Круг Матарезе Ладлэм Роберт

Глава 33

Он нашел его!

Тони, я нашел его! Только будь жива! Не поддавайся. Они не умертвят твое тело. Они постараются лишить тебя рассудка. Не позволяй им сделать это. Они будут преследовать твои мысли, пытаясь думать как ты. Они постараются переделать тебя, лишить тебя индивидуальности, твоей сущности, того, что составляет твое "я". Ведь у них нет выбора, моя дорогая. Заложника следует запрограммировать, особенно после того, как ловушка захлопнулась. Профессионалы знают это. Они прибегнут к любым крайностям. Найди нечто – опору, стержень внутри себя, сделай это ради меня. Любовь моя, я найду, я придумаю что-нибудь. Пастушок! Это оружие! И я найду, как употребить его. Мне только нужно время. Будь жива, не уходи! Береги разум!

Талейников, враг мой! Я не могу больше отдаваться ненависти. Если ты при смерти или мертв, то я ничем не могу помочь, но вспомни там, что я один, и вернись ко мне! Если же ты жив, продолжай дышать! Я ничего не обещаю. Надежды нет. Ее действительно нет, но мы обрели то, чего не было у нас прежде. У нас есть он. Мы знаем, кто такой пастушок. Сеть опутала мир, "Верахтен", "Скоцци-Паравачини", "Транскоммьюникейшнз" и многие другие – тысячи нитей тянутся в руку пастушка. А белая башня тысячами глаз взирает на город… Но что-то все же у нас есть. Я знаю, я чувствую! В центре этой паутины, опутавшей мир, есть еще мы. Мы, которые столько вреда причинили этому миру. За все долгие годы. Мы развили инстинкты. Разве нет? И мое чутье настолько сильно, что способно вывести меня. Нужно только время. Дыши! Дыши… мой друг!

Я не могу позволить себе думать о них, выброшу их из головы! Они помешают, они вмешаются, образуют преграду. Их не существует. И ее нет, я потерял ее. Мы уже не состаримся бок о бок. И нет надежды…

А теперь – вперед! Во имя всего святого – вперед!

Ему оставалось лишь как можно быстрее покинуть Гольдманов, поблагодарив и одновременно озадачив их своим внезапным уходом. Он поспешно задал на прощание еще несколько вопросов, касающихся семьи Эпплетон, вопросов, на которые любой в Бостоне мог легко ему ответить. Получив необходимую информацию, он понял, что оставаться дольше бессмысленно, и снова вышел в дождь, продолжая думать о Николо Гвидероне. Его мысли вертелись вокруг какого-то потерянного фрагмента мозаичной картины, сложившейся в воображении. Этот фрагмент, как подсказывал ему инстинкт, был самым важным ключом, более важным, чем сам пастушок. Была какая-то зыбкость, обман, фальшь в образе великого финансиста, но Скофилд не мог ухватить конец исчезающей нити. Что это? Как уловить ту фальшивую ноту, которая прозвучала в отгремевшем оркестре?

Но кое-что он все же знал, и это помогало больше, чем инстинкт. Он знал достаточно, чтобы привести в паническое состояние конгрессмена Джошуа Эпплетона IV. Он мог бы позвонить ему в Вашингтон и рассказать историю, которая началась почти семьдесят лет назад, 4 апреля 1911 года, на зеленых холмах Порто-Веккьо. Нашелся бы этот преуспевающий конгрессмен, сумел бы что-нибудь ответить ему? Может быть, он прольет свет на организацию под названием Матарезе, которая обозначила свою деятельность в первой четверти века – в Сараево.

Однако действуя таким образом, можно ввергнуть в панику весь Белый дом, а при этом возникнут неизбежные ошибки, последуют опрометчивые поступки. Их начнет совершать тот, кто сейчас на марше к Белому дому.

Да и панику смогут контролировать Матарезе, они будут защищать сенатора, ибо президентское кресло – слишком дорогое завоевание, чтобы терять его.

Но присмотримся к этому человеку повнимательнее. Неужели он обрел такое славное боевое прошлое, пройдя через фронты корейской войны? За кого же гибли люди, кому достались боевые награды? Если ему, то чем расположил он к себе своих солдат? Уж не деньги ли делали свое дело? Те деньги, что щедро подкидывали ему Матарезе на создание легенды, героического образа? Итак, рассмотрим Джошуа Эпплетона IV.

Гольдман ввел Брэя в курс дел семьи Эпплетон и сообщил всю информации о сегодняшнем дне. Официальной резиденцией Эпплетонов считался дом в Конкорде, где его семья проводила только летние месяцы. Отец конгрессмена умер несколько лет назад, и Николо Гвидероне, отдав дань уважения его сыну, выкупил у его овдовевшей матушки Эпплетон-Хаус за цену, во много раз превышающую рыночную. Теперь мать конгрессмена проживала в полном достатке в Бикен-Хилле, в особняке из красного кирпича.

Что же представляет из себя его мать? Гольдман отметил, что на седьмом десятке мадам все еще была хороша. Не согласится ли она побеседовать, подумал Скофилд. Матери знают очень многое, гораздо больше, чем известно остальным, они бывают очень красноречивы, но чаще не тем, что сообщают, а тем, о чем умалчивают. По внезапно прерванной фразе, взгляду, по тому, как они вдруг резко меняют тему разговора, можно сделать очень существенные выводы. И Брэй решился.

Было уже начало десятого, когда Брэй отправился навестить мать Джошуа Эпплетона IV. Ее дом вполне могли охранять, но охрана эта, по его мнению, не должна быть очень большой: один-два человека в автомобиле, припаркованном напротив, может быть, несколько слуг в доме. Если охрана есть снаружи, то его легко выследят, и Матарезе станет известно, что он в Бостоне.

Рисковать все же не хотелось. Но мать конгрессмена могла дать дополнительную информацию, обмолвиться, упомянуть имя. Это перевешивало риск.

Путь от Честнат-стрит до Луисбург-сквер Брэй проделал очень осторожно, пробираясь затемненными улицами, держась подальше от освещенных витрин и окон домов. На площади, которую он рассматривал из укромного места в бинокль, никого не было видно.

Он убрал бинокль в портфель и медленно двинулся к особняку, стоявшему в парке за железным забором. Ночной ветер был холодным, и его порывы вызывали у Брэя дрожь. Возможно, сказывалось и нервное напряжение. Но отступать Брэю не хотелось. Матарезе ждали его прибытия в Бостон, следя за отелем "Риц Карлтон". Стало быть, ему необходимо появиться в "Риц Карлтоне", уже имея козыри на руках, что позволило бы ему выставить свои условия взамен на Эпплетона. Разумеется, сейчас он совсем не жаждал, чтобы Матарезе установили его присутствие в Бостоне, пока он не готов к встрече с ними.

Он поднялся по ступеням из белого камня и позвонил.

Дверь открыла сиделка, и он мгновенно понял, что она узнала его. Это было ясно по непроизвольному движению губ, быстрому косому взгляду, преувеличенной вежливости. Ей показали фотографию. А охрана, конечно, была внутри дома.

– Можно мне повидать миссис Эпплетон?

– Боюсь, что она удалилась к себе. – И сиделка попыталась закрыть дверь, но Брэй успел вставить в проем левую ногу. Надавив плечом на тяжелую филенку, он удерживал дверь открытой, продолжая разговор:

– А я боюсь, что вам хорошо известно, кто я такой.

На мгновение сиделка замешкалась, но Брэй был уже в неосвещенной прихожей.

Женщина сунула руку в карман униформы. Брэй резко вывернул ей руку, а затем потянул вверх. Она вскрикнула. Но она нужна была ему живой, и поэтому он стал медленно выворачивать ее кисть, пока она не опустилась на пол и не потеряла сознание.

Он вынул у нее из кармана короткоствольный пистолет и прислушался, ловя посторонние звуки в снова притихшем доме. Если есть кто-то кроме сиделки, то они наверняка слыхали, как она вскрикнула.

Прежде чем отправиться в недра дома на поиски миссис Эпплетон, Брэй огляделся. Заметив телефон, он снял трубку. Аппарат был отключен. Возможно, миссис и вправду уже отдыхает. Что ж! Он должен прежде выяснить еще кое-что. Он подошел к сиделке и, развернув ее тело к свету, пробивавшемуся из холла, расстегнул на груди у женщины форменную одежду. Ему не пришлось долго искать то, что он рассчитывал увидеть. Она была там, эта метка: небольшое кольцо голубого цвета в области левой груди, как раз такая, как описал Талейников.

Похоже на бледное родимое пятно. Но эта отметина давалась не с рождения и означала принадлежность к определенному кругу. Вот оно, кольцо Матарезе!

Неожиданно откуда-то сверху послышалось жужжание. Брэй склонился над сиделкой, держа оружие наготове. Боковым зрением в проеме двери, ведущей в гостиную на площадке первого марша лестницы, он заметил сидящую фигуру. Миссис Эпплетон спустилась из своих покоев в гостиную в резном автоматическом кресле на колесиках. На ней была темно-серая накидка с высоким воротником, лицо ничего не выражало, хрупкие руки тряслись.

– Так обращаются, молодой человек, со старой сукой, когда хотят посадить ее на цепь, или с волчицей, чтобы загнать ее за флажки, но если у вас – сексуальные притязания, то я должна поинтересоваться вашим вкусом.

Миссис Джошуа Эпплетон III была пьяна. При одном лишь взгляде на нее легко было догадаться, что пьет она уже много лет.

– Моя единственная цель, миссис Эпплетон, – увидеть вас. Эта женщина пыталась помешать мне, и вот ее оружие. Я офицер специальных служб, работающий на правительство США, и готов предъявить вам свои документы. То, что я сделал, обычная мера по изъятию оружия. В любой подобной ситуации я поступил бы точно так же.

Скофилд перенес сиделку в гостиную, тщательно завязал ей руки и, сделав из ее разорванных колготок подобие бинта, обмотал рот, а концы связал сзади на шее, затем закрыл дверь в прихожую и вернулся к миссис Эпплетон, которая теперь священнодействовала в баре. Брэй обратил внимание на необычной формы старинные стаканы и графины, что стояли на столиках в разных местах просторного помещения. Стекло было таким толстым, что при падении стаканы не разбивались, а хрустальных графинов оказалось столько, что при желании новую порцию напитка можно было получить с любого места, почти не передвигаясь по комнате.

Странная терапия для такого заболевания, подумал Брэй.

– Боюсь, что, если ваша сиделка очнется, мне придется преподать ей урок о том, как не следует размахивать руками. Она несколько неуклюже заботится о вас, миссис Эпплетон.

– Очень похвально, молодой человек! – Старая дама подняла свой стакан и осторожно уселась в передвижное кресло. – Но раз уж она вышла из игры, то не будете ли вы так любезны сказать мне, от чего она все-таки меня охраняет? И зачем вы хотели повидать меня?

– Могу ли я присесть?

– Вне всякого сомнения! Будьте как дома. Брэй поймал ее блуждающий взгляд.

– Как я уже упоминал, я офицер, выполняющий определенное поручение Госдепартамента. Несколько дней назад мы получили сообщение о том, что ваш сын – через его отца – принадлежит к одной из европейских организаций, известной своими многолетними преступлениями международного масштаба.

– Чем? Известной чем? – Она расхохоталась. – А вы и в самом деле презабавный человек.

– Прошу простить, но здесь нет ничего забавного.

– О чем вы толкуете?

Скофилд описал ей группу людей, кое в чем напоминающих Матарезе. При этом он внимательно наблюдал за ней, надеясь, что она как-то среагирует.

Он был не очень-то уверен, что слова его доходят до ее сознания. И попытался воздействовать на ее материнские чувства.

– Информация об этом была передана из Европы под грифом чрезвычайной секретности. Насколько мне известно, в Вашингтоне только я один имел возможность ознакомиться с содержанием этого документа и решил, что прежде всего должен разобраться сам, а уж затем принимать решения. Мне кажется, что это очень серьезный вопрос. Для всей страны будет лучше, если ничто не коснется реноме конгрессмена.

– Молодой человек, – перебила его миссис Эпплетон, – ничто не может затронуть авторитет моего сына.

Вам это известно? Он будет избран большинством голосов и станет президентом Соединенных Штатов. Его хотят избрать все! И все так говорят.

– Наверное, я недостаточно ясно выразился, миссис Эпплетон. Этот доклад из Европы носит угрожающий характер, и я вынужден собрать некоторую информацию. Например, перед тем как ваш сын возглавил кабинет, насколько глубоко он вникал в дела своего отца? Часто ли он посещал Европу вместе с вашим супругом? Кто составляет его ближайшее окружение в Бостоне? Все это чрезвычайно важно знать. Мне необходимо получить сведения о людях, которых знали только вы, о тех, кто прежде приходил навещать его в Эпплетон-Холл.

– Эпплетон-Холл… Вверх по дороге на Эпплетон-Хилл! – неожиданно вставила старая дама, напев странный мотивчик. – С лучшим видом на Бостон… и так будет века. Я знаю, это не больно здорово, но говорят, он сам подобрал это на клавикордах, наш Джошуа I, да-да, и сам написал слова. Это было более ста лет назад. А затем и Джошуа тоже.

– Миссис Эпплетон?! После того как ваш сын вернулся с войны в Корее…

– Мы никогда не говорили об этой войне! – Она почти кричала, взгляд ее стал враждебным, но через секунду вновь затуманился. – Конечно, когда мой сын станет президентом, они не смогут вертеть мной, как им вздумается. Меня сохраняют для специфических случаев. – Она замолчала и рассмеялась. – После очень специфической подготовки у врача. – Она опять замолчала и поднесла указательный палец к губам. – Видите ли, молодой человек, трезвость – не главное мое достоинство.

Скофилд наблюдал за ней очень внимательно и был опечален тем, что видел. Под маской опустошенности можно было разглядеть другое лицо, с некогда живыми и ясными глазами.

– Мне очень жаль. Я думаю, что очень больно сознавать подобные вещи.

– Нет, напротив, – капризно воскликнула она. Теперь настала ее очередь изучать его. – Вы думаете, что вы умны?

– Я никогда не задумывался об этом, – ответил он. – Но у меня есть чутье. Как давно вы… больны, миссис Эпплетон?

– С тех пор, как я пытаюсь помнить. А это уже достаточно долго… уверяю вас.

Брэй снова взглянул на хрустальные графины.

– А конгрессмен навещал вас в последнее время?

– А почему вы спрашиваете? – Казалось, вопрос ее удивил.

А может, она была начеку?

– Просто так, без всякой цели, – стараясь сохранять равнодушный тон, ответил он. Ему не хотелось тревожить ее сейчас. Он еще не был уверен, но ему почему-то казалось, что с ней что-то происходит. – Я сказал сиделке, когда она открыла дверь, что конгрессмен послал меня сюда и что он сам должен быть здесь с минуты на минуту.

– Хорошо же вы придумали! – воскликнула она, и триумф послышался в старческом голосе хронической алкоголички. – Нет ничего удивительного, что она пыталась остановить вас!

– Вот из-за этого? – спросил Брэй, указывая на графины. – Кругом бутылки, очевидно, вы пьете каждый день. Может, ваш сын стал бы возражать.

– Не будьте таким дураком! Она пыталась остановить вас, потому что вы лгали ей и она не поверила вам!

– Лгал?

– Конечно! Мой сын – конгрессмен, и мы встречаемся только в особых случаях, только после специального курса лечения, когда я выхожу вместе с ним к его обожаемой публике, которая должна лицезреть его обожаемую мать. Мой сын никогда не бывал в этом доме и никогда не собрался бы приехать сюда. Последний случай, когда мы были с ним вдвоем, имел место почти восемь лет назад. Даже на похоронах его отца, хотя мы и стояли рядом, мы едва разговаривали.

– Могу я знать почему?

– Вы не можете! Но я могу сказать, что это не имеет никакого отношения к тем вещам, о которых вы тут говорили.

– А почему вы никогда не говорили о Корее, как вы признались?

– Не нужно настаивать, молодой человек! – Она поднесла стакан к губам. Ее рука тряслась, и бренди капало на ковер. Потом она уронила стакан.

– Черт возьми! – Скофилд поднялся с кресла.

– Оставьте его! Не поднимайте! – произнесла она тоном приказа.

– Но я все же подниму его, – сказал он, становясь перед ней на колени.

– Ну хорошо, поднимите. И подайте мне другой, если вы так любезны.

– Непременно. – Он пересек комнату, отойдя к другому столику, и налил ей бренди в новый стакан. – Вы сказали, что не любите говорить о войне в Корее…

– Да, я так сказала, – прервала она его. – Я никогда не обсуждаю эту тему.

– Вам можно позавидовать. Я в том смысле, что вы можете поступать так, как говорите. Обычно это удается не многим. – Он стоял перед ней, и его тень падала ей на лицо. Ложь продолжалась. – Например, я так не могу. Я тоже был там, так же, как и ваш сын.

Женщина сделала несколько глотков, почти не останавливаясь, с жадностью, как это бывает у алкоголиков, когда им вдруг кажется, что в горло почти ничего не пролилось. Бренди начало заволакивать ей мозги.

– Войны уничтожают нечто большее, чем тела, оставшиеся на поле брани. Случаются ужасные вещи. А с вами случались ужасные вещи, молодой человек?

– Со мной они тоже случались.

– Они делали вам эти ужасные вещи?

– Какие, миссис Эпплетон?

– Вас душат, бьют, хоронят заживо, в ваши ноздри забивается земля, грязь, вам трудно дышать… Умирание… медленное. Вы умираете в сознании. – Женщина описала пытки северокорейских лагерей.

– Нет, такое со мной никогда не случалось.

– А с ним случилось. Доктора говорили мне. И это его изменило. Он внутренне изменился. Но мы не должны говорить об этом.

– О чем? – Брэй не понимал, что она имеет в виду. – Вы про конгрессмена?

– Тс-с-сс! – Старая женщина быстро допила оставшееся в стакане бренди. – Мы никогда, никогда не должны говорить об этом!

– Я понимаю, – произнес Брэй, хотя ничего не понимал.

Джошуа Эпплетон IV никогда не был в лагерях. Он избежал лагерей, избежал плена, спасаясь сотни раз!

– Но я не заметил в нем больших перемен с тех пор. Он просто стал старше. Конечно, я не так уж близко знал его двадцать лет назад, но для меня он один из самых великолепных людей, которых я когда-либо встречал.

– Внутри! Это все там, внутри! – Женщина резко прошептала, почти шипя. – У него… маска! А люди так обожают его. – Неожиданно слезы полились из ее затуманенных глаз, а вместе с потоком слез хлынули и слова, вырвавшиеся из самых глубин памятливой души. – Он был таким прекрасным мальчиком, таким прекрасным молодым человеком. Не было такого, как мой Джош, мой любимый мальчик. Он был так добр!.. Пока они не проделали над ним эти ужасные вещи. – Она рыдала. – Я была так несчастна! Я – его мать – не могла этого понять! Я хочу вернуть моего Джошуа! Я так хочу вернуть его!

Брэй опустился перед ней на колени и взял из ее рук пустой стакан.

– Что вы имеете в виду, когда говорите "вернуть"?

– Я не могу понять! Он стал так холоден, так далек от меня. Они отняли у него всю его доброту и жизнерадостность! В нем не было ярости! Он вышел из госпиталя… он так страдал там, перенес такую боль, а я не сумела понять. Он смотрел на меня, но в его взгляде не было радости, не было любви. И внутри у него ничего не было!

– Госпиталь? Это тот случай, вскоре после войны?

– Он так страдал… и я так много пила… так много. С каждой неделей, что он был на этой проклятой войне, я пила все больше и больше. Я не могла вынести этого! Он составлял все, что у меня было. Мой муж… Одно название… Но мы оба были виноваты, я полагаю. Он презирал меня. А я так любила моего мальчика. – Она потянулась за стаканом.

Брэй пододвинул его и налил. Она взглянула на него сквозь слезы, и глаза ее наполнились печалью. Она сознавала, что являет собой.

– Благодарю вас, вы так любезны, – тихо проговорила она.

– Не за что, – ответил он, ощущая беспомощность.

– Между прочим, – прошептала она, – он все еще со мной, хотя сам того не знает. Никто не знает об этом!

– Как мне вас понимать?

– Когда я переехала сюда из Эпплетон-Холла, я перевезла все из его комнаты сюда, на Луисбург-сквер, и сделала точно так, как там было. Вы должны понять, он никогда не возвращался сюда за эти годы, за исключением одного только раза ночью, чтобы забрать кое-какие вещи. Поэтому я нашла здесь подходящую комнату и сделала из нее его комнату. Она всегда будет его, но он никогда об этом не узнает.

Брэй поднялся с колен.

– Миссис Эпплетон, могу ли я посмотреть ее? Пожалуйста, можно мне взглянуть?

– О, я не думаю, что это будет правильно, – ответила она. – Это очень личное. Это его комната, и только мне он разрешает входить туда. Он все еще живет там, мой Джошуа.

– Я должен увидеть эту комнату, миссис Эпплетон. Где она? – Инстинкт вел его.

– Зачем вам видеть ее?

– Я могу помочь вам. Я могу помочь вашему сыну. Я уверен в этом.

Она украдкой взглянула на него, пытаясь понять.

– Вы добрый человек, не так ли? И вы не так молоды, как я думала. У вас есть морщины, а на висках седина. У вас сильный рот. Кто-нибудь говорил вам об этом?

– Нет. Кажется, нет. Но пожалуйста, миссис, я должен посмотреть эту комнату! Разрешите мне ее увидеть.

– Мне очень приятно, что вы упрашиваете меня. Люди очень редко просят меня о чем-либо. Они только приказывают мне. Ну что ж. Помогите мне подняться, мы отправляемся наверх. Конечно, вы должны понимать, что нам придется постучать для начала. Если он скажет, что вам не следует входить, вы должны остаться за дверью.

Скофилд проводил ее через комнату и подъемному креслу, а сам пошел на второй этаж. На площадке ему пришлось поддерживать ее под руку.

– Сюда, – сказала она, указав в темный коридор. – Последняя дверь направо.

Они добрались до нужной двери и на минуту остановились.

Старая женщина постучала.

– Мы узнаем через минуту, – сказала она, склонив солову, словно прислушиваясь к тому, что происходит за закрытой дверью. – Все в порядке, – улыбнулась она. – Он сказал, что вы можете войти, но вы ничего не должны там трогать. У него все разложено так, как он привык.

Она открыла дверь и повернула выключатель на стене. Сразу зажглись три лампы в разных местах, но освещение оставалось тусклым, длинные тени разбежались по стенам и потолку.

Комната выглядела как обычная комната молодого человека. Знамена и флажки над кроватью, призы и кубки на полках – награды за участие в соревнованиях по бегу, лыжам, гребле, теннису. В комнате поддерживался порядок, ее берегли, словно покои наследного принца средневековья. На небольшом столе стоял микроскоп и лежала открытая энциклопедия "Британия". Многие строки были подчеркнуты, и на полях остались карандашные записи и рисунки. На тумбочке лежали Дос Пассос и Кестлер, а рядом листок с поздравлением, адресованным владельцу комнаты в день именин. Там был следующий текст: "Удовольствия и обязанности плавания в глубоких водах. Джошуа Эпплетон старший. Академия в Дувре. Март 1945 года".

Под кроватью стояли три пары обуви: кеды, домашние тапочки и форменные туфли.

Брэй вглядывался, щурясь от мерцающего света. Он словно оказался в могиле живого человека. Впечатление было чудовищное: предметы, вещи из прошлого этого человека продолжали жить, а самого владельца не было в этом мире.

Скофилд взглянул на старую женщину. Она заворожено смотрела на фотографии, развешанные по стене. Брэй сделал шаг вперед и тоже взглянул на снимки.

На них был молодой Джошуа Эпплетон с друзьями, скорее всего одними и теми же – команда яхты лета сорок девятого года. Ниже под снимками четверых членов команды висели еще три фотографии, на каждой из которых Джошуа Эпплетон IV в разных позах был снят рядом с одним из своих друзей, очевидно самым близким.

Скофилд внимательно рассматривал теперь обоих, стараясь сравнить молодых людей между собой.

Они ничем не походили друг на друга, разве что оба отличались атлетическим телосложением, широкими лбами, сильными челюстями. Большие глаза смотрели прямо. Что-то раздражало Скофилда в этих портретах, но он не мог понять что.

Кстати, эти двое смотрелись как-то увереннее, чем остальные члены команды, и были явно лучше и крепче сложены.

– Они выглядят так, будто они – двоюродные братья, – заметил Брэй, указывая на три нижние фотографии.

– Многие годы они вели себя так, словно они и вправду братья, – подала голос старая дама. – В мирное время они были партнерами по играм, на войне оба стали бы солдатами! Так предполагалось, но он оказался трусом, он предал моего сына. Мой милый Джошуа отправился на войну в одиночку, и ему пришлось пережить весь тот ужас. А этот сбежал в Европу, чтобы спастись от слухов. Он прохлаждался во Франции и Швейцарии. Но справедливость была восстановлена. Он умер, оступившись где-то в горах Швейцарии. Насколько мне известно, мой сын никогда больше не упоминал его имени с тех пор.

– С тех пор? Когда это было?

– Двадцать пять лет назад.

– А кто он был?

Она сказала ему.

Скофилд перестал дышать. Он почувствовал, что в комнате совсем нет воздуха – этакий вакуум. Тени бегали по стенам.

Да, он нашел пастушка, но чутье подсказывало ему, что нужно искать что-то еще, тот фрагмент, которого недоставало в его сложенной из кусочков картине. Теперь он обнаружил и этот кусочек мозаики, этот главный недостающий фрагмент головоломки. Теперь ему были нужны только доказательства, ибо правда обещала быть чрезвычайно необычной.

Значит, он в могиле. Но мертвец путешествовал в темноте памяти двадцать пять лет.

Глава 34

Он проводил старую даму в спальню, подал ей последний стакан бренди и вышел, оставив ее сидящей на постели. Она все зудела свой невнятный мотивчик: "Эпплетон-Холл… вверх по дороге на Эпплетон-Хилл".

Ноты, подобранные на клавикордах около века назад, утеряны, и она – такая потерянная, сама не знает почему.

Он вернулся в плохо освещенную комнату, полную видений двадцатипятилетней давности, и подошел к стене с фотографиями. Еще раз посмотрев на них, он снял одну и, вытащив гвоздь, на котором она висела, затер пальцем дырочку в стене – нехитрая уловка, разумеется, лишь отсрочит обнаружение пропажи, и отсутствие экземпляра в коллекции не останется незамеченным. Он выключил свет, прикрыл дверь и спустился в гостиную.

Сторож-сиделка все еще была без сознания. Он оставил и ее, что толку убивать няньку? Затем погасил все лампы, включая и ту, что была над парадной дверью, и бесшумно выскользнул на крыльцо. Торопливо зашагал по улице, свернул направо и вышел на Чарлз-стрит в надежде поймать такси. Ему надо было забрать багаж в кембриджской камере хранения. Вынув фотографию из рамки, он положил ее в конверт и с величайшей осторожностью опустил в карман.

Теперь ему была необходима комната, где он мог посидеть и обдумать сложившуюся ситуацию, набросать на бумаге свои соображения и таким образом взвесить свои возможности, прикинуть, как действовать дальше. Утром он намеревался посетить центральную больницу штата и Бостонскую публичную библиотеку.

Комната мало чем отличалась от подобных ей убежищ во всех дешевых отелях больших городов: постель продавлена, узкое окно выходит во двор-колодец. Но одно преимущество у таких местечек имеется. Здесь никто никогда не задает вопросов. И у дешевых отелей есть место под солнцем, особенно для тех постояльцев, которые не хотят сливаться с окружающим миром. Одиночество – неотъемлемое право любого человеческого существа, его не проигнорируешь, это право. Наконец Скофилд оказался в безопасности и мог собраться с мыслями, поверяя свои рассуждения бумаге.

К половине пятого утра он заполнил плотным ковром записей семнадцать страниц – факты, соображения, перспективы. Он выписывал слова очень аккуратно, разборчивым почерком – записи должны быть легкочитаемы. Для интерпретаций разного рода места не оставалось: все, что он узнал за последние часы, воспринималось однозначно. Он повалился на продавленную койку и закрыл глаза. Два-три часа сна – вот что ему было нужно теперь. Он словно со стороны услышал свой собственный возбужденный шепот: "Талейников, продержись! Тони, любовь моя, моя дражайшая любовь! Будь жива… храни рассудок!"

Женщина-дежурная в регистратуре была очень удивлена просьбе Скофилда, но у нее не было формальных причин отказать. Истории болезней и прочая документация не являются сверхсекретными бумагами, и человеку, предъявившему служебное удостоверение, нельзя не пойти навстречу.

– Наш уважаемый конгрессмен хотел бы получить имена врачей и медсестер, которые предоставляли ему свои услуги во время его пребывания здесь в пятьдесят третьем – пятьдесят четвертом годах, так? – Она повторила просьбу Брэя, демонстрируя служебную выучку. – Иными словами, с декабря по март?

– Совершенно верно. Как я уже сказал, в следующем месяце получается что-то вроде юбилея. Прошло двадцать лет с момента "отмены приговора", как он выразился. Между нами говоря, он намерен преподнести каждому небольшой медальон с выгравированными именами и словами его благодарности.

Женщина на секунду замерла.

– Это так похоже на него, не правда ли? Он все помнит. Большинство людей, пройдя через такие страдания, не желают даже вспоминать. Думают, вот я выкарабкался и идите все к черту! И так до следующего раза, не как он! О, он такой заботливый, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Да, я понимаю. Хочу еще раз подчеркнуть конфиденциальный характер моего пребывания здесь. Эта персона не желает, чтобы его жест благодарности был разрекламирован. В настоящий момент, к примеру, вы – единственный человек в Бостоне, который в курсе…

– О, вы можете не беспокоиться. Как говорили в детстве, мой рот будет закрыт на замок.

Она подошла к шкафу, где хранились папки с историями болезней.

– Вот эта папка вам как раз и нужна. – С этими словами она достала с полки пухлый том и положила его на соседний свободный стол. – Запомните, здесь имена хирургов, анастезиологов, консультантов – короче, всех, кто был в штате в тот момент или получал почасовое дежурство. Здесь же перечень медикаментозных средств, описание оборудования, препаратов. Но это, я думаю, вас не заинтересует. Когда закончите, просто оставьте папку на столе.

– Очень хорошо, – похвалил Брэй. – Я положу ее на место, когда закончу, чтобы не беспокоить вас. Еще раз спасибо.

Он листал страницу за страницей, и перед ним вставала картина возвращения к жизни. С медицинской точки зрения Брэй был не в состоянии оценить проделанное, понять смелость эксперимента. Но итог был потрясающим, ведь "скорая" доставила в больницу скорее труп Джошуа Эпплетона. Судороги, конвульсии, беспамятство, тяжелейшие ранения черепа и грудной клетки. Далее шло подробное описание мер и средств по спасению.

Битва врачей за жизнь, невероятные усилия медицинского персонала, и – произошло чудо. Через несколько недель организм сам начал бороться со смертью. На протяжении первого месяца постоянно работали два хирурга и восемь медсестер, сиделок, нянечек. Затем имена хирургов сменились: тех, первых, убрали – пришли новые с командой своих медсестер, менявшихся каждые сорок восемь часов. Скофилд отобрал пятнадцать имен, из них конкретно пять показались ему самыми важными.

Он поставил папку на место и вернулся к регистратурной стойке.

– Скажите, не могли бы вы сделать мне… скорее нашему конгрессмену еще одно одолжение?

– Конечно, если я в состоянии…

– Я выписал имена, но мне необходимы небольшие уточнения. Ведь прошло, ни много ни мало, двадцать пять лет, и кое-кто, наверное, находится нынче в других местах. Мне бы очень не помешало узнать их теперешние адреса.

– Я, видимо, здесь ничем не помогу. Но я могу послать вас наверх, – сказала она, снимая телефонную трубку. – Там есть полная картотека. Они счастливые там, мерзавцы, – используют компьютеры!

– Еще раз считаю своим долгом напомнить вам о строгой конфиденциальности моего визита!

– Да не беспокойтесь вы! Даю слово. Моя подруга здесь всем заправляет!

Негр, служащий компьютерного центра, казалось, был недоволен тем, что его побеспокоили. Будучи студентом, он все свободное время занимался, потел над учебниками.

Он торопливо подобрал ключи и сказал:

– Вообще-то, ничего особенного, что вызвали меня. Просто у меня завтра экзамен, а с этими данными любой школяр сам справится.

– А какой экзамен? – спросил Брэй.

– Третичная передача.

Скофилд недоуменно взглянул на паренька.

– Однажды кто-то употребил это слово при мне, когда я был еще школьником. И я не знал, что значит "третичная".

– Третичная – "третьестепенная"… Вы, наверное, Гарвард закончили? Вот волынка! Я на технологическом.

– Ну, что там у тебя на экране, – спросил Брэй в нетерпении, когда паренек ввел данные о первом хирурге.

– У меня все ясно, а вот у вас – ничего!

– Как это? – оторопел Брэй.

– Доброго доктора не существует. Во всяком случае, в этом заведении.

– Чушь какая-то! Он ведь упомянут в истории болезни Эпплетона.

– Ну, не знаю! У меня на экране: "Нет данных".

– Я кое-что понимаю в таких машинах. Они легко выдают ошибку в программе.