Глаза Клеопатры Миронова Наталья
— Очевидно, ей нужно не то, что вы даете. Очевидно, то, что ей нужно, вы дать не можете. Она все глубже будет погружаться в свой психоз. Вы не замечали за ней склонности к садомазохизму?
Никита уставился на Софью Михайловну в ужасе.
— Я как-то не думал об этом в таком ракурсе. О боже…
И он рассказал Софье Михайловне о том, как Оленька явно провоцировала его на физические действия, как бросала на него эти странные выжидающие взгляды.
— Да, это очень характерно, — кивнула Софья Михайловна. — Это часто бывает при детской депривации. Дети привлекают внимание взрослых любой ценой, даже если точно знают, что их будут бить. Лучше побои, чем невнимание. А потом это входит в привычку, даже начинает нравиться… Первичный сексуальный опыт… Вряд ли родители ее шлепали, но кто знает…
— Это лечится? — перебил ее Никита.
Для него этот вопрос имел решающее значение. Если бы оказалось, что Оленька неизлечимо больна, он счел бы своим долгом остаться с ней до конца.
— Трудно сказать, — задумалась Софья Михайловна. — Чтобы вылечиться, нужно прежде всего желание самого пациента. В нашем случае, как я понимаю, об этом и речи нет. Только не вините себя, — предупредила она. — Вы тоже жертва. Может быть, в большей степени, чем ваша жена. Вы за нее не в ответе, запомните это. Не вы сделали ее такой.
— И что вы мне посоветуете? — вздохнул он устало.
— Обычно я таких советов не даю, — сказала Софья Михайловна, — но для вас сделаю исключение. Расстаньтесь с ней. Она не пропадет, найдет себе другого. Ей нужен мужчина, более подходящий по стилю жизни. Она же типичная «дама с Рублевки». И не вздумайте устраивать ее судьбу. — Софья Михайловна подалась вперед через стол и заглянула в глаза Никите. — Стоит ей заметить, что вы принимаете в ней участие, что пытаетесь ей помочь, она сразу обернет это против вас. Мой вам совет: бегите.
Никита поблагодарил, но последовал совету далеко не сразу. Он долго не решался на окончательный разрыв. Ему казалось, что это нечестно, неблагородно — бросать в беде явно больную женщину, представляющую, как писали в судебно-медицинской хронике, опасность для себя и для окружающих. Оленька сама толкнула его к решительному поступку, хотя преследовала совсем иную цель.
Он выделял ей энную сумму ежемесячно на ее личные нужды и больше не давал, сколько бы она ни просила. До такой аферы Оленька никогда не додумалась бы сама, у нее бы мозгов не хватило. Видимо, кто-то ее надоумил. Однажды она вернулась домой вся в синяках, с подбитым глазом и в слезах. Рассказала страшную историю о том, как проиграла в казино деньги в долг, и пришлось ей дать расписку. Теперь ее поставили «на счетчик».
— Мне так страшно! — плакала Оленька и жалась к нему, как котенок.
— Покажи расписку, — потребовал Никита.
— Вот. Вот, вот, — заторопилась Оленька, лихорадочно роясь в сумочке, и трясущимися руками протянула ему какую-то бумагу. Это была ксерокопия. — Оригинал у них, — пояснила Оленька.
В бумаге говорилось, что Ольга Разумовская-Скалон проиграла триста тысяч долларов и обязуется вернуть долг, ручаясь всем своим имуществом.
— Врешь, — хмуро бросил Никита. — В казино и ставок-то таких нет.
— Что ты! — всплеснула руками Оленька. — Многие проигрывают гораздо больше.
— Ты — не многие. Кто тебе поверит на триста тысяч?
— Мне поверили в долг, как постоянной клиентке. Ты что, хочешь меня бросить? Они же убьют меня! — заголосила она.
— Замолчи, — приказал Никита. — Я заплачу. Давай реквизиты.
— Ка-какие реквизиты? — спросила Оленька, заикаясь от неожиданности.
— Банковские, какие же еще? Ты думала, я выдам триста тысяч тебе на руки?
Ему бы в этот момент насторожиться, почуять недоброе: в ее глазах, в заплаканных голубых глазах прелестной фарфоровой пастушки промелькнуло злобное нетерпение. Но он не заметил. Ему не хотелось на нее смотреть. С подбитым глазом она напоминала не пастушку дрезденского фарфора, а блатную маруху.
Оленька принесла реквизиты на следующий день. Никита пробил их по базе и выяснил, что счет принадлежит какой-то фирме-однодневке. «Ладно, плевать», — решил он и заплатил, но потребовал, чтобы при уплате присутствовал Оленькин кредитор с оригиналом расписки. Они назначили встречу в банке. На встречу пришел какой-то подозрительный тип, представился Мусаевым и отдал Никите расписку.
Через две недели ему на работу в панике позвонила Дуся. Еще раньше звонили охранники, дежурившие у дома, но их не соединили с главой фирмы, занятым на совещании, а Дусю соединили. Она плакала, и Никита не сразу понял, что происходит.
— Приезжайте, Никита Игоревич, — твердила она, — у нас имущество отбирают!
— Какое имущество? Кто отбирает? — никак не мог взять в толк Никита.
— Они мне позвонить не дали, еле из квартиры вырвалась. От соседей звоню, — втолковывала Дуся.
Никите пришлось прервать совещание с делегацией из Казахстана об открытии представительства и расширении бизнеса на казахской территории. Это нанесло ему колоссальный репутационный ущерб, но делать было нечего, пришлось ехать домой. В доме хозяйничали судебные приставы. Оказалось, что Оленька должна втрое больше, чем триста тысяч, и что имеется еще одна непогашенная расписка, где она ручается всем своим имуществом. Оказалось, что и суд уже состоялся, а под имуществом, объяснили приставы, подразумевается все, что совместно нажито, и теперь обстановку дома пустят с молотка, как они выразились, «по остаточной цене».
— Любопытно, — протянул Никита. — Суд был, а я о нем ничего не знаю.
— На суде присутствовал адвокат вашей супруги.
— А кто истец? — поинтересовался Никита.
Приставы замялись, но Никита решительно потребовал исполнительный лист и выяснил, что истцом на суде выступал тот же самый Мусаев — частное лицо.
— Пошли вон, — приказал Никита. — А господин Мусаев пусть обращается прямо ко мне. Он прекрасно знает, что моя жена неплатежеспособна. Я объявил об этом в Интернете и разослал объявление во все казино города.
Он понял, что все это — ловко разыгранный спектакль, хотя сами приставы, безусловно, были настоящие. Просто их кто-то подкупил, вероятно, из тех денег, что он уже заплатил. Никита позвонил Павлу Понизовскому, тот приехал и мигом выпроводил приставов с их филькиной грамотой. Даже в суд обращаться не пришлось, чтобы уладить дело. Вскоре вторая расписка была уничтожена прямо на глазах у Никиты.
Но этот случай потряс его больше, чем он готов был признать. Дом, разворошенный «описью имущества», дорогие, с любовью подобранные вещи, к которым прикасались подлые чужие руки… А главное, злорадно-торжествующий взгляд, брошенный на него Оленькой.
— Дрянь, — сказал он, когда они остались наедине.
— Давал бы мне деньги, и ничего бы не было, — невозмутимо парировала она.
— Ты здесь больше не живешь. Забирай свои тряпки и выметайся, — отчеканил Никита. — И запомни: никакого другого «совместно нажитого имущества» здесь нет.
— Я твоя жена! — заверещала Оленька.
— Уже нет, — холодно ответил Никита.
Она долго не верила, плакала, скандалила, но он просто вызвал перевозчиков, они упаковали ее вещи и все увезли к ней домой. Дома, в большой академической квартире, заставленной книгами, не уместилось бы и четверти того, что Оленька успела накупить за четыре года совместной жизни с ним. Тогда Никита арендовал складское помещение, свез все вещи туда, а Оленьке вручил ключ и квитанцию.
— Уплачено за полгода. Дальше или вывози, или плати сама, или все будет продано за долги.
Это были его последние слова, сказанные бывшей жене. Свидетельство о разводе она получила по почте.
ГЛАВА 9
— Надо было не разводиться, а аннулировать брак, — сказала Нина, когда он замолк. — Признать его недействительным. Она же не собиралась создавать семью. Брак был фиктивный.
— Я об этом думал, — признался Никита. — Но это такая морока! Мне хотелось покончить с этим поскорее.
— А что с ней стало? — спросила Нина. — Что с ней дальше было?
— Не беспокойся, — криво ухмыльнулся он. — Такие, как она, всегда приземляются на все четыре. Она снова вышла замуж, не прошло и полугода. И вещи со склада вывезла. У нее одних туфель было пар пятьсот.
— Это называется «имельдизм», — задумчиво проговорила Нина.
— Это что, болезнь такая? — заинтересовался Никита.
— Типа того. Помнишь, была такая Имельда Маркос, жена филиппинского диктатора? Когда его свергли и их дворец заняли, оказалось, что у нее там одних только туфель — пятнадцать тысяч пар. Их выставляли напоказ. Это болезненная одержимость, фетишизм, компенсация чего-то недостающего.
— Да, я что-то подобное уже слышал, — сухо кивнул Никита. — Не одна только госпожа Маркос этим страдала.
— Но явление назвали имельдизмом в ее честь. А знаешь, что самое смешное? — Нина с улыбкой повернулась к нему. — Имельда Маркос заявила, что ее оклеветали. Туфель было вовсе не пятнадцать тысяч пар, возмущалась она, а всего лишь четырнадцать тысяч шестьсот!
— Смешно. — Никита заставил себя улыбнуться. — Ты только не подумай, на самом деле мне вовсе не жалко денег. Это она думала, что все дело в деньгах. Она мне все толковала про какую-то Лору, подружку свою. Лора заарканила банкира. Ей казалось, что банкир — это такой человек, который вынимает деньги из тумбочки по мере надобности.
— Это Оленька так думала или пресловутая Лора?
— Обе, — усмехнулся Никита. — Но у Лоры с ее банкиром вышел большой облом. Не знаю, что они там не поделили, то ли деньги в тумбочке кончились, то ли еще что, но эта Лора прожила у нас несколько дней. Потом за ней приехала мать и увезла ее домой. В Сочи, кажется. Я не вникал.
Он содрогнулся, вспоминая этот случай. Вид у пресловутой Лоры был довольно потасканный. «Хабэ бэу», как выражался военрук на кафедре у него в институте. К тому же она расплылась, как квашня, но пыталась строить ему глазки, пока жила у него в доме, томно поводила плечами и норовила остаться с ним наедине.
Никите хотелось поскорее покончить с этими мрачными воспоминаниями.
— По-моему, ты уже не рад, что спросил, — заметила Нина, отнимая у него эскиз. — Давай больше не будем об этом.
— Давай.
Никита обнял ее. Мысли беспорядочно роились у него в голове. Разрозненные… Бессвязные. Он думал о женщине, которая любила свою мать-алкоголичку и нянчилась с ней до самой ее смерти. О женщине, которая взяла дорогую клубную собаку, хотя ей самой не хватало на жизнь. О женщине, которая отдала все свои сбережения, чтобы расплатиться с портнихами из ателье за обманувшую их клиентку. О женщине, которая снова отдала все свои сбережения за платье, сшитое ее собственными руками, а потом подарила его подруге на свадьбу.
У него было много женщин. До Оленьки, во время Оленьки, после Оленьки… И никогда ни с одной из них ему не было так захватывающе интересно, как с Ниной Нестеровой. Все они, как на подбор, были высокими блондинками и, как выразилась та же Нина, «типичными стяжательницами». И почему ему самому не пришло в голову это замечательное выражение? Никите ужасно нравилось, что она на них совершенно не похожа. Но вот только с Ниной у него ничего не получалось. Словно какой-то неумолимый механизм преграждал ей путь к наслаждению. Мысленно Никита поклялся, что разрушит этот таинственный механизм, прорвется за стену, которую она возвела вокруг себя. Было что-то еще, смутно беспокоившее его. Было что-то, о чем она умалчивала, но он не знал, как спросить, и боялся, что она не ответит.
Они опять провели ночь вместе… с тем же успехом, что и раньше, хотя он отчаянно старался прорваться к ней. И опять она попросила его уйти, дать ей поспать.
Никита решил проявить упрямство.
— Вот ты говоришь, что не любишь терять контроль, — начал он. — А как же во сне?
Нина нахмурилась.
— Я очень чутко сплю. Как Кузя. Но вообще ты прав: сон — это проблема. Только давай не будем обсуждать ее сейчас.
— А когда? — Никита схватил ее за оба запястья. — Ну чего ты боишься? Не проснуться?
— Это не смешно! — рассердилась Нина и высвободила руки.
— Ты же видишь, я не смеюсь. — Никита сел рядом с ней на постели. — Я просто хочу понять. — Он снова схватил ее за руки и рывком поднял с постели. В полупрозрачном сумраке июньской ночи зеркало на дверце гардероба отразило их золотистые стройные тела. — Посмотри, — прошептал он, — как мы подходим друг другу…
Они и правда красиво смотрелись вместе: оба стройные, загорелые, гибкие. Никита со вздохом поднял ее на руки, уложил в постель, укрыл одеялом и поцеловал.
— Спи.
А потом ушел.
На следующее утро они опять поехали на велосипедах на пляж. Никита объявил, что надо «закрепить успех», и потащил ее в воду. Кузя тут же бросился за ними следом.
Нина остановилась.
— Да не бойся ты! — принялся успокаивать ее Никита. — Пусть поплавает, ему полезно. Ничего с ним не случится. У животных невероятная живучесть. В отличие от нас, дураков, их ведет мудрый инстинкт. Да и мы будем рядом.
Нина опять пустилась вплавь, и у нее получилось. Плавала она, как Кузя, по-собачьи, и по-прежнему инстинктивно старалась держать голову над водой, но Никита решил, что и это большое достижение. Она быстро устала и вместе с Кузей вышла на берег. Никита видел, что она все еще боится воды. И все-таки они сделали гигантский шаг вперед.
Когда они вышли из воды, он проводил ее к покрывалу. Она легла загорать, подставив солнцу спину, а он сел рядом с ней.
Нина вдруг подняла голову и пристально вгляделась в него.
— Слушай, я понимаю, тебе со мной скучно. Не понимаю только, зачем ты со мной возишься.
Никите это показалось забавным. Он напустил на себя таинственности.
— Скажем так: у меня есть свои причины. Слушай, а ведь теперь, когда жилищный вопрос улажен, мы могли бы задержаться в Вильнюсе на несколько дней. Съездим в Тракай. Это недалеко от Вильнюса. А то выходит, что я соврал Зое Евгеньевне.
— Да ну тебя, что ты такое говоришь? А как же Бронюс? Что же мы — выселим его из квартиры?
Никита ответил ей чисто мужской усмешкой. Мол, вы, женщины, нас никогда не поймете.
— Ты что ж думаешь, Бронюс не найдет, где перекантоваться? Обижаешь. Да он закроет контору на пару дней и уедет сюда, в свой коттедж.
— А если ему работать надо?
— В мое время говорили: «Работа не Алитет, в горы не уйдет». Но ты вряд ли знаешь, о чем речь.
— Что ж я, по-твоему, телевизор не смотрю? — обиделась Нина. — «Алитет уходит в горы». Советская агитка про то, как американцы до революции эксплуатировали бедных чукчей, но потом пришли русские и навели порядок. Ее по «Культуре» недавно показывали. Но, мне кажется, здесь эта шутка неуместна. Все помнят, как русские наводили тут порядок.
— Нас никто не слышит. В общем, ты меня поняла. Интернет повсюду раскинул свои паучьи сети. Бронюс прекрасно может поработать и здесь.
— А если у него посетители? Нет, мне это не нравится. Один день еще куда ни шло, но выселять его из дому бог знает на сколько времени… По-моему, это хамство.
— Предлагаю компромисс. Мы позвоним ему и спросим.
— И он, конечно, не сможет тебе отказать.
— Ошибаешься. Бронюс — человек вполне самостоятельный, и от меня он никак не зависит.
Никита вынул из кармана брюк плоский, как галета, сотовый телефон, и вопрос был улажен мгновенно.
— Ты прямо как Коровьев из «Мастера и Маргариты», — покачала головой Нина. — «Звоните и немедленно увязывайте».
— Любишь Булгакова?
— А ты нет?
— Я больше люблю «Белую гвардию».
— А я все люблю, — решительно заявила Нина. — Мне даже в голову не приходило сравнивать, что лучше, что хуже. Знаешь, когда я еще в школу ходила, мне Тамара дала почитать первое издание трех романов, такой томик в бордовом переплете.
— Знаю, — кивнул Никита, — у нас дома тоже такой был. Отец достал где-то по своим каналам. В то время это была не книга, а статус-символ.
— А я не могла держать книжку дома, — продолжала Нина. — С моей мамой… в общем, я боялась ее оставлять. И в школу с собой носить боялась. Это же была библиографическая редкость. Поэтому я забегала к Тамаре после школы, брала книгу и читала ночью. Переделаю все дела, ложусь и читаю. А утром перед школой опять бегу к Тамаре и отношу обратно. И так пока все не прочитала.
— А спала когда? — угрюмо спросил Никита.
— Ради этой книги стоило пожертвовать парой часов сна. Это было такое чудо… Я ходила как по облакам. И, представляешь, когда читала «Театральный роман», я его поначалу ни с чем не ассоциировала. Читала, как сказку. Я не знала, что это про МХАТ. Мне и в голову не пришло… И спросить было не у кого.
— А у твоей соседки? «Полковнику никто не пишет»?
— Не сообразила. А потом, когда в школе проходили Грибоедова, мне попалась в какой-то хрестоматии статья Немировича-Данченко про «Горе от ума». Я стала читать, и вдруг мне показалось, что я слышу нечто до ужаса знакомое. Будто только он один знает, как ставить комедию Грибоедова. Будто его версия — единственно правильная. И я догадалась, что передо мной булгаковский Аристарх Платонович. Помнишь? «Передайте Елагину, что он более всего должен бояться сыграть результат, к чему его всегда очень тянет. А впрочем, я приеду, и пьеса станет всем ясна». Это была гениальная пародия на то, что я своими глазами читала про «Горе от ума». Я опять попросила у Тамары книжку и перечитала заново.
А потом у меня был еще один случай, тоже с «Театральным романом». Я, конечно, как и все, гадала: кто такая Людмила Сильвестровна Пряхина? Уже много позже, когда я в Строгановке училась, мы проходили историю театрального костюма, и я пошла на лекцию в музей МХАТа. И там на стене увидела фотографию, сцену из мольеровского спектакля «Мнимый больной». Там много фотографий, но на этой была она, Людмила Сильвестровна. Кружевной платочек, оттопыренный мизинчик, кокетливо отставленный локоток… Она! Я спросила экскурсовода, и она мне подтвердила, что, да, это та самая актриса. Ее фамилия Коренева. Лидия Михайловна Коренева. Однофамилица нашей Елены Кореневой. Она дожила чуть ли не до ста лет и до конца своих дней не могла простить Булгакову той злой пародии…
— Да я не сравниваю, — виновато улыбнулся Никита. — Просто я помню, как мы вместе с бабушкой читали «Белую гвардию». Для нее это был не просто хороший роман. Или даже гениальный. Она в юности видела еще тот мхатовский спектакль «Дни Турбиных» — легендарный, с Хмелевым. И сама книга… Для нее это было нечто очень личное. Она ведь у меня урожденная княжна Нелидова. Она была за белых.
— Они тоже наломали немало дров, — тихо вздохнула Нина.
— В гражданской войне вообще не бывает правых и виноватых. Прости, не знаю, зачем мы вообще об этом заговорили.
— Ты вспомнил бабушку.
— Она учила меня читать, понимать, любить литературу. Если бы не она, — с воодушевлением воскликнул Никита, — я, наверное, вырос бы таким же балбесом, как многие другие! Не любил бы Пушкина только потому, что его в школе проходили.
Нина перевернулась на спину:
— И что же ты любишь у Пушкина?
— Бабушка учила меня находить то, что было бы интересно и близко лично мне. Когда я был молодым болваном, мне, конечно, ближе всего был мой тезка царь Никита и тому подобное.
— «Гавриилиада», — подсказала Нина.
— Ясное дело, — улыбнулся Никита. — Но с тех пор я малость поумнел, стал интересоваться и другими стихами. Но вот, например, почему его приводили в восторг маленькие ножки, понял только сейчас. — Он обхватил пальцами ее тонкую щиколотку. — Меня в последнее время окружают двухметровые девушки, и ножищи у них — о-го-го!
Нина тут же вступилась за двухметровых девушек.
— На такой цыплячьей лапке двухметровой девушке не удержаться. И вообще нельзя судить о женщине только по внешним параметрам.
— У многих нет ничего за душой, кроме внешних параметров.
— Ну, не все же такие, как твоя жена! Или эта, как ее… пресловутая Лора.
— Ты еще Таточку вспомни, она тоже из этой категории.
Но Нина не желала уступать:
— Мне не нравится, когда о женщине говорят, как о призовой скотине.
— Больше не буду. — Никите не хотелось ссориться. Он выпустил ее лодыжку и ловко подбросил свое сильное, тренированное тело. — Схожу-ка я купнусь.
— Давай, — поддержала его Нина. — Мы с Кузей, как всегда, обеспечим тебе восторженный прием.
Она тоже вскочила и направилась вместе с ним к кромке воды. Кузя помчался вперед.
Никита плавал, как сам морской бог Посейдон. Нина следила с берега, как он, загребая воду скупыми мощными движениями, почти не поднимая брызг, рассекает морскую гладь. Когда он, наплававшись, вышел на берег, она зааплодировала, а Кузя поднял радостный лай.
— Давай сегодня пообедаем дома, — предложила Нина. — Я могу сварить грибной суп.
— Ладно, давай. А вечером сходим куда-нибудь.
— Там видно будет.
Все оставшееся время до поездки в Вильнюс они провели в походах на море и редких встречах с соседями. Нина загорела слабо, загар никак не хотел приставать к ее белой коже, но все-таки покрылась легким золотистым налетом, и даже лицо уже не казалось таким бледным. И ногти отросли. Она их подпилила, придала им миндалевидную форму, даже лаком покрыла. Но она по-прежнему временами впадала в мрачность, замолкала, замыкалась в себе. Никита ее ни о чем больше не спрашивал, но старался отвлечь, занять чем-нибудь.
С каждым разом Нина чувствовала себя все увереннее в воде. Никита даже начал обучать ее плаванию стилем.
— Может, теперь на яхте поплаваем? — предложил он как-то раз.
— Ни за что! — ужаснулась Нина. — Ты что, смерти моей хочешь?
— С чего ты взяла?
— Ни за что на свете не поплыву на твоей яхте или вообще на чем бы то ни было.
— Но почему? Ты уже умеешь держаться на воде. Яхта тоже. В чем проблема?
— Мне нравится плавать, когда в любой момент можно достать ногами до дна. А когда под ногами черт знает сколько метров… Нетушки. И потом, вдруг меня укачает? Хочешь, чтобы я опозорилась?
— Если тебя укачает, мы тут же повернем к берегу.
— А если будет уже поздно? Нет, на яхту ты меня не заманишь.
Тогда он предложил научить ее водить машину, и она мигом освоила его маленький джип. А по ночам между ними все еще шли позиционные бои, и каждый раз она просила его уйти, дать ей поспать одной.
Ранним утром в субботу, когда Никита подъехал к ее коттеджу, Нина вышла, держа в одной руке чемодан, а в другой — светло-серую пластмассовую коробку с частыми прорезями.
— А где Кузя? — спросил Никита.
— Здесь, — Нина бросила взгляд на коробку. — Это его походный дом.
— Ты и сюда его так привезла? В багажном вагоне? — Почему-то Никиту передернуло от этой мысли.
— Ну вот еще! Скажешь тоже, в багажном вагоне! Нет уж, я решила, что однова живем, и поехала первым классом.
Никита отнял у нее чемодан и загрузил в багажник.
— А почему так много вещей? Ты что, взяла все свои вещи?
— Ну, ты же сказал, что мы едем на несколько дней… Я и взяла все, что у меня было. Разве много? Не так уж у меня много вещей. И потом, у меня принцип: «Все мое ношу с собой». Мне легче взять в дорогу какую-нибудь лишнюю шмотку и провозить ее с собой, так и не надев, чем жалеть, что я ее не взяла, если она мне вдруг понадобится.
— Все нормально, — заверил ее Никита. — У тебя совсем маленький чемоданчик. А пляжную сумку взяла?
— А вот пляжную сумку не взяла. Зачем? Мы же едем в город.
— Мы решили съездить в Тракай, забыла? Это озерный край, там можно купаться.
— Я за ней сбегаю. Я быстро.
Она скрылась в доме, а Никита аккуратно установил за спинкой сиденья коробку с собакой.
— Сиди смирно, — сказал он Кузе.
— Тяф! — донеслось из коробки.
Нина вышла из дома с пляжной сумкой.
— Все, я готова. — Она села в машину. — Теперь ничего моего в коттедже не осталось.
— Ну, расскажи, как ты сюда ехала, — попросил Никита, усаживаясь за руль.
— Выкупила оба места в СВ и ехала одна, как королева. Вернее, не одна, а с Кузей. Как только вошла в купе, сразу его выпустила. На остановках водила гулять. Мы и ехали-то всего одну ночь. Главное было — пройти проверку на таможне. Нет, не так: главное мне еще предстоит на обратном пути.
— Не понимаю, — нахмурился Никита.
— А ты подумай. Кузя — пес породистый, дорогой. Вдруг я вывезу за границу элитную собаку, а назад ввезу какую-нибудь дворнягу беспородную? Да у него документов больше, чем у меня! Даже фотография в паспорте есть. Справки о прививках. Сорок бочек арестантов.
— «Однако во время пути собака могла подрасти», — пробормотал Никита себе под нос. — Мне даже в голову не приходило, что все так сложно.
— Мне пришло в голову кое-что другое, — нахмурилась Нина. — Ты говоришь: Тракай, озерный край… купаться можно… А где мы там жить-то будем? Это же все-таки не пригород Вильнюса!
— Нет, не пригород. Заночуем в каком-нибудь мотеле.
— А Кузя?
— В мотели пускают с собаками.
— Ну тогда ладно.
До Вильнюса домчали с ветерком. Бронюс жил в Старом городе на улице Лиейклос. Он встретил их, показал, где поставить машину, и провел в квартиру. Квартира была небольшая, явно холостяцкая, Нина сразу поняла, что она убрана наспех перед приездом гостей.
— Ваши билеты я выкупил. — Бронюс протянул им маленькие квадратики картона, похожие на железнодорожную плацкарту. — Нет-нет, я угощаю, — торопливо добавил он, когда Никита потянулся за бумажником.
— Неудобно как-то, — смутилась Нина, но Бронюс ничего не желал слышать.
— Это подарок. Хотите, я покажу вам город?
— Как? — опешила Нина. — А разве вы не уезжаете? Ну, туда, в поселок?
— Меня Нийоле приютила. Помните Нийоле? Если хотите, она поводит вас по магазинам.
— Не сегодня, — вмешался Никита. — Сегодня у нас концерт. Нехорошо, когда так много впечатлений сразу.
— Ну, звоните, если что, — кивнул на прощанье Бронюс. — Телефон ты знаешь.
— Ужасно неудобно, — повторила Нина, когда он ушел. — А мы можем что-нибудь сделать? Ну хоть пригласить их на ужин, что ли?
— Запросто, — согласился Никита, — только в ресторан. Бифштекс по-суворовски отложим на другой раз, хорошо? А сейчас предлагаю принять душ и слегка придавить с дороги. Или ты есть хочешь?
— Я думала, ты есть хочешь.
— Хочу, но готов довольствоваться тем, что есть в холодильнике.
— Ну, ты поешь, а мне надо прежде всего выгулять Кузю.
Кузя, выпущенный из клетки, и впрямь проявлял беспокойство.
— Идем вместе, — предложил Никита. — Я знаю, где тут парк.
Когда пес был выгулян и напоен водой, что, по мнению Никиты, вело лишь к запуску всего процесса по новой, они перекусили найденной в холодильнике копченой рыбкой, ветчиной и сыром, вымылись по очереди и уснули на широкой постели в спальне. А когда проснулись, был уже ранний вечер, и Нина испугалась, что они не успеют на концерт. Никита ее успокоил:
— Сто раз успеем. Мы в самом центре, до собора два шага. Давай одеваться.
Нина осталась в спальне, а Никита утащил свои вещи в кабинет Бронюса, чтобы ее не стеснять. У него никакого вечернего костюма не было, пришлось надеть белые джинсы с белой рубашкой и белой льняной курткой, заменявшей ему пиджак. Галстука тоже не было: он терпеть не мог галстуки и старался их не носить. Интересно, что наденет Нина?
Нина вышла из спальни в черном платьице, облегавшем ее, как вторая кожа, и в черных туфельках на высоком каблуке. Никита догадался, что это и есть легендарное маленькое черное платье, о котором слышал даже он, хотя ничего не смыслил в женских нарядах.
— По-моему, сюда полагается жемчужное ожерелье или что-то в этом роде, — робко предположил он.
— А без ожерелья ты со мной не пойдешь? — насмешливо осведомилась Нина.
— Есть другой вариант. Можем купить ожерелье.
— А вот этого не надо. Я что, не соответствую твоему статусу?
— Глупости говоришь. Это я со своими джинсами тебе не соответствую. А тебе холодно не будет? Может, свитер взять?
— Свитер? — ужаснулась Нина. — К платью в стиле Шанель? Да ты дикарь! Не беспокойся, у меня есть жакет.
Никита только теперь заметил, что у нее через руку переброшен жакет. Нина надела его. Оказалось, что жакет украшен кружевным воротничком из костяных бусин.
— Как красиво! — восхитился он.
— Сойдет за жемчуг? — усмехнулась Нина.
— Да ладно, не обижайся. Я ничего такого не имел в виду. Идем, мы еще успеем немного прогуляться.
— Сначала Кузя.
Читать бесплатно другие книги:
