Бесспорное правосудие Джеймс Филлис

Глава восемнадцатая

В три часа Дэлглиш был на заседании рабочей группы Скотланд-Ярда, где обсуждались последствия закона о секретной службе безопасности, в шесть вместе с Кейт встречался с юристом Венис Олдридж на Пелхем-плейс, после чего должен был ехать в Пимлико на встречу с Марком Ролстоуном.

Кейт договорилась с юристом Николсом Фарн-хемом о встрече по телефону. По низкому голосу с несколько авторитарными нотками, свойственными среднему возрасту, она составила представление о юристе как о постоянном семейном стряпчем, осторожном, консервативном и подозрительно взирающем на любые действия полиции в доме клиента. Но Николс Фарнхем, подъехавший следом за ними и, пока Кейт звонила, перепрыгнувший сразу через несколько ступенек, оказался удивительно молодым, энергичным, живым человеком, не очень огорчившимся потерей клиента.

Дверь открыла миссис Бакли, она сказала, что мисс Октавия сейчас в нижней квартире, но вскоре присоединится к ним. Они поднялись за экономкой по лестнице и оказались в гостиной.

После ухода миссис Бакли Дэлглиш обратился к Николсу Фарнхему:

– Если не возражаете, мы хотели бы ознакомиться с бумагами вашей клиентки. Вы нам очень поможете. Спасибо, что нашли для нас время.

– Я уже был здесь с утра. Хотел узнать, не может ли фирма сделать что-нибудь для дочери мисс Олдридж, и заверил ее, что выдадим ей деньги со счета. Этот вопрос одним из первых задают люди, по-терявшие близких: «Как мне получить деньги?» И это естественно. Со смертью заканчивается жизнь. Но она не отнимает у других потребности в еде, необходимости оплачивать счета, платить жалованье прислуге.

– Как вы находите ее состояние? – спросил Дэлглиш.

Фарнхем колебался:

– Октавии? Думаю, ответ достаточно обычный – справляется.

– Больше шок, чем горе?

– Не думаю, что вы справедливы. Откуда знать, что чувствуют в такое время люди? Ее матери нет на свете всего несколько часов. Рядом с ней жених, но это не помогает. Большинство вопросов задавал он. Хотел знать условия завещания. Полагаю, вопрос естественный, но меня это покоробило.

– Мисс Олдридж консультировалась с вами по поводу помолвки дочери?

– Нет. И времени особенно не было, не так ли? Да и о чем тут говорить? Ведь она совершеннолетняя. Никто ничего не может сделать. Утром, оставшись с ней ненадолго наедине, я шепнул, что опрометчиво принимать важные решения относительно будущего, находясь в состоянии шока или горя, но мой намек остался без внимания. Впрочем, я не могу считаться старым другом семьи. Фирма занимается делами мисс Олдридж двенадцать лет, но в основном это был бракоразводный процесс и покупка собственности. Мисс Олдридж купила этот дом сразу после развода.

– А завещание? Его составляли вы?

– Да. Не то, какое она писала до развода, а то, что было после, вот его мы помогли составить. В ее столе должна лежать копия. Если ее там нет, я и так могу назвать основные пункты. Все достаточно просто. Несколько пожертвований в благотворительные фонды. Пять тысяч фунтов – экономке Роуз Бакли при условии, что к моменту смерти она будет продолжать служить в доме. Обе принадлежащие мисс Олдридж картины – одна находится в «Чемберс», другая – кисти Ванессы Белл – здесь в доме – передать Дрисдейлу Лоду. Все остальное переходит дочери Октавии по достижении совершеннолетия.

– Как мне известно, Октавия совершеннолетняя, – сказал Дэлглиш.

– Первого октября исполнилось восемнадцать. Да, я забыл: восемь тысяч фунтов отходят к ее бывшему мужу Люку Камминзу. Учитывая, что состояние покойной, помимо этого дома, составляет три четверти миллиона, он может счесть сумму ничтожно малой.

– Он поддерживал отношения с ней или дочерью? – спросил Дэлглиш.

– Насколько мне известно, нет. Но, повторяю, я не близкий друг дома. Мне кажется, его решительно изгнали. А может, он сам принял такое решение. В этой восьмитысячной подачке есть что-то унизительное, а мисс Олдридж никогда не казалась мне мелочной или злой женщиной. Впрочем, я толком ее не знал. Вот адвокат она была превосходный.

– Это все в один голос говорят. Просится как эпитафия.

– Тут нечему удивляться, – сказал Фарнхем. – Возможно, она сама выбрала бы такую эпитафию. Для нее работа была главным. Взгляните хотя бы на этот дом. Не скажешь, что в нем живут. Я хочу сказать, что эти безликие комнаты ничего не говорят о хозяйке. Ее настоящая жизнь проходила не здесь, а в коллегии и в судах.

Дэлглиш придвинул к столу второй стул и вместе с Кейт приступил к методичному осмотру ящиков и прочих местечек. Фарнхем, похоже, был рад, что они занялись своим делом, а сам расхаживал по комнате и осматривал мебель с видом оценщика, прикидывавшего, сколько она может стоить.

– Дрисдейл будет рад получить Ванессу Белл. Временами ее рисунок неряшлив, но это одна из ее лучших картин. Странно, что мисс Олдридж предпочитала художников из группы Блумсберри. Казалось, ее должно привлекать что-то более современное.

Дэлглишу пришла в голову мысль. На картине была изображена привлекательная темноволосая женщина, стоящая у раскрытого окна кухни и глядящая вдаль на равнину. Был виден также буфет, полный разных кувшинов и кувшинчиков, и стоящая на подоконнике ваза с васильками. «Интересно, – подумал Дэлглиш, – знал ли Дрисдейл Лод о завещанной картине, и почему вообще она была ему уготована».

Фарнхем перестал циркулировать по комнате и сказал:

– Незавидная у вас работенка – рыться в остатках чужой жизни, хотя вы, наверное, привыкли к этому.

– Не совсем, – ответил Дэлглиш.

Они с Кейт почти все закончили. Если бы Венис Олдридж знала время своей смерти, она и тогда не смогла бы оставить дела в лучшем порядке. В запертом ящике находились данные о всех ее счетах, завещание и отчеты о денежных вложениях. Счета она оплачивала сразу, квитанции хранила шесть месяцев, затем, очевидно, уничтожала. В папке с надписью «Страховки» лежали страховые полисы на дом, обстановку, машину.

– Не думаю, что есть необходимость что-то уносить с собой, да и делать здесь больше нечего, – сказал Дэлглиш. – Но перед уходом я хотел бы повидаться с мисс Камминз и миссис Бакли.

– В таком случае я больше не нужен и могу отправиться по своим делам, – отозвался Фарнхем. – Если что-то понадобится, звоните. По дороге переброшусь словом с Октавией. Я уже сообщил ей содержание завещания, но у нее могут возникнуть вопросы или потребуется помощь и поддержка на дознании и при организации похорон. Кстати, когда коронерское расследование?

– Через четыре дня.

– От нас будет представитель, хотя, наверное, это пустая трата времени. Не сомневаюсь, вы попросите отсрочку. До свидания и удачи вам!

Фарнхем пожал руки Дэлглишу и Кейт, и они почти сразу услышали, как он прыжками помчался вниз по лестнице, а потом переговаривался внизу с миссис Бакли. Разговор с Октавией, видимо, был очень короткий, потому что не прошло и пяти минут, как послышались шаги, и девушка вошла в комнату. Октавия была бледна, но выглядела спокойной. Она села на краешек кушетки, как ребенок, которого научили, как вести себя при чужих.

– Благодарю вас за сотрудничество, мисс Камминз. Ознакомление с бумагами вашей матери было крайне полезно, но мне жаль, что пришлось так скоро после ее смерти тревожить вас. Еще один вопрос, если вы в силах отвечать.

– Я в порядке, – угрюмо ответила девушка.

– Это касается ссоры между вашей матерью и мистером Марком Ролстоуном. Вы помните, о чем шла речь?

– Нет. Я не расслышала слов – только саму перепалку. Мне не хочется об этом думать и вспоминать. А также отвечать на дальнейшие вопросы.

– Понимаю. Тяжелое время для вас, мы очень сожалеем. Если что-нибудь вспомните, дайте нам знать. А мистер Эш здесь? Мы ожидали, что он будет рядом с вами.

– Его нет. Эш недолюбливает полицию. А что вы хотите? Его обвинили в убийстве тети. И зачем ему с вами говорить? У него алиби. Я это подтвердила.

– Если он мне понадобится, я с ним увижусь, – твердо сказал Дэлглиш. – А сейчас перед уходом нам хотелось бы встретиться с миссис Бакли. Не сочтите за труд сообщить ей об этом.

– Попробуйте найти ее в гостиной. В глубине верхнего этажа. Однако не советую доверять ее словам.

Начавший было подниматься Дэлглиш снова сел и спокойным, но не лишенным интереса голоса спросил:

– Не доверять? Но почему, мисс Камминз?

Октавия покраснела:

– Ну, она старая.

– И потому не способна логически мыслить – вы это хотите сказать?

– Я только сказала, что она старая – вот и все.

Кейт с удовлетворением наблюдала замешательство девушки, но тут же приказала себе подавить неприязнь к ней: антипатия может так же повредить следствию, как и излишнее пристрастие. В конце концов, прошло всего несколько часов после смерти матери. Какими бы ни были их отношения, девушка все еще находилась в шоке.

– Я только сказала – вот и все, – угрюмо повторила Октавия свои последние слова.

– Только сказала? – Голос Дэлглиша был мягче его слов. – Позвольте дать вам совет, мисс Камминз? Когда говорите с полицейским, особенно по поводу убийства, старайтесь, чтобы ваши слова несли определенный смысл. Мы находимся здесь, чтобы узнать, как умерла ваша мать. Уверен, вы хотите того же. Не беспокойтесь, дорогу наверх мы найдем сами.

По лестнице они поднимались молча, Дэлглиш шел следом за Кейт. С первых дней работы в отделе она обратила внимание, что шеф всегда пропускает ее вперед, если нет опасности или возможной неприятности. Она видела в этом врожденную деликатность, но чувствовала, что ей было бы проще, будь на его месте обычный крутой полицейский, который при случае и отпихнуть может. Поднимаясь по ступеням и с неловкостью ощущая за спиной шефа, Кейт в очередной раз подумала о неопределенности их отношений. Он ей нравился – более сильное слово Кейт никогда бы не позволила себе употребить, – она восхищалась им и уважала его. И еще страстно жаждала его одобрения, хотя иногда презирала себя за это. Однако она не понимала его и потому никогда не чувствовала себя с ним легко.

Лестницу застилал ковер, но миссис Бакли, должно быть, услышала шаги. Она уже ждала их наверху и провела в гостиную, словно они были приглашенные гости. Сейчас она выглядела спокойнее, чем при прошлой встрече, – возможно, оправилась от первоначального шока или чувствовала себя увереннее без Октавии и на своей территории.

– Боюсь, здесь тесновато, – оправдывалась она, – но у меня есть три стула. Может, инспектор Мискин согласится сесть на этот – пониже. В свое время моя мать кормила на нем детей. Когда я стала работать у мисс Олдридж, она отвела мне квартиру внизу, но предупредила, что позже, возможно, придется переехать – в том случае, если ее дочери после окончания школы потребуется жилье. Это, конечно, правильно. Могу я предложить вам кофе? Мисс Олдридж устроила для меня мини-кухню там, где раньше был буфет. Я готовлю здесь горячие напитки и даже подогреваю еду в микроволновке. Не приходится спускаться на кухню. Если к мисс Олдридж приходят – приходили гости, я подавала ужин, а потом поднималась к себе и ела здесь. Если же был большой прием, она обычно заказывала еду и официантов из фирмы. Я не была здесь очень загружена – покупала продукты, готовила ужин и поддерживала чистоту в доме. Дважды в неделю приходила женщина и делала всю грязную работу.

– Как вы устроились на работу к мисс Олдридж? – спросил Дэлглиш.

– Извините, я сначала перемелю кофейные зерна. От этого шума ничего не слышу. Вот сейчас лучше. Божественный запах, правда? На чем мы с мужем никогда не экономили, так это на кофе.

Рассказывая, она возилась с кофейником и ситечком. История была довольно простая, а в тех местах, где миссис Бакли проявляла сдержанность, для Дэлглиша и Кейт ничего не стоило додумать недостающие детали. Она была вдовой приходского священника, покинувшего этот мир восемь лет назад. Они с мужем получили в наследство от бабушки миссис Бакли дом в Кембридже, но после смерти супруга вдова продала его, выручив достаточную сумму, чтобы поставить на ноги сына. Сама она поселилась в коттедже в сельской местности Хартфордшира, откуда она родом. Сын, ее единственный ребенок, купил дом, через два года выгодно его продал и переехал в Канаду без всякого намерения когда-нибудь вернуться на родину. Покупка сельского коттеджа оказалась ошибкой. Она была там одинока, а возглавляемая молодым викарием местная церковь, с которой она связывала свои надежды, оказалась чужда ей по духу.

– Я понимаю, что церковь должна привлекать молодежь, а тут еще на краю поселка вырос новый жилой массив, и викарий постарался, чтобы свежие люди влились в церковную жизнь. У нас стала звучать поп-музыка, хоровое пение, в каждый день рождения кого-нибудь из прихожан все мы дружно пели: «С днем рожденья тебя!» Литургия теперь больше походила на концерт, чем на церковную службу, и я поняла, что моя помощь приходу не нужна. Тогда я подумала, что в Лондоне, возможно, скорее реализую себя. Можно было сдать коттедж, что принесло бы немного денег. В журнале «Леди» я прочла объявление о свободной вакансии, и мисс Олдридж пригласила меня на собеседование. Она дала согласие на перевоз в дом кое-что из моей обстановки и личных вещей, это создает для меня иллюзию родного дома.

Кейт подумала, что комната, несмотря на некоторую перегруженность деталями, действительно создает ощущение домашнего уюта. Солидный стол, за ко-торым муж миссис Бакли, должно быть, писал свои проповеди, горка с расписным китайским фарфором, небольшой полированный столик, заставленный семейными фотографиями в серебряных рамках, застекленный книжный шкаф с книгами в кожаных переплетах, на стенах – невыразительные акварели, чье происхождение даже для хозяйки оставалось загадкой, – во всем этом чувствовались преемственность и защищенность, воспоминание о жизни, в которой была любовь. Стоявшую у стены кушетку застилало лоскутное одеяло, шелк на котором выцвел, над кушеткой висели полочка и светильник.

Глядя на серьезное лицо Дэлглиша, на длинные пальцы, обхватившие чашку, Кейт подумала: он чувствует себя здесь как дома. Таких женщин он знал с детства. Они понимали друг друга.

– Вам было хорошо здесь? – спросил он.

– Скорее, удобно. Я надеялась посещать вечерние курсы, но пожилой женщине опасно поздно одной ходить по улице. Муж начинал свое служение в Лондоне, и я вообразить не могла, как все изменилось за прошедшие годы. Но иногда я хожу на дневные спектакли, а еще посещаю галереи и музеи. Недалеко отсюда церковь Св. Иосифа Обручника, там очень добрый священник отец Михаил.

– А мисс Олдридж? Она вам нравилась?

– Я ее уважала. Иногда она могла быть сердитой, немного недовольной; если отдавала распоряжения, не любила повторять два раза. Сама очень работоспособная, она ждала того же от остальных. И вместе с тем была очень справедливая, очень внимательная к нуждам других. Держалась несколько отчужденно, но ведь она искала экономку, а не компаньонку.

– А этот звонок к ней вчера вечером. Простите, но вы точно запомнили время? – спросил Дэлглиш.

– Совершенно точно. Это было в семь сорок пять. Я как раз взглянула на часы.

– Вы могли бы рассказать подробнее – зачем звонили, что именно сказали?

Миссис Бакли немного помолчала, а потом с достоинством заговорила:

– Октавия сказала чистую правду. Я пожаловалась на нее. Мисс Олдридж не любила, когда ей звонили в «Чемберс», если не было чрезвычайной необходимости, и поэтому я колебалась: звонить или нет. Дело в том, что Октавия и этот молодой человек, ее жених, поднялись ко мне и потребовали, чтобы я приготовила им ужин. Она не вегетарианка, но тут заказала вегетарианскую еду. В доме было принято, что Октавия обслуживает себя сама. При других обстоятельствах я не отказалась бы помочь, но Октавия вела себя подчеркнуто высокомерно, и я подумала, что, уступив раз, могу навсегда взвалить на себя эту ношу. Поэтому я поднялась из кухни в кабинет мисс Олдридж, позвонила в коллегию и как можно короче объяснила суть проблемы. Мисс Олдридж ответила: «Хочет овощи – приготовь ей овощи. Дома я поговорю с ней и устраню это недоразумение. Приеду примерно через час. Я поужинаю, как обычно. А сейчас больше говорить не могу – у меня люди».

– Это все?

– Да, все. В голосе мисс Олдридж звучало нетерпение, но ей никогда не нравилось, когда звонят в коллегию, тем более если у нее сидит клиент. Я спустилась на кухню первого этажа и приготовила молодым людям большой луковый пирог. Этот рецепт от Делии Смит, мисс Олдридж тоже его любит. Вначале надо замесить тесто и подержать его полчаса в холодильнике, пока готовишь начинку – так что блюдо не из быстрых. Потом они захотели блинчики с абрикосовым джемом, и я подала их горячими после того, как они расправились с пирогом.

– Значит, нет никаких сомнений, что молодые люди находились в доме все время от вашего звонка до десяти тридцати, когда вы пошли спать? – спросила Кейт.

– Никаких сомнений. Я все время входила и выходила из гостиной, подавала еду и уносила грязную посуду. Оба весь вечер были на моих глазах. Особой радости мне это не доставляло. Похоже, Октавия стремилась показать себя перед женихом в полной красе. Покинув их, я больше не спускалась вниз, а сразу поднялась наверх. Если мисс Олдридж захочет поговорить, подумала я, она зайдет ко мне. До начала двенадцатого я сидела в халате, дожидаясь ее, а потом легла спать. Утром я вошла в комнату мисс Олдридж с чаем и увидела, что постель не разобрана. И тогда я снова позвонила в «Чемберс».

– Нам нужно знать о мисс Олдридж как можно больше. Вы говорили об ужинах в этом доме. Часто приходили к ней друзья? – спросил Дэлглиш.

– Не часто. Она вела довольно уединенный образ жизни. Раз в месяц-полтора ее навещал мистер Лод. Им нравилось вместе посещать выставки или ходить в театр. Перед уходом я готовила им легкий ужин, вечером он привозил мисс Олдридж домой, а если и задерживался, то только на бокал вина. Иногда они обедали в ресторане.

– А был еще кто-то, кто задерживался не только, чтобы выпить вина?

Экономка покраснела – чувствовалось, ей неловко говорить. Потом она все же произнесла:

– Мисс Олдридж нет в живых. Даже обсуждать ее нехорошо, а уж сплетничать и подавно. Нужно защищать покой мертвых.

– При расследовании убийства, защищая покой мертвых, мы часто подвергаем опасности живых, – мягко произнес Дэлглиш. – Я не собираюсь ее осуждать, у меня нет на это права. Но мне нужно как можно больше знать о ней. Нужны факты.

Последовало короткое молчание. Потом миссис Бакли заговорила:

– Был еще один гость. Он приходил не часто, но время от времени оставался на ночь. Это мистер Ролстоун. Мистер Марк Ролстоун. Член парламента.

Дэлглиш спросил, когда миссис Бакли видела его последний раз.

– Два или три месяца назад, может, и больше. Время летит быстро. Точно не помню. Но он, конечно, мог прийти и недавно – когда я уже была у себя. Уходил он всегда рано утром.

– Что вы теперь будете делать, миссис Бакли? – спросил Дэлглиш перед уходом. – Останетесь здесь?

– Мистер Фарнхем, этот любезный юрист, посоветовал мне не торопиться. Его фирма и банк мисс Олдридж являются душеприказчиками, так что, думаю, какое-то время будут платить мне жалованье. Не уверена, что Октавия захочет, чтобы я продолжала работать. Более того, не сомневаюсь в обратном. Но кто-то должен сейчас находиться с ней рядом, и лучше это буду я, а не чужой человек. С отцом она говорила, однако видеть его не хочет. Нельзя ее бросить, даже если я вызываю у нее раздражение. Но все сейчас так ужасно, что у меня мысли путаются.

– Конечно, для вас все случившееся – страшный шок, – сказал Дэлглиш. – Вы нам очень помогли, миссис Бакли. Если еще что-нибудь вспомните, свяжитесь с нами, пожалуйста. Вот номер телефона. Если станут докучать репортеры, дайте знать, и я постараюсь вас оградить от них. Боюсь, когда пресса узнает об убийстве, вас обложат со всех сторон.

Миссис Бакли некоторое время сидела в молчании, а потом сказала:

– Надеюсь, вы не сочтете меня навязчивой. И не подумаете, что я задаю этот вопрос из простого любопытства. Скажите, как умерла мисс Олдридж? Дело не в деталях. Быстро ли она умерла? Не мучилась?

– Умерла быстро. И не мучилась, – мягко ответил Дэлглиш.

– А крови было немного? Я знаю, что это глупо, но у меня постоянно перед глазами кровь.

– Крови вообще не было, – сказал Дэлглиш.

Миссис Бакли тихо поблагодарила, проводила их до самых дверей и стояла на верхней ступеньке, глядя, как полицейские садятся в машину. А когда они отъезжали, трогательно помахала вслед, словно провожала друга.

Глава девятнадцатая

После часу дня полицейские сказали Валерии Колдуэл, что допрос на сегодня закончен, и мистер Лэнгтон посоветовал ей идти домой. Включили автоответчик с сообщением, что коллегия закрыта на день. Валерия была рада покинуть место, где все давно знакомое и удобное казалось теперь чужим, изменившимся и таящим угрозу. Даже люди, с которыми она работала, которых любила и думала, что они тоже любят ее, вдруг превратились в подозрительных незнакомцев. Она подумала, что и у них могут быть такие же мысли.

Уходить так рано – тоже проблема. Ее мать страдала агорафобией, которая после ареста Кенни осложнилась депрессией, и она, конечно, встревожится, если дочь заявится днем без веских объяснений. Впрочем, она разволнуется еще больше, если назвать истинную причину. Лучше позвонить заранее. К счастью, к телефону подошла бабушка. Валерия не знала, как бабушка примет такие новости, но она хотя бы выслушает ее спокойно. И потом осторожно передаст их матери до того, как Валерия придет домой.

– Скажи маме, что я скоро буду дома, – сказала она. – Кто-то вчера поздно вечером вломился в «Чемберс» и убил мисс Олдридж. Заколол до смерти. Да, я в порядке. Со всеми остальными тоже все нормально, но на сегодняшний день коллегия закрыта.

После короткого молчания, во время которого известие переваривалось, бабушка спросила:

– Так ее убили? Не скажу, что я удивлена. Вечно она якшалась с преступниками, оправдывала их. Думаю, тот, кого ей не удалось оправдать, вышел из тюрьмы и прикончил ее. Твоей матери эта история не понравится. Она станет настаивать на твоем увольнении. Можно подобрать что-то поближе к дому.

– Ну, бабушка, постарайся, чтобы она не заводилась на этот счет. Скажи, что со мной все хорошо, и я рано вернусь.

Валерия, как обычно, принесла с собой сандвичи, но есть за своим столом не хотелось. Даже сам вид еды в этом месте казался кощунственным. Поэтому она прошла по Мидл-Темпл-лейн, повернула на запад, в сторону парка Эмбанкмент, и там села на скамейку у реки. Она не была голодна, чего нельзя было сказать о воробьях. Они жадно клевали хлеб, иногда между ними вспыхивали ссоры, и тогда случайные крошки отлетали к птицам помельче, не таким напористым, которые всегда оказывались потесненными энергичными собратьями. Валерия следила за воробьями, но мысли ее были далеко.

Она слишком много рассказала полицейским, теперь это было ясно. С ней говорили молодой симпатичный детектив и женщина-полицейский, и она подумала, что они ей сочувствуют. Но те, конечно же, притворялись. Постарались войти к ней в доверие и преуспели в этом. А для нее было облегчением поговорить с кем-то не из коллегии, о том, что случилось с Кенни. И она поведала им все свои несчастья.

Брата арестовали за продажу наркотиков. Но он не распространял наркотики, тем более не принадлежал к наркобаронам, не был одним из тех людей, о которых пишут в газетах. У него тогда не было работы, он снимал жилье с друзьями в Северном Лондоне, и на вечеринках они покуривали травку. Кенни говорил – все так делают. Покупал наркотик Кенни – чтобы хватило на весь вечер. А остальные отдавали ему деньги – каждый за себя. Так было заведено: ведь это был самый дешевый способ купить травку. Но брата поймали с поличным, и Валерия в отчаянии попросила мисс Олдридж помочь. Возможно, она обратилась не вовремя. Теперь она понимала, что это был глупый, неправильный поступок. Щеки ее разом вспыхнули, когда она вспомнила ответ мисс Олдридж, холодный голос, презрительный взгляд.

– Я не намерена вызвать ажиотаж в мировом суде, неожиданно объявившись там в обществе младших по званию коллег, чтобы вызволить твоего глупого брата. Найди ему хорошего адвоката.

И Кенни признали виновным и приговорили к шести месяцам тюрьмы.

Женщина, инспектор Мискин, удивилась:

– Необычно при первом правонарушении. Наверное, его уже задерживали раньше?

Да, призналась Валерия, с ним такое уже случалось. Но только раз, и по такому же поводу. Но какой смысл отправлять его в тюрьму. Там он только ожесточится. Если бы его защищала мисс Олдридж, брата бы оправдали. Она вытаскивала людей гораздо более виновных, чем Кенни, – убийц, насильников, мошенников в особо крупных размерах. Тем все сходило с рук. А Кенни никому не принес вреда, никого не обманул. Мягкий и добрый по природе, он даже насекомое не мог раздавить. И вот теперь он в тюрьме, и мать из-за агорафобии не может его навещать и от бабушки скрывает его арест, потому что та всегда ругала мать, которая, по ее словам, не умеет воспитывать детей.

Оба детектива не спорили с ней, слушали рассказ сочувственно. И она зачем-то стала рассказывать молодым людям и другие вещи, которые не имели к ней отношения, и знать их детективам было не обязательно. Валерия поведала ходящие в коллегии слухи об уходе мистера Лэнгтона и его возможном преемнике, а также о том, что мисс Олдридж была заинтересована в этом месте и в случае избрания собиралась многое в коллегии изменить.

– Как вы это узнали? – спросила инспектор Мискин.

А как было не узнать! «Чемберс» – рассадник сплетен. Люди говорили прямо при ней. Слухи витали в самом воздухе, распространяясь чуть ли не мистическим образом. Она рассказала им о своей дружбе с семейством Нотон. Эту работу она получила благодаря Гарри Нотону, старшему клерку. Их семьи жили поблизости, и Валерия посещала одну с ними церковь. Когда в «Чемберс» открылась вакансия, она как раз искала работу, и мистер Нотон порекомендовал ее. Поначалу ее взяли на должность младшей машинистки, но после ухода на пенсию мисс Джастин, проработавшей в коллегии тридцать лет, Валерии предложили ее место, а работу младшей машинистки предложили временной сотруднице. Последняя никуда не годилась, и вот уже две недели Валерия работала за двоих. У нее еще не закончился испытательный срок, но она надеялась, что на очередном собрании ее утвердят в должности секретаря.

– Как вы думаете, если бы во главе «Чемберс» оказалась мисс Олдридж, назначила бы она вас секретарем? – задала вопрос инспектор Мискин.

– О нет. Не думаю. Особенно после всего случившегося. Мне кажется, она и Гарри хотела бы заменить современным менеджером, и тогда тот сам занялся бы подбором штата сотрудников.

Поразительно, как много она наболтала, однако были две вещи, о которых она не сказала ни слова.

Под конец Валерия, стараясь соблюсти достоинство и не расплакаться, сказала:

– Когда она не захотела помочь Кенни, я почувствовала к ней ненависть. Может быть, еще и потому, что она отнеслась к моему горю с презрением – ко мне с презрением. А теперь я чувствую себя ужасно – ведь я ненавидела ее, а она умерла. Но я ее не убивала. Я бы не смогла.

– У нас есть основание считать, что мисс Олдридж без пятнадцати восемь была жива, – сказала инспектор Мискин. – По вашим словам, в половине восьмого вы уже пришли домой. Если ваша мать и бабушка это подтвердят, значит, вы никак не могли ее убить. Не волнуйтесь.

Выходит, они ее не подозревали. Тогда почему так долго допрашивали? Зачем в таком случае ста-раться? Она подумала, что знает ответ, и густо покраснела.

Было непривычно возвращаться в середине дня домой. В метро поезд был почти пустой, а когда Валерия подъехала к Бакхерст-Хилл, на платформе напротив стоял только один человек, направлявшийся в Лондон. Улица тоже была тихая и мирная, почти как деревенская. Даже небольшой таунхаус 32 по Линни-лейн показался ей незнакомым и немного зловещим, каким дома выглядят по утрам. На окне гостиной нижнего этажа и еще на одном окне шторы были опущены. Валерия понимала, о чем это говорит. Мать наверху отдыхает – если только напряженное положение на кровати с уставленными в темноту глазами можно назвать отдыхом. Бабушка смотрит телевизор.

Валерия повернула ключ в замке – на пороге ее встретил громкий рев, сопровождавшийся выстрелами. Бабуля обожала детективы и спокойно относилась к сценам секса и насилия. Когда Валерия вошла в гос-тиную, она нажала на пульт. Наверное, это был видеофильм, иначе бабуля не прекратила бы просмотр.

Не проявив никакого интереса к приходу внучки, она пожаловалась:

– Не слышу и половины из того, что говорят. Бормочут что-то. Хуже американцев.

– Теперь так играют, бабуля. Естественно – как говорят в жизни.

– Крупно повезет, если хоть слово разберешь. Звук прибавлять бессмысленно – только хуже. И все время стараются снимать в ночных клубах, где темно, как в могиле. Нет, старые фильмы Хичкока были лучше. «В случае убийства набирайте «М»[21] – я бы и сейчас его посмотрела. Там каждое слово слышно. Тогда еще знали, что такое хорошая дикция. И почему операторы не могут крепко держать в руках камеру? Они что, пьяные?

– Это интеллектуальное кино, бабуль.

– Вот как? Для меня слишком интеллектуальное.

Телевизор для бабушки был развлечением, утешением и страстью. Ей почти ничего не нравилось, но от этого она смотрела его не меньше. Валерия иногда думала, что телевизор удобный объект для разрядки бабушкиной энергии. Она могла критиковать текст, поведение, внешний вид и дикцию актеров, политиков и экспертов, не боясь возражений. Иногда внучку удивляло, что к себе бабушка относится совсем не критично. Выкрашенные в совершенно немыслимый рыжий цвет волосы, обрамлявшие семидесятипятилетнее лицо, кожа которого преждевременно обвисла и покрылась глубокими морщинами, выглядели смехотворно, а узкая, выше колен юбка только подчеркивала костлявость ног в старческих пятнах. Но сила духа бабули всегда вызывала восхищение Валерии. Она знала, что они союзники, хотя не слышала от нее слов одобрения или любви. Вместе они справлялись с агорафобией и депрессией матери, хождением по магазинам, готовкой и работой по дому, оплатой счетов и прочими ежедневными делами обычных людей. Мать съедала поставленную перед ней еду, но не проявляла никакого интереса к тому, как она оказалась на тарелке.

А теперь еще эта история с Кенни. Когда брату дали срок, мать взяла с нее обещание, что бабушка ничего не узнает, и Валерия держала слово. Но это затрудняло походы в тюрьму. Ей удавалось посещать Кенни лишь дважды в неделю, и то каждый раз выдумывая разные предлоги вроде встречи со старой школьной подругой, которые казались неубедительными ей самой.

– Думаю, ты сейчас пойдешь на свидание, – сказала бабушка. – А как насчет магазина?

– Заскочу в супермаркет на обратном пути. В субботу они работают до десяти.

– Надеюсь, с этим тебе повезет больше, чем с предыдущим. Я знала, что он тебя бросит, как только поступит в университет. Так всегда бывает. Да и ты не проявила достаточно характера, чтобы его удержать. Нужно быть решительнее, дорогая. Мужчины это любят.

Бабуля в молодости была просто огонь и точно знала, что любят мужчины.

Как и следовало ожидать, бабушка отнеслась к известию об убийстве спокойно. Она редко проявляла интерес к неизвестным ей людям и давно решила, что Полет-Корт – это мир внучки, слишком далекий, чтобы в него вникать. Настоящее убийство, особенно незнакомого человека, блекло перед яркими, неистовыми образами, подстегивающими ее воображение и вносящими в жизнь возбуждение, которого она так жаждала. Она редко встречала Валерию вопросами о проведенном дне, о коллегах и разговорах, которые те вели. Но в данном случае равнодушие пришлось кстати, потому что вскоре на лестнице послышались неспешные шаги матери, и новость все равно нужно было сообщить.

Миссис Колдуэл провела плохой день. Занятая своими горестными мыслями, она слабо воспринимала то, что ей говорили. Смерть незнакомки не могла произвести сильного впечатления на человека, живущего в постоянном аду. Валерия знала, что произойдет – цикл был предсказуем. Врач увеличит дозировку лекарств, на какое-то время мать выйдет из депрессии, тут на нее обрушится реальность произошедшего, и тогда снова начнутся волнения, тревоги, возвращение к старой мысли – насколько хорошо было бы Валерии найти работу по соседству, не ездить далеко, рано приходить домой. Но до этого дело еще не дошло.

День медленно тащился к вечеру. В семь часов, когда бабушка и мать сидели перед телевизором, Валерия вылила из картонной коробки морковный суп и, завернув в фольгу блинчики с мясом, поставила все в духовку. И только, когда все поели, она вымыла посуду, а мать с бабушкой опять расположились в гостиной, она вдруг поняла, что ей надо делать. Нужно пойти к Нотонам. Гарри сейчас уже дома. Она должна посидеть с ним и Маргарет в их уютной кухне, где так часто бывала в детстве, забегая к ним по дороге из воскресной школы, – там ее угощали домашним лимонадом и шоколадным печеньем. Сейчас ей были нужны утешение и совет, которые она не могла получить дома.

Домашние не стали ее задерживать. Не отрывая глаз от экрана, бабушка только сказала: «Не приходи очень поздно». Мать даже не оглянулась.

Четверть мили она прошла пешком, никакого смысла ехать на машине – дорога хорошо освещена. Улица, на которой жили Нотоны, хоть и была вблизи Линни-лейн, очень от нее отличалась. Гарри все-таки многого добился. Все в «Чемберс» звали его Гарри, и Валерия тоже про себя так его называла, но в разговоре всегда обращалась: мистер Нотон.

Супруги, похоже, ее ожидали. Маргарет Нотон открыла дверь и прямо втянула девушку в холл, заключив в жаркие объятия.

– Бедное дитя. Входи скорее. Какой трудный день для вас обоих!

– Мистер Нотон дома?

– Да, уже больше двух часов. Мы на кухне – убираемся после ужина.

На кухне аппетитно пахло мясной запеканкой, на столе лежал недоеденный яблочный пирог домашнего приготовления. Гарри загружал посудомоечную машину. Он уже сменил офисную одежду на слаксы и домашний свитер, и Валерия подумала, что в этой одежде он выглядит иначе – гораздо старше. А когда он выпрямился и встал, опираясь на посудомоечную машину, она увидела перед собой человека, очень постаревшего со вчерашнего дня, и почувствовала острый прилив жалости. Они перешли в гостиную, и Маргарет внесла поднос с тремя бокалами и бутылкой полусладкого хереса, который нравился Валерии. Чувствуя себя как дома – в тепле и уюте, Валерия поделилась с супругами своими тревогами.

– Эти двое – полицейские инспекторы – были очень добры. Теперь я понимаю, они просто хотели расположить меня к себе. Не помню и половины того, что им наплела – конечно, о Кенни и о том, как ненавидела мисс Олдридж, но не убила ее. Я никого не могла бы убить. И еще передала слухи о том, что мисс Олдридж может стать главой «Чемберс» и последствиях этого избрания. Не надо было этого говорить. Надо было помалкивать. Не мое это дело. Теперь я боюсь, что мистер Лэнгтон и мистер Лод узнают, что я болтушка, и уволят меня. И я не буду на них в обиде, если они так поступят. Не понимаю, что на меня нашло. Всегда считала, что на меня можно положиться. Ну, вы понимаете – в том смысле, что не стану болтать лишнего, буду помалкивать о том, что говорят в «Чемберс». Этому меня научила еще мисс Джастин, когда я впервые пришла в коллегию. И вы, мистер Нотон. Вы тоже мне это внушили. А я все выболтала полиции.

– Не волнуйся так, – успокоила ее Маргарет. – Такая уж у них работа – выведывать у людей информацию. Они в этом понаторели. В конце концов, ты просто сказала правду. А правда никому не может помешать.

Но Валерия знала – может помешать. Правда подчас опаснее лжи.

– Но о двух вещах я промолчала, – призналась она. – Мне хотелось прежде поделиться с вами.

Валерия посмотрела на Гарри. На его лице она вдруг увидела беспокойство, близкое к панике.

– Первая – касается мистера Костелло. Вернувшись во вторник из Олд-Бейли, мисс Олдридж спросила, у себя ли он. Я сказала – да. Через некоторое время я понесла бумаги мистеру Лоду. Мисс Олдридж как раз выходила из кабинета мистера Костелло, и, наверное, он провожал ее. Голос его звучал очень громко, он почти кричал. «Неправда, – вырвалось у него. – Это ложь. Этот человек лжет, он просто хочет произвести на тебя впечатление своим гнусным враньем. Ему никогда ничего не доказать. А при очной ставке он все опровергнет. Зачем тебе или кому другому мутить воду в «Чемберс»?»

В это время я уже стояла на верхней ступеньке, но после этих слов мигом сбежала с лестницы, а затем стала снова подниматься, топая изо всех сил. Мисс Олдридж закрывала за собой дверь. Она молча прошла мимо, ее лицо было очень сердитым. Не знаю, нужно ли было рассказывать про этот случай полицейским? И как быть, если меня станут расспрашивать?

Гарри минуту подумал, а потом спокойно ответил:

– Ты поступила правильно, ничего не сказав. Но если позже тебе все-таки зададут вопрос, не была ли ты свидетелем ссоры между мисс Олдридж и мистером Костелло, думаю, тогда придется сказать правду. Только не придавай этой перепалке особого значения. Ты могла все неправильно истолковать. Возможно, вся эта история яйца выеденного не стоит. Но если тебя спросят напрямик – скажи все, как есть.

– Ты говорила о двух вещах, – заметила Маргарет.

– Здесь я ничего не понимаю. Не знаю, почему это кажется им важным. Меня расспрашивали о мистере Ульрике, интересовались, не заметила ли я утром, шел он с портфелем или без него.

– И что ты сказала?

– Что не могу определенно ответить на этот вопрос: мистер Ульрик перекинул плащ через правую руку, и в принципе под ним мог быть портфель. Очень странный вопрос, правда?

– Полагаю, на это были причины. Не волнуйся. Ты сказала правду, – успокоила ее Маргарет.

– И все-таки странно. Я не сказала – это позже пришло мне в голову, что мистер Ульрик, входя, обычно задерживается у дверей, здоровается и только тогда идет дальше. А этим утром он быстро пожелал мне доброго утра и прошел мимо, не останавливаясь, как будто очень торопился – я даже не успела ему ответить. Вроде пустяк. Не понимаю, почему меня это беспокоит. Но сегодня прекрасная погода, почти летний день. Зачем он взял плащ?

Последовало молчание, которое прервал Гарри:

– Не стоит волноваться по мелочам. Все, что нужно, – это продолжать хорошо делать свою работу и честно отвечать на вопросы полицейских. Мы не обязаны опережать события и говорить то, о чем нас не спрашивают. Это не наша работа. Я также не думаю, что нам надо шептаться по углам в коллегии об этом убийстве. Это будет трудно, понимаю, но если мы начнем спорить между собой, выдвигать разные версии, то можем навредить невинным людям. Обещай мне осмотрительнее вести себя на работе. Будет много сплетен и догадок. Не надо подливать масло в огонь.

– Постараюсь, – пообещала Валерия. – Спасибо за ваше доброе отношение. Вы мне очень помогли.

Супруги были очень тактичны. Никак не показывали, что ей пора уходить, но она и сама знала, что пора и честь знать. Маргарет проводила ее до дверей.

– Гарри сказал, тебе стало плохо, когда ты услышала утреннюю новость. Понимаю, это был шок, но нельзя все так близко принимать к сердцу – особенно молодой девушке. Как вообще ты себя чувствуешь?

– Со мной все в порядке, правда. Просто за последнее время я немного устала, – призналась Валерия. – Много работы по дому, а бабушке уже трудно справляться. И еще надо исхитриться, чтобы в уикенд повидаться с Кеном без ее ведома. Да и работать без младшей машинистки трудновато. Думаю, у меня небольшое перенапряжение.

– Попытаюсь привлечь тебе в помощь социальных работников, – сказала Маргарет, обнимая девушку за плечи. – А еще попробую поговорить с твоей бабушкой. Старые люди выносливее, чем кажется. Не удивлюсь, если она знает о Кене. От твоей бабушки трудно что-то утаить. Тебе повезло, что она и твоя мать были дома вчера вечером. Вот меня дома не было. Я присутствовала на приходском совете, потом отвезла миссис Маршал и немного поболтала с ней у нее дома. Гарри я, конечно, оставила готовый обед, но сама вернулась только в половине десятого. У тебя есть алиби, а у Гарри нет. Во всяком случае, если мы можем что-то для тебя сделать, дай знать, хорошо?

Ободренная уверенной интонацией и теплым материнским объятием, Валерия пообещала, что обязательно будет держать с ними связь, и успокоенная отправилась домой.

Глава двадцатая

Было полвосьмого, немногим больше его обычного возвращения домой, когда Хьюберт вошел в квартиру, которую ему следовало называть теперь домом, хотя он по-прежнему чувствовал себя тут неприлично зажившимся гостем. Квартира напоминала переполненный выставочный зал аукциона; мебель и картины, которые он решил сохранить, вместо того, чтобы создавать утешающую иллюзию преемственности, казалось только и ждали окончательного удара молотка аукциониста.

После случившейся два года назад смерти жены дочь Хелен принялась и буквально, и фигурально обустраивать его жизнь. В дочери чувствительность – скорее приобретенная, чем врожденная, – находилась во вражде с природным авторитаризмом. Естественно, его посвящали во все решения. Никоим образом он не должен был чувствовать, что кто-то осуществляет контроль над его жизнью. Пока он еще работает, для него, конечно, разумнее жить в Лондоне – предпочтительнее ближе к Темплу. Но совершенно непрактично – и даже экстравагантно – жить на два дома вдовцу. Эту мысль до него донесли довольно откровенно, из нее явствовало, что старикам следует продавать дорогие фамильные дома, а некоторую часть полученных денег отдавать внукам, чтоб им было с чего начинать жизнь. Хьюберт не возражал против этих изменений, проводившихся ради благополучия других. Но иногда раздражало, что от него ждут изъявлений благодар-ности.

Хелен выбрала квартиру в престижном районе Бедфорд-Уок в Кенсингтоне, застроенном в 1930 годы.

– Большая гостиная, столовая, две спальни – боль-ше тебе не потребуется, – говорила она. – Круг-лосуточная охрана, современная система безопасности. Жалко, что нет балкона, но с ним возрастает опасность грабежа. Все нужные тебе магазины находятся на Кенсингтон-Хай-стрит, а до коллегии ты можешь добраться от станции Хай-стрит на Кольцевой линии. Небольшой спуск вниз. Если проедешь одну лишнюю остановку, возвращаясь домой, и сойдешь на Ноттинг-Хилл-Гейт, то можешь выйти на Черч-стрит, и тогда тебе даже не придется пересекать дорогу. – Можно подумать, что Хелен подогнала под его нужды саму систему Лондонского метро. – И у обеих станций супермаркеты, а на Хай-стрит магазин «Марк энд Спенсер», так что ты с легкостью купишь, что пожелаешь. В твоем возрасте нельзя носить тяжелые сумки.

Именно Хелен через один из своих многочисленных социальных контактов нашла ему Эрика и Найд-жела.

– Они геи, но пусть это тебя не волнует.

– Меня это совсем не волнует, – сказал Хьюберт. – А почему, собственно, должно волновать? – Однако ни его комментарий, ни вопрос услышаны не были.

– Они держат антикварный магазин к югу от Хай-стрит, но открывается он только в десять. Так что будут приходить к тебе рано, готовить завтрак, убирать постель и слегка прибираться. Тяжелую работу будет выполнять приходящая работница. Они согласны приходить также и вечером, готовить обед или – в твоем случае – скорее, ужин. Ничего сложного, простую, вкусную еду. У Эрика, того, что постарше, репутация отличного повара. Запомни, пишется он с «к» на конце – не «с»[22]. Он придает этому большое значение. Не понимаю – почему: он ведь не скандинав. Кажется, он говорил, что родился в Масвэл-Хилл. Марджори уверяет, что Найджел славный парень. Ослепительный блондин – видно, матери так понравилось имя, что она не подумала об ассоциациях[23]. А теперь надо подумать об их жалованье. Это влетит в копеечку. Такие услуги не дешевы.

У Хьюберта вертелось на языке: он надеется, что после продажи дома на Уолверкот семья оставила ему достаточно денег для оплаты работников на неполный день.

Все сладилось, и до сих пор шло хорошо. Эрик и Найджел были доброжелательны, надежны и знали свое дело. Теперь он не понимал, как раньше мог без них обходиться. Эрик был щеголеватый пятидесятилетний толстячок с ярко-красным, красиво очерченным ртом над жесткой щетиной бороды. Найджел – стройный, белокожий блондин, более живой, чем его напарник. Они всегда работали вместе. Эрик стряпал, Найджел, его помощник, готовил овощи, мыл посуду и издавал восторженные крики. Когда парочка находилась в его квартире, Хьюберт постоянно слышал доносящийся из кухни дуэт: низкий бас Эрика и высокий, ликующий голос Найджела. Звучание получалось приятное на слух, и когда их не было, Хьюберту не хватало этой радостной, похожей на чириканье, болтовни. Кухня стала их вотчиной, даже ароматы в ней были теперь незнакомые и экзотичные. Он приходил на кухню, как незнакомец, боясь пользоваться собственными сковородками и прочей утварью из страха испортить их совершенство, и с любопытством разглядывал этикетки на удивительных бутылках и банках, которые Эрик считал необходимыми при приготовлении «хорошей, простой еды»: оливковое масло первого отжима, разные сорта помидоров, соевый соус. Он с виноватым видом нюхал травки в горшках, стоящих рядком на подоконнике.

Стол сервировался изысканно в соответствии с качеством еды. Ужин всегда вносил Эрик, а Найджел с волнением следил за церемонией из-за двери, как бы желая удостовериться, что еде воздается должное. Сегодня вечером Эрик, ставя на стол тарелку, объявил, что Хьюберту приготовили телячью печень и бекон с картофельным пюре, шпинатом и горошком. Печень была нарезана очень тонко и быстро обжарена на огне – так как он любил. Это было одно из его любимых блюд, но сейчас он сомневался, что сможет его съесть. Хьюберт произнес обычную фразу:

– Спасибо, Эрик, выглядит аппетитно.

На это Эрик позволил себе краткую, довольную улыбку, а Найджел прямо расцвел от радости. Но следовало сказать еще кое-что. Пока они ничего не знают про убийство, но завтра все станет известно. Будет странно и даже подозрительно, что, вернувшись домой, он ничего не рассказал о случившемся. Хьюберт заговорил как раз в тот момент, когда Эрик подошел к двери, но тут же понял, что сказал, несмотря на напускное равнодушие в голосе, совсем не то, что надо.

– Эрик, ты помнишь, когда я вчера вернулся домой?

Ответил Найджел:

– Вы задержались, мистер Лэнгтон. На сорок пять минут. Нас немного удивило, что вы не позвонили. Разве не помните? Вы сказали, что, покинув «Чемберс», решили погулять. Нашим планам это не помешало: ведь Эрик никогда не начинает готовить овощи, пока вы не выпьете свой херес.

– Домой вы пришли сразу после половины восьмого, мистер Лэнгтон, – спокойно произнес Эрик.

Останавливаться на этом нельзя. Надо сказать еще что-нибудь. Когда станет известно об убийстве, этот вопрос вспомнят, о нем задумаются, и он покажется важным. Хьюберт потянулся за бутылкой бордо, но вовремя понял, что его рука дрожит. Вместо этого он развернул на коленях салфетку и уставился на тарелку. Голос его прозвучал спокойно. Не слишком ли спокойно?

– Это может иметь значение. Случилось нечто ужасное. Сегодня утром моя коллега Венис Олдридж была обнаружена в своем кабинете мертвой. У полиции нет четкой уверенности, как и когда она умерла. Будет вскрытие, но скорее всего – почти наверняка – ее убили. Если это подтвердится, все сотрудники коллегии должны будут дать отчет в своих передвижениях. Обычная полицейская процедура – вот и все. Я просто хотел удостовериться, насколько точна моя память.

Хьюберт заставил себя поднять глаза. Лицо Эрика было непроницаемой маской. Подал голос Найджел:

– Мисс Олдридж? Адвокат, которая оправдала террористов из ИРА?

– Да, она защищала троих подсудимых, обвиняемых в терроризме.

– Убийство! Вот ужас! Какое несчастье для вас! Но это не вы нашли труп, мистер Лэнгтон?

– Нет, нет! Как я только что сказал, труп обнаружили рано утром, еще до моего прихода. Ворота Темпла не закрываются до восьми часов вечера. Несомненно, кто-то проник внутрь со стороны, – прибавил он.

– Но дверь в «Чемберс» не остается открытой, правда, мистер Лэнгтон? У кого-то был ключ. А может, сама мисс Олдридж впустила убийцу? Возможно, она его знала.