Чеслав. Воин древнего рода Тарасов Валентин
— А не рановато ли тебе?
— Да нет, в самый раз парню.
— Мужик уже!
— Надо же, девку умыкнул, а никто и не знал!
— Во натворил чего, пострел!
— Да неужто у нас своих девок недостача, чтоб чужачек уводить? — перекрыл всех хриплый голос Зимобора. От услышанного он даже вскочил с места, а его большой живот стал сотрясаться, как будто там закипало крутое варево. — Аль наши уродки какие?
Чеслав, опустив глаза к земле, глухо продолжил:
— Отец, когда прознал про то, тоже осерчал. Сказал: не бывать тому! Он сам хотел мне пару приглядеть.
И снова загалдели мужики. Волхв Колобор, который до того сдержанно наблюдал за происходящим, поднялся.
— Предки завещали нам почитать родителей своих и волю их… А иначе не будет согласия в родах наших, и порядка не будет… — И снова сел.
На поляне наступило молчание. Чеслав готов был сейчас хоть сквозь землю провалиться. Стиснув зубы, он молча выслушал возгласы соплеменников, а когда волна криков стихла, продолжил, стараясь быть убедительным:
— Но я собирался у уважаемого совета просить одобрения и к богам за разрешением обратиться… Но не успел… А девица… Люба она мне… Вот из-за чего у нас с отцом несогласие было.
Зачесали мужики головы и бороды, стали переглядываться. И только бормотание Кривой Леды, которая не могла остановиться в силу своей вредной натуры, нарушало тишину.
— Ишь, паршивец, чего удумал!.. — как тлеющая головешка, на которую плюнули, шипела старуха. — Против отца пошел, против рода!..
Колобор строго глянул на неугомонную женщину.
— Можешь идти, Леда. Далее без тебя разберемся, — велел волхв бабке.
— Так я ж еще про старшего, Ратибора, ничего не сказала, — заявила старуха, даже не подумав двинуться с места. Дождавшись реакции на свое новое сообщение и оценив ее, она с удовольствием продолжила: — У него ведь с отцом тоже спор был. Нешуточный!.. И тоже, как при ветре, руками махали, больше, конечно, Велимир, отец, значит, но не бились… Чего не было, того не было. Это я уж совсем издали видела, но видела.
Ратибор, не такой горячий, как Чеслав, выслушал рассказ Леды, сохраняя внешнее спокойствие, и только бледность на лице выдавала его волнение.
— Что скажешь, Ратибор? — вывел его из оцепенения Зимобор.
— А что тут говорить?.. Брешет баба. Не про что нам с отцом спорить было. — Ратибор пристально и зло смотрел на свою обвинительницу. — Может, что по хозяйству и обсуждали, а этой кикиморе пузыри болотные пригрезились.
— Да как же пригрезилось, когда я из-за дерева все порядком рассмотрела?! — едва не задохнулась от несправедливого обвинения Леда.
— С твоим-то кривым глазом далече и рассмотрела? — огрызнулся Ратибор. — Не было у нас с отцом разногласий. Не было, и все!
— Ну, теперь, мы надеемся, ты все сказала, Леда? — спросил женщину Колобор.
— Кажись… все… — ответила старуха и задумалась.
«А не позабыла ли чего еще?» — крутилось у нее в голове. Леде нравилось, что члены совета, самые уважаемые люди их племени, с большим вниманием слушают ее рассказ. Вот и пригодилась наконец-то ее любовь к всезнайству. Леда чувствовала себя нужной и важной. Она уже предвкушала, как будет рассказывать об этом событии в городище, а то и в соседних. И какие удивленные и восхищенные глазища будут у баб и девок, да и у любопытных мужиков! И все это, конечно же, только для того, чтобы помочь общине разобраться и вынести справедливое решение.
— Ну а коли что вспомнишь, потом скажешь. А сейчас иди, — прервал поток ее мечтаний Колобор.
Леда нехотя покинула поляну. Избавившись от старухи, члены совета почувствовали некоторое облегчение, как будто назойливая муха, улетев прочь, перестала кружиться и зудеть перед лицом. Но передохнуть им не дал Зимобор.
— Ну, что скажете, уважаемые члены совета? Почтенные старейшины? — растягивая слова, обратился к соплеменникам Зимобор.
— Тяжко… — задумчиво произнес дед Божко.
— Ой, путано! — подхватили и остальные.
А Зимобор, выдержав паузу, многозначительно продолжил:
— Всем нам теперь понятно, что из слов Кривой Леды пусть и не явно, но выходит так, что у братьев были несогласия и споры с отцом. А значит…
Мужики заерзали на колодах.
— Дозвольте слово сказать, — неожиданно вызвался Ратибор.
— Ну, давай… — недовольный, что его прервали, пробурчал Зимобор.
— Может, тут чего и складывается так, что супротив нас с братом выходит. Только не верно это. Мы отца всегда почитали, а если и были у нас несогласия, так в какой семье их не бывает? Но про то, что мы могли бы отца… и не думайте. Я камни раскаленные из огня руками таскать готов, чтобы доказать свою невиновность.
Чеслав тоже подался вперед.
— Клянусь телом отца, которое еще не предано огню, что мы бы себе скорее руки отрубили, нежели помыслили бы такое против отца, — горячо произнес юноша.
— То лишь слова, а Велимир мертв, — рассудительно заметил Зимобор.
— А может, то чужаки? — не унимался Чеслав. — Отец думал, что в Сокола кто-то из пришлых стрельнул. А до того в меня метили, когда я волка на посвящение добывал. Отец не велел говорить про то, чтоб народ в селении не всполошить. Так, может, это они и отца… пока мы спали.
— Но ведь ножи-то ваши…
От отчаяния и невозможности доказать свою правоту Чеслав обхватил себя руками. Совет молчал.
И тогда со своего места поднялся Колобор.
— Солнышко красное на покой идет… Предлагаю уважаемому совету и старейшинам нашим почтить Даждьбога Великого и закончить на сегодня наш сход. А завтра предадим тело Велимира огню, как того требуют обычаи наши. Проводим его с почестями к предкам, а после решать будем, кто виновен.
На том и порешили.
— Слава Даждьбогу Великому!
Наконец-то этот черный день стал клониться к своему закату. Растревоженное смертью Велимира городище, теряясь в догадках и предположениях, отчаянно споря, горячо отстаивая свою версию и даже порой ругаясь, постепенно затихало, готовилось отойти ко сну.
После совета братья снова оказались в клетушке. Они сидели один напротив другого, прислонившись к бревенчатым стенам. Рожденные от одного отца, но разных матерей, они и в самом деле в чем-то были разные. Но отец у них был один, и горе теперь было одно, общее.
— Про что думаешь, брат? — Оторвав от земляного пола взгляд, Ратибор посмотрел на Чеслава.
— Ой, не знаю, братка, голова огнем горит, а руки чешутся, — тяжело вздохнув, задумчиво ответил Чеслав. — Кажись, не верит нам совет. Дурь бабью слушают, маячню всякую. Кому чего привиделось да кому чего подумалось… А нам веры нет.
— Ничего, разберутся. На то он и совет, — стараясь говорить как можно убедительнее, произнес Ратибор.
Но как же ему самому хотелось верить своим словам!
— Пока они разбираться будут, убийца сбежит туда, где и не сыщешь. Да и кто теперь сыщет? Вот Сокол бы смог, так он раненый лежит. А мы здесь сидим, — горячился Чеслав. — Я вот думаю, может, нам сбежать да самим вражину попытаться изловить?
— Сбежать?.. — переспросил Ратибор и задумался. А подумав, покачал головой. — Если сбежим, все сразу подумают, что это потому, что вину за собой имеем. — Он положил на плечо младшего брата руку, пытаясь успокоить его.
Чеслав даже застонал от бессилия и безвыходности ситуации. Сжав кулак, он со всей силой ударил по бревну, и оно отозвалось глухим звуком, схожим с его стоном.
Возле клетушки послышались чьи-то оживленные голоса. Это сторожившие их мужики стали переговариваться с кем-то. Братьев не то чтобы очень сторожили, а скорее, присматривали за ними, чтобы глупости молодецкой не натворили. Потому как прав был Ратибор: стоило им убежать, и для всех стало бы очевидно: виноваты они. И тогда возврата в городище для них не было бы.
Дверку клети отодвинули, и братья увидели Болеславу с узелком и горшком в руках. Глаза ее опухли от слез, а сама она, всегда такая деятельная, сейчас была похожа на сильно уставшую и как-то быстро постаревшую женщину. Она молча стояла и пристально смотрела на братьев. Сначала на одного, а потом с таким же вниманием на другого.
— Вот, поесть принесла… — наконец произнесла она усталым голосом.
— Болеслава… — Чеслав почувствовал, как его сердце сжалось от жалости.
— Я и на миг не допускаю, что это сделали вы, сынки. Кому ж вас лучше знать, как не мне? — Помолчав, она вздохнула и продолжила: — Голуба тоже норовила прийти, да я не пустила. В городище чего только не говорят…
Присев рядом с братьями, она поставила перед ними горшок с кашей, а затем, развязав узелок, разложила на рушнике ломти хлеба.
— Поешьте…
Ратибор, взяв ложку, стал есть. А Чеслав…
— Я не могу есть. Кусок в горло не идет, — сознался он Болеславе.
Женщина положила руку на его голову, как бывало в детстве, когда успокаивала совсем еще маленького мальчугана после горькой обиды или отчаянной драки, прибегавшего к ней, чтобы ни в коем случае не разреветься при товарищах, и стала гладить, приговаривая, словно воркуя:
— Весь день не евши… А надо… Вам силы нужны… — Но сегодня в ее ворковании было столько печали и боли… — Думаешь, только тебе тяжко? Я сама, как увидала отца вашего… как его принесли… Сама колосом срезанным рухнула. Как тогда, когда мужа своего утратила. Только мой сам утонул, а вашего отца… А когда про вас говорить стали, так совсем едва не обезумела… Потом спохватилась, что вы голодные сидите, Голубе наказала кашу сварить, да вот вам снесла… За что Великие разгневались на нас?..
— То не Великие, Болеслава, а чья-то подлая рука людская и душа черная, — утолив первый голод, отозвался Ратибор. — Вот только все не пойму, кто мог отцу нашему смерти так люто желать?
— Не знаю, Ратибор, но, видать, было кому… Велимир не очень-то говорил, да и не моего это бабьего ума дело, только думаю, что не всем то, что он главой рода да городища был, по душе было. — Болеслава помолчала, решая, говорить дальше или нет, и все же продолжила: — Потом прибежала Кривая Леда и во все горло стала кричать на Неждану, что та чужачка и что все это из-за нее случилось.
— А Неждана? — встрепенулся Чеслав.
— В дом убежала…
— Отец велел никому не говорить, откуда она.
— Я так и подумала…
— Болеслава, побереги ее, ни в чем ее вины нет, — попросил Чеслав.
— Конечно, сынок.
Вокруг них уже сгустились сумерки, и Болеслава засобиралась домой.
— Пойду… к Велимиру, негоже ему там без меня лежать. Завтра расстанемся уж совсем…
Братья еще какое-то время видели ее силуэт, медленно бредущий прочь. Видели, пока сторожа снова не задвинули дверь их клетушки.
Потом еще, уже ночью, приходил дядька Сбыслав. Но он все больше слушал, чем говорил. А братья ничего нового ему сказать не могли. Только вот непонятно парням было, верит ли он их словам или нет? А должен бы, ведь дядька кровный.
Летняя ночь что искра от костра: быстро гаснет. Не успеешь сомкнуть глаз, как уже и зарница ранняя спешит их разомкнуть. А неугомонные птицы в помощь заре своим щебетом словно кричат: «Просыпайся! День пришел! День пришел!» И оживает, оживает все вокруг.
Этим утром городище просыпалось тяжело, как будто за ночь оно надышалось болотным газом. Не слышно было ни обычного утреннего гомона, ни перебранок и смеха. И даже скотина, казалось, понимая, что людям сейчас не до нее, была не такой громогласной в своем требовании кормов и пойла. Мужчины спозаранку, взяв топоры, отправились в лес за дровами для погребального кострища, а женщины приступили к приготовлению снеди к большой поминальной трапезе — дичь, что набили к празднеству, теперь сгодилась на поминки. Самые малые ребятишки и те притихли, смирно сидели, наблюдая за происходящим. Городище готовилось к погребению Велимира.
На утесе, у самой реки, там, где деревья как будто специально отступили, освободив площадку, и был сооружен погребальный костер. Сложенное из сухостоя кострище в человеческий рост, высившееся на поляне, было обнесено по кругу прутьями и обложено соломой. Уже много поколений рода Велимира отправились отсюда в небеса вместе с дымом.
Все городище от мала до велика пришло проводить в последний путь главу рода. Привели даже самых немощных: все хотели проститься со славным Велимиром. Были здесь и Ратибор с Чеславом, и Болеслава с Голубой. В поселении остались только сторожа да раненый Сокол.
Обычно такой оживленный и бойкий, люд сейчас, в ожидании таинства, стоял тихо.
Но вот неожиданно по толпе пробежал торопливый шепот, и на поляне появилась процессия мужчин. Они несли на своих плечах деревянные носилки, на которых покоилось тело Велимира.
Люди расступились, давая возможность пронести тело к кострищу. Мужчины не спеша двинулись по образовавшемуся живому коридору, а под ноги им стали бросать цветы и пахучие травы. Величественный в своем спокойствии, покачиваясь, словно в лодке, проплывал Велимир над головами соплеменников, совершая свой последний земной путь. Подойдя к кострищу, мужчины осторожно опустили тело сородича на жерди последнего его земного ложа. Для Велимира все теперь было в последний раз на этой земле-матушке.
Вслед за этим на поляне появился волхв Колобор. В руках он держал дымящуюся сухую веточку, от которой шел пьяняще-успокаивающий дух. Обойдя с ней вокруг кострища три раза, он подошел к краю утеса и бросил ее вниз, а затем медленно воздел руки к небу и стал взывать к богам Великим. Некоторое время спустя волхв повернулся к народу и торжественно сообщил ожидаемое:
— Боги и предки наши готовы принять славного Велимира!
Толпа ожила. Болеслава, до этого стоявшая спокойно и даже, казалось, отрешенная, запричитала и заплакала навзрыд. Женщины подхватили ее причитания, дергая себя за волосы и царапая лица. Сейчас наступил их час — час оплакивать уходящего. И понеслись над лесом и рекой женские распевные голоса, перемежаясь с рыданиями, словно песня, только уж больно печальная, рвущая сердце.
Наверное, только в этот момент Чеслав по-настоящему осознал, что у него больше нет отца. Он видел его лежащим на кострище, такого родного и в то же время уже так не похожего на себя живого.
— В нашем племени жена всходит на костер вместе с телом мужа.
Чеслав резко повернул голову. Рядом с ним стояла Неждана.
— В нашем племени так давно уже не заведено. Да и Болеслава не жена отцу.
Он не видел девушку с того утра, как ушел на охоту. Смерть отца и загадка его гибели заслонили для Чеслава всю его прежнюю жизнь, отодвинув куда-то далеко. Но Неждану он вспоминал. И даже в этот тяжелый для себя миг был рад, что она оказалась рядом.
— Мне жаль, что убили твоего отца. Правда. — Она была искренна. — Многие, наверное, думают, что это я принесла несчастье в ваше городище и ваш дом. Тычут пальцами в мою сторону, косо смотрят и часом шепчутся, небось дурные слова говорят, — понизив голос, с горечью зашептала Неждана.
Словно стрелы, кололи те слова Чеслава. Он и сам знал, насколько теперь незавидно положение Нежданы в городище. И понимал, кто виноват в этом. Но, к сожалению, ничего не мог поделать, чтобы уберечь и защитить ее.
— Мои соплеменники не кровожадны, но у нас горе… Это я тебя сюда привел, на мне и вина.
Помолчав, Неждана добавила:
— Может, они и правы. Не думаю, чтобы мои родичи простили мое похищение…
— О своих родичах молчи, а то еще большей беды накличешь. Никому про то сейчас знать не следует, — поспешно прервал девушку Чеслав. — Мне нужно найти того, кто убил отца. И если это был твой родич, то… я отомщу. — Лицо Чеслава стало жестким и решительным. — Прости.
— Отомстишь? Ты теперь сам на привязи сидишь, — сурово произнесла девушка и обожгла его взглядом.
— Ох и не по-доброму смотрит Зимобор в вашу с Ратибором сторону! — сказал Кудряш, протиснувшись сквозь толпу поближе к ним. — Да и другим членам совета нашептывает, что не без вашей вины погиб Велимир. Не пойму, с чего это он лютует?
— За дочку свою, Зоряну, небось. Да и добрым он никогда не был.
Верный друг Кудряш, убежденный в невиновности товарища, еще ночью пробрался к клетушке, где сидели братья, и рассказал о том, что творится в поселении и какая молва идет промеж людьми.
— Ты, Кудряш, будь добр, за Нежданой пригляди, чтоб никто ее не обидел в городище, — шепнул на ухо другу Чеслав.
В это время к кострищу подвели коня Велимира, гнедого красавца. Конь, нервно перебирая ногами, настороженно косился на толпу. Завидев тело хозяина и почуяв его запах, он приветственно заржал. Но Велимир уже не мог откликнуться на его приветствие.
Колобор, сделав несколько широких шагов, оказался возле скакуна. Обратившись к душе Велимира, волхв резко взмахнул большим ножом, только лезвие сверкнуло на солнце, и быстро полоснул коня по горлу. Гнедой, по-видимому, даже ничего не успел понять. Из его горла хлынула кровь, оросив кострище, но он продолжал стоять. Затем он слегка покачнулся, и вдруг ноги его подкосились. Конь рухнул на землю сперва передними ногами, а затем и всем телом… Теперь Велимиру будет на ком добраться к своим предкам.
Колобор опять воздел руки к небу, и народ приумолк. Еще раз сообщив богам и предкам, что славный Велимир покидает землю-матушку и отправляется в их небесное городище, волхв взял из рук помощника Горазда горящую ветку и поднес ее к соломе.
Огонь, словно дикий зверь, жадно лизнул, а потом и укусил первую охапку сухой травы. А дальше еще, и еще, и еще, словно распробовав, стал хватать все новые и новые охапки, быстро пожирая изгородь и кострище своей огненной пастью. Женщины запричитали и заплакали с новой силой. Мужчины, сжав зубы, молча смотрели на погребальный костер. Возможно, каждый из них думал, что придет и его время и он вот так же, с этого кострища, отправится в последний путь…
Дым от прутьев и соломы закрыл от глаз соплеменников тело Велимира, до которого уже добрался огненный пожиратель. Укрыл, отделив мир живых от мира мертвых. Спрятал от любопытных глаз совершающееся сейчас таинство перехода славного Велимира в мир его предков…
Когда разбушевавшийся костер, охватив громаду дров, огромным факелом взвился ввысь, словно пытаясь укусить еще и небеса, в толпе произошло какое-то движение. Это Болеслава, не устояв от горя на ногах, повалилась наземь. Сердобольный народ бросился поднимать несчастную.
Чеслав, до того думавший о чем-то ведомом только ему и зачарованно смотревший на костер, на котором горело тело отца, неожиданно очнулся, потревоженный людской суетой. Улучив момент, когда все взоры были направлены на костер и Болеславу, он пробрался к краю утеса и, разбежавшись, прыгнул…Пролетев какое-то мгновение в воздухе, Чеслав почувствовал, что тело его вдруг обдало прохладой. Это река приняла его в свое лоно и, подхватив, понесла, понесла… Сориентировавшись, он постарался не вынырнуть, а проплыть под водой как можно дольше и дальше от того берега, с которого только что совершил прыжок. Но вот юноша почувствовал, что воздух в его легких на исходе, и вынужден был вынырнуть на поверхность. Показавшись из воды, он сквозь шум реки услышал крик блажного Вышаты:
— Вот-а-на, вот-а-на он, плывет, плывет! Ха-ха-ха! Водичка, водичка забрала его да и выпустила! Вышата видит, видит!
К его воплям присоединились выкрики и других соплеменников, которые заметили плывущего. Только Чеславу уже было не до них.
Часть вторая Изгой
Он не спеша пробирался по тропе, петляющей мимо болота. Шел осторожно, зорко оглядываясь по сторонам. Теперь, когда Чеслав убежал из собственного племени, ему надо было быть очень осмотрительным. Юноша внимательно прислушивался к перекличке птиц, лесным звукам и шорохам. Они, такие понятные для него, выросшего в лесу, могли предупредить об опасности. И опасаться ему отныне приходилось не чужаков враждебных, не зверя дикого, а близких ему сородичей.
Еще тогда, когда он вместе с братом сидел запертым в клетушке, у него время от времени возникала мысль о побеге. Но он гнал ее от себя, как назойливую муху. Но затем снова и снова начинал думать о том, что должен бежать. Его раздражали и не давали покоя и собственное бездействие, и нераскрытая тайна гибели отца, и недоверие совета, и подозрение соплеменников, которым он не мог доказать свою невиновность.
Там, на утесе, когда костер поглотил тело его отца, он понял, что должен это сделать. Что только так у него появится возможность разобраться в случившемся, отомстить за отца и защитить свою честь. И сделать это можно прямо сейчас, на этой поляне. Стоило только сделать шаг — и он свободен. И он его сделал…
Теперь он шел к пещере Мары. Не сразу он решился идти к ней; сначала затаился в лесу и выжидал: нет ли за ним погони. Когда понял, что нет, только тогда пошел. Чеслав не знал, как примет его старуха в нынешнем положении, но здраво рассудил, что она ведь тоже изгнанная. Да и других идей, куда бы он мог податься, у него пока не было.
Прежде чем выйти на поляну перед пещерой, он долго присматривался и прислушивался: нет ли у Мары гостей. И только когда удостоверился, что старуха одна, показался ей на глаза.
— Ну и долго ты там стоять собираешься, парень? — невозмутимо спросила его Мара. — Я уж решила, что, если сам не сдвинется с места, камень брошу.
— Хорошо бы ты встретила гостя, Мара.
— Гостя? Ой ли? — рассмеялась старуха.
Да так заливисто и громко, во все горло, что Чеслав даже испугался: уж не рассыплется ли старая?
— Чего? — Чеслав с недоумением уставился на Мару.
Отсмеявшись, старуха добродушно махнула рукой.
— Кривая Леда здесь уже побывала. Якобы зуб у нее разболелся, пришла за снадобьем, а сама, лиса ободранная, все чего-то вынюхивала да высматривала. Видать, тебя искала. А потом не выдержала и рассказала, да цветисто так, как она умеет, про то, как ты сбежал. А про дела ваши я еще раньше знала.
— Ну и что думаешь? — Чеслав внимательно смотрел в глаза старухи.
Морщинистое лицо Мары утратило веселость. Кивнув, знахарка указала Чеславу на вход в пещеру, приглашая войти. Чеслав последовал за ней.
— В то, что вы с братом убили отца вашего, не верю. Что сбежал от соплеменников — дурень. Думаешь, изгоем легко быть? Поешь, голодный небось. — Она протянула юноше горшок с каким-то варевом.
Чеслав, присев на пень, который заменял Маре лавку, охотно приступил к трапезе. В горшке оказалась каша, в которую были добавлены какие-то корешки и зелень. Каша была необычной для Чеслава, но вкусной.
— Теперь тебе и чужих, и своих опасаться надо, — продолжала Мара. — Чужих — потому как не случайно в тебя стрелой метили. Своих — потому как побег подозрение в виновности твоей усилил.
— Но я же не мог убить отца, Мара!
Старуха, присев напротив юноши, горько усмехнулась.
— Я же сказала, верю тебе. А они — нет, точнее, сомневаются. Такова суть людская. И зачем ты сбежал, тоже знаю. Убийцу отца искать будешь. Только не думай, что легко это сделать. Вон в лесу деревьев сколько, и поди разбери, которое гниет да трухлявится изнутри.
— Ох, права ты, Мара. — Чеслав удивился проницательности женщины. — У меня сейчас в голове, что каша в этом горшке перемешана. Мне бы с Соколом потолковать, уж он-то подсказал бы, как искать. Да жаль, в беспамятстве лежит от раны подлой.
— Очнулся Сокол. Руда прибегала за советом, сказывала, что полегчало ему, однако слаб еще. — Взяв глиняную ступку, знахарка стала растирать в ней цветы и травы. — Тебе же в городище дорога заказана.
Чеслав, наевшись, отставил горшок. А Мара, помолчав, продолжила:
— Что ж до того, где и как искать, не скажу, не сильна в том. Разве что как найти траву да коренья, подсказать смогу, а вот кого искать… Ты, парень, жизнь лесную не хуже меня знаешь. В каждой стае есть вожак, а иначе порядка не будет. Но есть и другие, которые тоже бы не прочь вожаками стать, да и в силу уже вошли. Им и кусок от добычи пожирнее хочется, и маток поболее иметь. Потому и выжидают другие, когда с вожаком что случится, поранится или одряхлеет. А как только удобный случай подвернется, норовят его место занять… А потому и тебе, парень, искать нужно того, кому смерть отца твоего на руку была. То ли по выгоде, то ли по зависти, то ли из мести.
— То ли по зависти, то ли из мести… — задумчиво повторил слова старой Мары Чеслав.
— Схорониться тебе надо, — вывела его из задумчивости старуха.
— А я думал, у тебя можно.
Мара отрицательно покачала головой.
— Это только кажется, что я здесь одна… да еще птицы и звери дикие… Ан нет. Люди, бывает, по надобности прибегают, да и любопытное око какое нет-нет, да и заглянет. Знают ведь, что ты тут бывал, девку прятал, так и тебя здесь в первую голову искать будут. В городище сегодня тризну по твоему отцу справляют, не до меня им. А то бы уже наведались.
Чеслав не понимал, то ли старуха сетует на то, что ее беспокоят приходящие, то ли на то, что вынуждена жить здесь в одиночестве. Но спросить об этом не решился.
— Ты права, Мара, тут мне не схорониться, враз сыщут, — согласился парень.
— Есть у меня схованка в лесу. Я когда за травами да кореньями забредаю далече от пещеры своей, то на ночь или в дождь там хоронюсь. Думаю, и тебе там сподручно, парень, будет. Пойдешь к верховью ручья… Погоди! — Мара насторожилась и, подойдя к входу в пещеру, стала прислушиваться. — Кажись, сорока застрекотала… Так и есть. Заприметила кого-то птица. Сюда идет незваный гость. Чую я… И тризна им не помеха.
Чеслав подхватился с места и подошел к Маре. Теперь уже и он слышал, как кричала птица, предупреждая о появлении в ее владениях чужака.
— От верховья ручья пойдешь в сторону захода солнца до овражка, — быстро заговорила старуха. — Минуешь овражек, затем орешник небольшой. А потом озерцо увидишь, а чуть поодаль дуб стоит громадный, что изба. А в дубе том дупло есть. Его из-за куста не видно. Про дуб тот никто не ведает. Там и схоронишься.
Старуха сунула ему в руки старую шкуру и, проведя ладонью по лицу, а также что-то прошептав, явно заговор, вытолкнула из пещеры.
Чеслав покинул каменное жилище и торопливо пошел в сторону, противоположную от тропинки, по которой явился к старухе. Он не стал дожидаться, чтобы посмотреть, кто наведался к Маре, ему было не до того. Засветло ему нужно было добраться к дубу, где была указанная Марой схованка.
«Ищи, кому смерть отца на руку!.. То ли по выгоде… то ли по зависти… то ли из мести…» — пещерным эхом звучали в голове Чеслава слова Мары.
Чеслав проснулся и не сразу понял, где он и что сейчас властвует — ночь или день. В дупле дуба, куда он забрался накануне вечером, было темно. И только у выхода, закрытого кустом, пробивался свет. Откинув шкуру, в которую он закутался на ночь, Чеслав выбрался на белый свет.
Он сделал несколько шагов и остановился, зачарованный увиденным. Перед ним лежало небольшое озерцо, окаймленное камышами и окруженное, словно хороводом, стройными соснами. Сквозь их пушистые ветки пробивались лучи утреннего солнца и окунались в тихую воду. Казалось, что небесное светило, сам всесильный и великий Даждьбог, так и норовит проникнуть до самого дна, чтобы разведать, что же прячет от него озерная гладь.
Величественная тишина и спокойствие раннего утра заставили юношу замереть на какое-то время, чтобы не нарушить эту красоту. После вчерашнего стремительного и суматошного дня, в котором, словно в бурной реке, смешалось все: похороны отца, его побег и страх быть пойманным, Чеславу показалось, что он заблудился и проснулся совсем не там, где вчера, сраженный сном, сомкнул глаза.
Когда-то, еще в детстве, Болеслава, стараясь утешить маленького Чеслава, рассказывала ему о далекой стороне, которая находится далеко за их лесом и за высокими, непонятными для него горами. И в которой так спокойно, красиво и сладко поют птицы, что человек, попадая туда, забывает все свои горести-печали и ощущает такую радость и восторг, что от счастья замирает дыхание. «Может, это и есть та сторона, а Болеслава просто не знала, что она совсем не так далеко, а вот здесь, рядом?» — подумалось Чеславу.
«Ищи того, кому смерть отца твоего на руку!» — снова ворвалась в его сознание нежданная жалящая мысль и заставила выйти из оцепенения. «Вот блажь!» — посетовал он на свои скрытые мечты о счастливой стороне и пошел к озеру. Раздевшись, Чеслав бросился в воду, безжалостно нарушив ее спокойную гладь.
Когда он вышел на берег, решение о том, что ему нужно сделать в первую очередь, созрело. Прохладная вода и ритмичные взмахи руками во время плавания помогли ему упорядочить мысли. Чеслав знал, что в лесу ему не выжить без оружия, и поэтому решил побыстрее раздобыть его. И, кажется, он уже смекнул, как это можно сделать. Одевшись, юноша отправился в путь в сторону городища.
Попетляв по лесу и удостоверившись, что за ним никто не следует, Чеслав подобрался к священному для их рода месту. Здесь покоился прах их предков. Оглядевшись и не заметив никого из живых, юноша осторожно вышел на поляну.
Чужаку, забредшему в их края, с первого взгляда могло показаться, что на поляне расположилось людское городище, только какое-то диковинное, так как домишки в этом поселении были почему-то уж слишком маленькими для житья. Откуда же пришлому было знать, что, по обычаям племени Чеслава, после сжигания на священном костре прах умершего соплеменника собирали в горшок и, построив хатку на поляне предков, помещали его туда.
Чеслав еще издали заметил свежую хатку, так как поленья, из которых она была сделана, еще не успели почернеть от дождей, снега и времени, как на остальных погребениях. Сюда вчера положили покоиться прах его отца, славного Велимира.
Внешне хатка была похожа на их дом в селении. «Наверное, Болеслава попросила сделать так, чтобы отцу привычно было и чтобы он не забыл наше жилище. И нас помнил и охранял». Чеслав, уважительно поклонившись погребениям предков, подошел к новой хатке и посмотрел сквозь щели внутрь. Их горшок, из которого они не раз всей семьей ели кашу, был там. И там был прах его отца…
Кучка пепла в горшке — все, что осталось на этой земле от родного ему человека. Отца, давшего ему жизнь… И память о нем, пока живы те, кто знал его. А потом и этого не останется. Но пока жив их род…
Юноша просунул в отверстие руку и положил горсть лесных ягод, которые успел собрать по дороге. Ягоды были еще не совсем спелые, но это было лучше, чем прийти к праху отца с пустыми руками. Он опустился рядом с усыпальницей и мысленно обратился к отцу…
Высказав родителю печаль свою, Чеслав вспомнил, как когда-то, будучи еще малолетним ребенком, которому едва хватало сил, чтобы натянуть лук, он, желая отличиться, хвастливо заявил своим сверстникам из ватаги, что готов отправиться на охоту и добыть… да хотя бы лису. Никто из его погодков, даже самых отчаянных сорванцов, не решался еще на такое. Когда Чеслав вечером сказал об этом отцу, тот, внимательно глянув на сына, ответил: «Вызвался, сын, — иди». И поутру маленький Чеслав отправился в лес.
Поплутав по лесу, он таки нашел лисью нору, которую показывал ему отец, когда брал с собой на ловы. А вскоре возле норы появился и лис. Прицелившись, малолетний охотник отпустил стрелу и — надо же! — к своей радости, ранил рыжего проныру в заднюю лапу. Лис бросился прочь, а Чеслав за ним. Раненый зверь попытался укрыться в овраге, но мальчику удалось настигнуть его и там. И тогда загнанный зверь, понимая, что погибель его близка, оскалил пасть и стал отчаянно бросаться на своего обидчика, не давая подступиться. Как ни храбрился Чеслав, но разъяренный зверь по-настоящему испугал его. Оскаленная пасть и клацающие зубы показались мальчишке огромными и такими опасными… И лишь через какое-то время, все же собравшись с духом и силами, закусив до боли губу, он таки добыл рыжего…
И только тогда Чеслав заметил своего отца, который вышел из-за ближайшего дерева. Дрожа всем телом от пережитого напряжения, Чеслав подошел к нему и прижался, найдя в нем надежную опору. Велимир гладил сына по голове и говорил какие-то ободряющие слова, даже хвалил его, но для Чеслава хоть и приятны были те речи, однако важнее всего было осознание, что отец оказался рядом и в любой момент мог прийти ему на помощь. И позже, став отроком, в самые трудные моменты, когда сердце сжималось от страха, а по спине бежал холодный пот, ощущение, что отец невидимо, негласно где-то рядом, придавало ему сил и уверенности.
Но теперь его не стало…
Из задумчивости юношу вывели встревоженные голоса птиц и шуршание лесной подстилки под чьими-то ногами. К поляне кто-то шел. Чеслав, быстро подхватившись, схоронился за ближайшими деревьями.
Сквозь листву кустарника он видел, как на поляну, тяжело ступая, словно неся непосильную ношу, вышла Болеслава с узелком в руках. Остановившись на краю поляны, она поклонилась, приложив руку к сердцу, произнесла какие-то сердечные слова, отдавая дань памяти умершим, и пошла к хатке с прахом Велимира. Возле усыпальницы женщина опустилась, будто обмякнув, на колени и прижалась головой к поленьям хатки. Посидев так какое-то время, она протянула руку в отверстие, желая дотронуться до горшка с прахом. Но едва она успела просунуть туда руку, как сразу же отдернула ее и стала озираться по сторонам.
Чеслав уже понял, что Болеслава пришла на поляну одна, и поспешил к ней. Как только женщина увидела его, ее глаза, до того отрешенные и словно безжизненные, наполнились теплом и любовью. Она попыталась подняться, протягивая к нему руки, но не смогла. Чеслав обнял ее и помог встать на ноги.
— Я, когда ягоды заприметила, сразу поняла, что ты был здесь, дитятко. Да и не могло быть по-другому. Отца проведать-то надо! Вот только испугалась, что ушел уже, — гладя Чеслава по голове, говорила она.
— А я знал, что ты придешь сюда с самого раннего утра, — сказал юноша. Как же он был рад видеть эту женщину, заменившую ему мать!
Она же, повстречав его, уже не так была похожа на ту обессилевшую от горя женщину, что пришла на эту поляну.
— Остальные тоже собрались, но я попросила, чтобы позже пришли. Мне хотелось самой с Велимиром побыть. И как же хорошо, что ты тоже здесь! — Она поцеловала его в макушку.
— Сама же говоришь — не мог не прийти.
— А я уж вся измаялась. Не знала, что и думать. Всю ночь металась, не спала. Где что скрипнет, зашуршит — я во двор. Думала, ты в дом проберешься. — Болеслава неожиданно заплакала. — Как же ты теперь, сынок?.. Вот сбежал… теперь все думают, что от вины своей скрылся. Люди такое говорят! Но я-то знаю, что все не так. А на каждый роток не накинешь платок… Может, не надо было бежать тебе? Совет бы во всем разобрался? — Она погладила Чеслава по плечу.
— Пока они разбираться станут, лиходей, который погубил отца, скоро затеряется. Да и им на совете легче всего нас с братом обвинить. А если даже и не обвинят, то подозрение на всю жизнь останется. Как жить дальше с такой грязью? Не по мне это. И я должен найти убийцу и наказать, чтобы все сомнения в невиновности своей и Ратибора развеять. А если взаперти сидеть, то как я смогу найти убийцу и доказать свою правду?
Чеслав говорил убежденно и горячо. Болеслава умом понимала, что он прав, но сердце ее не переставало сжиматься от боли и тревоги за его судьбу.
— Ой, горюшко!.. — Болеслава тяжело вздохнула, рукавом сорочки утирая глаза.
— А что в городище-то делается?
— После побега твоего Ратибора выпустили, но из селения выходить запретили. А Зимобор осерчал больно, да и другие тоже из-за того, что ты волю совета нарушил. И даже дядька ваш двоюродный Сбыслав, и тот сторону Зимобора держит. Не хочу ничего худого про него сказать, но не пойму я его: отчего в кровниках своих усомнился? Между ним и Велимиром и раньше часто согласия в делах не было… Кажется, он все не мог смириться с тем, что не он, а Велимирушка род возглавил. Но теперь-то что уж?.. Не по-людски это, не по-родственному. А сам Зимобор сказывал про тебя: «Далеко не убежит. У городища кружить будет, мы его и выследим. А то намается в лесу, так и сам придет, повинится». Видать, толстобрюхий Велимира, как главу городища, заступить хочет.
— Ну, это мы еще поглядим, чья правда будет, — заявил Чеслав, которому не понравились новости, рассказанные Болеславой.
Конечно, после его побега благосклонности от совета ожидать не стоило, но все же юноша думал, что найдутся в племени те, кто поймет его поступок. И особенно он рассчитывал на понимание близких родичей.
— Ой, а что ж это я слова, что песок, сыплю… — встрепенулась Болеслава. — А ты ж небось голодный совсем?!
Болеслава взяла узелок, с которым пришла на поляну, и стала быстро развязывать его.
— Я тут Велимиру принесла съестное… — Женщина принялась раскладывать на рушнике хлеб да кашу, завернутую в лист лопуха. — Думаю, не осерчает он, если сыну его достанется. Поешь, милок! Тебе сейчас нужнее. Да что там съестное… Велимир за тебя все бы отдал. Ты сам, сынок, не знаешь, как дорог отцу был…
Чеслав и правда почувствовал, насколько голоден. Он отломил кусочек хлеба, взял щепоть каши и произнес:
— Раздели, отец, с нами пищу нашу. — И положил еду в отверстие усыпальницы перед горшком с прахом.
Только после этого он стал жадно поглощать принесенную Болеславой еду.
— Мне бы оружие мое — лук, стрелы да нож, — оторвавшись от трапезы, сказал он.
— Погодь, сынок, вот я в городище сбегаю и принесу тебе. — Болеслава готова была сорваться с места хоть сейчас.
Она уже и подниматься стала, чтобы бежать. Но Чеслав остановил ее:
— Да как же ты с оружием появишься на людях? Баба — и с луком из поселения идет! Уж не на охоту ли? Сразу смекнут, что мне несешь. Ты лучше Кудряшу дай, да скажи, куда мне снести. Если его со снаряжением увидят, ни в чем не заподозрят.
— Ай, верно, как же я сама не догадалась?! — Болеслава грустно улыбнулась. — Так я прямо сейчас и поспешу.
Отряхнув с подола травинки и комочки сухой земли, Болеслава засобиралась в дорогу.
— Ратибору скажи, чтоб не переживал. Я сыщу убийцу. А Неждане… Нет, ничего не говори. Побереги ее, — напутствовал женщину Чеслав.
— Поберегу, сынок. Ты себя сбереги…
Она взяла его голову двумя руками и поцеловала в лоб. Затем повернулась в сторону избушки с прахом Велимира и ласково, словно говорила с живым, промолвила:
— Прощай, Велимирушка, не скучай без меня. Я к тебе завтра приду.
Еще раз взглянув на Чеслава и грустно улыбнувшись ему, она пошла с поляны в сторону городища. И шла она, уже не тяжело ступая, а торопясь, так как знала, что ее помощь нужна сыну.