Глаза Клеопатры Миронова Наталья

— В Ивантеевке шьют то, что потом продается в магазинах… Да, я забыла сказать: свои магазины у него тоже есть. Целая сеть. А модели, по которым потом будут шить в Ивантеевке, и весь «эксклюзив» шьют здесь, на месте.

— Понял, — кивнул Никита. — Дальше.

— Я работала на втором этаже. В тот день все ушли, а я осталась. Придумала оригинальный фасон, вот и хотелось довести его до ума, пока идея свежа в голове. А когда закончила… У меня все тело затекло. Я зацепилась за стул и порвала колготки. Было уже довольно тепло, я была в юбке и в жакете. Не хотелось идти домой в рваных чулках. Я оделась, свет погасила и спустилась по черной лестнице на первый этаж. Пошла в раздевалку для манекенщиц: там всегда есть запас колготок. Вошла, зажгла свет, ищу подходящую пару. Думала, в здании никого нет, и вдруг слышу голоса. На повышенных тонах. Ссора, понимаешь?

Нина, хмуря брови, откинулась на спинку дивана. Прошло три месяца, но голоса ссорившихся мужчин, отвратительные подробности их размолвки, врезались ей в память.

Один голос, несомненно, принадлежал Щеголькову.

— Ты совсем охренел? — говорил он. — Чего ты сюда приперся?

Как ни странно, второй голос — низкий, грубоватый, с характерным бульканьем — тоже показался ей знакомым.

— Не ори, — говорил этот голос, — я что, по-твоему, пальцем деланный? Никто меня не видел. Свет нигде не горит, только у тебя, я проверил. А ты что себе позволяешь? Забыл, откуда ноги растут, мать твою? Так я напомню. На мои деньги шикуешь. Вся эта шарашка на мои деньги куплена. Вот обрежу тебе финансы по самое не балуй, посмотрим, что ты тогда запоешь.

— Что ты ко мне цепляешься? Мужлан! — отвечал плаксивый тонкий голос Щеголькова. — Я сам деньги зарабатываю! Сам! А ты с меня свою долю имеешь! И нечего меня попрекать!

— Сам? — басил первый голос. — Ты вспомни, из какого дерьма я тебя вытащил, сопляк! А теперь гуляешь? Да я тебя надвое порву, засранец! И не юли, тебя видели вчера в «Кенгуру» с этим спидоносом!

Он назвал какую-то фамилию или кличку, Нина не разобрала.

— Я что, в клуб не могу сходить? Ты хотел, чтоб я дома сидел, да? Чтоб сидел и ждал, пока ты удостоишь? Мы видимся, когда тебе удобно, а не когда мне хочется! И не был я с Жоржем, все ты врешь!

Нина тем временем схватила первую попавшуюся пару колготок и торопливо переоделась. Ей хотелось поскорее уйти. Увы, в тот самый миг, когда она открыла глухую притертую дверь раздевалки, открылась и дверь напротив. Они столкнулись лоб в лоб: она и двое мужчин. Не только голос, но и лицо второго было ей знакомо. Она часто видела его по телевизору, вспомнила Нина, в новостях и в политических ток-шоу. Вот только фамилию она забыла.

Он остолбенел, увидев ее. Они оба остолбенели. Нина стремительно проскользнула к парадному выходу. На душе у нее было тревожно. Но она успела выйти из здания, прежде чем мужчины опомнились.

— Кто это был? — спросил Никита.

— В том-то и фишка, что я никак не могла вспомнить. Я политикой не интересуюсь, из всех политиков по фамилии знаю одного Жириновского, — виновато улыбнулась Нина. — Но это был не он.

— Ладно, рассказывай дальше.

— На следующий день я пришла на работу как обычно. Щеголькова не видела, поднялась к себе наверх. День был суматошный, примерки, беготня… Ко мне зашла моя подруга, манекенщица Юля. Я показала ей свой новый фасон. И вдруг входят два милиционера и требуют, чтобы я предъявила содержимое сумки. Я растерялась. Юля спрашивает: «На каком основании?» А они говорят: «По обоснованному подозрению». Мы долго препирались, потом мне это надоело, я смела все со стола, раскрыла сумку и вытряхнула содержимое на стол. Я была уверена, что мне нечего скрывать. И там, среди моих вещей… — Голос у нее дрогнул. — Там была упаковка героина. Сто граммов, как потом выяснилось. Впрочем, они заранее все знали. И что героин, и что сто граммов.

— Топорная работа, — согласился Никита. — А кто мог его подкинуть? Есть мысли?

— Да кто угодно мог, — отмахнулась Нина. — Это дело техники.

— А это не могла быть твоя подруга-манекенщица?

— С чего ты взял?

— Просто подумал… Манекенщицы часто балуются наркотиками, чтобы держать себя в форме. Наркотики отбивают аппетит.

Нина не раздумывала ни секунды.

— Только не Юля! — воскликнула она с жаром. — Она дралась за меня, как львица! Ей не нужны наркотики, чтобы держать себя в форме.

— Ладно, извини. Рассказывай дальше.

— Я была как в тумане…

На самом деле ее состояние больше напоминало контузию. Если бы не Юля, ее так и увели бы прямо с работы. Юля сказала, что обыск проводится без понятых и что они не имеют права без ордера. Милиционеры — лейтенант и сержант — держались нагло и всячески пытались запугать Нину.

— Пошли, девушка, — говорил лейтенант, — чего резину тянуть? Попалась — придется отвечать. Тут сто граммов неразбодяженного герыча, так что семера тебе ломится, это как пить дать.

Вот тогда Нина и услышала впервые эти омерзительные слова, которые впоследствии ей приходилось слышать не раз: «неразбодяженный героин». Поначалу она даже не сообразила, что это означает «неразбавленный».

— А чего не чирик? — весело подхватил сержант, обращаясь к напарнику, но не сводя глаз с Нины.

— Ну, по первоходу реально дадут семеру, — авторитетно объяснял лейтенант. — Если других дел нет.

— А откуда вы знаете, что это героин? — вмешалась Юля. — И что здесь сто граммов?

— Ты, девуля, поработай с мое, тоже будешь много знать.

— Куда вы ее ведете? — потребовала Юля.

— В изолятор, шоколадка моя. В изолятор временного содержания номер шесть. Пока на двое суток, а там…

Тут Нина вышла из своей комы.

— О боже, Кузя! Я… мне надо сбегать домой. Это тут рядом.

— Обойдешься, — отрезал лейтенант.

— Вы не понимаете! У меня собака, она там умрет от голода! — Нина попыталась взять со стола ключи, но сержант перехватил ее руку.

— Эт-те-те-те-те! Ишь шустрая какая!

— Вы не имеете права, — опять вмешалась Юля. — Еще не доказано, что это ее героин. Его подбросили. И вы это прекрасно знаете.

— Ну, это ты размечталась, девка. Кто ж тебе за так чистого герыча подбросит? Знаешь, сколько тут доз? Знаешь, сколько это стоит?

— Я знаю одно, — не сдавалась Юля. — Даже при задержании на двое суток человек имеет право взять с собой зубную щетку и смену белья. И позаботиться о своей собаке.

Милиционерам до смерти не хотелось тащиться к ней домой, им нужно было сломить ее, а брошенная в запертой квартире собака давала дополнительный рычаг давления.

— Вот ты нам чистосердечное подпиши, тогда и собачкой займемся, — предложил лейтенант.

— Ничего я подписывать не буду. А вы не хотите устроить обыск у меня дома? — спросила Нина. — Может, еще что найдете.

Стражи порядка переглянулись и нехотя согласились.

— Я пойду с тобой, — сказала Юля. — Заберу Кузю.

Милиционеры хотели было протестовать, но Нина объяснила, что живет в коммунальной квартире и соседи поднимут шум, если собака будет им мешать.

Никакого обыска они и не думали делать, просто стояли посреди комнаты и глазели по сторонам, пока Нина трясущимися руками собирала свои и Кузины вещи. Их внимание привлек только собачий корм: вдруг в нем спрятаны наркотики? Юля швырнула им пакет и сказала, что купит новый. Они тотчас же утратили к нему всякий интерес.

— Куда вы ее везете? — снова спросила Юля.

— Да сказано же, в СИЗО.

— И где находится это СИЗО?

— В Печатниках.

— Я приду к тебе на свидание, — пообещала Юля.

— А вы, я извиняюсь, родственница? — с издевкой осведомился лейтенант. — Свидание дают только родственникам.

— Я буду носить передачи, — продолжала Юля. — И я найду тебе адвоката.

Нина поговорила с Кузей, велела ему вести себя хорошо и слушаться Юли. Он отчаянно вырывался, лаял, выл, огрызался, чуть не укусил сержанта, вздумавшего навести порядок, но в конце концов Юля унесла его.

А Нину отвезли в изолятор.

Она была в таком состоянии, что регистрацию, снятие отпечатков пальцев, унизительную процедуру личного досмотра перенесла как во сне. Настоящий шок настиг ее, когда она наконец переступила порог камеры. Все плыло у нее перед глазами: лица, стены, нары. Все казалось ей грязно-серым, словно и по лицам, и по стенам, и по нарам прошлась одна и та же половая тряпка. В воздухе висел грязно-серый туман. Ей что-то говорили, у нее что-то спрашивали, к ней подходили и бесцеремонно пялились на нее, заглядывали прямо в лицо, а она никак не могла сосредоточиться. Она принялась лихорадочно вспоминать все, что знала о тюрьме. Все, что когда-то читала или видела в кино.

«Главное, не показывать свой страх. Никому не верить. Вычислить «наседку»[9]. Держаться подальше от лесбиянок. Поладить со старшей по камере». Все эти мысли вихрем проносились у нее в голове, но она ни за что не могла зацепиться, стояла, как слепоглухонемая, не в силах вымолвить ни слова.

— Кончай базар! — донесся до нее чей-то властный голос. — Видите, девка первоходом, дайте хоть оклематься! А ты иди сюда, милая. Иди сюда.

Нина с трудом поняла, что это говорят ей. На непослушных, словно ватных ногах она подошла к грузной пожилой женщине, сидевшей на нижних нарах у окошка.

— Звать как? — спросила женщина.

Нина ответила.

— По какой статье?

— Меня задержали на двое суток. Мне еще не предъявили обвинения.

— Ты, девка, не финти, — рассердилась женщина. Видимо, она была тут старшей. — По приметам взяли или как?

— Мне подбросили наркотик, — сказала Нина.

— Подбросили? — недоверчиво протянула женщина. — Ты что, политическая?

— Нет.

«А ведь я, наверное, политическая, — вдруг подумала Нина. — Он же политик».

— Кто ж тебя так попалил? — продолжала расспросы женщина.

На этот вопрос Нина ответила честно:

— Я не знаю.

Она действительно никак не могла вспомнить его фамилию.

— Ладно, проверим. Сбрехала — пожалеешь. Манька, садись, пиши маляву.

Маленькая вертлявая женщина в косынке покорно села к столу.

— Чего писать-то?

— Пробить надо Нестерову. Дурь толкает или нет.

Маляву написали и отправили по веревочке через форточку.

— Ну а сама-то ты по жизни кто?

Тут Нина решила снизить свой статус. «Модельер» звучало бы слишком вычурно.

— Я портниха.

В конце концов, это тоже было правдой.

— Ну, стало быть, коллеги. Вон те нары занимай, — указала старшая на пустующие нижние нары ближе к двери.

— А прописку, прописку ей устроить! — взвизгнула одна из арестанток.

— Увянь, Поганка, дай вздохнуть человеку. А прописку устроим, не боись. Вот что, милая, дадим-ка мы тебе наряд вне очереди. Хату вымоешь.

Это был не вопрос, а приказ. Нина гордо выпрямилась. Задание не испугало ее. Недаром она всю жизнь прожила в коммунальной квартире, где жильцы по очереди убирали места общего пользования. Она умела отскребать грязь. Правда, у себя в квартире она работала в резиновых перчатках, а здесь пришлось голыми руками. Ногти «полетели» сразу. Нина о них не жалела. Отрастут. Главное, выбраться отсюда.

— Хорошо моешь, чисто, — одобрила старшая, когда она закончила уборку. — Да ты не обижайся, тут все на равных. В другой раз Поганка за тебя вымоет. Меня вот только освободили по старости моей. Ну да я полы в хате драила, когда ты еще пешком под стол ходила.

Нина выжила в тюрьме благодаря этой женщине. Звали ее Валентиной Степановной Телепневой, но в камере все называли ее просто бабой Валей. История ее была простая и страшная.

Муж бабы Вали, Борис Моисеевич Зенин, был цеховиком, директором швейной фабрики, на которой он организовал «левое» производство. Жена ему помогала. Правда, работала она не портнихой, хотя и назвала Нину коллегой, а бухгалтером. В 1976 году их арестовали вместе. Мужа Валентины Степановны приговорили к расстрелу, но он так и не сказал, где спрятал нажитые частным предпринимательством деньги. Другие цеховики на допросах торговались, пытались выкупить себе жизнь, сдавая понемногу. Правда, потом, выжав досуха, их все равно расстреливали. Зенин держался стойко: знал, что конец один. Приговор был приведен в исполнение. Валентину Степановну тоже долго таскали на допросы, но она твердила, что муж ей не доверял и, где деньги, она не знает. Ей дали десять лет. На зоне подсылали «наседок», устраивали провокации, угрожали, давили, всячески пытались сломать. Она отсидела «от звонка до звонка», так и не выдав своей тайны. Ни одна амнистия ее не коснулась.

Вышла она на свободу в 1986 году, в разгар перестройки, осмотрелась в новой жизни и пошла служить в один из первых кооперативов, возникавших тогда по всей стране. К деньгам не спешила: знала, что за ней следят. Только в 1992 году, когда сгинул прежний режим и следить за ней стало некому, баба Валя извлекла из нескольких хорошо продуманных тайников, разбросанных в разных местах, свои сокровища. Сберкнижки на предъявителя пришлось выкинуть, лежавшие на них деньги испарились. Но была в тайниках и валюта, было и золото.

Баба Валя была натурой деятельной. Как и Никита Скалон, она хотела от любой власти только одного: чтобы не мешали работать. Глядя, как появляются в российских магазинах диковинные товары — заморские ветчины и колбасы, мороженые и консервированные овощи, произведенные в Польше по французской лицензии, — она спрашивала себя: почему мы так не можем? Присмотрелась к нескольким фермерским хозяйствам в Подмосковье и предложила открыть коптильный цех.

Страна за прошедшие годы изменилась радикально, и в то же время поразительным образом все осталось по-прежнему. Баба Валя понимала, что бороться с начальством бесполезно, его надо подкупать. В этом деле она была гроссмейстером, и ее коптильный цех заработал, обогащая и саму бабу Валю, и фермеров, и целую стаю местных, районных и областных чиновников. Она открыла второй цех, выпускавший консервированные овощи, поставила на поток выращивание шампиньонов.

Были у нее и недоброжелатели. И первый среди них — директор совхоза, трансформированного в ассоциацию сельхозпроизводителей. Бывший совхоз пытался выживать рядом с фермерами. Шла тяжкая война на истощение — с поджогами, диверсиями и саботажем. Бабу Валю душили налогами, но она была хорошим бухгалтером и умела укрывать доходы. Вялотекущая война тянулась с переменным успехом тринадцать лет, но бывшему директору совхоза неожиданно повезло: один могучий московский чиновник сделал ему чрезвычайно выгодное предложение, сулившее не только быстрое обогащение, но и возможность свалить ненавистную бабу Валю.

Директор взял у московского бонзы через подконтрольный ему банк большой заем, якобы на развитие ассоциации сельхозпроизводителей. На самом деле они втихую поделили деньги. Львиная доля досталась москвичу, но и директор обижен не был, а ассоциация сельхозпроизводителей обанкротилась. Банк, а через него московский бонза завладел сельскохозяйственными угодьями, на которых хотел построить роскошный рекреационный комплекс с полями для гольфа. Но московскому воротиле нужна была вся земля бывшего совхоза, а часть земель, да притом самых ценных, примыкающих к берегу реки, задолго до этого отошла фермерам. И на фермерской земле стояли цеха бабы Вали.

На нее наехала налоговая. Те самые инспекторы, которым она годами платила дань, и все было шито-крыто, вдруг обнаружили страшные недоимки и нарушения финансовой отчетности. Предъявила претензии пожарная охрана, потом приехал представитель санэпидстанции и закрыл производство. И все вокруг, как по команде, вдруг перестали брать взятки, все сделались неподкупными и принципиальными.

Фермеры, у которых отнимали землю, поехали в Москву протестовать на Горбатом мосту, и баба Валя поехала с ними. От Белого дома их стала гнать милиция, и тут бабе Вале «пришили» сопротивление представителям власти и оскорбление действием.

Так она и оказалась в московском СИЗО номер шесть в Печатниках. В ходе следствия всплыла ее первая судимость, и, хотя она была давно погашена, хотя и статьи такой, как «частнопредпринимательская деятельность», в кодексе давно уже не было, это лыко тоже пошло в строку. Бабу Валю признали рецидивисткой. Новый удар судьбы она приняла стоически. Не роптала, не жаловалась, около года провела в СИЗО в ожидании суда, а суд все откладывался. Впрочем, спешить ей было некуда: предварительное заключение засчитывалось в срок, а что приговор будет обвинительным, она не сомневалась.

Свою историю баба Валя рассказала Нине много позже, а на первых порах велела ей думать, кто мог ее так подставить.

На второй день пребывания в тюрьме Нину вызвали к следователю. Он официально сообщил ей, что экспертиза установила состав найденного у нее вещества, оказавшегося чистым героином, и что ей предъявляется обвинение в хранении с целью распространения.

— А отпечатки моих пальцев на пакете найдены? — спросила Нина.

— А это неважно, — ответил следователь.

— Зачем же у меня брали отпечатки пальцев?

— Чтобы проверить, не было ли у вас прежних судимостей, приводов. Не фигурируют ли они еще в каком-нибудь деле.

— Они не фигурируют даже в этом деле. Я не прикасалась к этому пакету.

— Его изъяли из вашей сумки, — злорадно улыбаясь, напомнил следователь. — Вот протокол.

И он показал ей аккуратно оформленный протокол с подписями понятых, имена которых ей ничего не говорили.

— Но это неправда! — возмутилась Нина. — Не было никаких понятых! У меня есть свидетель.

— Можете вызвать его в суд. Хотя… не советую. Зачем вам впутывать свою приятельницу? Хотите, чтобы у нее были неприятности?

— Здесь нет моей подписи, — упрямо сказала Нина.

— Вот и подпишите.

— Нет, я эту филькину грамоту подписывать не буду.

— Как хотите. — И он вызвал конвой. — Сейчас мы поедем в суд, и вам установят меру пресечения.

То, что называлось залом заседания, показалось Нине таким же серым и грязным, как тюремная камера. Вся процедура не заняла и десяти минут. В качестве меры пресечения ей определили содержание под стражей. Самое сильное впечатление на нее произвела встреча с адвокатом. Она не сразу поняла, что это адвокат. Он присутствовал на слушании, но не произнес ни слова, пока Нина протестовала, рассказывала, вернее, пыталась рассказать судье, что протокол сфабрикован, что никаких понятых не было и что наркотик ей подбросили. Судья не стала ее слушать.

Ее увезли обратно в СИЗО, и там, в комнате для допросов, она встретилась с человеком, которого уже видела в зале суда, но не обратила на него никакого внимания. Внешность у него была ничем не примечательная, даже неприятная. Плечи узкие, а бедра широкие. Большой бултыхающийся живот. Модельеры назвали бы такую фигуру стекающей. Лицо бледное и помятое. «Потасканное», — подумала Нина.

Он представился адвокатом, но гораздо больше походил на следователя, чем сам следователь. Он заглядывал ей в глаза и говорил тихим, вкрадчивым голосом, говорил так проникновенно, так ласково, словно пытался внушить: «Я ж вам хочу помочь. Ради вас стараюсь. Но вы должны помочь себе сами». Он посоветовал ей во всем сознаться.

— Мне не в чем сознаваться, — возразила Нина. — Наркотик мне подбросили.

— Но, милая моя, хорошая моя, — он прижал руки к сердцу, — кто же вам поверит? Кто ж поверит, что вам подбросили неразбодяженный героин?

Опять это проклятое слово.

— Вы мой адвокат, — ответила Нина. — Вы должны мне верить.

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно кивнул он, — я вам верю. Но поймите, это совершенно неконструктивная линия защиты. Вам лучше во всем сознаться, а я вам по первоходке выкрою треху. Ничего страшного, года через полтора выйдете. А будете упрямиться, — пригрозил он, увидев, что Нина намерена спорить дальше, — получите десятку плюс штраф до пятисот тысяч.

— Мне нужен другой адвокат, — объявила Нина.

— Прекрасно. Это ваше право. А у вас есть знакомый адвокат?

У нее не было знакомого адвоката. Разве что Павел Понизовский, жених ее подруги, но он не работал по уголовным делам, да и не хотелось Нине его вмешивать. Она боялась подставить Тамару. Вдруг он ее бросит, если узнает, что ее подруга сидит в тюрьме за наркотики?

— Ну вот видите! — В глазах адвоката, как и у следователя, блеснуло злорадство.

— А вы уверены, что вы адвокат? — спросила вдруг Нина.

— В каком смысле? — опешил он.

— Ну, у вас есть удостоверение?

— Конечно. — Он показал ей удостоверение подмосковной адвокатской конторы со своей фотографией.

— А если я напишу жалобу в вашу контору, что вы плохо исполняете свои обязанности?

— Пишите! — Теперь он разозлился по-настоящему. — Я вам предлагаю единственно разумную линию защиты в ваших обстоятельствах! И заметьте, я вас защищаю бесплатно!

— А вот этого не надо! — одернула его Нина. — Я вполне в состоянии заплатить. Вытащите меня отсюда, и я заплачу, сколько скажете.

Он развел руками:

— Это не в моих силах. И никакой другой адвокат вам не поможет, уж вы мне поверьте. Не надо было попадаться. Подумайте пока над моими словами. А когда примете решение, дайте мне знать, и мы снова встретимся. Конвой!

Нину отвели в камеру. Она рассказала бабе Вале, что с ней было.

— Как его фамилия, адвоката этого?

— Соломахин.

Баба Валя повернулась к ней:

— Да, девка, плохи твои дела. Кого ж ты так разозлила?

— Вы его знаете? — оживилась Нина. — Этого адвоката?

— Да какой он, на хрен, адвокат! Сука легавая, вот он кто.

— Он мне удостоверение показывал!

— Наплевать и растереть, — отрезала баба Валя. — Подумаешь, «корочки»! На ментов он работает, твой Соломахин. Для тебя плохой знак. Кто-то сильно не хочет, чтобы ты отсюда вышла. Ну? Говори давай, кто тебя упечь-то хочет?

— Я не знаю, — упрямо повторила Нина. — Я оказалась не в то время не в том месте. Случайно услышала разговор.

— О чем базар был?

— О каких-то махинациях.

Это было почти правдой. Нина слышала, как незнакомец попрекал Щеголькова деньгами. Если это он стоял за Домом моды, значит, потратил огромные деньги. Деньги, за которые не смог бы отчитаться.

— Ну и дальше что? — нетерпеливо расспрашивала баба Валя. — Чего резину тянешь? Кто говорил-то? И с кем?

— Я этого человека не знаю, — еще раз повторила Нина. — А он думает, что знаю. Я слышала обрывок разговора, — торопливо объяснила она, увидев, что баба Валя хмурится. — Вышла и столкнулась с ними лицом к лицу. Один был мой работодатель, а второй… Я его мельком видела раньше по телевизору, но кто он такой, понятия не имею.

— Ничего, зато он имеет, — проворчала баба Валя.

— Что же мне теперь делать? — вздохнула Нина.

— Что делать? — насмешливо переспросила баба Валя. — Матчасть учить, вот что. Девка ты грамотная, можешь сама за себя в суде постоять. Другого адвоката тебе все равно не дадут.

— А разве я могу сама себя защищать на суде?

— По УПК имеешь права. Вот его и учи. Ну, чего смотришь? Уголовно-процессуальный кодекс. Возьми в библиотеке да учи. Как Писание учи.

— А мне выдадут? — засомневалась Нина.

— Ну, тебе, может, не выдадут, а мне выдадут. Завтра же запрошу, — пообещала баба Валя. — А ты думай. Вспоминай, может, что еще вспомнишь. Врага надо знать в лицо.

Время в тюрьме течет не так, как на воле. Оно тянется томительно медленно, так медленно, что хочется завизжать, забиться в припадке, стукнуться головой об стену, чтобы сдвинуть его с места. Кажется даже, что оно совсем не движется, висит в мутном воздухе тюремной камеры и зудит, как осенняя муха. А на самом деле оно пролетает мгновенно: не успеешь оглянуться, неделя прошла. Тюремная жизнь так однообразна, что воспоминаний не остается. Прошла неделя, а что было? Ничего. Выпала неделя из памяти, выпала из жизни.

Нина старалась не поддаваться этой отупляющей серости, читала Уголовно-процессуальный кодекс, который достала ей верная слову баба Валя, и упорно думала, припоминала до мельчайших подробностей, где она видела своего врага и как его зовут.

Начитавшись УПК, она потребовала новой встречи с адвокатом: баба Валя посоветовала до поры до времени от него не отказываться, а огорошить перед самым процессом.

Встретившись с Соломахиным, Нина попросила провести пару экспертиз. Во-первых, на отпечатки пальцев, которых не было на пакетике с героином, во-вторых, токсикологическую, чтобы доказать, что она не наркоманка.

— Зачем вам это нужно? — Соломахин поморщился, словно нечаянно хлебнул уксуса. — Отпечатки пальцев сами по себе ничего не доказывают.

— Знаю, мне уже следователь говорил. Но вы, если вы адвокат, должны хоть что-то делать.

Соломахин был страшно недоволен, что она трепыхается и на что-то там такое надеется, «качает права», но экспертизы заказал. Нина сдала кровь в тюремном лазарете, хотя Соломахин стращал ее возможным заражением. Результата пришлось ждать три недели. Впрочем, Нина не сомневалась, каким он будет.

Следователь вызывал ее еще несколько раз, предлагал «чистосердечно сознаться». Нина отвечала, что сознаваться ей не в чем. На том и расставались. У нее вертелось на языке несколько вопросов, но она решила задать их в суде.

Юля сдержала слово. Нина регулярно получала передачи: фрукты, йогурты, копченую колбасу, лук, мед, чай, витамины… Витамины произвели сильное впечатление на обитательниц камеры: передавать лекарства категорически воспрещалось. Видимо, Юля сумела подкупить приемщицу. Один раз удалось передать даже записочку. Юля писала, что нашла адвоката, но его не допустили к делу. И еще, что Кузя ведет себя хорошо, но сильно скучает. Под письмом, рядом с ее подписью, красовался обведенный контуром оттиск собачьей лапки. Только Юльке такое могло прийти в голову! Увидев Кузину «подпись», Нина в первый и в последний раз за все время пребывания в тюрьме расплакалась.

За деньги в тюрьме можно было достать все, что угодно, даже сотовый телефон. Денег у Нины не было, но баба Валя за нее заплатила, и телефон ей дали. Она позвонила Юле, поблагодарила за посылки и попросила позвонить школьной подруге Тамаре, соврать ей, что она, Нина, в командировке и что ее не будет на свадьбе.

Постепенно она познакомилась и освоилась со всеми соседками по камере. Оказалось, что «Поганка» — это не бранное слово, а кличка, и что бояться Поганки не надо. Поганка, сидевшая по той же статье, что и Нина, за хранение и распространение наркотиков, отнимала у Нины чай и варила чифирь. Она и кололась, и нюхала, и «колеса» глотала, психика у нее была расшатана, нервы никуда. «Дура заполошная», — презрительно отозвалась о ней баба Валя.

Была в камере и пара лесбиянок. Обе они проявили интерес к Нине.

— Вы же пара, — удивилась Нина. — Что вам от меня нужно?

— Свежего мясца всем хочется, — ответила одна.

Нина сказала, что она не по этой части, а баба Валя прикрикнула на них, чтоб угомонились.

Мария Лунева, которую все звали просто Манькой, была воровкой, а в камере прислуживала бабе Вале. А баба Валя посоветовала Нине опасаться сокамерницы по кличке Сова. Вот та была настоящая уголовница, содержала притон и была арестована за убийство сутенера. Нина подумала, что кличку ей дали за круглые немигающие глаза, но оказалось, что просто по созвучию с фамилией — Савенкова. Сова была молчалива, держалась особняком, но на Нину косилась явно недружелюбно. Нина начала исподтишка наблюдать за Совой и взяла за правило никогда не поворачиваться к ней спиной.

ГЛАВА 14

Прошел апрель, настал май. Первая декада, как всегда, «вылетела», но и дальше ничего примечательного не произошло. После двадцатого Нину ознакомили с результатом токсикологической экспертизы: разумеется, отрицательным. Только в предпоследний день мая ей объявили, что следствие по ее делу окончено и ее вызывают в суд.

— Торопятся, — заметила баба Валя. — Другие вон годами суда ждут, а тут месяц прошел, и готово.

— Не месяц, а уже полтора, — тихо поправила ее Нина.

— Ну полтора. Все равно не год. Ты как, к суду-то готова?

— Да уж готовей не буду, — вздохнула Нина. — УПК наизусть выучила.

— Не мандражируй, не дергайся, в суде давай повежливей, голоса не повышай: враз привлекут за неуважение.

— Ладно, баба Валя.

— Имя-то вспомнила вражины своего?

— Нет, не вспомнила, — солгала Нина.

На самом деле она вспомнила.

Вспомнила еще в тот день, когда от Юли пришла передача с запиской. Едва записка обнаружилась, Поганка выхватила ее из Нининых рук и, отскочив от стола, завопила:

— Письмо получила — пляши! А то не отдам! Пляши, давай! Чечетку пляши!

Плясать Нина не стала. Баба Валя велела Поганке заткнуться и отдать письмо, но Нина вспомнила, только решила никому не говорить. Даже верной бабе Вале. Это было слишком опасно.

В суде был уже другой, но такой же тесный и убогий зал слушаний. Нину ввели в зарешеченный отсек, рядом с ней, но по другую сторону решетки сел Соломахин. Вошли судьи: две женщины и мужчина. Место в середине заняла женщина.

— Слушается дело по обвинению Нестеровой Нины Сергеевны, 1978 года рождения, по статье 228, часть вторая Уголовного кодекса Российской Федерации, «Незаконное приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов в особо крупном размере», — отбарабанила худосочная девица, секретарь суда.

— Подсудимая признает себя виновной? — спросила судья.

— Нет, ваша честь, не признаю.

Первым долгом прокурор внес ходатайство, чтобы процесс был закрытым, и судьи это ходатайство удовлетворили. Вызванный для дачи показаний следователь изложил суть дела. У прокурора к нему вопросов не было, и женщина-судья обратилась к защите. Этого момента и ждала Нина.

— Я хочу сделать заявление, ваша честь, — объявила она, поднимаясь со скамьи в клетке.

Ей удалось застать Соломахина врасплох.

— Можете сделать заявление через своего адвоката, — нахмурилась судья.

— Я отказываюсь от адвоката, — твердо проговорила Нина. — Я буду защищать себя сама. Имею право согласно пункту первому статьи 16 УПК, а также пункту первому статьи 52 УПК, — добавила она торопливо. — Вот письменное заявление.

Ее заявление ошеломило присутствующих. Особенно Соломахина. Он пытался протестовать и даже угрожать ей, ссылался на пункт пятый статьи 51 УПК. Нина заявила, что данная ссылка неприменима, так как по статье 228 УК ей грозит тюремное заключение максимум на десять лет. Судьи переглянулись. Она хорошо подготовилась, это стало ясно всем. Кроме того, добавила Нина, она не подписывала письменного соглашения с Соломахиным о представлении ее интересов в суде. Это был серьезный прокол со стороны Соломахина: рассчитывая на ее юридическую безграмотность, он даже не позаботился о договоре. Судьям ничего иного не оставалось, как удовлетворить просьбу обвиняемой. К изумлению Нины, Соломахин остался в зале.

— Процесс закрытый, — заметила она. — Этот человек здесь посторонний.

Страницы: «« « ... 910111213141516 » ... »»