Рукопись Ченселора Ладлэм Роберт

Пролог

3 июня 1968 года

Темноволосый мужчина, застыв в напряженной позе, смотрел прямо перед собой. Стул, на котором он сидел, как и вся остальная мебель, радовал глаз своей изысканной формой, но был явно неудобен. Спартанская обстановка приемной, выдержанная в колониальном стиле, создавала суровую атмосферу, в которой ожидающие аудиенции посетители невольно проникались чувством ответственности.

Мужчине было лет под тридцать. Природа, создавая его угловатое, с резкими чертами лицо, казалось, заботилась больше о деталях, чем о гармонии целого. Какие-то внутренние противоречия отражались на нем. Человек, несомненно, обладал характером сильным, но не совсем сложившимся. Глаза, светло-голубые, глубоко посаженные, смотрели на мир открыто и вместе с тем пытливо. Сейчас они напоминали глаза умного животного, попавшего в трудное положение.

Молодого человека звали Питер Ченселор. Он сидел неподвижно, с каменным лицом. Чувствовалось, что он сердит.

Кроме него в приемной присутствовала секретарша, женщина средних лет, с тонкими, плотно сжатыми, бесцветными губами. Ее седые, собранные в пучок волосы напоминали выцветший соломенный колпак. Секретарша являла собой некое подобие преторианского гвардейца, этакого верного пса, готового в любую минуту кинуться на того, кто осмелится побеспокоить хозяина, который сидел за дубовой дверью и вход к которому загораживал ее стол.

Ченселор посмотрел на часы, вызвав тем самым неодобрительный взгляд секретарши. С ее точки зрения, любое проявление нетерпения здесь, в этой приемной, было неуместным: ничто не могло быть важнее предстоящей аудиенции.

На часах было без четверти шесть. К этому времени в маленьком студенческом городке университета Парк-Форест на Среднем Западе заканчивались занятия и начиналось в меру шумное веселье. Впрочем, в описываемый весенний вечер оно казалось более оживленным — приближались выпускные торжества.

Парк-Форест старался держаться в стороне от студенческих волнений, которые захлестнули другие университеты страны. Он напоминал песчаный островок, безмятежно раскинувшийся посреди бурного океана. Богатый провинциальный университет жил замкнутой, не без оттенка самодовольства жизнью, лишенной проблем и — увы! — блеска.

В Парк-Форесте царила атмосфера полного безразличия ко всему, что происходило за его стенами. Поговаривали, что именно это и привлекло сюда человека, сидевшего сейчас в кабинете за дубовой дверью. Мунро Сент-Клер стремился если не к полному одиночеству, то хотя бы к относительному уединению. Но даже здесь это было вряд ли возможно. Помощник государственного секретаря при Рузвельте и Трумэне, человек, выполнявший особые поручения при Эйзенхауэре, Кеннеди и Джонсоне, Мунро Сент-Клер побывал во многих горячих точках планеты. И всюду он был уполномочен принимать решения самостоятельно, руководствуясь общими принципами политики президента и собственным опытом.

Когда настало время сесть за обработку материалов для будущих мемуаров, Сент-Клер выбрал для этих целей богатый, хотя во всех других отношениях второразрядный университет, пожелав провести там весенний семестр в качестве приглашенного профессора. Вначале инициатива бывшего дипломата была встречена ошеломленными попечителями с некоторой долей недоверия, но потом они согласились принять его предложение, пообещав ему уединение и полный покой, то есть то, чего Мунро Сент-Клер никогда бы не мог обрести в Кембридже, Нью-Хейвене или Беркли.

Вот так молва объясняла появление Мунро Сент-Клера в Парк-Форесте.

Стараясь отвлечься от мыслей о своих проблемах, Питер Ченселор начал вспоминать, что он слышал о наиболее важных вехах в биографии этого человека. Но полностью отвлечься никак не удавалось. Самое значительное событие в его собственной жизни обернулось крахом. Потеряно двадцать четыре месяца, целых два года!

Восемью голосами против одного ученый совет Парк-Фореста провалил его диссертацию. «За» проголосовал лишь научный руководитель Питера, но именно поэтому его голос не повлиял на мнение других. Ченселора обвинили в легкомыслии, произвольном обращении с историческими фактами, научной недобросовестности и, наконец, в использовании вымысла там, где нужны доказательства. Все это было высказано в категоричной форме, и Ченселор не мог даже обжаловать решение ученого совета, поскольку провал был полным.

Радостное, возбужденное состояние, в котором Ченселор пребывал перед защитой, сменилось глубокой депрессией. Шесть недель назад журнал Джорджтаунского университета «Форин сервис джорнел» согласился опубликовать четырнадцать отрывков из его диссертации, всего около тридцати страниц. В этом Ченселору помог его научный руководитель, пославший экземпляр работы своим друзьям в Джорджтауне. Те нашли ее весьма познавательной и в то же время обескураживающей. «Джорнел» котировался примерно на одном уровне с журналом «Форин афферз», и в число его читателей входили самые влиятельные люди Америки. Ченселор надеялся, что публикация в таком солидном издании создаст ему определенную репутацию и поможет найти интересную работу.

Но редакторы журнала поставили одно условие: поскольку диссертация носит необычный характер, они опубликуют выдержки из нее лишь после того, как она будет одобрена ученым советом. Теперь ни о какой публикации, конечно, не могло быть и речи.

Работа Ченселора называлась «Истоки мирового конфликта». Конфликт — Вторая мировая война, истоки — достаточно вольная трактовка истории столкновения различных общественно-социальных сил в катастрофические по своим последствиям двадцатые и тридцатые годы. Бесполезно было объяснять членам исторической секции ученого совета, что его диссертация — это попытка дать самостоятельную, оригинальную интерпретацию событий, а не официальный документ. Непростительный грех Ченселора заключался в том, что он вложил в уста реальных исторических деятелей вымышленные слова. Для ученых мужей Парк-Фореста такой подход оказался абсолютно неприемлемым. Однако Ченселор знал, что, с их точки зрения, он допустил и другой, еще более серьезный промах. Он писал страстно, взволнованно, а в научных трудах не должно быть эмоций.

Утвердившийся в научной литературе тезис о том, что финансовые воротилы будто бы не имели ничего общего с шайкой психопатов, прибравших к рукам Германию после падения Веймарской республики, был заведомо ложным. На самом деле, как писал в своей диссертации Ченселор, национальные корпорации едва успевали удовлетворять аппетиты волчьей стаи нацистов. И чем сильнее становилась стая, тем быстрее росли аппетиты рынка.

Ченселор опровергал также утверждение о том, что ради экономических выгод финансовые магнаты делали вид, будто не замечают, какие цели ставят перед собой германские фашисты и какими пользуются методами для их достижения. Не замечали? Черта с два! Поначалу они относились к фашистам терпимо, а потом — по мере стремительного роста прибылей — полностью одобрили их деятельность. Финансисты выдали переживавшей кризис Германии свидетельство об окончательном экономическом выздоровлении. И среди заправил международного капитала, вскормивших вермахт, были весьма уважаемые в Америке предприниматели.

В том-то и загвоздка. Ченселор не мог назвать корпорации, приложившие к этому руку, потому что не располагал достаточно убедительными доказательствами. Те, кто дали ему все эти сведения и помогли выйти на другие источники информации, никогда не подтвердят свой рассказ публично. Пожилые люди, усталые и запуганные, они жили на пенсии, выплачиваемые им государством или теми же корпорациями. Что было — то было, считали они, но рисковать поддержкой своих покровителей ни в коем случае не хотели. И если бы Ченселор предал гласности содержание их конфиденциальных бесед, они тут же выступили бы с опровержением. Механика очень простая.

На самом деле все было далеко не так. То, о чем Ченселор писал в своей диссертации, происходило в действительности. Только все об этом молчат, и потому Питер страстно хотел рассказать правду. Он вовсе не стремился погубить репутацию всех этих давно уже состарившихся чиновников, которые, в конце концов, являлись всего-навсего обычными исполнителями. Подлинные творцы политики попустительства, стоявшие на вершине иерархической лестницы, находились от них так далеко, что почти никогда с ними не встречались. Питер руководствовался совсем другими мотивами: как ученый, он не мог пройти мимо до конца не изученных страниц истории.

Ченселор избрал единственно возможный для него путь: он изменил названия упоминаемых в его исследовании гигантских корпораций, но так, чтобы каждый без труда понял, о чем идет речь. В этом-то и состояла, с точки зрения ученого совета, его непростительная ошибка. Для чего ставить вопросы, которые расценят не иначе, как провокационные? Зачем поднимать проблемы, в реальность которых верят лишь немногие? Парк-Форест был на хорошем счету у корпораций и различных фондов. Они охотно предоставляли субсидии этому благонадежному во всех отношениях университету. Так зачем же рисковать столь устойчивой репутацией из-за чьей-то диссертации?

О Господи, два года впустую! Конечно, он мог перейти в какой-нибудь другой университет и попробовать защититься там. Но стоило ли пытаться? Ведь нет гарантий, что и там он не натолкнется на отказ, пусть даже в иной форме. Например, ему могли указать на его действительные просчеты и недостатки. Питер не обольщался насчет достоинств своей работы и не считал ее такой уж блестящей или уникальной. Дело в том, что в довоенном периоде новейшей истории он обнаружил удивительно много общего с сегодняшним днем. Ченселор был глубоко потрясен: вокруг та же ложь, что и сорок лет назад. Но он не хочет закрывать на это глаза. Он не отступит и найдет возможность рассказать людям правду.

Однако охватившее его негодование само по себе не гарантировало качество работы. Кроме того, Ченселор не хотел подводить людей, снабдивших его доверительной информацией, и поэтому был вынужден воздержаться от цитирования их высказываний. Из-за этого его исследование выглядело недостаточно аргументированным. Питер должен был признать, что ученый совет имел все основания отвергнуть его диссертацию. И в самом деле, она была ни то ни се. Работая над ней, Ченселор лишь частично опирался на факты, там же, где их не хватало, он прибегал к догадкам.

И все-таки потеряно два года!

На столе у секретарши загудел телефон. Необычный сигнал напомнил Питеру о ходивших слухах, будто для Мунро Сент-Клера специально установили прямую связь с Вашингтоном, чтобы с ним можно было связаться в любое время суток. Говорили, что это единственная уступка, на которую он пошел, добровольно устраняясь на некоторое время от активной деятельности.

— Да, господин посол, — ответила в трубку секретарша. — Он здесь. Сейчас я его к вам направлю… Не беспокойтесь, если нужно, я могу задержаться…

Особой нужды в ней, видимо, не было, и это, как отметил Питер, огорчило «преторианского гвардейца».

— В шесть тридцать у вас назначена встреча с деканом, — напомнила секретарша и, выслушав указания, ответила: — Хорошо, мистер Сент-Клер. Я позвоню и передам ваши извинения. Всего доброго. — Она испытующе взглянула на Ченселора: — Теперь можете войти.

Питер поднялся с неудобного стула.

— Благодарю вас. Не знаю, стоило ли мне вообще сюда приходить, — сказал он.

Стены и потолок кабинета Мунро Сент-Клера были отделаны дубовыми панелями. Сам хозяин, приветствуя вошедшего, приподнялся из-за небольшого антикварного столика, служившего ему рабочим местом. Пожимая его протянутую руку, Ченселор невольно подумал, что посол выглядит гораздо старше, чем кажется издали, когда он большими уверенными шагами прогуливается по территории университета. Сент-Клер был высоким стройным человеком, с орлиным носом и выцветшими, редеющими волосами. Держался он прямо, не желая поддаваться возрасту, однако чувствовалось, что это стоило ему немалых усилий. Большие, неопределенного цвета глаза смотрели сосредоточенно, напряженно, но не без юмора. Тонкие губы под седыми ухоженными усами растянулись в улыбку.

— Входите, входите, господин Ченселор. Рад видеть вас снова.

— Кажется, мы раньше не встречались.

— Браво! Молодец! Так мне и надо! — засмеялся Сент-Клер, указывая на стоявшее около стола кресло.

— Я вовсе не собирался вам возражать, — начал было Ченселор, но тут же замолчал и сел в предложенное ему кресло, сообразив, что любое придуманное им оправдание прозвучит глупо.

— Ну а почему бы вам и не возразить? — запротестовал посол. — Ведь это сущий пустяк по сравнению с теми аргументами, которые вы обратили против легиона современных ученых.

— Простите?

— Я говорю о вашей диссертации. Я ознакомился с ней.

— Весьма польщен.

— Она произвела на меня прекрасное впечатление.

— Благодарю вас. К сожалению, другие не разделяют вашу точку зрения.

— Понимаю. Мне сообщили, что уважаемые коллеги отклонили вашу работу.

— Увы.

— Чертовски обидно! Вы ведь потратили столько труда. К тому же в работе немало оригинальных мыслей.

Кто ты, Питер Ченселор? Понимаешь ли ты, что натворил? Люди мечутся в страхе, преследуемые воспоминаниями. По Джорджтауну ползут слухи о сенсационном материале. И откуда? Из никому не известного университета на Среднем Западе. Какой-то аспирант вдруг захотел напомнить о том, что все старались забыть. Мистер Ченселор, «Инвер Брасс» не позволит тебе продолжать.

В уклончивом взгляде собеседника Питер уловил нечто похожее на поощрение. Он подумал, что ничем не рискует, если спросит напрямик:

— Вы хотите сказать, что могли бы…

— О нет, ни в коем случае! — Сент-Клер резко поднял правую руку. — Я вовсе не собираюсь подвергать сомнению решение ученого совета. Это, в конце концов, не мое дело. Кроме того, я полагаю, у коллег было достаточно оснований для такого решения. Одним словом, я не намерен в это вмешиваться. Однако мне хотелось бы задать вам несколько вопросов и, может быть, даже дать бесплатный совет.

— Что вас интересует?

Сент-Клер устроился поудобнее в кресле:

— Для начала — вы сами. Это простое любопытство. Я говорил о вас с вашим руководителем, но это информация из вторых рук. Правда, что ваш отец журналист?

— Правильнее сказать, был журналистом, — улыбнулся Ченселор. — С января он оставляет работу.

— Ваша мать, кажется, тоже владеет пером?

— В какой-то мере. Она ведет колонку для женщин в журналах. Когда-то писала короткие рассказы.

— Значит, печатное слово вас не пугает?

— Что вы хотите этим сказать?

— Сын механика берется за неисправный карбюратор с меньшим трепетом, чем отпрыск солиста балета. Разумеется, я имею в виду общую тенденцию.

— Думаю, вы правы.

— Прекрасно, — кивнул Сент-Клер.

— Вы хотите сказать, что моя диссертация похожа на сломанный карбюратор?

— Давайте не будем забегать вперед, — засмеялся Сент-Клер. — Поскольку вы получили степень магистра журналистики, то, очевидно, собирались стать газетчиком?

— Да, мне хотелось попробовать себя на работе в средствах массовой коммуникации, но я не решил где.

— А потом вы представили к защите работу по истории. У вас что же, изменились планы?

— Да не то чтобы изменились… Честно говоря, мне всегда было трудно остановиться на чем-нибудь определенном, — смущенно улыбнулся Питер. — Мои родители называют меня профессиональным студентом. Впрочем, они никогда не возражали против этого. В университете я получал стипендию. Я воевал во Вьетнаме, поэтому занятия здесь оплачивало правительство. К тому же я немного подрабатывал уроками. Если говорить откровенно, я сам не знаю, чего хочу, хотя мне уже под тридцать. Правда, в наши дни этим никого не удивишь…

— Ваша диссертация говорит о склонности к научной деятельности.

— Если она и была у меня, то теперь ее нет.

— Расскажите о самом исследовании. Вы делаете просто устрашающие выводы, а ваши намеки — настоящая сенсация. По существу, вы обвиняете многих лидеров свободного мира в том, что сорок лет назад они или сознательно закрывали глаза на угрозу, которую нес миру фашизм, или, что еще хуже, прямо либо косвенно финансировали становление Третьего рейха.

— Да, но не по идейным соображениям, а из-за стремления к наживе.

— Сцилла и Харибда?

— Похоже, что так. Однако и в наши дни повторяется…

— Что бы там ни говорили на ученом совете, — спокойно перебил его Сент-Клер, — вы, безусловно, проделали большую работу. И много вам удалось собрать материала?

Что побудило тебя собирать материал? Нам важно знать именно это, ведь скорее всего ты постараешься довести начатое дело до конца. Может быть, тобой руководили люди, которые спустя столько лет все еще жаждут возмездия? Или ты случайно натолкнулся на факты, которые привели тебя в ярость? Последнее для нас намного опаснее, потому что источники информации мы можем поставить под контроль или доказать их несостоятельность, а вот случайность и порожденную ею ярость проконтролировать нельзя. Как бы там ни было, мы не можем позволить тебе, Ченселор, продолжать разоблачения. Надо найти способ остановить тебя.

Вопрос старого дипломата застал Ченселора врасплох, и он невольно задумался:

— Сколько собрано материала? Гораздо больше, чем полагает совет, но, откровенно говоря, гораздо меньше, чем требуется для обоснования некоторых выводов.

— Это честный ответ. А нельзя ли уточнить? Насколько я понимаю, у вас не так уж много документальных источников.

Питеру вдруг стало не по себе. Обычная беседа превращалась в допрос.

— А разве это столь важно? У меня действительно мало ссылок на источники, потому что люди, с которыми я говорил, не хотели, чтобы я упоминал их имена.

— Обязательно выполните это пожелание и не раскрывайте их имен, — посоветовал Сент-Клер с самой обаятельной улыбкой, на какую только был способен.

Имена нам не нужны. Поскольку известна сфера деятельности этих людей, установить, кто они, не составит большого труда. А потом, сейчас лучше этого не делать, не то снова поползут слухи. Надо действовать иначе.

— Я беседовал с теми, кто в двадцатых-тридцатых годах находился на государственной службе, главным образом в Госдепартаменте, работал в промышленности и банках. Кроме того, я говорил с некоторыми старшими офицерами из военного колледжа и разведки. Ни один из них, господин Сент-Клер, ни один не позволит мне назвать его имя.

— И что же, они предоставили вам так много материала, что его хватило на диссертацию?

— Многие проблемы они вообще не захотели обсуждать. Но даже случайно вырвавшиеся признания, отдельные, часто противоречивые фразы оказались весьма полезными. Теперь эти люди очень пожилые, почти все они на пенсии, им трудно на чем-то сосредоточиться, их подводит память. Картина довольно грустная. В общем, они… — остановился Питер, подыскивая слова.

— В общем, они — озлобленные мелкие чиновники и бюрократы, живущие на мизерную пенсию, — закончил фразу Сент-Клер. — Тяжелые условия ожесточают человека, и прошлое нередко предстает в его воспоминаниях в искаженном виде.

— По-моему, несправедливо так говорить об этих людях. То, что я узнал от них и использовал в своей диссертации, — правда. И каждый, кто прочтет ее, легко догадается, о каких корпорациях идет речь и как они действовали.

Сент-Клер сделал вид, что не расслышал последних слов Ченселора:

— Как вы разыскали этих людей? Кто вас на них вывел? Как вам удалось организовать встречи с ними?

— Вначале мне помог отец. За первыми контактами потянулись другие. Это происходило как-то само собой: беседовал с одними людьми — они вспоминали о других.

— Ваш отец?

— В пятидесятых годах он работал вашингтонским корреспондентом газетного концерна Скриппс — Говард…

— Ах вот как! — мягко прервал Сент-Клер. — Значит, он познакомил вас с этими людьми.

— С первым десятком. Остальных я нашел сам. До войны эти люди поддерживали деловые связи с Германией: одни — по правительственным каналам, другие — по частным. Кроме того, я, конечно, ознакомился со всеми работами Тревор-Роупера, Ширера, а также с трудами апологетов фашистской Германии. В них все основано на документах.

— Ваш отец знал, какую вы поставили перед собой цель?

— Для него ученая степень сама по себе уже довольно убедительная цель, — усмехнулся Питер. — Ведь ему в свое время пришлось идти работать, проучившись в колледже лишь полтора года. С деньгами было туго.

— Хорошо, поставим вопрос иначе. Он знал, к каким вы пришли выводам?

— В общем-то нет. Я собирался дать родителям прочесть мою диссертацию в завершенном виде. А теперь даже не знаю, захотят ли они с ней ознакомиться. Мой провал — удар по семейному престижу. — Питер натянуто улыбнулся: — Вечный студент терпит фиаско.

— Мне показалось, вы назвали себя профессиональным студентом, — поправил Питера дипломат.

— А какая разница?

— Думаю, разница в подходе, — подавшись вперед, поднял свои большие глаза на Ченселора Сент-Клер. — Я попытаюсь взять на себя смелость подвести итог нашей дискуссии и дать оценку сложившейся ситуации, как я ее себе представляю. В принципе вы располагаете достаточным материалом, чтобы на его основе сделать солидный теоретический анализ затронутой вами проблемы. Существуют различные толкования истории — от доктринерских до ревизионистских. Историки вечно спорят о том, какое из них более правомочно. Вы со мной согласны?

— Конечно.

— Ну, разумеется, согласны, иначе вы просто не взялись бы за эту тему, — сказал Сент-Клер, поглядывая в окно. — Но вряд ли может быть оправдана попытка по-новому интерпретировать события, тем более события недавнего прошлого, опираясь исключительно на работы других авторов. Я хочу сказать, если бы историки вдруг обнаружили, что имеющийся у них материал позволяет как-то иначе объяснить события, они бы уже ухватились за такую возможность. Однако дело обстоит далеко не так. Вероятно, поэтому вы и обратились к горстке озлобленных стариков и бывших разведчиков и на основании бесед с ними составили свое особое мнение.

— Да, но…

— Вот именно «но», — прервал Ченселора Сент-Клер, повернувшись к нему от окна. — По вашим же собственным словам, вы делаете выводы на основании чьих-то «случайно вырвавшихся признаний», «часто противоречивых фраз». И это не все. Подтвердить публично свои заявления ваши информаторы отказываются. Итак, из сказанного вами следует, что многие выводы в диссертации научно не обоснованы.

— Это не так. Мои выводы обоснованы.

— Никто из общепризнанных авторитетов — ни среди ученых, ни среди юристов — никогда с ними не согласится. И по-моему, это правильно.

— В таком случае вы ошибаетесь, мистер Сент-Клер. Я знаю, что прав, и мне безразлично, что думает на этот счет ученый совет или любые другие официальные органы. Доказательства есть. Они лежат почти на поверхности, просто никто не хочет слышать о них. Даже сегодня, сорок лет спустя. И знаете почему? Да потому что в наши дни все повторяется снова! Опять горстка монополий наживает миллионы, поддерживая диктаторские режимы в различных странах, называя их при этом нашими «друзьями», «первой линией обороны» и тому подобное. В действительности же их волнует только одно — прибыли… Может быть, я не смог доказать все это документально, однако выбрасывать на ветер двухлетний труд я тоже не намерен. Я не откажусь от своих планов только из-за того, что совет считает диссертацию с научной точки зрения неприемлемой. А для меня неприемлемо такое решение.

Вот это и требовалось узнать: готов ли ты примириться с поражением и отказаться от своих планов? Некоторые надеялись, что провал на защите отрезвит тебя, но я в это никогда не верил. Ты убежден в собственной правоте, а в таких случаях молодые люди не могут побороть искушение драться до конца. Придется принимать меры, чтобы тебя обезвредить.

Сент-Клер пристально посмотрел в глаза Питеру:

— Вы избрали не ту сферу деятельности и добиваетесь признания не у тех людей, которые смогли бы вас оценить по достоинству. Поищите это признание в другом месте. Скажем, там, где не требуется абсолютной достоверности и документального обоснования.

— Это где же?

— В вашей диссертации немало блестящих литературных находок. Почему бы вам не попробовать свои силы в беллетристике?

— Не понимаю вас.

— Попробуйте написать художественное произведение. Тогда никто не станет требовать от вас фактологической точности или исторической достоверности. Это будет не столь важно. — Сент-Клер снова подался вперед, не сводя глаз с Ченселора: — Напишите роман. Не исключено, что вас снова «не заметят», но по крайней мере у вас появится возможность высказаться. А продолжать делать то, что вы делаете сейчас, бессмысленно. Потеряете еще год, два, три. И ради чего? Право, напишите лучше книгу. Пусть ваша ярость найдет в ней выход, а потом станет ясно, что вам делать дальше.

Питер растерянно смотрел на дипломата.

— Книгу? — удивленно повторил он.

— Вот именно! Вернемся к примеру с неисправным карбюратором, хотя вас, возможно, коробит такая аналогия. — Сент-Клер устроился поудобнее в кресле. — Итак, мы установили, что вас не пугает чистый лист бумаги и вам совсем не трудно изложить на нем свои мысли. Родители всю жизнь занимались этим на ваших глазах. Попробуйте переделать свою работу, иначе изложить материал. Используйте другой подход, такой, при котором не потребуется одобрения научных кругов.

От неожиданности у Питера перехватило дыхание. Потрясенный словами Сент-Клера, он с трудом произнес:

— Роман? Ничего подобного мне не приходило в голову.

— А мне кажется, подсознательно вы готовились к этому. Во всяком случае, когда возникала необходимость, вы с удивительной легкостью домысливали события, мотивировали поступки людей и их отношение к происходящему. Местами ваша диссертация, честное слово, читается как захватывающая повесть. Правда, на мой взгляд, она слишком растянута, но для послеобеденного чтения в гамаке вполне годится. Итак, мой вам совет: отрегулируйте карбюратор, настройте его на другой режим работы. Пусть то, что у вас получится после переделки, будет дальше от реальной жизни, но кое-кому ваш новый труд доставит удовольствие. И найдутся люди, которые захотят вас понять. В научном мире таких людей вы не отыщете. Честно говоря, от них трудно требовать другого.

— Роман? Черт побери!

Мунро Сент-Клер улыбнулся, но в глазах его по-прежнему сквозила сдержанность.

Солнце опустилось за горизонт. Длинные тени легли на лужайку. Стоя у окна, Сент-Клер смотрел на университетский двор. Царившая в Парк-Форесте умиротворенность казалась неуместной в этом бурлящем мире.

Он собирался покинуть Парк-Форест. Его работа была кончена. Конечно, вся эта история могла бы завершиться успешнее, но на сегодняшний день и такой результат он считал вполне удовлетворительным. По крайней мере, в пределах теперешних своих возможностей.

Мунро Сент-Клер посмотрел на часы. С тех пор как пораженный Ченселор покинул его кабинет, прошло около часа. Старый дипломат подошел к столу, сел, снял телефонную трубку. Набрал код зоны — 202, потом еще семь цифр. Послышались два щелчка, затем напоминающий жалобный вой гудок. Любой непосвященный принял бы эти звуки за неисправность на линии. Однако Сент-Клер набрал следующие пять цифр. Снова послышался щелчок — связь сработала.

— «Инвер Брасс». Идет запись, — ответил голос с мягким бостонским акцентом, но ритм речи выдавал европейское происхождение говорящего.

— Говорит Браво. Соедините меня с Генезисом.

— Генезис в Англии, там уже глубокая ночь.

— Это не имеет значения. С ним можно связаться? Там, где он сейчас находится, есть спецсвязь?

— Да, если он еще в посольстве. Но возможно, он в Дорчестере. Тогда никаких гарантий против подслушивания.

— Дайте, пожалуйста, посольство.

На короткое время трубка замолчала: диспетчер подключался к линии посольства. Через три минуты раздался низкий голос, встревоженный и почтительный. Слышимость была такой, будто говоривший находился на соседней улице, а не за четыре тысячи миль от Парк-Фореста.

— Генезис слушает. Я уже собирался уходить. Что случилось?

— Все в порядке.

— Слава Богу!

— Защита провалилась. Я разъяснил членам ученого совета, разумеется конфиденциально, что диссертация — типичная радикальная чушь, что, одобрив ее, они станут посмешищем в университетских кругах. Они оказались весьма чувствительными к такого рода аргументам. Впрочем, чего можно ждать от посредственностей?

— Рад это слышать. — В Лондоне сделали паузу. — А как реагировал сам диссертант?

— Он убежден в своей правоте, а потому находится в смятенных чувствах. Впрочем, сдаваться он не намерен.

— Даже теперь?

— Да, но это уже не опасно. Идея написать роман явно запала ему в душу. Если понадобится, я помогу ему, сведу с нужными людьми. Однако, скорее всего, это не потребуется. У него богатое воображение, и, что еще важнее, он по-настоящему потрясен тем, что узнал, работая над диссертацией.

— Вы убеждены, что это наилучший выход?

— Безусловно. Иначе он бы продолжал исследование и стал искать новые, а вернее, раскапывать забытые факты. Я бы не хотел, чтобы он занялся этим в Кембридже или Беркли. Вероятно, и вы тоже.

— Конечно нет. К тому же если он напишет роман, то вряд ли кто-нибудь заинтересуется им, а тем более захочет его издать. Думаю, мы могли бы позаботиться об этом.

— Я бы советовал ни во что не вмешиваться, — предостерег Сент-Клер. — Если мы разозлим его еще больше, он наверняка попытается довести исследование до конца. Пусть все идет своим чередом. Тогда можно надеяться, что если Ченселор и напишет на основе диссертации роман, то это будет весьма дилетантская вещь, которую в лучшем случае издадут крошечным тиражом. Он выскажет все, что у него наболело, в результате появится заурядное чтиво с обычными намеками в адрес живых или уже умерших деятелей. Вмешательство же вызовет расспросы, а это не в наших интересах.

— Разумеется, вы правы, — ответили из Лондона. — Впрочем, вы всегда правы, Браво.

— Благодарю и до свидания, Генезис. Через несколько дней я уезжаю отсюда.

— И куда же вы направляетесь?

— Сам еще не знаю. Вероятно, обратно в Вермонт. В общем, куда-нибудь подальше, откуда не видно, что сейчас творится у нас в стране. Мне все это крайне не нравится.

— Тогда вам тем более нельзя терять с нами контакт, — посоветовали на другом конце провода.

— Наверное. А может быть, все дело в том, что я слишком стар?

— Вам нельзя исчезать. Надеюсь, вы это понимаете.

— Понимаю. Прощайте, Генезис.

Не дожидаясь ответного «до свидания», Сент-Клер положил трубку. Весь этот разговор вдруг стал ему неприятен, и продолжать его не хотелось.

«Инвер Брасс» была тайной организацией, созданной несколькими влиятельными людьми Америки. Свою задачу они видели прежде всего в том, чтобы защищать себя и некоторые социальные институты от нападок тех, кто упорно стремился копаться в прошлом. Хотя многое из того, что сегодня предавалось анафеме, сорок лет назад считалось правильным.

Диссертация Ченселора кое-кого напугала, а они, в свою очередь, напугали других и постарались внушить им, что этого ретивого молодого человека надо остановить. Никому не известный соискатель не имел права касаться проблем, которых даже сорок лет назад старались не затрагивать. А ведь тогда и время и условия были совсем другие.

В истории немало темных страниц. Однако в конечном счете за все приходится нести ответ. Всем. И «Инвер Брасс» не исключение. А потому Питеру Ченселору надо дать возможность излить свой гнев, но таким образом, чтобы это не имело катастрофических последствий.

Сент-Клер поднялся из-за стола и посмотрел на лежавшие на нем бумаги. Последние недели он постепенно очищал свой кабинет от всего, что могло бы напомнить о его присутствии. Так надо. Завтра его в Парк-Форесте уже не будет.

Он подошел к двери, машинально протянул руку к выключателю и вдруг осознал, что все это время стоял, ходил, сидел, думал в темноте.

Нью-Йорк таймс бук ревью

10 мая 1969 года, страница 3

«С первых страниц роман «Рейхстаг!» захватывает читателя и заставляет задуматься, хотя в книге много нелепостей, а некоторые из описываемых событий кажутся просто неправдоподобными. Молодой автор, Питер Ченселор, хочет уверить нас ни больше ни меньше как в том, что нацистская партия выросла в мощную политическую силу лишь благодаря финансовой помощи картеля международных банкиров — американских, английских, французских — и что делалось это, очевидно, с молчаливого одобрения правительств этих стран. Автор старается убедить нас в этом. Роман написан страстно, на одном дыхании. Его герои действуют столь темпераментно, что сразу обнажаются их сильные и слабые стороны. Но, пожалуй, это тот случай, когда более профессиональная манера письма могла бы только испортить впечатление. Автор пишет гневно, временами, вероятно, чересчур мелодраматично, однако роман читается легко. И в конце концов вы невольно задумываетесь: а что, если все это было на самом деле?»

Вашингтон пост бук уорлд

22 апреля 1970 года, страница 3

«В своем новом романе «Сараево!» Ченселор так же захватывающе воссоздает начало Первой мировой войны, как год назад он описал блицкриг фашистского фюрера.

Как известно, июльскому кризису 1914 года предшествовало убийство эрцгерцога Фердинанда, совершенное в июне того же года заговорщиком Гаврилой Принципом. Автор абстрагируется от всего второстепенного, и потому кажется, что описываемые им исторические события развиваются молниеносно. В книге нет ни одного положительного персонажа. Зло торжествует целиком и полностью.

Главный герой романа — англичанин, внедрившийся в подпольную сербскохорватскую организацию с мелодраматическим названием «Единство в смерти». Один за другим срывает автор покровы лжи с причин возникновения Первой мировой войны, которую распространяли спровоцировавшие ее политиканы из германского рейхстага, английского Форин Офис и французской палаты депутатов. Ченселор разоблачает марионеточную сущность этих деятелей, вскрывает тайные связи, существовавшие между промышленниками воюющих стран. Нечасто встречаются книги, в которых столь откровенно обсуждается странное совпадение интересов, казалось бы враждующих сторон.

В основе сюжета, мастером которого зарекомендовал себя Ченселор, лежит заговор. «Сараево!» читается очень легко. Книга с самого начала захватывает читателя и, безусловно, будет пользоваться еще большим успехом, чем первый роман Ченселора — «Рейхстаг!».

Лос-Анджелес таймс дейли ревью оф букс

2 апреля 1971 года, страница 20

«На сегодняшний день «Контрудар!», несомненно, лучшее произведение Ченселора, и это несмотря на то, что по непонятным нам причинам автор допускает грубейшую ошибку, которая в романе писателя такого класса кажется труднообъяснимой. Мы имеем в виду те хитроумные тайные операции, которые по воле автора Центральное разведывательное управление проводит в одном из университетских городков Новой Англии под предлогом борьбы с терроризмом некой иностранной державы. Мистеру Ченселору следовало бы знать, что устав ЦРУ, принятый в 1947 году, содержит специальный параграф, запрещающий ему осуществлять какие-либо операции внутри страны.

Но в целом «Контрудар!» — большая удача автора. В своих предыдущих книгах он проявил несомненный дар создавать произведения, в которых действие развивается настолько стремительно, что читатель едва успевает переворачивать страницы. Теперь к этому добавилась еще и глубина образов, чего не было в его первых романах.

Согласно отзывам тех, кто хорошо осведомлен в подобного рода делах, Ченселор прекрасно разбирается в вопросах, связанных с деятельностью контрразведки. Ошибка с ЦРУ не поколебала это мнение специалистов.

Ченселор раскрывает не только внутренний мир своих героев, но и профессиональные методы их работы. Для этого он ставит их в экстремальные ситуации, явно проводя параллель с теми расовыми беспорядками, которые несколько лет назад привели к серии убийств в Бостоне. Автор показал себя первоклассным романистом, способным совершенно по-новому взглянуть на хорошо известные события и благодаря этому сделать неожиданные, порой ошеломляющие выводы.

Сюжет романа довольно замысловат. Некий человек получает от Центрального разведывательного управления задание, к выполнению которого он явно не готов. Начинается тщательная тренировка. Но почему-то не делается ни малейших попыток помочь этому человеку преодолеть его основной недостаток, из-за которого может провалиться вся операция. Вскоре он начинает понимать, что это не случайно, что кто-то заинтересован в его гибели, что вся задуманная с его участием операция — это двойная игра, заговор в заговоре.

И снова, как и при чтении предыдущих книг Ченселора, мы невольно задаем себе вопрос: что, если все это было на самом деле? Неужели это могло случиться?»

Осень. Поля и леса Бакского округа напоминают безбрежный океан красок — желтых, зеленых, золотистых оттенков. Прислонившись к серебристому «континенталю», стоит Питер Ченселор. Его рука непринужденно лежит на плече стоящей рядом с ним молодой женщины. С тех пор как мы с ним расстались, он заметно пополнел. Резкие черты лица несколько смягчились и уже не отражают внутренних противоречий характера Питера…

Ченселор был полностью поглощен открывшимся перед ним видом на большой белый дом, к которому вела извилистая аллея, проложенная по отлогому склону холма. По обеим ее сторонам возвышалась белая изгородь.

Поглаживая лежавшую на ее плече руку Питера, женщина тоже смотрела не отрываясь на представший ее взору дом. Она была высокого роста, спадавшие волнами каштановые волосы обрамляли женственное и одновременно волевое лицо. Ее звали Кэтрин Лоуэлл.

— Все выглядит именно так, как ты говорил, — сказала она, крепко сжимая руку Питера. — Чудесное место, просто очаровательное!

— Если быть точным, — заметил Ченселор, — настоящий райский уголок.

— Мне кажется, ты не просто «заинтересован» в этом доме, а уже купил его. Разве я не права?

Питер утвердительно кивнул:

— У меня появился конкурент, банкир из Филадельфии. Он был готов сразу же подписать договор, так что мне пришлось решать все очень быстро. Если тебе дом не понравится, то, я уверен, банкир с удовольствием перекупит его у меня.

— Не говори глупостей, это великолепный дом.

— Но ты еще не была внутри.

— А мне и так все ясно.

— Ну, тогда я, пожалуй, покажу тебе его на обратном пути. К четвергу нынешние хозяева уже уедут. Для них самих лучше, если они не станут откладывать свой отъезд, потому что в пятницу из Вашингтона сюда доставят огромное количество материалов для моей новой книги.

— Документы?

— Двенадцать ящиков, прямо из правительственной типографии. Моргану пришлось нанять грузовик. Зато я получу все материалы Нюрнбергского процесса. Догадайся, как будет называться моя следующая книга?

— Представляю, как Тони Морган в своем любимом твидовом пиджаке мечется по кабинету, словно ополоумевший кот, — смеясь, сказала Кэтрин. — Натыкается на письменный стол и кричит с такой яростью, что пугает окружающих: «Я знаю, что надо делать! Мы назовем новую книгу не просто «Нюрнберг», а «Нюрнберг!». Восклицательный знак — вот чего не хватало!»

— Ты высмеиваешь священную особу моего издателя? — улыбнулся Питер.

— Нет, нет и еще раз нет. Если бы не эта особа, нам бы пришлось довольствоваться квартирой в пятиэтажке без лифта. А так мы стали владельцами дома, в котором не стыдно жить любому сквайру.

— И жене сквайра.

— И жене… — как эхо, повторила Кэтрин, сжимая руку Питера. — Кстати, о грузовиках. Разве в эти ворота не въедут в ближайшее время фургоны с мебелью?

— Видишь ли, — смущенно улыбнулся Ченселор, — мне пришлось купить дом с обстановкой. Все, кроме отдельных предметов, специально оговоренных в контракте. Дело в том, что бывшие владельцы уезжают на какие-то острова в Карибском море. Впрочем, если тебе что-то не понравится, можешь выбросить.

— Ах, ах! Какие мы важные!

— Но разве мы не богачи? — подделался под ее тон Ченселор. — Прошу без комментариев. Мой вопрос — риторический. Поехали. Скоро стемнеет, а нам почти три часа ехать по главной автостраде, а потом еще два с половиной часа в сторону.

Запрокинув голову, Кэтрин приблизила губы к лицу Питера:

— Чем ближе мы подъезжаем к дому твоих родителей, тем больше я волнуюсь. Скоро у меня появится нервный тик, и я превращусь в нечленораздельно бормочущую идиотку. Вообще-то мне казалось, что ритуал встречи с родителями вышел из моды лет десять назад.

— Тебе не казалось, когда я встречался с твоими стариками.

— Бога ради! Тогда все выглядело совсем иначе. Они были настолько потрясены, оказавшись в обществе знаменитости, что от тебя не требовалось никаких усилий, ты мог просто сидеть и упиваться сознанием важности собственной персоны.