Я никого не хотел убивать Денисов Вячеслав

— А как же иначе? — решительно ответила она. — Да, я этого паршивца очень хорошо знаю…

— Ничего удивительного. Он вырос на ваших глазах, — с обезоруживающей мягкостью сказал я.

— Безотцовщина! Ремнём выпороть — и то было некому. Вот и творил, что вздумается.

— Наверное, много хулиганил?

— К мальчишкам постоянно придирался. Девочек за косички дёргал. Бездомных кошек во дворе мучил…

Её суровое, морщинистое от старости лицо, приняло такое жуткое выражение, от которого у меня по спине пробежал холодок.

— Схватит несчастное животное за хвост и головой об угол дома, а то и просто об землю ударит… — со скорбным видом сказала она.

Ирина Александровна, сделала небольшую паузу и, слегка переведя дыхание, продолжила с прежней неприязнью:

— А иной раз сунет в какой-нибудь мешок, завяжет верёвочкой и бросит в озеро. Живодёр этакий…

— Вообще-то, насколько знаю, кошки отлично плавают, — задумчиво произнёс я.

— Ежели какому котику или кошечке удавалось из мешка высвободиться, так Ванька начинал камнями швырять. Не позволял, изверг, бедной животинке на берег выбраться. Ждал, пока не утонет…

Я невольно метнул на Ирину Александровну недоверчивый взгляд, наполненный противоречий, но, не желая обвинить её в предвзятости, сдержанно произнёс:

— У меня, как у совершенно постороннего человека, на этот счёт сложилось иное мнение. Исходя из моих личных наблюдений следует, что Иван Никанорович любил животных.

— Это на каком основании ты пришёл к такому нелепому заключению? — с апломбом поинтересовалась она. — Не знаю, кто подсказал, или сам додумался, но ты ошибаешься!

Я сначала пожал плечами, подыскивая подходящие слова, потом посмотрел в её глаза, не по возрасту изумительно прекрасные и очаровательные, и непринуждённо изрёк:

— Возможно, моё мнение ошибочное, но, во всяком случае, у него в комнате живёт пучеглазый, изрядно откормленный котяра.

— Пират?

— Кто-то из ваших соседок называл это прозвище, но я не воспринял его всерьёз.

— Почему?

— Решил, что это какая-то безобидная шутка.

— А если бы его назвали Васькой или Борькой, было бы гораздо лучше?

Её лицо оставалось сосредоточенным, но в пленительных глазах мелькнула искорка ироничной усмешки.

— Значит, пусть будет Пират, — не стал опротестовывать я. — Мне самому не нравится, когда тех или иных животных называют именами людей.

— Значит, хотя бы в этом мы с тобой солидарны! — заявила Ирина Александровна.

Меня так и подмывало спросить, в чём выражается расхождение наших взглядов, но вместо этого я вернулся к разговору о пучеглазом питомце погибшего Ивана Никаноровича и спросил:

— Если ваш сосед терпеть не мог животных, откуда в его комнате взялся этот толстомордый котяра?

— Так он его где-то по пьяной лавочке спёр, — глухо и отрывисто прошамкала Ирина Александровна. — Всё на живодёрню грозился отнести. Говорил, что на мыло сдаст. Намеревался много денег получить. Не успел вот…

— Скорее всего, он так грубо шутил, чтобы не выказывать внутреннюю доброту. У нас ведь в Мурманске живодёрни, по-моему, никогда не было, — снисходительно заметил я.

— Кто его знает? Может, и так, — уступчиво согласилась Ирина Александровна. — Теперь, пойди, спроси…

Она умудрилась сохранить выражение своего лица абсолютно беспристрастным.

Я машинально обратил внимание на тот факт, что град как-то незаметно перестал идти и прекратил стучать по оконным стёклам. Вместо него пошёл снег вперемешку с дождём. На улице по-прежнему было темно, мерзопакостно и немноголюдно.

— И всё-таки, что же вы видели, Ирина Александровна, в тот день, когда погиб Иван Никанорович? — деликатно переспросил я, намереваясь наконец-то добраться до заключительной части нашего разговора.

— Всё видела.

— Если можно, конкретнее, пожалуйста! А то мы с вами уже почти час бесцельно петляем вокруг да около…

Ирина Александровна окинула меня задумчивым, почти оценивающим взглядом, пытаясь в комнатном сумраке как следует разглядеть черты моего лица. Она явно не желала меня отпускать, чтобы не остаться наедине со своей старостью и тягостными мыслями, но всё же поборола собственное отчаяние и, глубоко вздохнув, произнесла:

— Поначалу этот негодник с Танечки деньги требовал…

— Насколько мне известно, и как признала сама Татьяна Зиновьевна, Иван Никанорович просил вернуть ему долг.

— Какая разница?

— Всё-таки, разница существенная.

— Разумеется, он её не грабил.

— В том-то и дело. Если он и требовал, то своё кровное.

Ирина Александровна вновь на мгновение задумалась, а я последовательно продолжил:

— Может, нелепо звучит, но юридически он был прав.

— Напрасно Танечка взяла у него деньги… — подытожила моя шамкающая собеседница.

— Основная вина Татьяны Зиновьевны в том, что, зная его скверный характер, она всё-таки решила обратиться к нему за помощью.

— Я тоже её отругала за столь необдуманный поступок. Нашла, у кого занимать… — раздражённо сказала Ирина Александровна и добавила:

— Они долго препирались между собой. Я даже подумала, что их ссора добром не кончится.

— Бывало и такое?

— А то как же! Бить, правда, никогда и никого не бил, но изредка мог себе позволить больно схватить за руку или угрожающе помахать кулаком.

— И на женщин не стеснялся замахнуться? — машинально спросил я.

— Так ведь здесь, кроме нас, больше никого нет. Полицию не раз вызывали. Раньше она ещё милицией называлась…

— Милиция или полиция, какая, в сущности, разница? По сути дела, одно и то же, — отрешённо произнёс я.

— Ну, так вот, — возбуждённо пробормотала Ирина Александровна. — Его доставят в участок, как распоясавшегося дебошира, а он потом выйдет на свободу и ещё пуще прежнего злобится.

— Главное, что руки не распускал.

— Чего не было, того не было. Вот и перед смертью своей, Танюшку до слёз довёл, но ударить не посмел.

— Это уже характеризует его, как не совсем пропащего человека, — удовлетворённо сказал я. — А то у меня стало складываться такое мнение, что в его характере не было ничего святого.

— Зверь не зверь, но спокойно жить не давал. Дня не было, чтобы кого-нибудь до слёз не довёл.

— Вас тоже?

— Меня? Да я бы его, паршивца этакого, в бараний рог согнула…

Мне понадобились некоторые усилия, чтобы не ухмыльнуться. Ради того, чтобы не сбить Ирину Александровну с мысли, поспешно произнёс:

— Мне известно, что когда Татьяна Зиновьевна вышла из его комнаты, Иван Никанорович был ещё жив.

— Танюша пообещала перезанять деньги и вернуть долг в самое ближайшее время. Но вскоре после того, как вернулась к себе в комнату, к Ваньке заглянула её дочка Леночка. Милая такая воспитанная приятная девушка…

— Знаю, — сухо ответил я. — Однажды отдыхал на юге. В Дивноморске. Татьяна Зиновьевна была там вместе с дочерью. Леночка мне тоже понравилась.

— Умница девочка! — похвалила Ирина Александровна. — Вот она и начала стыдить нашего непутёвого соседа. А он давай ей золотые украшения предлагать. «Приласкай, — говорит, — все долги спишу. Бриллиантами засыплю!»

Моё сердце бешено заколотилось.

— Так прямо и сказал? — недоверчиво переспросил я.

— Почему бы и нет? У него этого золота припасено на тысячу лет вперёд. Я ведь тебе говорила, что он собирался уехать за границу и там пожить на широкую ногу. К тому же давно на Леночку глаз положил. А она девушка серьёзная, не балованная, ей такое предложение, конечно, показалось оскорбительным.

— И что она сделала?

— Да ничего особенного не сделала. Обозвала пьяным дураком и посоветовала впредь не злоупотреблять алкоголем.

— Представляю, какая у него была реакция… — задумчиво сказал я.

Несмотря на то, что излишняя серьёзность делала Ирину Александровну гораздо старше своих, без того преклонных лет, она, к моему удивлению, стала более привлекательной. Одно из двух: либо это необъяснимый парадокс, указывающий на противоречие, существующее между такими понятиями как очевидное и невероятное, либо я перестал замечать её немощную старость и видел перед собой лишь интересную умиротворённую женщину.

— Какая реакция? — не обращая внимания на мою мимолётную задумчивость, пробурчала она. — Ванька схватил её за кофточку и порвал, стервец этакий…

Убедившись, что я внимательно слушаю, Ирина Александровна немного помолчала ради того, чтобы окончательно собраться с мыслями, потом снова заговорила:

— Леночка была готова вскрикнуть, а он ей рот ручищами своими зажал…

— Эта хрупкая девочка по сравнению с ним, что хворостинка против ветра, — заметил я.

— Конечно, она бы ни за что не смогла от него вырваться! Но в этот момент ему совсем худо стало. Леночка сообразила, что ей бежать надобно, а Ванька-то ещё ножик успел со стола взять. Видимо, постращать её собирался…

— Подождите, Ирина Александровна, что-то не понимаю… Отчего Ивану Никаноровичу плохо стало? — попытался уточнить я.

— Так ведь он же несколько дней вместе с виноградным вином яд принимал!

— Когда?

— Почитай, уже около десяти деньков прошло, как яд употреблять перестал.

— Какой ещё яд?

Я вновь посмотрел на неё как на старую маразматичку.

— Сульфат таллия. Весьма забавный элемент! — твёрдо заявила она. — Отравился человек, а через три-четыре дня у него мнимое хорошее самочувствие появляется.

— Происходит что-то вроде замедленного действия, как ломка после принятия наркотических средств? — полюбопытствовал я.

— Да какой там наркотик? — возмущённо буркнула Ирина Александровна. — Наркотик по доброй воле принимают, а это яд, самый что ни на есть смертельно опасный…

Она утомлённо вздохнула, но собралась с силами и не без вычурного сарказма продолжила:

— Ходит, веселится человек, а недельки через две — кувырк, и на том свете окажется…

Я машинально взглянул на журнальную репродукцию с зимним пейзажем, которая прикрывала отверстие, разрывающее преграду между двумя комнатами. У меня возникло множество вопросов, но я не решился перебить женщину, которая по возрасту гораздо старше меня.

— Ну, так вот, — воодушевлённо продолжила Ирина Александровна. — Леночка ещё выбежать не успела, как Ванька-то и упал…

— Вы хотите сказать, что он потерял ориентацию, не смог устоять на ногах и упал? — поинтересовался я.

— Не то, что ничего не хочу сказать, а прямо-таки официально утверждаю! — нахмурившись, прошамкала она. — Ванька не просто упал, а прямо-таки грохнулся на пол. Даже люстра на его потолке закачалась…

— В этот момент он продолжал держать нож в руке?

— А то как же? Сам упал и сам же на свой нож наткнулся. Никто в том не виноват!

— Но когда Инна Алексеевна вошла в его комнату, Иван Никанорович был ещё жив. Она пыталась его пристыдить…

— Глупости! Нашёл, кого слушать…

Старушка — божий одуванчик всплеснула руками и укоризненно посмотрела на меня:

— С каких это пор стал к бабьим сплетням прислушиваться? — буркнула она. — Иннушка, по простоте душевной, конечно, решила, что девчушка его ножиком-то ударила.

— Тогда всё понятно, — соединив воедино цепь логических размышлений, произнёс я.

— А уж когда, вслед за Инночкой, Татьяна в его комнате объявилась, та и вовсе поверила, что её дочка этого отвратительного бугая порешила, — со знанием дела продолжила Ирина Александровна.

Её слова полностью подтвердили мои ранние предположения. Теперь я был абсолютно уверен в правильности собственных выводов. Разрозненные детали сложной мозаики окончательно собрались воедино, и предо мной появилась картина с чётким изображением произошедшей трагедии.

— Вот так вот… — вновь нарушив мою мимолётную задумчивость, прошамкала Ирина Александровна. — А ты, господин следователь, говоришь, что нас, женщин достаточно хорошо знаешь…

Её голос почти упал до шёпота, и мне пришлось сделать некоторые усилия, чтобы услышать и понять её слова.

— Я не утверждал, что хорошо знаю вас, женщин, — оправдываясь, ответил я. — Все мои познания женской психологии весьма поверхностные.

— Да брось ты, — пробурчала она, небрежно отметая мои извинения, и с печальным вздохом укоризненно добавила:

— Все вы, мужчины, одинаковы. Только думаете, что знаете нас, женщин, а сами всю жизнь находитесь у нас под пятой.

Почему-то я был уверен, что она непреднамеренно затронула моё самолюбие. Но, тем не менее, даже не до такой степени её слова показались мне обидными, как вызывающий тон, которым были произнесены: снисходительно-насмешливый, скрывающий надменное презрение, непосредственно относящееся одновременно ко всем мужчинам.

Ирина Александровна почувствовала себя усталой и измученной затянувшейся беседой. Её силы иссякли Мне то ли показалось, то ли она действительно испытала сладостное чувство необъяснимого удовлетворения, полученного от собственного высказывания. Во всяком случае, она подарила мне особенную улыбку и, откинувшись на подушку, еле слышно пробормотала:

— Я больше ничего существенного добавить не смогу. Лучше прилягу. Мне необходимо отдохнуть…

У меня самопроизвольно появилось желание опровергнуть её высказывание насчёт мужчин, но, убедившись, что у неё не было сил даже на то, чтобы отстоять собственное мнение, я миролюбиво улыбнулся, вновь опустил взбитые подушки, и аккуратно прикрыв старушку тонким байковым одеялом, помог удобно расположиться в постели.

— Я надеялась как можно дольше пообщаться с вами, Павел Николаевич, — внезапно обратившись ко мне в изысканно вежливой форме, произнесла она. — К сожалению, мои физические возможности весьма ограничены.

— Вы неоднократно говорили, что у Ивана Никанорыча полно денег и драгоценностей, — поспешно сказал я, опасаясь, что она действительно может заснуть, так и оставив меня в неведении о его сбережениях. — Был в комнате вашего погибшего соседа, но там не то, что золотых украшений, медного пятака не видел.

— А ты хорошенько искал?

— Даже не пытался…

— Тогда о чём с тобой разговаривать? В шкафу он свои драгоценности прячет…

Ирина Александровна посмотрела на меня угасающим взглядом, и, глубоко вздохнув, тихо произнесла:

— Пожалуйста, напомни Танечке, что она обещала поставить мне капельницу. А теперь уходи. Я очень сильно устала и хочу спать…

Глава 18

Я не мог, покинув Ирину Александровну, никем не замеченным войти в комнату Ивана Никаноровича в поисках его мифических сбережений. Во-первых, дверь закрыта на замок, во-вторых, потому что всё время, пока мы мирно беседовали со старушкой, любезно одаривая друг друга всевозможными любезностями, Татьяна Лихачёва терпеливо поджидала меня в прихожей.

— Ну, как ваши дела, Павел Николаевич? — спросила она таким неестественно кротким голосом, будто в чём-то передо мной провинилась.

— Нормально, — ответил я и машинально спросил: — А где Инна Алексеевна? Она выходила перекурить…

— В своей комнате. Позвать?

— Нет, не нужно, — заявил я, отрицательно помотав головой.

У меня наверняка был слишком озадаченный вид, и ради того, чтобы скрыть от Татьяны мой меркантильный интерес, я поспешно подметил:

— Ваша восьмидесятилетняя бабулька оказалась потрясающей женщиной и на редкость очень приятным собеседником.

— Я стараюсь заходить к ней как можно реже. Да и то в самом крайнем случае.

— Совершенно напрасно! — укоризненно произнёс я, и добавил:

— Она просила напомнить…

— Чтобы я поставила ей капельницу, — отмахнулась Татьяна. — Отлично помню, но ужасно не хочу этого делать!

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Взорвёт голову своим невыносимым занудством! Ей скучно одной, хочется поговорить…

— Я заметил. У неё действительно есть такая тенденция. Но сейчас тебе нечего опасаться. По-моему, я её уболтал и теперь ей долго не захочется с кем-то разговаривать.

— Вообще-то Ирина Александровна классная старушка, но терпеть её можно только в малых количествах.

— Ты ошибаешься, — успокаивающе ласково произнёс я — Она очень грамотный и всесторонне развитой человек.

— Все мозги заклюёт этой грамотностью! — вспылила Татьяна.

— Просто, разговаривая с ней, необходимо правильно подобрать тему для беседы.

— Тебе это удалось?

— Надеюсь.

Она недоверчиво взглянула на меня:

— При всём желании мне не удастся найти с ней общий язык.

— Почему ты так решила?

— Она бывшая учительница. Замучает химическими элементами из таблицы Менделеева.

— Опасаешься, что начнёт экзаменовать по органической химии? Станет расспрашивать о соединениях углерода, их структуре, свойствах и методах синтеза… — догадался я.

— Не хочу быть в чьих-то глазах непрошибаемой дурочкой, несущей несусветную чепуху, — призналась Татьяна.

Я посмотрел на её красивое, но порядком уставшее лицо, оценил великолепный бюст, осиную талию, и с грустью вспомнил о наших пламенных чувствах, зародившихся под палящими солнечными лучами Дивноморска. Опасаясь, что, заметив мой вожделенный взгляд, Татьяна может его неверно истолковать, я поспешно сказал:

— С Ириной Александровной можно разговаривать не только о химии. Возьми инициативу в свои руки. К примеру, расскажи что-либо из собственного жизненного опыта.

— Бесполезно! Я много лет живу с ней в одной коммуналке…

— Это ничего не значит.

— Она знает меня, как облупленную…

— У каждого из нас всегда что-то хранится в глубине души, — заметил я.

— Советуешь вызвать её на откровенный разговор?

— Почему нет? Попробуй…

— Считаешь, будет какая-то польза?

— Уверен, она обязательно ответит взаимностью. А ты, Танечка, приобретёшь не только хорошую подругу, но и прекрасную собеседницу.

— Вообще-то иной раз сама не знаю чем заняться… — задумчиво протянула она.

— Предлагаю оптимальный вариант, — добродушно произнёс я. — В комнате Ирины Александровны, за чашечкой ароматного кофе, даже не заметишь, как быстро пролетит время. Более того… Тебе не захочется от неё уходить…

Татьяна внезапно сникла и окинула меня безнадёжным взглядом.

— Спасибо за совет, но я вряд ли когда смогу им воспользоваться, — упёрто сказала она. — У старушки скверный характер…

Я не любил спорить и, тем более, никогда ничего и никому не доказывал. Именно поэтому прекратил убеждать её в прописных истинах.

— Всё, что было необходимо сделать, я сделал. Моё дальнейшее пребывание в вашей коммуналке больше не требуется, — размеренным голосом заявил я.

— Ты уходишь? — спросила она, заранее предвидя мой ответ.

— Сначала попрощаюсь с Инной Алексеевной. Если у неё не появились ко мне вопросы, то с чистой совестью могу считать, что на этом моя миссия закончена.

— Да. Конечно… И так уделил мне слишком много внимания. Спасибо огромное…

Я посоветовал ей не выходить из своей комнаты, в которой не так явственно чувствовался запах разлагающегося трупа.

— Надеюсь, ты ко мне сейчас ещё зайдёшь? — полюбопытствовала она, продолжая смотреть на меня кротким, и в то же время заискивающе-раболепским взглядом.

— Непременно зайду, Танечка! Как же иначе? — заверил я. — На пару минут, но не больше…

Я демонстративно взглянул на часы, показывая всем видом, что у меня ограниченное количество свободного времени.

— Проходи, Пашенька, пара минут ничего не решит.

Она распахнула передо мной дверь. Я прошёл внутрь и присел на стул, продолжая делать вид, будто ради того, чтобы избавиться от тошнотворного запаха, готов выйти через окно. Разумеется, не в прямом смысле слова, тем более что коммунальная квартира расположена на седьмом этаже.

— Я сообщу, куда следует, и очень скоро здесь начнут работать специалисты. Моё присутствие будет их только отвлекать, — сказал я, не желая обидеть её своей бестактностью. — Если что-то не так, пожалуйста, извини…

— Что ты, Пашенька, всё замечательно! — растроганно произнесла она.

Лихачёва опустила глаза, но тут же вскинула их вновь и тихо добавила:

— Ты не только избавил меня от невыносимых переживаний, но и вернул меня к жизни. Я перед тобой в неоплатном долгу…

Неожиданно по её щекам покатились слезинки.

— Танюшка, голубушка! Прекрати немедленно распускать нюни, — мягким успокаивающим голосом произнёс я. — Все твои беды и переживания позади. Ни тебе, ни твоей Леночке больше ничего не угрожает.

Я немного подумал и добавил:

— Разумеется, следователь, который придёт сюда вместо меня, сугубо по долгу службы, задаст некоторые вопросы, на которые ты сможешь легко ответить. Это необходимо лишь для оформления протокола…

Татьяна непроизвольно поморщилась.

— Тебе не следует волноваться, — заверил я.

— Может быть, лучше сам с ним переговоришь? — дрожащим голосом спросила она.

Я помотал головой и назидательно произнёс:

— Каким бы отвратительным ни был покойный Иван Никанорович, не забывай, он всё же был человеком.

— Да я понимаю… — всхлипывая, ответила она. — Ты обязан действовать в рамках дозволенного…

— В любом случае, факт его смерти должен быть зафиксирован строго в установленном порядке.

Прядь волос выбилась из причёски и упала ей на щёку, но Татьяна этого даже не заметила.

— Боже, как неприятно! Неужели этому кошмару когда-нибудь наступит конец… — отчаянно проговорила она.

Я лихорадочно искал повод ещё раз войти в комнату, где находился разлагающийся труп Ивана Никаноровича, но ни одна умная мысль не приходила в голову.

— После того, как у следователя будут собраны правдивые показания всех жильцов, проживающих в этой коммунальной квартире, у тебя, Танюшка, появится возможность навсегда избавиться от чувства вины, — твёрдым голосом произнёс я.

— Лишь это и успокаивает… — с придыханием сказала она.

Татьяна смотрела на меня, как на икону и, по-моему, была готова опуститься передо мной на колени.

— Вы все будете чисты не только перед законом, но и перед собственной совестью! — подытожил я.

— Что бы мы без тебя делали? Дай бог тебе здоровья…

Татьяна одарила меня самой обворожительной улыбкой, на которую была способна. Я, в свою очередь, от чистого сердца пожелал ей всего самого наилучшего.

— Спасибо, Пашенька! — от всей души поблагодарила она, крепко пожимая мою руку.

Я понимающе кивнул головой, не забыв в который раз указать, что следователь, которому предстоит вплотную заняться этим делом, без моего присутствия прекрасно справится со своими служебными обязанностями.

— Да, вот ещё что… — напоследок задумчиво произнёс я. — Никто из вас не должен сомневаться в том, что в вашей коммунальной квартире произошёл несчастный случай…

— Иван Никанорыч споткнулся и нечаянно упал на лезвие ножа, — поспешно ответила Лихачёва.

По интонации её голоса я понял, что по данному вопросу у неё не осталось никаких сомнений. Однако на её лице ещё отражалась некоторая неуверенность.

— Тебя что-то смущает? — поинтересовался я.

— Сильный, практически здоровый мужчина, падает на совершенно ровной поверхности и горлом натыкается на собственный нож…

— Практически здоровый… — повторив её слова, подметил я.

Страницы: «« « ... 7891011121314 » »»