Кассия Сенина Татьяна

5. Иль быть царю утехой – жребий плох?

• Апофеоз подвижничества! Бог
• Как раз тогда подстраивает встречу,
• когда мы, в центре завершив дела,
• уже бредем по пустырю с добычей,
• навеки уходя из этих мест,
• чтоб больше никогда не возвращаться.

(Иосиф Бродский)

Выбор будущей августы неуклонно приближался, и Кассия погрузилась в смутные мысли. Всё было очень странно – начиная с того, что она вообще оказалась во дворце, чтобы участвовать в смотринах, и кончая тем, что она уже две недели жила в великолепных покоях, где пол устилали ковры, стены внизу были облицованы белоснежным мрамором, а вверху расписаны чудесными фресками, потолок украшала мозаика из золотистых звезд и луны на темно-синем фоне, а окна выходили в благоухающий сад. Мебель тут была из эбенового дерева, постель застлана шелковым бельем и все радовало взор, кроме того, что в нише, служившей молельным углом, не было икон – лишь большой серебряный крест и лампада перед ним. Кассия выросла в богатом доме, но такое великолепие видела впервые. Раньше дворец представлялся ей совокупностью чрезвычайно роскошных помещений, но ей смутно казалось, что эта роскошь должна подавлять человека, однако теперь она видела, что это исполненное изящества и утонченности великолепие не давило, а почти завораживало. Только одни мозаики на полах можно было рассматривать часами, а еще росписи и мозаики на стенах и потолках, узоры, вытканные на занавесях и покрывалах… Всё это было очень красиво и, вместе с прекрасным садом для прогулок и чрезвычайно вкусными кушаньями, невольно наводило на мысль, что жизнь во дворце должна быть весьма и весьма приятной. «Но я не должна этого хотеть! Я уже решила от всего этого отказаться», – повторяла себе Кассия. А распускавшиеся под окном розы пахли опьяняюще и невольно уводили ее мысли совсем в другую сторону. И ловя себя на этом, она всё больше злилась на дядю за то, что он подстроил для нее такое искушение.

Георгий, узнав, что император решил устроить выбор невесты для сына, не преминул посуетиться и, однажды в полдень зайдя к сестре, сияющий, как новенькая золотая монета, объявил Марфе, что нужно «как следует подготовить Кассию к предстоящему визиту высоких гостей» – императорских посланцев, которые на другой день должны были придти снимать мерки с девушки на предмет ее возможного участия в грядущих смотринах. Марфа растерялась: с одной стороны, она понимала, что всё это придется не по душе Кассии; с другой стороны, было ясно, что невозможно будет не только отказать в приеме посланцам государя, но и отказаться от участия в смотринах, если найдут, что Кассия подходит для участия в них. Перспектива, открывавшаяся в случае возможного успеха дочери на смотринах, одновременно и пугала, и завораживала. Хотя это и казалось нереальным, Марфа слишком хорошо понимала то, чего до конца не понимала сама Кассия: девушка была настолько красива, что выбор ее невестой будущему императору становился более чем возможным. Но что делать с намерением дочери идти в монахи? Что делать с обещанием, данным Марфой когда-то Богородице? Наконец, что делать с тем обстоятельством, что император, хотя и прекратил гонения на православных, но к восстановлению иконопочитания, как становилось теперь понятно, не стремился?

– Неужели нельзя их не принимать? – спросила Кассия с досадой, когда узнала, что к ним придут императорские чиновники.

– Что ты! – сказала Марфа. – Об этом нечего и думать! Это могут счесть за оскорбление величества… Нынешний государь, конечно, не так суров, как прежний, но всё равно лучше поостеречься. Кто знает, что будет дальше?

Мать была права, но это нисколько не утешало девушку.

– И что же теперь? А если они скажут, что я… подхожу для участия в этих смотринах? Неужели мне придется участвовать?!

– Придется, – вздохнула Марфа. – По тем же соображениям. Нельзя лишний раз гневить августейшего, тем более если дело не касается веры. По крайней мере, пока не касается…

– Нет, это невыносимо! – Кассия с самого начала разговора теребила конец своего мафория, а теперь дернула так, что тонкая ткань с треском порвалась в ее руках. – Я не хочу! Ведь так можно… А что, если меня возьмут и выберут?

– Ты погоди волноваться, – улыбнулась Марфа. – Мы ведь еще не знаем даже, будешь ли ты участвовать в этих смотринах.

Но следующий день подтвердил все опасения, а взгляды, что кидали посланцы василевса на Кассию, эти опасения только увеличили…

– Ну, вот, – сказала девушка, когда они ушли, – всё складывается как нельзя хуже! Теперь еще придется являться во дворец… и жить там?! О, Боже!

– Зато хоть на дворец посмотришь, – пошутила Марфа.

– Очень нужно! Что мне в этом дворце?.. И ты еще говорила – не волноваться! Как же не волноваться? Ведь так… так меня и выбрать могут! И что – придется выйти замуж за императорского сына, по твоей логике? Чтобы не гневить августейшего?!..

Тут мать и дочь испуганно посмотрели друг на друга. Перспектива из застольной шутки их родственников все больше становилась реальностью, о которой они обе не только никогда не помышляли, но даже с трудом могли представить себя в ней.

– Кассия, – тихо сказала Марфа, – ты уверена в избранном тобой пути, что именно такова воля Божия?

– Уверена!

– Тогда ты должна верить, что если Господь призвал тебя на этот путь, то Он устроит так, чтобы ты стала монахиней. Разве не может Он сделать так, чтобы на смотринах тебя обошли стороной? Думаю, если Он благоволит о твоем монашестве, то императрицей ты не станешь. А с другой стороны, если так получается, что тебе придется и во дворце побывать, то значит, это тоже зачем-то нужно… Ведь мы не искали этого, не думали об этом, ничего не добивались, оно само так вышло. Мне кажется, что тут промысел Божий, и мы не должны ему противиться.

Кассия помолчала, нахмурившись.

– Может быть, ты и права… Но всё равно, давай тогда молиться о том, чтобы меня не выбрали, когда я попаду туда!

– Мне кажется, – улыбнулась Марфа, – молиться надо, прежде всего, о том, чтобы исполнилась воля Божия.

– Всё равно я буду молиться, чтобы Господь сподобил меня монашества! Я не хочу замуж! Даже за императора!

– Молись, конечно. Только не забудь прибавлять: «Да будет воля Твоя».

Кассия пристально взглянула на мать. «А ведь она, верно, была бы не прочь, если б я стала не монахиней, а императрицей!» – промелькнуло у девушки в голове. Но вслух она ничего не сказала. Что тут можно было возразить? Внешне рассуждения Марфы были верны…

Отец Дорофей, когда Кассия спросила его, надо ли ей идти на смотрины, ответил, что, конечно, это не то действо, в котором подобало бы участвовать избравшей монашескую стезю, но и доводы Марфы тоже небезосновательны, а потому, вероятно, следует всё же пойти, положившись на волю Божию. Кассия не была успокоена беседой с иеромонахом, но надеялась поговорить обо всем со Студийским игуменом. Когда после Пасхи стало ясно, что Феодор больше не появится в столице, она ужасно жалела, что раньше не написала ему письма, – а теперь было уже поздно… Оставалось послушаться мать. Может быть, действительно, прежде чем отказаться от всего, нужно было увидеть земное воплощение этого «всего» в наиболее яркой форме, – а где же это можно увидеть, как не в императорском дворце?

Однако, чем дольше она тут жила, тем сильнее становилось ее смущение. Великолепие обстановки было далеко не самым смущающим обстоятельством. Кассия не ожидала, что, например, императрица окажется такой… такой хорошей, совсем лишенной какой бы то ни было напыщенности, такой простой и в то же время внутренне утонченной. Фекла напоминала Кассии собственную мать, но девушка ощущала, что в императрице больше внутренней глубины. Они общались понемногу каждый день, а однажды ходили вместе в баню, – девушка догадалась, что это было сделано для того, чтобы августа лично посмотрела, нет ли в возможной невесте какого-либо телесного изъяна, – но это почему-то не смутило ее, а неприкрытое восхищение банщиц при виде девушки было ей приятно… Собираясь во дворец, Кассия воображала, что постарается вести там себя неприлично, дерзить и вообще показывать себя с плохой стороны, чтобы ее еще до выбора невест отослали обратно как неподходящую. Но стоило ей попасть в священное жилище ромейских василевсов, как ее дерзкие намерения пошли прахом. То ли общая торжественность действовала на нее так, то ли уют комнат, куда ее поселили, то ли предупредительность слуг, то ли мягкость императрицы… Что-то определенно не то происходило с ней – и внешне, и внутренне… «Так нельзя!» – говорила она себе, но в следующий миг та манящая приятность, в которую Кассия всё больше погружалась, живя во дворце, вновь окутывала ее, и она не находила сил противиться.

Разговор с ученым монахом в библиотеке разорвал пелену этой приятности подобно молнии, пронзающей облака. Значит, она действительно испытывала судьбу… и что, если Господь накажет ее за это, попустив такое искушение, которого она не сможет вынести достойно?.. «Зачем только я пришла сюда?! Надо было прикинуться больной, надерзить, отказаться снимать мерку, что угодно… хоть из дома сбежать!..» А мысль ее между тем обращалась к книгам, которые ей тут позволяли читать, к библиотеке, где ей довелось побывать, к монаху, с которым они так чудесно переговаривались цитатами… Она вдруг ощутила, что вся приятность, испытанная ею до сих пор от дворцовой жизни, меркнет перед тем умственным наслаждением, которое она могла бы получать, живя здесь. Наверняка этот монах был из приближенных василевса… И если император окружает себя такими людьми, значит… Да ведь этот Иоанн сам сказал, увидев ее начитанность, что если императорский сын ее выберет, то не останется недовольным!.. Она боялась думать дальше: перспектива подобного общения, какого она не имела до сих пор, если не брать в расчет не так давно появившегося у нее учителя с Андроса, была слишком соблазнительна и могла сделать мысль об избрании невестой для императорского сына еще более привлекательной… Еще более?!.. Девушка вскочила с плетеного кресла под чинарой, где сидела уже больше часа, возвратившись после встречи с Иоанном. Значит, она уже соблазнилась всем этим в помыслах и даже не заметила этого! Значит, неспроста задал ей этот монах – о, очень проницательный монах, она поняла это! – свой вопрос: «Иль быть царю утехой – жребий плох?»

Кассия поскорее вернулась в отведенные ей покои и, стиснув руки и устремив взор на серебряное Распятие, прошептала:

– Господи, прости меня, грешную! Спаси меня от этих соблазнов! Избавь меня от помыслов суетных, от страстей лукавых… Сподобь меня стать Твоей невестой!

Она долго молилась, пока, наконец, в душе ее не водворились покой и ясность. Девушка окинула взглядом комнату, подошла к окну, вдохнула цветочный аромат, смешанный с легким запахом моря, и, подняв глаза к уже темневшему небу, тихо проговорила:

– Скоро я уйду отсюда навсегда. И больше никогда не вернусь. Да будет!

За два дня до смотрин все «невесты» были представлены императору. Прием состоялся в тронном зале Магнавры. Препозит вводил девушек по одной и представлял василевсу. Приблизившись к императорскому трону, каждая должна была трижды поклониться, а затем Михаил удостаивал девушку краткой беседы, одаривал подарками и отпускал.

– Ну, как тебе невесты? – спросила вечером Фекла у мужа.

– Хороши! Но самые красивые там, конечно, двое… Во-первых, племянница протоспафария Георгия.

– Кассия?

– Да. Но я бы ее не выбрал.

– Почему?

– Такие женщины не умеют подчиняться… Слишком сильно будет влиять на мужа.

– Почему ты так решил?

Фекла втайне была поражена: муж облек в слова ее собственные ощущения! Но ведь она-то общалась с девушками, а он всего несколькими фразами обменялся с каждой… Откуда же такой вывод?

– Моя мать была из той же породы, – сощурившись, ответил Михаил. – Они, безусловно, умеют казаться этакими смиренницами и тихонями… да и то не всегда хотят это делать. Но в важном никогда не уступят и сумеют сделать так, чтобы было, как им желается… Впрочем, у этой девицы оно, думаю, не столь сильно, но, – он усмехнулся, – есть, есть… Кстати, а что сказал наш достопочтенный философ о невестах?

– Иоанн?.. Посоветовал удалить двоих, ты же знаешь… А больше ничего особенного не говорил. Говорит, остальные подойдут.

– Кто ему больше понравился, не сказал?

– Нет… Может, ему никто особенно и не понравился, не знаю…

– Да, философы разборчивы, – сказал император усмешливо. – А ты бы у него спросила о его вкусах относительно женщин! Он ведь, небось, сыночку-то нашему уже внушил свои понятия… Даром, что ли, Феофил до сих пор на женщин не глядит!

Фекла внезапно вспыхнула и быстро проговорила:

– Не думаю, что они обсуждали подобные темы! Тем более, что…

– Что?

– Иоанн – монах!

– Ха, ну и что, монах? У монахов тоже есть свои понятия о женщинах, разве не так?

– Послушай, ну что это за разговор? – с досадой сказала императрица. – Я уверена, что Иоанн не обсуждал с Феофилом женщин!

– Потому что это было бы низко, а он человек благородный? Согласен, дорогая. Но ведь он еще и умен, а умные люди умеют внушать определенные взгляды не прямо, так, что ты и не заметишь, как они это делают.

– Думаю, что тут нечего бояться. Мне еще Феодосия говорила… что Иоанн к женщинам относится с презрением. Но у Феофила этого нет, да и в монахи он вроде никогда не собирался.

– С презрением, говоришь? – Михаил неопределенно хмыкнул. – И к тебе тоже?

– Ко мне?.. – Фекла растерялась. – Н-нет, кажется… Но ведь при моем положении выказывать ко мне презрение было бы неприлично!

– При твоем положении? – император пристально посмотрел на нее. – А когда ты не была императрицей? Вряд ли ты стала бы так восторгаться человеком, который тебя презирает!

Августа снова покраснела.

– Когда я не была императрицей, – ответила она сердито, – Иоанн всего лишь иногда подыскивал мне книги, когда замещал библиотекаря… Конечно, его ум и начитанность не могут не вызывать восхищения, и я не вижу в этом ничего странного! Наоборот, было бы странно, – добавила она ядовито, – если б я не восхищалась умным человеком, ведь у меня немного в жизни было поводов общаться с такими людьми!

– О, да! – насмешливо воскликнул Михаил. – Здесь я проигрываю философу, не успев начать игру, ты права! Сдаюсь без боя! – он слегка поднял руки вверх.

Фекла поджала губы и гневно сверкнула глазами.

– Послушай, прекрати представляться! И вообще, довольно этих глупостей! Вернемся к нашей теме.

– Что ж, вернемся, – усмехнулся император. – Ты не сердись, дорогая! Я тоже думаю, что отец игумен, как истинный монах и философ, к женщинам должен быть совершенно равнодушен. Если он к чему и мог побудить нашего сыночка в этой области, то лишь к разборчивости…

– Возможно, и я считаю, что это неплохо! – оборвала его августа. – Так кто вторая девушка? Ты сказал: самых красивых две.

– Вторая? – Михаил улыбнулся. – Пафлагонянка.

– Да, мне она очень понравилась! И что ты думаешь о ее характере?

– Она – женщина!

Следующий день прошел в последних приготовлениях к «избранию всеромейской Афродиты», как пошутил патриарх Антоний. Незадолго до полудня императрица зашла в «школьную», думая найти там сына, но застала только Иоанна – он уже собирался уходить.

– Сегодня мы закончили пораньше, – сказал игумен. – Господин Феофил ушел примерять одеяние к завтрашнему действу.

– Хорошо, я поищу его там, – Фекла уже хотела уйти, но вдруг снова повернулась к Грамматику. – А что, Иоанн, как ты думаешь… сможет ли он завтра найти свое счастье?

Игумен чуть приподнял бровь.

– Это неразрешимый вопрос, августейшая.

– Даже для учителя Феофила… и для философа?

Иоанн посмотрел на императрицу.

– Читала ли государыня диалог Платона «Пир»?

– Да, – ответила Фекла, почему-то смутилась и добавила, словно в оправдание: – Это любимый диалог Феофила, он так хвалил его…

– Это действительно один из лучших диалогов Платона. Раз ты читала его, августейшая, то, возможно, помнишь рассуждения о двух половинах целого. Если, спрашивая о счастье твоего сына, ты имеешь в виду именно это счастье…

– Да, это, – сказала императрица и покраснела, отчего немедленно почувствовала досаду.

– Я так и понял, – Иоанн еле заметно улыбнулся, – потому и ответил, что вопрос неразрешим. Ведь я не могу определить, есть ли там та, которая может стать для Феофила «половиной». Точнее, у меня есть на этот счет кое-какие соображения, но они могут и не совпадать с действительностью. Ведь, согласно Платону, двое могут ощутить свою «прежнюю целостность», только встретившись друг с другом, но не раньше.

– И не позже?

«Боже мой, зачем я об этом спросила? – подумала она. – Какое это имеет отношение к Феофилу?» Но игумен, кажется, не удивился вопросу.

– Если верить Платону, – сказал он тоном, похожим на тот, каким читал лекции по философии, – близость, когда она есть, ощущается сразу. Правда, конечно, не всегда она может быть сразу осознана и, так сказать, определена. Поэтому, вероятно, есть смысл говорить о «позже», если иметь в виду, образно выражаясь, постепенное погружение в страсть. Впрочем, – добавил Иоанн с улыбкой, – это ведь всего лишь одна теория одного языческого философа.

– И ты в нее не веришь? – голос императрицы странно дрогнул.

– Я бы сказал, что не верю в ее всеобъемлемость. Ведь есть люди, обретающие счастье помимо «второй половины». Если даже оставить в стороне то, что для христиан такой «половиной» должен являться не человек, а Бог, всё равно и язычники зачастую находили больше счастья вовсе не в любви, а в дружбе, в ученых занятиях, в писательстве…

– В философии…

– Да, особенно в философии. Ведь и сам Платон не считал, что теория о «двух половинах» полностью выражает суть вопроса. Если ты помнишь, августейшая, Диотима у него говорит о том, что главное в любви – не просто стремление к целостности, а желание «родить в прекрасном». Но надеюсь, государыня, твой сын найдет то, что ищет. В любом случае мы в завтрашнем действе – лишь наблюдатели, не правда ли, августейшая?

В это время Феофил стоял перед большим зеркалом из полированного серебра; один кувикуларий золотой фибулой застегивал ему белую хламиду на правом плече, двое других поправляли складки, чтобы ровно лежали, а четвертый с беспокойством рассматривал ноги будущего соправителя, обутые в короткие белые сапожки из мягкой кожи, расшитые редчайшим черным жемчугом.

– Не жмут, господин Феофил?

– Нет, нисколько, – тот улыбнулся, пошевелил пальцами ног. – Как влитые!

Он спокойно разглядывал свое отражение в зеркале. Кувикуларии наперебой уверяли, что он неотразим, но он и сам видел это. Поразительная по великолепию одежда, которую он примерял, была сшита нарочно для грядущего выбора невесты. Уже завтра!.. Сердце Феофила слегка замирало при этой мысли. Сколько он всего читал о любви, а сам так до сих пор и не изведал, что это такое. И вот, завтра он должен был… кого-то полюбить? Разве можно это сделать вот так, по заказу?..

В зеркало он увидел, как в комнату вошла мать. Фекла, улыбаясь, подошла к сыну и остановилась, в восхищении глядя на его отражение.

– Ни одна девушка не устоит перед тобой! – сказала она, помолчав.

Феофил обернулся к ней и сделал кувикулариям знак рукой. Те отошли на почтительное расстояние, и мать с сыном продолжали разговор тихо, чтобы никто больше не услышал.

– Дело не в этом, – улыбнулся Феофил. – Вопрос в том, будет ли там та, перед которой не устою я.

– Ты действительно этого хочешь? – императрица взглянула ему в глаза.

– Да. Иначе какой смысл в этих смотринах?

– Надеюсь, что «даст тебе Господь по сердцу твоему»! – сказала Фекла и порывисто взяла сына за руку. – Я так хочу, чтобы ты был счастлив, Феофил!

– Я знаю, мама, – он обнял ее за плечи. – Но ты говорила про «знак избрания»…

– Да!

Она развязала висевший у нее на поясе шелковый мешочек и, достав оттуда какой-то предмет, с улыбкой вложила в руку сына. То было небольшое яблоко, очень искусно сделанное, с ножкой и листиком на ней, отлитое из чистого золота.

– Вот, это яблоко ты вручишь своей избраннице!

Поначалу Фекла не могла придумать, что должно стать «знаком избрания» невесты для сына. Перстень? Неплохо, но в этом не было ничего необычного, а императрице хотелось чего-нибудь интересного… Она спросила мнение мужа, но Михаил усмешливо ответил:

– Дорогая, я в таких вещах мало что смыслю. По мне, так перстень сошел бы вполне. А если тебе это не по нраву, так вон, у философа спроси, может, он что придумает!

«И правда! – подумала Фекла и вдруг обрадовалась. – Как я сразу не догадалась спросить у него!»

– А чем тебя не устраивает перстень, августейшая? – спросил ее Иоанн, когда она поделилась с ним своим недоумением.

– Мне кажется, это слишком заурядно! Хочется чего-нибудь… более поэтичного…

– Поэтичного?.. Что ж, в таком случае, государыня, я думаю, ответ ждет тебя на форуме Константина.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась императрица.

– Там есть одна статуя, изображающая ответ, августейшая, – едва уловимо улыбнулся Грамматик.

Фекла вопросительно взглянула на него и вдруг вспомнила. Ну, конечно! Рядом с огромной бронзовой статуей Геры западную оконечность площади украшала красивая статуя Париса, протягивающего золотое яблоко Афродите.

– Яблоко для прекраснейшей! – воскликнула императрица с улыбкой. – Действительно, это будет поэтично и красиво! Благодарю, Иоанн, ты подал замечательную мысль!

Но ни мужу, ни сыну она не сказала, чьим изобретением был такой «знак избрания». Впрочем, они и не спрашивали.

– Хм… – Феофил разглядывал яблоко. – Ты прочишь меня на роль Париса?

– Почему нет? Ведь и ты должен выбрать прекраснейшую!

Юноша задумчиво улыбнулся, поворачивая в пальцах яблоко, заманчиво блестевшее в лучах света, лившихся в окно.

– Яблоко Париса стало на самом деле яблоком раздора, – проговорил он.

– Но ты же выбираешь не из могучих богинь, – снова улыбнулась императрица, – а из обычных женщин, так что вряд ли твой выбор вызовет Троянскую войну!

Она вновь заглянула сыну в глаза.

– Ты что-то мрачно настроен, Феофил?

– Да нет, мама, – улыбнулся он. – Я шучу. Думаю, всё будет, как надо!

– Конечно, мальчик мой!

Вечером Феофил, ложась спать, положил «яблоко Париса» под висевшим на стене серебряным крестом, на столик с хрустальной лампадой в подставке из белого мрамора с пурпурными прожилками. Огонек лампадки слегка колебался, сверкал на поверхности яблока и слабыми отблесками ложился на стол из темного дерева. Феофил какое-то время задумчиво смотрел то на огонек, то на яблоко, потом поднял глаза ко кресту и прошептал:

– Господи! Пошли мне завтра ту, которая… будет «моей половиной»! Устрой всё так, как нужно!

Он положил земной поклон, поднялся, сбросил тунику на скамью у стены и нырнул в постель. Днем Феофилу казалось, что в эту ночь ему будет не уснуть, но он тут же провалился в сон. Лампадка перед крестом тихонько горела, и огонек до утра играл на золотом яблоке.

…Двенадцать «невест» впервые увидели друг друга только тогда, когда собрались в одной из боковых сводчатых комнат Золотого триклина, ожидая приглашения войти в главный зал. И как бы ни были все девицы красивы, как бы ни велико в них могло быть самолюбие, свойственное красавицам и дочерям знатных родителей, они не могли не сознавать, что по красоте превосходили всех и в первую очередь должны были обратить на себя внимание императорского сына двое – черноволосая девушка с темными сверкающими глазами, одетая в белую тунику, расшитую золотыми виноградными лозами, и девушка в сине-серебристом платье, с темно-каштановыми волосами, изредка поднимавшая от земли взор огромных ярко-синих глаз. Обе они были чрезвычайно напуганы, но по-разному.

Кассию, когда она рассмотрела собравшихся девиц, охватило чувство, близкое к ужасу: хотя она знала, что красива, но только оказавшись среди первых красавиц, собранных со всей Империи, поняла, насколько вероятность быть избранной превышает ее самые большие опасения. «Ах, зачем я послушалась мать? Зачем, зачем я пришла сюда?! – вновь подумала она. – Господи, сделай так, чтоб меня не выбрали! Ведь Ты знаешь – я хочу быть Твоей невестой!» Сейчас, перед самыми смотринами, помыслы об императорском венце, так или иначе смущавшие ее в предыдущие дни, наконец-то совершенно ее оставили, уступив место страху – страху потерять небесного Жениха…

Феодора же боялась, что ее не выберут. Хотя она ни на миг не забывала о пророчестве отшельника Исаии, но, тем не менее, не была ни в чем уверена, а с того момента, когда окинула взглядом свою главную соперницу, всё больше нервничала, в ее глазах появился беспокойный блеск. «Откуда она только взялась такая?! – думалось ей. – И как одета! Такая вся холодная будто… Это, пожалуй, только делает ее еще привлекательней… Мне бы тоже больше пошло серебро… Ах, зачем я выбрала эту тунику? О Господи, уже поздно, ничего не исправить!.. Неужели он выберет ее, и отшельник ошибся?!.. Впрочем, – одернула она себя, – что это я так заволновалась? Может, он мне и не понравится, этот Феофил, а я уже так беспокоюсь, будто влюблена!..» На миг ей пришла мысль, что хорошо бы, если б императорский сын оказался уродом и глупцом, тогда было бы не жаль проиграть на этих смотринах. Но было известно, что он не был ни глупцом, ни уродом…

Однако он задерживался, а напряжение росло. Наконец, Елена, светловолосая девушка с серо-голубыми глазами, не выдержала и, чтобы разрядить обстановку, сказала с улыбкой:

– О, я не ожидала, что когда-нибудь окажусь среди таких красавиц! Но ведь, как видно, господин Феофил интересуется не только внешностью своей будущей невесты. Я так понимаю, что всем нам устраивали собеседование с монахом Иоанном?

– Да, да! – закивали девицы.

– Я тоже сразу подумала, что он проверяет, насколько мы благочестивы! – сказала Олимпиада. – Он спросил, нравится ли мне книга Аристотеля «О душе», и хочется ли мне ее понять. Но я, конечно, сказала, что ни к чему вникать в писания языческих философов, если есть святые отцы… К тому же этот Аристотель такой скучный! Я просто из любопытства решила взглянуть, мой брат всё любит его цитировать…

– Ой, а я вообще как открыла его, так и закрыла! – воскликнула Анна. – И стала Златоуста читать. Так что, – она улыбнулась, – никто не смог бы меня упрекнуть в неблагочестии.

– А меня тем более! – вмешалась Зоя. – Я читала житие святой Мелании Римляныни!

Тут Феодора не выдержала и прыснула.

– Что ты смеешься? – подозрительно посмотрела на нее Зоя.

– Да так… – девушка помолчала несколько мгновений, но не сдержалась. – Моя маменька всё пичкала меня этим житием!

– Разве оно плохое? – недоуменно сказала Маргарита.

– Да нет, – ответила Феодора ехидно, – но мне стихи больше нравятся!

– Стихи? – протянула Анастасия. – А-а, там были стихи, я заглянула… Да ведь там неприличные такие попадаются, я и закрыла сразу, подальше от искушения… А ты их читала?! – она насмешливо поглядела на Феодору. – Не умно! Ведь этот монах, наверное, всё доложил императорскому сыну!

– Ну и что, если и так? – с вызовом посмотрела на нее Феодора. – Откуда вообще известно, что Иоанн пытал нас на благочестие, а не…

– А не на ум, например, – с улыбкой сказала Кассия.