Я никого не хотел убивать Денисов Вячеслав
— Даже столь веская причина, заключённая в желании уберечь от возможных неприятностей единственную дочь, не оправдывает убийство человека! — укоризненно произнёс я.
— Искренне сожалею о случившемся! Ещё больше сожалею о том, что нельзя вернуться в прошлое, чтобы исправить допущенные ошибки, — отрешённо ответила она.
— Дважды в одну реку не войдёшь, — понимающе констатировал я.
— Если бы не шарфик…
Лихачёва глубокомысленно задумалась и виновато склонила голову. Вытащив из пакетика новую влажную салфетку, она бесцельно начала теребить её в руках.
— Шарфик здесь абсолютно ни при чём, — твёрдо заверил я, — Ты и без этого изрядно напортачила.
— Это как же? — с некоторым недоверием поинтересовалась она.
— Наверняка на рукоятке ножа не будет обнаружено ничьих отпечатков пальцев. Ты тщательно её обтёрла, опасаясь, что твоя дочь, перед тем как ударила Ивана Никанорыча, держала нож в своей руке.
Из её глаз снова потекли слезинки, словно тонкие ручейки прозрачной родниковой воды.
— Ты сделала только хуже, — подытожил я. — Теперь любой эксперт сразу поймёт, что в комнате убитого был кто-то посторонний.
— Не поймёт! — решительно заверила Лихачёва.
До неприличия скомканной салфеткой она вытерла испачканное тушью лицо.
— Почему так считаешь? — заинтересованно спросил я. — Орудие убийства такая вещь, на которую сразу обращают внимание. При тщательном осмотре…
— Я не такая наивная дурочка, как ты обо мне подумал! — с чрезмерной поспешностью заявила она. — Иван Никанорович ещё не успел закоченеть, когда я прижала его ладонь к рукоятке ножа.
— Тем не менее, тобою допущено слишком много других необдуманных ошибок, — непреклонно пояснил я. — Буквально мелочи, из которых специалисты смогут выстроить целую пирамиду неопровержимых улик.
— Я не виновата, что у меня нет криминального опыта.
— Это характеризует тебя лишь с положительной стороны.
— Мне какая от этого польза?
— Огромная! Просто ты об этом ещё не знаешь, — сказал я. — К тому же, Танечка, ты слишком быстро созналась в совершённом преступлении.
— Лично я не вижу в этом ничего предосудительного. Кому какое дело? Решила признать свою вину, вот и признала! А слишком быстро или медленно, какая разница?
— Обычно так поступают лишь в том случае, когда преднамеренно покрывают настоящего убийцу. Или же в ином, когда желают взять на себя незначительное правонарушение ради того, чтобы уйти от возмездия за совершённое более тяжкое преступление.
— Что же мне теперь делать? — не переставая теребить салфетку, спросила она.
— Для начала перестань выдумывать всякие небылицы и прекрати заниматься самооговором, обвиняя себя в том, чего никогда не совершала.
— Тебе легко рассуждать…
— Не пытайся запутать следствие, заведомо направляя его по ложному следу, — посоветовал я. — Лучше сразу начни говорить правду…
Лихачёва скривилась.
— Леночка, моя родная, единственная дочь! — обеспокоенно проговорила она.
— Уже давно это понял. Ты начинаешь повторяться…
— Кроме неё, у меня больше никого нет.
Мне пришлось сделать усилие, чтобы не высказаться открытым текстом.
— Во-первых, у тебя её никто не отбирает! — рассудительно произнёс я. — Во-вторых, пока ещё, кроме тебя самой, её никто и ни в чём не обвинил.
— Если с моим ребёнком что-нибудь случится, я этого не переживу. Я погибну… — в отчаянии проговорила Лихачёва. — Иван Никанорыч требовал, чтобы моя девочка стала его любовницей! Представляешь? Чистое непорочное дитя…
Я в очередной раз грузно опустился на стул и постарался доходчиво объяснить:
— Танюшка! — сказал я, скрывая нотки нарастающего раздражения. — Всеми допустимыми средствами пытаюсь до тебя достучаться, но ты меня упорно не слышишь. Или просто не хочешь слышать…
— Это ты упорно не желаешь меня слушать! — обиженно отозвалась Лихачёва.
— Мне трудно, да и нет ни малейшего желания спорить. Всё равно каждый из нас останется при своём мнении, — настойчиво продолжил я. — Если твой ныне покойный сосед совершил что-то неправомерное, то ты имела полное право обжаловать его действия…
Я счёл неправильным вести разговор слишком мягко, чуть ли не виноватым голосом, поэтому более жёстко заявил:
— Да и не только имела право, но и была обязана это сделать, практически сразу, как только узнала о том, что он начал приставать к твоей девочке.
Татьяна окинула меня таким презрительным взглядом, что мне стало не по себе. Мысленно я был вынужден признать тот факт, что обращение граждан в правоохранительные органы, по ряду как объективных, так и субъективных причин, не всегда приводили к желаемым результатам.
— В любом случае, требую, чтобы ты рассказала мне правду! Иначе…
Я запнулся на полуслове, но мгновенно собрался с мыслями и продолжил:
— Иначе можешь считать, что напрасно набрала мой номер телефона!
— Неужели всё настолько серьёзно? — продолжая всхлипывать, поинтересовалась Лихачёва.
— Должен знать, что на самом деле произошло в твоей коммунальной квартире в тот роковой день, — настойчиво повторил я. — Не зная всей правды, я не в состоянии тебе чем-либо помочь…
Я постарался хоть немного улыбнуться, но мои глаза, наряду с настроением, наверняка остались задумчивыми. Я ни на минуту не переставал мечтать о тех деньгах, которые, по словам Лихачёвой, до сих пор могли находиться в шкафчике Ивана Никаноровича.
— Леночка вбежала в нашу комнату с разбитой губой, — с трудом выговорила Татьяна. — Девочка была страшно напугана. Её трясло, будто в лихорадке. В каком-то безумном состоянии она повторяла одно и то же: «Дядя Ваня пытался меня раздеть! Вызови полицию…»
Татьяна перестала плакать. Я взял графин, заново наполнил стакан, и предложил выпить воды, но она наотрез отказалась.
— У меня до сих пор какое-то смутное ощущение… — заметно помрачнев, сказала Лихачёва.
— В чём именно оно выражается? — официальным тоном спросил я.
Разумеется, задавая этот вопрос, я по-прежнему преследовал меркантильные интересы. Одно дело, если бы мне удалось спасти от уголовной ответственности Татьяну, и совсем другое, если с моей помощью её дочь будет оправдана. Случись такое, Лихачёва считала бы себя обязанной по гроб жизни. На протяжении долгого времени я мог бы заходить к ней в гости как к себе домой.
— Мне иногда кажется, Леночка сама ничего не знает о том, что это она лишила жизни грязного подонка! — пояснила Татьяна. — Да и не удивительно. В тот момент она была совершенно неадекватной…
Справившись с нахлынувшими эмоциями и окончательно стерев салфеткой размазанную тушь, Татьяна понуро склонила голову и еле слышно произнесла:
— Когда я снова вошла в комнату Ивана Никанорыча, он был уже мёртв.
— Тогда-то ты и решила избавиться от возможных улик? — поинтересовался я.
— У меня не было другого выбора.
Лихачёва хоть и неохотно, но всё же ответила на поставленный мною вопрос, вероятно, наконец-то поняла, что со мной лучше не спорить.
— Не придумав ничего лучшего, решила пожертвовать собой и признаться в убийстве, которого не совершала? — укоризненно спросил я.
— Да. Примерно так всё и произошло. Я вернулась к Леночке и созналась в том, что в порыве гнева совершила непреднамеренное убийство.
В знак благодарности за моё участие она постаралась улыбнуться. Однако ей это не удалось. От того, что в её голове кружились беспорядочные мысли, вымученная улыбка гораздо больше походила на оскал раненной волчицы.
— Так запросто и созналась? — с недоверием переспросил я, опасаясь, что моему ангельскому терпению наступит конец.
— Нет! Прежде чем выйти из его комнаты, я предусмотрительно порвала на себе блузку и даже в кровь исцарапала руки.
Лихачёва поспешно продемонстрировала заживающие ссадины.
— Леночка тебе поверила?
— Она была в таком возбуждённом состоянии, что не могла не поверить.
— А где сейчас твоя дочь?
— В университете, — глухо ответила Татьяна.
Она робко посмотрела на меня, но сразу опустила глаза и умоляюще прошептала:
— Если будет возможность, поговори с бывшими коллегами, чтобы они не арестовывали мою девочку в присутствии однокурсников.
— Её никто не станет задерживать! — запальчиво ответил я. — В крайнем случае, возьмут подписку о невыезде…
— Ты меня не обманываешь? — нерешительно спросила Татьяна.
Это рассказывать о чём бы то ни было слишком долго, а мысли проносятся в голове с невероятной скоростью. Пока она произносила эти слова, я успел обдумать несколько вариантов своих дальнейших действий. Мне во что бы то ни стало хотелось завладеть сбережениями Ивана Никаноровича. Я должен был под любым предлогом вновь оказаться в его комнате. Идея подкупить Лихачёву отпала сама собой. Она была слишком праведной и вряд ли согласилась бы присвоить что-то чужое.
— Ты меня совершенно не слушаешь, или мне это только кажется? — нарушив ход моих умозаключений, спросила она.
Я невольно смутился:
— Конечно, очень внимательно слушаю! А задумался вот о чём… — экспромтом выдал я. — Где-то ты слишком грамотная женщина, а где-то меж трёх сосен блуждаешь. Ты даже забыла, что существует такое понятие, как презумпция невиновности!
Татьяна горестно вздохнула. Сделав мне вполне справедливое замечание, сама не очень-то вникала в смысл сказанного мною.
— Моя девочка никуда не денется. Я прошу тебя! Поговори с нужными людьми. Сейчас у меня нет свободных денег, но в долгу не останусь. Только не позорьте её… — взмолилась она.
Я был готов подняться со стула и подойти к ней, чтобы хоть немного успокоить, но в это время неожиданно распахнулась дверь, и в комнату бесцеремонно вошла Инна Алексеевна Безымянная.
Глава 12
Не скажу, что меня чересчур сильно раздражают европейские женщины пожилого возраста, которые любят покрасоваться в китайском кимоно. Во всяком случае, они вызывают во мне отрицательные эмоции, порождающие некоторое недоверие и откровенную насторожённость. Особенно неприятно, если эта традиционная одежда никоим образом не подходят к европейскому типу лица. Невольно происходит слияние, пусть иногда современной, дорогостоящей, но чуждой моды, с вычурным безвкусием, порождённым чисто выраженной глупостью. Я ни в коем случае не сетую как за моральную, так и за этическую сохранность той или иной культуры, но согласитесь: ни одна, даже самая лучшая европейская танцовщица, не исполнит «танец живота» с такой грациозной лёгкостью и изяществом, как это сделает практически любая восточная женщина. А манерная гейша с чисто «рязанской физиономией», да простят меня дамы за столь дерзкое высказывание, это всё равно, что красивая стройная лань в лошадиной попоне. Во всяком случае, даже самая признанная европейская красавица в таком наряде будет выглядеть так же смешно и нелепо, как истинная китаянка в берёзовых лаптях. Так и хочется подойти к такой барышне в цветастом кимоно и, позабыв всё рамки приличия, засюсюкать с ней на китайский манер. Впрочем, это всего лишь моё личное мнение, которое может оказаться ошибочным, и никоим образом не должно восприниматься как рекомендация к исполнению.
Именно поэтому я смотрел на Инну Алексеевну простым проникновенным взглядом, наполненным чувством уважения и ни к чему не обязывающей симпатией. В комнате, где в отличие от прихожей преобладал дневной свет, её ресницы и брови, с избытком подведённые чёрной тушью, казались более выразительными и броскими.
— Никто твою Леночку не арестует! Ни здесь, ни в университете, — громогласно заявила она, окинув Татьяну уничижительным взглядом.
Услышав столь категоричное высказывание, Лихачёва основательно потеряла дар речи. От изумления она открыла рот и забыла его закрыть.
— Ишь, чего удумала? — вспылила Безымянная, и с издёвкой процитировала напрочь смутившуюся хозяйку комнаты: — Если можно, не арестовывайте мою девочку в присутствии однокурсников…
Я тоже был поражён её бестактностью, но старался не вмешиваться, По крайней мере, до тех пор, пока в этом не будет явной необходимости.
— А ещё матерью себя считаешь! — неугомонно съязвила Инна Алексеевна, и укоризненно добавила: — Какая же ты мать после этого, если сразу разуверилась в невиновности единственной дочери?
Неплохо разбираясь в женщинах, я сразу догадался, что становлюсь свидетелем грядущих событий, которые приведут к неожиданным последствиям. Татьяна продолжала смотреть на неё широко раскрытыми глазами, с явным непониманием того, что происходит.
— Она никуда не денется… — издевательским тоном, продолжая цитировать хозяйку комнаты, произнесла Инна Алексеевна. — Я прошу…
Она скривила губы и более язвительно воскликнула:
— Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Ещё в Свято-Никольский кафедральный собор сходить не забудь. Упади на колени перед иконой Божией Матери!
— Зачем? — окончательно растерявшись, спросила Лихачёва.
— Во всяком случае, будет гораздо больше пользы. Заодно и грехи свои отмолишь, глупостью твоей порождённые…
Выплеснув на Татьяну поток неадекватных эмоций, и не обращая внимания на её растерянность, Инна Алексеевна непосредственно обратилась ко мне:
— Вы уж простите, Павел Николаевич, что я случайно услышала ваш разговор… — подчёркнуто вежливым голосом, сказала она.
Мне ничего не оставалось, как в знак согласия кивнуть головой.
— Я не специально. Так уж получилось. Вы неплотно прикрыли за собой дверь, а я как раз стояла рядом. Курила.
Я поспешно поднялся и предложил ей присесть на рядом стоявший стул.
— Благодарю вас! — высокопарно произнесла она. — Приятно находиться в компании с интеллигентным мужчиной.
Пока мы обменивались взаимными любезностями, Лихачёва отошла от шока и вновь приобрела дар речи, которого была лишена при внезапном появлении своей возмущённой соседки.
— Как тебе не совестно, Инночка? — пристыдила она. — От кого другого, но только не от тебя я могла ожидать такой несусветной беспардонности…
— А тебе дай волю, так и родную дочку в тюрьму отправишь! — молниеносно отпарировала Безымянная.
Я обратил внимание на тот факт, что Татьяна не настолько возмущена бестактностью Инны Алексеевны, как ей неловко передо мной.
— Ты взрослая высокообразованная женщина, а опустилась до такого бесстыдства, что начала подслушивать за дверью… — продолжая укорять Безымянную, выговорила она.
— Я всегда курю в прихожей! А тебе, Танечка, нужно тише разговаривать, если не хочешь, чтобы тебя услышали, — ничуть не смутившись, ответила Инна Алексеевна.
— Всё равно некрасиво.
— Ещё спасибо скажешь за то, что твой разговор подслушала, да к тебе зашла! Тоже мне, «Праведная Анна» выискалась! Меня стыдишь, а сама единственную дочь в тюрьму спровадить готова…
— Начнём с того, что Леночку ещё никто и ни в чём не обвиняет, — вступившись за Лихачёву, аккуратно подметил я.
— Дай волю, так всех за решётку упрячете, — всё ещё находясь в возбуждённом состоянии, выдала Безымянная.
— В вашей коммунальной квартире обнаружен труп человека, — пояснил я. — Будет проведено доскональное расследование. Опросят всех…
— Подозреваемых! — опередив меня, высказалась Инна Алексеевна.
Прежде чем ответить, я внимательно посмотрел на неё, затем сказал:
— Я бы не стал выражаться в столь категоричной форме. Будет проведён опрос возможных свидетелей…
— Можете больше никого не опрашивать! Я точно знаю, кто убил Ивана Никанорыча…
— Инночка! Прости меня, но не выливай на себя всю эту грязь и не повторяй моей ошибки. Я уже пыталась взять вину на себя, но мне не удалось провести Павла Николаевича. Он сразу не поверил ни единому моему слову, — подавленным голосом произнесла Лихачёва.
— Правильно и сделал. В твоих словах нет ни капли истины. Сплошная чепуха…
— Павел Николаевич обвинил меня в том же самом, затем любезно посоветовал не пытаться запутать следствие.
— Всю эту ерунду я уже слышала, когда курила за дверью! — возмущённо выдала Безымянная.
— Мне за тебя очень стыдно…
— Ну и продолжай стыдиться, — как от назойливой мухи, отмахнулась Инна Алексеевна. — Теперь не мешай, пожалуйста!
— Я не мешаю.
— Тогда позволь мне рассказать свою правду этому приятному интеллигентному человеку…
— Очень внимательно вас слушаю, — заинтересованно произнёс я, пододвинувшись к ней как можно ближе.
Мне и впрямь было интересно с ней побеседовать. Женская логика не только многомерна, и её совершенно не волнуют абстракции, но ещё не поддаётся ни одной из трёх основных форм мышления, где понятие, суждение и умозаключение, собственной непредсказуемостью, способны обескуражить любого мужчину. Только женщина в любой момент может позволить себе кардинально изменить свою точку зрения, совершенно искренне этого не заметив. К тому же я успел потерять всякую надежду заполучить хоть какую-то часть сбережений покойного Ивана Никаноровича. Да и затея с разменом коммунальной квартиры на выгодных для меня условиях теперь также казалась нелепой и даже абсурдной.
— Только не думайте, что я собираюсь ввести вас в заблуждение, — сказала она монотонным голосом.
— Не сомневаюсь, что благодаря именно вашим показаниям, удастся очень быстро и плодотворно провести расследование, — ответил я, изо всех сил стараясь держаться естественно.
Безымянная посмотрела на меня как-то странно: с недоверием и в то же время благодарно.
Разумеется, на самом деле я не витал в облаках и не надеялся получить от Инны Алексеевны такие полезные сведения, которые были бы способны хоть сколько-нибудь направить ход моего расследования по иному руслу.
— В тот вечер, Павел Николаевич, я была свободна буквально от всех домашних дел, — не обращая внимания на присутствие хозяйки комнаты, продолжила Безымянная. — Читала Конан-Дойля…
— Артур Игнатиус Конан Дойль, шотландский и английский писатель, публицист, врач и общественный деятель, получивший всемирную известность в основном за детективные произведения о Шерлоке Холмсе, — уточнил я.
— Вы любите детективы? — взбодрившись, поинтересовалась Инна Алексеевна.
Перехватив её удивлённый взгляд, я уклончиво ответил:
— Классиков обожаю. Но вообще детективных сюжетов мне вполне хватает в моей профессиональной деятельности.
— Знаете, а я люблю детективы. Я просто на них помешана. Читаю всё подряд.
— Помимо зарубежных авторов, наверняка увлекаетесь творчеством наших современных писателей? — полюбопытствовал я.
— У меня дома все стены завешены книжными полками.
Лихачёва окинула её недовольным взглядом.
— Инночка, Павел Николаевич сейчас очень занят! — несдержанно подметила она. — У него абсолютно нет ни одной лишней минутки…
— Ничего страшного, — опротестовал я. — Любое общение с женщинами никогда не бывает бесполезным. Всегда можно почерпнуть что-то хорошее и познать что-то новое.
— Танечка права, — с сожалением в голосе признала Безымянная. — Сейчас неблагоприятное время для приятной дружеской беседы. Когда у вас появится возможность, приходите ко мне в гости, и я покажу вам коллекцию моих книг. У меня богатая библиотека…
— Непременно, — пообещал я. — Как только появится возможность, сразу приду к вам на чашечку ароматного кофе.
— Вам крупно повезло! — с лёгкой напыщенностью сказала Инна Алексеевна. — Мне как раз, по случаю, удалось достать упаковочку одного из лучших сортов Бразильского кофе. У вас появится возможность познать настоящий аромат этого благородного напитка…
— Инночка! — начиная заводиться, произнесла Лихачёва. — По-моему, ты забыла, зачем пришла? Если тебе больше нечего сказать Павлу Николаевичу, тогда давай попрощаемся…
Я не мог не заметить, по интонации её голоса, что Татьяна начинает меня ревновать. Это обстоятельство вызвало у меня невинную усмешку, ибо ни одна женщина не имела на это иррациональное, порою очень мучительное, не доставляющее ничего кроме беспокойства и явно нездоровое чувство абсолютно никакого права. Впрочем, я всегда считал всякую постыдную ревность ниже собственного достоинства, и не позволял женщинам ставить меня в определённые рамки наших отношений.
— Вначале я услышала, как Иван Никанорыч ссорился с Танечкой, — недовольно бросив косой взгляд на Лихачёву, сказала Инна Алексеевна. — Конечно, я не придала этому особого значения…
— Почему? — полюбопытствовал я. — Мне показалось, что у вас здесь круговая порука.
— Наш пакостный сосед ежедневно с кем-нибудь из нас ссорился, — вставила Татьяна.
— Он и меня часто доводил до слёз, — добавила Инна Алексеевна.
Она виновато взглянула на Лихачёву и тут же добавила:
— Пусть простит меня Танечка! Но в тот раз я поняла, что Иван Никанорыч в срочном порядке требует у неё деньги.
— Я вам говорила, Павел Николаевич, что занимала у него в долг несколько тысяч, — сконфуженно пояснила хозяйка комнаты.
— Потом они вроде о чём-то сговорились, — не обращая внимания на её высказывания, продолжила Безымянная. — Тихо стало в прихожей. Я как раз дочитала последнюю страницу романа, забралась в кровать и успела накрыться одеялом.
— Ты ещё расскажи, в какой сорочке была! — взвинчено огрызнулась Лихачёва.
Я слегка улыбнулся и, посмотрев миролюбивым взглядом, дал понять обеим женщинам, что меня интересует буквально всякая мелочь.
— Не ссорьтесь, пожалуйста! — вежливо попросил я. — В соседней комнате погиб человек. Необходимо скрупулёзно во всём разобраться…
Убедившись, что я приготовился внимательно слушать, Инна Алексеевна окинула Татьяну высокомерным взглядом, и настойчиво продолжила:
— Вскоре после того, как я улеглась, раздался Леночкин голос. Она стучала в дверь Ивана Никанорыча и просила открыть.
— Не было такого! — возмутилась Татьяна.
— Как не было? — воспротивилась Безымянная. — Леночка из всех сил колошматила в его дверь. Она хотела с ним серьёзно поговорить…
— Если я правильно понял, Иван Никанорович впустил её в свою комнату? — деликатно поинтересовался я.
— О чём они там разговаривали, конечно, не знаю. Да и время было уже позднее. Тут-то Леночка как раз и вскрикнула! Я, правда, дверь не открыла, но в замочную скважину посмотрела…
Инна Алексеевна поняла, что ступила на запретную территорию, но что-либо изменить было уже невозможно, поэтому сконфуженно посмотрела на Лихачёву.
— И что вы там увидели? — поспешно спросил я, не позволяя женщинам вступить в словестную перепалку.
— Леночку и увидела! Девчушка была в разорванной кофточке. Заливаясь горючими слезами, метнулась в свою комнату.
Я удивился тому, что она говорила так спокойно, словно, вернувшись с улицы, рассказывала о превратностях осенней погоды.
— Насчёт слёз, вы, конечно, утрируете? — как можно мягче засомневался я.
— Ничего не утрирую! — возразила Безымянная. — Леночка не просто плакала, а прямо-таки рыдала, громко и судорожно.
Она перевела осторожный взгляд на Лихачёву, затем вновь обратилась ко мне:
— Если не верите, то спросите у Танечки, как этот изверг мог оскорбить абсолютно любого человека, тем более легкоранимую девушку…
В её глазах мелькнула обида.
— Это уж точно! Нас, женщин, до слёз доводил, а беззащитную девчушку подавно мог обидеть, — подтвердила Лихачёва.
— Ну, хорошо, — согласился я. — Допустим, Иван Никанорович повздорил с Татьяной Зиновьевной, мимоходом оскорбил Леночку, а что же произошло потом?
Я вопросительно уставился на Безымянную и уточнил свой расплывчатый вопрос:
— Всё-таки, Инна Алексеевна, постарайтесь вспомнить: к нему, случайно, кто-нибудь из посторонних людей не заходил?
— Когда?
— Сразу после того, как Леночка вернулась в свою комнату.
— За последние трое суток никого из посторонних я не видела, — уверенно заявила она.
— Может, к вам самим заходили какие-нибудь гости, и, уделяя им внимание, вы не заметили незнакомых людей, посетивших вашего соседа?
— Нет, нет и ещё раз нет! — вспыльчиво повторила она. — Никаких гостей ни у меня, ни у Ивана Никанорыча в тот вечер не было…
Безымянная произнесла эти слова таким уверенным тоном, что я не мог сомневаться в правдивости её слов.
— Подождите, Инна Алексеевна, — недоумённо сказал я. — Когда вошли в эту комнату, вы громко заявили, что знаете, кто убил Ивана Никаноровича…
Она попыталась улыбнуться, но улыбка почему-то замерла на её губах. Возможно, она мельком взглянула на Татьяну и увидела каменное выражение её лица.
— Я от своих слов не отказываюсь, — ни секунды не мешкая, ответила Безымянная.
— Но вы буквально минуту назад сказали, что никто из посторонних в квартиру не заходил…
— Нет, не заходил…
— В таком случае, судя по вашим показаниям, дочь Татьяны Зиновьевны была последней, кто видел его живым? Отсюда следует вывод…
— Ничего из этого не следует! — напористо возразила она. — Я вам официально заявляю, что Леночка к убийству Ивана Никанорыча никакого отношения не имеет!
— Тогда кто имеет?
Я почувствовал, что айсберг моего ледяного терпения начинает усиленно таять.
— Татьяна Зиновьевна к убийству не причастна. Леночка ни в чём не виновата. Ваша восьмидесятилетняя соседка Ирина Александровна вообще ни при чём…
— Павел Николаевич! Она не то что убить человека, без посторонней помощи таблетку анальгина принять не сможет, — высказалась Лихачёва, до этого момента безропотно наблюдавшая за нами, практически оставаясь молчаливым свидетелем происходящего.
— Посторонних людей здесь не было… — следуя логическому мышлению, подчеркнул я.
Как ни странно, но мне до сих пор с блеском удавалось изображать из себя первоклассного детектива, обладающего стальными нервами. Во всяком случае, ни у одной из женщин я не вызвал ни малейших подозрений насчёт моей профессиональной компетентности. Теперь я просто не имел морального права упасть в грязь лицом, и, во что бы то ни стало, не должен был их разочаровать. До того момента, пока не опущен занавес, я не мог позволить себе уйти со сцены в середине разыгравшегося спектакля. Именно поэтому, слегка покачав головой, я окинул её укоризненным взглядом и заговорщицки произнёс:
— Вы тоже из своей комнаты никуда не выходили…
Обе женщины, как по команде, переглянулись между собой, потом перевели взгляд в мою сторону.
— Что вы так удивлённо на меня смотрите? — поинтересовался я. — Никто не виноват, а в соседней комнате лежит разлагающийся труп Ивана Никаноровича…
Я хлопнул в ладоши и возмущённо произнёс:
— Мало ли, взял и умер человек! Такое иногда случается. Но вот незадача… У него в горле застряло лезвие ножа…
Неопровержимые рассуждения мне самому показались несколько преждевременными, но отступать было поздно. Я преднамеренно выждал пару минут, чтобы дать возможность двум милым соседкам сосредоточиться и собраться с мыслями, после чего твёрдо заявил:
— Татьяна Зиновьевна пыталась всячески заморочить мне голову, теперь вы, Инна Алексеевна вводите меня в заблуждение…
— Я ни в какое заблуждение вас не вводила, — оправдываясь, произнесла Безымянная.
— Но как же? Вы во всеуслышание заявили, что знаете убийцу…
Читать бесплатно другие книги:
