Глаза Клеопатры Миронова Наталья

ГЛАВА 12

Вернувшись в Вильнюс, Никита поехал прямо в аэропорт. Его обуревали противоречивые чувства. Итак, Нина сидела в тюрьме. По ложному обвинению. Ее выпустили, потому что им ничего не удалось доказать. Так сказала Тамара. Да, но почему Нина ничего не сказала ему? Он же спрашивал, и не раз. Он же видел, что что-то есть! А она упорно молчала. Он же ей не какой-нибудь обсевок с поля! У них отношения. Весьма серьезные… во всяком случае, с его стороны. А она удрала, не сказав ни слова. Ну ничего, он все узнает.

Никита был страшно зол, но решил не устраивать сцены на вокзале. Месть подается к столу в холодном виде.

В аэропорту он сдал свою сумку в автоматическую камеру хранения и позвонил Бронюсу.

— Я лечу в Москву. Ты не мог бы при случае взять мою сумку в камере хранения и закинуть ее обратно в поселок?

— Без проблем. А что случилось? Нина с тобой?

— Нина едет поездом. Она боится самолетов.

— Вы что, поссорились? Извини, что лезу не в свое дело, но… она редкая девушка.

— Знаю. Нет, мы не ссорились… пока. Но мне надо кое-что выяснить у редкой девушки. Как только смогу, позвоню. И… знаешь, что еще? Не говори Нийоле. Я позвоню, как только что-то прояснится, — пообещал Никита. — Спасибо тебе за все.

— Все было так хорошо… — растерянно протянул Бронюс. — Ладно, только позвони обязательно.

— Обязательно.

Никита продиктовал другу номер ячейки и код, еще раз повторил, что это не срочно, что вещи можно забрать при случае, и они попрощались.

Перед самой посадкой Никита позвонил в Москву своему шоферу и попросил встретить его в аэропорту, но строго-настрого велел никому пока не сообщать, что он возвращается. Через полтора часа он был уже в Москве. А Нина все еще в Вильнюсе, подумал Никита. Дикость. Абсурд. Тут ему в голову пришла дикая, абсурдная мысль: а не могла ли Нина вернуться в поселок под Палангой? Нет, исключено. Хотела бы вернуться, взяла бы такси до Тракая, а не до Вильнюса. Тракай ближе к Паланге, и оттуда тоже ходят поезда. Она, конечно, где-то в Вильнюсе. Коротает время до поезда.

И все же для очистки совести Никита позвонил поселковому сторожу Юозасу и спросил, не возвращалась ли пани, что жила в коттедже пана Понизовского. Юозас ответил, что нет, не возвращалась. Никита бросил взгляд на часы. Рано он позвонил. Если Нине вздумалось вдруг вернуться в поселок под Палангой, она сейчас еще тащится в электричке, застревающей у каждого телеграфного столба, как ее Кузя. При мысли о Кузе у него защемило сердце. Вот уж кто точно ни в чем не виноват!

Да нет, не может быть, чтобы она вернулась в Палангу! Она же забрала все свои вещи, вспомнил Никита. Конечно, она едет в Москву. То есть еще не едет. Вечером отправится.

Шофер Леша ждал его.

— Домой, — сказал Никита. — И помни, ты меня не видел и не слышал.

Леша бросил на хозяина виноватый взгляд.

— С охраной приперся, — догадался Никита. — Надо было мне такси взять.

— Нельзя, Никита Игоревич. По инструкции не имею права!

— Ладно, пошли. Я без вещей. Что, все уже знают? Весь офис?

— Никак нет, Никита Игоревич, я только Рымареву сказал, а он сопровождение выделил, — оправдывался Леша. — Я ему говорил, что вы не хотите, чтоб на работе знали.

Рымарев Геннадий Борисович, генерал-полковник КГБ в отставке, был начальником службы безопасности финансово-промышленной группы «РосИнтел». Никита его не любил, — бабушка спустила бы с него семь шкур, довелись ей узнать, что он взял на работу кагэбэшника! — но очень уважал. Геннадий Борисович был профессионалом экстра-класса. Никите неприятно было это признавать, он предпочел бы думать, что все кагэбэшники только и умеют, что мастырить дела диссидентам да высасывать из пальца мнимые угрозы, чтобы оправдать собственное существование, но отрицать очевидное не стал, понимая, что на него работает специалист высшей категории. «На три метра под землей видит», — говорили о Рымареве сослуживцы.

Эти чувства — нелюбовь и уважение — были взаимными. Никита знал, что Рымареву было нелегко оставить государственную службу и перейти в частный сектор. Но он все-таки бросил в начале 90-х свою прогнившую контору, ушел в отставку, а поскольку семью как-то кормить надо было, нашел себе место в компании «РосИнтел» и быстро выдвинулся на руководящую должность. У «проклятых частников», к его удивлению, работа была организована честно и на редкость разумно, без бюрократических нелепостей, отравлявших ему жизнь на госслужбе, без подсидок, наушничества, интриг и стукачества. Правда, эти «вольняжки» ни аза не смыслили в безопасности. Рымарев, свирепый, как прусский фельдфебель, навел у них порядок и на дело рук своих взирал с гордостью.

В Литве Никита мог передвигаться свободно и без всякой охраны, там его никто не знал, кроме друзей, а он не любил «светиться». Он и в Москве не любил «светиться», но в Москве Геннадий Борисович требовал обязательного охранного сопровождения. Приходилось подчиняться.

Никита благополучно добрался до дому и Ду-сю застал врасплох.

— Никита Игоревич! — Она даже руками всплеснула. — Как же вы так? А у меня и не готово ничего, и обед не варила!

— Ни за что не поверю, Дусенька. Себе-то вы обед готовили? Вот и меня угостите.

На самом деле застать Дусю врасплох было невозможно. У нее всегда находилось в запасе что-нибудь вкусненькое. Из мотеля Никита уехал натощак и только в аэропорту перехватил чашку жидкого общепитовского кофе с казенным бутербродом. И теперь он готов был жевать шторы и грызть мебель.

— Картофельную запеканку будете?

Не бог весть какое блюдо — картофельная запеканка с мясом. Но Дуся готовила его изумительно, хотя и считала слишком скромным для хозяина. Ей нравилось, что тут и мясо, и гарнир — все вместе. «В одном флаконе», как говорилось в рекламе шампуня.

— Конечно, буду, — улыбнулся Никита, наблюдая за ее сложными умственными расчетами. Дусе всегда удавалось улучшить ему настроение.

— А как же без первого? У меня рассольник как раз кончился, я уж и кастрюлю вымыла…

— А вы налейте мне чаю покрепче в большую кружку, хорошо? Я с чаем съем.

Дуся сурово покачала головой. Она считала, что чай — это не первое, а так, вода одна. Никакой основательности.

— Может, какао сварить? — спросила она.

— Спасибо, не нужно. Лучше чаю. Я пойду к себе в кабинет, у меня работа срочная. Меня ни для кого нет.

Он ушел в кабинет и сел за компьютер. В Интернете Нины Нестеровой не оказалось. Это его не удивило. У нее не было собственного бизнеса, она была, как она сама выражалась, «наемным работником». Никита вызвал на экране карту Москвы и нашел Казарменный переулок. «Какое ужасное название!» — подумалось ему. Оказалось, что переулок находится совсем близко от него, в самом центре, у Покровки. Никита распечатал карту.

Дуся вкатила в кабинет столик на колесах. На столике дымилась огромная порция запеканки с грибной подливкой: Никита как-то раз сказал ей, что присутствие грибов автоматически повышает разряд любого блюда. Она запомнила и с тех пор всегда держала грибы наготове на всякий случай. Рядом с тарелкой возвышалась его любимая большая кружка с крышечкой, в которой чай долго не остывал.

— Я салатик порезала, — сказала Дуся.

— Спасибо, — кивнул Никита.

Он отыскал в Интернете Кристу Нильсен. Ему это ничего не давало, но он пробежал глазами сайт и внимательно вгляделся в фотографию пышнотелой платиновой блондинки, этакой постаревшей Мэрилин Монро. Потом отвернулся от компьютера и принялся за еду.

Свадьба Павла и Тамары состоялась первого июня: Тамара не хотела выходить замуж в мае. «А то потом всю жизнь маяться будем», — объясняла она. Свадьба была первого июня, и Нины на ней не было. Значит, она еще была в своей «командировке»? Как ловко она тогда ушла от ответа, вспомнил Никита. Про соседку начала рассказывать… Стало быть, первого она еще была в тюрьме. А уже шестого появилась в поселке под Палангой. Ночь ехала в поезде. Значит, где-то в этом кратком промежутке… Ну, допустим, заграничный паспорт у нее был. За пару дней она получила визу. Хотя тут удивляться нечему: Никита знал, что Тамара работает в консульском отделе МИДа. Она и пробила подруге визу, это к бабке не ходить. Времени у нее было навалом. Затянула со свадьбой, вот и попала между двумя круизами. Пришлось ждать отплытия.

Никита все съел, допил чай и выкатил столик за дверь кабинета. Он терпеть не мог вида грязных тарелок и объедков. Оленька повсюду оставляла крошки печенья, огрызки яблок, а Дуся ходила и убирала за ней… «Не отвлекайся», — сказал себе Никита.

Интересно, был ли процесс. Он попробовал что-то узнать по Интернету и не узнал ничего. Бросил взгляд на часы. Четверть восьмого. Господи, Нина еще в Вильнюсе! Поезд отходит только после девяти. Где же она? Сидит в вокзальном буфете? С собакой не пустят. А может, она посадила Кузю в клетку? При одной мысли об этом Никите стало тошно. Он успел бы двадцать раз смотаться туда-сюда на самолете.

— Ладно, — сказал он самому себе, — посмотрим, когда поезд прибывает в Москву. Уж это нам точно под силу.

Поезд прибывал около девяти утра. Никита вспомнил, что ей надо проходить таможню. Кузю будут проверять на подлинность как ценный экспонат. А потом ей еще добираться до дому. Черт, он же совершенно ничего о ней не знает! Может, за ней кто-нибудь заедет, и ей не придется брать такси. Она много рассказывала о своем прошлом, а вот о настоящем — ничего. От Кристы Нильсен она ушла, значит, работает где-то еще. Да, она же говорила, что нашла другую работу, потому и ушла от Кристы. А может, после скандала с фотографией ее туда не взяли? А как быть с арестом? С двухмесячным отсутствием? Даже если взяли, может, она там уже не работает?

Черт, может, съездить завтра утром на вокзал? Нет, это неудачная мысль. Лучше застать ее дома. Она обязательно вернется домой, ей же надо оставить Кузю и чемодан.

Никита принял решение, и от этого ему стало немного легче. Он позвонил Рымареву и предупредил, что завтра на работу не выйдет, тем более что завтра пятница. Потом он еще немного поработал, просмотрел в Интернете новости и тут налетел на сюрприз. Три недели с лишним он был поглощен только Ниной, забросил все дела, что было ему совершенно не свойственно. Он даже телевизор не смотрел. Оказалось, что в Москве тем временем произошли знаменательные события.

Над его «благодетелем» сгустились тучи. Год назад «благодетель» помог разрушить одну крупную частную компанию. По его депутатскому запросу (бабушка сказала бы «доносу») было заведено судебное дело, и в результате активы компании попали «в руки государства». Сработано было грубо, топорно, вышел международный скандал. «Благодетель» отмахнулся от последствий, хотя Никита его предупреждал, что зря он лезет в это дело, получил свой «откат», но потом впал в немилость у тех самых людей, ради которых старался. Под него начали копать. Вспомнили еще одно скандальное дело, более давнее. И вот теперь в одной из столичных газет корреспондент-киллер, из тех, кого называют «сливными бачками», опубликовал о нем разоблачительную статью с распечаткой телефонного разговора.

«Благодетель» почел за благо на время ретироваться. Он разыграл покушение на себя и теперь отлеживался в больнице. Никита не сомневался, что покушение сымитировано, как не сомневался и в том, что «благодетель» и на этот раз вывернется, но все-таки ощутил некоторое злорадство. Пусть покрутится, мерзавец. Хотя… покушение наверняка свалят на бывших владельцев разгромленной компании, и кому-нибудь из них, подумал Никита, придется сесть.

Он прочел несколько аналитических статей и решил, что пора подводить черту. Все тело ломило от нервного напряжения, головная боль, начавшаяся еще утром, во время разговора с Павлом и Тамарой, так и не прошла. Выключив компьютер, Никита отправился в спортзал, оборудованный в одной из комнат его огромной квартиры. Он сделал пробежку на дорожке, двадцать раз выжал штангу в положении лежа, покачался на других тренажерах и почувствовал себя лучше. После разминки он понежился в джакузи и вышел из ванной другим человеком. Но заснуть толком ему так и не удалось. Всю ночь он проворочался с боку на бок, вспоминая Нину, воображая, как она едет в поезде, и сочиняя в уме свой завтрашний разговор с ней.

На следующее утро Никита проснулся слишком поздно, с тяжелой головой. Настроение опять испортилось. Он хмуро проглотил завтрак, взглянул на часы. Она должна была уже приехать. Он позвонил на вокзал, и ему подтвердили, что вильнюсский поезд пришел без опоздания. Тогда он вызвал из гаража машину. С сопровождением. Подавись, Рымарев.

Это было опрометчивое решение. Машина застревала в пробках на каждом шагу, проще было пешком дойти. Наконец обе машины свернули в Казарменный переулок. По обеим сторонам тянулись приземистые и мрачные здания казарм, выстроенных еще в восемнадцатом веке. Чтобы лопасть к дому три, пришлось въехать в арку. За ней располагался дворик, посреди которого и стоял дом три — кургузый старорежимный особнячок, соединенный арочными перемычками еще с какими-то строениями. Охранники обошли вокруг дома и проверили единственный подъезд. Все это время Никита сидел в своей машине и маялся. Ему казалось, что Нина может увидеть его в окно, если у нее окна выходят на эту сторону. Но вот охрана дала ему «добро», он вылез из машины и вошел в подъезд.

Квартира два была на первом этаже. Никита изумленно изучал дверной звонок с… Он насчитал пять дощечек с указаниями, кому и как звонить. До сих пор Никита видел такие вещи только в кино. Нет, видел, конечно, когда расселяли дом, в котором он теперь жил, но всю работу по устройству прежних жильцов проделали нанятые им риелторы. Потом в доме сделали капитальный ремонт, заменили старые деревянные перекрытия, он пришел уже почти на готовенькое, когда надо было решать насчет внутренней планировки и отделки.

«Нестеровой два звонка», — прочитал Никита. Нина говорила, что Маклаков выселил ее с матерью в коммуналку, но ему и в голову не приходило, что она может жить здесь до сих пор. «Я на квартиру копила, — вспомнил он, — все пришлось отдать». Значит, и тут Оленька подгадила. Да нет, чепуха, что она могла скопить своим рукоделием? Уж точно не на квартиру в Москве.

Никита позвонил в дверь. Нина открыла, и ему с порога ударил в нос неописуемый запах коммуналки, запах, в котором смешалось все: и кухня, и туалет, и дезинфекция. Он даже не сразу ответил на вопрос Нины:

— Как ты меня нашел?

— Можно войти?

Она отступила на шаг, пропуская его в полутемную прихожую, где на стене, прямо как в фильме «Покровские ворота», висел допотопный черный телефон. Нина прошла вперед, свернула налево в узенький, совсем темный коридорчик и толкнула какую-то дверь. Никита, ошеломленный множеством дверей, вошел следом за ней в довольно большую комнату с двумя симметричными окнами в противоположной от двери стене. Он машинально отметил, что окна выходят не туда, где он оставил машину, хотя и с противоположной стороны тоже открывался вид на двор.

Кузя приветливо залаял и завилял хвостом, прыгая вокруг него. Никита присел и погладил собачку.

— Как ты меня нашел? — повторила Нина.

— Мне Тамара сказала.

— Этого не может быть. Она же в круизе!

— Телефон и там работает. И вообще, вопросы буду задавать я. Почему ты сбежала?

— Я просто уехала.

— Не сказав мне ни слова?

— Я думала, ты поймешь.

— А я, тупой, не понял. Почему ты сбежала? — повторил Никита. — Вот так, в один миг? Ни здрасьте, ни до свиданья?

Она метнула на него свой алмазный взгляд.

— А что, собственно, произошло? У нас с тобой был курортный роман, а они, как известно, славятся своей прочностью. И вот теперь ты являешься сюда и…

В эту минуту Никита готов был ее убить.

— Ты такая же бессовестная дрянь, как моя бывшая жена! Нет, хуже, она хоть в постели была хороша. А ты номер отбываешь, как шлюха. Только шлюхи боятся оргазмов! — в бешенстве выкрикнул Никита.

Он все-таки высказал ей что хотел, но удовлетворение оказалось секундным.

— Не нравится? Дверь вон там. — Нина указала рукой ему за спину.

Никита повернулся и вышел, хлопнув тяжелой, выкрашенной в коричневато-рыжий цвет дверью, стремительно пересек коридорчик и прихожую. Он никак не мог совладать с примитивным замком, долго дергал на себя дверь, не соображая, в какую сторону она открывается. Подошла какая-то бабка и открыла ему.

А Нина как стояла возле дивана, на котором разбирала привезенные из поездки вещи, так и повалилась прямо на них, приминая платья и блузки. Она лежала, бессмысленно уставившись в спинку дивана, и у нее не было даже сил закрыть глаза. На нее как будто рухнула стена. Слез не было, мыслей не было, одна лишь черная пустота. Нина не слышала, как жалобно и испуганно заскулил Кузя, не шевельнулась, когда он вспрыгнул на диван — обычно ему это категорически запрещалось, но он прекрасно понял, что сейчас исключительный случай, — и просунул холодный влажный нос ей под ладонь. Стена давила на нее, ей казалось, что она пролежит так до скончания века. Вот так, наверное, чувствовала себя ее мать после тяжелого запоя: это была единственная связная мысль, пришедшая ей в голову.

Нет, мысли были. Они появились через некоторое время, заползли в голову черными змеями и стали мучительно ворочаться в ней, тяжелые, как жернова.

Он разозлился… Конечно, он разозлился, она же на это и рассчитывала. Но она надеялась, что он плюнет, проклянет и забудет, а он поехал за ней, разыскал ее… Что теперь делать? Он никогда не поймет. Да и нельзя ему рассказывать. Нет, он ушел. Больше он не вернется. Теперь уж точно не вернется.

Она не знала, сколько времени прошло, не слышала бесконечных звонков в дверь и злобного крика открывшей наконец соседки: «К Нестеровой два звонка!» Кузя соскочил с дивана и с лаем бросился к двери. Постучали, но Нина все воспринимала отстраненно, звуки доносились до нее как сквозь толщу воды. Кузя вернулся, снова вскочил на диван и начал тыкаться в нее носом. Пришлось вылезать из-под упавшей стены. Нина с трудом распрямилась, повернулась к двери и увидела вдвигающийся в комнату сноп цветов. Из-под охапки роз виднелись только ноги, ну и руки, еле удерживающие этот ворох.

И розы были не привозные — холодные, грубые, анилиново-яркие, словно слепленные из воска, а подмосковные — мелкие, но живые, нежные, душистые… Такие, как она любила.

— Ты с ума сошел, — растерянно заговорила она, еле ворочая языком. В голове все еще гудело, как в колоколе. — Ну куда столько цветов? Мне их и ставить некуда…

— Да бог с ними, с цветами, — отозвался Никита и бросил розы прямо на пол. — Прости меня. Я черт знает что тебе наговорил…

— Это я виновата… Сбежала, как последняя трусиха… Но я надеялась, что ты поймешь… Глупо было надеяться… Погоди, я поставлю цветы в воду. Кузя, фу! Он может пораниться, — пояснила Нина и скрылась за дверью.

В ее отсутствие Никита осмотрел комнату. Здесь стоял круглый стол, платяной шкаф в углу, а рядом с ним большой старинный резной буфет. В другом углу — холодильник. У противоположной стены — диван со спинкой. Телевизор на подвесной полке. Ему понравился только паркет: квадратные дубовые плашки. Он никогда таких раньше не видел. И буфет был хорош: настоящая антикварная вещь.

За стеклом на одной из полок стояла фотография в рамочке. Никита пригляделся. Издалека женщину на фотографии можно было принять за Нину: худощавая, черноволосая, с такими же острыми скулами и впадинками на щеках. Но стояла она, понял Никита, всмотревшись внимательно, у подножия знаменитой одесской лестницы. И лицо у нее было совсем другое — грубоватое, заурядно-смазливое личико этакой разбитной черноморочки с густыми черными бровями.

Нина вернулась с эмалированным ведром, собрала розы и поставила их в воду.

— Я не знал, что ты все еще здесь живешь, — признался Никита.

— Где это «здесь»?

— В коммунальной квартире.

— А где ж мне еще жить? Нет, я копила на квартиру, сделала взнос, а компания прогорела… Мы надеялись, что нас расселят, но, похоже, о нашем доме все забыли. Одна моя соседка еще при советской власти третьего ребенка родила, чтобы ей квартиру дали, и вот, ее сын уже в армии, а она до сих пор здесь живет.

Никита решил задать сразу самый главный вопрос. Как только Нина подобрала все розы и распрямилась, он обнял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— За что ты сидела в тюрьме?

Лицо Нины помертвело. Она высвободилась.

— Откуда ты знаешь?

— Тамара сказала.

— Тамара не могла тебе сказать. Она сама ничего не знает.

— Она знает, что ты была в тюрьме. Я спросил, почему тебя не было на свадьбе, и она мне сказала.

— Она обещала никому не говорить, — глухо пробормотала Нина. — Вы что, ее пытали?

— Физически — нет, но Павел адвокат, хоть и корпоративный. Он умеет добывать информацию. Ты не сердись на нее, — добавил Никита, — она держалась стойко. Хочешь, позвоним ей?

— Хватит с нее звонков. Ты и так испортил ей медовый месяц.

— Ничего, переживет. Вернемся к нашим баранам. За что тебя посадили?

— Я не хочу об этом говорить.

— Ну, это понятно. Но сказать придется. Я же не из любопытства спрашиваю.

— Никита, ты не понимаешь. Я не могу рассказать, это опасно. Я, может, до сих пор жива только потому, что никому ничего не рассказывала.

— А может, потому что сразу из тюрьмы за границу уехала? — строго спросил Никита. Он снова обнял ее и усадил на диван. — Колись давай.

Нина яростно замотала головой:

— Нет.

Он обхватил ее лицо ладонями.

— Ты поэтому сбежала от меня?

— В том числе.

— Ладно, об остальном мы после поговорим. А сейчас рассказывай, что произошло. Тамара сказала, что тебя подставили. Кто подставил? За что? Пароли, явки, адреса. Все выкладывай.

— Да пойми же ты, не могу я тебя вмешивать! — рассердилась Нина. — Это мерзкая и грязная история, но она уже закончилась. Я положила ей конец. Сама. И давай не будем ее ворошить.

— Нет, будем. — Никита схватил ее запястья и крепко сжал. — Послушай, я все равно узнаю правду. Не мытьем, так катаньем. Если ты мне не скажешь, я подключу к этому делу свою службу безопасности.

— У тебя есть служба безопасности? — растерялась Нина.

— Ясное дело, есть. Начальник — зверь. На три метра под землей видит. Он все раскопает.

Нина упрямо высвободила руки и встала.

— Знаешь, я не могу общаться на равных с человеком, у которого есть своя служба безопасности.

— Опоздала. — Никите тоже пришлось встать. — Мы с тобой общались на равных целый месяц. И я собираюсь и впредь продолжать в том же духе. Ты здесь больше не останешься ни дня.

— Не командуй.

— Ты здесь больше не останешься, — повторил Никита. — А теперь давай рассказывай.

— Ну почему я всегда тебя слушаю? — с досадой пробормотала Нина.

— Это я тебя слушаю. Начинай.

Но Нине трудно было начать. Он видел, как судорога прошла по ее тонкому лицу. Она принялась убирать в шкаф выложенные из чемодана вещи.

— Сядь поудобнее, — сказала она, освободив диван. — Я, пожалуй, кофе сварю. Рассказ будет долгий. Ты можешь налить воды в чайник? — На лице у Никиты невольно отразился ужас, и Нина улыбнулась — впервые за это утро. — Можно в ванной, если там не занято. Дверь напротив.

Никита взял у нее электрический чайник. Возвращаясь в квартиру, он невольно заглянул в кухню, где стояли две плиты и несколько грубо сколоченных столиков с табуретками, и ему стало страшно. Конечно, где-нибудь в глубинке люди живут еще хуже, но Нина, его Нина, его «загадочная леди», не должна так жить.

Ванная поразила его даже больше, чем кухня. Она была заставлена тазами и ведрами, душа не было вообще, покрутив краны, Никита убедился, что идет только холодная вода. Даже газовой колонки не было. «Мы с мамой оказались в коммуналке без горячей воды». Так, кажется, она сказала. Значит, все эти годы…

Наполнив чайник, Никита вернулся в комнату, где уже весело жужжала кофемолка.

— Где ты собираешься варить кофе? — спросил он.

— Здесь, а что?

— Я хотел сказать, если в кухне, то не стоит.

— С таким подходом я бы уже давно умерла. Я без кофе жить не могу. Но у меня тут плитка есть, видишь?

На широкой буфетной стойке стояла печка — не СВЧ, а инфракрасная печка с электрической конфоркой наверху. У Никиты такая была на даче, но он прекрасно понимал, зачем Нина держит ее в московской квартире. В такую кухню лишний раз не выйдешь.

— Все не так страшно. — Она словно угадывала его мысли. — И потом, я привыкла.

— Теперь будешь отвыкать.

— Не командуй, — в третий раз повторила Нина.

Она высыпала смолотый кофе в турку, залила водой из чайника и водрузила на конфорку. Пока кофе закипал, Нина достала из буфета две чашки, поставила на стол.

— У меня еды почти нет. Я не могла ничего купить с чемоданом и Кузей на руках.

— Без проблем, — отозвался Никита. — Сейчас кого-нибудь из ребят сгоняю.

— Каких ребят?

— Охранников. Я по Москве без охраны не езжу.

— Знала бы… — сердито начала Нина.

— Брось. Это не роскошь, а насущная необходимость. Тебе самой сейчас охрана не помешает. Ну, давай рассказывай. Я только скажу ребятам, чтобы купили что-нибудь…

— Не надо, — остановила его Нина. — У меня есть банка консервированных сосисок. Но хлеба нет. Будешь?

— Буду. И можно без хлеба, как говорил Винни-Пух. Давай нож, я открою, — предложил Никита, когда она достала банку из холодильника.

Он открыл банку, Нина подогрела тонкие копченые сосиски в их собственном бульоне на конфорке своей плитки и выложила на тарелки. Они сели у круглого обеденного стола.

— Ну? — спросил Никита.

— Сперва я должна тебя кое о чем предупредить, — мучительно волнуясь, начала Нина. — Я считаю гомофобию разновидностью фашизма, и если у тебя есть предубеждение против геев, тогда нет смысла рассказывать.

Такого поворота Никита не ожидал.

— Это история про гомосексуалистов?

— Да. В мире моды гомосексуалистов много, у них очень развито эстетическое чувство. И я считаю, что Бог создал всех людей, в том числе и нетрадиционной ориентации. Они не виноваты, что они такие. Среди них попадаются милейшие люди… У меня есть друзья, и с ними очень приятно общаться. Они видят в женщине личность, а не сексуальный объект…

— Это камешек в мой огород? — перебил ее Никита.

Нина только отмахнулась.

— Я хотела бы услышать…

— Как я отношусь к геям? Я к ним не отношусь.

— Не остри, — рассердилась Нина. — Мне важно знать.

— Мне все равно, кто с кем спит, — сказал Никита. — А теперь, когда мы расписались в нашей политкорректности, расскажи, что с тобой случилось.

ГЛАВА 13

— Я уволилась от Кристы Нильсен и пошла работать в другое ателье.

— Я думал, тебя не взяли, — вставил Никита. — Ну из-за того скандала с фотографией.

— Нет, меня взяли. В Дом моды Валерия Щеголькова. Это крупная фирма, не чета Кристе. У них собственное производство, швейная фабрика в Ивантеевке, большой штат. Валерий Щегольков — гей. Правда, он-то как раз человек не очень приятный. Истеричный, мнительный, завистливый… Но не это важно. У нас было разделение труда: он делает «эксклюзив», модели высокой моды, а все остальные работают в области готового платья. Меня это устраивало. Мы с ним почти не сталкивались. Я проработала у него четыре с лишним года.

— Но потом что-то случилось, — подсказал Никита, когда она умолкла надолго.

— Да. Оказалось, что у него есть тайный партнер. Я еще гадала: откуда такие деньги? Такой размах? Лучше бы я не знала. Только ты не подумай, — торопливо добавила Нина, — я за ним не шпионила и ничего не вынюхивала. Это вышло совершенно случайно. Так глупо… Из-за такой бабской ерунды…

Увидев слезы у нее на глазах, Никита встал из-за стола, обнял ее за плечи и увел на диван. Кузя подбежал и положил передние лапы ей на колени. Она привычным жестом взяла его на руки.

— Что же все-таки произошло? — спросил Никита.

— Как-то раз — это было в середине апреля — я задержалась на работе. Хотела доработать один фасон, с ложным жакетом.

— Сложным?

— С, — Нина сделала нарочитую паузу, — ложным. Пишется раздельно. Это сложно объяснить. Пишется слитно. — Она нахмурилась. — Но я должна тебе рассказать, как у нас там все устроено, иначе не поймешь. Особняк двухэтажный на Покровке. На первом этаже демонстрационный зал с подиумом, и к нему примыкает раздевалка для манекенщиц. Оба помещения — без окон. Только искусственное освещение.

— Почему? — спросил Никита. Ему показалось, что она ждет вопроса.

— Чтобы не подглядывали. В мире моды процветает шпионаж. Все передирают друг у друга фасоны. Криста Нильсен до сих пор использует мои эскизы. Они у нее остались, когда я уволилась. И конкуренция ломовая. Один несанкционированный снимок в газете перед показом может погубить всю коллекцию. Ну, про несанкционированные снимки я тебе уже рассказывала.

— Что дальше?

— Еще на первом этаже приемная самого Щеголькова, его мастерская, где он творит свои шедевры, складское помещение и в самом торце служебная дверь. Через нее завозят ткани, аксессуары, оборудование. Там есть служебная лестница на второй этаж. Торец глухой, окон нет. Выходит в такой же глухой двор. А на втором этаже сидим мы — «черная Африка».

— «Черная Африка»? — невольно улыбнулся Никита.

— Простые служащие. Модельеры готового платья и швейный цех.

— Погоди, ты же говорила, у него фабрика в Ивантеевке.