Мозаика Парсифаля Ладлэм Роберт

Глава 26

— Руки вверх! Лицом к стене! Ноги шире! Шевелись! Живее! Руки в стороны, ладони раскрыть!

Хейвелок, словно в трансе, не мог оторвать взгляд от Мэттиаса, который, подобно маленькому ребенку, опустившись на одно колено, прятался за кустом роз. От потрясения все происходящее воспринималось как в густом тумане. Разум отказывался понимать. Его друг, его ментор... его отец — сошел с ума. За цветочным кустом скрывалось жалкое подобие человека, который совсем недавно потрясал мир своими блестящими способностями, с трясущейся головой и глазами за стеклами очко, полными безотчетного и необъяснимого страха.

Хейвелок услышал шаги охранника по дорожке и понял, что сейчас последует удар. Почему-то его охватила апатия. Все стало безразлично.

Он успел почувствовать в голове вспышку невероятной боли и погрузился в темноту.

Очнулся он на ковре в гостиной. Перед глазами плыли огненные круги, ломило в висках, от сырого песка, набившегося в мокрые брюки, саднило кожу. Снаружи слышался топот шагов по ступеням и взвинченные голоса, отдающие какие-то приказы. До того как эти люди вошли в дом, Майкл ощупал куртку и пояс. Пистолет исчез, но дальше его не обыскивали. Допрос, видимо, был отложен до появления начальства.

К нему подошли двое: один — в мундире с майорскими знаками различия, другой — в штатском. Майкл узнал его. Это был агент Управления консульских операций, с которым ему приходилось работать ранее. Но где... в Лондоне или Бейруте... Париже или... Память отказывалась служить ему.

— Он самый, — произнес штатский. — Брэдфорд предупреждал меня, что это может случиться, хотя и не мог представить, каким образом. Значит, он был прав. Я сам разберусь с ним. Вы к этому делу не имеете никакого отношения.

— Только уберите его побыстрее отсюда, — ответил военный. — А что вы с ним будете делать, меня не касается.

— Хэлло, Хейвелок! — Человек из Консопа сверху вниз с презрением смотрел на Майкла. — Ты, я смотрю, был сильно занят в последнее время. Получил удовольствие, когда убивал старика в Нью-Йорке? Зачем ты это сделал? Решил пополнить свой счет на случай непредвиденных обстоятельств? Показалось мало и забрался сюда? Встань, выродок!

Тело ныло, голова раскалывалась от боли. Майкл медленно повернулся, встал на колени и с трудом заставил себя подняться на ноги.

— Что с ним случилось? Что произошло?

— Я не отвечаю на вопросы.

— Но кто-то должен... Боже милостивый, кто-то же должен ответить!

— И выдать тебе бесплатный билет на самолет? Ну уж нет, сукин ты сын. — Штатский повернулся к часовому, стоящему у противоположной стены. — Вы его обыскали?

— Нет, сэр. Я только изъял оружие и задействовал систему тревоги. У него на поясе остался фонарь и какая-то сумка.

— Давай помогу тебе, Чарли, — предложил Хейвелок, распахнув куртку и потянувшись к прорезиненному пакету. — Тебя зовут Чарли, верно? Чарли Лоринг... Бейрут.

— Да. Но оставь свои лапы в покое!

— Здесь то, что тебе надо. Подойди и возьми. Да не бойся, не взорвется.

Человек из госдепа кивнул майору, тот шагнул вперед и сжал руки Хейвелока. Тем временем Чарли Лоринг сорвал пакет с плетеного ремня.

— Открой его, — продолжал Хейвелок. — Это мой подарок тебе. Подарок всем вам.

Агент из Консопа расстегнул пакет и извлек сложенные желтые листки. Майор отпустил руки Хейвелока, а Чарли подошел к торшеру и начал читать. Через некоторое время он прекратил это занятие, оглянулся на Майкла и сказал офицеру:

— Подождите снаружи, майор. И вы тоже, — добавил он, взглянув на охранника. — В другой комнате, пожалуйста.

— Вы уверены? — спросил офицер.

— Вполне, — ответил Чарли. — Он никуда не денется, а если потребуется, я позову.

Когда они вышли, человек из госдепа повернулся к Хейвелоку:

— Ты самый последний подонок из всех, которых мне доводилось встречать.

— Обратите внимание, Чарли, ведь это — копия.

— У меня есть глаза.

— Позвони в Консоп. Каждые пятнадцать минут, начиная с одиннадцати, там раздается звонок. Задается всего лишь один вопрос: «Бильярд или пул?» Ответ должен быть: «Мы предпочитаем пул». Скажи им, чтобы они ответили именно так.

— И что потом?

— Потом подсоединись к линии, дождись следующего звонка, ответь нужным образом и слушай.

— Чтобы другой подонок зачитал мне это?

— Ну уж нет. Всего двенадцать секунд, Чарли. Засечь не удастся. И не надейся, что удастся расколоть меня наркотиками. Я уже прошел через это один раз и принял соответствующие меры. Я понятия не имею, откуда звонят, честное слово.

— Забей в задницу свое слово, дерьмо!

— Советую поторопиться, Чарли. Иначе копии этих страниц разлетятся по всей Европе. От Москвы до Афин, от Лондона до Праги, от Парижа до Берлина. Поэтому беги к телефону.

Через двадцать одну минуту Чарли Лоринг, уставившись в стену, дал Дженне Каррас требуемый ответ. Еще через одиннадцать секунд он бросил трубку и повернулся к Хейвелоку:

— Ты еще хуже, чем о тебе говорят. Грязнее грязи.

— И «не подлежу исправлению».

— Верно.

— Но ты тоже, Чарли. Тебя запрограммировали. Ты бесполезен. Ты забыл, что в нашем деле всегда надо задавать себе вопросы и все ставить под сомнение.

— Как это?

— Ты же без звука согласился с приговором, вынесенным мне. А ведь ты меня знал, знал многие мои дела, но для тебя это не имело значения. Сверху поступила команда, и ты как попугай повторяешь: «А почему бы и нет?»

— Я имею право тебя прикончить на месте.

— И расхлебывать все последствия? Не надо, Чарли, меня убивать. Позвони-ка лучше в Белый дом.

Хейвелок услышал оглушительный рев огромного геликоптера и понял, что президент Соединенных Штатов Америки осчастливил своим прибытием остров Пул. Время близилось к полудню. Солнце Джорджии раскалило воздух за окном. Комната, в которой он находился, несмотря на отсутствие решеток, вполне годилась на роль тюремной камеры. От земли — два этажа, внизу четыре солдата. Из окна можно было видеть фасады и фотографии знакомых зданий. Мир лжи, мир искусственной, искаженной и перевернутой реальности.

Майкл отошел от окна и присел на кровать, точнее — на тюремную койку. Он попытался представить себе, как переживает сейчас Дженна, каких нервных затрат все это ей стоит. Потом его мысли вернулись к Мэттиасу. Великий Боже, что с ним случилось? Он вспомнил кошмарную сцену в саду, пытаясь отыскать в ней хотя бы обрывки смысла.

"Ты не должен подходить ко мне. Ты не понимаешь. Ты никогда не поймешь!"

—Что «не поймешь»?

Майкл просидел, размышляя, довольно долго. Шум в коридоре вернул его к действительности. В центре двери открылась задвижка; за стеклом возникло лицо под фуражкой с золотым шитьем. Очередной лжец. Потом дверь распахнулась, и на пороге появился широкоплечий полковник средних лет. Он подошел к Хейвелоку, позванивая парой наручников.

Хейвелок повиновался. Браслеты защелкнулись на запястьях.

— А как насчет ног? — поинтересовался Майкл. — Они считаются оружием?

— У меня гораздо более эффективное оружие, — парировал офицер. — Я ни на секунду не спущу с вас глаз. Одно движение, которое мне покажется подозрительным, — я вхожу, и вы покойник.

— О, мне предстоит конфиденциальная беседа! Весьма польщен. Полковник повернул Хейвелока лицом к себе.

— Я не знаю, кто вы, что вы делаете или что сделали. Но запомните — ковбой! — я несу ответственность за этого человека, и мне ничто не помешает вышибить вам мозги прямо здесь. А потом разберемся.

— Кто здесь ковбой?

Как бы подчеркивая серьезность своей угрозы, офицер толкнул Майкла назад к стене.

— Оставайтесь на месте, — скомандовал он и покинул комнату. Через тридцать секунд дверь вновь открылась, и в помещение вступил президент США Чарлз Беркуист, держа в руке все тринадцать страниц обвинительного заключения, составленного Хейвелоком. Президент остановился перед Майклом и поднял желтые листки.

— Впечатляющий документ, мистер Хейвелок.

— И главное — правдивый.

— Не сомневаюсь. Часть ваших трудов, бесспорно, заслуживает самого глубокого презрения, но я не устаю повторять себе, что человек с вашими заслугами не станет столь бесцеремонно обрекать на смерть такое количество своих товарищей. И я понял, что это в основном угроза — неотвратимая угроза, которая должна заставить всех выслушать вас.

— В таком случае вы еще раз лжете самому себе, — сказал Майкл, неподвижно стоя у стены. — Я объявлен «не подлежащим исправлению». С какой стати меня должна заботить судьба других?

— Потому что вы разумный человек и понимаете, что всему должно быть свое объяснение.

— Ложное объяснение, вы хотите сказать.

— Частично. И некоторые из них останутся таковыми навсегда ради блага страны.

Хейвелок помолчал, изучая грубоватое скандинавское лицо, твердый взгляд, чем-то напоминающий взгляд охотника, потом произнес:

— Мэттиас?

— Да.

— И как же долго вы сумеете держать его в этой могиле?

— Столько, сколько сможем.

— Но ему требуется помощь.

— Нам тоже. Его следовало остановить.

— Что вы с ним сделали?

— То, что происходит сейчас, только часть истории, мистер Хейвелок. Вы тоже явились одной из ее составных. Все мы оказались в одной лодке. Мы превратили его в императора, хотя знали, что даже божественное право, а тем более человеческое, не позволяет вручать империю в собственность одного человека. Мы провозгласили его богом, не будучи хозяевами небес. Любой ум, даже вознесенный на столь недоступные высоты, имеет в наше сложное время свои ограничения. Мы с вами заставили его пребывать в вечной иллюзии своей уникальности, своего превосходства над остальными людьми. Мы требовали от него слишком многого. Он лишился рассудка. Его мозг — этот исключительно мощный аппарат — не выдержал и сломался. Когда этот человек перестал контролировать себя, он начал стремиться к контролю над всем остальным: Возможно, чтобы компенсировать свою слабость, убедить себя в том, что он является тем, кем мы его провозгласили, хотя, может быть, в глубине души он и подозревал, что это не так. Но теперь все кончилось.

— Что значит «стремиться к контролю над всем остальным»? Как мог он добиваться его?

— Связав страну рядом обязательств, которые, мягко говоря, неприемлемы. Постарайтесь понять. Мы с вами стоим на глиняных ногах; у него же были ноги из ртути. Да, даже я, президент Соединенных Штатов — самый могущественный человек на земле, как утверждают некоторые. Это неправда. Я связан по рукам и ногам. Я обязан учитывать голоса избирателей, руководствоваться так называемыми принципами политической идеологии, надо мной все время висит топор конгресса... Сдержки и противовесы, мистер Хейвелок. Для него же ничего этого не существовало. Мы сами превратили его в суперзвезду. Он не был связан ничем, ни с кем не считался. Его слово было законом. Суждения остальных должны были отступать перед блеском его интеллекта. И если к этому добавить его шарм...

— Все это общие места, — сказал Майкл. — Абстракции.

— Ложь? — спросил Беркуист.

— Не знаю. Мне нужны факты.

— Я намерен вам их продемонстрировать. Если и после этого у вас сохранится желание выполнить угрозу, пусть в будущем это останется на вашей совести, а не на моей.

— У меня нет будущего. Я «не подлежу исправлению».

— Я же сказал, что прочитал ваши записи. Все, до последней строчки. Приказ о вашей казни уже отменен. Даю вам слово президента Соединенных Штатов.

— Почему я должен поверить этому слову?

— На вашем месте я, пожалуй, тоже бы не поверил. Я просто ставлю вас в известность. Лжи было много, и ее остается немало. Но то, что я вам сказал, — правда... Я распоряжусь, чтобы с вас сняли наручники.

Интерьер большой слабо освещенной комнаты без окон напоминал декорацию к научно-фантастическому фильму. Вдоль стены располагалось с десяток телевизионных экранов, каждый из которых передавал всю «картинку» событий. За огромным пультом управления работало четыре оператора. В помещении постоянно появлялись какие-то люди в белых халатах, которые просматривали видеозаписи, делали заметки. Кто-то сразу уходил, кто-то задерживался, чтобы посовещаться с коллегами. Единственная цель всей этой деятельности заключалась в том, чтобы зафиксировать и подвергнуть анализу каждое движение Энтони Мэттиаса, любое произнесенное им слово.

Его лицо и вся фигура демонстрировались одновременно на нескольких экранах, под каждым из которых мелькали красные цифры, указывающие время записи. Под крайним слева экраном горела надпись: «Текущее». Весь день, начинающийся с утреннего кофе в саду, идентичном с садом в Джорджтауне, был для Мэттиаса иллюзией.

— Ему делают две инъекции еще до того, как он проснется, — произнес президент, расположившийся вместе с Хейвелоком за вторым, меньшим пультом у задней стены комнаты. — Один укол расслабляет мышцы и снимает физическое и умственное напряжение. Второй стимулирует работу сердца, улучшает кровообращение и при этом не влияет на действие первого наркотика. Не спрашивайте у меня медицинских терминов, я их не знаю. Я только знаю, какой эффект дают эти препараты. Мэттиас имеет возможность вступать в симулируемые контакты достаточно уверенным в себе... в некотором роде как муляж самого себя в прошлом.

— Значит, его день начинается? Его... воображаемый день?

— Именно. Просмотрите мониторы справа налево. День начинается с завтрака в саду. Ему приносят доклады разведывательных служб и газеты, относящиеся к тем дням, когда происходили интересующие нас события. Затем на следующем экране вы можете видеть, как он выходит из дома, спускается со своим помощником по ступеням. Помощник обсуждает с ним проблему, взвешивает варианты, прорабатывает схему действий — одним словом, делает то, что нам нужно. Вся тематика, между прочим, почерпнута из его дневников. В течение дня рассматривается всего один вопрос. — Беркуист помолчал и затем указал на третий монитор справа. — Здесь вы его видите в лимузине; помощник все еще продолжает говорить, привлекая его внимание к нужной проблеме. Затем Мэттиаса некоторое время возят, постепенно показывая знакомые ему места: мемориал Джефферсона, памятники, некоторые улицы, провозят мимо южного входа в Белый дом... последовательность демонстрации не имеет никакого значения.

— Но это же всего лишь фрагменты, — сказал Майкл. — Он не видит целого.

— Он вообще ничего не видит, у него всего-навсего создается общее впечатление. Но, как утверждают врачи, даже если Мэттиас увидит фрагменты или миниатюрные модели, его ум отторгнет реальность, и в его восприятии останутся полномасштабные видения. Точно так же, как он ранее отказался согласиться со своей деградацией и продолжал требовать для себя все больших и больших полномочий... В конечном итоге он присваивал их самовольно... Взгляните на четвертый экран. Он вылезает из машины у государственного департамента, входит в здание и при этом что-то объясняет помощнику. Все, что он произнесет, будет тщательно изучено. На пятом вы видите, как он проходит в кабинет — абсолютно точная копия помещения на восьмом этаже — тут же просматривает телеграммы и свою программу на день. Вновь здесь все предметы совершенно идентичны подлинникам. Шестой экран показывает нам, как Мэттиас ведет телефонные переговоры, те же переговоры, которые он проводил раньше. Иногда его ответы пусты; какая-то часть его сознания, видимо, не воспринимает голос или не идентифицирует собеседника... но иногда мы узнаем совершенно чудовищные вещи. Он здесь уже шесть недель, но нам кажется, что мы едва-едва поскребли поверхность. Мы только начинаем понимать то, в какой степени он превышал свои полномочия.

— Вы говорите о тех поступках, которые он совершал? — спросил Хейвелок, пытаясь на секунду отвлечься от пугающего развития событий.

Беркуист взглянул в лицо Майкла, освещенное отблеском огоньков панели управления и мерцанием мониторов на противоположной стене.

— Да, мистер Хейвелок, о тех... «поступках», которые он натворил. Если во всей истории законно избранных правительств на земле кто-то самым чудовищным образом превысил полномочия своего поста, то этот человек — Энтони Мэттиас. Нет пределов тому, что он обещал — что он гарантировал -от имени правительства Соединенных Штатов. Возьмем только один день — сегодня. Политические решения приняты, курс действий установлен, но они, в момент безумия, перестают удовлетворять нашего государственного секретаря, и он все меняет. Следите за седьмым экраном, под ним значится: «ТЕКУЩЕЕ». Послушайте. Мэттиас сидит за своим письменным столом, в его представлении он вернулся на пять месяцев назад в прошлое. В то время было принято двухпартийное решение закрыть наше посольство в одной из новообразованных африканских стран, правительство которой возмутило весь мир массовым убийством своих граждан, расстрелами и виселицами. Помощник объясняет: «Господин государственный секретарь! Президент, Объединенный комитет начальников штабов и сенат совместно выступают в настоящее время против любых дальнейших контактов...» Ответ: «Тогда мы им ничего не скажем, не так ли? Допотопные реакции не могут лежать в основании современной внешней политики. Я свяжусь лично с их правительством и предложу тем людям новый и соблазнительный вариант. Вооружение и лесть — самые лучшие смазочные материалы международной политики. Мы предоставим правительству этой страны и то и другое». Майкл был ошеломлен услышанным.

— Он это сказал? И он так поступил?

— Сейчас он только рождает эти идеи, — ответил Беркуист. — Через несколько минут он позвонит в наше представительство в Женеву и примет совершенно невероятные обязательства... Но все это лишь мелкие примеры. Лишь то, над чем они работают сегодня утром. Все, что вы слышали, вне сомнения возмутительно, но оно бледнеет в сравнении со многими другими «поступками». Их так много... они настолько невероятны и опасны...

— Опасны?

— Одно мнение перевешивает мнение всех остальных. Один человек вступает в немыслимые переговоры, разрабатывает невероятные соглашения, которые противоречат общенациональным интересам. Возмущенный конгресс подвергнет меня импичменту только за то, что я стану рассматривать эти соглашения. Но даже и такой факт — а подобные факты существуют — не столь значителен. Мы не смеем позволить миру узнать, что по-настоящему натворил этот человек. Когда об этом узнают, нашему унижению не будет предела; гигант на коленях станет умолять о прощении, если, конечно, до этого уже не загрохочут пушки и не начнут падать бомбы. Вы понимаете теперь, какие договоры он доверил бумаге.

— Имел ли он на это право?

— По конституции — нет. Но он же суперзвезда. Некоронованный король республики произнес свое слово. Божество высказало свою волю. Кто же осмеливается задавать вопросы королю или божеству? Само существование подобных документов — плодороднейшая почва для международного шантажа. Если мы не сумеем тихо, без шума лишить эти соглашения силы — отменить по дипломатическим каналам, ссылаясь на ожидаемую негативную реакцию конгресса, они неизбежно станут достоянием гласности. В этом случае все договоры и соглашения, заключенные нами за последнее десятилетие, все союзы, которые мы создали и создаем, окажутся под вопросом. Внешняя политика нашей страны просто рухнет, с нами никто не захочет иметь дела. А отсутствие стройной внешней политики для страны, подобной нашей, мистер Хейвелок, означает одно — войну.

Майкл наклонился вперед над пультом, внимательно вглядывался в монитор с надписью «ТЕКУЩЕЕ», напряженно подавшись вперед. Он почувствовал, как на лбу выступили крупные капли пота, и смахнул их ладонью.

— Неужели он так далеко зашел?

— Дальше, чем вы можете себе представить. Как вы знаете, Мэттиас оставался государственным секретарем почти шесть лет, но даже раньше, еще до того, как занял свой пост, он обладал серьезным, если не исключительным влиянием на внешнюю политику двух президентов. Он был личным полномочным послом для них обоих, разъезжая по земному шару и цементируя бастионы своей власти.

— Но эти бастионы служили на пользу дела!

— Да. И мне это известно лучше других. Именно мне удалось убедить его бросить консультативную деятельность и занять пост в правительстве. Я сказал, что мир нуждается в его слове, что пришло его время. Я апеллировал к его эго;у всех великих людей великое эго.Де Голль был прав, когда говорил, что человек с великой судьбой раньше всех чувствует свое будущее. То, что он не видит, является границей его возможностей. Бог свидетель, Мэттиас считал свои возможности безграничными.

— Несколько минут тому назад, господин президент, вы сказали, что мы сами сделали его Богом. Мы требовали от него слишком многого.

Майкл, совершенно подавленный услышанным, медленно покачал головой.

— Подождите секунду, — холодно заметил Беркуист, бросив на Хейвелока проницательный взгляд. — Я сказал так, чтобы упростить объяснение. Никто не способен сделать человека Богом, если человек сам этого не желает. А Мэттиас жаждал своего божественного воплощения всю жизнь! Он постоянно стремился испить святой воды, а в мыслях, возможно, жаждал искупаться в ней... Знаете, как его кто-то недавно назвал? «Неуемный Сократ с Потомака». И это совершенно точно. Он, мистер Хейвелок, игрок с высоким Ай Кью, первоклассно, блестяще использующий любую ситуацию. Это человек, обладающий громадной силой убеждения, способный заниматься всемирной дипломатией на высочайшем уровне — самом высоком, который мы могли обеспечить, и все это — оставаясь в центре мирового урагана. Он мог быть абсолютно великолепным и, как я уже говорил, мне это было известно лучше, чем кому-либо иному. Я использовал эти его качества. Но при всех своих достоинствах он был прежде всего игрок. Он все время заводил себя — этот всеведущий Энтони Мэттиас.

— И зная все это, — сказал Майкл, выдерживая взгляд Беркуиста, — вы все же не могли отказаться от него. Вы заводили его точно так же, как он заводил самого себя. Вы обращались к нему как к человеку «великого предназначения», разве не так?

Президент отвел взгляд, рассматривая пульт управления, и ответил тихо:

— Да. Пока он не разлетелся вдребезги. Я наблюдал за действиями, а не за человеком. Я был слеп, я не понимал, что происходит в реальности.

— Боже! — громким шепотом воскликнул Хейвелок. — В это невозможно поверить.

— Предвидя вашу реакцию, — прервал Майкла восстановивший свою уверенность президент, — я попросил, чтобы для вас подготовили несколько пленок. Они воссоздают подлинные беседы во время последних месяцев его пребывания на работе. Психиатры утверждают, что он говорил тогда именно это. Их правоту подтверждают и найденные в его кабинете записи. Надевайте наушники, а я нажму нужные кнопки... Следите за картинкой на крайнем справа мониторе.

В течение последующих двенадцати минут Хейвелок увидел и услышал такого Мэттиаса, которого даже не мог себе представить. Под влиянием комбинированного воздействия химии, зрительных образов и слов помощников он был в состоянии чрезвычайного эмоционального напряжения. Он кричал что-то, а через мгновение уже рыдал; очаровывал и обольщал в телефонную трубку дипломата, блестяще демонстрируя самоуничижение, и тут же по окончании разговора называл собеседника дураком и слабоумным. И самое главное — он лгал, хотя его главным достоинством всегда была искренность. Телефон был его основным рабочим инструментом, а рабочим органом служил глубокий голос с европейскими модуляциями.

— В первой записи, — сердито произнес Беркуист, нажимая на кнопку, — содержится его ответ на мое пожелание пересмотреть нашу политику оказания помощи республике Сан-Мигуэль.

«Вы придерживаетесь твердых взглядов, господин президент. Ваша политика содержит четкий призыв к соблюдению международных приличий и уважению прав человека. Я аплодирую вам, сэр. До свидания... Идиот! Кретин! Мы помогаем им не из братской любви, а исходя из геополитических реалий! Соедините меня с генералом Сандозой. Договоритесь с послом о весьма конфиденциальной встрече. Полковники должны понять, что мы их поддерживаем».

—Следующий маленький номер он выкинул после того, как палата и сенат приняли одобренную мной совместную резолюцию о нецелесообразности дипломатического признания...

«Вы же понимаете, господин премьер-министр, что наши обязательства в вашей части мира не позволяют нам принять ваше предложение, но хочу, чтобы вы знали — я лично полностью с вами согласен. Я встречаюсь с президентом... нет, нет, уверяю вас, он подойдет к вопросу непредвзято... кроме того, мне уже удалось убедить Председателя сенатского Комитета по иностранным делам. Желаемая цель — заключение договора между нашими странами, а если он войдет в противоречие с предыдущими договорами... что ж, просвещенный эгоизм был квинтэссенцией политики Бисмарка».

—Не могу в это поверить, — пробормотал ошеломленный Хейвелок.

— Я тоже не верил, но, увы, — все это правда. — Президент снова нажал на кнопку. — Теперь перенесемся в район Персидского залива...

«Вы, конечно, говорите сейчас неофициально. Не как министр финансов вашей страны, а как друг. Вы надеетесь на дополнительные гарантии получения восьмисот пятидесяти миллионов в текущем финансовом году и миллиарда двухсот миллионов — в следующем... Совсем нет, дорогой друг. Вопреки вашим сомнениям, это вполне приемлемые цифры. Я сообщаю вам это конфиденциально, но наша региональная стратегия совсем не такова, как выглядит на поверхности. Я подготовлю, на конфиденциальной основе, разумеется, меморандум о намерениях».

—А теперь — на Балканы, к одному советскому сателлиту, лояльному Москве и готовому вцепиться нам в глотку... Полное безумие!

«Господин премьер-министр, ограничения на продажу вооружений вашей стране не могут быть сняты в одночасье. Но они без труда могут быть обойдены. Я вижу весьма обширные и конкретные достоинства в идее нашего с вами сотрудничества. „Оборудование“ может и будет переправлено через одну из североафриканских стран. Ее режим считается враждебным нам, но с его лидером я, скажем неофициально, недавно и неоднократно встречался. Строго между нами. В настоящее время идет формирование новых геополитических блоков».

—Идет формирование! — взорвался Беркуист. — Самоубийство! Гарантия длительной нестабильности и моря крови, как в Йемене. Слушайте!

«Возникновение новой великой независимой страны, уважаемый господин Сирах Боль Шазар, получает незаслуженно медленное признание. Однако вы можете рассчитывать на негласную поддержку нашего правительства. Мы понимаем необходимость твердых и решительных мер, когда речь идет о внутренних подрывных силах. Вы можете быть уверены в том, что запрашиваемые вами средства будут отпущены. Трансферт трехсот миллионов долларов продемонстрирует законодательной ветви правительства США степень нашего доверия к вам».

—И последнее, — прошептал президент. Морщины на его лице стали заметнее, он выглядел совсем изможденным. — Новоиспеченный африканский безумец.

«Мы будем говорить откровенно и совершенно конфиденциально, генерал-майор Халафи. Мы с одобрением относимся к вашей идее проникновения на север к Проливам. Наши так называемые союзники в этом регионе оказались слабыми и недееспособными, но отход от них, учитывая существующие договоры, естественно, должен быть очень постепенным. Процесс обучения всегда идет с большими трудностями. Переобучение же тех, кто погряз в своем невежестве, является головоломной шахматной партией. По счастью, эту партию разыгрывают люди, которые понимают ситуацию. Вы получите свое оружие. Салом, мой воинственный друг!»

Услышанное произвело буквально парализующий эффект. Майкл ничего не мог понять. В тайне от всех, вопреки интересам Соединенных Штатов создавались союзы, в нарушение существующих договоров шли консультации о новых соглашениях, давались гарантии на миллиарды долларов — затраты, которые никогда бы не санкционировал конгресс и не потерпел бы налогоплательщик, принимались военные обязательства, аморальные по существу, оскорбляющие национальное достоинство и к тому же провокационные. Перед Хейвелоком предстала картина действий выдающейся личности, где расколовшееся сознание решало одновременно множество проблем глобального характера, каждая из которых несла в себе смертельный заряд.

Постепенно к Майклу вернулась способность рассуждать. Но первый вопрос, на который он хотел получить ответ немедленно, имел отношение к нему лично. Он снял наушники и повернулся к президенту.

— Коста-Брава, — хрипло произнес он. — Почему? Почему «не подлежит исправлению»?

— К первому я имею отношение, но не отдавал приказа о втором. Насколько мы смогли определить, официального решения по этому вопросу не принималось.

— "Двусмысленность"?

— Да. Но мы не знаем, кто это. Однако должен вам сказать, позже я подтвердил распоряжение.

— Почему?

— Потому что вспомнил текст присяги, которую вы давали, поступая на правительственную службу.

— Что именно?

— Отдать за страну жизнь в случае необходимости. Любой из нас готов пожертвовать жизнью, и вы знаете об этом не хуже меня. Видимо, не стоит напоминать, что многие тысячи отдали свои жизни даже в тех случаях, когда эта необходимость была весьма сомнительной.

— Следовательно, необходимость моей жизни или, вернее, моей смерти вопросов не вызывала?

— В то время, когда я отдавал распоряжение, — нет.

Майкл затаил дыхание и спросил:

— А женщина из Чехословакии? Дженна Каррас?

— О ее смерти никто никогда не помышлял.

— Но это же не так!

— Мы не помышляли.

— "Двусмысленность"?

— Очевидно.

— И вы не знаете... Боже мой! Значит, моя казнь была санкционирована. Вами.

Президент кивнул. Его нордический лик смягчился, из глаз исчезло выражение охотника, выслеживающего дичь.

— Будет позволено приговоренному к смерти спросить — почему?

— Пойдемте со мной, — сказал Беркуист, вставая из-за панели. — Наступило время конечной фазы вашего образования, мистер Хейвелок. Молю Бога, чтобы вы оказались к ней готовы.

Они вышли из зала и очутились в коротком белом коридоре, охраняемом здоровяком с нашивками мастера-сержанта; его лицо и знаки отличия на груди свидетельствовали, что он прошел немало важных баталий. При появлении президента он вытянулся по стойке смирно. Верховный главнокомандующий кивнул и последовал к широким черным дверям, углубленным в стене. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не просто дверь. Из-за плеча Беркуиста Майкл увидел массивную стальную панель, напоминающую вход в бомбоубежище, с круглой рукояткой вместо ручки и пластинкой сенсорного устройства. Президент приложил к датчику правую ладонь. По сенсору пробежал ряд цветных огоньков. Затем они остановили свой бег, образовав бело-зеленую полосу. Левой рукой Беркуист взялся за рукоятку. Огоньки побежали вновь. Когда они замерли, на приборе остались гореть три зеленые точки.

— Убежден, что вам известно о подобных устройствах больше, чем мне, — сказал Беркуист. — Могу добавить, что эту дверь могу открыть только я... И еще один человек в случае моей смерти.

Значение последней фразы было совершенно очевидно и не требовало комментариев. Президент открыл тяжеленную дверь, протянул руку и коснулся невидимой пластинки на ее внутренней стороне, отключая следующее контрольное устройство. Еще раз кивнув солдату, он жестом пригласил Хейвелока следовать за собой. Они вошли внутрь. Мастер-сержант подошел к стальной двери, закрыл ее, повернув колесо в нужную позицию, запер замок.

Интерьер комнаты был вполне аскетичен — голые стены, отсутствие мебели, если не считать продолговатого стола с пятью стульями вокруг; перед каждым — блокноты, заточенные карандаши и пепельницы. Слева — машинка для уничтожения документов, тишину нарушало лишь гудение кондиционера. В этом помещении, предназначенном для суперсекретных и срочных совещаний, был еще киноэкран, а у дальней стены на треноге — проектор необычной формы и маленький пульт управления.