Я никого не хотел убивать Денисов Вячеслав

Глава 8

В комнате, в которую я вошёл, вопреки предупреждению Татьяны Лихачёвой, было довольно-таки чисто. Пожалуй, это оказалось единственным обстоятельством, скрывающим основную убогость этого жилого помещения. Впрочем, находясь в коммунальной квартире, чего-то более экстравагантного не следовало и ожидать. Во всяком случае, она приложила максимум усилий, чтобы у неё было хоть чуточку уютно. Старое деревянное окно с тюлевыми занавесками сразу бросалось в глаза. В летние месяцы, благодаря этому окну, сюда проникало множество солнечных лучей, отчего комната наверняка казалась более светлой и просторной. За тюлевыми занавесками на большом широком подоконнике виднелись цветочные горшки с комнатными растениями. С левой стороны от окна стоял компьютерный столик; с правой на маленькой тумбочке красовался небольшой отечественный телевизор. Ближе к выходу находился двухстворчатый шкаф с антресолью, по обеим сторонам комнаты были установлены две кровати. Посередине — раскладной полированный столик и четыре стула. На потолке висела люстра, которая давно вышла из моды. На полу постелен бордовый палас с крупными яркими цветами, совершенно не гармонирующий с бледно-зелёными обоями.

— У тебя очень мило и современно! — сказал я, не испытывая угрызения совести за столь безобидную ложь. — Здесь спокойно и уютно, невольно испытываешь благодатное чувство удовлетворения.

— Конечно, немного тесновато, — пристыженно сказала она, словно была виновата в том, что за всю жизнь так и не смогла переселиться в отдельную благоустроенную квартиру.

Татьяна подошла к тумбочке, возле телевизора отыскала небольшое зеркальце, затем слегка подкрасила губы и припудрила носик.

— Мебель подобрана очень умело и со вкусом, — продолжил я. — Нет ничего лишнего, только самое необходимое. Даже фарфоровые статуэтки, сочетаются между собой, словно состоят из единого комплекта.

— Это символы года и знаки зодиака, — ободрившись, произнесла Татьяна. — Перед каждым Новогодним праздником я обязательно хоть одну фигурку, но покупаю. Только они сделаны не из фарфора, а из фаянса.

Она посмотрела на меня таким взглядом, будто хотела выразить нежные чувства, вспыхнувшие от приятных воспоминаний о нашей прежней любви. Мне даже показалось, что она хотела меня поцеловать, но по ряду объективных и субъективных причин не решилась на столь отчаянный поступок. Она не хуже меня понимала, что время, которое мы не виделись, проложило между нами огромную и почти не преодолеваемую пропасть.

— Не вижу существенной разницы, — продолжая разглядывать статуэтки, с некоторым опозданием, ответил я.

— Разница огромная! Она заключена в цене и качестве. Фарфор будет звенеть, даже если просто щёлкнуть по нему пальцем, а фаянс станет издавать глухой и низкий звук…

Татьяна начала воодушевлённо рассказывать ещё о каких-то существенных различиях между фарфоровыми и фаянсовыми статуэтками, я лишь делал изумлённый вид, но практически её совершенно не слушал. Почему-то именно в этот самый момент я подумал о Ниночке Прудниковой. Здесь, в этой убогой комнате, у неё наверняка появилось бы безграничное поле деятельности для воплощения в жизнь её изощрённых фантазий. Впрочем, я тут же поймал себя на мысли, что слишком высоко витаю в облаках, и пора опустится на нашу грешную землю. Вряд ли моя новая любовница смогла бы существенно что-то изменить в своей трёхкомнатной квартире, если бы одна воспитывала взрослую дочь и при этом получала мизерную зарплату.

— Ах, Пашенька! — словно прочитав мои мысли, с чувством безысходности, проговорила Лихачёва. — Всю жизнь стремилась отсюда выбраться, но моя заветная мечта так и не осуществилась. Перестройка нарушила мои грандиозные планы.

— Что-то стало хуже, а что-то лучше, — непроизвольно пожимая плечами, ответил я. — Прежде чем в спешном порядке крушить что-нибудь старое, нужно было сначала подумать об альтернативе.

Я присел за раскладной столик, пристально посмотрел на Татьяну и, глубоко вздохнув, произнёс:

— Давай не будем зря терять наше драгоценное время и сразу перейдём к делу! Необходимо кое-что уточнить…

Её лицо опять помрачнело:

— Пожалуйста, я тебя внимательно слушаю, — окончательно смутившись, согласилась она. — Мне будет приятно, если смогу оказать посильную помощь, но ума не приложу, чем могу быть полезна?

— Я намерен с тобой поговорить честно и откровенно. Есть кое-какая неясность…

Услышав в моём голосе властные нотки, Лихачёва заметно сникла.

— Какая именно неясность? — настороженно поинтересовалась она.

Татьяна заморгала ресничками и едва удержалась от искушения заплакать. Она чувствовала, что тема моего откровенного разговора наверняка будет для неё неприятной.

— Ты уверена, что в течение последних трёх суток никто не входил в комнату Ивана Никаноровича? — с лёгким нажимом спросил я.

Татьяна вздрогнула, явно осознавая, что у меня имеются против её показаний некоторые сомнения, требующие наиболее углублённых объяснений. Возможно, она давно поняла, что не сможет избежать нелицеприятных вопросов, но всё-таки оказалась к ним не готова.

— Конечно, уверена! Что за странный вопрос? — полная отчаяния, натянуто произнесла она.

Желая сохранить ясность рассудка, Татьяна тщетно старалась унять возрастающую панику.

— Может, в то время, когда кто-нибудь из посторонних людей заходил к нему в комнату, ты была на работе?

На несколько секунд между нами воцарилась гнетущая тишина.

— Я не работаю. Уволена по сокращению штатов, — еле слышно проговорила она. — Хотя прекрасно понимаю, что никакого сокращения не было. Появилась необходимость принять на мою должность нужного человека…

Я решил не зацикливаться на её объяснении, чтобы не тревожить неприятными воспоминаниями. Терпеливо выждав подходящий момент, я осторожно поинтересовался:

— И что, даже ни разу за трое суток не выходила в продуктовый магазин?

— Не было такой необходимости…

— Это почему же? — задал я глупейший вопрос, совершенно не имеющий существенного значения.

— Возвращаясь из университета, Леночка приносит всё необходимое, что нам нужно, а я постоянно нахожусь дома. У меня нет ни малейшего желания куда-то выходить и тем более кого-то видеть.

— Ты не торопись с ответом, — посоветовал я. — Постарайся как следует вспомнить, чем занималась все эти дни…

— Как и всякая любая женщина, я занималась хозяйством. Готовила обед. Стирала и гладила бельё…

— И всё-таки, Танечка, постарайся вспомнить…

— Подожди! — озадаченно воскликнула она. — Действительно выходила из квартиры, но только один раз, да и то на несколько минут, когда выносила мусорные вёдра.

Я уловил в её голосе какую-то особую интонацию и сразу догадался, что она поняла основную причину моего вопроса, из-за чего совершенно сникла и тихо произнесла:

— Я же об этом говорила тебе ещё по телефону…

Лихачёва мельком посмотрела в мои глаза и снова отвела в сторону встревоженный взгляд. Я молча наблюдал за тем, как она перекладывала с места на место фаянсовые статуэтки. Я почти никогда не ошибался в собственных выводах, и хотя в действительности не имел ни малейшего отношения к следственным органам, был совершенно убеждён в правильности своего расследования.

— Давай поговорим честно и откровенно! — напрямую предложил я. — В конце концов, Танюшка, ты же сама обратилась ко мне за помощью…

— А я и так разговариваю с тобой абсолютно откровенно! — взволнованно, произнесла она.

Лихачёва выглядела искренне оскорблённой подобным предложением, но постаралась приветливо улыбнуться. Её взгляд вновь проскользил по моему лицу. Несмотря на кажущуюся невозмутимость, ей не удалось полностью скрыть появившееся смятение.

— Помнишь, я попросил тебя придержать голову твоего покойного соседа?

Задавая этот неприятный вопрос, я непроизвольно нахмурился.

— Разумеется, помню. Ты ещё подложил полотенце…

— И ты помогла мне?

Она невольно возмутилась:

— Разве я не должна была этого делать?

— Тебе не кажется, Танечка, — настойчиво поинтересовался я, — что ты слишком мужественная женщина? Не каждый мужчина согласился бы проделать то же самое.

От этого замечания её немного передёрнуло.

— Во время отдыха в Дивноморске, когда за приятной дружеской беседой мы с твоей супругой проводили тёплые звёздные вечера, я неоднократно рассказывала о том, что много лет работала медсестрой в травматологическом отделении.

— Впервые об этом слышу, — ответил я, не пытаясь скрыть истинное чувство удивления.

Меня так и подмывало сказать, что я никогда не был женат. А та премиленькая девушка, о которой она вспомнила, была всего лишь очередной пассией, за чей счёт я позволил себе непродолжительный отдых на побережье Чёрного моря. Однако я вовремя справился с нахлынувшими эмоциями и не стал вдаваться в излишние подробности.

— Или твоя жена об этом ничего не говорила, или ты запамятовал… — нарушив ход моих мыслей, огорчённо добавила Татьяна.

Она подошла к столику, взяла графин, налила в стакан воды и сделала несколько глотков. На её утончённом лице по-прежнему читалось беспокойство.

— За свою трудовую деятельность на медицинском поприще мне приходилось видеть и не такие трупы! — с некоторым раздражением, произнесла Лихачёва. — Нож в горле ещё не самое жуткое зрелище.

Она даже не заметила, как опрометчиво угодила в заранее подготовленную мною ловушку. Мне больше ничего не оставалось, как задать провокационный вопрос:

— Тогда объясни, пожалуйста, почему ты упала в обморок, когда вошла в комнату Ивана Никаноровича?

Я сделал всё возможное, чтобы высказанная мною просьба, произнесённая в вежливой форме, прозвучала как приказ, который нельзя не выполнить, и уж тем более нельзя оставить без ответа.

Татьяна присела на край противоположного стула и, застыв в неудобной позе, достала из пакетика влажную салфетку, но тут же небрежно скомкала её и положила на раскладной столик.

— Мысленно представила, как голодный кот слизывает кровь… — с театрализованным отвращением сказала она.

— Разумеется, тебя охватил леденящий ужас, — с откровенным цинизмом произнёс я.

— Мне стало дурно. Не вижу в этом ничего предосудительного. Не забывай, я всего лишь слабая женщина…

Я укоризненно покачал головой, словно строгий учитель возмущённый неблагопристойным поведением нерадивой ученицы.

— Ты притворялась!

Шокированная моей беспрецедентной откровенностью, Татьяна на мгновение потеряла дар речи, но тут же справилась с нахлынувшими эмоциями и тихо поинтересовалась:

— Ради чего я бы стала это делать?

— Хотя бы ради того, чтобы разыграть передо мной и перед своей соседкой сцену падения в обморок…

Поскольку Татьяна больше не пыталась меня перебить и продолжала молча смотреть в мою сторону, я решительно продолжил:

— Должен признать, что Инна Алексеевна тебе поверила. Относительно меня вообще не может быть и речи… — произнёс я, повышенным тоном. — У меня большой профессиональный опыт. К тому же я постоянно наблюдал за твоими действиями…

— При всём моем уважении, Павел Николаевич, не могу с вами согласиться. Вы абсолютно неправы! — вспыльчиво заявила она, перейдя на официально вежливую форму общения. — Зачем мне нужно притворяться?

— Именно это я и намерен выяснить.

— Притворяться ради того, чтобы упасть на грязный пол, где лежит разлагающийся покойник? Полнейший абсурд…

— Уверен, ты преследовала иную цель.

— Это уже слишком! Ты не должен со мной разговаривать на повышенных тонах, и тем более говорить мне такое…

Вновь начав обращаться ко мне на «ты», она фыркнула как обиженная кошечка, поднялась со стула и нервно заходила по комнате. Её лицо ожесточилось. Было заметно невооружённым взглядом, что она из всех сил старалась бороться с охватившей её волной гнева.

— Ты упала ради того, чтобы незаметно достать из-под дивана шёлковый шарфик! — с хладнокровным спокойствием подметил я.

— Прекрати, пожалуйста! — вспылила Татьяна.

Она вновь присела на стул, приняла более удобное положение и назидательно произнесла:

— Я не намерена с тобой ссорится, но продолжать разговор на подобную тему с твоей стороны не только не благоразумно, но и в некоторой степени неприлично.

Со мной давно никто не спорил, тем более в категоричной форме, что я даже забыл, что такое вообще возможно.

— Упитанный кот Ивана Никанорыча действительно не испытывал чувство голода, — размеренно заявил я. — Разлагающийся труп Ивана Никаноровича здесь абсолютно ни при чём! В кошачьей плошке до сих пор лежат оставшиеся кусочки свежей рыбы.

— Лично я определённо не вижу в этом ничего противоестественного, — с кажущимся безразличием ответила Татьяна.

Безуспешно пытаясь предугадать мои скрытные мысли, она непроизвольно нахмурилась. Продолжая разыгрывать из себя опытного следователя, я посмотрел на неё строгим взглядом и настойчиво уточнил:

— Заметь, Танечка, совершенно свежей рыбы! Даже не заветренной. Словно накануне нашего прихода её вынули из холодильника.

Я выдержал небольшую паузу и укоризненно добавил:

— Кстати, просто для сведения… Котов и кошек не рекомендуется кормить сырой рыбой, даже если она свежая. От чрезмерного употребления этого продукта у них может развиться мочекаменная болезнь. И нет никакой гарантии, что не появятся глисты…

До этого момента совершенно бледное лицо Татьяны, вновь внезапно запылало. Как она ни старалась держать себя в руках, даже выслушивая мои безобидные замечания по поводу кормления домашних животных, всё же испытывала нарастающее смятение и была вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку.

— Я в этом абсолютно не разбираюсь! — откровенно призналась она. — У меня никогда не было желания завести кота или кошечку.

— Ты ведь не станешь утверждать, что это покойный Иван Никанорович проявил трогательную заботу о своём любимом питомце? — спросил я.

— Не знаю! Возможно, кто-то из посторонних людей к нему и заходил?

— Но ведь буквально минуту назад ты пыталась убедить меня в том, что никуда из дома не отлучалась.

— Может, решила ненадолго прилечь и крепко заснула?! — взвинчено, ответила она.

Татьяна больше не могла контролировать астенические чувства, вызванные сильными переживаниями, подавленностью духа и нелокализованным страхом перед неизвестностью.

— Практически во всех панельных домах отвратительная звукоизоляция… — констатировал я. — Невозможно войти в прихожую и остаться незамеченным.

В моём голосе прозвучали саркастические нотки.

— Я же не выбегаю из комнаты всякий раз, когда слышу там чьи-то шаги, — подавленно ответила она.

— Танечка, ты ведь не хуже меня понимаешь абсурдность данного высказывания, — укоризненно произнёс я.

Посмотрев на неё сострадающе, я более мягко добавил:

— Совершенно посторонний человек, после того как хладнокровно убил Ивана Никаноровича, стал регулярно возвращаться на место преступления ради того, чтобы покормить проголодавшееся животное…

Я бросил на неё испепеляющий взгляд и более строго спросил:

— Неужели ты сама смогла бы поверить в эту несусветную чушь?

— Ты, конечно, прав! Я понимаю, мои объяснения звучат нелепо. Но, поверь, я не имею ни малейшего представления, кто мог туда войти.

Я в очередной раз заметил, что Татьяна совершенно не умела лгать и изворачиваться. Краска стыда то и дело заливала её щёки и шею.

— Любой посторонний человек должен был не только войти, но и выйти оттуда незамеченным! — подправил я. — Если правильно понял, то в этой коммунальной квартире, помимо тебя, Инны Алексеевны Безымянной, и погибшего Ивана Никаноровича, проживает ещё одна женщина преклонного возраста и молоденькая девушка. То есть, твоя Леночка…

— Моя дочь никогда не входила и не войдёт в комнату этого отвратительного человека! — почти выкрикнула Лихачёва.

— Восьмидесятилетняя старушка — божий одуванчик? — поинтересовался я, не оставив ей ни одной секунды на размышление.

— Ирина Александровна не поднимется с постели без посторонней помощи.

— Значит, ты согласна с тем, что она, при всём желании, не смогла бы незаметно войти в комнату Ивана Никаноровича?

— Конечно, согласна…

— А что можешь сказать насчёт Инны Алексеевны? Как ни банально прозвучит, но у неё есть ключ от его комнаты, и мы с тобой в этом только что убедились…

— Если бы она даже случайно вошла в комнату и неожиданно увидела труп Ивана Никанорыча, то подняла бы такой душераздирающий крик, который был бы слышен не только в нашем подъезде, но и на соседней улице!

Лихачёва резко поднялась и подошла к окну. Зачем-то подправив тюлевые занавески, начала нервно щёлкать костяшками пальцев.

— Ты в этом уверена? — спросил я.

— В чём именно я должна быть уверенной? — не поняла Татьяна.

Я подкорректировал вопрос:

— Уверена не в том, что её крик был бы слышен на соседней улице, а в том, что она не осмелилась бы войти в комнату, из которой исходит зловонный трупный запах?

— Без тени сомнения!

— Честно говоря, у меня сложилось иное впечатление, — откровенно признался я. — Когда мы вошли в комнату, несмотря на превосходно сыгранную роль напуганной женщины, на её лице не было и тени страха. Более того, мне показалось, что она заведомо знала, чей труп нам предстоит обнаружить.

— Глупости! — возразила Лихачёва. — Инна Алексеевна — любительница детективных романов, но по сути своей очень нежное и легкоранимое создание…

Я многозначительно пожал плечами.

— Она неисправимая трусиха! В тёмное время суток даже в прихожую не выйдет, если там не будет гореть, хотя бы тусклая, электрическая лампочка…

— Может быть, может быть… — задумчиво произнёс я. — Вообще-то, на первый взгляд, она не создаёт впечатление храброй женщины. Но кто знает, как поведёт себя тот или иной человек в экстремальной ситуации…

— Ни одна из моих соседок не могла переступить порог этой злосчастной комнаты! — с определённой уверенностью, вновь заявила Лихачёва. — С кем-то на пару — куда ни шло! Поодиночке — ни в коем случае…

— Тем не менее, кто-то ведь регулярно наполнял кошачью плошку свежей рыбой? — заявил я, следуя цепи логических рассуждений.

— Ты, как всегда, прав… — с трудом выговорила она, и вымученно улыбнулась.

Её улыбка получилась чуть-чуть неуверенной, словно Татьяна была предрасположена к тому, чтобы заплакать.

— Вероятнее всего, это был таинственный добродетель, который не боится мертвецов и не станет терять сознание при виде крови…

Я поднялся со стула, вплотную подошёл к Лихачёвой и аккуратно взял её под руку.

— У меня есть все основания подозревать тебя если не в совершении непреднамеренного убийства, то хотя бы в непосредственной причастности к этому делу, — заключил я. — В самом крайнем случае мои бывшие коллеги смогут привлечь тебя к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний.

Она понуро опустила голову. Её блуждающий взгляд заметно потускнел.

— Не забывай, что добровольное признание учитывается как смягчающее вину обстоятельство, — официально заявил я.

— Мне не в чем признаваться. Я не убивала Ивана Никанорыча…

Татьяна подняла голову и окинула меня робким печальным взглядом. Что-то внутри её ещё сопротивлялось, и было непреодолимым препятствием на пути к чистосердечному признанию. Буквально на одно мгновение её глаза вспыхнули недобрым огнём, но она быстро взяла себя в руки. Произошедшая с ней перемена не могла остаться для меня незамеченной. Если ещё секунду назад передо мной была совершенно беспомощная женщина, то теперь я видел солидную, серьёзную даму, уверенную в себе и полную собственного достоинства.

Глава 9

В глубине души я надеялся, что Лихачёва вежливо попросит меня уйти. Далее изображать из себя представителя уголовного розыска было не только неразумно, но и, в некоторой степени, весьма рискованно. Рассчитывать на какое-либо финансовое вознаграждение вообще довольно-таки глупо. Лихачёва наверняка воспринимала моё присутствие как оказание незначительной дружеской услуги. Желание обнаружить в комнате Ивана Никаноровича что-либо ценное оказалось более чем банальным.

— Учитывая то обстоятельство, что нахожусь в этой коммунальной квартире сугубо конфиденциально, исключительно по твоей просьбе, имею право остаться сторонним наблюдателем, — сказал я в задумчивости. — Мне никто не запрещает оставить при себе личное мнение, не оглашая соответствующие выводы, идущие вразрез с твоими планами и намерениями.

Она с сожалением покачала головой:

— Но другой следователь, всё равно докопается до истины, — понимая безысходность данного положения, еле слышно проговорила Татьяна.

— Даже самый неопытный участковый не выйдет отсюда, пока досконально не выяснит все обстоятельства гибели Ивана Никаноровича, — убеждённо подтвердил я, и добавил: — Уже не говорю об акулах уголовного розыска…

Татьяна, как-то сразу сникла и вновь стала похожа на несчастную беспомощную женщину:

— Не зря четыре года назад, находясь в Дивноморске, я обратила на тебя внимание. Ты сразу показался мне очень сообразительным, понимающим человеком, имеющим острый, тонкий и ясный ум… — подметила она.

— Рождён быть следователем, но судьба распорядилась иначе. Теперь предпочитаю заниматься современным бизнесом, — простодушно ответил я.

— Ты ещё сравнительно молодой человек. Может, передумаешь и решишь вернуться? Ведь бывших полицейских не бывает…

— Вряд ли вернусь, но зарекаться не стану, — рассудительно заявил я. — Жизнь полна неожиданностей…

— С другой стороны, я тебя отлично понимаю, — подытожила Татьяна. — Ты совершенно не похож на карьериста. Очень порядочный человек. Несомненно, был отличным и принципиальным офицером…

— Но не так прост, каким могу показаться на первый взгляд, — с некоторой иронией в голосе произнёс я.

— Разумеется, в хорошем смысле этого слова? — зачем-то спросила Лихачёва.

— Ну, конечно…

В этот момент я подумал о том, что совсем скоро у неё появится возможность убедиться в моей порядочности. Особенно когда за сокрытие улик, подтверждающих её причастность к убийству Ивана Никаноровича, ей придётся повисеть у меня на крючке, и на протяжении ряда лет переводить на мой банковский счёт определённую сумму. Разумеется, учитывая наши прежние отношения, эта сумма не станет превышать её скромный семейный бюджет.

— Мне кажется, ты не знаешь, как тебе поступить? — дрогнувшим голосом пролепетала Лихачёва. — Как бывший следователь, обязан придерживаться рамок закона, а я вынуждаю тебя пойти против правил и наперекор собственной совести.

Татьяна посмотрела на меня растерянным и в то же время совершенно отчуждённым взглядом. У неё задрожали реснички, а в уголках глаз заблестели капельки перламутровых слезинок.

— Я не способна прочитать твои скрытные мысли и не знаю, о чём ты сейчас думаешь, — сказала она. — Я даже не догадываюсь, по какой причине ты решил, что я имею отношение к убийству нашего соседа, но я убеждена, что мне нет смысла оправдываться. Ты всё равно не поверишь ни единому моему слову.

— Считаешь, я не заметил, как ты вошла в его комнату без шёлкового шарфика, который после твоего внезапного обморока оказался накинутым на твои оголённые плечи? — вопросом на её откровенное высказывание, ответил я.

Она едва сдерживалась, чтобы не выпалить оскорбительные слова. На её лице отразилась презрительная гримаса, порождённая не только отчаянием, но и чувством собственного достоинства.