Мозаика Парсифаля Ладлэм Роберт

Глава 31

В лице доктора Мэтью Рандолфа графство Тэлбот располагало прекрасным медиком и одновременно крайне неприятной личностью. Рожденный в одной из богатейших семей Восточного побережья, взращенный в традициях привилегированного общества, что означало элитарные школы, закрытые клубы и неограниченные средства, он тем не менее постоянно оскорблял всех и вся в этом избранном обществе, обращающихся к нему за медицинской помощью.

В тридцать лет, после того как он с отличием окончил университет Джонса Гопкинса и успешно прошел хирургическую ординатуру в Бостоне и Нью-Йорке, Мэтью понял, что не сможет до конца реализовать свои способности в нелепых и инфицированньис внутренними интригами обычных больницах. Решение проблемы для него не составило сложности. Принудив всеми правдами и неправдами раскошелиться легион богачей из района Чесапика и вложив свои два миллиона долларов, Рандолф открыл собственный медицинский центр на пятьдесят коек.

Управленческим принципом Рандолфа была умеренная диктатура. Он не допускал никакой исключительности при отборе больных, но следовал одному железному правилу: из богатых выжимали все, что можно, а бедняки были обязаны представить доказательства своей нищеты и при этом выслушать лекцию о грехе праздности.

Однако как бедные, так и богатые появлялись во все большем количестве, согласные выслушивать эти оскорбления, поскольку в течение многих лет Медицинский центр Рандолфа приобрел исключительно высокую репутацию. Лабораторное оборудование — самое лучшее из того, что можно было приобрести за деньги: щедро оплачиваемые врачи — самые талантливые выпускники наиболее известных университетов и самых строгих ординатур; в случае необходимости туда на самолетах доставлялись лучшие специалисты со всего мира; способности технического персонала и корпуса сестер намного превосходили обычные больничные стандарты. В целом пребывание в центре Рандолфа с медицинской точки зрения было великолепным, а с личной — достаточно приятным. Правда, некоторые утверждали, что его можно улучшить, если убрать ядовитого шестидесятивосьмилетнего доктора Рандолфа. Однако другие возражали, говоря, что нет лучше способа потопить судно в шторм, чем заглушить двигатель, потому что его шум действует на нервы. Во всяком случае, отстранить Рандолфа от дел — с учетом того, что здоровье у него было отменным и помирать он явно не собирался — можно было только силой.

Ведь кто, кроме него, мог спросить перед операцией у племянника Эмили Дюпон: «Итак, во сколько же вы оцениваете собственную жизнь?»

Жизнь племянника стоила миллион долларов плюс подключение к компьютерной сети ведущих исследовательских центров.

Хейвелок вынес все эти подробности из досье ЦРУ, посвященных расследованию обстоятельств смерти эксперта по тайным операциям, «архитектора» Коста-Брава Стивена Маккензи. В Канье-сюр-Мер доктор Анри Саланн ставил под сомнение порядочность врача, подписавшего свидетельство о смерти Маккензи. Хейвелок смотрел глубже. Он допускал подделку результатов лабораторных исследований, искажение результатов вскрытия (доклад патологоанатома мог не соответствовать действительному состоянию трупа), а после того, как президент упомянул о рентгене, — и подмену пленок. Однако в свете того, что он узнал о самом Рандолфе и его центре, эти допущения выглядели весьма сомнительно. Все работы, связанные со смертью Маккензи, проходили под прямым наблюдением Рандолфа и в лабораториях центра. Колючий доктор мог быть диктатором, самоуверенным наглецом, крайне неприятной личностью, но при все этом он оставался образцом цельной личности, честного человека. Такая же профессиональная цельность характерна и для его центра. И если посмотреть на дело с учетом всех этих факторов, всех обстоятельств, то нет никаких причин подозревать ни доктора, ни его учреждение.

Но для Хейвелока именно это обстоятельство и казалось удивительным. Все было слишком симметрично. Фрагменты головоломки крайне редко вот так сразу и так точно — даже при отрицательном ответе — встают на свои места. Всегда остаются зазоры, которые ведут к скрытым явлениям, при этом не важно, имеют они отношение к делу или нет. Зазоры всегда остаются. Здесь же их практически не было.

Первое обстоятельство, подтверждавшее сомнение Хейвелока, заключалось в том, что Мэтью Рандолф не отозвался на его звонок. Во всех остальных случаях, когда он обращался к восьми офицерам из Комитета ядерного планирования, к секретарше Брэдфорда, к сотрудникам ЦРУ или Комитета национальной безопасности, телефон в Фейрфаксе звонил через несколько минут после предварительной беседы. Не так легко отмахнуться от просьбы перезвонить помощнику президента в Белый дом.

У доктора Мэтью Рандолфа такой проблемы, очевидно, не возникало. Когда Хейвелок позвонил вторично, то получил ответ: «Доктор сегодня чрезвычайно занят. Он сказал, что позвонит вам, мистер Кросс, как только у него появится свободное время».

— Вы передали ему, что меня можно найти в Белом доме?

— Да, сэр. — Секретарша помолчала, явно испытывая неловкость. — Он просил сообщить вам, что центр также выкрашен в белый цвет, — добавила она совсем тихо. — Это он сказал, мистер Кросс, не я.

— Тогда передайте вашему Чингисхану, что или я в течение часа услышу его голос, или шериф графства Тэлбот препроводит его на границу Мэриленда и округа Колумбия, где и передаст с рук на руки Службе безопасности Белого дома, которая доставит его ко мне.

Мэтью Рандолф позвонил через пятьдесят восемь минут.

— Черт возьми, да кто вы такой, Кросс?

— Ничтожный чиновник, страшно перегруженный делами, доктор Рандолф!

— Вы посмели мне угрожать! Я не терплю угроз вне зависимости от того, исходят ли они из Белого дома, синего дома или желтого дома! Я полагаю, что вы меня поняли.

— Я передам ваши чувства президенту.

— Валяйте. Он не из худших, но я думаю, что могут быть и получше.

— Не исключено, что вы смогли бы с ним ужиться.

— Сомневаюсь. Честные политики наводят на меня тоску. Честность и политика диаметрально противоположны. Итак, что вам угодно? Если вы желаете, чтобы я его как-то поддержал, начинайте с предоставления приличной правительственной субсидии на исследовательские работы.

— Я подозреваю, что президент Беркуист сделает это только в том случае, если вы лично согласитесь публично выступить против него. Рандолф, помолчав немного, заметил:

— Неплохо сказано. Итак, что же вы хотите? Мы здесь люди занятые.

— Мне хотелось бы задать несколько вопросов о человеке по имени Стивен Маккензи.

Доктор вновь замолчал, но на этот раз это было молчание несколько иного рода. Когда же он заговорил, тон его существенно изменился. До этого враждебность в голосе была вполне искренней, теперь же она казалась искусственной.

— Сколько же раз, черт побери, можно возвращаться к одному и тому же вопросу? Маккензи умер от разрыва сердца, а если быть точным — от массивного аортального кровоизлияния. Я представил результаты вскрытия и беседовал с вашими врачами, которые, с моей точки зрения, — персонажи фильмов ужасов. Они полностью согласились с моими выводами.

— Насчет фильмов ужасов?

— Ну уж, эти люди точно не принадлежат к штату госпиталей Святой Марии или Милосердной Матери Божьей. Правда, они и не претендовали на это, должен я отметить справедливости ради. — Рандолф сделал паузу. Майкл ждал, пытаясь по слышимому в трубке громкому дыханию понять общий настрой собеседника.

Наконец Рандолф заговорил. Фразы теперь были отрывистыми, громкий, напряженный голос явно должен был заменить недостаток самоуверенности.

— Если вам нужна информация о Маккензи, обратитесь к ним. У меня с ними не было никаких расхождений. Очевидное аортальное кровотечение, без всяких фокусов. Мне некогда вновь пускаться в рассуждения на эту тему. Я ясно излагаю?

— Даже более ясно, чем вы предполагаете, доктор Рандолф. — Настало время Хейвелоку выдержать паузу. Он держал ее достаточно долго для того, чтобы представить себе приоткрытый рот и услышать злобное дыхание человека, которому есть что скрывать. — На вашем месте я попытался бы найти время. Дело для нас не закрыто, доктор. По причине определенного давления извне мы не можем закрыть его, как бы нам того ни хотелось. Понимаете, мы очень хотим его закрыть и именно таким образом, как вы сказали, но для этого необходима ваша помощь. Я ясно излагаю?

— Результаты вскрытия не оставляют сомнений, и вы с этим согласились.

— Мы хотим согласиться, уверяю вас. Поймите меня правильно.

— Что вы подразумеваете под «давлением извне»? — Доктор вновь обрел былую уверенность, и его вопрос прозвучал вполне искренне.

— Скажем так: в ЦРУ появились возмутители спокойствия. И мы хотим заткнуть им рот.

«Коста-Брава всегда с нами. Она проявляется во лжи».Очередная пауза Рандолфа продолжалась недолго.

— Приезжайте завтра, — произнес он кратко. — Жду вас в полдень.

Хейвелок расположился на заднем сиденье неприметного бронированного автомобиля. Компанию ему составляли три сотрудника Секретной службы. Разговоры свелись к минимуму. Два человека, сидевшие спереди, и спокойный приятный агент, занявший место рядом с Майклом, видимо, получили четкий приказ не увлекаться беседами.

Медицинский центр Рандолфа действительно был выкрашен в белый цвет. Великолепный комплекс состоял из трех корпусов, соединенных крытыми переходами. Здания располагались в центре обширного пространства с лужайками, тропинками; к ним вела ухоженная подъездная аллея. Они остановились на площадке неподалеку от входа, над которым значилось: «Приемный покой и администрация». Майкл выбрался из машины, по гладкой бетонной дорожке подошел к двустворчатым стеклянным дверям и вошел в вестибюль. Его там ждали.

— Доктор Рандолф в своем кабинете, мистер Кросс, — сказала из-за мраморной стойки медицинская сестра в аккуратной униформе. — Идите по первому коридору справа; последняя дверь в дальнем конце зала. Я скажу его секретарше, что вы прибыли.

— Благодарю вас.

Шествуя по безукоризненно чистому, белоснежному коридору, Хейвелок просчитывал возможные варианты беседы. То, что он собирается сообщить доктору, напрямую зависит от его степени осведомленности о Стивене Маккензи. Если он знает немного, то Майкл будет выступать, нагнетая таинственность и ограничиваясь намеками, ссылаясь при этом на секретность. В ином случае ему можно без опаски приоткрыть часть истины. Однако больше всего Хейвелока занимали причины столь странного поведения медика. Ведь Рандолф практически признался в том, что исказил или частично скрыл причины смерти Маккензи. Независимо от степени обмана, это был опасный поступок. Искажение причин смерти или сокрытие важной информации по этому вопросу являются уголовным преступлением. Что же доктор на самом деле сделал и, главное, почему? Сама мысль о том, что доктор Мэтью Рандолф является частью шпионского заговора, была явным абсурдом. Так что же он сделал?

Секретарша доктора с гладко зачесанными и собранными в тугой пучок на затылке волосами имела весьма суровый вид. Однако, когда она заговорила, оказалось, что внешность обманчива. Майкл узнал этот голос, который вчера столь смущенно передал замечание доктора о том, что его клиника и резиденция президента — одного цвета. Без сомнения, она специально воздвигла стену суровости, чтобы защитить себя от ураганного темперамента шефа.

— Он сегодня очень не в духе, мистер Кросс, — произнесла она своим слабым голоском. — Вам лучше сразу приступать к делу. Он терпеть не может пустую трату времени.

— Я тоже, — сообщил Майкл, следуя за ней ко входу в кабинет. Подойдя к деревянной двери, украшенной резьбой, она аккуратно дважды стукнула в нее кулачком. Не один раз, не три, а именно два — и застыла в великолепной гордой позе, словно отказываясь от повязки на глаза перед расстрелом.

Причина столь героического поведения тут же прояснилась. Дверь распахнулась, явив Хейвелоку высокого, тощего, угловатого человека. Венчик седых волос обрамлял лысый череп, а из-под очков в тонкой стальной оправе сверкали живые, нетерпеливые глаза. Доктор Мэтью Рандолф был олицетворением «Американской готики»[68] с немалым налетом Савонаролы[69]. Его изящные длинные пальцы в равной степени годились для того, чтобы держать вилы, факел или скальпель. Он посмотрел мимо секретаря и не произнес, а пролаял:

— Вы — Кросс?

— Да.

— Вы опоздали на восемь минут.

— Ваши часы спешат.

— Возможно. Проходите. — Теперь он посмотрел на секретаря, которая тоже переступила через порог, и бросил: — Не прерывать!

— Хорошо, доктор Рандолф.

Медик закрыл дверь и кивнул в сторону кресла у бывшего письменного стола, на котором царил хаос.

— Садитесь. Но прежде чем вы сделаете это, Я хочу убедиться, что у вас нет с собой записывающих устройств.

— Даю слово.

— И я ему обязан верить?

— А я вашему.

— Вы мне звонили, а не я. Хейвелок покачал головой.

— У меня нет звукозаписывающих устройств по той простой причине, что наша беседа может оказаться для нас более опасной, чем для вас.

— Может быть, да, — проворчал Рандолф, отправляясь на свое место за письменным столом после того, как Майкл устроился в кресле. — А может, и нет. Посмотрим.

— Многообещающее начало.

— Не надо умничать, юноша!

— Прошу прощения, если мои слова прозвучали таким образом. Я вполне серьезен. Перед нами сложная проблема и мы должны раз и навсегда с ней покончить.

— Это означает, что я этого не сделал ранее.

— Скажем лучше так: возникли новые вопросы, и, честно говоря, небезосновательные. Они вызывают некий дискомфорт в определенных кругах разведывательного сообщества не только с политической, но и моральной точки зрения. Не исключено, что кто-то решит обратиться к прессе. Но это все наши проблемы.

— О ваших проблемах мне и хотелось бы послушать. — Медик кивнул, сдвинул очки и посмотрел на Хейвелока поверх оправы. — О ваших проблемах. Выкладывайте.

Хейвелок все понял. Рандолф хотел услышать признание вины Белого дома, прежде чем он сам сознается в неблаговидном поступке. Следовательно, логично предположить, что чем более серьезную вину взвалит на себя Хейвелок, тем легче доктор признается в своих возможных прегрешениях. Два жулика договорятся между собой. Судья никому не нужен.

— Вам известно, какого рода деятельностью занимался Маккензи?

— Я знаю Мака и его семью вот уже более сорока лет. Его родители были моими близкими друзьями, и его трое детей появились на свет в моем центре. Я лично принимал роды. Не исключено, что и его жена Мидж тоже родилась здесь.

— Это не ответ.

— По-моему, вполне. Я лечил всех Маккензи, стало быть, и Стива. И в детстве, и в юности, и в самостоятельной жизни, если можно назвать самостоятельной ту жизнь, которую он вел благодаря вам. Впрочем, в последние годы я по большей части лишь перепроверял заключения ваших медиков. Должен заметить, у вас есть прекрасные профессионалы. По виду шрамов ни за что не скажешь, что четыре из них от пулевых ран.

— Следовательно, вы все знали, — кивнул Майкл.

— Я советовал ему уходить со службы. Господи, я все время твердил ему одно и то же в течение последних пяти-шести лет. Он уже не выдерживал этого напряжения. Мидж, разумеется, было еще хуже. Он мотался по всему свету, а ей оставалось только ждать, гадая, вернется ли он домой. Хотя, конечно, он ей мало что рассказывал... Да, мистер Кросс, мне было известно, чем занимается Стив. Ну, разумеется, не в деталях, не в подробностях, но я точно знал, что это отнюдь не ваша канцелярская деятельность.

— Странно, — пробормотал Майкл, чувствуя некоторую неловкость. — Я никогда не представлял Маккензи семейным человеком с женой и детьми.

«Он ведь не из тех, кому пришлось биться за выживание. Почему же он пошел на такую работу?»

— Может, именно поэтому он и был так хорош. Глядя на него, вы видели преуспевающего чиновника... в чем-то даже похожего на вас. Но внутри у него все горело, потому что вы, негодяи, отравили его.

Неожиданное и резкое обвинение, произнесенное вполне спокойным тоном, застало Майкла врасплох.

— Это весьма серьезное заявление, — проговорил он, впившись взглядом в лицо доктора. — Вас не затруднит выразиться яснее? Насколько мне известно, никто не приставлял ему пистолет к виску, чтобы заставить делать то, что он делал.

— Этого и не требовалось. И я, черт побери, просто сам жажду объясниться. Я считаю, что это один из примеров того, как можно посадить человека на иглу, лишить его нормальной спокойной жизни, семейного счастья, заставить просыпаться среди ночи в холодном поту. Вам известно, что он толком не спал последние недели? А когда засыпал, малейший звук заставлял его хвататься за пистолет?

— Очень драматично!

— И это все сделали с ним вы!

— Каким же образом?

— Вы приучили его к наркотику, который содержит в себе постоянное напряжение, перевозбуждение и огромные дозы человеческой крови.

— Это уже мелодрама.

— Вам известно, как все для него началось?

Хейвелок промолчал.

— Лет тринадцать — четырнадцать назад Мак был одним из лучших мореходов Восточного побережья, а возможно, и всей Атлантики, включая Карибы. Он предчувствовал изменение ветра и нюхом чуял направление течений. Он мог идти всю ночь и под парусом и под мотором, ориентируясь только по звездам, и наутро оказаться точно в нужном месте. Это был дар... Когда началась война во Вьетнаме, он служил офицером на флоте. Золотые фуражки быстро раскусили его талант. Быстрее, чем вы сможете произнести эти непроизносимые географические названия, он оказался там и начал перебрасывать людей и вооружение как к берегу, так и внутрь территории, заходя в реки. Отсюда все и пошло. Он и там оказался лучшим, хорошо читал карты и мог доставить кого угодно куда угодно.

— Боюсь, что я все же не до конца понимаю.

— В таком случае вы просто тупица. Он переправлял диверсионные отряды в тыл противника. Под его командованием была флотилия маломерных судов. Он сам по себе был целым секретным флотом, затем это случилось.

— Что именно?

— Однажды он перестал быть простым перевозчиком; он стал одним из них.

— Понимаю.

— Хотелось бы. Тогда-то в нем впервые и загорелся внутренний огонь. Здесь он и подхватил лихорадку. Люди, которые раньше были для него не более чем грузом, стали друзьями, с которыми он разрабатывал планы операций, сражался бок о бок, короче погибали на его глазах. Мак занимался этим делом двадцать восемь месяцев, пока не был ранен и отправлен домой. Мидж дождалась его. Они поженились, Мак вернулся к учебе на юридическом факультете, но уже через несколько месяцев не выдержал, бросил учебу и начал переговоры с людьми из Вашингтона. Он словно тосковал по... Господи, я не знаю, как у вас это называется.

— Не важно, — негромко произнес Майкл. — Я понимаю, что вы хотите сказать.

Доктор пристально посмотрел на него.

— Может, и понимаете. Может, поэтому вы здесь... Мак, как и многие другие, вернулся с войны совсем иным человеком, не внешне, естественно, а внутренне. В нем кипела злость, которой я раньше не замечал. Появилось желание постоянно с кем-то бороться, бороться жестоко, со злостью, причем по самым высоким ставкам. Он не мог высидеть спокойно и двадцати минут, не говоря уж об изучении тонкостей законов. Ему было необходимо постоянное движение.

— Это мне знакомо, — непроизвольно вырвалось у Майкла.

— И вы, вашингтонские негодяи, прекрасно знали, что ему подсунуть. Ему хотелось острых ощущений, постоянного напряжения — и вы обеспечили ему это. Вы пообещали ему самую лучшую — или самую трудную — борьбу с такими высокими ставками, которые нормальному человеку даже и в голову бы не пришли. И вы все время вдалбливали ему — ты лучший, лучший, лучший! Он жил только этим... и одновременно погибал.

Хейвелок сцепил руки, понимая чувства доктора и в то же время злясь на него. Но сейчас было не время поддаваться эмоциям; он должен получить информацию.

— И что же нам... негодяям из Вашингтона... следовало предпринять? — спокойно спросил он.

— Только вы, сукины дети, способны задавать такие идиотские вопросы.

— Может, вы все же ответите?

— Лечить его! Обратиться к психиатрам!

— Почему же вы сами не сделали этого? Ведь вы его лечащий врач.

— Черт возьми, неужели я не пытался! Я даже вас пробовал остановить!

— Извините, не понял.

— В архивах ЦРУ наверняка хранятся мои письма. Я сообщал, я, черт побери, ставил диагноз ему как крайне неуравновешенному человеку. Когда Мак на пару недель появлялся дома, он, как заведенный, ежедневно мотался в Лэнгли. Это же происходило у вас на глазах: он впадал в депрессию, почти не разговаривал, а если и общался с кем, то совершенно не слушал собеседника. Он не находил себе места, все ему было не так... Он мыслями был совсем в ином мире. Понимаете, он все время ждал... ждал следующей дозы наркотика.

— И мы давали ему очередную порцию.

— В точку, как выражается юное поколение. Вы точно знали, сколько он может так выдержать. Вы обхаживали его, заводили, как пружину, и в тот момент, когда эта пружина грозила лопнуть, отправляли его снова в это чертово... как это у вас называется?

— В поле, — подсказал Майкл.

— Вот именно: в это чертово «поле». Мидж приходила ко мне, рассказывала, что Мак на взводе, он не может спать, не может нормально разговаривать... И я садился за очередное письмо. А знаете, что я получал в ответ? «Благодарим за внимание», словно я рекомендовал этим негодяям сменить прачечную! Мидж и ребятишки жили как в аду, а вы там считали, что ваши сорочки и без моего совета накрахмалены как нельзя лучше.

Майкл остановившимся взглядом уперся в голую белоснежную стену за спиной доктора. «Сколько таких писем погребено в заброшенных, ненужных досье? Сколько Маккензи... И Огилви... и Хейвелоков? Кто считал, сколько „ходячих пистолетов“ бродят по земле? Людей, которых обхаживают, заводят, как пружину, во имя цели, имя которой — „тщетность“. Их смертоносные способности используются в деле, потому что где-то было записано, что они способны выполнить работу независимо от их состояния — умственного и физического... как их собственного, так и их жертв. Кому это выгодно?»

— Простите, — вернулся к действительности Майкл. — С вашего разрешения я доложу о нашей беседе лицам, которые обратят внимание на проблему.

— Пока разрешаю. На настоящий момент.

— На настоящий момент, — согласился Майкл.