Я никого не хотел убивать Денисов Вячеслав
— Ладно бы только я, но ведь Инна Алексеевна также обратила внимание на множество допущенных тобою ошибок.
Мне почему-то показалось, что мой голос прозвучал откуда-то со стороны.
— Например? — заинтригованно спросила Лихачёва.
— Я уже указывал тебе на кошачьи плошки, в одной из которых были оставшиеся кусочки свежей рыбы, а в другой — чистейшая вода, не подёрнутая тонкой плёнкой комнатной пыли…
Я обратил внимание на тот факт, что её глаза настороженно сузились.
— С твоей Инной Алексеевной тоже не всё ясно. Проблема в том, что вы обе совершенно не умеете лгать! — резко заявил я. — Может быть, пришло время сказать правду и перестать осторожничать, что-то выдумывать и изворачиваться? Вам обеим, определённо, необходимо избавиться от обманчивых иллюзий…
— Павел, прости за дерзость, но ты, случайно, не пытаешься меня запугать?
Татьяна посмотрела на меня широко открытыми глазами, в которых я не заметил ни хитрости, ни кокетства, но в них было отражение откровенного ужаса.
— Мне выкидывать такие фортели ни к чему! — вспыльчиво ответил я.
Подумав о том, что пора поднять паруса и, как говорится, срочно отчалить от этого берега, я всё же подвёл Татьяну к одному из четырёх стульев, и сам присел рядом с ней. Выдержав небольшую паузу и позволив ей самостоятельно принять решение, так же назидательно продолжил:
— Будешь ты со мной до конца откровенной или нет, в принципе, уже ничего не меняет. Вся разница лишь во времени, которое понадобится следователю, прибывшему сюда с полным комплектом обязанностей и полномочий!
— Почему ты так решил?
— Потому что профессионал криминального сыска! — не моргнув глазом, солгал я. — Лишь из-за уважения к тебе не задаю провокационные вопросы, которые обязательно задаст другой человек! И этому человеку будет совершенно наплевать на твои чувства, мысли и поступки! Его основной задачей будет найти виновных и упрятать их за решётку…
— Я тоже об этом думала… — дрогнувшим голосом, вымолвила Лихачёва. — Именно по этой причине не спешила сообщать в полицию…
— Сама должна отлично понимать! — не позволив ей договорить, бесцеремонно перебил я, — Как только выйду за порог этой коммунальной квартиры, мои коллеги буквально в течение нескольких минут выяснят, по какой причине скончался Иван Никанорович. В любом случае, у них сразу появятся первые подозреваемые…
Я вновь выдержал непродолжительную паузу, затем преднамеренно подправил:
— Или же подозреваемая…
Лихачёва вжала голову в плечи и еле слышно произнесла:
— Мне тоже так кажется…
Я не мог смотреть на неё без сострадания, но ради собственной выгоды не спешил изображать из себя священника, являющегося свидетелем её покаяния перед Иисусом Христом, и поэтому не попытался хоть как-то успокоить. Более того, напустил на себя излишней бравады и строго произнёс:
— Так что, лапушка моя, либо ты сейчас говоришь мне всю правду, а я на своё усмотрение определюсь, в каком виде преподать её бывшим коллегам, либо чуть позже до мельчайших подробностей расскажешь сама…
Она медленно поднялась, открыла тумбочку, на которой стоял телевизор, что-то там взяла, затем снова присела на стул и положила на раскладной столик перфорированный ключ с лазерной заточкой.
— Однажды Иван Никанорыч уезжал в отпуск и попросил меня поливать комнатные цветы. Но он запустил их до такого состояния, что мне не удалось их спасти, — робко, пояснила Татьяна. — С тех пор этот запасной ключ так и остался у меня…
Я не стал задавать наводящих вопросов, позволив ей собраться с мыслями. Какое-то время было слышно колыхание тюлевых занавесок, приводимых в движение дуновением лёгкого ветерка, пробравшегося в комнату сквозь настежь распахнутую форточку.
Лихачёва опять быстро заморгала ресничками, спрятала от меня потухший взгляд усталых глаз, из которых моментально выкатились мелкие бусинки слезинок. Её волосы выпали из причёски и тонкими локонами стали спадать на хрупкие покатые плечи.
— Я убила Ивана Никанорыча! — с тяжёлым вздохом, заявила она.
Поспешно закрыв лицо руками, она горько заплакала. Я чуть не подпрыгнул от восторга. Теперь она в моей власти! Если мне и не удастся получить с неё вознаграждение в виде хрустящих купюр, то я всегда мог рассчитывать на её благосклонность. Во всяком случае, в критической ситуации я гарантированно мог остаться на какое-то время в её комнате.
— Ну, что же, другого ответа от тебя не ожидал, — окинув её пугающе чувственным взглядом, произнёс я.
— Поверь, Павел, я не хотела его убивать! Но он был таким гадким человеком…
— Успокойся, Танечка! — миролюбиво, сказал я. — Ты имеешь право мне ничего не рассказывать…
— Нет-нет! Лучше признаюсь тебе. Мне так удобнее. Ты добрый душевный человек. Ты сможешь меня понять и, возможно, не осудишь…
Она смахнула влажной салфеткой набежавшие слёзы и вновь положила её на край раскладного столика.
— В таком случае, внимательно слушаю! — довольно-таки резко проговорил я.
— Мне срочно понадобились деньги. Я заняла у Ивана Никанорыча крупную сумму…
Немного поколебавшись, она продолжила:
— Но это ни в коем случае не было причиной совершённого мной преступления. Все его сбережения до сих пор должны лежать у него в шкафчике…
— По-моему, твой погибший сосед в своё время изрядно проехал тебе по ушам! — цинично заметил я. — На мой взгляд, он жил в страшной нищете.
Этим дерзким высказыванием я подспудно надеялся вызвать у неё противоречивые эмоции, и, как оказалось, мои предположения оправдались.
— Однажды я имела неосторожность сказать ему то же самое, — обиженно пролепетала Лихачёва. — Он очень сильно разозлился и в порыве гнева помахал у меня перед носом сберкнижкой на имя предъявителя. Когда я заподозрила, что она ему не принадлежит, он показал мне целую пачку стодолларовых купюр.
Впервые в её глазах мелькнуло что-то живое. Она попыталась расслабиться, чтобы вообще не испытывать никаких эмоций, но от этого ещё больше занервничала, и в конечном результате совершенно растерялась. На меня же её слова об иностранной валюте и сберкнижке на имя предъявителя произвели магическое воздействие. Мне безумно захотелось, чтобы всё это навечно перекочевало в мой карман.
— Танечка, пожалуйста, успокойся! — размеренно проговорил я. — Ты пригласила меня в надежде, что окажу посильную помощь, так не бойся мне довериться.
Я смотрел на неё внимательным взглядом, пытаясь не пропустить мимо своего сознания ни одного высказанного ею слова.
— Я заняла у него тридцать пять тысяч на короткий срок. Мы купили Леночке пальто с песцовым воротником, да ещё кое-что по мелочи. Я же тогда не думала, что меня уволят по сокращению штатов…
Она тяжело поднялась и вновь заходила по комнате.
— В тот вечер… в пятницу…
Лихачёва преднамеренно старалась не смотреть в мою сторону.
— Он велел вернуть долг. Он стал кричать на меня. Я пыталась его успокоить…
Татьяна снова замолчала, словно потеряла дар речи или попросту не могла сосредоточиться.
— Вероятнее всего, пообещала этому негодяю перезанять деньги в самое ближайшее время… — придя ей на выручку, подсказал я.
— Обещала, но Иван Никанорыч ничего не хотел слушать. Потом самым наглым образом начал требовать от меня некоторой компенсации. Ты понимаешь, что имею в виду?
Я кивнул головой.
— Мерзкий, полупьяный и слюнявый, он стал меня лапать…
— Могу представить, до какой степени тебе было противно! — произнёс я лишь ради того, чтобы поддержать разговор.
— Иван Никанорыч разорвал на мне блузку. Он говорил какие-то гадости. Я уже не помню, как его нож оказался в моей руке. Я не собиралась его убивать! Это была самооборона слабой беззащитной женщины.
— Танечка, отлично тебя понимаю! — нахмурившись, сказал я.
— Правда? — с лёгкой дрожью в голосе спросила она. — Ты веришь, что у меня не было другого выхода…
— В подобной ситуации каждый нормальный человек способен на многое, о чём бы раньше не осмелился и подумать, — изрёк я, особо не напрягая голову над своим ответом.
— Я тоже никогда бы не подумала, что способна на такое…
Она вновь заплакала.
— Одни, в порыве отчаяния, совершают геройский поступок, другие опрометчиво встают на путь преступления… — подытожил я.
Поднявшись со стула, я слегка тронул её за плечи и сочувственно произнёс:
— До некоторых пор так и будем считать, что всё произошло именно по такому сценарию, который ты только что мне представила…
— Почему до некоторых пор? — встревоженно переспросила она, размазывая по щекам блестящие горошинки слезинок. — Я же призналась, что убила Ивана Никанорыча! Он порвал мою блузку. Я была вынуждена защищаться…
Я по-дружески погладил её по волосам:
— У меня очень большие связи. При необходимости обязательно помогу тебе найти опытного адвоката, — пообещал я, заведомо зная, что никогда и ничего подобного не сделаю.
— Спасибо огромное! — запричитала Лихачёва. — Дай бог тебе здоровья! Жене твоей и деткам…
Я взглянул в её растерянные глаза и увидел в них то, что она так тщательно от меня скрывала. В них не только отражалась вся её душевная боль, но и проглядывала немая мольба о помощи.
— Кстати, о детках… — протянул я. — У меня их пока нет и, по-видимому, в ближайшем будущем не предвидится…
Прежде чем окончательно выразить свою мысль, я ещё немного подумал и лишь затем категорически заявил:
— А вот насчёт твоей Леночки, даже не сомневайся! Можешь мне поверить. Её обязательно оправдают…
Глава 10
Я никогда не видел смертельно раненную львицу в тот момент, когда безжалостные охотники забирали у неё крохотного детёныша, но могу представить её устрашающий взгляд, полный ненависти и безысходной беспомощности. Именно таким уничижительным взглядом Татьяна смотрела на меня.
— При чём здесь моя дочь? Не смей не только упоминать о ней, но навсегда позабудь её имя! — с трудом сдерживая вспышку гнева и дикое желание вцепиться острыми ноготками мне в лицо, воскликнула она.
Её глаза угрожающе сузились.
— Точно знаю, что к гибели Ивана Никаноровича ты не имеешь никакого отношения, — спокойно ответил я.
— Сколько можно повторять одно и то же? Это я убила нашего изверга соседа!
— Надеюсь, ты достаточно хорошо понимаешь, что такими серьёзными вещами не шутят? — по-прежнему сохраняя хладнокровное спокойствие, поинтересовался я.
— Проклятье! Да кто ты, собственно, такой, чтобы я перед тобой оправдывалась? — не скрывая поток взбудораженных эмоций, почти выкрикнула Лихачёва, и тут же, предельно холодно и сухо, добавила:
— Если необходимо, прямо сейчас собственноручно напишу чистосердечное признание.
— Не вижу смысла! — лаконично ответил я. — Хотя, вынужден согласиться, что чистосердечное признание иногда является единственным способом достичь желаемого результата.
— Кто бы сомневался в том, что для любого следователя желаемый результат важнее всего! — озлобленно высказалась она. — Конечно, если не ты сам, то твои бывшие коллеги способны на любую подлость, лишь бы обвинить невиновного человека.
Ей ужасно хотелось послать меня куда подальше, но благоразумие взяло верх над желанием и не позволило этого сделать.
— Взрослая женщина, а говоришь какую-то глупость, — посетовал я, с укором посмотрев на неё.
— Разве я не права? Ещё со сталинских времён научились выбивать любые признательные показания…
— Ты меня не так поняла, — вынужденно оправдываясь, сказал я. — Чистосердечные признания зачастую выгодны самому обвиняемому. В этом действительно есть некий здравый смысл…
— Есть смысл или нет, мне абсолютно наплевать! — вспылила Лихачёва.
Я не мог не заметить, что она была на грани нервного срыва. Ею овладела чрезмерная озлобленность порождённая приступом страха. Она могла быть строгой и бескомпромиссной в суждениях, но при этом оставалась хорошей матерью, безумно любящей свою единственную дочь.
— Что-то плохо верится в искренность твоего чистосердечного признания! — с вызывающей иронией, но более сдержанным голосом произнёс я.
— Мне безразлично, веришь ты или нет! Главное, не нужно впутывать в эту грязную историю мою девочку. Она ни в чём не виновата! Оставь моего ребёнка в покое…
Татьяна судорожно поправила вновь выпавшие из причёски свисающие пряди волос, до неприличия большими глотками выпила из стакана оставшуюся воду, и возмущённо произнесла:
— Оправдают мою Леночку! И надо же до такого додуматься? Ты меня просто бесишь…
Несколько секунд Лихачёва молчала, глядя на меня с убийственно серьёзным выражением лица.
— Да как эта нелепая мысль вообще могла прийти тебе в голову? — наконец спросила она.
Я выжидающе смотрел на неё.
— Как только у тебя язык повернулся такое сказать? При чём здесь моя девочка…
Внимательно вглядываясь в мои глаза, она словно ожидала получить в них ответ, как на мои слова, показавшиеся ей обидными, так и на моё хладнокровное спокойствие.
— Ты же её совершенно не знаешь! Она мухи не обидит. Ни единого плохого слова матери не скажет. Кроткая, послушная… — вскипая от возмущения, высказалась Татьяна.
Я сердито покосился на неё:
— Вместо того, чтобы возмущаться, тебе следовало бы меня поблагодарить, — преднамеренно сбив её с мысли, с невозмутимой определённостью заявил я.
Татьяна сначала оторопела от такой дерзкой претензии, потом быстро заморгала ресничками, и поинтересовалась:
— Это за что же, позволь узнать, я должна тебя благодарить?
Она интуитивно вздёрнула подбородок.
— Хотя бы за то, что не позволяю окунуться в мир обманчивых иллюзий и всячески пытаюсь разрушить перезревший плод твоих наивных фантазий.
— Тебя явно понесло куда-то не в ту сторону, — предостерегающе, подметила Лихачёва. — Ты очень умный человек, но о чём-то, не о том говоришь…
Чем внимательнее я наблюдал за Татьяной, тем больше убеждался в её непричастности к смерти Ивана Никаноровича. Она так рьяно защищала собственную дочь, что мои новые подозрения лишь усиливались. Я не мог с уверенностью заявить, что в руках у Леночки был нож, но в том, что эта девушка какое-то время находилась в комнате погибшего соседа, не было никаких сомнений.
— Танюшка, голубушка, я говорю именно о том, чего ты боишься, и что из всех сил пытаешься от меня скрыть! — не меняя интонации, ответил я.
Она нахмурилась, отчаянно пытаясь придумать подходящее оправдание, если не для себя, то хотя бы для своей дочери.
— Сколько раз должна повторять, что я ничего не скрываю! — настойчиво повторила Татьяна.
— Как бы там ни было, разум всегда должен главенствовать над эмоциями, — с упрёком посмотрев на неё, отпарировал я.
— Вот именно этот самый разум и главенствует! — вновь вспылила Лихачёва.
От возмущения её брови поползли вверх. Мне больше ничего не оставалось, как отважно встретить её гневный взгляд.
— Ты сама не осознаёшь, что, скрывая от меня истинную правду, лишь усугубляешь своё и без того незавидное положение, — рассудительно предупредил я.
— Тебе не о чем беспокоится! Я взрослая женщина, и вправе поступить так, как посчитаю нужным… — огрызнулась она.
— Конечно, вправе… — согласился я. — Но подобными действиями ты делаешь хуже не только себе, но и Леночке. Пытаясь направить меня по ложному следу…
Лихачёва резко замахала руками, вынуждая меня замолчать.
— Мне нечего скрывать! — возмущённо сказала она. — Единственное, о чём я прошу — не впутывать в эту гнусную историю мою девочку. Нет, не прошу, а умоляю оставить моего ребёнка в покое! Моя дочурка чиста, как ангел…
— Ты помнишь шарфик?
— Какой именно? — чуть не задохнувшись от негодования, спросила Татьяна. — Который постоянно носит Инна Алексеевна?
Я сразу догадался, что, отвечая вопросом на вопрос, она всего лишь пыталась оттянуть время, чтобы собраться с мыслями.
— Имею в виду именно тот воздушный шёлковый шарфик, который ты собственноручно вытащила из-под дивана.
Лихачёва неприязненно посмотрела на меня сверху вниз и угрожающе произнесла:
— Неужели не видишь? У меня нет никакого дивана. Моя жилплощадь не позволяет иметь громоздкую мебель.
— Разумеется, вижу… — с тем же хладнокровным спокойствием ответил я.
— У нас с Леночкой только всё самое необходимое: две совершенно одинаковые односпальные кровати, бельевой шкаф, раскладной столик и тумбочка с телевизором…
— А как же компьютерный столик? — сыронизировал я. — Уж если досконально решила перечислить всё, что находится в твоей комнате, так, наверное, не следует о нём забывать…
— Цветочные горшки тоже перечислять? — в свою очередь попыталась съязвить Татьяна.
— Нет. Не нужно…
— Мне ведь нетрудно. В одном растёт чайная роза, она сейчас немного подзавяла. В другом горшке я развожу душистую герань с лимонным ароматом…
— Перестань! — не позволив ей договорить, резко и требовательно произнёс я. — Прекрасно поняла, что я имею в виду именно тот диван, который обшит коричневым гобеленом и находится в комнате Ивана Никаноровича. И говорю о том шарфике, который ты из-под него вытащила, а потом, как ни в чём не бывало, накинула на свои оголённые плечи.
Я внимательно посмотрел на неё, но, не дождавшись ответной реакции, решительно продолжил:
— Этот шарфик очень яркий и броский. Я бы даже сказал, чересчур яркий! Солидные дамы такие шарфики не носят.
— У меня индивидуальный вкус! — не задумываясь, ответила Лихачёва. — Да и кто тебе позволил обсуждать мой гардероб…
От этих слов она испытала некоторую неловкость. Видимо, сама пришла к выводу, что слишком круто завернула. Поэтому тут же понизила вспыльчивый тон:
— Прости, Павел! — смущённо пролепетала Татьяна. — Но согласись, что копаться в женском бельё для мужчины как-то противоестественно и к тому же несолидно…
— Возможно, ты права, — не настаивал я. — В конце концов, ведь некоторые дамы носят на голове помпезные шифоновые банты огромного размера и, при нестандартной фигуре, обрамлённой бесформенными телесами, надевают на нижнюю часть тела ослепительно ярко-алые брюки.
Заметив, что собеседница слишком раздражена, я постарался придать лицу умиротворённое выражение и благодушно добавил:
— Почему бы тебе, стройной привлекательной женщине не накинуть на плечи модный шарфик?
— Вот именно! — высказалась она, удовлетворённая моей невинной лестью. — Я могу надеть любую вещь, которая мне понравится.
— Конечно, можешь, — подыграл я. — Почему бы и нет?
— Никогда не стану спрашивать чужого мнения. Оно меня абсолютно не интересует!
— Главное, чтобы тебе было комфортно…
— Во всяком случае, я должна чувствовать себя свободной. Женщина — что нежный хрупкий мотылёк, создана ради того, чтобы порхать, порхать и порхать…
Меня так и подмывало съязвить насчёт того, что облезлые мокрые курицы тоже порхают, особенно когда возятся в навозной куче, но предусмотрительно промолчал.
Аккуратно отодвинув в сторону тюлевые занавески, я машинально выглянул в окно. На улице по-прежнему было сумрачно и немноголюдно, лишь портальные краны с журавлиными клювами, распластавшиеся вдоль Кольского залива, постоянно находящиеся в хаотичном движении, напоминали о продолжении рабочего дня.
— Я тебе доверилась, а теперь об этом сильно жалею! — нарушив ход моих мыслей, проговорила Лихачёва. — Я была уверена, что обращаюсь за помощью к чуткому, отзывчивому человеку…
В этот момент я заметил, что у неё очень утомлённый вид и синяки под глазами. Мне стало чисто по-человечески её очень жаль. Я не знал, что ответить, поэтому снисходительно посмотрел на неё и вежливо сказал:
— Ты напрасно на меня сердишься. Пойми, Танюшка, я желаю тебе только добра.
— Начинаю в этом сомневаться… — жёстко ответила она, сделав глубокий вдох, словно пыталась успокоить бешеный пульс, вызванный переживаниями.
— Не думай, что в полиции одни простаки, которых можно легко обвести вокруг пальца, — предупредил я.
— Никогда так не думала…
— Рано или поздно, но тебе всё равно придётся во всём сознаться.
— Мне не в чем больше сознаваться.
— Ты в этом твёрдо уверена?
Я посмотрел на неё, словно удав на кролика.
— Конечно, уверена… — робко пробормотала Татьяна.
— А вот у меня сложилось такое впечатление, что, испугавшись за дальнейшую судьбу дочери, и не зная, к чему она прикасалась в комнате погибшего Ивана Никаноровича, ты предусмотрительно произвела там генеральную уборку.
— Я не нанималась к нему в домработницы! — гневно произнесла она.
Лихачёва постоянно находилась в напряжении.
— Разумеется, не нанималась, — согласился я. — Но решила не рисковать и протёрла буквально всё, начиная от ручки входной двери и заканчивая подоконником.
— С чего такая уверенность?
— Непроизвольно бросается в глаза…
— Неужели?
— Вне всяких сомнений! Единственное, чего я не могу понять, как ты раньше не обратила внимания на шарфик, который обронила твоя дочь?
Татьяна дерзко ухмыльнулась, но вместо желаемого пренебрежения на лице отразилась горечь обиды за собственную беспомощность.
— Вероятно, была убеждена, что он принадлежит какой-нибудь из женщин, побывавших в гостях у Ивана Никаноровича… — подметил я, одновременно утверждая и спрашивая.
Вместо ответа она повела бровью и отчуждённо хмыкнула.
— Даже толстого пучеглазого кота ты регулярно подкармливала ради того, чтобы раньше времени он не поднял шум и не всполошил любопытных вездесущих соседок…
Я опять выжидающе посмотрел на неё, но, убедившись, в том, что она не собирается опротестовывать мои высказывания, продолжил озвучивать свою мысль:
— Опять же непонятно, зачем ты это делала? — не то, чтобы укоряя, но и без лишней сентиментальности, произнёс я.
Татьяна окончательно впала в прострацию.
— В дальнейшем планировала каким-то образом избавиться от тела Ивана Никаноровича? — отвечая на собственный вопрос, сказал я. — Сомневаюсь…
Она побледнела, как будто её лицо посыпали мукой, съёжилась от упоминания о разлагающемся покойнике. Боясь встретиться со мной глазами, перевела взгляд на тюлевые занавески. В комнате в очередной раз непроизвольно наступила гнетущая тишина.
— Без посторонней помощи у тебя бы всё равно ничего не вышло. Да и лишний свидетель тебе ни к чему… — задумчиво констатировал я, испытывая единственное желание как можно скорее прекратить бессмысленные препирательства.
— Ты на самом деле хочешь мне помочь, или уже передумал? — внезапно поинтересовалась она.
Татьяна перестала разглядывать тюлевые занавески и, вновь повернувшись в мою сторону, окинула меня встревоженным взглядом.
— Да! Очень хочу тебе помочь… — твёрдо заявил я. — Жаль, если до сих пор ты этого не поняла.
— Я окончательно запуталась.
— Это видно невооружённым глазом.
— Я не знала, что мне делать.
— В любом случае, не стоило выходить за рамки закона!
— Мне не с кем было посоветоваться…
Я решил, что моё безмолвие в данной ситуации будет для неё лучшим ответом. В этот момент даже самые добрые слова могли показаться не только грубыми, но и неуместными. Она должна выговориться, и самостоятельно принять единственно верное решение.
— Я пыталась найти выход из создавшегося положения… — еле слышно пролепетала Лихачёва.
— Значит, плохо пыталась! — несдержанно укорил я, чувствуя, что начинаю заводиться.
Глава 11
Некоторое время мы оба настороженно молчали. Я мог хотя бы догадываться, о чём она думала. Мои же мысли были для неё недоступны. Она не могла и предположить, что в этот самый момент мне как никогда хотелось овладеть долларовыми купюрами и сберкнижкой на имя предъявителя, которые находились в комнате Ивана Никаноровича, и уже были ему абсолютно не нужны. Ещё я мечтал как можно скорее оказаться рядом с Ниночкой Прудниковой. Конечно, она ещё не стала для меня самым дорогим и близким человеком, зато была единственной женщиной на всём белом свете, которая слепо верила, что мне можно доверить самые сокровенные тайны её души, и что я могу посвятить ей всю свою сознательную долгую жизнь. Чем старше и мудрее я становился, тем более отчётливо хотел иметь рядом с собой верную надёжную подругу…
— Тебе легко читать нравоучения! — непроизвольно возвращая меня к реальной действительности, еле слышным голосом сказала Лихачёва. — Конечно, ты прав, и конечно, я обязана была незамедлительно вызвать полицию…
— Тогда почему этого не сделала?
— Разве можно меня осуждать за то, что я в первую очередь думала о дальнейшей судьбе своей единственной дочери? Или ты не способен понять столь прописную истину…
Моё высокомерие спровоцировало её на грубость.
— Задаёшь вопрос, на который не существует однозначного ответа, — заявил я.
— Отлично знаю, что моя девочка ни в чём не виновата. Я это чувствую…
Лихачёва отчаянно цеплялась за любую возможность, лишь бы оправдать собственного ребёнка.
— Это, конечно, покажется невежественным и, возможно грубым, — ответил я. — Но ты сама до сих пор не уверена в её невиновности, иначе не стала бы поступать подобным образом, и не наделала столь опрометчивых ошибок.
— Произошёл несчастный случай. Для моей девочки сложилось неблагоприятное стечение обстоятельств. Зачем же из-за этого портить ей дальнейшую жизнь? Как бы там ни было, но я ничуть не сомневаюсь, что в глубине души ты со мной целиком и полностью согласишься. Или я в чём-то не права?
Я отрицательно покачал головой и непреклонно заявил:
— Что именно произошло в комнате Ивана Никанорыча, преднамеренное убийство или же несчастный случай, решать не нам с тобой. Этот вопрос был и остаётся в компетенции правоохранительных органов.
Лихачёва закрыла лицо руками и вновь горько разрыдалась. Её худенькие плечи постоянно вздрагивали, а сама она сжалась и стала какой-то маленькой, жалкой и беспомощной. Тщетно пытаясь укрыться от превратностей коварной судьбы, она была похожа на крохотную бабочку, у которой во время проливного дождя намокли крылышки, лишив последней возможности противостоять разбушевавшейся стихии. Несмотря на моё благосклонное отношение к этой несчастной женщине, я не мог поступиться своими принципами. Если бы всякий раз, когда обманывал доверчивых женщин, я думал об их дальнейшей судьбе, то никогда не смог бы погреть руки на их сбережениях. Именно поэтому я был вынужден разговаривать с ней если не слишком строго, то хотя бы без лишней сентиментальности.
— Считаю себя нормальным человеком и, разумеется, могу понять, что тобой руководили чисто материнские чувства… — сказал я.
— Но ведь на самом деле так и есть… — всхлипывая, пролепетала Татьяна. — Кто же заступится за свою кровиночку, если не родная мать?
Читать бесплатно другие книги:
