Танец на кладбище Чайлд Линкольн

58

Нора Келли лежала в темноте, прислушиваясь. В подвале было тихо как в могиле. Сюда не проникало никаких звуков из внешнего мира — ни гула машин, ни людских голосов, ни шагов или шелеста деревьев. Даже мыши и крысы никак не выдавали своего присутствия.

Когда Нора пришла в себя и немного оправилась от испуга, она тщательно исследовала свою тюрьму, обойдя ее несколько раз. На это ушло несколько часов. Ей пришлось действовать на ощупь. Нора видела подвал только единожды, когда ее снимали на камеру, но тогда она была слишком ошеломлена, чтобы запомнить обстановку.

Тем не менее осязание дало ей довольно точное представление о месте ее заточения — к сожалению. Влажный бетонный пол был усыпан соломой. Размер подвала, который она измерила шагами, составлял приблизительно десять на шестнадцать футов. Стены были сложены из дикого камня, похожего на гранит, и не имели никаких отверстий, кроме массивной деревянной двери, обитой железом (что она определила на вкус). Похоже, дверь была новой, и ее специально изготовили для этого подвала, поскольку проем был слишком мал для обычной двери. Низкий сводчатый потолок был сложен из кирпича. Из стен и потолка торчало множество ржавых крюков, что говорило о том, что здесь когда-то разделывали туши.

Подвал был практически пуст. Нора обнаружила только помойное ведро в углу и пластиковую бутыль с водой. За все время ей ни разу не принесли еды. В темноте было трудно следить за временем, но Нора могла с уверенностью сказать, что находится здесь не менее суток. Она была даже рада, что ей не дают есть. Голод обострял восприятие.

«Какая вам разница? Все равно вы скоро умрете». Это все, что Нора услышала от своего похитителя, но ей сразу стало ясно, что он не шутит. Здесь не было ничего, что могло бы поддержать ее жизнь: ни еды, ни свежего воздуха. Никто не заботился, чтобы она вернулась в мир живых в нормальном физическом состоянии. Более того, он сказал это таким будничным голосом и в то же время с такой уверенностью, что она нутром почувствовала, что обречена.

Ее вряд ли спасут. Договориться с похитителем тоже не получится — это все равно что заключать сделку с собственной смертью. Значит, надо сбежать отсюда.

С той же методичностью, с какой она сортировала черепки, Нора рассмотрела все возможные способы побега. Сделать подкоп через потрескавшийся бетонный пол? Но пластиковое ведро и бутыль вряд ли здесь помогут. На ней не было ни туфель, ни пояса. Только больничный халат. Крюки прочно сидели в каменной кладке. У нее не было ничего, кроме собственных ногтей и зубов, а с таким «инструментом» подкоп не сделать.

Потом Нора изучила возможность проникновения сквозь стены. Она скрупулезно исследовала каждый камень, пробуя на прочность связывающий их раствор. Опять неудача. Камни плотно прилегали друг к другу, и ни один из них не шатался. Похоже, кладку стен и потолка недавно подновляли, и в ней не было ни единой трещины, за которую можно было бы зацепиться ногтем.

Дверь тоже была безнадежна — слишком массивная и прочная. Внутри не было ни замка, ни замочной скважины. Вероятно, она запиралась на засов с внешней стороны. В двери было прорезано небольшое оконце, забранное изнутри решеткой и наглухо закрытое металлическим ставнем. В подвале всегда стояла мертвая тишина — вероятно, он был надежно изолирован от внешнего мира.

Оставалось только одно: напасть на тюремщика, когда тот появится вновь. Но для этого надо иметь план действий и оружие.

Сначала Нора подумала о крюках, вбитых в стены и потолок, но они были слишком массивны, чтобы раскачать их или вырвать из кладки. Даже у ведра не было ручки. Ее единственное оружие — собственные руки, ноги, ногти и зубы. И она ими воспользуется.

Она нужна ему живой, во всяком случае, пока. Но зачем? Ему нужно продемонстрировать, что она жива. Ради выкупа? Возможно. Или она здесь в качестве заложницы? Можно только гадать. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что, получив желаемое, он сразу же убьет свою жертву.

Все очень просто.

Нора удивилась своему спокойствию. Куда девался страх? Ответ был так же прост. После смерти Билла ей нечего было бояться. Самое страшное уже произошло.

Она приподнялась и села на полу. Потом сделала еще тридцать таких упражнений, чтобы размяться и разогнать кровь. От подобной физкультуры, да еще на голодный желудок, у нее моментально закружилась голова. Но когда головокружение прошло, она почувствовала неожиданный прилив бодрости.

План. Может быть, притвориться больной, заманить его в подвал, разыграть обморок, а потом напасть? Нет, это шито белыми нитками, и вряд ли он клюнет на эту удочку.

В следующий раз он может прийти для того, чтобы убить ее. Надо сделать так, чтобы он не смог выстрелить через прорезь в двери. Она спрячется, и ему придется открыть дверь и войти внутрь. Лучше всего притаиться за дверью. Темнота будет ей союзником. Когда он войдет, она использует свой единственный шанс. Соберет все силы и набросится на него. Будет метить в глаза. Этот человек убил ее мужа — теперь она в этом не сомневалась. Ненависть к нему придавала ей силы.

Нора мысленно представила, как все будет происходить. Открывается дверь, она кидается на похитителя, вцепляется ему в глаза, он падает. А потом она поднимает ружье и убивает его…

Ее мысли нарушил какой-то негромкий звук. Она, как кошка, скользнула к двери и присела на корточки, выставив вперед ногу, словно бегун, готовящийся к старту. Было слышно, как пришедший отпирает замок и отодвигает тяжелый засов. Дверь слегка приоткрылась, и на пол упал луч света. Открыться шире ей помешала Норина нога.

— А вот и я, — произнес мужской голос. — Пора на съемку.

Включенный прожектор камеры наполнил подвал ослепительным белым сиянием. Нора ждала, пока глаза привыкнут к свету.

И вдруг свет, обогнув дверь, ударил ей прямо в лицо. Она бросилась на похитителя, выставив вперед большие пальцы. Но яркий свет ослепил ее, и мужчина, бросив камеру, сумел перехватить ее руки, сжав их, как в тисках. Бросив Нору на пол, он со всей силой ударил ее ногой в живот. Потом, подняв камеру, отошел на пару шагов.

Нора, лежала на полу, судорожно ловя ртом воздух. Мужчина, скрытый в темноте, направил на нее объектив камеры.

Ее опять залил свет. В голове промелькнула мысль: «Это он убил моего мужа».

С неимоверным усилием Нора поднялась на ноги и снова кинулась на невидимую фигуру, но теперь мужчина был к этому готов. Он нанес ей удар в висок, отбросив на бетонный пол. В ушах у нее зазвенело, перед глазами заплясали светящиеся точки.

Свет камеры погас, мужчина отступил к выходу и стал закрывать дверь. Ощущая обморочную слабость, Нора поднялась на колени. Но прежде чем она смогла встать, засов был водворен на место. Вцепившись в дверь, она с трудом поднялась на ноги.

— Тебе конец, — выкрикнула она, стукнув кулаком в дверь. — Я тебя все равно убью.

— Все будет наоборот, маленькая сучка, — послышалось из-за двери. — Жди, я скоро вернусь.

59

Д’Агоста стоял у стены, скрестив на груди руки, и слушал, как Гарри Числетт важно инструктирует полицейских о предстоящей «процессии» в окрестностях Вилля — именно так выразился этот напыщенный осел. «Процессия, елки-палки», — саркастически произнес про себя д’Агоста. То, что Эстебан с Плоком получили разрешение на демонстрацию, совсем не означает, что они промаршируют мимо Вилля, распевая «Дайте миру шанс». Ведь прошлый раз толпа моментально пришла в возбуждение. Д’Агоста это видел, а Числетт — нет. Он уехал еще до того, как начался этот проклятый марш протеста. А теперь полюбуйтесь, стоит и величественно тычет в схемы на доске, распространяется о необходимой защите, контроле толпы и различных тактических нюансах так невозмутимо, словно устраивает бал с котильоном для «Дочерей американской революции».[39]

Слушая эти разглагольствования, д’Агоста невольно сжимал кулаки. Он уже пытался объяснить Числетту, что Нору, возможно, похитили обитатели Вилля и любые насильственные действия со стороны демонстрантов могут спровоцировать ее убийство. А это гораздо серьезнее, чем материально-техническое обеспечение демонстрации. Любая толпа склонна к агрессии и насилию. Жизнь Норы Келли висит на волоске. Но заместитель комиссара придерживался другого мнения. «Бремя ответственности ляжет на ваши плечи, — напыщенно произнес он. — Где доказательства, что Нора Келли находится в Вилле?» Тогда д’Агоста с трудом сдержался, чтобы не врезать ему под дых.

— У нас три контрольные точки — здесь, здесь и здесь, — вещал Числетт, водя указкой по схеме. — Две в центральных узловых пунктах и одна у входа в Инвудский парк. Из них будут поступать команды на передовые позиции.

— Раз-два левой, направо равняйсь, — пробурчал д’Агоста себе под нос.

— Похоже, заместитель комиссара Числетт не слишком верно оценивает обстановку, — произнес знакомый голос за его плечом.

Д’Агоста повернулся и увидел стоящего рядом Пендергаста.

— Добрый день, Винсент, — растягивая слова, произнес спецагент.

— Что вы здесь делаете? — удивился д’Агоста.

— Я пришел к вам.

— А где ваш дружок Бертен?

— Он отступил в надежный тыл орлеанских болот. Мы опять остались одни.

В сердце д’Агосты затеплилась надежда — первый раз за последнее время. Пендергаст по крайней мере понимает всю серьезность положения.

— Надеюсь, вы понимаете, что нельзя медлить ни минуты. Мы должны немедленно отправиться туда и спасти Нору.

— Полностью с вами согласен.

— Если демонстранты нападут на Вилль, ее могут убить.

— Опять же согласен, при условии, что она находится в Вилле.

— При условии? А где еще ей быть? Мы проанализировали звуковую дорожку пленки.

— Мне это известно, — сообщил Пендергаст. — Однако эксперты не разделяют вашего мнения, что это кричало животное.

— Да пошли они к черту. Не могу я больше ждать. Пора наконец действовать.

Пендергаст согласно кивнул:

— Отлично. Но, Винсент, мы не должны распылять свои силы. Вилль, конечно, имеет к этому отношение. Но какое? Вот в чем загадка. Там что-то происходит, но я пока не понял, что именно. Во всяком случае, что-то нехорошее.

— Да, черт возьми, нехорошее. Нору Келли собираются убить.

Спецагент покачал головой:

— Я не это имел в виду. Винсент, вы даете мне слово, что мы будем действовать сообща?

Д’Агоста посмотрел на него:

— Даю.

— Вот и отлично. Моя машина ждет нас внизу.

60

Ричард Плок стоял напротив сортировочной станции метро на Двести седьмой улице, глядя на тесные ряды поездов, освещенных послеполуденным солнцем. На станции было тихо и малолюдно, между вагонов мелькнул рабочий и исчез в кузнечном цеху, инженер медленно перегнал состав на площадку рядом с контрольным депо.

Плок посмотрел на улицу за забором. Западная Двести пятнадцатая была пуста. Удовлетворенно хмыкнув, он взглянул на часы: они показывали шесть пятнадцать.

В кармане пиджака зазвонил один из сотовых телефонов, закодированных по цветам. Вытащив его, Плок увидел, что звонит красный. Значит, это Траум от Клойстерса.[40]

Плок открыл трубку.

— Сообщите мне об обстановке.

— Они собираются уже двадцать минут.

— И сколько там сейчас?

— Сотни две, может, две с половиной.

— Отлично. Не давайте им толпиться, пусть выглядят как неорганизованная группа. Мы не должны раньше времени раскрывать свои планы.

— Понял.

— Держите меня в курсе. Мы выступаем через пятнадцать минут.

Осторожно захлопнув трубку, Плок спрятал ее в карман. Пора было присоединяться к своей группе, которая собиралась на южной стороне станции.

Плок прекрасно понимал, что ему не хватает харизмы и он не может претендовать на роль прирожденного лидера. Но у него была страстная убежденность, а это гораздо важнее. Его всю жизнь недооценивали. Да и сегодня от него многого не ждали.

Но Рич Плок покажет, на что он способен.

После первой демонстрации, окончившейся ничем, Плок неустанно трудился, входя в контакт с организациями по всему городу и даже стране, чтобы собрать для сегодняшней акции самых активных борцов. И сейчас он пожинал плоды своих усилий. В Уэстсайде собрались посланники от двух с лишним десятков организаций: «Люди на защите животных», «Армия вегетарианцев», «Амнистия без границ», «Зеленые бригады». И это были не просто вегетарианцы или защитники животных: убийство двух журналистов, чиновника и похищение Норы Келли по-настоящему всколыхнули людей. Поэтому Плоку удалось мобилизовать несколько периферийных групп с серьезными программами. Некоторые из них относились друг к другу с недоверием — например, «Глобальное оружие» или «Возрождение Америки», но благодаря зажигательной риторике Плока все они обрели общего врага в лице Вилля.

Плок не хотел рисковать. Он все тщательно продумал. Чтобы копы не разогнали и не блокировали демонстрантов, они собирались в разных местах: на Венском стадионе, у дома Дикмана, в Хайбриджском парке. Небольшие группы не привлекут слишком пристального внимания… до тех пор, пока Плок не даст команду и они все не сольются в одну мощную демонстрацию. И тогда их уже ничто не остановит. На этот раз никакого отступления не будет.

Вспоминая первую демонстрацию, Плок неизменно мрачнел. Даже к лучшему, что Эстебан слинял. От него больше не было толку. Этот господин уже сделал все, что мог: повысил статус их организации, сыграв роль декоративного президента, и оказал финансовую помощь, которая позволила Плоку мобилизовать силы для выполнения главной задачи. Останься Эстебан с ними, он стал бы призывать всех к осторожности и бесконечно напоминать об отсутствии доказательств, будь то причастность Вилля к убийствам или похищение заложника.

Слабонервность Эстебана сорвала их последнюю акцию — но больше этого не произойдет. Вилль будет обезврежен раз и навсегда. Пора положить конец беспричинной жестокости, измывательствам над беззащитными животными и убийствам честных журналистов.

Плок вырос на ферме в северном Нью-Гемпшире. Когда наступало время резать овец и свиней, мальчику становилось по-настоящему плохо. Его отец никогда не мог этого понять. Когда Плок пытался уклониться от участия в жуткой процедуре, он колотил его и называл лодырем и маменькиным сынком. Он не мог забыть, как отец на его глазах отрубил курице голову, а потом смеялся, глядя, как несчастная птица мечется в проулке, заливая землю бившей из шеи кровью. Потом он часто видел это во сне. Отец требовал, чтобы семья жила на собственном обеспечении и следил, чтобы на столе всегда было мясо. Когда зарезали любимую свинку Плока, отец заставил его съесть ее жареные ребрышки. После этого мальчик выскочил из-за стола и его долго рвало за сараем. На следующий день Плок ушел из дома. Он даже не стал собирать вещи, только взял с собой несколько книг — «О дивный новый мир», «Атлант расправил плечи», «1984» — и ушел на юг.

Он больше никогда не бывал в родном доме. От отца он не получил ни любви, ни поддержки, ни образования — ничего.

Нет, не совсем так. Отец научил его лишь одному — ненависти.

Зазвонил еще один мобильный телефон, на этот раз синий — Макмолтри от университета Йешива. Когда Плок собирался ответить, он увидел нечто любопытное: по Десятой авеню, отчаянно сигналя, мчался «линкольн-таун-кар», машина «скорой помощи». Но телефон продолжал звонить, и Плок лишь мельком взглянул ей вслед. Тихо кашлянув, Плок открыл трубку и заговорщицки приложил ее к уху.

61

«Роллс-ройс» припарковался в конце Западной Двести восемнадцатой улицы, втиснувшись между потрепанным грузовым фургоном и джипом последней модели. Слева тянулась шеренга малоэтажных кооперативных домов, справа зеленел овал футбольного поля Колумбийского университета. Вокруг стадиона и бейсбольных площадок бесцельно слонялись сотни две людей, но д’Агоста сразу понял, что они были частью предстоящего марша протеста. Он уже видел такие же подозрительные группки, когда они проезжали Инвуд. Этот растяпа Числетт скоро растеряет всю свою спесь.

— Мы пойдем в обход, через Ишам-парк, — сказал Пендергаст, доставая с заднего сиденья рюкзак.

Они пошли через бейсбольные площадки и ухоженные лужайки, а потом резко свернули в Инвудский парк. Стена деревьев закрывала от них Вилль. Пендергаст заранее выбрал маршрут, дававший возможность проскользнуть незамеченными. Д’Агоста прислушался: с юга доносились гул мегафонов и еле слышные крики людей. Тот, кто организовал эту демонстрацию, действовал весьма грамотно — в то время, когда одна шумная группа отвлекала внимание полиции, другие могли объединиться и выступить сообща. Если они не освободят Нору до того, как демонстранты ворвутся в Вилль…

Шедший впереди Пендергаст остановился и, опустив рюкзак на землю, вытащил из него два коричневых балахона. Д’Агоста, уже вспотевший под пуленепробиваемым жилетом, мысленно поблагодарил провидение за холодную погоду. Взяв у спецагента балахон, он быстро натянул его и набросил на голову капюшон. Последовав его примеру, Пендергаст посмотрелся в карманное зеркальце, после чего передал его д’Агосте. Взглянув на себя, лейтенант остался доволен: если натянуть поглубже капюшон и не поднимать голову, получается вполне правдоподобно. Вынув из рюкзака еще несколько предметов — маленький фонарик с запасными батарейками, нож, молоток и ручное зубило, набор отмычек, — спецагент переложил их в набедренный мешок и спрятал под балахоном. Похлопав себя по талии, д’Агоста убедился, что его «глок-19» с запасными обоймами тоже находится в зоне досягаемости.

Засунув пустой рюкзак под поваленное дерево, Пендергаст присыпал его листьями и кивнул д’Агосте, приглашая того следовать за ним к насыпи. Забравшись наверх, они осторожно выглянули на ту сторону. Сетка находилась всего в двадцати ярдах, причем в этом месте она была особенно ржавой и дырявой. За ней на расстоянии пятидесяти ярдов начиналось бесформенное скопление построек, над которыми возвышалось здание церкви.

Д’Агоста вспомнил, как прошлый раз схлопотал здесь по голове. Он вынул «глок» и зажал его в руке. Больше этот номер у них не пройдет.

Следуя за Пендергастом, он подбежал к проволочной сетке, пролез в дыру и на четвереньках пополз к внутренней ограде Вилля. Они двигались вдоль ограды, пока не наткнулись на маленькую подгнившую калитку, запертую на висячий замок. Одного удара зубила вполне хватило, чтобы петли вместе с замком оказались на земле. Агент распахнул калитку — за ней они увидели узкий замусоренный проход, над которым нависали крыши построек, лепившихся к стене церкви. Пендергаст нырнул внутрь, д’Агоста быстро последовал за ним, захлопнув за собой калитку. Пендергаст приложил ухо к стене церкви, и то же самое сделал д’Агоста. Внутри слышалось монотонное чтение нараспев со сменой высоких и низких тонов. Вибрирующий голос проповедника звучал назидательно и угрожающе, но был слишком приглушен, чтобы различить слова — при условии, что он говорил по-английски. Периодически к нему присоединялся нестройный хор, словно отвечающий на его призывы, а потом снова звучал безумный речитатив.

С ним сливалось тоненькое ржание испуганного жеребенка.

Д’Агоста постарался не думать о том ужасном, что сейчас произойдет, и сосредоточился на выполнении главной задачи. Он двинулся по проходу за Пендергастом, стараясь не поднимать голову и не показывать лицо. Вокруг было пусто — вероятно, все сектанты собрались в церкви. Проход круто спустился вниз, к кучке старых, ветхих домишек, затем повернул к большой пристройке, похожей на дом приходского священника.

Первая дверь пристройки оказалась заперта, но Пендергаст открыл ее за пять секунд. Войдя внутрь, они оказались в темном душном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, д’Агоста увидел, что это столовая, в которой стояли старый дубовый стол, стулья и множество подсвечников с оплывшими свечами. Единственный свет падал с монитора допотопного компьютера, который на фоне старинной мебели выглядел несколько чужеродно. Три двери вели в еще более темные помещения.

Здесь причитания проповедника были слышнее, но определить, откуда они доносились, было довольно сложно.

Найти Нору в этом нагромождении построек вдруг показалось непосильной задачей. Но д’Агоста немедленно отогнал эту мысль. Рано еще паниковать.

— В старых домах из кухни обычно есть вход в подвал, — прошептал Пендергаст.

Он наугад выбрал дверь — восточную — и исчез за ней. Д’Агоста поспешил следом. Они оказались в кладовой, заваленной мешками с зерном. В конце помещения виднелся старинный грузовой лифт. Подойдя к нему, д’Агоста, открыл дверь, включил свет и заглянул вниз — глубоко вниз.

Вдруг у них за спиной послышался громкий резкий окрик:

— Эй! Вы что здесь делаете?

62

Заместитель комиссара Гарри Числетт вылез с заднего сиденья «краун-виктории» и подошел к своему помощнику инспектору Минерве, который следил за толпой в бинокль.

Впрочем, назвать это сборище толпой было бы явным преувеличением. На бейсбольной площадке у входа в парк собрались две, от силы две с половиной сотни человек, которые размахивали плакатами и что-то скандировали. По виду это были те же защитники природы, что топтались здесь в прошлый раз. До Числетта донеслись нестройные восклицания, которые быстро оборвались.

— А тот бородатый тоже здесь? — спросил он. — Режиссер, который остановил их в прошлый раз?

Минерва обвел площадку биноклем.

— Его нет.

— Как наши контрольные точки и передовые позиции?

— У нас все люди наготове.

— Превосходно.

Опять послышались ленивые возгласы. Числетту демонстранты показались какими-то апатичными, не то что в прошлый раз. Без их прежнего оратора, который заводил толпу с пол-оборота, они быстро скиснут. Во всяком случае, полиция готова к любому повороту событий.

— Сэр.

Обернувшись, Числетт с удивлением увидел маленькую черноволосую женщину с капитанскими нашивками на воротничке. В ее холодном самоуверенном взгляде было что-то вызывающее. Она работала не в его подразделении, но он сразу же ее узнал: Лаура Хейворд. Самый молодой капитан полиции женского пола. И подружка лейтенанта д’Агосты, впрочем, по слухам, уже бывшая. Ни в одном из этих качеств симпатий она у Числетта не вызывала.

— Да, капитан? — отрывисто произнес он.

— Я была сегодня на вашем брифинге. Хотела поговорить, но вы сразу же уехали.

— И что?

— При всем моем уважении к вашему плану операции, сэр, я не уверена, что у вас достаточно сил, чтобы контролировать эту толпу.

— Сил? Толпу? Посмотрите сами, капитан, — махнул Числетт в сторону бейсбольной площадки. — Вы видите, как они малочисленны? Эти люди разбегутся, как зайцы, от первого же копа, который на них шикнет.

Инспектор Минерва ухмыльнулся:

— Мне кажется, их гораздо больше. Просто не все еще подошли.

— А откуда они подойдут?

— Здесь по соседству полно мест, где они могут собраться, — возразила Хейворд. — Я уже видела несколько подозрительных групп, гуляющих неподалеку, а ведь сегодня будний осенний день.

— Именно для этого мы и держим своих людей на передовых позициях. Это даст нам возможность действовать быстро и эффективно, — объяснил Числетт, стараясь не выдать своего раздражения.

— Я видела ваши схемы, сэр. На этих передовых позициях всего по полудюжине полицейских. Демонстранты могут прорвать вашу линию обороны и пойти приступом на Вилль. И если сектанты взяли Нору Келли в заложницы — а это вполне вероятно, — они могут испугаться и совершить непоправимое. Ее жизнь в опасности.

Ту же самую чушь порол д’Агоста. Возможно, это он ее подослал.

— Я принял к сведению ваши опасения, — ответил Числетт, уже не стараясь скрывать сарказма. — Хотя желал бы заметить: судья отказался выдать ордер на обыск Вилля, мотивируя это тем, что нет абсолютно никаких доказательств, что Нора Келли находится именно там. А теперь, капитан, потрудитесь объяснить, как вы здесь оказались? Насколько мне известно, Инвудский парк не входит в сферу ваших полномочий.

Хейворд не ответила. Она смотрела на что-то за его плечом.

Числетт обернулся. С востока двигалась еще одна группа демонстрантов. Они не несли никаких плакатов, но очень быстро и деловито шагали к бейсбольной площадке, плотно сомкнув ряды. Это была довольно пестрая компания, выглядевшая намного решительнее, чем те, что собрались здесь раньше.

— Позвольте бинокль, — обратился Числетт к Минерве.

Направив бинокль на подходившую группу, Числетт увидел, что ее возглавляет толстый парень, который верховодил здесь в прошлый раз. Глядя на его волевое лицо и мрачную решимость его соратников, заместитель комиссара почувствовал легкое беспокойство.

Однако оно быстро прошло. Какое значение имеет лишняя сотня людей? У полиции достаточно сил, чтобы справиться с четырьмя сотнями демонстрантов. Его план сдерживания является образцом экономной маневренности.

Числетт отдал бинокль Минерве.

— Передайте по рации, — скомандовал он, не обращая внимания на Хейворд. — Мы приступаем к окончательному развертыванию сил. Пусть передовые позиции придут в боевую готовность.

— Есть, сэр, — ответил Минерва, доставая рацию.

63

Д’Агоста похолодел. Пендергаст что-то пробормотал и, пряча лицо под капюшоном, двинулся навстречу незнакомцу, шаркая ногами и пошатываясь, как немощный старик.

— Что вы здесь делаете? — повторил свой вопрос мужчина с каким-то экзотическим акцентом.

— Va t’en, sale bte,[41] — скрипучим голосом ответил Пендергаст.

Мужчина сделал шаг назад.

— Но вы… вы не должны здесь находиться.

Подойдя к нему вплотную, Пендергаст сделал д’Агосте знак глазами.

— Я старый человек… — захрипел он, поднимая трясущуюся руку. — Ты мне не поможешь…

Мужчина наклонился, чтобы лучше слышать, и в этот момент д’Агоста ударил его рукояткой пистолета в висок. Тот сразу обмяк и стал сползать на пол.

— Отличный удар, — заметил Пендергаст, проворно подхватывая падающее тело.

В соседнем помещении послышались голоса. Похоже, в церкви собрались далеко не все. Из кладовой не было второго выхода, это был тупик, где их неминуемо застигнут с бесчувственным телом.

— В лифт его, — прошептал Пендергаст.

Они втащили мужчину в лифт и, захлопнув дверь, опустили его в подвал. Почти сразу же у входа в кладовую появились трое мужчин.

— Морведре, что ты здесь делаешь? — спросил один из них. — Идем с нами. И ты тоже.

Они пошли дальше. Д’Агоста с Пендергастом последовали за ними, стараясь ступать так же медленно и бесшумно. Д’Агоста занервничал. Рано или поздно их обман раскроется. Надо скорее бежать отсюда и начинать обыскивать подвал. Время не ждет.

Мужчины свернули в длинный узкий коридор, прошли через несколько двойных дверей и вошли в церковь. Там пахло свечным воском и благовониями. Толпа сектантов невнятно причитала, волнуясь как море в такт каденциям верховного жреца Шарьера, стоявшего впереди. Два ряда свечей освещали четырех мужчин, которые что-то делали с большим плоским камнем в полу. За ними, в мутной мгле, стояли сектанты в капюшонах, из-под которых, словно жемчужины, сверкали белки глаз. В стороне царственно воздвигнулся во весь свой огромный рост Боссон, с непроницаемым лицом наблюдавший за церемонией.

Четверо мужчин продели веревки в железные кольца по углам каменной плиты, завязали их узлом и, положив на каменный пол, встали рядом. В церкви воцарилась тишина. Вперед вышел верховный жрец. В одной руке он держал маленький подсвечник, в другой — трещотку. Облаченная в грубый коричневый балахон фигура медленно двигалась на цыпочках, переставляя босые ноги по одной линии, пока не оказалась в центре плиты.

Там жрец начал греметь трещоткой, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Воск со свечи стекал ему на руку и капал на камень. Опустив руку в карман балахона, он вытащил оттуда небольшой пучок перьев и бросил его на пол. Потом последовал еще один взмах трещоткой и медленный поворот. После этого Шарьер высоко поднял босую ногу и звонко топнул по плите.

Снизу донесся слабый звук, похожий на тяжелый вздох.

В церкви установилась гробовая тишина.

Жрец чуть громче загремел трещоткой и прокрутился еще один раз. Потом снова топнул ногой по камню.

Внизу раздался скорбный стон:

— А-а-а-а-а-в-в-в-у-у-у-у-у-у…

У д’Агосты заколотилось сердце. Он выразительно посмотрел на Пендергаста, но спецагент, скрытый од клобуком, был поглощен созерцанием обряда.

Теперь жрец начал неторопливо танцевать по кругу, обводя серой ступней пучок перьев, лежавший на полу. Время от времени он громко топал ногой, и в ответ из подземелья раздавался стон. Постепенно пляска убыстрялась, топот учащался, а ответные стоны становились все громче и продолжительнее. Существо, сидевшее внизу, было явно обеспокоено стуком, раздававшимся сверху. Эти звуки показались д’Агосте до боли знакомыми.

— А-а-а-а-а-и-и-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, — жалобно причитало существо, вторя танцевальным па жреца. — А-а-а-и-и-у-у-у-у-у… а-а-а-и-и-у-у-у-у…

Вопли становились все энергичнее и короче, совершенно не подчиняясь ритму танца. Когда они стали достаточно громкими, собравшаяся толпа начала им вторить. Сначала это было лишь тихое бормотание, но постепенно оно переросло в громкие отчетливые крики:

— Envoie! Envoie! Envoie![42]

Пляска все убыстрялась. Теперь ноги жреца мелькали без остановки, а топот стал частым, как барабанная дробь.

— А-и-и-у-у-у-у-у-у! — ревело существо из-под пола.

— Envoie! — отвечали ему прихожане.

Внезапно Шарьер замолчал. Голоса в церкви тоже затихли. Но внизу кто-то продолжал тяжело дышать, стонать и шаркать ногами.

Д’Агоста, затаив дыхание, не отрывал глаза от камня.

— Envoie! — выкрикнул жрец, сходя с плиты. — Envoie!

Четверо мужчин, стоявших по углам плиты, подняли веревки и, перекинув их через плечо, стали тянуть. Плита дрогнула, накренилась и со скрежетом оторвалась от пола.

— Envoie! — снова завопил жрец, поднимая вверх раскрытые ладони.

Мужчины оттащили плиту в сторону и бросили веревки. Под ней открылась темная дыра в полу. Сектанты сгрудились вокруг в молчаливом ожидании. Боссон, не двигаясь с места, не сводил с них внимательного взгляда. Из дыры повеяло запахом склепа.

Теперь оттуда доносилась целая гамма звуков: кто-то суетливо шаркал ногами, скребся и нетерпеливо причмокивал.

А потом из темного провала появилась рука и вцепилась в край каменной плиты. Бледная костистая рука с похожими на веревки сухожилиями. За ней появилась и вторая, после чего показалась голова — влажные спутанные волосы и ничего не выражающее одноглазое лицо. Второй глаз был скрыт под запекшейся кровью и гноем. Подтянувшись на руках, существо с трудом вылезло из ямы и повалилось на пол церкви, царапая ногтями пол. Толпа восхищенно застыла, послышалось несколько одобрительных возгласов.

Д’Агоста в ужасе наблюдал за происходящим. Перед ним был человек или по крайней мере бывший человек, который неделю назад напал на него около Вилля. В этом он был абсолютно уверен. Но это был не Феринг и уж никак не Смитбек. Живой? Или его воскресили из мертвых? У д’Агосты мурашки бегали по телу, когда он смотрел на это жуткое существо. Одутловатое, изможденное лицо, тело, разрисованное кругами, завитушками и крестами, которые проглядывали из-под грязных лохмотьев, служивших ему одеждой. Но, приглядевшись, д’Агоста заметил, что это не просто лохмотья, а остатки старинного одеяния из шелка или атласа, истлевшие от времени и заскорузлые от крови и грязи.

Сектанты с благоговением взирали на существо, которое неуверенно топталось на месте, поглядывая на верховного жреца, словно в ожидании приказа. Изо рта у него текла слюна, хриплое дыхание было похоже на звук, с которым воздух вырывается из мокрого пакета, когда его резко сожмут. Единственный зрячий глаз казался безжизненным.

Из складок своего балахона Шарьер извлек небольшую латунную чашу. Окунув нее пальцы, он окропил голову и плечи покачивающегося существа чем-то похожим на масло. Потом, к безмерному удивлению д’Агосты, жрец опустился на колени и низко ему поклонился. Все остальные сделали то же самое. Пендергаст дернул лейтенанта за балахон, чтобы тот последовал их примеру. Д’Агоста встал на колени, вытянув руки в сторону зомби, как это сделали все присутствующие.

— Мы кланяемся нашему защитнику! — провозгласил жрец. — Он наш меч, наша скала, все мы приветствуем его!

Сектанты с готовностью подхватили.

Дальше Шарьер заговорил на каком-то незнакомом языке, и то же сделала его паства.

Д’Агоста посмотрел вокруг. Боссон куда-то исчез.

— Как боги укрепляют нас с небес, так и мы укрепим тебя сейчас! — провозгласил жрец, снова переходя на английский.

Как бы в ответ послышалось тоненькое ржание. Обернувшись, д’Агоста увидел маленького гнедого жеребенка не старше недели, которого подводили к деревянному столбу. Он звонко стучал копытцами, пытаясь удержаться на длинных шатких ножках, и жалобно ржал, поводя большими испуганными глазами. Мужчина привязал его к столбу и отошел в сторону.

Жрец поднялся с колен. Раскачиваясь и пританцовывая, он поднял блестящий нож, похожий на те, что полицейские изъяли во время обыска.

«О Господи, нет», — подумал д’Агоста.

Все стояли, повернувшись лицом к жрецу. Церемония приближалась к кульминации. Шарьер начал исступленную пляску, продвигаясь все ближе к жеребенку. Толпа раскачивалась в такт его движениям, сверкающий нож поднимался все выше. Жеребенок испуганно бил копытцами, жалобно ржал и мотал головой, пытаясь освободиться.

Жрец подошел к нему вплотную.

Д’Агоста отвернулся. Жеребенок пронзительно заржал, толпа ахнула — а потом послышался предсмертный вопль.

Сектанты затянули очередное песнопение, и д’Агоста повернулся обратно. Жрец поднял на руки умирающего жеребенка, судорожно дергавшего ногами. Толпа расступилась, и он пошел по нефу, возвращаясь к тому месту, где стояло человекообразное существо. С громким криком жрец бросил жеребенка к его ногам. Сектанты повалились на колени, и д’Агоста с Пендергастом поспешили последовать их примеру.

Взревев, зомби бросился на мертвое тело и вцепился в него зубами. Разорвав жеребенку брюхо, он вырвал из него внутренности и с довольным урчанием стал запихивать себе в рот.

Толпа начала скандировать:

— Накормим защитника! Envoie! Envoie!

Д’Агоста в ужасе смотрел на чудовище. Все его существо потряс какой-то первобытный страх. Он взглянул на Пендергаста. Тот метнул быстрый взгляд на приоткрытую боковую дверь, которая вела в темный пустой коридор. Д’Агоста сразу все понял. Это путь к их спасению.

— Envoie! Envoie!