Я никого не хотел убивать Денисов Вячеслав
Она взмахнула редкими ресницами, нахмурила выцветшие брови и посмотрела на меня отрешённым взглядом.
— Обязательно вернёмся, но сначала помоги мне приподняться…
Ирина Александровна тяжело задышала. Решив, что ей не хватает свежего воздуха, я подошёл к окну, раздвинул занавески и настежь распахнул форточку. После этого, аккуратно помог ей приподняться на кровати, предусмотрительно подложив за спину пуховые подушки, и лишь затем вновь опустился в кресло.
— Если вы сразу догадались, что я следователь, значит, нет смысла рассказывать о том, что в вашей коммунальной квартире не всё благополучно…
В этот раз моё красноречие меня явно подвело, но я должен был ещё что-нибудь добавить, пусть малозначительное, и даже немного невпопад.
— Произошло нечто трагическое… — уклончиво произнёс я.
Она презрительно ухмыльнулась. Во всяком случае, подобное выражение её морщинистого лица указывало именно на такое проявление отрицательных эмоций. Выставляя напоказ свой скверный характер, она недовольно пробурчала:
— Нечего тут туману наводить! Так прямо и скажи, что Ванька, сосед мой, помер…
Почувствовав себя настоящим кретином, я натянуто улыбнулся. Одно из двух: либо я ничего не понимал в женщинах, либо она действительно была старой ворчливой маразматичкой.
— Вы сами об этом догадались, или кто подсказал? — скептически поинтересовался я.
— Мил человек! Да кто же мне подскажет? Лежу здесь одна-одинёшенька. К каждому шороху прислушиваюсь. По наивности своей надеюсь, что кто-нибудь да зайдёт. Глядишь, стакан воды подаст…
Мне вдруг захотелось пододвинуться к ней поближе, высказать всё, что я о ней думал, затем встать и уйти. К тому же, по моим самым скромным подсчётам, Безымянная наверняка выкурила сигарету, и теперь либо сплетничала с Татьяной Лихачёвой, либо давно вернулась в свою комнату. Тем не менее, я не решился снизойти до грубости.
— Если хотите, могу попросить Татьяну Зиновьевну, и она вскипятит вам чайник, — засуетился я. — Мне самому нетрудно, но здесь я совершенно посторонний человек…
Я участливо посмотрел на неё.
— Мне от тебя ничего не нужно! — вспылила Ирина Александровна. — Всю жизнь боялась, что в старости воды подать будет некому. Вот, постарела! А пить-то перед смертью не особо и хочется. Да и зашёл ты ко мне по серьёзному делу, а не ради того, чтобы со мной чаи гонять…
Мне показалось, что в её голове, убелённой редкими седыми волосами, зачёсанными назад и приколотыми гребешком, сделанным из дешёвой пластмассы, наступило просветление.
— По-моему, ты постоянно думаешь о чём-то своём, или я ошибаюсь? — внезапно спросила она.
Её вопрос обрушился на меня так же стремительно, как может обрушиться снежная лавина, сорвавшаяся с вершины горы.
— Я вас очень внимательно слушаю… — экспромтом ответил я. — Просто немного отвлёкся…
Я глазами указал ей на пожелтевший портрет курсанта военного училища, который красовался на самом видном месте в центре застеклённого серванта. У меня не возникло ни малейших сомнений насчёт того, что этим курсантом был именно её единственный сын, который служил на Дальнем Востоке и, судя по предполагаемому возрасту, вероятнее всего, в звании капитана или майора, если вообще не успел выйти в отставку на заслуженный отдых.
— Не сомневаюсь, что благодаря хорошему воспитанию он сумел многого достичь, — изрёк я первое, что взбрело в голову.
Ирина Александровна какое-то время помолчала, словно собирала воедино разрозненные мысли, затем с глубоким вздохом произнесла:
— Да, это мой мальчик. Моя кровиночка…
Я не собирался окунуться в атмосферу пустой болтовни, которая и так постепенно засасывала меня словно болотная топь, но тем не менее миролюбиво слебезил:
— Почему-то мне кажется, что вы всегда были любящей, но строгой матерью…
С её лица сползла натянутая улыбка. Она несколько растерялась, но сразу успокоилась и, несмотря на то, что была встревожена то ли моим высказыванием, показавшимся ей нелепым и неуместным, то ли какими-то нахлынувшими воспоминаниями, озадаченно выдала:
— Моего сына выгнали из армии за систематическое пьянство. Его жена оказалась стервой! Ушла к другому мужчине. Променяла офицера на какого-то незаурядного сантехника.
Мне нужно было сначала как следует подумать, и лишь затем произносить свои мысли вслух, но теперь что-либо менять уже поздно. Единственное, что мне оставалось, так прикинуться внимательным слушателем и лишь изредка отпускать ничего не значащие реплики.
— А ведь я сразу его отговаривала. Предупреждала, чтобы не спешил с ней расписываться, — внезапно разоткровенничалась старушка — божий одуванчик.
Она метнула на меня почти панический взгляд, но постаралась его завуалировать, не желая выглядеть в моих глазах немощной, всеми забытой и покинутой старухой. Но тем не менее, нашла в себе мужество и еле слышно пробормотала:
— Теперь о нём ни слуху, ни духу. Может, и вовсе помер…
Ей удалось произнести эти слова безразличным тоном, но она не смогла скрыть неизлечимую боль своей души.
— Много времени прошло с тех пор, когда видели сына в последний раз? — спросил я, испытывая к Ирине Александровне искреннее сострадание.
В этот момент я почему-то подумал о том, что не хотел бы дожить до глубокой старости.
— Слишком мало для матери, чтобы её сердце могло успокоиться, и чересчур много, чтобы не перестала надеяться на его возвращение.
— Извините! Не хотел показаться бестактным. Дурная манера: сначала говорить, а потом думать… — виновато произнёс я.
— Не волнуйся, Пашенька, и не кори себя понапрасну! — примирительно сказала она. — В твоём вопросе нет ничего бестактного. Это жизнь, и воспринимать её нужно такой, какая она есть.
Я уже был готов напомнить о своём отчестве, но, мельком взглянув на её морщинистое лицо и постоянно дрожащие руки, решил не осложнять без того натянутые отношения.
— В любом случае, вам не за что себя корить. Вы не только вырастили сына, но и смогли дать ему достойное образование, — продолжая лебезить, изрёк я. — А когда он стал взрослым, то выбрал свой путь. Это его жизнь, его судьба…
С точки зрения логики, напоминание о пропавшем сыне было не вполне уместным, так как несколько сужало сферу духовного общения.
— Возьмём, к примеру, вас… — желая как можно скорее сменить столь щепетильную тему, продолжил я. — Как бы там ни было, а ведь вы нашли своё место в жизни! Не ожидая чьей-то помощи со стороны, вы могли надеяться лишь на себя, и поэтому были одержимы работой. Целиком и полностью посвятили себя любимой профессии…
Я не мог и подумать, до какой степени оказался прав в своём поспешном предположении.
— А ведь я когда-то учителем работала, — хвастливо и не без гордости сказала Ирина Александровна. — Даже одно время была заведующей химической лабораторией.
— Надо же… — протянул я. — То-то смотрю, что вы такая своенравная и чересчур властная женщина. Так сразу и подумал, что в былые времена занимали высокую должность.
— Мои подчинённые меня побаивались. Я была строгим, но справедливым руководителем, из-за чего постоянно пользовалась всеобщим уважением.
Она чуть пристальнее посмотрела на меня, словно хотела убедиться, что я продолжаю слушать, не потеряв интерес к разговору.
— Ничуть в этом не сомневаюсь! — машинально произнёс я. — Такая женщина, как вы, не могла не пользоваться у коллег непререкаемым авторитетом и должным уважением.
Я невольно обратил внимание на тот факт, что, переволновавшись, она внезапно почувствовала слабость. Её морщинистое лицо стало более бледным, рот безобразно скривился, а руки усиленно задрожали.
— Ты, Павел Николаевич, напрасно за меня испугался, — заметив мою обеспокоенность, прошамкала она. — Всего лишь усталость. Это старческое. Скоро пройдёт. Позволь только немного отдышаться…
Я был приятно удивлён тем обстоятельством, что она не только запомнила моё имя, но и не забыла отчество. Видимо, я напрасно воспринимал её как выжившую из ума маразматичку.
— Ну, конечно, вы устали, — понимающе произнёс я, намереваясь оставить её наедине со своими тягостными мыслями. — Извините за беспокойство…
— Нет, нет… Никуда не уходи! — запротестовала Ирина Александровна. — Мне уже гораздо лучше…
— Смотрите, а то я могу выйти…
— Ни в коем случае! Мне не так часто удаётся побеседовать с приятным молодым человеком, — возразила она и спохватилась: — Так о чём мы говорили? Ах, да… Что-то о моей работе…
На её лице ещё отражался цвет безысходности и отчаяния.
— Вы сказали о том, что вам очень приятно до сих пор получать поздравительные открыточки, — ненавязчиво напомнил я.
— Вот именно! — оживилась Ирина Александровна. — Вдвойне приятно из-за того, что не любят нас, химиков, а открыточки всё ж таки присылают! Ох, как не любят! А ведь зря…
Судя по моим наблюдениям, эта старушка — божий одуванчик была далеко не подарком и постоянно требовала к себе повышенного внимания.
— Мне кажется, вы наговариваете на свою бывшую и очень нужную профессию, — подметил я, вновь присаживаясь в кресло.
— Ничего не наговариваю, — решительно возразила она. — Вот, буквально на днях, Иннушка на меня обиделась…
Я украдкой взглянул на часы и подумал о том, что слишком много времени потратил впустую.
— Интересно, за что Инна Алексеевна могла на вас обидеться? — изобразив откровенное изумление, полюбопытствовал я.
— Она читала мне роман: «Собака Баскервилей», а я и скажи, по простоте душевной, мол, глупости всё это. Сплошной вымысел автора и ничего более.
Я вытаращил глаза и, ошеломлённо уставившись на неё, выдержанно спросил:
— Почему вы так решили, Ирина Александровна? Всё же всемирно известное произведение…
Меня абсолютно не интересовала причина, из-за которой Безымянная могла обидеться на вздорную маразматичку, но мне никак не удавалось плавно подвести Ирину Александровну к разговору о гибели её бывшего соседа. Тем более не представилась возможность расспросить её по поводу его денежных сбережений.
— Вот, вот, — самодовольно прошамкала она, — а всё потому, что ты, Пашенька, невнимательно ознакомился с произведением, либо недостаточно хорошо разбираешься в химии.
Она вновь перестала обращаться ко мне по отчеству.
— Что же вам там не понравилось? — поинтересовался я, стараясь вызвать её на более дружеский откровенный разговор.
— Эта история с собакой совершенно неправдоподобна! — возмутилась закоренелая химичка. — Ты хоть знаешь, что такое фосфор?
Меня так и подмывало сделать ей замечание и потребовать обращаться ко мне в более уважительной форме, но, по-прежнему учитывая её преклонный возраст, я решил не заострять внимание на подобном пустяке.
— Поверхностно знаю… — ответил я, нелепо улыбнувшись. — В пределах школьной программы, да и в институте по этому предмету получил зачёт.
Ирина Александровна укоризненно покачала головой. По вполне понятной причине я не стал ей объяснять, что имел три диплома о высшем образовании, и все были куплены в один день в московском метро за весьма приемлемую цену.
— Только не рассказывай, как бездарным студентам ставят зачёты! — возмутилась она, и нравоучительно пояснила: — Это твёрдое вещество. Чтобы распылить его на шерсти животного, существует только один способ…
— Какой? — на этот раз, действительно заинтересовавшись, спросил я.
— Смазывание летучей жидкостью, содержащей в себе фосфор в растворимом виде.
— Никогда раньше об этом не слышал. А если и слышал, то пропустил мимо ушей… — чистосердечно признался я.
— При испарении растворителя фосфор выделится в виде тончайшего порошка…
Ирина Александровна заносчиво посмотрела на меня. Я не мог не обратить внимания на то обстоятельство, что желание поучать людей у неё в крови.
— Мелко распылённый фосфор на воздухе энергично окисляется, — продолжила она, изрядно поднадоев мне своим заносчивым нравоучением. — Выделяющееся при этом тепло мгновенно его воспламеняет…
Я ещё раз украдкой посмотрел на часы и поставил перед собой цель не позднее как через пять минут покинуть Ирину Александровну, оставив наедине с постоянным занудством и нелепыми нравоучениями.
— Нетрудно представить, что было бы с собакой Баскервилей, у которой вспыхнула шерсть, — произнёс я, разгадав ход её умозаключений.
— Да она сразу бы сдохла, если не от боли, то от ужаса! — глядя на меня в упор, грубо подытожила Ирина Александровна.
Она сияла от восторга и смотрела на меня с улыбкой, в которой наконец-то появились отблески женской доброты и благосклонности. Я облегчённо вздохнул. Теперь я был уверен, что нашёл с этой древней старушкой — божьим одуванчиком, общий язык. Во всяком случае, если мне не удалось поспешно выйти из её комнаты, то хотя бы я мог попытаться выяснить какие-либо сведения об Иване Никаноровиче, подтверждающие его финансовую состоятельность.
— Ещё пять минут, и ни секундой больше! — сказал я себе, затем решительно поднялся с кресла и целенаправленно подошёл к окну.
Глава 15
В городе по-прежнему было сумрачно и немноголюдно. С правой стороны перед Кольским заливом блестело прозрачной водной гладью Семёновское озеро, название которого, согласно легенде, происходило от имени старого седого рыбака Семёна, чья избушка долгое время стояла на берегу Зелёного мыса. С левой стороны величаво красовался храм Спаса-на-водах относящийся к Мурманской и Мончегорской епархии. Вдоль самого залива до сих пор работали портальные краны, находящиеся в постоянном хаотичном движении.
— Ты что там так внимательно рассматриваешь? — полюбопытствовала Ирина Александровна.
— Нахожусь в некотором замешательстве, — откровенно признался я. — Когда был в комнате у Татьяны Зиновьевны, наблюдал из окна ту же самую картину. Тот же залив, те же портальные краны…
— Ну и что?
— Вы живёте с противоположной стороны…
От внезапной догадки я даже ударил себя ладонью по лбу.
— Вот кретин! — возмущённо произнёс я. — Совсем упустил из вида, что ваш дом расположен поперёк Кольского залива, а не вдоль. Вся разница в том, что если смотреть из окна Татьяны Зиновьевны, видна южная часть города, а с вашей стороны северная…
— Видишь, как всё легко и просто, — прошамкала Ирина Александровна. — Стоило лишь немного подумать…
Я начал опасаться, что она вновь вернётся к любимому предмету и начнёт объяснять, как в результате химического взаимодействия атомов образуются молекулы. Чтобы избежать моральной экзекуции, подкреплённой научными фактами, я поспешно напомнил:
— Вообще-то, Ирина Александровна, я зашёл к вам ради того, чтобы поговорить об Иване Никаноровиче…
Она посмотрела на меня укоризненно и осуждающе, затем недовольно пробухтела:
— Если современная химия и тесно связанные с ней научные дисциплины тебя не интересует, давай поговорим об этом паршивце. Я внимательно слушаю…
Мне явно не понравился её ответ. Я ожидал чего-то более конкретного и существенного, но уж никак не постыдных нравоучений в свой адрес.
— Нет, Вы меня не так поняли! Это я намерен послушать. Мне необходимо выяснить некоторые подробности из его жизни, — сказал я намеренно небрежным тоном.
— Заняться тебе, что ли, больше нечем? — недовольно пробурчала Ирина Александровна. — Не даёшь покою ни себе, ни людям!
Она пронзила меня леденящим взглядом, в котором отразилась горечь искреннего сожаления о безвозвратно ушедшем прошлом. В этот раз даже аквамариновый цвет глаз не смягчил внезапную вспышку её вспыльчивости.
— Тем не менее, очень рассчитываю на ваше содействие… — с нотками лёгкого отчаяния в голосе, произнёс я.
— Угомонись, пожалуйста… — словно испытывая моё терпение, медленно протянула она. — Всему своё время…
Моё сердце бешено заколотилось, кровь закипела в жилах, а разум затуманился настолько, что я был готов поднять что-либо тяжёлое и резко опустить на голову сумасбродной старухи.
— Вот как раз этого времени мне катастрофически недостаёт, — придерживая озлобленность, как можно любезнее ответил я.
— Если так занят, иди… — вкрадчиво пробормотала Ирина Александровна.
Она была уверена, что я не смогу уйти от неё, пока не получу ответы на интересующие меня вопросы, и даже не могла предположить, как сильно заблуждалась.
«Упрямая самодовольная тупица!» — мысленно выругался я, но вслух так же сдержанно напомнил:
— Ирина Александровна! В вашей коммунальной квартире обнаружен разлагающийся труп Ивана Никаноровича…
— При таком жутком запахе глупо об этом ничего не знать… — с вызовом заявила она и капризно отвела взгляд в противоположную от меня сторону.
— Если вы можете что-то сказать по существу дела, пожалуйста, скажите. Если вы ничего не видели и ничего не слышали, то буду вынужден вас покинуть, — чувствуя, что начинаю не на шутку заводиться, предупредил я.
— А просто побеседовать с больным человеком ты не желаешь? — холодно осведомилась она.
Перед тем как ответить, я успел подумать о том, что если бы с самого начала проявил настойчивость, то не угодил бы в столь глупейшее положение.
— Простите, но сейчас неподходящее время для непринуждённой светской беседы, которая, при наличии трупного запаха, всё равно не скрасит наше общение и не облегчит вашего утомлённого состояния, — призывая к благоразумию, констатировал я.
Ирина Александровна немного подумала, затем вновь посмотрела на меня. Непроизвольно встретившись с её гипнотизирующим взглядом, я растаял, как стаканчик мороженого на ярком солнцепёке. Словно по мановению волшебной палочки, я перестал на неё злиться. Глядя в эти изумительные аквамариновые глаза, можно забыть обо всём на свете.
— Даже при большом желании ничего хорошего про него сказать не могу, — произнесла она спокойным бесстрастным тоном.
— Уж прямо-таки совсем ничего? — засомневался я.
— Нет. Ничего… — упрямо подтвердила она.
Мне нечего было возразить. Вероятно, в словах Ирины Александровны присутствовала доля истины, но и верить ей безоговорочно я тоже не мог.
— Вы много лет прожили с ним в одной коммунальной квартире…
— Ну и что?
— Регулярно пользовались одной кухней и одной ванной, я уже не говорю о прочих удобствах…
— Это отвратительный человек, каких свет не видывал! — не позволив мне договорить, прошамкала она. — Быдло необразованное, в пиджаке и галстуке…
Её целеустремлённый взгляд пронзил меня насквозь с такой лёгкостью, как солнечный луч свободно и беспрепятственно может пронзить прозрачное стекло. Её морщинистое лицо помрачнело и стало каким-то отчуждённым. Ворочаясь на кровати, она попыталась устроиться как можно поудобнее. Я поспешил ей на помощь и поправил сбившиеся за спиной подушки. Наступило недолгое молчание. Было заметно, что в её голове появились тревожные мысли.
— Мой сосед совершенно невоспитанный, наглый тип, — глубоко вздохнув, подытожила она.
— Татьяна Зиновьевна говорила мне почти то же самое…
— Всё правильно. А что она ещё могла сказать? У него непревзойдённый дар обижать хороших порядочных людей.
— Теперь, об Иване Никаноровиче можно говорить в прошедшем времени, — подметил я.
— Какая разница, как о нём говорить, в прошедшем или настоящем времени? — пробурчала Ирина Александровна.
Я лишь слегка улыбнулся в ответ на столь неопределённое высказывание.
— У него отвратительная манера мимоходом задевать людей бестактным чувством юмора, — добавила она. — При этом имеет завышенную самооценку. Считает себя умнее других.
— Считал… Ирина Александровна, — снова поправил я. — Теперь точно установлено, что Иван Никанорович погиб. Ваши милые соседки, Татьяна Зиновьевна и Инна Алексеевна, официально опознали его труп.
— Туда ему и дорога! Жил, как собака, и сдох, как скотина…
От столь грубого высказывания у меня по спине побежали мурашки. Наверное, никому не хотелось бы после собственной смерти оставить о себе подобное мнение. В глубине души каждый надеется на что-то лучшее, доброе и светлое.
— Он действительно был таким гадким и отвратительным человеком? — поинтересовался я.
Ирина Александровна неопределённо пожала плечами, подыскивая подходящие слова. На некоторое время она умолкла, её негодование, и решимость внезапно поколебались. Окончательно собравшись с мыслями, произнесла:
— Это был не только мерзопакостный человек, но и первостепенный подонок!
Я решил с ней не спорить, и лишь простодушно подметил:
— Когда три женщины придерживаются одинакового мнения, невольно приходится к ним прислушиваться и делать соответствующие выводы.
Ирина Александровна одобрительно улыбнулась той же скверной улыбкой. Но её глаза… Я не мог не смотреть на них с чувством искреннего восхищения. За один их пленительный взгляд я готов был простить многое, в том числе и старческую придурь.
— Ванька был без царя в голове! — негодующе прошамкала моя беззубая собеседница. — Вместо здравых мыслей у него на уме были одни гормональные глупости.
— В самом деле? — с наигранным изумлением поинтересовался я.
— А ты что, опять мне не веришь?
Я двусмысленно повёл бровями и уклончиво ушёл от ответа.
— Значит, не веришь! — заключила она. — Ну и напрасно. Не вижу смысла тебя обманывать…
— Вас послушать, так он уж прямо такой любвеобильный мужчина… — ухмыльнулся я, а про себя подумал, откуда эта старая перечница может знать о его интимных увлечениях.
— Сейчас модно демонстрировать по телевидению непристойные фильмы, где женщины, жаждущие любви и ласки, воплощают на экране свои бурные фантазии, — глубокомысленно выразилась она.
— Причём здесь ваш бывший сосед? — не понял я. — По-моему, он не имел к кинематографу абсолютно никакого отношения…
— Зато у себя в комнате он каждую ночь со своими многочисленными любовницами такое вытворял, о чём не то, что говорить, так и вспоминать совестно.
Я вопросительно посмотрел на неё.
— Можешь не сомневаться, Иван был настоящим сексуальным маньяком! — непоколебимо ответила Ирина Александровна на мой бессловесный вопрос.
— С каждой подружкой по отдельности, или со всеми сразу? — сыронизировал я.
— Когда как… — вполне серьёзно ответила она. — Иногда увлекался любовными играми с одной женщиной, иной раз с двумя, а то и с тремя сразу, но всегда в извращённом виде.
Ирина Александровна перекрестилась и богобоязненно произнесла:
— Прости Господи душу мою грешную. Прости мне мои грехи. Спаси и сохрани. Во имя Отца и Сына и Святого Духа…
Меня так и подмывало съязвить и сказать ей какую-нибудь гадость. Мне никогда не нравилось, если кто-нибудь в моём присутствии огульно и безнравственно пытался оговорить другого человека, кем бы тот ни был, независимо ни от его служебного положения, ни от вероисповедания. Я всегда понимал, что все люди — плохие и хорошие, добрые и злые — непременно имели и душу и сердце. У каждого были свои обиды и свои радости, своя жизнь и своя судьба.
— Ваши показания о его интимной развратной жизни всего лишь пустые слова, — как можно сдержаннее произнёс я.
— Ты так считаешь?
Она недовольно насупилась.
— Уверен! — решительно заявил я.
Старушка — божий одуванчик на какое-то мгновение заколебалась, раздумывала: стоит ли продолжать развитие внезапно возникшей мысли или благоразумнее промолчать.
— Как говорится, Ирина Александровна, слова к делу не пришьёшь! — пояснил я. — Здесь одних ваших домыслов недостаточно.
Она демонстративно потупила взгляд.
— Специфика следственной работы обязывает опираться на конкретные факты, — продолжил я, и, неодобрительно посмотрев на неё, добавил:
— А фактов, подтверждающих ваши показания, насколько понимаю, нет и быть не может!
Ирина Александровна досадливо покосилась на меня и, проведя языком по пересохшим губам, въедливо спросила:
— Значит, ты считаешь, что я всё выдумываю?
Гипнотический взгляд её аквамариновых глаз в очередной раз охладил мой пыл и утихомирил вспыльчивость. Прежде чем выразить свою мысль, я озадаченно потёр подбородок.
— Простите! Но у меня есть для этого веские основания… — пробормотал я, запинаясь почти на каждом слове.
— Какие?
— Ну ладно, попробую вам объяснить более подробно и доходчиво, — согласился я.
— Уж будь любезен! Уважь старую глупую женщину…
Она постаралась произнести эти слова без негативных эмоций, и не то, что с откровенным, а даже с излишним энтузиазмом.
— Что-то, Ирина Александровна, мне не верится, чтобы во время подобных оргий, если таковые имели место быть, Иван Никанорович позволял вам находиться в его комнате.
Она решила не отвечать на моё справедливое замечание, я же скептически развёл руками и продолжил:
— Тем более сомневаюсь, чтобы он вообще позволял кому-то из посторонних наблюдать за его любовными играми и предоставлял возможность смотреть на происходящее широко открытыми глазами.
— Значит, ты мне не веришь? — участливо переспросила она.
— Нет, не верю! — коротко, но твёрдо объявил я, подумав о том, что старушка — божий одуванчик окончательно выжила из ума.
— Хорошо, — согласилась она. — Ванька действительно никогда не приглашал меня к себе в гости…
— Тогда какое вы имеете право утверждать…
— Я видела! — дерзко перебив меня, прошамкала Ирина Александровна. — Я видела все его развратные действия собственными глазами.
Мне показалось, что она проверяет меня на прочность и сознательно пытается довести до белого каления. Вероятно, ей бы это с лёгкостью удалось, будь на моём месте кто-нибудь другой. Что относительно меня, то я получил отличную практику в общении с женщинами, и был приучен в любых, даже самых экстремальных ситуациях, держать себя в руках и никоим образом не выказывать амбициозных эмоций. А возможно, я слишком утрировал, и на самом деле всё было гораздо проще. Постоянное одиночество сводило её с ума. Соседки, ежедневно мелькающие перед глазами, занятые собственными проблемами, надоели ей обыденным постоянством. Я же был новым собеседником, уделившим ей немного внимания. Вполне естественно, что она попросту не хотела меня отпускать и всячески пыталась удержать возле себя хотя бы ещё на какое-то время.
— На основании ваших показаний, Ирина Александровна, и того, о чём сообщили ваши сердобольные соседки, мне стало понятно, что Иван Никанорович был несерьёзным безответственным человеком, — миролюбиво подытожил я.
— Всё верно! — подтвердила она.
— Иван Никанорович систематически приводил к себе в комнату легкомысленных женщин, вёл разгульный образ жизни. Не давал покоя жильцам этой квартиры. Всех обижал…
— Нельзя сказать, чтобы он занимался рукоприкладством, но своим поганым языком мог не только обидеть, но и любую из нас довести до слёз, — уточнила Ирина Александровна.
— Тем не менее, это опять-таки всего лишь слова, — огорчённо констатировал я.
Мои пальцы сердито сжали подлокотник кресла. Меня постоянно терзало беспокойство, а здравый смысл подсказывал, что лучшим решением было бы вежливо попрощаться со старушкой и навсегда покинуть её комнату, но внутренний голос этому решительно противостоял, убеждая поступить иначе.
— Тебе нужны весомые доказательства его непристойного поведения? — фыркнула она.
— Не до такой степени, чтобы очень… — завуалированно ответил я.
— Если не секрет, почему?
— Независимо от того, был Иван Никанорович глубоко порядочным человеком или же последним негодяем, в любом случае на ход следствия это уже никоим образом не повлияет.
— Тогда к чему все эти расспросы?
Её слова прозвучали в укоризненной интонации. В иных обстоятельствах я бы непременно её пожалел, хотя бы за то, что из-за тяжёлой болезни она прикована к постели, но её вздорный характер и нелицеприятные манеры общения напрочь убивали во мне всякое чувство жалости.
— Привык к служебным обязанностям относится добросовестно и ответственно, — отмахнулся я.
— Похвально, — пробурчала она.
Я окончательно собирался уходить, отчётливо понимая, что дальнейшее пребывание в её комнате будет бессмысленной тратой времени, но она посмотрела на меня горьким умоляющим взглядом.
Старушка — божий одуванчик сделала серьёзное выражение морщинистого лица, заворочалась на постели и поманила меня пальчиком.
— Наклонись чуть пониже, — велела она. — Да не пугайся, не кусаюсь…
Читать бесплатно другие книги:
