксированы отдельные случаи представления новых сочинений, иногда по прошествии значительного периода времени, хотя и не всегда увенчиваемые желаемыми учеными степенями.

Так, старший кандидат СПбДА выпуска 1843 г. (XV курс) Петр Евдокимов подал новое сочинение через 17 лет, в 1860 г., будучи инспектором Александро-Невского ДУ, но все же получил степень магистра[1108]. Старший кандидат КазДА выпуска 1854 г. (V курс) Андрей Стеклов таким же образом получил степень магистра через 12 лет, в 1868 г., уже будучи протоиереем и кандидатом на должность ректора Нижегородской ДС. Старший кандидат тойже академии выпуска 1860 г. (VIII курс) иеромонах Евсевий (Лещинский) дважды представлял новые сочинения, но так и не получил степени магистра. Более упорный старший кандидат КазДА выпуска 1866 г. (XI курс) Аполлон Можаровский получил магистерскую степень лишь в 1881 г., после подачи третьего сочинения, будучи в это время известным писателем и членом-соревнователем Общества истории и древностей российских[1109]. Выпускник КазДА 1864 г. (X курс) Петр Озерецкий, имевший возможность получить степень кандидата богословия при условии подачи нового сочинения, исполнил условие и получил степень лишь в 1873 г.

Были, правда, очень редкие, случаи ослабления начального требования – при условии особого ходатайства перед Конференцией о том или ином выпускнике высшего начальства. Так, например, перед старшим кандидатом СПбДА 1857 г. (XXII курс) Капитоном Белявским для получения степени магистра было поставлено условие: выслуга двух лет в духовно-учебном ведомстве. Однако степень магистра была ему присуждена уже через год, в 1858 г.[1110] В отдельных случаях ученую степень пытались получить студенты, не окончившие курса, а покинувшие академию до выпуска. Так, например, студент СПбДА XXIII курса (1855–1859) иеродиакон Акакий (Заклинский), покинувший академию, будучи в первом отделении, в 1864 г., выдержав все экзамены и представив сочинение, получил степень кандидата богословия.

Некоторые выпускники, окончившие духовные академии при Уставе 1814 г., пытались получить магистерскую или кандидатскую степень уже при новом Уставе 1869 г. При этом потенциальным магистрам было официально предоставлено право получения этой степени по старым правилам, без публичной защиты и особых магистерских экзаменов. Массовым было подобное «остепенение» через два-три года после окончания академии последних предреформенных выпусков: 1869 г. – в СПбДА и КДА и 1870 г. – в МДА и КазДА. Но многие из этих выпусков получали магистерские и кандидатские степени гораздо позднее, а значительная часть так и осталась без ученых богословских степеней.

Кроме того, «чистые» или «младшие» кандидаты, не имевшие права на получение магистерской степени без повторного выдерживания выпускных испытаний, иногда решались на повторение всего выпуск ного процесса. Они, получив разрешение, сдавали те экзамены, по которым не имели должного балла, и вновь представляли сочинение на магистерскую степень. Одним из наиболее ярких примеров выпускника академии, получившего ученую степень по прошествии значительного времени – через 26 лет после выпуска, является уже упомянутый протоиерей Александр Алексеевич Лебедев (см. 3.1). Он окончил МДА в 1858 г. (XXI курс) со степенью кандидата богословия без особых прав. По окончании академии он сразу был рукоположен, служил в церквах Екатерингофа, Кронштадта, Петербурга и был законоучителем ряда учебных заведений. В 1874–1882 гг. был настоятелем русской церкви в Праге. Пребывая в католической стране, о. Александр занялся богословским изучением особенностей католицизма[1111]. Одно из своих первых исследований – о разнице в учении Восточной и Западной Церквей о Деве Марии – он представил в МДА в качестве магистерского сочинения. Но для этого ему надо было выдержать устные экзамены по предметам Устава 1814 г., при действии которого он окончил академию. Переселившись в 1882 г. в Россию, протоиерей Александр успешно сдал устные экзамены, был удостоен Советом МДА степени магистра богословия и утвержден в ней Синодом[1112]. В дальнейшем протоиерей Александр стал настоятелем Казанского собора в Санкт-Петербурге и членом Учебного комитета при Святейшем Синоде.

Очень много зависело, с одной стороны, от «задела», с которым уходил выпускник из стен академии. Те, кто не получил магистерской степени по причине плохой «обработки» выпускного сочинения или конкретных ошибок в нем, но успел собрать материал, могли доработать его и на месте службы в любом городе. С другой стороны, иногда направление и плодотворность постакадемической научной деятельности определяло место служения, на которое попадал выпускник.

Плодотворность академий, выраженная в ученых сочинениях, до 1869 г. могла свидетельствоваться только Конференциями – при обсуждении и присуждении степеней. Разумеется, Конференции хотели представить лучшие результаты и внешним читателям. Были опыты публикации лучших магистерских сочинений выпускников уже в первые годы деятельности преобразованных академий. В СПбДА издавались «Некоторые опыты упражнений воспитанников Санкт-Петербургской Духовной Академии», в которых печатались по решению КДУ и под ответственностью академической конференции лучшие проповеди и рассуждения богословского и церковно-исторического характера. Издание началось со II академического курса (1814–1817) и продолжалось на протяжении нескольких курсов. Подобные «опыты» были предприняты в МДА с VI курса (1828), а в КДА по крайней мере с V курса (1832). Часть магистерских работ была опубликована позже, в начале 1860х гг., в новых духовных журналах, но по большей части академическая наука развивалась прикровенно. Большая часть магистерских и тем более кандидатских работ так и осталась достоянием архивов академий. Критерии, предъявляемые к статьям в академических журналах, некоторым казались слишком строгими[1113].

1869–1884 гг.

Коренным образом ситуация с защитой диссертаций, представляемых на ученые степени, изменилась в 1869 г. С этого времени защита магистерских работ, а на 15 лет (1869–1884) и докторских, стала если не самым важным, то самым заметным и эффектным моментом процесса научной аттестации.

Положение о публичных защитах магистерских и докторских диссертаций, ставшее одной из отличительных черт нового Устава, впервые появилось в проекте Комитета 1868 г., созданного для разработки новой реформы духовных академий[1114]. Как эта идея возникла в недрах духовного образования? С одной стороны, принципы действовавшей научно-богословской аттестации не во всем соответствовали принципам научной аттестации, уже отработанной к этому времени российскими университетами. Одно из главных отличий состояло в публичных защитах диссертаций, представляемых на соискание ученых степеней в духовных академиях: они проводились в университетах, но отсутствовали в духовных академиях. В состав Комитета 1868 г. входили представители светской высшей школы: профессор русской словесности Петербургского историко-филологического института и член Ученого комитета при Министерстве народного просвещения А. Д. Галахов и профессор полицейского права Санкт-Петербургского университета И. Е. Андреевский. Оба профессора активно участвовали в разработке университетского Устава 1863 г. и пожинали плоды его введения, поэтому могли прокомментировать плюсы и минусы тех или иных положений университетской научной системы. Объяснительная записка к проекту нового Устава духовных академий напоминала, что преобразование академий проводится вслед за университетской реформой 1863 г. Это было преамбулой к введению в духовно-академическую деятельность некоторых элементов научно-образовательного процесса, выработанных в университетах, в том числе публичных защит магистерских и докторских диссертаций[1115].

Однако предложение Комитета – публично защищать диссертации на соискание ученых богословских степеней – вызвало неоднозначную реакцию и среди епископата, и в духовно-учебных кругах. Так, архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров) в своем отзыве на проект нового Устава критиковал это положение, усматривая в нем стремление механически копировать университетскую систему. Другие архиереи также с сомнением относились к предлагаемому нововведению.

Но это положение проекта было включено и в окончательный вариант Устава 1869 г., и ординарные профессоры академий, которым надо было получить докторские степени в течение трх лет после введения Устава, первыми испытали на себе его плодотворные и проблемные черты. Естественно, что столичная – Санкт-Петербургская – академия должна была подать пример, тем более ее преобразовывали первой (вместе с Киевской, летом 1869 г.). И уже 23 октября 1869 г. ординарный профессор по кафедре общей церковной истории (древней) И. В. Чельцов обратился в новоучрежденный Совет академии с просьбой – разрешить ему представить на соискание докторской степени свое рассуждение «О древних формах символа веры»[1116]. При этом цер ковно-историческое отделение, к которому принадлежал И. В. Чельцов, представляло отзыв об этом сочинении экстраординарного профессора по кафедре общей церковной истории (новой) И. Е. Троицкого. При этом отделение предлагало Совету, если нужны «перекрестные» отзывы между отделениями, выделить двух рецензентов от богословского отделения – ординарного профессора по кафедре церковной археологии и литургики В. И. Долоцкого и доцента по кафедре догматического богословия А. Л. Катанского. Совет решил для первого раза ограничиться одним отзывом – И. Е. Троицкого, но просить полноценного и конструктивного отражения в нем всех достоинств сочинения, представляемого на соискание степени, его новизны, научной значимости[1117].

Совет назначил диспут на 21 декабря 1869 г., но Святейший Синод, опасаясь за непродуманность нового жанра научной работы, просил отложить. Прежде чем первый диспут состоится, должны быть определены правила его проведения, четко регламентированы действия всех участников – и все это представлено на утверждение Синода[1118]. Диспут состоялся лишь 27 сентября 1870 г. под председательством митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора (Никольского) в присутствии почти всех членов Синода, обоих викарных епископов Санкт-Петербургской епархии – Тихона (Покровского) и Павла (Лебедева), членов Учебного комитета во главе с протоиереем Иосифом Васильевым, товарища министра Народного просвещения И. Д. Делянова, ректора столичного университета К. Ф. Кесслера и многих университетских профессоров при стечении столичного образованного общества и всех студентов академии. Очень важна была предварительная речь ректора СПбДА протоиерея Иоанна Янышева, в которой, с одной стороны, отмечалось значение богословия для науки и просвещения в целом, с другой – подчеркивалось, что теперь открылась большая возможность для участия общества в «умственной жизни Церкви». Сам диссертант и оба оппонента – И. Е. Троицкий и А. Л. Катанский – старались учесть в своих речах обе задачи диспутов: и представление лучших достижений богословской науки, и просвещение общества. Поэтому в речи были включены очерки иностранной и русской литературы по теме, главные достижения, важность исследуемого вопроса для богословия, истории[1119]. Правда, участник и один из официальных оппонентов А. Л. Катанский вспоминал спустя много лет, что долгий затвор духовной науки привел к неумению преподавателей академии держаться в общественных собраниях, оперативно отвечать на вопросы, вести научный диалог. Речи диссертанта и оппонентов на этом первом диспуте были мало связаны, ибо каждый говорил свое, заранее заготовленное[1120].

Тем не менее этот диспут задал тон – все остальные академии ждали с нетерпением примера, а столичная академия провела повторную «отладку» процесса через месяц, 25 октября того же года, на втором докторском диспуте экстраординарного профессора И. Ф. Нильского[1121]. Важна была и внешняя реакция – она была положительна, журналисты писали, что все было «очень солидно и с эффектной обстановкой»[1122]. Диспуты были важным событием и для академий, и для русской богословской науки: она явила свои плоды, в целом была признана серьезной, важной и интересной не только для узкого духовно-ученого круга[1123]. В лице профессоров И. В. Чельцова, И. Ф. Нильского и их последователей русское богословие получило первых докторов, не имевших священного сана, то есть степень доктора богословия приобрела новое значение – аттестации преимущественно научного достоинства, а не церковного учительства.

Второй вступила в эпоху докторских диспутов МДА. Из шести ординарных профессоров двое – Е. В. Амфитеатров и протоиерей Филарет Сергиевский – предпочли не получать докторской степени: первый уже должен бы вскоре выйти на пенсию, а второй предпочел принять предложенное ему ректорство Вифанской ДС. Двое профессоров – архимандрит Михаил (Лузин) и П. С. Казанский – решили представить на соискание степени свои старые работы с некоторыми дополнения ми, а двое – В. Д. Кудрявцев-Платонов и С. К. Смирнов – писали новые работы, хотя отчасти на основе имеющихся исследований.

Первая проведенная в МДА публичная защита – архимандрита Михаила (Лузина) – была построена не просто как диссертационный диспут, но как торжество истинной православной науки, не боящейся правды, если это научная правда. По крайней мере, внешне защита сочинения «О Евангелиях и евангельской истории», написанного по поводу книги Ренана «Жизнь Иисуса», проходила именно так[1124]. Хотя некоторые члены корпорации МДА считали, что пафоса в этом диспуте было больше, чем научного интереса, все присутствовавшие с удовлетворением констатировали, что русское богословие способно уже вполне самостоятельно давать оценку достижениям западной науки, формулировать собственные православные убеждения и подходы в области библеистики. Свое понимание задач научно-богословских исследований и смысла их обсуждения на публичных диспутах высказал сам диссертант. На богословской науке лежит ответственность и за правильные ориентиры всей науки, и за убеждения общества. Но эту задачу можно выполнить не внешними мерами, а полным и тщательным изучением западной богословской науки и развитием отечественной, а для этого нужно доверие к делателям науки, даже если будут ошибки и падения, простор для мысли и слова, открытые обсуждения и споры[1125]. Этот настрой был небесполезен и для студентов академии, посещавших с большим интересом все диспуты[1126].

Показательна была защита еще одного московского профессора церковно-исторического отделения – Н. И. Субботина, состоявшаяся через три года, в 1874 г. Диссертация была посвящена изучению предпосылок, причин и истории учреждения Австрийской старообрядческой иерархии[1127]. Исследование было построено на анализе источников, хотя работа и вызывала немало критических замечаний специалистов. На диспуте кроме официальных оппонентов высказывались специалисты по расколу, некоторые из которых не были согласны с выводами диссертанта и даже с его подходом к этому болезненному для Русской Православной Церкви вопросу. Поэтому выступил ряд неофициальных оппонентов: протоиерей И. Г. Виноградов, П. И. Мельников и др. Но все прошло благополучно: если диспутант и не убедил своих оппонентов, то по крайней мере вышел из споров с достоинством[1128].

Первый диспут в КДА, состоявшийся в 1872 г., ярко продемонстрировал специфику этой активной формы научного общения. К защите была представлена диссертация профессора по кафедре патристики К. И. Скворцова, посвященная одному из самых загадочных явлений церковной письменности – корпусу сочинений, надписанному именем Дионисия Ареопагита, «Ареопагитикам»[1129]. Исследование было новаторским и по методам – может быть, первый раз историко-критические методы так твердо были введены в российскую богословскую науку, – и по выводам: К. И. Скворцов первым в русской науке утверждал неаутентичность «Ареопагитиков». На диспут собрались главные представители церковной среды Киева под предводительством митрополита Киевского Арсения (Москвина) и викарного епископа Чигиринского Порфирия (Успенского), университетские профессоры, образованное общество. И после запланированных речей диспутанта и официальных оппонентов началась бурная дискуссия между К. И. Скворцовым и его сторонниками, с одной стороны, и епископом Порфирием – с другой. Неофициальный оппонент очень жестоко критиковал и точку зрения диссертанта, и сам подход – подвергать сомнению авторство сочинения, закрепленное в предании. Этот спор, особенно интересный тем, что епископ Порфирий сам был ученым смелым и очень сведущим, насторожил митрополита Арсения, считавшего еще до принятия Устава, что подобным дискуссиям место не в публичных залах, а в специальных научных собраниях[1130].

Первый докторский диспут в КазДА состоялся 13 мая 1873 г., на исходе срока, положенного на «остепенение» ординарных профессоров. Уже упомянутую выше диссертацию по истории Русской Церкви защищал профессор П. В. Знаменский. Тема – проблемы приходского духовенства, причем в синодальный период, от Петра I и до современности – была острая и особенно злободневная для 1860–70х гг., периода Великих реформ[1131]. Несмотря на опасения архиепископа Казанского Антония (Амфитеатрова), что тема диссертации слишком проблемна для публичного обсуждения, диспут прошел интересно и благополучно[1132]. Через неделю в КазДА последовал второй докторский диспут, ординарного профессора И. Я. Порфирьева, по ветхозаветным апокрифам. И эта тема, хотя и была специфична для широкого круга лиц, интересующихся богословием и посетивших диспут, вызвала дискуссию. Причем члены корпорации, уже получившие опыт на предыдущей защите, чувствовали себя достаточно ответственно и могли обсуждать научные проблемы, связанные с темой работы, не смущаясь присутствием гостей и студентов академии[1133].

Конечно, не каждый диспут был триумфом богословской науки. Сами члены преподавательских корпораций весьма трезво оценивали успехи своих коллег: в дневниках и личной переписке нередко можно встретить невысокие оценки даже положительно окончившихся диспутов. Так, профессор МДА А. Ф. Лавров-Платонов сообщал Е. Е. Голубинскому о «жалчайшем» докторском диспуте профессора СПбДА Е. И. Ловягина, состоявшемся 5 ноября 1872 г. Диссертация была посвящена изучению вопроса о заимствовании классических писателей у библейских, и в выводах автор отрицал наличие этих заимствований. Диспут был горячим, ибо в корпорации СПбДА были разные мнения по этому вопросу, как и принципиально разные подходы к его решению. «Докторант избит был решительно Чельцовым и Хвольсоном… Доктором признан»[1134]. Разумеется, следует иметь в виду, что это писали не внешние по отношению к богословской науке лица, а участники ее разработки. Поэтому в оценках «профессиональных», для своего круга, довольно жестко критиковались любые промахи – это было нормальным процессом роста и совершенствования.

Были «срывы» – хотя и нечасто, неловкие ситуации, связанные с высказываниями на самих диспутах или с их организацией. Так, в МДА был сорван диспут профессора П. С. Казанского, назначенный на 28 марта 1873 г. К защите предлагалось сочинение П. С. Казанского по истории православного монашества в Египте[1135]. Коллизия была предсказуема, ибо проблема была заявлена еще при обсуждении диссертации на заседании церковно-исторического отделения, повторена на заседании Совета академии. Молодые преподаватели, настроенные на углубление новых тенденций в церковно-исторической науке, введении в исследовательскую практику историко-критических методов, считали представленную диссертацию трудом, относящимся к предыдущей эпохе российской богословской науки. Потому представление этой диссертации на публичное обсуждение в качестве плода новой научной эпохи казалось им неадекватным и вредным. Но старшая часть корпорации рассматривала докторские диспуты не только как начало новой эпохи, но и как завершение предыдущей, в которой ординарные профессоры потрудились на благо российского богословия, многое сделали и имели право на представление своих трудов и на увенчание их учеными степенями. Тем более это относилось к заслуженным профессорам, не имевшим священного сана и лишенным в предшествующие годы возможности получить степень доктора богословия. Но эти споры и «падение академии» принесло много переживаний ректору протоиерею Александру Горскому. Диспут все же состоялся 3 октября того же года, но и на нем – в дискуссии докторанта и оппонента А. П. Лебедева – проявилось резкое противостояние двух подходов к церковной истории, переходящее границы научного спора. «Не делают чести Московской академии, столь славной многими именами и трудами, те ненаучные интересы, которые так явственно сказались в деле г. Казанского»[1136].

Диссертационные диспуты, как докторские, так и магистерские, на протяжении всей эпохи действия Устава духовных академий 1869 г. привлекали интерес не только высшей церковной иерархии и местного священства, но и представителей светской науки, образованной и простой публики. Так, в удаленный от Москвы Сергиев Посад приезжали архиереи, иногда даже несколько – митрополит Московский, викарии, бывшие в Москве проездом архиереи других епархий, ректоры Московской и Вифанской ДС, архимандриты московских монастырей и протоиереи соборов, светские лица, интересовавшиеся духовной ученостью, и публицисты. Наряду с ними приходили наместник лавры архимандрит Антоний (Медведев) и некоторые представители образованной братии. Посещали диспуты и студенты и, хотя им было запрещено задавать вопросы и делать какие-либо комментарии к происходящему, громкими аплодисментами, увлекающими всю публику, «оживляли» обстановку. Преподаватели и студенты МДА вспоминают, что завсегдатаями диспутов были: протоиереи В. П. Нечаев, И. Г. Виноградов, П. А. Преображенский; бывшие члены корпорации: Н. К. Соколов, Н. П. Гиляров-Платонов; отчасти связанные с богословием: Ю. Ф. Самарин, Н. П. Аксаков, М. П. Погодин, П. И. Мельников и др. Святитель Иннокентий хотя и приезжал, но участия в диспутах не принимал[1137]. Это было слишком необычно для старых духовных школ, нарушало серьезность дискуссии, заставляло диспутанта и оппонентов обращать внимание не только на существо аргументов, но и на удачную форму их изложения, иногда провоцировало неоправданную остроту фраз, то есть чересчур «популяризировало» богословскую науку, лишая ее благоговейного покрова. Соблазняло и публичное ниспровержение авторитетов[1138].

Не все ординарные профессоры смогли выполнить суровое условие Устава 1869 г., выйти на защиту и получить требуемую степень. В СПбДА подтвердить свои ординатуры докторской степенью удалось лишь троим: И. В. Чельцову, И. А. Чистовичу, Е. И. Ловягину. В МДА из семи ординарных профессоров на момент введения нового Устава (ректор имел докторскую степень) защитили докторскую диссертацию четверо: инспектор академии архимандрит Михаил (Лузин), П. С. Казанский, С. К. Смирнов, В. Д. Кудрявцев-Платонов. Ординарный профессор МДА протоиерей Ф. А. Сергиевский, оставив службу в академии, был назначен ректором Вифанской семинарии (для семинарского ректорства было достаточно степени магистра), хотя вплоть до 1875 г. преподавал в академии «по приглашению» пастырское богословие и гомилетику[1139]. На тех же условиях читал лекции до конца 1875 г. уволенный на пенсию по возрасту профессор словесности Е. В. Амфитеатров[1140]. Профессор Д. Ф. Голубинский с упразднением ординарной кафедры физико-математических наук стал экстраординарным профессором естественнонаучной апологетики. В КДА докторскими степенями подтвердили свои ординатуры Д. В. Поспехов, И. И. Малышевский, В. Ф. Певницкий, К. И. Скворцов. О. ректору и прочим профессорам этого сделать не удалось. В КазДА из пяти ординарных профессоров (ректор академии архимандрит Никанор (Бровкович) имел докторскую степень) защитили докторские диссертации трое: П. В. Знаменский, И. Я. Порфирьев, М. Я. Красин. Ординарные профессоры КазДА И. П. Гвоздев и Н. П. Соколов не представили требуемого сочинения: И. П. Гвоздев скончался в 1873 г., Н. П. Соколов оставил в том же году службу.

В целом публичная защита научных сочинений имела положительные результаты: во-первых, «возбудила замечательную энергию… в духовно-ученом сословии», во-вторых, общество перестало упрекать духовные школы в замкнутости и считать их гнездом схоластики, в-третьих, присутствие на ученых диспутах представителей разных групп общества не могло не развивать более серьезного и осмысленного отношения к богословским вопросам[1141]. Последнее было особенно важно при отношении к вопросам религии в образованном обществе в 187080х гг. Необходимость представлять на аттестацию конкретные научные труды заметно пробудила ученую деятельность преподавателей.

Но новые формы научной деятельности духовных академий – обязательная публикация, публичная защита – выявили проблемы, и довольно серьезные. Вопрос о соответствии набирающей силу богословской науки православной традиции был непраздным. Разрешение 1867 г. духовным академиям выписывать из-за границы научную литературу и периодику без цензуры существенно расширило горизонт преподавателей академий и пополнило библиотеки современными иноконфессиональными исследованиями в разных областях. Необходимость представить докторскую работу в течение трех лет не давала возможности ординарным профессорам, не имевшим готового подходящего сочинения, тщательно и взвешенно оценивать новые идеи и выводы, как собственные, так и почерпнутые из серьезных западных трудов. Кроме того, научное исследование подразумевало беспристрастность автора и право ставить любые вопросы, если они содействуют выяснению истины, но этим правом надо было учиться пользоваться. Адаптация научно-критических методов православным богословским сознанием, синтез церковного опыта богословия с рациональными научными методами ставили задачи, требующие решения.

Первые магистерские диспуты состоялись лишь в 1873 г. В этом году состоялось два магистерских диспута: в СПбДА – выпускника того же года Н. А. Скабалановича, в КДА – приват-доцента С. А. Терновского. В 1874 г. публично были защищены еще три магистерские диссертации: в МДА – приват-доцентом Н. Ф. Каптеревым, в КДА – приват-доцентом М. А. Олесницким, в КазДА – приват-доцентом П. А. Милославским[1142].