Тривейн Ладлэм Роберт
— А вот это уж не ваше дело, Боннер!
— Мне не хотелось бы выражать свое недовольство, генерал, но так как именно я приставлен к Тривейну, то считаю, что должен знать о подобных вещах... Люди из «1600» имеют для наблюдения все необходимое, но эта ситуация не используется — нами, по крайней мере. Вы привлекаете своих людей. Зачем? Либо мы дублируем друг друга, либо это какая-то игра.
— Хотя бы затем, майор, чтобы знать о тех встречах, о которых вы нас не информируете!
— Еще раз повторяю, генерал, что эти встречи не имеют никакого отношения к интересующим нас вещам! И если за Тривейном установлено наблюдение, я должен знать об этом. Вы поставили меня в довольно щекотливое положение, генерал...
— У вас достаточно опыта, майор!
— Сомневаюсь, что мне поручили бы это дело, если бы его не было!
Генерал встал с кресла и подошел к стоявшему у стены длинному столу, за которым обычно проводил совещания. Прислонившись к нему, взглянул на майора.
— Хорошо, майор, я разъясню вам, что означает эта «странная игра»! Не могу утверждать, что у нас сложились рабочие отношения с каждым представителем нынешней администрации. Кроме того, в окружении президента есть немало людей, чьи взгляды представляются нам крайне ограниченными. И мы не можем допустить, чтобы «1600» контролировал наши действия или вмешивался в них...
— Это мне понятно, генерал, — сказал Боннер. — Я только думаю, что меня следовало бы поставить в известность.
— Недосмотр, Боннер... Но после того, что я вам сказал, все в порядке, не так ли?
Оба офицера посмотрели друг другу в глаза. Оба прекрасно друг друга поняли, и Боннер почувствовал, что с этого момента допущен в верхние эшелоны министерства обороны.
— Да, генерал, — коротко ответил он, — понято! Седой подтянутый Купер, повернувшись к столу, открыл лежавшую на нем толстую книгу с большими металлическими кольцами.
— Подойдите сюда, майор, — попросил он Боннера. — Взгляните сюда. Вот это книга так книга, солдат!
Боннер прочитал напечатанные на первой странице слова: «Дженис индастриз»...
Боннер отворил стеклянные двери здания «Потомак-Тауэрз» и пошел по толстому голубому ковру к лифтам. Если он все рассчитал правильно, — а информация, полученная им по телефону, безусловно, верна, — то он приехал за полчаса до возвращения хозяина: тот все еще томился на совещании в сенате.
Его здесь уже хорошо знали и приветствовали без каких бы то ни было церемоний. Боннеру было известно, в чем причина его теплых отношений с небольшим штатом сотрудников подкомитета: в его нетрадиционном для военного поведении. Легкий в общении, склонный к юмору, лишенный даже капли заносчивости, он был своим у Тривейна. Боннер давно заметил, что гражданские хорошо относятся в людям в форме, — особенно в парадной, как того требовали правила Пентагона, — если тот, кто ее носит, настроен скептически по отношению к собственной профессии. Дело понятное...
Ему ничего не стоило зайти в офис Тривейна. Он мог снять китель и на пороге перекинуться шуткой с его секретаршей. Мог войти в любую комнату, ослабив узел на галстуке и расстегнув ворот рубашки, и поболтать пару минут с парнями вроде Майка Райена и Джона Ларча, а возможно, и с блестящим молодым юристом Сэмом Викарсоном. Вот и сейчас надо рассказать им парочку анекдотов, высмеивающих чопорно-важных, всем известных генералов. Затем он как бы спохватится, что отвлекает их от работы, и отправится просмотреть утренние газеты в кабинете Тривейна. Парни станут весело протестовать, а он, улыбнувшись, предложит им выпить после работы.
Все это займет каких-нибудь шесть-семь минут.
Итак, он отправится в кабинет Тривейна, отпустив секретарше комплимент относительно ее наряда, прически или еще чего-нибудь в этом роде, и подойдет к стоящему у окна креслу.
Ни отдыхать в этом кресле, ни листать газеты он, конечно, не собирается. Просто рядом, у правой стены, есть шкаф, где хранятся папки. Его-то он и откроет. Останется только выдвинуть ящик, на котором красуется буква «Дж»: «Дженис индастриз» — Пало-Альто, Калифорния. Достав папку, он задвинет ящик и вернется к креслу. У него будет пятнадцать минут для того, чтобы в полкой безопасности сделать выписки из документов и положить их на место.
Вся операция займет менее двадцати пяти минут, и единственный, на его взгляд, элемент риска заключается в том, что кто-то из сотрудников или секретарша могут войти в кабинет. В таком случае он скажет, что кабинет был открыт, и он заглянул из любопытства.
Правда, кабинет Тривейна никогда не оставался открытым. Он всегда был заперт. Всегда.
Майор Пол Боннер должен был открыть его тем самым ключом, который утром вручил ему генерал Лестер Купер...
Все это была проблема приоритетов. Боннера от нее тошнило!
Глава 15
Поднимаясь по ступенькам Капитолия, Тривейн знал, что за ним следят. В этом он убедился по дороге из своей конторы в центр города, когда дважды остановился: сначала у книжной лавки на Род-Айленд-авеню, где в тот час было мало машин, затем когда решил вдруг заехать в резиденцию посла Хилла в Джорджтауне (которого, правда, дома не оказалось).
Еще на Род-Айленд-авеню он заметил серый «понтиак» с закрытым кузовом, который встал в нескольких метрах от его машины. Он даже услышал, как «понтиак» задел колесами бордюр тротуара.
Еще через двадцать минут, когда Тривейн подходил к главному входу резиденции Хилла в Джорджтауне, он услышал звонок точильщика — тот медленно ехал по улице, мощенной булыжником, и зазывал служанок, расхваливая свой инструмент. Увиденное всколыхнуло память о далеком детстве в Бостоне, Тривейн улыбнулся и вдруг снова увидел «понтиак», который ехал вслед за медленно ползущим фургоном. Похоже, водитель нервничал: ему никак не удавалось обогнать фургон на этой узкой улице.
Поднимаясь по лестнице Капитолия, Тривейн мысленно перебирал вопросы, которые нужно обсудить с Уэбстером. Вполне возможно, что как раз Уэбстер и дал указание вести раздельную охрану, хотя, конечно, s этом не было никакой нужды. И дело здесь не в личной храбрости Тривейна, просто теперь он стал лицом весьма известным и редко передвигался один. Сегодняшняя поездка была не в счет, скорее исключение, чем правило.
Поднявшись на последнюю ступеньку, он оглянулся и посмотрел вниз, на улицу. Серого «понтиака» не было. Правда, внизу он увидел несколько машин — любая из них могла получить похожие указания из Джорджтауна.
Войдя в здание, Тривейн сразу направился в справочное бюро. Было уже около четырех, а к концу рабочего дня его ждали в Национальном статистическом управлении. Правда, он не был убежден, что информация окажется полезной, если ему даже удастся что-нибудь выудить. Однако, она могла помочь связать факты, не имеющие на первый взгляд друг к другу никакого отношения.
Национальное статистическое управление представляло собою лабораторию, набитую компьютерами. Вообще-то ей следовало бы находиться в министерстве финансов, но в этом городе контрастов во всем царила неразбериха. Управление занималось регистрацией и учетом бюро по найму служащих, напрямую связанных с правительственными проектами. По сути дела, оно дублировало работу чуть ли не дюжины других организаций, но его информация считалась главной. Проекты же включали в себя все — от частичного финансирования государственных дорог до самолетостроения и федерального участия в строительстве школ. Другими словами, это была всеохватывающая хитроумная организация, в любой момент способная объяснить, куда пошли налоги. К ее помощи постоянно прибегали политики, старавшиеся изо всех сил оправдать таким образом свое существование. Цифры, которыми здесь оперировали, можно было разбить на несколько категорий, однако к подобному прибегали редко: общие суммы выглядели намного внушительнее.
«Есть некая логика в том, что дверь ПСУ расположена именно здесь, рядом с теми, кто больше всего в ней нуждался», — подумал Тривейн. Собственно, он и сам приехал сюда именно по этой причине...
Оторвавшись от лежащих на столе бумаг, Тривейн взглянул на часы. Начало шестого... Значит, он просидел в этой комнатке около часа. Один из сторожей внимательно смотрел на него через стеклянную дверь. Рабочий день кончился — пора уходить. Пришлось пообещать сторожу десять долларов — за то, что он задержался. Смешно! За информацию, которая, по самым грубым подсчетам, скрывала двести тридцать миллионов, Тривейн заплатит всего десять долларов.
Эти двести тридцать миллионов состояли из двух сумм: сто сорок восемь и восемьдесят два миллиона долларов. И каждая из них являлась следствием контрактов, заключенных министерством обороны, закодированного как «ДФ», причем контракты эти не были предусмотрены, как писали о них в газетах, это было неожиданно свалившееся на головы избирателей каждого округа счастье.
Обе цифры с невероятной точностью предсказали два кандидата на перевыборах в Калифорнии и Мэриленде: низкорослый и плотный Армбрастер и утонченный аристократ Элтон Уикс с Восточного побережья, Мэриленд.
Армбрастер столкнулся с довольно серьезными проблемами.
Безработица в Северной Калифорнии достигла опасного уровня; списки избирателей недвусмысленно говорили о том, что противники Армбрастера могут оказать влияние на голосующих, используя неудачу сенатора в получении правительственных контрактов. Но в самые последние дни перевыборной кампании Армбрастер выкинул довольно ловкую штуку, склонившую чашу весов в его сторону. Он прозрачно намекнул на то, что вот-вот должен получить от министерства обороны около ста пятидесяти миллионов долларов. Этой суммы, по подсчетам экономистов, вполне хватило бы на то, чтобы поправить дела на севере штата.
Сенатор Уикс столкнулся с другой проблемой: нехваткой денег на проведение кампании, поскольку в казне Мэриленда остались весьма скромные суммы. По сообщению газеты «Балтимор сан», Элтон Уикс встретился с восемью предпринимателями штата и сообщил им о том, что Вашингтон готов вложить минимум восемьдесят миллионов долларов в промышленность Мэриленда. Результатом стала кругленькая сумма для проведения избирательной кампании Уикса.
Оба кандидата прошли в Сенат за шесть месяцев до получения ассигнований. Не исключено, что им тайно вручили суммы, предназначенные на оборону. В противном случае, откуда бы им с такой точностью знать цифры? Подрядчик же у них был один: «Дженис индастриз»...
Армбрастер вкладывал деньги в разработки компании по созданию самолета-перехватчика, способного подниматься на большую высоту, хотя проект с самого начала выглядел весьма сомнительным.
Не желая отставать от калифорнийца, Вике взял на себя финансирование не менее сомнительного начинания одного из филиалов «Дженис» в Мэриленде, работавшего над улучшением системы береговых радаров.
Сложив бумаги, Тривейн встал с кресла. Сделав знак стоявшему за стеклянной дверью служащему, он опустил руку в карман...
Выйдя на улицу, он позвонил Уильяму Хиллу: следовало поговорить по делу, касавшемуся морской разведки, которому можно было дать ход уже в ближайшие часы. Для этого-то он и заезжал в Джорджтаун утром, не доверившись телефону.
Дело заключалось в том, что министерству морского флота поручили установить на четырех атомных подводных лодках самое совершенное разведывательное электронное оборудование, и сделать это нужно было за двенадцать месяцев. Указанный срок давно прошел, а четыре подлодки по-прежнему находились в сухих доках. Как выяснил Тривейн, причиной послужило банкротство двух фирм, обязавшихся поставить электронное оборудование.
Командир одной из субмарин во всеуслышание обрушился на повинных в срыве контракта. А весьма агрессивный журналист Родерик Брюс, которому стали известны подробности скандала, угрожал поднять шум в печати. Понятно, что и ЦРУ, и министерство морского флота были в панике: опасно даже упоминать о подводном разведывательном оборудовании. А уж признаться, что четыре лодки находятся в совершенно небоеспособном состоянии, значило пригласить русские и китайские субмарины в моря и океаны.
Ситуация сложилась весьма щекотливая, и подкомитет Тривейна обвиняли в том, что он еще более осложняет ее.
Тривейн прекрасно понимал, что рано или поздно вопрос о его «опасном вторжении» в это дело будет поднят. Готовясь к нападкам, он обосновывал свою позицию тем, что причина срыва контракта в некомпетентности, защищенной грифами «секретно» и «совершенно секретно». Понятно, что работать под таким прикрытием куда как легко! А вообще-то все эти ярлыки скрывали чьи-то позиции и мнения.
Но существовали и другие мнения, от которых он не мог отмахнуться, не проанализировав их самым тщательным образом. Стоило хотя бы раз не сделать этого, и его подкомитет стал бы терять авторитет. А такого Тривейн допустить не мог. Была и другая причина — пока на уровне слухов, заставлявшая держаться настороже. И тут опять возникала «Дженис индастриз».
Упорно поговаривали о том, что «Дженис» собирала деньги, чтобы самой заняться установлением электронного оборудования на подлодках. Злые языки продолжали утверждать, что «Дженис» приложила руку и к банкротству тех самых злополучных фирм, которые так ничего и не сделали.
Зайдя в аптеку, Тривейн закрылся в кабинке и набрал номер Хилла. Тот попросил приехать немедленно...
— Начнем с того, что заявление ЦРУ о том, что русские и китайцы не имеют представления о положении Дел с подлодками, по крайней мере, смешно. Все четыре лодки стоят в доках Нью-Ланден уже несколько месяцев.
Одного взгляда достаточно, чтобы понять, в каком они состоянии.
— Значит, я имею полное право сообщить об этом в газеты?
— Конечно! — ответил Хилл из-за своего письменного стола красного дерева. — Но я предложил бы вам любезно предоставить возможность ЦРУ и морской разведке самим побеседовать с этим парнем, Брюсом, если вам, конечно, удастся с ним поладить... А их страхи... В конечном счете, они беспокоятся лишь о собственной шкуре!
— Не возражаю, но мне не хотелось бы, чтобы мои люди были отстранены от дела!
— Не думаю, что это произойдет...
— Благодарю вас.
Уильям Хилл откинулся на спинку кресла.
— Скажите, Тривейн... — Вопрос был решен, и можно было немного поболтать. — Уже два месяца, как вы на службе. Что вы думаете о ситуации?
— Это настоящий сумасшедший дом! Возможно, слово не совсем уместно, но оно отражает происходящее. Самой крупной корпорацией в мире правят лунатики. Может, так и было задумано.
— Вы хотите сказать, что все должно решаться на более высоком уровне?
— Вот именно, посол... Никто ничего не решает...
— Потому что все хотят избежать ответственности, Тривейн, — перебил его Хилл с легкой улыбкой. — Любой ценой! И в этом ваши лунатики не так уж отличаются от прочих смертных. У каждого свой уровень некомпетентности, каждый в меру собственных сил старается уйти от ответственности...
— Такое может быть в частном секторе: своеобразная форма борьбы за выживание. Но и там при желании можно все держать под контролем. Мы сейчас говорим о секторе государственном, где подобным теориям нет места. Тот, кому дано право принимать решения, автоматически получает от государства гарантии защиты. И здесь уже такие игры не нужны, да они и не пройдут...
— Вы упрощаете...
— Знаю... Но это точка отсчета! — Тривейн вдруг подумал о том, что повторяет слова собственного сына. Забавно!
— В этом городе на людей оказывают слишком сильное давление, что неизбежно ведет к остракизму. Он может стать столь же важным для всех, как та безопасность, о которой вы говорите... Не исключаю, что может оказаться даже сильнее! Огромное количество министерств, включая Пентагон, требуют во имя национальных интересов передать законопроекты на комиссию; производители требуют контрактов и посылают в конгресс высокооплачиваемых лоббистов; рабочие, играя на раздирающих общество противоречиях, постоянно угрожают забастовками и перевыборами. В результате сенаторы и конгрессмены от имени своих избирательных округов во всеуслышание заявляют о том, что претендуют на свою долю общественного пирога... Где же вы найдете в этой системе независимого и некоррумпированного человека?
Тривейн заметил, что Большой Билли смотрит не на него, а на стену. И тогда он понял: посол, старый политик и отъявленный циник, человек, проживший долгую жизнь, спрашивает не его, а себя.
— Ответ на ваш вопрос, господин посол, лежит где-то между правовым государством и относительно свободным обществом, в котором можно позволить себе и некоторые махинации.
Хилл рассмеялся. Это был усталый смех старого человека, сохранившего еще кое-какие силы.
— Слова, Тривейн, это все слова... Вы забываете, что в основе закона Мальтуса — заложенное в человеческой природе желание всегда иметь больше, а вовсе не стремление довольствоваться малым. Именно поэтому, кстати, теории Маркса и Энгельса не выдерживают критики. Нельзя изменить природу человека, Тривейн...
— Позволю себе с вами не согласиться, — возразил Тривейн, — дело не в русских, а в человеческой природе вообще. Она постоянно меняется, и особенно в периоды кризисов!
— Ну, конечно, кризисы, — согласился Хилл. — Только ведь это же самый обыкновенный страх. Коллективный страх, и ничего более. В эти периоды люди подчиняют личные желания стадному инстинкту, инстинкту выживания. Почему, как вы думаете, наши социалисты кричат постоянно о «критическом положении»? Потому что они его хорошо изучили. И они также знают, что кризисы не могут длиться до бесконечности. Это тоже идет вразрез с человеческой природой...
— Тогда я снова должен вернуться к тому, что называется системой сдержек и противовесов, вернуться к свободному обществу. Я, знаете ли, верю, что все это работает...
Наклонившись вперед, Хилл уперся локтем в стол. Он смотрел на Тривейна, и смех был в его глазах.
— Теперь я знаю, — сказал он, — почему Франк Болдвин на вашей стороне! Вы во многом похожи.
— Польщен, но, откровенно говоря, никогда не замечал между нами особого сходства!
— И тем не менее это так! Знаете, Тривейн, мы с Болдвином часто беседуем — так вот, как с вами. Иногда наши разговоры длятся часами. Мы, два старика, встречаемся в каком-нибудь клубе или библиотеке, вот как эта, пьем дорогое бренди и разговариваем. Слуги краем глаза следят за тем, не нужно ли нам еще чего-нибудь. Комфорт — главное для наших усталых, богатых, все еще дышащих тел... Мы делим планету на две части и стараемся убедить друг друга, что одна часть должна делать, а чего не должна... Вот и все. И никаких проблем с чужими интересами и побудительными мотивами. Остается сам образ жизни в чистом виде. Нас интересует только «что» и «как», но ни в коем случае — «зачем», «почему».
— Все тот же инстинкт выживания племени.
— Верно... И сам Фрэнк Болдвин, самый жесткий из всех известных мне ростовщиков, одна подпись которого может разорить небольшое государство, точно так же, как вы, Тривейн, говорит мне о том, что решение лежит где-то под тем огромным количеством воинствующей лжи, которая постепенно завоевывает мир. А я отвечаю ему, что никакого решения нет и вообще нет ничего, что могло бы хоть как-то повлиять на ход вещей...
— В мире всегда что-то меняется... И я согласен с Болдвином в том, что обязательно должно быть решение!
— Решение, Тривейн, есть не что иное, как постоянные искания одиночки, чередование надежд и отступлений... Вот что такое решение...
— Но ведь вы сами сказали, что люди не могут постоянно находиться в кризисе: это противоречит их природе!
— А такого и не бывает. После кризисов всегда следует некоторое отступление, периоды передышки...
— Но ведь они, являясь подготовкой к следующему кризису, не менее опасны... Следует найти лучший путь — он обязательно существует!
— Только не в этом мире... Мы уже опоздали...
— Снова не могу с вами согласиться! Мы еще только подошли к точке отсчета!
— Хорошо, тогда давайте поговорим о ваших собственных делах. Вы уже достаточно повидали, и мне хотелось бы узнать, как вы собираетесь претворить в жизнь свою систему сдержек и противовесов? А ведь по существу стоящие перед вами проблемы похожи на проблемы государств-союзников. С чего вы хотите начать?
— С подбора подходящей модели... Причем с широким спектром действия...
— Генеральному инспектору это удалось, именно поэтому мы создали Комиссию по военным ассигнованиям. То же самое, кстати, в свое время задумала и Организация Объединенных Наций, в результате чего мы получили Совет Безопасности. Но кризисы как были, так и остались, ничто не изменилось.
— Мы должны продолжать поиски... — начал было Тривейн, но Хилл перебил его.
— Решения, хотите вы сказать? — с победоносной улыбкой закончил он фразу. — Так его всегда ищут! Улавливаете мою мысль? Я хочу сказать, что пока продолжаются поиски решений, мы можем перевести дух...
Тривейн почувствовал, что тело его в мягком кожаном кресле затекло, и переменил позу. Именно в этом кресле он сидел десять недель назад на встрече с президентом.
— Не могу согласиться с подобным взглядом на вещи, мистер Хилл, — упрямо повторил он. — Это ошибочно и недолговечно... В мире есть более совершенные машины, нежели сработанные наполовину эшафоты. И мы найдем их...
— И все-таки я повторю свой вопрос, Тривейн. С чего вы начнете?
— Да я, собственно, уже начал, мистер Хилл, — ответил Тривейн. — Я имею в виду свои слова о поисках подходящей модели... Это должно быть некое предприятие, весьма крупное для того, чтобы требовать значительных вкладов, и многопрофильное — чтобы привлечь большое количество подрядчиков и субподрядчиков. Проект охватит двенадцать штатов, мистер Хилл! И уже нашел нечто подобное...
Не спуская с Тривейна глаз, Хилл задумчиво потер подбородок своими тонкими пальцами.
— Вы намерены заняться лишь одним предприятием? — с явным разочарованием спросил он. — Показать пример?
— Да. Помощники будут заниматься другими делами, и на работе это не скажется... Но я и четверо моих ведущих сотрудников займемся только одной корпорацией...
— До меня дошли странные слухи, — спокойно заметил Хилл. — Вполне возможно, что вы наживете себе врагов...
Тривейн закурил сигарету, наблюдая за тем, как гас нет пламя его зажигалки, превращаясь в маленький желтый шарик: кончался бутан.
— Господин посол, мы намерены обратиться к вам за помощью.
— Зачем она вам? — спросил Хилл, выводя каракули на лежавшем перед ним блокноте. Штрихи получались резкими и какими-то злыми.
— После того, как мы нашли модель, у нас возникло немало проблем. И чем понятнее становится нам эта модель, тем труднее оказывается получить о ней информацию... Похоже, нас начинают избегать: видимо, мы нащупали основное... Но вместо пояснений мы только и слышим: «справьтесь здесь», «справьтесь там», «справьтесь еще где-нибудь». О деталях вообще не говорят...
— Должно быть, — как бы скучая, проговорил Хилл, — вы имеете дело с весьма разветвленной и разносторонней организацией...
— Там есть филиал. Как выразился один из моих сотрудников, «черт знает каких размеров»... Основные заводы находятся на Западном побережье, но управляются они из Чикаго. Эта организация установила настоящую диктатуру...
— Вы бы еще прочитали мне списки выпускников-отличников военной академии, — насмешливо перебил Хилл.
— Я собирался подключить к нашей работе высокопоставленных резидентов в Вашингтоне: нескольких бывших сенаторов и конгрессменов, а также некоторых из тех, кто вернулся в свои кабинеты...
Уильям Хилл взял в руки исчерканный блокнот и положил на стол карандаш.
— Меня удивляет, Тривейн, — сказал он, — что вы открываете огонь одновременно по Пентагону, обеим палатам конгресса, сотне промышленных отраслей, рабочему классу и по некоторым правительствам штатов, втянутым в эту игру...
Он замолчал и неожиданно повернул блокнот исписанной страницей к Тривейну. Сотни тонких штрихов образовывали всего два слова: «Дженис индастриз»...
Глава 16
Его звали Родерик Брюс, и у всех, кто знал этого человека, создавалось впечатление, что имя специально придумано для него. Несколько театральное и запоминающееся, оно как нельзя более подходило этому журналисту с твердым взглядом и острым пером.
Его колонка перепечатывалась в восьмистах девяноста одной газете, издававшихся по всей стране, он получал гонорары по три тысячи долларов и неизменно тратил их на благотворительность, причем делал это всегда публично. Но что самое удивительное — он был любим своими собратьями.
Впрочем, его популярность среди представителей «четвертой власти» объяснялась довольно просто: Род Брюс был всюду свой — от Вашингтона до Нью-Йорка — он твердо помнил, что его настоящее имя — Роджер Брюстер, а родился он в пенсильванском городке Эри. Журналистской братии льстили также его щедрость и умение с легкой иронией отзываться о своем общественном положении.
Короче говоря, Род был отличным парнем, за исключением тех случаев, когда речь заходила об источниках, откуда он черпал информацию, или о его необузданном любопытстве.
Разузнав довольно подробно о Брюсе, Эндрю Тривейн решил с ним встретиться. Журналист с готовностью принял приглашение и согласился обсудить свою статью о четырех небоеспособных атомных субмаринах. Правда, сразу предупредил Тривейна, что статья не будет напечатана только в том случае, если автору представят веские доказательства ее несостоятельности. Иначе она появится уже через три дня.
Самым удивительным во всей этой ситуации было то, что Брюс сам обещал появиться в «Потомак-Тауэрз» в десять часов утра.
Когда в назначенное время Тривейн увидел входящего в дверь его кабинета журналиста, он едва сумел скрыть изумление. Его удивило не лицо Брюса, оно было ему хорошо знакомо по газетам, поскольку портреты ведущих обозревателей, как правило, печатались вместе с их материалами. Да и не было в лице Брюса ничего необычного: острые черты, глубоко сидящие глаза и длинные, еще до того, как это стало модным, волосы. Что поразило Тривейна, так это его рост. Родерик Брюс оказался настоящим коротышкой, это подчеркивалось и его манерой одеваться: темная, консервативная, не бросающаяся в глаза одежда. Он казался мальчиком, принаряженным для воскресной службы в церкви с обложки «Сатердей ивнинг пост». И только длинные волосы напоминали о его независимости — своеобразной независимости маленького мальчика, хотя журналисту было уже за пятьдесят.
Войдя вместе с секретаршей в кабинет, Брюс приблизился к столу, за которым сидел Тривейн, протянул руку. Эндрю встал гостю навстречу и смутился: вблизи Брюс казался еще меньше. Однако тот сам пришел на помощь. Улыбнувшись и крепко пожав руку Тривейну, журналист сказал:
— Не обращайте внимания на мой рост, на самом деле я еще ниже, поскольку ношу туфли на высоком каблуке... Рад познакомиться с вами, Тривейн!
Во время короткого приветствия Тривейн обратил внимание на две детали. Во-первых, журналист смягчил ту неловкость, которую испытывает человек, находясь, по сути дела, рядом с карликом. И во-вторых, назвал его просто Тривейном, сразу давая понять, что они на равных.
— Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь! — И, обращаясь к секретарше, добавил: — Прошу вас, Мардж, пока ни с кем меня не соединяйте и закройте, пожалуйста, дверь.
Подождав, пока Брюс устроится в стоявшем у стола кресле, Тривейн вернулся на свое место.
— Далековато вы забрались от дороги, — проговорил журналист.
— Прошу прощения за причиненные неудобства, — ответил Тривейн. — Потому-то я и предлагал пообедать где-нибудь в городе.
— Ничего страшного. Хотелось своими глазами посмотреть на то, о чем столько слышал. Пока не вижу ни дыбы, ни кнутов, ни гильотины!
— Все это хранится в специальной комнате, в одном месте, — так удобнее...
— Хороший ответ! При случае непременно использую...
С этими словами журналист достал маленький блокнот, очень маленький, под стать его собственному росту.
— Вот уж воистину никогда не знаешь, — заметил он, взглянув на смеющегося Тривейна, — где найдешь хорошую фразу!
— Ну я-то ничего особенного в ней не нахожу...
— Очень человеколюбивая фраза. Вы, конечно, помните, что лучшие остроты Кеннеди звучали так же.
— Какого именно Кеннеди?
— Конечно, Джека... Бобби, тот всегда обдумывал и взвешивал слова. А вот Джек был очень человеколюбив. И насмешлив. Надо сказать, что насмешки его были весьма чувствительны...
— Что ж, хорошая у меня компания...
— Неплохая. Но вы же ничего не боитесь, верно? Так что это не так уж важно.
— Вы уже достали свой блокнот...
— Да, и не собираюсь его убирать, господин Тривейн. Что ж, давайте поговорим о четырех субмаринах, простаивающих в сухих доках, каждая из которых стоит сто восемьдесят миллионов. Подумать только, семьсот двадцать миллионов долларов выброшены на ветер! Мы знаем об этом, так почему же не поделиться этим знанием с другими? С теми, кто оплатил строительство атомных лодок, с налогоплательщиками?
— Возможно, и следует...
Брюс, не ожидавший подобного ответа от Тривейна, сменил позу в кресле и скрестил ноги. «Интересно, — подумал Тривейн, — достанут ли они до пола?»
— Все это, конечно, хорошо, — продолжал Брюс, — не стану даже записывать ваш ответ: и так запомню... Значит, у вас нет возражений против появления статьи?
— Откровенно говоря, нет. У других есть, но не у меня, — ответил Тривейн.
— Для чего же вы тогда хотели видеть меня?
— Для того, чтобы... попросить...
— Меня уже просили, — признался Брюс, — но я отказал... Не вижу причин, чтобы не отказать и вам!
— Такая причина есть, — произнес Тривейн. — Дело в том, что я лицо незаинтересованное... А это, в свою очередь, означает, что могу быть объективным. Думаю, у вас есть причины для того, чтобы нанести им чувствительное поражение, да еще публично. На вашем месте я без малейшего колебания опубликовал бы статью. Правда, у меня нет вашего опыта, и я не знаю границы между материалами о некомпетентности и посягательством на национальную безопасность. Надо бы пролить свет на это...
— Продолжайте, Тривейн, продолжайте! — раздраженно проговорил Брюс. — Я уже слышал подобные аргументы — они не выдерживают никакой критики!
— Вы в этом уверены?
— Да! И по причинам гораздо более серьезным, чем вы подозреваете!
— Если так, мистер Брюс, — Тривейн достал из пачки сигарету, — то вам следовало бы принять мое приглашение отобедать... Мы могли бы провести время в приятной беседе. Вы, конечно, не знаете об этом, но я с удовольствием читаю ваши материалы. Хотите сигарету?
Отвесив нижнюю губу, Брюс внимательно смотрел на Тривейна. Эндрю, так и не получив ответа, вытряхнул из пачки одну сигарету — для себя — и, откинувшись на спинку кресла, закурил.
— Господи! — сказал тихо Брюс. — А ведь вы говорите вполне серьезно!
— Конечно, — подтвердил Тривейн. — Подозреваю, что все ваши мотивы так или иначе связаны с безопасностью. А если так, то мне нечего возразить...
— Ну а если я откажусь от статьи, это будет вам на руку?
— Нет. Сказать по правде, только помешает... Однако это уже не мои проблемы.
Брюс слегка наклонился вперед: его миниатюрная голова выглядела весьма забавно на широкой кожаной спинке кресла.
— Вы не должны иметь проблем. И наплевать, даже если нас просвечивают!
— Что делают? — Тривейн от изумления даже привстал.
— Я хочу сказать, меня мало волнует, записывается ли наш разговор... Впрочем, едва ли. Давайте, Тривейн, заключим сделку... Никаких помех с моей стороны, никаких проблем с бардаком в Нью-Ланден. Обычная сделка. Я только задам вам несколько вопросов и хотел бы получить хоть какие-нибудь ответы...
— О чем вы говорите, черт побери?
Брюс медленно поднял правую полу своего пиджака и медленно спрятал в карман свой блокнот. Он проделал это с таким значительным видом, словно этот жест значил никак не меньше какого-то особенного доверия с его стороны. Затем стал вертеть в руках золотую авторучку.
— Начнем со вчерашнего дня, — произнес он наконец. — Вчера вы провели час двадцать минут в статистическом управлении. Появились там в начале пятого и просидели до закрытия, заказав документы по штатам Калифорния и Мэриленд за период, охватывающий последние восемнадцать месяцев. Мои люди легко смогли найти интересующие вас книги, а возможно, и то, что вы в них искали. Но, с другой стороны, в них несколько сотен страниц и двести тысяч всевозможных вставок! Естественно, меня заинтересовал вопрос: почему вы проделали эту работу сами? Не ваш секретарь и даже не помощник, вы сами!
Тривейн пытался разгадать, что скрывается за словами Брюса.
— Значит, это вы были в сером «понтиаке»? Вы следили за мной в сером «понтиаке»?
— Ошибаетесь, хотя это интересная ошибка...
— Сначала вы были на Род-Айленд-авеню, — продолжал Тривейн, — потом поехали в Джорджтаун, впереди вас тащился фургончик точильщика.
— Прощу прощения, но я же сказал, что вы ошибаетесь, — повторил Брюс. — Если бы я решил следить за вами, вы никогда бы об этом не узнали. И все же что вы искали в НСУ? Если это нечто стоящее, обещаю вам не возвращаться к истории с подлодками!
Тривейн молчал, все еще думая о сером «понтиаке». Следует, пожалуй, позвонить Уэбстеру и Белый дом, как только он отделается от журналиста. Он почти забыл о «понтиаке»...
— Ничего стоящего, Брюс, — сказал Тривейн. — Так, общая информация...
— Хорошо, — согласился с ним журналист, — попрошу моих ребят выяснить, в чем там дело с НСУ. Надеюсь, они справятся... Ну а теперь я задам вам второй вопрос, правда, он будет не очень тактичен. Ходят слухи, что шесть недель назад, сразу после вашего памятного выступления на слушаниях в сенате, вы встречались со старым сенатором из Небраски. Причем встреча эта произошла за несколько часов до трагедии. Как утверждают, ваш разговор носил далеко не дружеский характер. Это правда?
— Единственный человек, который мог слышать нашу беседу, — ответил Тривейн, — это шофер... Кажется, его зовут Лоренс Миллер. Спросите у него. Если информация идет оттуда, пусть он и доказывает.
— Этот человек верен памяти старого сенатора, он ничего не скажет. К тому же за долгие годы шофер приучился не слышать того, что говорится на заднем сиденье...
— Так вот. Никакой ссоры у нас с сенатором не было. Просто весьма корректное несовпадение во взглядах...
— И наконец, последний вопрос, Тривейн... Если мы не договоримся, я стану крупной помехой на вашем пути. Могу, например, рассказать, что вы пытались отговорить меня от публикации материала или дать положительный материал... Что вы думаете по этому поводу?
— Думаю, что вы воинственный коротышка! Теперь я вряд ли захочу читать ваши творения.
— Это ваше дело.
— Скорее следствие нашей беседы...
— Тогда расскажите мне напоследок о Боннере.
— О Поле Боннере? — удивился Тривейн, подумав, что этот последний вопрос — главный. И дело не в том, что первые два были такими уж безобидными, вовсе нет. Однако на сей раз журналиста выдал голос: в нем прозвучала явная заинтересованность, а может быть, и прямая угроза...
— Майор Пол Боннер, — продолжал Брюс, — личный номер 1583288, войска особого назначения, приписанные к министерству обороны, разведывательное управление. Отозван из Индокитая в семидесятом году, после того, как он провел три месяца в военной тюрьме, ожидая суда трибунала. Ему запрещено давать интервью, о нем невозможно получить хоть какую-нибудь информацию. Только раз о майоре обронил одну фразу генерал корпуса: он назвал его «убийцей из. Сайгона». Вот об этом-то Боннере я и спрашиваю вас сейчас, мистер Тривейн! И если вы на самом деле читали мои материалы, как сказали в начале беседы, то должны помнить: я не раз заявлял, что этот сумасшедший майор должен быть заперт в Ливенуорте, а не разгуливать по улицам!
— Должно быть, эту газету я пропустил. — Я сказал «материалы», — напомнил Брюс. — В чем заключаются функции Боннера? Почему его приставили к вам? Вы знали его раньше? Вы просили об этом?
— Слишком много вопросов, Брюс.
— А мне ужасно интересно!
— Что ж, в таком случае удовлетворю ваше любопытство, — проговорил Тривейн, — но по порядку... Майор Боннер — обычное связующее звено между мной и министерством обороны. Если у меня в чем-то возникает нужда, он делает все необходимое. Во всяком случае, так говорит, и как бы то ни было, работает он весьма эффективно. Не знаю, кому принадлежит идея прикомандировать его ко мне, но мне хорошо известно, что он далеко не в восторге от этой работы. Я никогда не знал его раньше, а значит, не мог просить о назначении...
— Отлично, — сказал Брюс. Не спуская с Тривейна глаз, он снова сделал несколько быстрых, раздраженных движений авторучкой — вниз-вверх. — Все это можно проверить... Но вы-то сами верите?
— Во что?
— В то, что убийце из Сайгона отводится роль обыкновенного мальчика на побегушках?
— Да, конечно. Он весьма полезен и помогает мне... Все эти офисы, транспорт, предварительные заказы по всей стране... Каковы бы ни были его убеждения, работать они ему не мешают.
— И он помогал вам подбирать штат?
— Конечно, нет! — Тривейн заметил, что рассердился: Боннер ведь предлагал ему свои услуги. — Должен заметить, что у нас с ним совершенно разные взгляды и убеждения, и мы оба знаем об этом. Тем не менее я ему доверяю. В известных пределах, конечно. В наши дела он не посвящен.
— Я бы сказал обратное. Именно благодаря своей роли и положению он прекрасно осведомлен о том, что вы делаете, с кем встречаетесь, какой компанией интересуетесь...
— Но это только внешняя сторона. Содержательная же хранится в тайне, — перебил журналиста Тривейн. — Никакие могу понять, куда вы клоните?
— Но ведь это же очевидно! Если вы ведете расследование о деятельности шайки жуликов, то как можете доверять одному из последних мерзавцев в городе!
Тривейн вспомнил, как отреагировал на назначение Боннера его адвокат. Мэдисон сказал тогда, что министерство обороны в особой деликатности не упрекнешь.
— Я думаю, Брюс, — проговорил Тривейн, — что могу развеять ваши опасения. Майор Боннер в решении вопросов не участвует. Не обсуждаем мы с ним и сути наших дел и наши успехи. Мы можем обменяться парой фраз, но только на общие темы и в самых общих выражениях. Или перекинуться шутками. Иначе и быть не может: он занят текущими делами, и теперь, кстати, куда меньше, чем в самом начале. Основные хлопоты падают на мою секретаршу, которая обращается к Боннеру только в крайних случаях... Повторяю, он оказался очень полезен.
— Еще немного, и вы скажете, что он вам крайне необходим, — заметил Брюс. — И все же необычность ситуации чувствуете.
— Военные не отличаются особой чувствительностью, — ответил Тривейн, — может, оно и к лучшему... Но ведь мы имеем отношение к оборонной промышленности, следовательно, необходим посредник. Почему военные решили прислать именно Боннера, не знаю. Но его прислали, и он оказался довольно сносным парнем, хотя не думаю, чтобы он так уж был нам нужен... Как бы там ни было, он хороший солдат, способный выполнить любое задание, независимо от того, что он по этому поводу думает...
— Отлично сказано!
Читать бесплатно другие книги:
