Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в. Сухова Наталья

Попытки специальной подготовки научно-педагогических кадров в духовных академиях до 1884 г.

1814–1869 гг.

Согласно Уставу 1809–1814 гг., корпорации духовных академий состояли из профессоров и бакалавров. Последние замышлялись, по аналогии с адъюнкт-профессорами в университетах, как помощники основных преподавателей – профессоров. Бакалавры должны были «репетировать» студентов, разрабатывать и читать по поручению и под руководством своего профессора лекции по определенным разделам науки[495]. За этот стажерский период, пользуясь советами профессора и перенимая его опыт, молодой преподаватель должен был подготовиться к самостоятельной научно-педагогической деятельности. Кроме того, в этот период преподавательская нагрузка предполагалась меньше, чем у самостоятельного преподавателя, поэтому бакалавр должен был успеть сделать и научный задел, создать фундамент для дальнейших исследований.

Устав определил для преподавательской корпорации каждой духовной академии шесть профессоров – по числу классов преподаваемых наук – и двенадцать бакалавров[496]. Уже в теоретическом варианте такая диспропорция настораживала: богословский класс был не одним из прочих классов, а профильным, определявшим всю систему высшего духовного образования. То, что на этот класс полагался такой же набор преподавателей, как и на прочие классы, подразумевало большую нагрузку на преподавателей-богословов в сравнении с преподавателями других классов. Кроме того, даже в дореформенных духовных школах богословие было уже достаточно развитым курсом с определенными частями, каждая из которых требовала особой разработки[497]. Так что бакалавры богословского класса неизбежно должны были работать достаточно самостоятельно.

Действительность подтвердила ожидания: бакалаврам, по крайней мере богословского класса, сразу пришлось включиться в полноценную преподавательскую деятельность и соответствующие труды по составлению учебных программ, чтению лекций, выработке принципов и методов преподавания. Вскоре и все бакалавры превратились в самостоятельных преподавателей – с полнотой ответственности и нагрузки, без права на стажерский период. Отличие их от ординарных и экстраординарных профессоров состояло только в меньших окладах.

Таким образом, бакалавриат как школа специальной практической подготовки к самостоятельной преподавательской деятельности не удался. Поэтому деятельность бакалавров, процесс их научно-педагогического роста, связанные с этим проблемы и успехи будут рассмотрены в 2.3, посвященном повышению профессионального уровня преподавательского состава.

Отсутствие системы подготовки научно-педагогических кадров в академиях неоднократно критиковалось в период действия Устава 1814 г. В 1820х гг. митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) настаивал на том, чтобы молодые преподаватели КДА читали лекции по имеющимся «классическим» книгам, несмотря на их недостатки, а все силы отдавали бы конкретным систематическим научным исследованиям: только получив личный научный опыт, они смогут разрабатывать серьезные учебные богословские системы[498].

В конце 1830х гг. епископ Чигиринский Иннокентий (Борисов) считал отсутствие специальной подготовки научно-педагогических кадров более серьезным недостатком, чем недостаток в хороших учебниках. Он предлагал учредить в академиях «запас собственных кандидатов на звание преподавателей», которые бы занимались повышением научного уровня, необходимого для преподавателя академии, «навыкали бы лучшему способу» преподавания и исполняли «разные ученые поручения»[499].

В начале разработки нового Устава духовных академий в 1858–1869 гг. вопрос о системе подготовки научно-педагогических кадров обсуждался очень активно. В 1858 г. в уже упомянутых выше отзывах столичных архиереев – митрополита Санкт-Петербургского Григория (Постникова) и митрополита Московского Филарета (Дроздова) – были выделены две задачи, связанные с подгтовкой научно-педагогических кадров: образование компетентных преподавателей для академий и «ученых мужей». Первые, по мнению архиереев, могли совершенствоваться самостоятельно, в случае если их не будут перемещать с предмета на предмет. Святитель Филарет (Дроздов) настаивал на том, что наиболее эффективным средством специальной подготовки научно-педагогических кадров является повышение уровня самих молодых преподавателей, ибо попытки специальной подготовки на школьной скамье могут повредить базовому богословскому образованию. К тому же трудно предвидеть, какой областью богословия придется непосредственно заниматься выпускнику академии: надежнее, если свои специальные занятия он будет строить на полноценном научно-богословском фундаменте. Что касается ученых богословов, специально призванных разрабатывать новые научно-богословские вопросы, то они могли бы «образоваться из академических наставников», но этому препятствуют две проблемы. Монашествующих преподавателей «долго не держат при академиях», а перемещают, возвышая в статусе, по духовно-учебным местам. Семейные же преподаватели в силу материальной тягости должны заботиться о содержании семьи, и, с некоторыми, конечно, исключениями, «наука их остается на той степени, на какой застала их женитьба». Преосвященные связывали перспективы развития богословской науки с ученым монашеством и предлагали тех из них, которые «засвидетельствуют свою ревность в науке и духовной учености», оставлять навсегда при академиях, образуя из преподавательских корпораций ученые коллегии. Однако святитель Филарет считал этот вопрос весьма сложным и требующим «отдельного и неспешного рассмотрения»[500].

В 1860 г. вопрос о подготовке духовно-учебных кадров встал особенно остро. Поводом и основой служило обсуждение проекта, составленного в 1860–1862 гг. Комиссией под председательством архиепископа Димитрия (Муретова) и разосланного на отзыв епархиальным архиереям, духовным академиям и ректорам духовных семинарий.

В июне 1863 г. был составлен еще один проект преобразования духовных академий, в котором планировалось перенести в духовную шко лу традицию подготовки научно-педагогических кадров, выработанную российскими университетами и активно ими реализуемую в начале 1860х гг. Главным элементом этого проекта было требование давать степень магистра богословия выпускникам академий лишь после того, как этот выпускник пройдет стажировку за границей, то есть послушает там лекции по предмету, который готовится преподавать[501]. Но святитель Филарет (Дроздов) в письме к обер-прокурору графу Д. А. Толстому высказал сомнение в полезности заграничных командировок для всех выпускников духовных академий. По мнению святителя, такие поездки полезны для тех, кто «основательным и твердым знанием вооружен против лжеучений и сможет свое отечественное образование усилить «чрез соприкосновение с сферами иностранной учености» – «обходяй страны умножит хитрость (Сир. 34: 10)». При этом в качестве положительных примеров указываются протоиереи Иосиф Васильев, Евгений Попов и Иоанн Янышев (выпускники СПбДА и настоятели русских посольских церквей в Париже, Лондоне и Висбадене соответственно). Однако святитель предостерегает против увлечения такими командировками, ибо для тех, кто не утвержден «в знании и опытности», поездки могут стать небезопасными. К тому же поездка только тогда может быть эффективной, когда командированный ясно сознает ее необходимость и точно знает, чем именно он должен заниматься за границей[502].

В 1867 г., составляя мнения о желаемых изменениях в строе духовных академий, Конференции заявили о необходимости разработать особую систему подготовки для преподавателей академий. МДА и КДА предлагали лицам, избранным в бакалавры, давать оплачиваемый год для подготовки к кафедре, с представлением ими в конце года программы преподаваемой науки и прочтением двух пробных лекций. КазДА считала, что следует, по примеру университетов, оставлять лучших студентов на год «профессорскими стипендиатами». Обсуждалась членами духовно-академических корпораций и университетская идея – посылка стипендиатов, готовящихся к кафедрам, за границу. Однако Конференция МДА выразила критическое отношение к этой идее. Система заграничных командировок называлась «если не вредною, то решительно бесполезною для приготовления к академическому преподаванию», ибо 209 лучшим магистрам академии все «потребные сведения» легче приобрести из чтения иностранных книг, нежели слушанием лекций в иностранных университетах. При этом приводилось два аргумента: во-первых, выпускники духовных академий недостаточно владеют «разговорными» иностранными языками, во-вторых, сложности переездов, отсутствие внимания и контроля со стороны старших членов корпорации приведут к неизбежному «рассеянию внимания» в чужих местах[503].

Летом 1867 г. ректор МДА протоиерей Александр Горский обсуждал проблему предстоящей реформы духовных академий с обер-прокурором графом Д. А. Толстым. Соглашаясь с важностью приготовления наставников-ученых для самих академий, обер-прокурор соглашался и с предложением МДА: оставлять лучших магистров на «предварительное приготовление их среди домашних занятий». При этом добавил еще одну идею: готовить в разных академиях специалистов по разным наукам, чтобы в случае необходимости академии могли «меняться своими готовыми стипендиатами»[504].

1869–1884 гг.

Однако в дальнейшем идея «стипендиатов» была скорректирована. В официальном проекте нового Устава духовных академий, составленном в 1868 г., предлагалось учредить в духовных академиях «звание приват-доцентов», которое составит «постоянное естественное средство к замещению вакансий профессоров», то есть «рассадник профессоров»[505]. Введением института приват-доцентов авторы нового Устава попытались исправить серьезный и неоднократно обличаемый недостаток дореформенных академий: определение преподавателей академии «со школьной скамьи». Однако параграфы проекта 1868 г., посвященные приват-доцентам, не формировали системы целенаправленной подготовки к преподаванию, а представляли приват-доцента «дополнительным преподавателем», не имевшим штатной кафедры. То, что они не занимали штатной кафедры, давало надежду на то, что преподавательские труды не лягут на их плечи во всей полноте. В объяснительной же записке к проекту духовно-академического Устава на приват-доценту ру возлагались обе задачи: как специальная подготовка профессорско-преподавательских кадров под руководством опытных коллег, так и возможность дополнительной разработки и чтения специальных курсов по основным учебным дисциплинам.

По смыслу окончательного варианта Устава духовных академий 1869 г. приват-доценты не были штатными преподавателями, не занимали кафедры, но могли по собственному усмотрению избрать предмет своих чтений, по программе, утвержденной начальством академии. Аналогом бакалавров, в их реализации при Уставе 1814 г., Устав 1869 г. сделал доцентов. Приват-доценты же должны были стать в некотором смысле аналогом бакалавров по их замыслу, так и не реализовавшемуся. И их «нештатность», отсутствие кафедры, вольный выбор «предмета чтений» были направлены на то, чтобы предохранить их от превращения в самостоятельных преподавателей. Если к доцентам предъявлялось требование иметь магистерскую степень, то приват-доцентом могло стать лицо, не имевшее ученой степени магистра, но имевшее степень кандидата. Для допуска к чтению лекций надо было подготовить и защитить в присутствии профессоров и доцентов соответствующего отделения диссертацию pro venia legendi (на право чтения лекций), а также прочитать две пробные лекции по теме предполагаемого предмета преподавания[506]. За свой труд приват-доценты получали вознаграждение из особой, положенной на то суммы. В столичной академии эта общая сумма, положенная на содержание приват-доентов, определялась 3000 руб. в год, во всех прочих академиях – 2000 руб.[507] Устав 1869 г., как указывалось выше, определял по штату 3000 руб. в год ординарному профессору, 2000 – экстраординарному, 1200 – доценту. По сравнению с этими окладами сумма, выделяемая на содержание приват-доцентов, была на удивление скудна.

Введение института приват-доцентов свидетельствовало о несомненном влиянии на Устав духовных академий 1869 г. принципов отечественного университетского образования. Тем не менее, нет оснований утверждать непосредственную зависимость этого положения от университетского Устава 1863 г. Введение института доцентуры и приват-доцентуры, с разной смысловой нагрузкой, намечалось еще графом С. С. Уваровым в 1810х гг., идея развивалась в проектах университет ских уставов конца 1820х – начала 1830х гг. Университетский Устав 1835 г. эту идею не закреплял в виде уставного положения, но в конце 1830х – начале 1840х гг. в университетах появились доценты, хотя и в незначительном количестве (иногда под названием «сторонние преподаватели», иногда под прямым названием «доценты»). Их назначением было чтение специальных курсов, не вошедших в основную университетскую программу. Так, указом Николая I 1839 г. в Дерптском университете было введено семь частных преподавателей «с правами адъюнктов и на их жаловании», университетскому совету дозволялось приглашать еще и сверхштатных преподавателей, имевших ученые степени. В 1842 г. институт доцентуры официально был введен в Устав Киевского университета святого Владимира (§ 34). В 1843 г. доцентуры с такой же целью – подготовки адъюнктов и «рассадника профессоров» – появились в других университетах: Санкт-Петербургском, Московском, Харьковском и Казанском[508]. При этом главным аргументом была успешность таких институтов в немецких университетах. В Уставе духовных академий 1869 г. были использованы и конкретные элементы этой системы, оговоренные в указе 1843 г.: требование представить диссертацию pro venia legendi для занятия должности приват-доцента, указание на доцентуру как на «рассадник для штатных адъюнктских и профессорских мест», рекомендация отправлять на стажировку за границу особо отличившихся «внештатников».

Кроме того, следует обратить внимание и на связь идеи приват-доцентуры с традицией европейских университетов, в частности немецких. Но в немецком варианте приват-доцентура была направлена более на привлечение специалистов к чтению дополнительных курсов, чем к подготовке профессорской смены. Об этом свидетельствуют определенные требования, предъявляемые к ученой степени приват-доцента (лиценциат или доктор богословия) и к опыту его научных занятий (не менее трех лет по окончании университета)[509].

Попытки использовать приват-доцентов для углубленного чтения отдельных разделов наук академиями предпринимались, но не очень часто. Наиболее активно действовала СПбДА, получившая наибольшую «приват-доцентскую» сумму. Уже через год после преобразования, в начале 1870/71 уч. г., в СПбДА была учреждена приват-доцентура при кафедре древней церковной истории – по истории Византии. Разработка церковной истории Византии составляла непосредственную обязанность православного богословия, русская богословская наука ожидала от этого предмета значительных открытий, поэтому учреждение для его разработки особого преподавателя было вполне обоснованно. В качестве приват-доцента был приглашен выпускник СПбДА 1869 г. иеромонах Герасим (Яред), сириец по происхождению[510]. Иеромонах Герасим, как и большая часть последнего предреформенного выпуска, по окончании академии не успел представить выпускное сочинение и был определен на должность наставника в столичную семинарию. О. Герасим представил диссертацию pro venia legendi на тему «О составных частях государственного строя Византийской империи», прочел две пробные лекции – «О царствовании Юстиниана» и «О политических принципах иконоборческой партии» – и в качестве приват-доцента вошел в коллектив академических профессоров. Чтение лекций по византийской истории содействовало собственным научным занятиям о. Герасима. Результатом шести лет его преподавания стали, во-первых, курс лекций по истории Византии, во-вторых, магистерская диссертация «Отзывы о святом Фотии, Патриархе Константинопольском, его современников, в связи с историей политических партий Византийской империи», представленная в Совет СПбДА в 1872 г. Согласно правилам Устава духовных академий 1814 г., который распространялся на всех выпускников 1869–1870 гг., о. Герасим был удостоен в 1874 г. искомой степени магистра без публичной защиты, по положительным отзывам оппонентов. Диссертация была напечатана в том же году[511]. В 1876 г., когда о. Герасим был удостоен сана архимандрита и назначен ректором Псковской ДС, приват-доцентура по истории Византии прекратила свое существование.

В начале 1871/72 уч. г. в СПбДА было открыто еще три приват-доцентуры: по антропологии при кафедре логики и психологии, по цер ковной статистике и географии при кафедре новой церковной истории, по педагогике и дидактике при кафедре нравственного богословия и педагогики. На все эти приват-доцентуры были приглашены выпускники СПбДА 1871 г.: Ф. Ф. Гусев, А. А. Автономов, С. А. Соллертинский соответственно. Судьба этих приват-доцентур была различна. Ф. Ф. Гусев через полгода перешел в КДА, через год и А. А. Автономов оставил академию – с их уходом упразднились и приват-доцентуры. Наиболее долговечной и успешной оказалась приват-доцентура по педагогике и дидактике. Так как эти предметы были соединены новым Уставом с нравственным богословием, а нравственное богословие в СПбДА читал ректор протоиерей Иоанн Янышев, ему обязательно нужен был помощник. Кроме преподавательской помощи ректору в этом случае были исполнены обе задачи, возлагаемые на приват-доцентуру. В 1883 г. С. А. Соллертинский защитил магистерскую диссертацию по преподаваемому предмету – дидактике[512] и в дальнейшем занимался разработкой своего предмета; после ухода протоиерея Иоанна из академии стал ведущим преподавателем по кафедре[513].

В начале 1875/76 уч. г. в СПбДА была учреждена еще одна приват-доцентура – при кафедре истории Русской Церкви, по истории Русской Церкви в синодальный период. На нее был приглашен выпускник академии того же года Е. М. Прилежаев. Эта приват-доцентура оказалась довольно долговечной и плодотворной: она действовала вплоть до введения нового Устава 1884 г., а Е. М. Прилежаев написал ряд научных статей по истории русского духовного просвещения и другим церковно-историческим вопросам, преимущественно XVIII в.[514] Однако магистерской диссертации он так и не защитил и оставил академию после введения нового Устава.

Наконец, уже в конце действия Устава 1869 г., в 1881 г. Совет СПбДА учредил приват-доцентуру по истории Славянских Церквей при кафедре новой церковной истории. С одной стороны, Совет академии давно собирался начать специальную разработку истории Славянских Церквей, что было естественно для русского богословия. С другой стороны, в 1880 г. СПбДА окончил энтузиаст изучения славистики – И. С. Пальмов, успешно защитивший в 1881 г. магистерскую диссертацию по гуситскому движению[515]. Подготовку И. С. Пальмова к серьезной научной и преподавательской деятельности решили провести, использовав все возможности, предоставленные Уставом 1869 г. В 1882 г. он был командирован за границу для изучения письменных и материальных памятников славянских народов. Научная командировка И. С. Пальмова продолжалась два года, он посетил Австрийскую Галицию, Львов, Перемышль, Прагу, Белград, Карловцы, Загреб, Вену, а также Царьград, Афон, Солунь, Афины, о. Патмос. Приват-доцентура, таким образом, была фиктивна, но отчеты И. С. Пальмова, регулярно посылаемы в Совет академии, представляли собой вполне солидные материалы к научным исследованиям[516]. Возвращение путешественника из-за границы совпало с принятием нового Устава 1884 г., и Совет СПбДА с разрешения Святейшего Синода учредил временную кафедру истории Славянских Церквей, получившую в 1887 г. статус постоянной[517]. И. С. Пальмов, занявший эту кафедру, сумел начать развитие славистики в академиях. В дальнейшем он стал одним из ведущих историков-славистов, хотя с некоторыми его научными идеями и выводами были согласны не все специалисты[518].

Таким образом, СПбДА постаралась использовать приват-доцентуру для оставления при академии талантливых выпускников, развивая при этом те или иные разделы богословской науки, еще не получившие статус самостоятельных. И хотя в систему это не превратилось и в столичной академии, отдельные успешные случаи свидетельствовали о перспективности этого пути. В других академиях возможность оставлять приват-доцентов для разработки специальных разделов базовых курсов использовалась реже. Так, например, МДА в начале 1877/78 уч. г. учредила приват-доцентуру по церковной истории Византии при кафедре древней истории, пригласив на нее своего выпускника 1876 г., преподавателя Подольской ДС И. И. Соколова[519]. Интересно, что, несмотря на преподавательскую специализацию, И. И. Соколов защитил в 1880 г. магистерскую диссертацию, мало связанную с византийской историей: по отношениям протестантизма к России[520].

КДА осенью 1874 г. учредила приват-доцентуру по истории Западно-Русской Церкви, оставив на ней выпускника церковно-историчес кого отделения Стефана Голубева, только что окончившего академию[521]. Этот случай полностью отвечал уставным положениям о приват-доцентах. С. Т. Голубев, усердно занимавшийся историей юго-западного края начиная со 2го курса, представил первое научное сочинение в виде семестрового сочинения «Описание и истолкование дворянских гербов в произведениях южнорусских писателей XVI–XVII столетий»[522]. Его кандидатское сочинение «Петр Могила и Исайя Копинский», написанное на основе старопечатных книг, также было удостоено публикации в московском журнале и особой похвалы архиепископа Макария (Булгакова), проводившего в то время ревизию КДА[523]. С. Т. Голубев сам подал при окончании курса прошение об оставлении в качестве приват-доцента для научной разработки «истории местного юго-западного края»[524]. При этом в качестве диссертации pro venia legendi Совет согласился принять от С. Т. Голубева его опубликованное кандидатское сочинение, но при условии защиты перед церковно-историческим отделением[525].

Этот случай не был в КДА единичным. Так, уже к моменту оставления С. Т. Голубева в КДА было два внештатных приват-доцента: И. Лисицын при кафедре латинского языка и его словесности с вознаграждением 600 руб., А. Солнцев – при кафедре словесности с вознаграждением 500 руб.[526] Скудное содержание восполнялось надеждой этих выпускников доработать, находясь при академии, свои магистерские диссертации. Но их надежды не оправдались: ни один из этих приват-доцентов магистерской работы не защитил.

КазДА за все время действия Устава 1869 г. лишь дважды предпринимала попытку оставить выпускника академии в качестве приват-доцента при кафедре, имевшей штатного преподавателя. При этом первая попытка оказалась неудачной. В 1880 г. Совет академии принял решение об учреждении приват-доцентуры при кафедре теории словесности и истории русской литературы для выпускника академии В. В. Плотникова, который уже был автором рукописных и печатных трудов по христи анской филологии[527]. Но сам кандидат отказался, захотев отправиться в Японскую духовную миссию. В. В. Плотников в миссию не отправился, так как служение в ней требовало обязательного монашеского пострига, но дело о приват-доцентуре более не возобновлялось[528].

В 1882 г. Совет КазДА оставил в качестве приват-доцента при кафедре церковной археологии и литургики выпускника того же года А. А. Дмитриевского. Кафедру в это время занимал Н. Ф. Красносельцев, А. А. Дмитриевский писал у него кандидатское и магистерское сочинения, и учитель очень высоко ценил не только способности и усердие своего студента, но и его особый интерес к исторической литургике. По мнению Н. Ф. Красносельцева, поддержанному Советом КазДА, приват-доцентура при этой «двойной» кафедре была крайне нужна, ибо заниматься плодотворно и литургикой, требующей трудоемкой работы с многочисленными рукописными и старопечатными источниками, и церковной археологией, которая подразумевает изучение не только письменных, но и материальных источников, очень сложно. Сам Н. Ф. Красносельцев в эти годы занимался преимущественно церковной археологией, в 1881–1882 гг. осуществил научное путешествие за границу с целью изучения памятников христианской древности[529], и научную разработку исторической литургики представил А. А. Дмитриевскому[530]. Тем более в это время в Петербурге работала комиссия по разработке нового Устава духовных академий и была надежда на разделение кафедры на две самостоятельных. А. А. Дмитриевский с осени 1882 г. читал лекции по литургике, в декабре 1883 г. успешно защитил магистерскую диссертацию[531]. Эта приват-доцентура успешно действовала два года, вплоть до нового Устава духовных академий 1884 г., когда надежды на разделение кафедры не оправдались. А. А. Дмитриевский, не имея возможности занять профильную кафедру в родной академии, перешел доцентом по той же кафедре церковной археологии и литургики в КДА и впоследствии стал одним из самых знаменитых и плодотворных русских литургистов[532].

Была одна общая кампания по учреждению приват-доцентур во всех четырех академиях – при кафедрах древних языков. Архиепископ Макарий (Булгаков), проводивший в 1874–1875 гг. ревизию всех четырех духовных академий, в числе рекомендаций, представленных Свя тейшему Синоду, упомянул о желательном «усилении преподавания древних классических языков»[533]. Действительно, Устав 1869 г. сделал обязательным для каждого студента лишь один древний язык[534], и уровень «классического» образования стал падать. Обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой – убежденный «классицист» – горячо поддержал преосвященного Макария. На протяжении 1877 г., согласно указанию Синода, Советы академий и Учебный комитет разрабатывали проекты принципиального усиления в академиях преподавания классических языков. Синод предложил и свою меру – специальной подготовки преподавателей по древним языкам: каждой академии избрать двух достаточно подготовленных выпускников и при первом удобном случае командировать их за границу[535]. В 1878 г. оба древних языка были сделаны обязательными для изучения каждым студентом. Но все преподаватели древних языков согласно заявили, что для усиления преподавания необходимо назначение приват-доцентов по их кафедрам, в помощь основным преподавателям. Дополнительные деньги (800 руб.) от Синода были выделены только столичной академии, остальным Советам самим предстояло найти выход[536]. Совет СПбДА избрал двух кандидатов – А. И. Садова (выпуск 1876 г.) и Я. Е. Смирнова (выпуск 1878 г.), для подготовки к преподаванию латинского  греческого языков соответственно, – и отправил их сперва в Санкт-Петербургский университет и Историко-Филологический институт, а затем за границу, в Германию (Берлин, Бонн, Лейпциг). При этом А. И. Садов еще летом 1877 г. был избран приват-доцентом, а Я. Е. Смирнов – по возвращении из командировки, в сентябре 1881 г.[537]

Советы МДА и КДА предпочли отправить в заграничную командировку, в Италию и Германию, не приват-доцентов, а штатных преподавателей языковых кафедр: экстраординарного профессора МДА по кафедре латинского языка и его словесности П. И. Цветкова, с июля 1878 по август 1879 г., и доцента КДА по той же кафедре Н. М. Дроздова, с сентября 1879 по сентябрь 1880 г.[538] Совету КазДА было не до отправления за границу кандидатов на «классические» кафедры, ибо были серьезные проблемы с кадрами. Совет перевел тех приват-доцентов, которые занимали штатные кафедры, но еще получали содержание из приват-доцентской суммы (В. В. Зефирова и Д. Н. Беликова), на штат-но-кафедральное содержание, а всю сумму (2400 руб. в год) стал расходовать на приват-доцентов при кафедрах классических языков[539]. Приват-доцентуры по кафедрам древних языков существовали вплоть до введения нового Устава духовных академий 1884 г.

С институтом приват-доцентов неразрывно связывалась и другая проблема духовных академий: замещение вакантных кафедр. Эта связь отчасти была причиной «размывания» идеи приват-доцентуры. Про следим этот процесс на примере КазДА. Проблема замещения кафедр встала перед всеми академиями в момент преобразования по новому Уставу (в СПбДА и КДА летом 1869 г., в МДА и КазДА летом 1870 г.) и решалась с разной степенью успешности. Но первый этап замещения вакантных кафедр не вызвал особых проблем: на вакантные кафедры оставляли в основном выпускников последних лет, либо имевших магистерские степени, либо уже представивших магистерские сочинения, но еще не утвержденных в степенях. После прочтения пробных лекций, требуемых Уставом[540], они избирались Советами академий в доценты и утверждались Синодом: первые – доцентами, последние – исправляющими должности доцентов. По получении магистерской степени и они утверждались в исправляемой должности. Так, в МДА в 1870 г. четыре вакантные кафедры были замещены уже представившими магистерские диссертации выпускниками: две – выпускниками 1868 г., две – выпускниками 1870 г.[541] Совет КазДА при преобразовании оставил на вакантные кафедры шесть выпускников академии 1870 г., в том же году представившие сочинения на степень магистра, получившие эти степени по правилам старого Устава 1814 г. и удостоенные звания доцентов[542].

Однако уже на этом этапе, при замещении в МДА кафедры основного богословия первым по разрядному списку выпускником 1870 г. И. Д. Петропавловским, возникла проблема: кандидат еще не закончил магистерское сочинение. Совет академии после некоторого рассуждения решил использовать возможности, предоставленные новым Уставом, и оставил И. Д. Петропавловского в качестве приват-доцента[543]. По этому же пути пошел Совет КазДА через два года, при замещении кафедр метафизики и новой гражданской истории выпускниками 1872 г.

П. А. Милославским и В. В. Зефировым. Оба кандидата, не имевшие магистерских степеней, были оставлены в качестве приват-доцентов «на штатных кафедрах», с содержанием 1000 руб. в год каждый. Кандидаты представили и защитили диссертации pro venia legendi, прочитали пробные лекции – и проблема была временно решена. Но это полностью исчерпало сумму, ассигнованную на приват-доцентов. В КазДА к началу 1873/74 уч. г. положенное по штату число экстраординарных профессоров и доцентов было замещено (доцентов даже было десять вместо девяти по штату), а сумма, отпущенная на приват-доцентов, была израсходована. Совет КазДА обратился в Святейший Синод с просьбой: замещать вакантные штатные кафедры приват-доцентами, возлагая на них все обязанности штатного преподавателя и вознаграждая их из штатных сумм кафедры. Еще раньше с такой же просьбой в Синод обращались и другие академии[544]. Указом Святейшего Синода от 1873 г. это было разрешено, но вознаграждение штатного приват-доцента не должно было превышать 900 руб. в год[545]. Это было решением проблемы, и в том же году Совет КазДА избрал по конкурсу на кафедру древней церковной истории магистра КДА С. А. Терновского, для которого не было ставки доцента. Столь нестандартный случай был спровоцирован исключительно избытком доцентов в КазДА: Совет ходатайствовал перед Синодом о выделении еще одной ставки доцента в виде исключения, но Синод отказал «за отсутствием штатных доцентур в КазДА». Доцентом С. А. Терновский стал лишь в 1879 г.[546] В 1874 г. на кафедру древней гражданской истории был оставлен штатным приват-доцентом выпускник академии того же года Я. И. Алфионов, в 1882 г. его сменил в том же статусе выпускник-кандидат Д. Н. Беликов. В 1875 г. штатным приват-доцентом по кафедре Священного Писания Ветхого Завета был оставлен выпускник того же года О. А. Резанов, в 1879 г. – в том же статусе и по той же кафедре – выпускник-кандидат П. А. Юнгеров. В 1880 г. штат ным приват-доцентом по кафедре славянских наречий стал специально приготовленный выпускник (1878) А. А. Царевский[547].

Такое использование приват-доцентуры было удобным способом для академий и при недостатке доцентских мест, и при наличии мест, но отсутствии кандидата с магистерской степенью. Примеру КазДА последовали все академии. Так, в КДА были оставлены штатными приват-доцентами на вакантные кафедры: логики с метафизикой – Ф. Ф. Гусев, сравнительного богословия – М. Г. Ястребов[548], латинского языка с его словесностью Н. М. Дроздов[549]. Со временем удалось добиться, чтобы лекции в академиях читались практически по всем предметам. Однако это не означало, что были замещены все штатные кафедры[550].

Многие приват-доценты, благополучно проработав в качестве штатного приват-доцента некоторое время, готовили магистерские диссертации и, получив степени, утверждались на своих кафедрах в должности доцентов, если таковые были в запасе. Однако с таким вариантом приват-доцентуры были связаны две серьезные проблемы. Во-первых, содержание штатного приват-доцента – 900 руб. в год – было слишком скудным, и некоторые из таковых, попробовав работать с этим окладом, покидали кафедры[551]. Во-вторых, обе идеи, связываемые Уставом 1869 г. с приват-доцентурой – подготовка преподавателей и специальная разработка конкретных разделов базовых курсов, – терялись. Поэтому приват-доценты этого типа, как и бакалавры при действии Устава 1814 г., становились самостоятельными преподавателями без специальной подготовки. На приват-доцентов, попавших на штатные кафедры, как раньше на бакалавров, падала ноша полной преподавательской нагрузки и ответственности, при этом им приходилось дорабатывать свои магистерские диссертации. Как и раньше, спасала добросовестность и трудоспособность лучших выпускников академий: недостатки системы они компенсировали личным рвением. Но срок доработки магистерской диссертации часто затягивался, иногда до 10 лет. В 1876 г., на годовом акте СПбДА, корпорация выражала сожаление, что «духовные академии доселе не имеют возможности, подобно светским высшим учебным заведениям, оставлять при себе кандидатов на наставнические должности, не обязывая их в течение известного времени к лекциям, а предоставляя им все это время для собственного специального изучения избранной науки, под руководством русских и иностранных ученых»[552].

Были ли какие-то централизованные попытки усовершенствовать институт приват-доцентов? После упомянутой выше ревизии духовных академий в 1874–1875 гг. архиепископ Макарий (Булгаков) ходатайствовал об увеличении суммы, отпущенной на содержание приват-доцентов. Институт приват-доцентуры, по его мнению, обещал несомненную пользу для высшего духовного образования и для богословской науки, скудость же суммы – 2000 руб. в год (для КДА, МДА и КазДА) – эти надежды разрушала. Синодальное Хозяйственное управление не дало развернуться щедрой душе преосвященного Макария и допустило увеличение этой суммы лишь на 400 руб. для каждой академии[553]. Но даже после увеличения выделяемой на приват-доцентов суммы – 2400 руб. – было слишком мало, чтобы иметь в академиях достаточный «запас» молодых ученых сил из наиболее талантливых кандидатов.

Однако указания Синода, пояснявшие после ревизии архиепископа Макария перспективы развития приват-доцентуры, были слишком неопределенными. Чтение специальных курсов и проведение семинаров так и не стали в академиях системой. В университетах – и западноевропейских, и российских – ко второй половине XIX в. система чтения не только общих, но и специальных курсов по отдельным разделами и вопросам основных факультетских предметов была уже хорошо отработана. Были обычной формой и специальные семинары, в программы которых входила работа с источниками по конкретной тематике, определенному историческому периоду, изучение специальной историографии, требующей руководства преподавателя и общего обсуждения. В среде преподавателей и студентов духовных академий этой системе сочувствовали, но перенесение ее на духовно-учебную почву шло трудно[554]. Молодые приват-доценты были бы, кажется, подходящими помощниками профессорам при проведении специально-практических занятий на 4м курсе. Однако и это не удалось наладить как систему ни в одной из академий. Самим приват-доцентам, не имевшим преподавательского опыта и достаточной широты в преподаваемой дисциплине, трудно было выделить проблемы, достойные «специального» рассмотрения. Старшие же преподаватели не считали новую форму занятий удачной, а времени для разработки формы привлечения к этим занятиям молодых коллег не было. В духовных академиях при Уставе 1869 г. так и не была налажена система специальных курсов и специальных семинаров, поэтому одно из главных назначений приват-доцентуры было мало востребовано.

Два варианта приват-доцентов – штатных и внештатных – имели свои плюсы и минусы. Штатные приват-доценты имели права полноценного члена преподавательской корпорации, но, исполняя все обязанности самостоятельного преподавателя, имели мало времени для завершения магистерских работ. Внештатные приват-доценты, читая дополнительные лекции, имели больше возможностей для работы над магистерской диссертацией, но их права были умалены по сравнению со штатными преподавателями. Так, уже упомянутый приват-доцент КДА С. Т. Голубев, девять лет преподававший в этой должности, в 1883 г. баллотировался на кафедру русской гражданской истории. Его коллеги – профессора И. И. Малышевский и А. В. Розов – предложили избрать его сразу на вакантную должность экстраординарного профессора как добросовестного и ревностного преподавателя, во всей полноте исполнявшего свои обязанности. Но большинство Совета академии, во главе с ректором архимандритом Сильвестром (Малеванским), проголосовала против, мотивируя это тем, что С. Т. Голубев читал избранный отдел из истории Русской Церкви, не занимал штатной кафедры и его профессорство будет «не справедливо по отношению к штатным доцентам и приват-доцентам»[555].

К началу разработки нового Устава – в 1881 г. – из двадцати пяти приват-доцентов во всех четырех академиях штатные кафедры занимали восемь, остальные читали разделы по таким наукам, которые имели штатных преподавателей[556]. Интересно, что немало приват-доцентов занимало ординарные кафедры, так как не всегда хватало членов корпораций с докторскими степенями. Так, например, в МДА в 1878/79 уч. г. шесть штатных кафедр ординарного профессора занимали приват-доценты и только три – ординарные профессоры[557].

Таким образом, вторая попытка учреждения в духовных академиях «школы профессоров» и создания научно-богословского резерва – институт бакалавров – удалась лишь отчасти. Привлечение дополнительных сил к научной разработке особенно трудоемких разделов тех или иных дисциплин было очень актуально для академий тех лет. Штатные преподаватели были загружены основными лекциями, а планируемое введение в преподавание научных элементов требовало изучения источников, критических обзоров иноязычной научной литературы. Заявленное «научное чтение» лекций было трудно и с методической точки зрения, поэтому введение в учебный процесс специальных курсов по конкретным разделам или даже вопросам могло помочь постепенно решить эту проблему. Однако эти возможности, предоставленные учреждением института приват-доцентов, использовались на удивление редко. Одной из причин этого было, видимо, отсутствие опыта. Так как тандем «профессор – бакалавр» при действии Устава 1814 г. не удался, старшие преподаватели не получили опыта работы со стажерами и не могли полноценно руководить практической подготовкой смены. В академиях практически отсутствовало и научное руководство в привычном смысле слова, то есть постоянный контакт с учениками, выделение им вопросов для самостоятельного изучения, обсуждение с ними их результатов. Преподаватели лишь давали темы для сочинений и советы по источникам и литературе, все остальное было исключением.

Другой причиной было отсутствие учебно-методических и научно-методических обсуждений, семинаров в традиции дореформенных академий, усугубляемое скудостью преподавательского состава и перегруженностью учебным процессом. Все это способствовало профес сиональной замкнутости членов корпораций. Каждый преподаватель привык полагаться исключительно на свое усердие, и привлечение ассистентов, создание научно-исследовательских коллективов были для академий лишь перспективой.

Еще одной причиной была «оборотная сторона» необязательности приват-доцентских лекций, или спецкурсов. Не желая делать из приват-доцентов бакалавров Устава 1814 г., Устав 1869 г. подчеркивал их «внештатность», возможность читать особые разделы базовых курсов и в любой момент прекращать это чтение. Но эти спецкурсы были необязательными и для посещения студентов. Студенты не успели почувствовать вкус к специальным курсам и занятиям, пытались тратить время преимущественно на собственные занятия семестровыми или курсовыми сочинениями, и аудитории часто бывали пустыми. Видимо, это также не повышало интереса лекторов, и специальные приват-доцентуры были по большей части недолговечны.

Наконец, немаловажной причиной была скудость суммы, выделяемой на приват-доцентов. При составлении штатов подразумевалась, видимо, университетская система: приват-доценты, имеющие и другую работу, а научно-учебные занятия в академии в качестве дополнительной. Таким путем могли бы быть привлекаемы в академии специалисты по небогословским наукам из университетов. Но таким образом решалась бы лишь одна из задач, другая же – подготовка профессоров по богословским наукам – оставалась бы в стороне:. Поэтому академии не пошли по этому пути, а пытались оставлять в качестве приват-доцентов наиболее талантливых и усердных студентов для «преподавательского резерва».

Приват-доцентура не смогла стать надежной и регулярной системой подготовки преподавательских кадров в академиях, а реальность постепенно превращала само понятие приват-доцента в ступень «и. д. доцента» для лиц, не имевших магистерской степени. Однако отдельные случаи плодотворной разработки приват-доцентами специальных разделов преподаваемой дисциплины и их успешной подготовки к полноценному преодаванию по кафедре были. И это свидетельствовало о том, что сама идея приват-доцентуры имела перспективы в высшей духовной школе, которые просто не были актуализированы.

Институт профессорских стипендиатов как система научно-педагогической подготовки в духовных академиях (1884–1918)

Идея подготовки научно-педагогических кадров с помощью института профессорских стипендиатов. При подготовке следующего Устава духовных академий (1884) была поставлена главная задача: исправить недостатки, замеченные при реализации Устава 1869 г. Одним из недостатков, отмеченных всеми академиями, была неудовлетворительная система подготовки преподавательских кадров. Институт приват-доцентов, несмотря не его положительные черты, как способ подготовки к профессуре себя не оправдал. Лишь столичная академия видела перспективы его развития и совершенствования, остальные же академии дали критическую оценку этой системы[558]. Конечно, неудача этого эксперимента свидетельствовала не столько о его принципиальной неудовлетворительности, как системы подготовки преподавательских кадров, сколько и о неготовности академий использовать такую возможность, например, для введения специальных курсов.

Обсуждение вопроса о подготовке кадров на заседаниях Комитета, составлявшего официальный проект нового Устава (1882), было связано с решением вопроса о специализации студентов. Большинство членов Комитета считало, что специальное углубление в богословскую науку – удел немногих, и более разумно этим немногим предоставить такую возможность дополнительно, а не во время основного академического курса. Собственный опыт духовных академий ограничивался указанными выше «практическими» формами, поэтому пришлось опять воспользоваться опытом университетов. После долгого обсуждения было решено совместить эту научную специализацию с подготовкой преподавательских кадров для академических кафедр и для этого оставлять на год при академиях наиболее даровитых студентов[559]. Эта система подготовки научно-педагогических кадров показала свою жизнеспособность и эффективность в российских университетах, и академиям надо было использовать ее положительные элементы.

В результате Уставом духовных академий 1884 г. упразднялся институт приват-доцентов: внештатные приват-доценты увольнялись, если академические Советы не предлагали им занять какую-либо штатную кафедру; те же, что занимали штатные кафедры, получали звание и. д. доцента с обязательством получить степень магистра богословия в течение двух лет[560]. Однако правила профессорского стипендиатства, закрепленные в Уставе 1884 г., несколько отличались от университетских. Так, академии могли оставлять для усовершенствования в знаниях своих лучших выпускников всего лишь на годичный срок. Стипендиаты не должны были занимать никаких должностей, а все время посвящать изучению избранной науки, источников и пособий, вырабатывая верный взгляд относительно ее преподавания, под руководством профессоров, наиболее близких к этой науке. По окончании назначенного года стипендиаты должны были представить Совету академии отчет о своих занятиях и могли быть определены на кафедру, соответствующую их специальным занятиям, со званием «и. д. доцента» до утверждения в степени магистра. Особой диссертации pro venia legendi для этого не требовалось, но две пробные лекции кандидат должен был прочитать. Срок получения магистерской степени для «и. д. доцента», согласно Уставам 1884 г. и 1910–1911 гг., ограничивался двумя годами[561]. В Уставе оговаривалось, что, если соответствующей вакансии в академии не оказалось, профессорский стипендиат определяется на профильную кафедру в одну из семинарий и пополняет запас кадров, из которых при необходимости академии могут выбирать и приглашать преподавателей[562].

Выбор кандидатур для стипендиатов. Право выбора выпускников для оставления в качестве профессорских стипендиатов Устав 1884 г. предоставлял Советам академий, но утверждал это решение епархиальный архиерей[563]. Советы же решали, сколько выпускников оставить для приготовления к профессорским кафедрам. Устав не указывал числа оставляемых, определяя только верхний предел стипендии для каждого – 700 руб. Вскоре была определена общая штатная сумма, выделяемая на стипендиатов, – 1400 руб. в год. Исходя из этих параметров, в качестве профессорских стипендиатов стали оставлять чаще всего двух первых по списку выпускников. Выпускники были свободны в выборе кафедры специализации, и получить стипендиата с нужной академии специализацией было непросто. Устав оговаривал только оставление «лучших», поэтому Совет имел право оставить не первых по списку выпускников, а нужных академии по научным интересам из числа лучших. Это имело бы смысл, в случае если в ближайшее время в академии должна была освободиться та или иная кафедра, так как срок службы профессоров был ограничен параграфами Устава. Но традиционная вера академий в своих «перваков» и права, которые всегда предоставляли высшие места в разрядном списке, определили именно такую традицию. Разумеется, академия была заинтересована в большем числе подготовляемых кадров – для широты выбора. Кроме того, годичное пребывание в академии в статусе стипендиата предоставляло возможность переработать кандидатское сочинение в магистерское. Поэтому в некоторые годы академии оставляли трех или даже больше стипендиатов либо в качестве «сверхштатных», выпрашивая на них содержание у Синода (с обоснованием особой необходимости их оставления) или у епархии, либо деля общую сумму не на двоих, а на троих. Так, например, Совет МДА в 1891, 1900 гг. оставлял не двух, а трех первых по списку выпускников, определяя им стипендии по 466 руб. 66 коп. (с вычетом 2 % на пенсии)[564]. В КазДА в период ректорства архимандрита (с 1897 г. – епископа) Антония (Храповицкого) в 1897/98 уч. г. оставили шесть профессорских стипендиатов, в 1898/99 уч. г. – четыре, в 1900/01 уч. г. – пять[565].

Устав 1910–1911 гг. четко определил две стипендиатские вакансии, кроме того, для каждой академии выделил две дополнительные вакансии стипендиатов, предназначенные исключительно для замещения «наиболее даровитыми, окончившими образование в академии по первому разряду, монахами». Если выбор кандидатов на первые две стипендии был сохранен за Советом академии, то выбор кандидатов на две последние – монашеские – стипендии предоставлялся местному епархиальному архиерею по рекомендации ректора академии. Были оговорены особые случаи: если Совет сочтет особенно важным завершение стипендиатом магистерской диссертации или командирование его в русские и заграничные учебные заведения, то Совет может ходатайствовать пред Синодом об оставлении этого лица стипендиатом еще на один год. Однако Совет должен был при этом соблюдать норму: не более двух стипендиатов «этого рода» в каждом учебном году[566].

К этому времени Советы академий стали более продуманно подходить к подготовке для себя реальных кадров, и дополнительно к двум первым по списку выпускникам старались оставить тех, кого особо рекомендовали преподаватели-специалисты. Так, в 1913 г. в МДА были оставлены профессорскими стипендиатами пять лиц, не считая первого по списку выпускника, Федора Андреева, оставленного на преподавательскую должность по кафедре систематической философии и логики. Алексей Архангельский и Николай Никольский (второй и третий по списку) были оставлены «уставными» стипендиатами, иеромонах Иероним (Чернов) – на вакансии для монашествующих, Николай Кочанов и Александр Ремезов (пятый и седьмой по списку) – по рекомендации членов Совета сверхштатными без содержания. Н. Кочанова рекомендовал экстраординарный профессор по кафедре еврейского языка с библейской археологией священник Евгений Воронцов, как талантливого лингвиста, особенно в области семитических языков – необходимой базы для библейского богословия. А. Ремезов был рекомендован экстраординарным профессором по кафедре истории и обличения западных исповеданий А. П. Орловым и доцентом по первой кафедре Священного Писания Нового Завета иеромонахом Иларионом (Троицким) как человек, склонный к научному выяснению сложных церковно-исторических проблем. Его кандидатское сочинение по католическому богословскому модернизму и конкретному его представителю – Альфреду Луази – после доработки могло представлять научную ценность[567].

План работы стипендиата и научное руководство. В начале учебного года утвержденные в качестве профессорских стипендиатов выпускники выбирали кафедры специализации, а Совет официально назначал им руководителей. Разумеется, почти всегда это были кафедры, по которым писались кандидатские сочинения, а руководителями становились преподаватели этих кафедр, уже курировавшие написание кандидатских диссертаций.

Профессорское стипендиатство подразумевало две задачи, официально закрепленные в Уставах: повышение научного уровня и освоение методологии в избранной области наук – то есть собственно подготовку к преподаванию и доработку кандидатской работы до магистерского уровня[568]. Один год стипендиатства был слишком короток для одновременного исполнения обеих задач. Обычно делался акцент на том или на другом. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1896/97 уч. г. Владимир Тихомиров, специализировавшийся по кафедре церковного права, сделал акцент на систематическом знакомстве с предметом, причем на основе фундаментальных курсов отечественных канонистов. За год он, согласно плану, изучал курсы церковного права протоиерея Скворцова, епископа Иоанна (Соколова), протоиерея Альбова, протоиерея М. И. Богословского, профессоров И. С. Бердникова, Н. С. Суворова, А. С. Павлова[569]. Не совсем понятно, почему в его планы не входила доработка кандидатского сочинения, которое он писал по теме, данной профессором кафедры церковного права Н. А. Заозерским. Это сочинение – «Историческое обозрение отечественного уголовного законодательства о преступлениях против веры за XVII–XIX столетия» – заслужило не только высший балл, но похвальный отзыв того же профессора как «законченное в точном смысле слова исследование, являющееся вкладом в каноническую науку и свидетельствующее о выдающейся талантливости автора»[570]. Его однокурсник и коллега по стипендиатству иеромонах Фаддей (Успенский), избравший кафедру Священного Писания Ветхого Завета, напротив, сделал акцент на переработке своего кандидатского сочинения в магистерскую диссертацию. Результатом была сама диссертация, представленная в конце стипендиатского года в Совет академии[571]. Первый из стипендиатов так и не представил магистерскую диссертацию. Второй защитил магистерскую диссертацию в 1901 г., будучи архимандритом и инспектором Уфимской ДС[572].

Однако даже полное посвящение стипендиатского года доработке магистерской диссертации не всегда приводило к успеху. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1899/1900 уч. г. Константин Орлов, специализировавшийся по кафедре Священного Писания Нового Завета, в своем плане прямо заявил, что весь год планирует посвятить об работке своего кандидатского сочинения «Святый Архидиакон Стефан, первомученик христианский (толкование книги Деяний VI–VII гл.). Опыт библейско-экзегетического исследования». В кратком отчете, дав характеристику разных толкований на книгу Деяний Святых Апостолов, он писал, что главным результатом всех его научных занятий в истекшем году является практически готовая магистерская диссертация. Это подтвердил и его руководитель – профессор М. Д. Муретов[573]. Действительно, диссертация в июне 1901 г. была представлена в Совет МДА[574].

В дальнейшем, когда общий опыт системы профессорских стипендиатов возрос, предпринимались попытки синтезировать эти два варианта. Стипендиаты, составляя план работы и представляя его на усмотрение Совета академии, чаще всего старались сделать акцент на обработке кандидатского сочинения на степень магистра и тематику всей работы стипендиатского года строить вокруг этой темы. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Петр Минин, писавший кандидатское сочинение на тему «Психологические основы аскетизма», выбрал для специализации кафедру нравственного богословия и запланировал уделить преимущественное внимание «тем вопросам поименованной науки, которые наитеснейшим образом соприкасаются» с предметом этого исследования. Его однокурсник и коллега по стипендиатству Александр Платонов, писавший кандидатское сочинение на тему «Паломничество в Древней Руси», собирался ближайшим образом знакомиться с вопросом о сношениях Русской Церкви с Церквами восточными и славянскими. Третий профессорский стипендиат этого года Алексей Малинин, получивший кандидатскую степень за сочинение «О бессмертии души», понимал, что богослов-апологет должен считаться в этом вопросе с отрицательными естественно-научными теориями, не теряя богословско-философской основы. Поэтому он включил в свой план, с одной стороны, продолжение изучения богословско-философского аспекта темы (греческой философии – Платона, Плотина; святоотеческого наследия – как восточного, так и западного), с другой стороны, знакомство с широким кругом западной литературы по опытной психологии и, наконец, изучение естественных наук, которых ему очень не хватало[575]. Профессорский стипендиат той же академии 1915/16 уч. г. по кафедре истории русской литературы Николай Бельчиков, с помощью профессора Н. Л. Туницкого составляя план, делал акцент на разработке кандидатского сочинения, посвященного Святославову сборнику 1073 г., а параллельно планировал изучать цикл словесных наук в Московском университете[576].

Иногда в стипендиатских планах указывался конкретный круг источников, которые стипендиат планировал изучить, архивов, с которыми он планировал работать. Указывались и конкретные вопросы, над которыми он собирается работать в рамках магистерской диссертации. Так, перед уже упомянутым профессорским стипендиатом МДА Николаем Бельчиковым научный руководитель четко поставил три задачи по Святославову сборнику 1073 г.: «провести сличение славянского текста Сборника 1073 г. с копией с Коаленева списка греческого оригинала», «составить славянский лексикон его» и «выяснить литературный состав его»[577].

Научное руководство профессорскими стипендиатами усиливало занятость преподавателей. Руководители несли ответственность, помогали наметить план работы на стипендиатский год, составляли инструкции для заграничных научных командировок стипендиатов. При отсутствии личного опыта таких занятий, опыта руководства и каких-либо общих указаний это было непросто. Этот процесс требовал дополнительного обсуждения и совершенствования, но были основания надеяться, что система научного руководства действительно станет таковой хотя бы по отношению к незначительному числу лучших выпускников.

Возможности профессорских стипендиатов. Устав 1884 г. переносил акцент научной подготовки на тех немногих, кто специально готовился для преподавания в академиях. Для этого им следовало предоставить возможность, с одной стороны, приобщения к научным исследованиям, с другой стороны, оптимальной профильно-преподавательской подготовки. Кроме упомянутого выше научного руководства академии старались предоставить стипендиатам и особые возможности в повышении научного уровня. Устав духовных академий 1911 г. подчеркнул эти возможности особым параграфом: «Профессорские стипендиаты и в течение первого года пребывания в этом звании могут быть командированы для слушания специальных курсов в русские и заграничные высшие учебные заведения»[578].

Некоторыми стипендиатами ощущалась необходимость получения дополнительных знаний или умений, которых не давала духовная академия. Это было связано и с самой областью богословской науки, в которой они специализировались, и со спецификой магистерской работы. Поэтому эти стипендиаты просили ходатайства Совета академии о допущении к бесплатному слушанию лекций и пользованию библиотеками в университетах, благо все четыре академии находились в университетских городах[579]. Факультеты выбирались по кафедральной специализации и тематике диссертаций: историко-филологические, юридические, физико-математические.

Так, профессорский стипендиат МДА 1896/97 уч. г. Владимир Тихомиров, писавший кандидатское сочинение на тему «Историческое обозрение отечественного уголовного законодательства о преступлениях против веры за XVII–XIX столетия» и выбравший кафедрой специализации церковное право, сделал акцент на систематическом знакомстве с фундаментальными курсами отечественных канонистов. Он просил ходатайства Совета и слушал в течение года лекции А. С. Павлова на юридическом факультете Московского университета[580].

Уже упоминавшийся профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Алексей Малинин, поставив одной из своих задач на предстоявший год изучение нервной системы человека, просил ходатайства Совета академии о допущении его к слушанию лекций по естественным наукам на физико-математическом факультете Московского университета[581]. Профессорский стипендиат МДА 1901/02 уч. г. Дмитрий Коновалов, предназначенный Советом академии на кафедру греческого языка и его словесности, год занимался дополнительным изучением этого языка на историко-филологических факультетах Московского и Санкт-Петербургского университетов[582]. Профессорский стипендиат той же академии 1902/03 уч. г. Митрофан Войцехович просил Совет прикомандировать его на весь стипендиатский год к историко-филологическому факультету Московского университета для работы под непосредственным руководством В. О. Ключевского, полноценного знакомства с кругом исторических наук, методами исторического исследования и общими вопросами исторического изучения и пользования библиотекой университета[583].

В 1914/15 уч. г. стипендиат МДА Михаил Соколов совершенствовал свои познания в еврейском языке в семинаре профессора П. К. Коковцова на факультете восточных языков Петроградского университета, а также занимался самостоятельно под руководством этого специалиста сирийским, арамейским, эфиопским и арабским языками. Научный руководитель стипендиата от МДА – профессор по кафедре еврейского языка с библейской археологией священник Евгений Воронцов – писал в отзыве на его отчет, что «академия вправе ожидать от г. Соколова такой диссертации, какая основывалась бы на изучении библейских текстов, недоступных для рядовых академистов»[584].

Профессорский стипендиат той же академии 1915/16 гг. Николай Бельчиков, специализировавшийся по кафедре истории русской литературы, просил разрешения прослушать курс словесных наук на историко-филологическом факультете Московского университета и ходатайства Совета академии о предоставлении ему права пользования библиотекой университета. Его поддержал научный руководитель – экстраординарный профессор этой кафедры Н. Л. Туницкий, подчеркнув особую необходимость университетского стажерства, вызванную «изолированным положением истории русской литературы в системе академического преподавания, если не считать церковно-славянского и русского языка с палеографией». Более того, Н. Л. Туницкий настаивал и на постоянном участии своего стипендиата в течение учебного года в практических занятиях как по различным отделам истории русской литературы, так и по всему комплексу словесных наук: сравнительному языкознанию, славянской филологии, истории иностранных литератур[585]. Кроме полезных знаний, немалое значение имело знакомство с новой системой преподавания, университетскими семинарами. При правильном и активном использовании этот опыт, несомненно, мог помочь решить некоторые проблемы духовно-академического образования.

Самым удачным вариантом была, конечно, как и при Уставе 1869 г., целенаправленная подготовка выпускников, предназначенных на определенную кафедру. Так, например, выпускник КазДА 1884 г. Михаил Нефедьев был выбран Советом академии к занятию кафедры «калмыцкого наречия, общего филологического обзора языков и наречий монгольского отдела, этнографии племен этого отдела и истории рас пространения христианства между ними»[586]. Ввиду сложности подготовки квалифицированного преподавателя по такому направлению Совет просил Святейший Синод разрешить увеличить срок стипендиатства М. Нефедьева до двух лет. Разрешение было дано. И Совет составил особую программу подготовки. В течение двух учебных лет М. Нефедьев должен был заниматься на факультете восточных языков в Санкт-Петербургском университете, причем для этого профессором была составлена конкретная программа занятий, а в летние месяцы осуществлять практическую стажировку в калмыцких степях[587].

Выпускник МДА 1899 г. Иван Петровых был намечен кандидатом к замещению вакантной кафедры библейской истории, временное преподавание по которой вел с 1897 г. ректор академии епископ Волоколамский Арсений (Стадницкий). Летом 1899 г. стипендиату удалось съездить в 16-дневную научно-паломническую командировку в Палестину, весь учебный год он занимался специальным изучением последних периодов ветхозаветой истории и межзаветным периодом, а также темой своей научной работы – критическим изучением трудов Иосифа Флавия с точки зрения библейской археологии. Стипендиатский отчет И. Петровых представлял собой обстоятельное описание как древних историков – Полибия, Посидония, Диодора, Страбона, Тита Ливия, Плутарха, Николая Дамаскина и других, цитируемых Флавием авторов, так и современной западной литературы по предмету[588]. Совет определил И. С. Петровых и. д. доцента на кафедру библейской истории, магистерская работа была завершена, представлена и защищена в 1903 г., когда автор был уже иеромонахом Иосифом[589].

Летом 1904 г. Совет МДА даже просил о продлении срока стипендиатства выпускнику академии Николаю Туницкому, намеченному на кафедру русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы. Аргументация – недостаточное развитие славистики в духовной школе и необходимость дополнительной серьезной подготовки к кафедре, причем в столичном университете, – была принята и разрешение было дано[590]. За два учебных года (1903/04 и 1904/05) Н. Туницкий посещал лекции и практические занятия по непосредственным предметам своей кафедры и связанным с ними в Санкт-Петербургском университете – лучшем учебном центре по этим предметам. Он слушал лекции и участвовал в семинарах академика А. И. Соболевского по истории, фонетике и морфологии, диалектологии, синтаксису русского языка, профессора П. А. Лаврова по славянским наречиям и палеографии, профессора И. А. Бодуэн-де-Куртенэ по языкознанию, профессора И. А. Шляпкина по русской литературе, спецкурсы других преподавателей. По рекомендации профессоров он прослушал несколько курсов по палеографии в столичном Археологическом институте. Кроме того, он систематически знакомился с научной литературой, памятниками древнеславянской и русской церковной словесности и их лучшими изданиями, самостоятельно изучал рукописи в московских и петербургских библиотеках и архивах. Его итоговый отчет о занятиях содержит не только комментированное перечисление прочитанного и изученного, но и серьезный историко-критический очерк по основным научным направлениям и школам, методологии, современным научным проблемам и дискуссиям в области славянорусской филологии и языкознания в целом[591]. Кроме того, за это время Н. Туницкий напечатал две самостоятельные исследовательские статьи[592] и несколько критических заметок в «Журнале Министерства народного просвещения». По прочтении двух пробных лекций Н. Л. Туницкий занял вакантную кафедру со званием и. д. доцента. Но это был довольно редкий случай столь целенаправленной, обстоятельной, правильно выстроенной и успешной подготовки кандидата на духовно-академическую кафедру. Однако определенная проблема была связана и с такой усердной подготовкой к кафедре: перенесение акцента на подготовку к преподаванию не позволило Н. Л. Туницкому заняться в стипендиатские годы доработкой своей магистерской диссертации, и ее представление задержалось.

В конце XIX – начале XX в. целая плеяда молодых профессоров, доцентов, и. д. доцентов и профессорских стипендиатов побывала в заграничных университетах – преимущественно немецких, реже французских. Перед командированным ставилось обычно две основных задачи: 1) знакомство с памятниками истории и литературы, составление современных библиографических обзоров по своей области науки и 2) знакомство с методами преподавания соответствующих наук на теологических факультетах. То и другое должно было способствовать приготовлению конкретных ученых и опытных преподавателей и повышению научного и учебно-методического уровня академий в целом. Иногда эти командировки были необходимы, ибо в России не было соответствующих специалистов. Так, например, В. В. Болотов, сам никогда не выезжавший за границу и самостоятельно изучивший двадцать языков, считал свое знание «утилитарным», будущим же экзегетам считал необходимым учиться семитским языкам у лучших знатоков. Поэтому когда профессорский стипендиат СПбДА 1890/91 уч. г. А. П. Рождественский был намечен на кафедру Священного Писания Ветхого Завета, В. В. Болотов настаивал, чтобы его послали в Геттинген к профессору де Лагарду[593]. Правда, командировка не состоялась, ибо профессор де Лагард скончался, а к другим, даже значимым, специалистам, по мнению В. В. Болотова, ехать не стоило, лучше было готовиться в России.

Профессорский стипендиат КазДА 1902/03 уч. г. Александр Вишняков отправился для продолжения своего богословско-философского образования в Париж. Он слушал профессоров Сорбонны, Католического института, протестантского факультета. Повышение уровня разговорного французского языка позволило ему непосредственно общаться с французскими католическими богословами[594]. Эта поездка оказала ему определенную помощь и при сборе историографии по магистерской диссертации, которую он защитил в 1908 г., хотя и не определила эту работу[595].

Профессорский стипендиат МДА 1908/09 уч. г. Петр Нечаев, приступив в стипендиатский год к переработке своего кандидатского сочинения о Германе Ульрицци в магистерскую диссертацию, ощутил необходимость научных занятий в немецких библиотеках. Он подал прошение в Совет академии о дозволении провести четыре месяца в Германии. Разрешение было исходатайствовано у митрополита Московского, и Петр Нечаев отправился в Берлин с 15 января по 15 мая 1909 г. как для продолжения богословско-философского образования вообще, так и для пополнения материала по теме диссертации[596]. Так как дополнительных денег на свою поездку стипендиат не просил, разрешения епархиального преосвященного было достаточно[597]. Эта командировка, несмотря на свою кратковременность, была содержательна: стипендиат слушал лекции по философии в Берлинском университете, пользовался Королевской библиотекой. Сам П. Нечаев оценивал результаты достаточно высоко: он не только повысил уровень знаний по западной философии, но и увидел новый ракурс в теме магистерской работы[598]. Хотя в МДА не было вакантной философской кафедры, П. В. Нечаев был определен в Литовскую ДС преподавателем истории и основ философии и дидактики. Удалось ему благополучно завершить и свою магистерскую диссертацию, хотя ее представление и защита затянулись до 1917 г.[599]

Стипендиаты ездили не только в европейские университеты, но и на христианский Восток при соответствующей кафедральной специализации и теме работы. Так, выпускник КазДА 1899 г. иеромонах Михаил (Семенов) ездил в течение стипендиатского года, по рекомендации научного руководителя профессора И. С. Бердникова, в Константинополь и на Афон, для сбора дополнительного материала по теме магистерской диссертации[600]. Серьезное научное исследование взаимоотношений императорской власти и Православной Церкви в ранневизантийской империи (IV–VI вв.) трудно было провести, ограничиваясь казанскими библиотеками. Однако вследствие турецкого нашествия и в Константинопольской Патриаршей библиотеке сохранились документы не ранее XVII в. Тем не менее с помощью уже действовавшего в те годы Русского археологического института в Константинополе источники удалось собрать[601]. Диссертация была написана и защищена, когда о. Михаил был уже преподавателем Воронежской ДС[602].

Профессорский стипендиат КДА 1913/14 уч. г. по кафедре Священного Писания Ветхого Завета Н. Д. Бессарабов по ходатайству Совета академии отправился в стипендиатский год в Иерусалим, на место изучаемых им событий[603].

С 1902 г. появилась еще одна форма заграничных командировок профессорских стипендиатов и молодых преподавателей духовных академий – в уже упомянутый Русский археологический институт в Константинополе (РАИК)[604]. В 1900 г. директор РАИК Ф. И. Успенский высказал пожелание, чтобы институт, призванный стать базой для подготовки кандидатов на соответствующие профессорские кафедры российских университетов и духовных академий, реализовал этот план[605]. Согласно указу Святейшего Синода от 5 мая 1900 г., Советы духовных академий разработали систему занятий «духовных стипендиатов» при РАИК[606].

Интересно, что в разных академиях особый интерес к РАИК проявили профессоры разных специализаций: в СПбДА – профессор по кафедре церковной археологии и литургики Н. В. Покровский (И. Е. Троицкий и В. В. Болотов к этому времени скончались)[607], в МДА – канонист Н. А. Заозерский[608]. Были высказаны и некоторые сомнения в полезности отправления профессорских стипендиатов – вчерашних выпускников, но все академии высказали пожелание отправлять на Восток ежегодно по одному своему представителю. Эти командировки были бы полезны преподавателям и стипендиатам многих кафедр: церковной истории, церковной археологии и литургики, древней и новой гражданской истории, канонического права, патристики, греческого языка, русской церковной и гражданской истории, Священного Писания[609]. Но, так как Святейший Синод выделял средства на отправление лишь одного стипендиата в год, стипендиаты в РАИК стали отправляться по очереди, в уже традиционном порядке – СПбДА, МДА, КДА, КазДА[610]. Хотя РАИК не имел разработанной системы и методической основы для педагогической подготовки, но открывалась возможность непосредственного знакомства с источниками науки, а при соответствующей теме – неоценимая помощь в подготовке магистерской диссертации. Правда, малое число стипендиатов и короткий срок их подготовки, по окончании которого они распределялись в семинарии или училища, не позволяли использовать открывшуюся возможность во всей полноте, и стажировка стипендиатов могла оказать решающее значение лишь для отдельных ученых.

Всего за десять лет (1903–1913) в РАИК удалось позаниматься двенадцати представителям духовного ведомства, большая часть из которых были профессорскими стипендиатами или бывшими профессорскими стипендиатами. Первым был командирован в РАИК на 1903/04 уч. г. профессорский стипендиат СПбДА по кафедре церковной археологии и литургики И. А. Карабинов. Уже в своем кандидатском сочинении «Постная Триодь, ее состав и происхождение», написанном под руководством Н. В. Покровского, он проявил не только научно-аналитические способности, но и особую историко-литургическую интуицию и чуткость к источникам[611]. Во время своей стажировки И. А. Карабинов выполнил план стипендиатских занятий по изучению греческих литургических рукописей, составленный им вместе со своим руководителем Н. В. Покровским, тщательно изучил рукописный фонд библиотеки Иерусалимского подворья в Константинополе. По собственной инициативе и при содействии руководства РАИК он совершил путешествие в Палестину, посетив Иерусалим, Голгофу, Вифлеем, ездил на Синай и на Афон[612].

Вторым профессорским стипендиатом, правда, бывшим, попавшим в РАИК в 1905/06 уч. г., был и. д. доцента КДА иеромонах Анатолий (Грисюк). По окончании стипендиатского года он был оставлен в академии на кафедре общей церковной истории и знакомство с источниками по истории Церкви как древнего, так и византийского периода было ему профессионально необходимо[613]. Немалую помощь о. Анатолий получил от этой стажировки, расширенной путешествием на Афон, в Сирию и Палестину, и для доработки своей магистерской диссертации «Исторический очерк сирийского монашества до половины VI века». Он постарался освоить сирийский язык, познакомиться с разными версиями жития преподобного Симеона Столпника и других подвижников, познакомился на месте со многими письменными памятниками, церковными древностями, с самим продолжением древней монашеской традиции в обителях Востока[614].

В дальнейшем в РАИК были отправлены еще четыре стипендиата: в 1908/09 уч. г. – профессорский стипендиат МДА по кафедре церковной археологии и литургики Н. К. Махаев; в 1911/12 уч. г. – два профессорских стипендиата СПбДА по кафедре истории Греко-Восточной Церкви со времени отпадения Западной Церкви от Восточной до настоящего времени А. Г. Степанов и А. Н. Акимов; в 1913/14 уч. г. – профессорский стипендиат КДА по кафедре церковного права А. Д. Дмитрев[615]. Ни одному из них не удалось доработать магистерское сочинение, никто не занял и кафедры в академии. Но командировка в РАИК сразу двух стипендиатов столичной академии с одной кафедры свидетельствовала об усилении научного интереса к позневизантийскому периоду (IX–XV вв.) Этот интерес, обусловивший введение в 1903 г. в СПбДА, а в 1910 г. и во всех остальных духовных академиях кафедры истории Греко-Восточной Церкви, теперь имел реальное подкрепление – непосредственный выход на источники и «территориальный контекст»[616]. И. И. Соколову – первому профессору этой кафедры в СПбДА – удалось обосновать послание в РАИК двух стипендиатов по своему направлению несомненной перспективностью этого направления для русского богословия, причем один из стипендиатов был оставлен сверхштатным[617]. Показательно задание, составленное И. И. Соколовым для своих питомцев, – кроме непосредственной работы с источниками и литературой по теме исследования, они должны были изучить византийскую историографию XIII–XV вв., заняться греческой палеографией, новогреческим литературным и разговорным языком[618].

Плодотворна была командировка в РАИК стипендиата КДА 1913/14 уч. г. А. Д. Дмитрева. Основная задача, поставленная перед ним руководителем – профессором КДА по кафедре церковного права Ф. И. Мищенко, – состояла преимущественно в разработке его темы о коронации византийских василевсов. Главными достоинствами этой командировки были как архивные изыскания, так и знакомство с труднодоступными или вовсе недоступными в России художественными, нумизматическими и фотографическими материалами. После посещения РАИК у А. Д. Дмитрева возник план исследований в библиотеках и архивах Ватикана, одобренный руководителем и Советом[619].

Разумеется, приобретенные знания хотелось использовать более плодотворно, и перспектива попасть в семинарию преподавателем «непрофильной» дисциплины казалась особенно досадной. В июне 1909 г. занимавшийся в течение года в РАИК кандидат МДА Николай Махаев благодарил Совет за предоставленную возможность. При этом он просил особого ходатайства Совета перед Учебным комитетом о предоставлении ему духовно-учебного места по одному из предметов, которыми занимался в течение двух лет: литургики, церковной истории или греческого языка[620].

Таким образом, кроме научного руководства профессором-специалистом и пользования академической библиотекой Советы духовных академий предоставляли профессорским стипендиатам и особые возможности: пользование библиотеками других учебных и научных заведений, прежде всего университетов, посещение дополнительных лекций в университетах, научные командировки в другие российские города и за границу, стажировки в лучших научных центрах, специаль ное доставление источников и научной литературы из любых российских научных библиотек.

Отчеты профессорских стипендиатов. Отчеты профессорских стипендиатов представляют собой очень интересный комплекс источников не только по истории самой системы подготовки научно-педагогических кадров в духовных академиях, но и по истории богословия. Отчеты печатались в журналах Советов духовных академий, но чаще всего в сокращенном виде, а в некоторые годы печатались только отзывы руководителей, а сами отчеты прилагались к журналам в рукописном виде. Полные варианты отчетов сохранились в архивах духовных академий. Постепенно при рассмотрении отчетов профессорских стипендиатов на заседаниях Советов вырабатывались и предложения по совершенствованию самой системы их подготовки к кафедрам, а также определенные идеи по сочетанию этой подготовки с работой по конкретной научной теме[621].

Отчеты стипендиатов были вольной формой, поэтому они сильно разнятся по объему, форме представления, содержанию, научной ценности.

Некоторые из отчетов поражают своим объемом, обстоятельностью, а иногда и глубиной. Примером может служить отчет профессорского стипендиата МДА 1909/10 уч. г. Василия Виноградова: на 312 страницах проведен критический обзор важнейших сочинений по теории гомилетики католических и протестантских ученых, учебных курсов, монографий, журнальных статей, выделены и систематизированы методы их исследований, высказаны предположения по использованию этих достижений в православной гомилетической науке. Автор определил «центральную ось» всего процесса развития проповеди – пастырство, поэтому включил в свое изучение и отчет, и труды по истории и сов ременному состоянию пастырского богословия на инославном Западе[622]. Эта подготовка была целенаправленной, а специалист – востребованным, ибо в МДА была вакантной кафедра пастырского богословия и истории гомилетики, и Василий Виноградов по прочтении двух пробных лекций был определен на нее в звании и. д. доцента.

Интересен отчет профессорского стипендиата МДА 1896/97 уч. г. по кафедре церковного права Владимира Тихомирова, представлявший подробный сравнительный анализ наиболее значимых научных систем и учебных курсов русских канонистов с выделением характерных черт каждого, оценкой тех или иных авторов, определением места каждого курса в истории русской науки церковного права[623].

Однако не всегда стипендиаты справлялись с тем заданием, которое формировали для себя с помощью научного руководителя. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1914/15 уч. г. по кафедре истории Греко-Восточной Церкви Александр Плотников в своем отчете честно сознавал, что его планы – углубленного изучения источников по истории иконоборческого периода – остались неосуществленными. Причины состояли и в обширности литературы по теме, объем которой не совсем адекватно оценил сам стипендиат, и в недостаточно свободном владении новогреческим и английским языками, на которых была написана часть интересовавших его научных исследований[624]. И хотя научные руководители обычно милостиво оправдывали своих подопечных и неизменно признавали занятия в течение года употребленными «с пользой для своих ученых занятий», а самих стипендиатов «очень способными и трудолюбивыми», Советы академий делали выводы. Эти выводы периодически формулировались: необходимо более продуманно планировать работу стипендиатов на год и внимательнее курировать ее в течение этого срока.

При подготовке новой реформы духовных академий во второй половине 1890х гг. отчеты профессорских стипендиатов и отзывы научных руководителей на эти отчеты подверглись внимательному анализу. Профессор СПбДА А. И. Пономарев, давая отзыв об отчете профессорского стипендиата 1887/88 уч. г. Н. К. Никольского, отметил: «Отчет – образец для постановки программы занятий оставляемых при академии профессорских стипендиатов. Он делает честь не только на учному руководителю, но и целой корпорации профессоров академии, сумевших так широко поставить изучение наук»[625].

Таким образом, отчеты профессорских стипендиатов и отзывы на них профессоров-руководителей представляют собой специфический, но очень важный вид научно-богословских и духовно-учебных источников.

Распределение профессорских стипендиатов. Идеальным вариантом завершения стипендиатского года было избрание на кафедру, соответствующую профилю его подготовки. Так, например, готовили в МДА упоминаемых выше И. С. Петровых (будущего иеромонаха и архимандрита Иосифа) на кафедру библейской истории, Н. Л. Туницкого – на кафедру русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, В. П. Виноградова – на кафедру пастырского богословия и истории гомилетики. Но, конечно, это случалось не так часто, причем многие из этих случаев были специальной подготовкой кандидата, заранее предназначенного на кафедру.

Так как в стипендиаты избирались лучшие студенты, академии были заинтересованы во включении их в состав корпораций, даже если профиль их подготовки не совпадал с открывшейся вакансией. Этим подрывалась сама идея: профессорские стипендиаты, выбиравшие для подготовки одну кафедру, оставлялись после стипендиатского года, но для замещения другой кафедры. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1888/89 уч. г. Павел Соколов писал кандидатское сочинение и специализировался в стипендиатском году по философии[626]. При завершении его стипендиатского года открылась вакансия по кафедре психологии, и П. Соколов был оставлен в качестве и. д. доцента по этой кафедре. Но, хотя выпускное кандидатское сочинение П. Соколова было признано достойным представления после соответствующей доработки в качестве магистерской диссертации, это так и не было реализовано. Специализация по кафедре потребовала специальных занятий, и П. П. Соколов защитил магистерскую диссертацию много лет спустя (в 1906 г.), по психологии[627].

Такая же ситуация была с профессорским стипендиатом той же академии 1904/05 уч. г. Анатолием Орловым, специализировавшимся в течение года по патристике, причем ранней, II–IV вв., что соответствовало теме его магистерской диссертации. Он был оставлен и. д. доцента по кафедре истории и обличения западных исповеданий в связи с историей Западной Церкви от 1054 г. до настоящего времени[628]. Хотя в этом случае была определенная связь: темой диссертации и стержнем работы в стипендиатский год были западные богословы, хотя и раннего периода, – это было особо отмечено в отзыве на отчет А. Орлова профессора по кафедре патристики И. В. Попова[629].

Бывали и менее связанные со специализацией назначения на кафедру. Так, профессорский стипендиат СПбДА 1887/88 уч. г. Н. К. Никольский, усердно готовясь в течение года при кафедре истории Русской Церкви и усиленно изучая источники синодального периода, был избран доцентом по кафедре гомилетики и истории проповедничества. Ему пришлось срочно изучать источники византийской, западноевропейской и русской учительной литературы[630]. Профессорский стипендиат МДА по кафедре церковного права 1893/94 уч. г. И. М. Громогласов по окончании стипендиатского года стал и. д. доцента по кафедре истории русского раскола[631]. Профессорский стипендиат МДА 1889/90 уч. г. Н. Н. Глубоковский через год по окончании стипендиатского срока был приглашен в СПбДА на кафедру Священного Писания Нового Завета. Во всех этих случаях фраза Устава 1884 г. об определении профессорских стипендиатов на кафедры, «соответственные их приготовлению», понималась расширенно, с учетом определенного единства всех богословских кафедр[632].

Конечно, и в том случае, когда «профессорская» специализация и занимаемая кафедра не соответствовали друг другу, годовая подготовка не была бесполезной: вырабатывалось умение работать с источниками и научной литературой, осваивалась методология общенаучных и специально-богословских подходов, расширялся кругозор, повышался общий уровень богословских знаний. Дорабатывалась магистерская диссертация, что было немаловажно. Но углубления в конкретную область богословия и тем более подготовки к чтению лекций в таком случае не получалось. Первый научный труд – магистерская диссертация – в этих случаях также не служил научным основанием для преподавателя-специалиста.

Наконец, был третий вариант судьбы стипендиата – определение на службу в одну из семинарий. Уставы 1884 и 1910 г. оговаривали такой вариант, но указывали «соответствующую кафедру». Но, как и в случае распределения выпускников-специалистов при Уставе 1869 г., запросы не всегда соответствовали специализации стипендиатов. Так, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Александр Платонов, занимавшийся сношениями Русской Православной Церкви с Востоком и писавший диссертацию по паломничеству, в сентябре 1901 г. был распределен на должность преподавателя обличительного богословия, истории и обличения русского раскола и местных сект в Красноярскую ДС[633]. Стипендиат СПбДА 1891/92 уч. г. по кафедре общей истории Церкви А. И. Бриллиантов, любимый ученик В. В. Болотова, продолжив свою специализацию вплоть до апреля 1893 г., был определен в Тульскую ДС преподавателем истории и обличения русского раскола и западных исповеданий, а одновременно и епархиальным миссионером[634]. В этой должности ему пришлось заниматься борьбой со старообрядцами-беспоповцами поморского согласия, ведущими в Тульской епархии в 1897–1898 гг. активную пропаганду, старообрядцами-поповцами австрийской иерархии, а также сектами, распространившимися в деревнях епархии. И хотя добросовестность, усердие, общебогословская подготовка, церковно-истоическая эрудиция, методические приемы и умение писать первого студента курса и профессорского стипендиата помогли А. И. Бриллиантову преуспеть и в этом деле, его специальные знания по истории Церкви и богословию IV–IX вв. были не востребованы[635].

Поэтому профессорские стипендиаты, не имевшие надежды на оставление в академии, были озабочены своим распределением на места в семинарии, более или менее их удовлетворявшие. Ценность представляли три фактора: 1) близость предполагаемого предмета преподавания к специализации стипендиата, теме его магистерской диссертации; 2) местоположение семинарии – ценились, конечно, центральные епархии и близость к своей академии; 3) уровень семинарии и города, где она располагалась, – это гарантировало возможность пользования хорошими библиотеками, научных контактов. Просили ходатайства Совета пред высшим начальством (а реально – пред Учебным комитетом и обер-прокурором) о назначении в университетские города (за исключением Томска) или в епархии Центральной России.

Так, в июне 1909 г. профессорский стипендиат МДА по кафедре догматического богословия академии 1908/09 уч. г. Сергей Голощапов просил Совет академии ходатайствовать об определении его на службу в одну из семинарий, желательно центральных епархий. Аргументы приводились привычные: желание продолжать научные занятия и иметь близкую связь с академией, слабое здоровье, родительская семья, живущая под Москвой и нуждающаяся в опеке. При этом более значима была связь с научными центрами – ради этого С. Голощапов был готов пожертвовать даже статусом преподавателя-специалиста. Ходатайство Совета перед обер-прокурором было удовлетворено: С. И. Голощапов был определен помощником инспектора в Московскую ДС с предоставлением ему преподавательского места[636]. В марте 1916 г. ему удалось завершить и подать в Совет МДА магистерскую диссертацию, но защиты, видимо, так и не было[637].

Иногда профессорские стипендиаты даже жертвовали своим стипендиатским годом, если «открывалось» перспективное место в какой-либо семинарии. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Петр Минин в декабре 1900 г., то есть в середине стипендиатского года, подал в Совет академии прошение о ходатайстве пред Учебным комитетом о назначении его на открывшуюся в Рязанской ДС кафедру философии и соединенных с ней предметов[638].

Сами академии, конечно, были заинтересованы в хорошем распределении своих стипендиатов в семинарии, если уж не могли их оставить в академии. Для академий важны были те же три фактора: учет стипендиатской специализации, близость к академии, общий научно-образовательный уровень семинарии, города, в котором она находилась, и епархии в целом. При соблюдении этих условий можно было надеяться на то, что бывший стипендиат не потеряет уровень, приобретет профессиональный опыт, сможет продолжать доработку магистерской диссертации, а при необходимости его можно будет легко призвать в академию на вакантную кафедру. И действительно, эта система кадрового запаса работала, хотя и не совсем четко и не всегда.

Примеров «правильного» действия системы стипендиатства было не так мало. Профессорские стипендиаты МДА 1890/91 уч. г. Анатолий Спасский и Василий Мышцын не могли быть оставлены в академии: не было вакантных мест. Поэтому Совет, отправляя их дела в Учебный комитет, ходатайствовал пред обер-прокурором, от которого более всего зависело определение на учебные места, об определении их на преподавательские должности в одну из центральных семинарий: первого по богословским, историческим или философским наукам, второго – по богословским или философским наукам. Конкретнее специализацию не указывали, опасаясь, что такая потребность будет в удаленной семинарии и стипендиата отправят туда. Ходатайство было удовлетворено лишь отчасти: А. Спасский был определен преподавателем логики, психологии и начальных основ философии в Каменец-Подольскую ДС, В. Мышцын – Симбирскую ДС, через полгода переведен в родную ему Рязанскую ДС. А. Спасский был приглашен в МДА в мае 1893 г. для замещения кафедры новой гражданской истории, преподавал с нового учебного года, а в декабре 1895 г. перешел на более близкую ему кафедру общей церковной истории. В. Мышцын был приглашен в МДА в марте 1894 г. на кафедру Священного Писания Ветхого Завета, на которой и преподавал до своего ухода из академии в 1906 г. [639] Уже упомянутый профессорский стипендиат СПбДА 1891/92 и 1892/93 уч. гг. А. И. Бриллиантов, прослужив семь лет преподавателем истории и обличения русского раскола в Тульской ДС, в 1900 г., после кончины его учителя В. В. Болотова, был избран на кафедру общей церковной истории в родной академии[640].

Однако Н. Н. Глубоковский, критикуя в 1897 г. систему стипендиатов, приводил следующую статистику: 80 % стипендиатов получают распределение на места, не имеющие ничего общего с их «стипендиатскими» занятиями. Причем это обусловлено не только избытком стипендиатов по сравнению с освобождавшимися преподавательскими кафедрами. В СПбДА за 1894–1896 гг. из четырех свободных вакансий три были замещены лицами, никогда не бывшими стипендиатами, а четвертая – выпускником шестилетней давности[641]. В этой же академии за двадцать лет действия института профессорских стипендиатов (1886–1906) корпорация пополнилась 21 новым преподавателем: из них 11 были из стипендиатов СПбДА, но только 6 работали на кафедрах, по которым специализировались (причем некоторые через несколько лет после стипендиатства), а 5 готовились не к тем кафедрам, которые занимали. Еще 3 из этих 21 были стипендиатами других академий, 7 стипендиатами никогда не были[642]. Таким образом, если считать институт профессорских стипендиатов общеакадемическим учреждением, то две трети преподавательских кадров СПбДА в эти годы была подготовлена с его помощью, а треть выбрана из иных соображений. В МДА за те же двадцать лет действия института профессорских стипендиатов (1886–1906) из 46 лиц, прошедших через эту ступень, 18 вошло в корпорацию МДА, 1 (Н. Н. Глубоковский) – в корпорацию СПбДА, 1 (протоиерей Павел Светлов) стал профессором богословия в университете[643].

Но в КазДА статистика свидетельствовала в пользу института профессорских стипендиатов. Так, из 45 преподавателей и практикантов академии, окончивших ее после 1884 г., 39 прошли через стипендиатство[644].

Таким образом, система профессорских стипендиатов предоставляла академиям вполне определенную помощь в подборе и подготовке научно-преподавательских кадров. Однако проблемы, связанные с этой системой, не позволяли ориентироваться исключительно на эту систему и оперативно ее использовать при освобождении вакансий. Виртуальный «профессорский резерв» был рассеян по провинциальным семинариям, терял полученный уровень и не был способен содействовать основному составу духовно-академических корпораций системными и плановыми конкретными научными исследованиями. Терялось непосредственное преемство «учитель – ученик», что существенно препятствовало образованию в русском богословии научных школ.

Теоретическое обсуждение системы профессорских стипендиатов. Серьезному обсуждению институт профессорских стипендиатов впервые подвергся во второй половине 1890х гг., при подготовке новой реформы духовных академий[645]. Члены духовно-академических корпораций неоднозначно оценивали первый период деятельности этой системы: одни считали эту систему удачной, подтверждая десятилетним опытом, другие критиковали, ссылаясь на тот же опыт. Наиболее последовательным критиком в этом вопросе оказался профессор СПбДА Н. Н. Глубоковский, сам бывший профессорским стипендиатом МДА в 1889/90 у. г. Он утверждал, что профессоров стипендиатский институт не готовит, магистерские диссертации не успевают «дозреть» за стипендиатский год, распределение стипендиатов по семинариям редко соответствует их специализации[646]. Отчасти Н. Н. Глубоковский имел в виду и свой пример: хотя ему удалось подготовить и защитить магистерскую диссертацию менее чем через год после окончания стипендиатского года, но специализацию ему пришлось сменить[647]. Стипендиат по кафедре об щей церковной истории, занимавшийся под руководством профессора А. П. Лебедева церковной историей V–VI вв., а также изучением института папства, Н. Н. Глубоковский был определен преподавать Священное Писание Нового Завета в Воронежской ДС (с ноября 1890 по май 1891 г.) Хотя Совет МДА хотел бы оставить талантливого выпускника в академии, но вакантных кафедр не было. Научно-богословская и духовно-учебная судьба Н. Н. Глубоковского сложилась удачно: после защиты диссертации он был приглашен в СПбДА на кафедру Священного Писания Нового Завета, смог стать одним из ведущих специалистов по библеистике, быстро составил хороший курс лекций, в 1897 г. представил по новой специальности диссертацию и был утвержден в степени доктора богословия[648]. Но конечно, подготовиться к занимаемой кафедре стипендиатство ему не помогло. Так как реформа в 1890х гг. не состоялась, тема осталась открытой.

Продолжилось это обсуждение в 1905–1906 гг., при составлении проектов нового Устава. К этому времени система профессорского стипендиатства действовала уже 20 лет, прошедшие через нее выпускники академий сумели так или иначе реализовать свой научный потенциал, и этот опыт можно было анализировать. Советы трех духовных академий – СПбДА, МДА и КДА – в своих проектах нового Устава предлагали возродить систему приват-доцентов. При этом учреждение приват-доцентур, допущение приват-доцентов к чтению лекций и назначение им вознаграждения все Советы считали необходимым отдать на свободное и окончательное решение самим Советам[649]. Проектируемый круг деятельности приват-доцентов во многом повторяет таковой, определенный Уставом 1869 г., но есть и конкретизация: приват-доцентам может поручаться руководство практическими занятиями студентов и чтение сочинений на ученые степени, они привлекаются к обсуждению ученых сочинений и к приему испытаний у лиц, ищущих ученые степени[650]. Еще одна апология системе стипендиатов была приведена в выступлении профессора КазДА Я. А. Богородского, изложенная в отзыве архиепископа Казанского Димитрия (Самбикина) Святейшему Синоду[651]. Однако три академии – МДА, КДА и КазДА – в свою очередь проектировали и институт профессорских стипендиатов. Правила оставления стипендиатов, их отчетность, руководство предлагалось оставить в рамках Устава 1884 г., но срок стипендиатства все академии предлагали увеличить, сделав его гибким: от одного года до трех лет[652].

На заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия эти предложения вызвали бурную дискуссию, в которой общими усилиями был проведен сравнительный анализ двух систем – приват-доцентов и профессорских стипендиатов. Критиком стипендиатства вновь выступил профессор Н. Н. Глубоковский, упорными защитниками – его коллеги по академии профессоры И. Г. Троицкий и И. И. Соколов. И. Г. Троицкий был выпускником СПбДА 1882 г., поэтому сам не был стипендиатом, а был штатным приват-доцентом по кафедре еврейского языка и библейской археологии, правда, всего лишь год (1883/84 уч. г.). Но он имел личный опыт плодотворного использования времени и возможностей, которые предоставлял Устав 1869 г. студентам 4го курса. В течение этого года И. Г. Троицкий сумел прослушать курс лекций по древнееврейскому языку на факультете восточных языков Санкт-Петербургского университета, проработать всю доступную западную литературу по библейской археологии и заложить основу магистерской диссертации[653]. Возможности профессорских стипендиатов, которые позволяли и больший научный рост, казались ему очень хорошей основой для всей дальнейшей научно-преподавательской деятельности. К тому же он опирался на свой опыт общения с коллегами, которые прошли через эту школу и «теперь ведут дело блестяще», и опыт члена Совета СПбДА, которому наличие профессорских стипендиатов существенно облегчало «мудреное дело» – выбор кандидатур для профессуры[654].

И. И. Соколов как раз имел личный и очень удачный опыт профессорского стипендиатства. Выпускник КазДА 1890 г., он, как профессорский стипендиат по кафедре общей церковной истории, занимавшийся под руководством профессора Ф. А. Курганова, воспользовался возможностью на протяжении года работать в столичных библиотеках и архивах. Это не только помогло ему написать серьезную магистерскую диссертацию по монашеству в Византийской Церкви IX–XIII вв., но и стать одним из ведущих специалистов-византинистов, поступить в корпорацию СПбДА, а в 1903 г. занять там новоучрежденную кафедру истории Греко-Восточной Церкви со времени отпадения Западной Церкви от Вселенской[655]. Он считал институт профессорских стипендиатов очень полезным учреждением, особенно если будет предоставлен не годовой, а больший срок[656].

В критике Н. Н. Глубоковского отчасти повторялись аргументы десятилетней давности, но с большим акцентом на «неправоспособности» института профессорских стипендиатов «к восполнению академических коллегий достойными кадрами». У стипендиатов «нет и быть не может» педагогического опыта, столь важного для профессора. Напротив, институт приват-доцентов был им всячески расхвален: по мнению Н. Н. Глубоковского, это учреждение полностью оправдало себя в прошлом, ибо давало профессорам столь нужных адъюнктов для дополнительных чтений по их предметам, самим приват-доцентам – реальный творческий опыт и надежную «привязку» к академии[657].

Большая же часть членов Отдела предпочитала сохранить профессорских стипендиатов, ибо иного опыта специальной подготовки к кафедрам академии еще не имели, но увеличить им срок этой подготовки и, возможно, дополнить приват-доцентурой[658]. В дальнейшем – при обсуждении проектов нового Устава духовных академий в 1909–1910 гг. – эти идеи отчасти повторились, но в окончательный вариант Устава 1910–1911 гг. не вошли: его параграфы относительно системы подготовки повторяли таковые Устава 1884 г., правда, в более конкретизированном варианте. Более детализированно расписывались возможности стипендиатов, варианты их определения на духовно-учебные места, действия Советов академий по отношению к стипендиатам[659].

Наконец, в 1917–1918 гг. комиссия профессоров при разработке проекта Нормального устава духовных академий вновь сочла наилучшим вариантом предложение 1906 г.: синтез двух институтов – профессорских стипендиатов и приват-доцентов. Институт приват-доцентуры признавался ими полезным, но при этом было предложено расширить эту систему, не связывая непосредственно с вакантными кафедрами, но расширяя академические штаты молодыми исследователями. Академии, таким образом, получали бы штат молодых преподавателей, что было особенно важно для проведения практических занятий и разработки специальных курсов, а также для выполнения научно-богословских проектов. Выпускник же, пребывая в академии, не забрасывал книги, находился под влиянием научных суждений и получал практические навыки преподавания. Это не только подготавливало бы достойных заместителей профессорских вакансий, но и создавало творческую научную атмосферу в академии, положительно влияя на студентов[660].

Таким образом, учрежденный реформой 1884 г. институт профессорских стипендиатов стал первой в истории высшей духовной школы системой целенаправленной подготовки выпускников к преподаванию в академиях, то есть к перспективе профессорства. Можно выделить четыре главных принципа этой системы:

1) углубление в избранную науку (работа с источниками, командировки в архивы, лучшие библиотеки, университеты);

2) сочетание этого профессионального совершенствования с проведением конкретного научного исследования (доработка и углубление магистерской диссертации);

3) желание выстроить для каждого стипендиата индивидуальный план профессиональной подготовки с учетом области науки и современных проблем в этой области; запросов конкретной академии в этой научно-богословской области; личных исследовательских интересов и темы занятий стипендиата; возможностей, предоставляемых в этой области отечественными и зарубежными учебными и научными центрами, библиотеками и архивами;

4) ответственность научного руководителя за этот процесс (составление учебного плана для стипендиата, постоянное курирование работы и разрешение возникающих проблем, проверка результатов).

При стабильном действии эта система предоставляла академии запас подготовленных специалистов, часть из которых сразу оставлялись на вакантные места в академиях, остальные отправлялись на службу в семинарии, но иногда вызывались в академии при освобождении вакансий. Год специальных занятий давал возможность некоторым стипендиатам закончить магистерскую диссертацию и подготовить материалы для курса лекций. Отчеты некоторых стипендиатов, а также их дальнейшая научно-богословская и духовно-учебная деятельность подтверждали результативность этих идей. Те серьезные обзоры историографии и источников по предмету их специализации, которые содержались в отчетах, сами по себе были полезным вкладом в русскую богословскую науку. Обсуждение планов занятий и отчетов стипендиатов позволяло Советам академий выработать определенные критерии, которым должен отвечать кандидат на ту или иную кафедру.

Однако, как показал опыт, система профессорских стипендиатов имела недостатки, снижавшие ее эффективность, приводившие к серьезным проблемам и ее критике. И современники, и сами участники этой системы отмечали главные проблемы:

1) время стипендиатства было слишком кратким: подготовиться к преподаванию и закончить магистерскую работу за один год было практически невозможно, что подтверждалось последующей судьбой многих стипендиатов;

2) стипендиатская подготовка не давала реального опыта преподавания, теоретическая специализация не была подкреплена практической, и проблема «преподавателя со школьной скамьи» оставалась для академий актуальной;

3) отсутствовала обязательная связь специализации стипендиата и будущего места преподавания, и в случае их несоответствия специальная подготовка отчасти теряла свою эффективность;

4) духовные академии не имели возможности при отсутствии вакантных кафедр оставлять лучших из подготовленных стипендиатов для научных занятий при академии.

Если первая проблема отчасти снималась уже Уставом 1910–1911 гг., вторую можно было ослабить конкретными усовершенствованиями, то третью и четвертую проблемы локальными мерами решить было невозможно. Сама духовно-учебная система и духовное ведомство в целом не были готовы к полноценному использованию подготовленных преподавателей-специалистов. Идея же «ученых богословских коллегий», высказываемая еще святителем Филаретом (Дроздовым) в 1850х гг., так и оставалась неосуществленной, что серьезно замедляло развитие богословской науки, осуществление специальных научно-богословских проектов и целенаправленную разработку конкретных богословских вопросов. Наличных стипендиатов в каждой академии было слишком мало для создания своего научного круга, в котором можно было бы обсуждать и свои работы, и общие подходы к исследованиям. То, что таких обсуждений не хватало для нормального формирования молодого ученого, понималось многими, но как решить эту проблему – не представлял никто.

Проекты сочетания двух систем – профессорского стипендиатства и приват-доцентуры, разрабатываемые духовными академиями в начале XX в., – при реализации, видимо, отчасти решали бы проблему. Кадры, подготовленные первой, можно было бы, с одной стороны, удерживать при академиях, создавая «ученые коллегии» или научные лаборатории специалистов с разной богословской специализацией, для научных исследований, планируемые еще святителем Филаретом. С другой стороны, этот резерв можно было бы использовать для чтения специальных курсов, проведения специальных семинаров, чтения со студентами богословских текстов на древних языках – это было бы приобретение преподавательского опыта. В нужный момент, при образовании вакантных кафедр, специалисты из этого научно-преподавательского резерва были подготовленными кандидатами на кафедры. Такое сочетание представляло бы синтез лучших идей Уставов 1869 и 1884 гг. с уврачеванием их недостатков: реальный опыт приват-доцентов дополнялся бы теоретической подготовкой профессорских стипендиатов. Этому же способствовали локальные меры по увеличению стипендиатского срока и расширению возможностей стипендиатов (командировки, стажировки и т. д.)

Таким образом, за 110 лет деятельности высшей духовной школы были опробованы три варианта специальной подготовки научно-педагогических кадров: 1) бакалавриат (1809–1869); 2) приват-доцентура (1869–1884); 3) профессорское стипендиатство. Все эти варианты, реализуемые в духовных академиях, нельзя считать прямо преемствующими друг другу: в 1869 г. бакалавры стали доцентами, а не приват-доцентами; в 1884 г. приват-доценты либо были уволены, либо стали и. д. доцента, а не профессорскими стипендиатами. Но объединяет все эти три варианта общий поиск такой системы подготовки научно-педагогических кадров, которая сможет стабильно действовать в специфических условиях российской духовно-учебной системы, а также оперативно и адекватно реагировать на новые запросы и проблемы.