Дорога в Омаху Ладлэм Роберт

— Нет!.. Я слишком близко подошел к осуществлению своей мечты... Пол и Джоан, Грег и Митч... И еще этот Майкл. И все они — такие славные ребята!

— То, что они...

— Вы должны мне поверить!

— Но почему? — проворчал старый журналист. — Я ведь даже не могу воспользоваться своим пером: беседа-то не для записи.

— И все же выслушайте меня! — взмолился Броуки Второй. Глаза его горели, по лицу струился пот. — В течение ближайших двадцати четырех часов моя антитеррористическая актерская труппа захватит в плен опаснейшего врага нашей родины!

— Вот это заявление так заявление, генерал! А есть у вас что-нибудь, чтобы подкрепить его? Какой-нибудь документ?

— Скажите сперва, имеется ли что-либо такое... ну нечто среднее между беседой конфиденциальной и предназначенной для печати?

— Думаю, такой жанр есть. Это короткая заметка. Публикуемая после того, как событие уже произойдет, но в ней о делах прошедших говорится только в общих чертах.

— А что это значит?

— Что не разглашаются ни имена, ни источники информации.

— О, это то, что мне и нужно!

— Ну так вы и получите это, — пробормотал журналист сквозь зубы.

— Прошу прощения?..

— Ничего, я просто так... Продолжайте, генерал.

— Они в Бостоне, штат Массачусетс, — произнес Броукмайкл скороговоркой, почти не разжимая губ.

— Очень мило.

— Читаете вы газеты? И смотрите ли телевизор? — спросил генерал таинственно.

— Ну, время от времени. Без этого ведь не обойтись.

— А читали вы или слышали что-нибудь о делегации Нобелевского комитета, прилетевшей в Бостон на самолете вице-президента?

— Да, что-то припоминаю, — ответил журналист, хмурясь в раздумье. — Речь, кажется, шла о выступлении в Гарварде и о присуждении премии какому-то генералу... солдату десятилетия или что-то в этом роде. Я видел это в телевизионных новостях.

— До-о-воль-но-таки впечатляюще, не так ли? — проговорил Броуки Второй.

— Естественно: любая делегация от Нобелевского фонда производит впечатление.

— Вы согласны, что это были рафинированные ученые и военные историки?

— Конечно! Нобелевские мальчики — это вам не фунт изюма! Да иначе и не может быть. Но какое они имеют отношение к вашей... хм... труппе антитеррористов?

— Это они!

— Кто они?

— Ну, делегация Нобелевского комитета! Это мои ребята! Мои актеры!

— Простите, генерал, ответьте мне откровенно, понятно, все останется между нами — вы случайно не перебрали сегодня утром?.. Послушайте, я ведь не молодой прощелыга, у которого в глазах рябит от звезд, — таких, как мои друзья в «По-Лаундже». Ведь и мне приходилось гулять по улице с пятеркой в кармане.

— Говорю же вам, что это правда! — загремел Броукмайкл. Его голос достиг крещендо, вены на шее вздулись, приобретя пурпуровый цвет. — И я никогда не позволяю себе ни капли алкоголя, пока в полдень не открывается офицерский клуб... Эта делегация от Нобелевского комитета — действительно моя спецгруппа, мои актеры!

— Может, отложим это интервью?..

— Я докажу вам! — Руководитель «смертоносной шестерки» ринулся к шкафчику с документами, рывком выдвинул ящик и, выхватив оттуда целую кипу конвертов из плотной бумаги, швырнул ее на стол. Потом достал из пакетов несколько дюжин фотографий и разбросал их перед журналистом. — Вот они! Мы ведем учет разным их перевоплощениям, чтобы не продублировать образ во время последующих операций: а вдруг в прошлом за ними вели наблюдение и сфотографировали их?.. Вот-вот! Это последние снимки! Взгляните только на их прическу, на эти короткие бороды, очки или брови. Это те самые люди, которых вы видели по телевидению во время трансляции пресс-конференции в бостонском аэропорту Лоуган! Смотрите, смотрите!

— Будь я проклят! — воскликнул журналист, вставая и разглядывая глянцевые фотографии размером восемь на десять. — Теперь я верю, что это правда.

— Конечно, правда! «Смертоносная шестерка» — мое творение!

— Но почему они в Бостоне?

— На это есть особая причина — из тех, что подпадают под рубрику «максимально секретная информация».

— Генерал, мне не хотелось бы говорить вам об этом, но все, что вы мне показали, — это разрозненный наглядный материал. Без ваших объяснений он не имеет смысла. Помните, мы с вами беседуем конфиденциально, и, кроме того, мое сообщение появится в печати только постфактум, после завершения операции, так что нет никаких оснований для беспокойства, можете смело все как есть рассказывать мне.

— Мое имя не должно упоминаться никогда и нигде, кроме, разве что, лишь тех случаев, когда вы будете беседовать с вашими друзьями в «По-Лаундже», с которыми мне до смерти хочется познакомиться!

— Никто ни о чем не узнает, даю вам слово журналиста, — заверил генерала тот, кто назвал себя Харрисоном.

— Ну а этот субъект, о котором вы упомянули, этот опозоривший себя бывший генерал — изменник родины... Я не стану входить во все детали, но если он осуществит свой план, страна лишится возможности превентивного нанесения первого и второго ударов.

— Так он и есть тот «солдат»?.. Выкладывайте, чего там! — попросил Харрисон.

— "Солдат века"! Да все это камуфляж, чтобы заманить его в ловушку! Чем мои актеры и занимаются сейчас!

— Мне искренне жаль это слышать, генерал! Искренне жаль!

— Почему? Он же ненормальный!

— Как вы сказали?.. Ненормальный?

— Он сумасброд! У него явно психическое заболевание...

— Тогда почему он так важен для вас?

— Потому что он и юрист, этот преступник из Гарварда, — подчеркиваю: преступник, ибо о нем я тоже кое-что знаю, — замыслили грандиозную аферу и, совершив подлог, хотят возбудить дело против нашего безупречного во всех отношениях правительства, что обойдется нам, и особенно Пентагону, в кругленькую сумму, какую мы не выцарапали бы у конгресса и за сто лет!

— В чем заключается эта афера?

— Я не знаю подробностей, только самую суть, и позволю себе заметить... Да, кстати, вы видели этот фильм «Шоу-ужас Скалистых гор»?

— К сожалению, нет, — буркнул журналист, явно раздосадованный чем-то, и причиной его недовольства, судя по всему, был не Броуки Второй. Затем, как бы давясь вопросом, он произнес: — Но кто же все-таки этот генерал?

— Один псих, некто Хаукинз! Сущее наказание! Он всегда был таким.

— Имя вроде бы мне знакомо. Не ему ли это дважды присуждалась медаль конгресса?

— Ему, этому маньяку. В восьмидесяти случаях из ста этой медалью награждают посмертно. Как же так получилось, что он не был убит? Может, за этим что-то кроется?

— О-о-ох! — кашлянул журналист. Теперь в глазах его появился блеск. По-прежнему полностью владея собой, он спросил: — А как это вышло, что доставил этих обманщиков в Бостон «Эйр-Форс-два»?

— Это было сделано для того, чтобы устроить пресс-конференцию: как-никак, а такого самолета не сбросишь со счетов.

— Но не арендовали, же его в агентстве «Хертца»? Этот самолет не для вас.

— Но для некоторых...

— Ах да, вы упомянули какую-то большую шишку — «одного из самых могущественных людей в стране». Кажется, так вы сказали.

— Да, человек этот — очень высокого ранга, может, даже высочайшего. Из тех, что на самом верху.

— Ну, такого рода конфиденциальная информация безусловно произведет впечатление на моих голливудских друзей. Возможно, разок-другой они пригласят вас к себе на побережье, чтобы обсудить кое-какие вопросы — разумеется, в условиях строжайшей секретности.

— Обсудить вопросы?..

— Они всегда смотрят в будущее, генерал, такова их жизнь. Картина начинается с идеи. Но претворение ее в жизнь требует до двух лет... Боже милостивый, у ваших ног будут крупнейшие звезды кинобизнеса!.. Вы встретитесь с ними всеми во время обсуждения актерского состава.

— Встречусь с ними... со всеми?

— Конечно. Однако, думаю я, для этого вам придется несколько пересмотреть свою позицию. Только что вы решительно заявляли, что не можете назвать мне имя той большой шишки, хотя я и обещал опубликовать материал лишь после того, как все останется позади, и к тому же без упоминания конкретных лиц или источника информации. Но тогда любой дурак сможет разгадать, кто стоит во главе операции, скорее всего, имя этого человека станет достоянием гласности. Для вас же сейчас — самое благоприятное время бить по цели. Ведь потом вы не будете представлять собой никакой ценности... В общем, сколько выиграете, столько и проиграете... Продолжим же наше интервью, генерал. Итак, сокращение ассигнований на оборону непосредственнейшим образом влияет на ситуацию с обеспечением армии личным составом, что в свою очередь отражается и на нравственном состоянии военнослужащих.

— Подождите минутку! — Броуки Второй, которого, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар, расхаживал взад и вперед по комнате, поглядывая на фотографии, запечатлевшие плоды его великолепного творения, неотделимого, словно наваждение, от него самого. — Как изволили вы заметить, потом, когда все узнают, — а рано или поздно так оно и будет, — я перестану представлять собой какой бы то ни было интерес, и любой придурок сможет воспользоваться тем, что было создано мною. Черт возьми, вот она, судьба! И мне придется еще заплатить пятьдесят долларов за вход в кинотеатр только затем, чтобы увидеть, что там сделали из моего шедевра! О Боже, это так ужасно!

— Это жизнь, как поет в той песне старый Блю Айз, — заметил журналист, держа ручку над раскрытым блокнотом. Кстати, Френсис Альберт ищет сейчас хорошую характерную роль... Он вполне мог бы сыграть вас.

— Френсис Альберт?..

— Я имею в виду Фрэнка... Разумеется, Синатру.

— Нет, я никому не позволю отнять у меня мое творение! — взревел бригадный генерал. — Все это создал я, и так, как хотел!

— О чем это вы?

— Будь что будет, я все вам расскажу, — молвил, покрывшись потом, Броукмайкл. — Позже, возможно, он еще станет благодарить меня, не пожалеет для меня еще одной звездочки, но если даже он и не сделает этого, то все равно ему никто не возбранит заплатить пятьдесят долларов и посмотреть этот фильм! Мой фильм!

— Не понимаю вас, генерал.

— Я говорю о государственном секретаре! — прошептал Броуки Второй. — Это в связи с его заданием моя «смертоносная шестерка» находится сейчас в Бостоне. Он прибыл сюда инкогнито. Это было вчера. Никто на базе не знал, кто он такой. Документы у него были фальшивыми.

— Вот это да! — закричал Хаук, вскакивая со стула и срывая с головы свой дурацкий рыжий парик. — Вот так-то, Броуки! — Вслед за париком полетели на пол воротничок, галстук и очки в стальной оправе. — Ну что, старый приятель, несчастный сукин сын?

Этелред Броукмайкл лишился дара речи: он был буквально парализован. Из его широко разверстого рта, провалом зиявшего в нижней части перекошенного лица, вырвалось несколько всхрапов с повизгиванием:

— А-а-ах-ха-ха!..

— Итак, он, значит, предатель, несносная личность, сеятель смут! И не исключено, что медали ему дали за то, что он вел огонь по собственным войскам!

— Не-е-е... не-е-ет!..

— Уж не хочешь ли ты сказать, что не думаешь так? Отвечай же, ничтожество!

— Мак, прекрати! — закричал Броуки Второй, достаточно оправившись от потрясения, чтобы выразить протест. — Ты не знаешь, через что я прошел! Мы с женой развелись... Эта сука вытянула из меня все до последнего гроша... И потом еще мне пришлось сражаться с Вашингтоном за финансирование своего подразделения, да и просто заботиться о нем, чтобы уберечь его от всяческих невзгод... Боже, я должен был сгонять ребят на эти чертовы показушные лекции, но рекруты, не понимая ни единого слова, курили травку, чтобы пройти через это тяжкое испытание... Мак, пощади: я всего лишь пытаюсь выжить! Что бы ты сделал, если бы получил распоряжение от государственного секретаря?

— Наверное, постарался бы выполнить его.

— Вот именно! И тебе никогда в жизни не приходилось платить алиментов! Ты ни цента не затратил на это!

— Само собой разумеется! Я научил своих девиц самим заботиться о себе, и, слава Богу, им это удается. А если у меня возникают вдруг какие-то трудности, то каждая готова прийти мне на помощь.

— Я никогда этого не пойму! Никогда!

— Это же просто! Я заботился о каждой из них, старался сделать так, чтобы им было лучше, чем прежде. Тебе же на жену было наплевать.

— Ладно, Мак, кончим об этом! Знай, этот Пиз с глазами алкоголика катит на тебя бочку! Когда он сказал мне, что в дело замешан этот чертов идиот-адвокатишка Дивероу, я обезумел, форменным образом сошел с ума.

— Разве же можно так, Броуки! Ведь это ему, «идиоту-адвокатишке», обязан ты тем, что я здесь... Я хотел помочь тебе высвободить зад, а заодно и шею из той тугой петли, в которую ты угодил.

— Что?

— Сейчас самое время для тебя, генерал, пересмотреть свои взгляды и проявить снисходительность. Сэм Дивероу и сам понимает теперь, что он в тот раз слегка переборщил, выдвинув обвинения против тебя, и желал бы искупить свою юношескую нескромность. Ты думаешь, я рискнул бы явиться сюда, шагнуть прямо в лагерь врага, если бы он не настаивал на этом?

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Тебя подставили, Броуки. Сэм это выяснил и устроил все так, чтобы я смог прилететь сюда и предупредить тебя.

— Что?.. Как?..

— Видишь ли, вся эта кутерьма из-за иска правительству. Как ты знаешь, против правительства всегда кто-нибудь возбуждает дело, но на этот раз Уоррен Пиз оказался в довольно затруднительном положении. Этот весьма чувствительный к своему имиджу политик хочет, чтобы иск был аннулирован. Потому-то и подрядил он твоих ребят проделать грязную работенку, убедив тебя, что родина в опасности. Но как только задание будет выполнено, он о тебе забудет. Дальше все проще простого. Слушание дела не состоится из-за неявки истца в суд. Кто-нибудь выразит протест, и тогда следственная группа выйдет на «смертоносную шестерку», соответственно, на тебя. Офицер высокого ранга, — твоего ранга! — не успев толком прийти в себя после серьезных обвинений, связанных с Золотым Треугольником, оказывается замешанным в другую грязную историю. В общем, если все пойдет, как я сказал, то ты мертвец, Броуки!

— Ну и дерьмо! Может, забрать парней обратно?

— На твоем месте я 5ы вложил в досье официальную записку, датированную вчерашним числом, в которой бы говорилось, что по размышлении ты решил отозвать свой отряд, сочтя характер выполняемого им задания выходящим за пределы компетенции военных властей. Если конгресс проведет расследование, то повесят Пиза, а не тебя.

— Черт возьми, я так и сделаю!.. Мак, но откуда ты столько знаешь о Лос-Анджелесе, побережье, Поло-Лаундже и обо всех тех вещах, о которых ты мне говорил?

— Ты забыл, старый приятель, они ведь снимали фильм обо мне. И в течение всех тех десяти безумных недель, что шла съемка, я был у них консультантом — из любезности к этим ослам в Пентагоне, которые считали, что картина будет содействовать повышению интереса к этому учреждению и таким образом даст возможность увеличить призыв в армию.

— Из этой затеи у киношников ничего не вышло, и все об этом знают. Это был самый худший фильм, который мне доводилось видеть, а я ведь эксперт в некотором роде. По-моему, это было по-настоящему ужасно, и хотя мне и отвратительна твоя наглость, я даже болел за тебя душой.

— Мне он тоже показался омерзительным, но я был вознагражден солидной суммой, которую можно получить только там... Отзови же своих ребят, Броуки. Тебя заманивают в ловушку, ты — жертва чудовищного преступления.

— Я это сделаю, сделаю. Не знаю только пока как.

— Возьми трубку и отдай распоряжение. Вот и все дела!

— Все это не так просто. Боже, отменить приказ государственного секретаря! Еще немного, и я заболею...

— Ты колеблешься, Броуки?

— Ради Бога, мне надо подумать!

— Ну что же, пока ты размышляешь, погляди на это. — Хаук расстегнул пиджак и показал магнитофон, пристегнутый ремнями к его груди. — Полковник, которого я недавно принял на службу, посоветовал мне вооружиться техникой. Он это называет «подключением». Каждое слово, произнесенное в этой комнате, записано на пленку.

— Ты подонок. Мак!

— Брось, генерал! Мы с тобой давно уже знаем друг друга, и ты должен понять меня: мне тоже надо выжить... Как там сказано: «Если дьявол тебя не достанет, то бездна поглотит»?

— Никогда такого не слышал.

— Я тоже, но к ситуации это подходит, ведь верно!

Глава 24

Когда Винсент Манджекавалло шел по белому мраморному полу роскошного особняка в Майами-Бич в гимнастический зал, его снова передернуло от обилия розового цвета, в который было окрашено буквально все: стулья, диваны, лампы, ковры на полу и украшавшая гостиную люстра из нескольких сотен свисавших вниз раковин, грозившая вот-вот обрушиться на чью-нибудь голову. Винни не был декоратором, но бесконечное сочетание белого с розовым не вызывало у него никаких мыслей, кроме одной, что тот знаменитый «декораторе», которого нанял его двоюродный брат Руджино, чтобы обставить квартиру, был помешан на балете.

— Это не розовый цвет. Вин, а персиковый, — объяснил Рудж позавчера по телефону. — Только называется он «пеш»![167]

— Почему?

— Потому что розовый — дешевка, персиковый — немного лучше, ну а «пеш» — это самый шик. Что касается меня, то я не вижу разницы и, откровенно говоря, не думаю, что и Роуз в этом разбирается, но ей это нравится. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Твой образ жизни, Руджино, всегда должен нравиться твоей жене. Но, независимо ни от чего, я ценю, что ты дал мне кров.

— Живи здесь, сколько захочешь. Вин! Мы там не появимся по крайней мере еще месяц, а к тому времени ты уже снова окажешься среди живых. У нас есть неотложное дело, касающееся семьи Эль-Пасо... Да Бог с ними со всеми! Ты только погляди на этот гимнастический зал, на баню и все остальное.

— Вот кончим разговаривать, и сразу же — туда, я уже облачился в махровый купальный халат, правда, он мне короток.

— Это для девочек. В гимнастическом зале есть синие.

— А что там с мальчиками Эль-Пасо, Рудж?

— Они хотят заполучить весь этот чертов рынок кожаных седел, который охватывает не только фальшивые ранчо в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, но и развеселые охотничьи клубы на западе Джерси и в Новой Англии.

— При всем своем уважении к тебе, Рудж, я должен сказать, что, по-моему, лошади — это нечто вроде вестернов, понимаешь? И седла, вероятно, как у ковбоев, то есть того же типа, что и в этих фильмах.

— Ну, это ты чушь несешь, Вин! Большая часть седельного бизнеса сосредоточена в Бруклине и Бронксе. Дай только этим чертовым сельским молокососам свободу, уступи им один дюйм, и они встанут у тебя на пути, а этого мы не можем терпеть.

— Понятно. Клянусь духом почившей моей матушки, я не буду тебе мешать.

— Твоя мама не умерла, Винни. Она в Лодердейле.

— Ну это ж просто так говорится, кузен!

— Эй, Вин, знаешь что? Завтра я собираюсь на заупокойную службу по тебе. Каково это, а?

— Ты будешь обо мне говорить?

— Конечно нет, черт возьми! Я ведь мелкота. А вот кардинал собирается произнести несколько слов. Слышишь, Винни, сам кардинал!

— Я его не знаю.

— Звонила твоя мама. Она вся в слезах. Говорила, что это для нее большое потрясение.

— Еще большим потрясением будет для нее мое воскрешение из мертвых. Еще раз благодарю за крышу над головой, Руджино...

Направляясь в маленький изысканный гимнастический зал, где он ни в коем случае не собирался дотрагиваться до приспособлений для подводного плавания, будто, прикоснувшись к ним, мог заразиться триппером, Манджекавалло помедлил под розовой люстрой, размышляя о позавчерашнем телефонном разговоре с Руджино. Воспоминание об их беседе, вызванное убранством, схожим по цвету с пасхальным яйцом, подсказало Винсенту мысль о телефонном звонке, который ему предстояло сделать. Это был не тот звонок, мысль о котором переполнила бы его радостью, но без него нельзя было обойтись, и, возможно, получив по телефону информацию, он ощутил бы себя таким же счастливым, как честный игрок-любитель, сорвавший неожиданно банк в Вегасе. Но тут была одна зацепка. О том, что он жив и по-прежнему дергает за ниточки, знал весьма ограниченный круг людей, включая этих ничтожеств с Уолл-стрит, посвященных Тушей в реальное положение вещей, но они будут держать рты на замке, а если нет, то позже им придется влачить жалкое существование в трущобах, без денег, которые они рассчитывали заработать. Естественно, в курс дела был сразу же введен и его кузен Руджино, поскольку Винсент нуждался в надежном укрытии, где он смог бы отсидеться, пока не придет для Смитингтона-Фонтини время извлечь его из укрытия и доставить на один из островов архипелага Драй-Тортугас — в место чудесного «спасения» первого разведчика страны.

Но Абул Хаки не входил, как оно и должно было быть, в число лиц, осведомленных об истинной ситуации. И тем не менее он был нужен. Действуя в сфере международных финансов, Абул так же не брезговал ничем, как и Иван Саламандер. Имелось одно обстоятельство, делавшее его особо опасным или особо удачливым — в зависимости от точки зрения, и заключалось оно в том, что Хаки не был гражданином Соединенных Штатов и не знал себе равных по числу принадлежавших ему оффшорных холдинговых компаний[168], многие из которых были зарегистрированы на Багамах и Каймановых островах, где он слыл самым богатым человеком с тех дальних времен, когда наиболее везучие пираты закапывали на берегах Карибского моря по паре тысяч сундуков. Кроме того. Хаки, араб из одного из эмиратов, которые Вашингтон всегда пытался прибрать потихонечку к рукам, обеспечил себе систему зашиты внутри страны, что стало возможным после того, как правительство закончило тайные переговоры с политически непопулярными лицами. С теми, например, кто мог взять на себя посреднические функции при обмене нескольких тысяч ракет и Библии короля Якова на троих заключенных и проститутку из Дамаска. Короче, Абул Хаки олицетворял собою саму безнаказанность.

Когда Манджекавалло узнал о неафишируемых верительных грамотах Абула, то вступил к обоюдной выгоде с арабом в контакт. Хаки вложил немало средств в торговый флот и танкеры, обслуживавшие многочисленные порты, куда доставляли порой нечто большее, чем нефть, и после нескольких неприятных для предпринимателя инцидентов в ряде мест Винни дал понять Абулу, что он и его друзья кое-что значат в доках «от Нью-Йорка до Нового Орлеана, а также во всех промежуточных пунктах, в общем, все под контролем, мистер Коки».[169]

Сметливый араб поспешил представиться Винни:

— Хаки, мистер Манджекью!

— Манджекавалло.

— Я уверен, что мы запомним имена друг друга.

— Так оно и произошло. И, как принято говорить, одно потянуло за собой и другое, включая некоторые финансовые услуги, которые Абул оказывал своему другу Винсенту. И когда доны в трех штатах и Палермо решили твердо, что Манджекавалло должен вступить в борьбу за пост директора ЦРУ, Винни отправился к Хаки.

— У меня проблема, Абул. У донов прекрасные идеи, и это хорошо, но они не особенно разбираются в деталях, и это плохо.

— В чем проблема, мой дорогой друг, зоркий и быстрый, словно сокол пустыни, где, по правде говоря, сам я не бывал: слышал, там слишком жарко?

— Проблема в том, приятель, что и тут стало жарко... У меня достаточно бабок, разбросанных по всей стране и записанных на разные имена. Как только получу я эту работенку в Вашингтоне, а я ее получу, у меня не будет возможности летать по всем двадцати двум штатам, собирая свои деньги, большую часть которых я предпочитаю хранить конфиденциально.

— Думаю, не большую часть, а все без исключения.

— Ты прав.

— А у тебя есть депозитные книжки?

— Все четыре тысячи двести двенадцать. — Винни позволил себе загадочную улыбку.

— Ах, взгляд верблюда подмечает больше, чем может он вместить в несколько своих желудков!

— Думаю, что-то в этом роде и со мной.

— Ты мне доверяешь, Винсент?

— Несомненно, точно так же, как и ты мне. Ясно?

— Вполне. Собака бедуина машет хвостом, радуясь тому, что осталась в живых... А ты встречал когда-нибудь бедуина? Впрочем, это не важно. Позволь лишь заметить тебе, что когда они появляются на рынке, то само небо содрогается от их запаха.

— Ну так что же насчет депозитных книжек?

— Возьми их несколько дюжин, сделай запись о закрытии счета, поставь подпись и принеси мне. У меня на службе стоит один художник, настоящий талант. Ему ничего не стоит подделать любую подпись, что здравствующего поныне, что усопшего с миром. Он много раз демонстрировал свое мастерство с немалой выгодой для себя. Я сам займусь твоими финансами, Винсент. Средства твои, как это уже бывало не раз, мы положим на анонимный счет в соответствующий банк, а следить за соблюдением им обязательств будет одна из самых уважаемых юридических фирм Манхэттена.

— И что же, я должен доверить тебе все деньги?

— Не глупи. Речь может идти лишь о сумме, соизмеримой с доходами довольно удачливого импортера. Остальные деньги ты будешь крутить сам. Поверь мне, тебе удастся значительно преумножить их, и к тому же без всякого бумажного следа.

Итак, Абул Хаки, став неофициальным менеджером Манджекавалло, оперировал примерно четырьмя миллионами на рынке и всемерно большими суммами, вложенными в оффшорные холдинговые компании за рубежом. И тем не менее на этот раз не их взаимовыгодная дружба и не оказанные ему арабом услуги побуждали Винсента связаться с Абулом. Для Винни в данный момент первостепенное значение имело то обстоятельство, что Хаки досконально знал обстановку на биржах всего мира — во всяком случае, лучше всякого другого из окружения Манджекавалло: всю необходимую информацию добывал окольными, незаконными путями, а если что-то и не удавалось заполучить, то отсутствие дополнительных данных вполне компенсировалось его интуицией и тончайшими познаниями в области финансов. И, кроме того, что также немаловажно, Абул Хаки умел хранить тайну, как никто другой: это было условием его собственного выживания, зависевшего от воли других, не говоря уже о собаке бедуина.

— Не могу поверить в это! — вскричал Хаки, находившийся в тот момент в Монте-Карло, когда Винсент назвал ему одно из своих закодированных имен, которым он пользовался в разговоре с арабом.

— И все же поверь, Абул. Подробности потом...

— Неужто ты не понимаешь? Я перевел через свой офис в Нью-Йорке от себя лично и от имени правительства Израилю десять тысяч долларов на венки для вчерашней похоронной церемонии.

— Но зачем?

— Видишь, мне уже доводилось заработать шекель[170]-другой через Ликуд[171], и, ставя свое имя рядом с именами израильтян, я рассчитывал, что это поможет мне в будущих моих сделках.

— В этом нет ничего плохого, — заметил Винсент. — Я всегда ладил с Моссадом[172].

— Я так и думал... Но надо же так — взять и воскреснуть из мертвых! Я до сих пор дрожу весь: наверняка проиграю сегодня в баккара[173], что обойдется мне в сотни тысяч.

— Так не играй!

— С тремя-то греками? Ты что, с ума сошел?.. У меня же дела с ними. А ты что поделываешь, Винсент?.. И что вообще там у вас происходит? Песчаный смерч пустыни застлал мне глаза и скрыл от меня вселенную!

— Ты никогда не был в пустыне, Абул!

— Зато видел фотографии. Это ужасно! Столь же ужасно, как и слышать сейчас твой голос. Хотя и понимаю, что, откуда бы ты ни говорил, место это в мире материальном.

— Я уже сказал тебе, что объясню попозже... после того, как меня спасут.

— Спасут?.. Благодарю тебя, милый Винсент, но я не хочу больше ничего слышать. Собственно говоря, я даже настаиваю на том, чтобы ты не делился со мной подробностями.

— Тогда притворись, что с тобой говорю не я, а потенциальный инвестор. И отвечай на мой вопрос: каково состояние рынка в США?

— Каково? Да там черт знает что творится! Какие-то увертки, недомолвки, секретные переговоры — о слияниях, выкупах акций, установлении контроля над инвестициями! Все пошло по новому кругу! Безумие, да и только!

— А что вещают оракулы?

— Они уже и не разговаривают со мной. В том, что увидела Алиса в Стране Чудес, было куда больше логики, чем в рыночной конъюнктуре. Все потеряло смысл. Даже для меня.

— А как дела у компаний, ориентированных на оборону?

— Там тоже, как говорите вы, итальянцы, рехнулись все! В то время как им следовало бы занять выжидательную позицию в преддверии широкомасштабной конверсии, у них — пик деятельности. Звонили из Страны Советов. Они в ярости и растерянны. Спрашивают меня, что я думаю обо всем этом, а я и не знаю, что сказать. Мои же осведомители из Белого дома известили меня о том, что президент беседовал по телефону не менее дюжины раз с этими, из Кремля, — чуть ли не с каждым из них. В разговоре с ними он настаивал на открытии восточных рынков и конверсии, поскольку бюджетные ассигнования Пентагону стремительно сокращаются... В общем, Винсент, сумасшедший дом!

— Вовсе нет, Абул. То, что происходит, просто великолепно!.. Буду поддерживать с тобой связь. А сейчас мне надо принять горячительного.

* * *

Уоррен Пиз, государственный секретарь, был вне себя, на грани срыва. Воспользовавшись отсутствием контроля за своим поведением, его левый глаз забегал взад и вперед наподобие лазерного пучка света на экране радара в бессильной попытке сфокусироваться на призрачной цели.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что не можете найти генерала Этелреда Броукмайкла? — вопил Пиз в трубку. — Он выполняет мое задание, зарубите это себе на носу!.. Он выполняет задание президента Соединенных Штатов, ждущего от него доклада по особо секретному номеру телефона, который я называл вам сейчас раз десять, не менее! Сколько, по-вашему, президент Соединенных Штатов должен дожидаться звонка какого-то паршивого бригадного генерала, а?

— Мы делаем все, что в наших силах, сэр, — послышался испуганный, усталый голос из Форт-Беннинга. — Но как можно разыскать того, кого нет?

— А вы разослали поисковые группы?

— Да. Во все кинотеатры и рестораны от Катберта до Коламбуса и Уорм-Спрингса. Мы проверили его регистрационные журналы, исходящие телефонные звонки...

— И что вы обнаружили?

— Ничего такого, что помогло бы нам в поисках, но одна вещь показалась нам несколько необычной: за какие-то два с половиной часа генерал Броукмайкл звонил в отель в Бостоне двадцать семь раз! Естественно, мы связались с отелем и спросили, не оставлял ли там генерал какого-нибудь сообщения...

— Иисусе! Надеюсь, вы не сказали, кто вы?..

— Мы сообщили служащим отеля лишь то, что звоним по официальному делу. И более ничего.

— Ну и?..

— Стоило им услышать имя генерала — а мы произнесли его четыре раза, — как они начинали смеяться. Все, что мы узнали от них, сводится к следующему: его там нет и не было и что они никогда ничего не слышали о нем, если только человек с таким именем и в самом деле существует на свете.

— Продолжайте поиски! — Пиз хлопнул телефонной трубкой по рычагу, встал из-за письменного стола и начал гневно расхаживать по своему кабинету в государственном департаменте.

Чем там занимается этот чертов Броукмайкл? Куда запропастился? Как посмел он затеряться в этих военно-разведывательных дебрях, где щелей и дупел больше, чем во всем Национальном парке секвой? Уж не вообразил ли он, что ему позволено по собственному усмотрению прерывать связь с министром иностранных дел?.. А что, если он умер?.. Впрочем, это бы не помогло, а только еще более осложнило бы ситуацию. Одно утешительно: если даже что-то и пошло вкривь и вкось, ничто не указывает на его связь с эксцентричным генералом, создателем всесокрушающей машины под названием «смертоносная шестерка». Хотя он, Уоррен, и прибыл на военную базу с соответствующими документами, в бумагах значилось чужое имя, и, кроме того, голову венчал короткий рыжий парик, скрывавший его собственные редеющие волосы. Что же касается журналов, где фиксируются приход и уход каждого, посещающего базу, то кто обратит внимание на какого-то там бухгалтера из Пентагона, решившего отдать дань уважения генералу?.. Что ни говори, а это была гениальная мысль — воспользоваться рыжим париком! Ведь карикатуристы, занимавшиеся политической тематикой, не упускали шансов при каждом удобном случае запечатлеть в своих творениях его. Но где же он, все-таки, этот сукин сын?

Размышления Уоррена были прерваны донесшимся с письменного стола телефонным звонком. Он бросился к аппарату с вспыхнувшими на нем тремя лампочками, вслед за которыми зажглась с небольшой задержкой еще одна, с силой нажал на кнопку, чтобы соединиться со своей секретаршей, и поднял трубку в расчете услышать: «На связи — Форт-Беннинг!»

Однако по прошествии приблизительно тридцати мучительно долгих секунд эта ведьма разбила его надежды, сообщив холодно:

— С вами хотят говорить три, а теперь уже и четыре человека. Как полагаю я, господин секретарь, потому что никто из них не сказал, что ему надо, а имена, которые они назвали, мне неизвестны.

— И что же это за имена?

— Брики, Фрогги, Муз и...

— Хорошо, хорошо, — остановил секретаршу Уоррен, смутившись и рассвирепев. Это были его друзья, все до одного. С кем-то из них он встречался в клубе в Фонинг-Хилле, с остальными проводил досуг в других местах. Но они никогда не звонили ему в офис, бывший для них запретной, священной зоной. И уж никак не стали бы они так просто называть себя Брики, Фрогги, Муз и так далее в том же духе. Вне всякого сомнения, эти звонки инсценировал Дузи. Что же, черт возьми, стряслось там такое, что он понадобился вдруг. И, похлопывая себя по голове, чтобы успокоить разбушевавшийся левый глаз, он произнес: — Я поговорю с ними по очереди, мамаша Тирания.

— Это не Тирания, господин министр, а ее младшая сестра Андромеда Трухарт.

— Вы новенькая?

— Со вчерашнего дня, сэр. Семья решила, что вы нуждаетесь в особо эффективном обслуживании, и так как мамаша Трухарт уехала в отпуск в Ливан, здесь у вас я.

— Право? — Перед мысленным взором Пиза замаячил пояс с подвязками. — Вы ее младшая сестра?

— С вами хотят говорить, сэр!

Страницы: «« ... 2122232425262728 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Отказная гонка – уникальное явление, возможное только в одном-единственном мире. Но герои этой книги...
В бесконечных космических безднах среди множества миров и светил немало загадок, оставшихся от древн...
В бесконечных космических безднах среди множества миров и светил затерялся таинственный мир Хабуса. ...
Служащим Почтовой Корпорации Новы-2, столичной планеты-мегаполиса, быть непросто. В этом убедился ку...
Все великие империи уходят в небытие, как корабли на морское дно, и оставляют такие же великие тайны...
Из века в век люди ходят по горам и долам, ищут источник Вечной Молодости, Беловодье, Звездную Рану,...