Бесспорное правосудие Джеймс Филлис

Глава шестнадцатая

Четыре члена «Чемберс» сидели в библиотеке, почти не разговаривая друг с другом. Лэнгтон расположился во главе стола – больше по привычке, чем из намерения председательствовать. Он поймал себя на том, что всматривается в лица коллег как-то особенно пристально, и почувствовал неловкость из-за того, что те могли это заметить и не одобрить. Впервые он увидел в них не трех старых знакомых, а посторонних людей, пострадавших в одной катастрофе и оказавшихся волею судеб в зале какого-то аэропорта; он прикидывал, как каждый из них поведет себя в обстоятельствах, которые случайно свели их вместе. «Я глава коллегии, – думал Лэнгтон, – это мои друзья, братья по профессии юриста, а я даже не знаю их». Ему припомнился день, когда ему исполнилось четырнадцать лет, его день рождения, тогда он, глядя в зеркало ванной комнаты, подверг свое лицо подробному, внимательному осмотру и подумал: это я, вот так я выгляжу. А потом Хьюберт сообразил, что в зеркале отражается его перевернутое лицо, и никогда в жизни он не увидит то лицо, что видят другие, и, возможно, не только отдельные черты, но и нечто большее останется ему неизвестным. Но что можно понять по лицу? «Мы, люди, читать по лицам мысли не умеем: ведь в благородство этого вассала я верил слепо»[19]. «Макбет». Эта пьеса приносит несчастье, так, во всяком случае, считают актеры. В ней много крови. Сколько ему было лет, когда ее изучали в школе? Пятнадцать? Шестнадцать? Странно, что он помнит эту цитату, когда столько уже забыто.

Лэнгтон взглянул на Саймона Костелло, тот сидел в дальнем конце стола и раскачивался на стуле, словно хотел обрести самообладание. Хорошо знакомое, бледное, широкое лицо, глаза, казавшиеся сейчас слишком маленькими под тяжелыми бровями, золотисто-рыжие волосы, пламенем вспыхивающие на солнце, широкие плечи. Он был больше похож на игрока регби, чем на адвоката, но только в том случае, если на нем не было парика. Под париком его лицо обретало свойственную законникам серьезность. Но парики, подумал Лэнгтон, меняют всех нас, поэтому так не хочется их снимать.

Он посмотрел через стол на Ульрика – худое, утонченное лицо с непокорной прядью каштановых волос на высоком лбу, умные, проницательные глаза под очками в стальной оправе, в которых иногда появляется меланхоличный, усталый взгляд. Ульрик с его поэтической внешностью мог иногда говорить отрывистыми, полными злобы фразами, как разочарованный школьный учитель. Он по-прежнему сидел в кресле у камина, на его коленях лежала все та же раскрытая книга. Не похоже, чтобы он читал книгу по юриспруденции. Лэнгтону вдруг стало интересно – что все-таки читает Ульрик?

Дрисдейл Лод смотрел в окно, лица его не было видно, но и со спины было понятно, как ладно скроен его костюм. Но вот он повернулся. Ничего не сказал, только вопросительно повел бровью и еле уловимо пожал плечами. Лод выглядел, как всегда, разве что был бледнее обычного, а так все тот же элегантный, уверенный в себе адвокат. Лэнгтон подумал, что Лод, наверное, самый красивый мужчина в коллегии, а может, и во всей адвокатуре, где интересная внешность не редкость до тех пор, пока ее обладатель не обретает с возрастом высокомерно-упрямое выражение лица. Красиво очерченный рот, прямой нос, глубоко посаженные глаза, темные волосы с проблеском седины. Лэнгтон поймал себя на мысли, что ему интересно, какого рода отношения связывали Лода и Венис. Любовные? Вряд ли. Кажется, ходили слухи, что у Венис кто-то есть. Юрист? Писатель? Политик? Кто-то хорошо известный. Должно быть, он слышал что-то более определенное, чем отголоски сплетен, может быть, даже имя. Но если и так, оно, как и многое другое, не задержалось в его памяти. Что еще было и прошло мимо него?

Опустив глаза, он перевел взгляд с коллег на свои сцепленные руки и подумал: а они? Каким видят меня? Что знают, о чем догадываются? Но по крайней мере в этой сложной ситуации он проявил себя как настоящий руководитель коллегии. И нужные слова нашлись. Такое страшное событие требовало соответствующего отклика. Дрисдейл, конечно, тоже помог, но не так чтобы очень. Лэнгтон по-прежнему оставался главой «Чемберс», именно к нему обратился Дэлглиш.

Костелло больше других проявлял беспокойство. Он поднялся со стула, чуть его не опрокинув, и возобновил хождение вдоль стола.

– Не понимаю, почему мы должны сидеть здесь чуть ли не взаперти, словно подозреваемые? – воз-мутился он. – Ясно, что убийца кто-то со стороны. Это мог быть другой человек, а не тот, кто потом водрузил ей на голову этот проклятый парик и полил сверху кровью.

– Исключительно безнравственный поступок, – сказал Ульрик, оторвав глаза от книги. – Сдавать кровь – не очень приятная вещь. Я боюсь иглы. Кроме того, всегда есть, пусть и незначительный, риск получить инфекцию. Конечно, я приношу свои иглы. Доноры утверждают, что процедура сдачи крови безболезненная, и я с ними согласен, но приятной ее не назовешь. Теперь мне придется отложить операцию и начать все сначала.

– Ну, Дезмонд, побойся бога! – изумился Лод. – Ты потерял таким необычным образом всего лишь пинту крови. А вот Венис умерла, и у нас в «Чемберс» произошло убийство. Конечно, я согласен, что умри она в другом месте – это для всех было бы удобнее.

Костелло вдруг остановился.

– А может, так оно и было. Разве можно быть уверенными, что ее убили там, где нашли?

– Мы не знаем, что думает Дэлглиш, – сказал Лод. – Вряд ли он раскроет перед нами все карты. До тех пор пока ему неизвестно точное время смерти и есть ли у нас на этот час алиби, боюсь, мы останемся в числе подозреваемых. А что до того, была ли убита Венис там, где ее нашли? Не могу себе представить, что убийца тащит мертвое тело по Темплу только для того, чтобы внести его в коллегию и сделать нас подозреваемыми? Да и как он мог сюда попасть?

Костелло снова зашагал туда-сюда по комнате.

– Да не очень это и трудно. Мы здесь не слишком озабочены проблемой собственной безопасности. Я хочу сказать, что наше здание слабо охраняется. Входная дверь часто приоткрыта – сам не раз видел, – а иногда и вовсе распахнута. Я неоднократно выражал по этому поводу недовольство, но воз и ныне там. Даже те сотрудники, у которых есть на внутренних дверях электронные системы защиты, не всегда их включают. Венис и вы, Хьюберт, вообще отказались от них. Любой человек мог попасть сюда вчера вечером – войти в здание и подняться наверх к Венис. Кто-то так и сделал.

– Утешающая мысль, – поморщился Лод. – Однако, думаю, Дэлглиш не считает, что убийца со стороны знал, где найти удлиненный парик или пресловутую кровь.

– Это знала Валерия Колдуэл, – сказал Костелло. – Я тут размышлял о ней. Ведь она страшно расстроилась, когда Венис отказалась брать дело ее брата. – Глядя на помрачневшие лица коллег, он нерешительно добавил: – Ну, это я так просто сказал.

– Лучше держи такие мысли при себе, – посоветовал Лод. – Если Валерия захочет поделиться этим с полицией, пусть делится. Лично я рассказывать не стану. Даже само предположение, что Валерия Колдуэл имеет какое-то отношение к смерти Венис, смехотворно. В любом случае, если повезет, у нее будет алиби. Как и у всех нас.

– А вот у меня алиби нет, – сказал с оттенком удовлетворения Дезмонд Ульрик. – Если только она не была убита после семи пятнадцати. Я покинул «Чемберс» как раз в это время, пошел домой, умылся, оставил дома портфель, покормил кота, а затем вышел из дома и направился в «Рулз» на Мейден-лейн обедать. Вчера был мой день рождения. Я всегда в этот день бываю там – еще с юности.

– Как – один? – удивился Костелло.

– Конечно. Обед в одиночестве – заключительный аккорд моего дня рождения.

Костелло словно вел перекрестный допрос:

– А зачем идти домой? Почему сразу не отправиться в ресторан? Стоило возвращаться только для того, чтобы покормить кота?

– Еще оставить портфель. Никогда не передаю его на хранение, если в нем есть важные бумаги, и терпеть не могу засовывать его под стул.

– Ты заказал заранее столик? – не отставал Костелло.

– Нет, не заказал. Меня в этом ресторане знают. И всегда найдут место. Как и вчера вечером. Я приехал туда в восемь пятнадцать, и полиция, без сомнения, это проверит. А тебе, Саймон, советую не отбивать у них хлеб.

И Ульрик вновь углубился в книгу.

– Я покинул «Чемберс» сразу после тебя, Хьюберт, пошел домой, где и оставался весь вечер. Лу может подтвердить. А что скажешь ты, Дрисдейл? – спросил Костелло.

– Все эти выяснения не имеют смысла, пока мы не узнаем точное время смерти, – ответил небрежно Лод. – Я тоже сначала отправился домой, а потом поехал в театр «Савой» на комедию Дж. Пристли «Когда мы женаты».

– Мне казалось, она идет в Чичестере, – сказал Костелло.

– Ее перенесли в Уэст-Энд на восемь недель до ноября.

– Ты был один? Ведь обычно ты ходишь в театр с Венис.

– Не в этот раз. Как ты правильно сказал, я был один.

– Однако ты был довольно близко.

Лод старался сохранить спокойствие:

– Довольно близко для чего, Саймон? Ты намекаешь, что у меня была возможность в антракте выскользнуть из театра, убить Венис и вернуться назад до начала второго действия? Пусть это проверит полиция. Представляю, как кто-то из помощников Дэлглиша срывается с театрального кресла и мчится по Стрэнду с секундомером в руках. Вряд ли это у него получится.

В этот момент с улицы донесся шум колес. Лод подошел к окну.

– Какой зловещий фургон! Это приехали за ней. Венис последний раз покидает «Чемберс».

Входная дверь была распахнута, в холле раздавались мужские голоса, мерный топот по лестнице.

– Несправедливо, чтобы она уходила вот так, – сказал Лэнгтон.

Он представил себе происходящее в комнате наверху – мешок из черного пластика застегивается на молнию, укладывается на носилки. Оставили на ней этот залитый кровью парик или упаковали отдельно? И зафиксировали ли голову и руки? Он вспомнил, как это делали в телевизионной сводке происшествий.

– Несправедливо, чтобы она уходила вот так, – повторил он. – Думаю, надо что-то сделать.

Лэнгтон встал, чтобы присоединиться к стоявшему у окна Лоду, и тут услышал голос Ульрика:

– Что конкретно? Может, найти Гарри и Валерию, а потом выстроиться всем вместе в почетном карауле? Или даже надеть мантии и парики для пущей торжественности?

Никто ничего не сказал, но все, кроме Ульрика, встали у окна и смотрели на улицу. Черный мешок вынесли, быстро и споро погрузили в фургон. Дверцы закрылись. Все продолжали стоять, пока шум колес не стих вдали.

Молчание нарушил Лэнгтон, спросив у Дрисдейла Лода:

– Насколько хорошо ты знаешь Адама Дэлглиша?

– Не очень хорошо. Сомневаюсь, что вообще кто-то хорошо его знает.

– Мне казалось, вы встречались.

– Однажды, на обеде, который давал бывший комиссар. Дэлглиш – индивидуалист-одиночка в Скотланд-Ярде. Такие нужны каждой организации. Хотя бы для того, чтобы убедить критиков, что эта организация способна к развитию. Столичная полиция не хочет, чтобы ее воспринимали как оплот мужской бесчувственности. Чуточка контролируемой эксцентричности приносит плоды, если, конечно, сочетается с интеллектом. Дэлглиш, несомненно, приносит пользу. Начать с того, что он советник комиссара. Это может значить много, а может и ничего. В его случае это может говорить о большем влиянии, чем об этом говорится. Еще он возглавляет небольшую группу с каким-то безобидным названием, которая занимается раскрытием преступлений с особенно чувствительным резонансом. Наше – вполне подходит под эту категорию. Эта работа помогает ему не терять сноровки. Дэлглиш также полезный человек в деятельности разных комитетов. Как раз сейчас он заканчивает работу в комиссии Лондонской полиции по переводу шпионов из военной разведки в обычных полицейских.

Неожиданно Ульрик оторвался от книги и спросил:

– Он тебе нравится?

– Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы испытывать к нему какие-то определенные чувства. У меня есть против него некоторое предубеждение – иррациональное, как всякое предубеждение. Дэлглиш напоминает мне одного сержанта, которого я знал во время службы в армии. У того были все возможности получить повышение, но он предпочел остаться на прежней должности.

– Оборотная сторона снобизма?

– Скорее, оборотная сторона тщеславия. Он утверждал, что положение сержанта дает возможность лучше узнать солдат и позволяет самому быть более независимым. К тому же, по его словам, он до такой степени не терпел офицеров, что у него не было никакого желания вступать в их ряды. Дэлглиш легко мог бы стать комиссаром или хотя бы старшим констеблем, а почему-то не стремится.

– Для него в этом своя поэзия, – сказал Ульрик.

– Так и есть, но он преуспел бы в ней больше, если бы распространил свое влияние, получил некоторую известность.

– Он хоть понимает, что нам надо продолжать работать? – возмутился Костелло. – В конце концов, идет Михайлова сессия. Нам нужен доступ в наши кабинеты. Как встречаться с клиентами, когда по лестнице туда-сюда снуют полицейские?

– Не сомневайся, Дэлглиш проявит такт. Если придется на кого-то из нас надеть наручники, он сделает это вежливо.

– Если убийца воспользовался ключами, Гарри следует сменить все замки, и чем скорее, тем лучше.

Поглощенные разговором, адвокаты не услышали шаги за дверью, та распахнулась, и Валерия Колдуэл с побелевшим лицом чуть не упала в комнату.

– Полиция нашла орудие убийства, – выдохнула она. – По крайней мере они так думают. Нашли нож для разрезания бумаги, принадлежавший мисс Олд-ридж.

– Где? – спросил Лэнгтон.

Девушка залилась слезами и бросилась к нему. Лэнгтон еле расслышал ее слова:

– В моем ящике для файлов. В нижнем ящике.

Хьюберт Лэнгтон беспомощно оглянулся на Лода. Какое-то мгновение он почти боялся, что Дрисдейл не откликнется или скажет: «Ты глава коллегии. Ты и отдувайся». Но Лод направился к девушке и обнял ее за плечи.

– Это бред, Валерия! – твердо произнес он. – Прекрати плакать и выслушай меня. Никто не поверит, что ты имеешь отношение к смерти мисс Олдридж только потому, что нож нашли в твоем ящике. Кто угодно мог положить его туда. Убийца просто бросил нож в ящик, когда уходил. Полицейские не дураки. Поэтому возьми себя в руки и будь умницей. – Лод мягко подталкивал Валерию к двери. – Что нам всем сейчас нужно, включая тебя, это кофе. Крепкий, горячий кофе – и побольше. Будь хорошей девочкой и зай-мись этим. У нас ведь есть кофе?

– Есть, мистер Лод. Я вчера принесла новую пачку.

– Полицейские, возможно, тоже с удовольствием выпьют кофе. Принеси, пожалуйста, его поскорее. Наверное, у тебя и перепечатки много. Займись делом и перестань волноваться. Никто тебя ни в чем не подозревает.

Успокаивающие интонации его голоса оказали свое действие: девушка постаралась взять себя в руки и даже благодарно улыбнулась.

Когда дверь за ней закрылась, Костелло сказал:

– Думаю, она чувствует себя виноватой из-за истории с братом. Глупо было злиться по этой причине. А чего она ждала? Что Венис выступит в суде магистрата Северного Лондона в одной связке с младшими по рангу и будет защищать юнца, обвиняемого в продаже нескольких унций конопли? Не стоило Валерии лезть с этой просьбой.

– Полагаю, Венис слишком выделила этот ас-пект, – сказал Лод. – Ей стоило быть помягче. Девушка искренне переживала. Она глубоко привязана к брату. Если Венис не могла или не хотела помочь, это мог сделать другой. Я не могу отделаться от чувства, что мы просто бросили девушку.

– Сделать что? – взвился Костелло. – У парня был достаточно компетентный адвокат. Если бы он хотел помощи барристера и связался с Гарри, кто-нибудь из нас взялся бы за это дело. Хоть бы и я, если бы тогда был свободен.

– Ты меня удивляешь, Саймон. Я и представить не мог, что тебе нравится выступать в судах низшей инстанции. Жаль, ты раньше не предложил свои услуги.

Костелло вспыхнул, но, прежде чем он ответил, заговорил Дезмонд Ульрик. Все повернулись в его сторону, словно удивившись, что он все еще находится среди них. Не поднимая глаз от книги, он сказал:

– Как полагаете, теперь, когда полиция нашла орудие убийства, нам позволят вернуться в наши кабинеты? Крайне неудобно, когда отказывают в необходимом. Саймон, ты специалист по уголовному праву. Скажи, если я потребую доступа в мой кабинет, есть ли у Дэлглиша законное право отказать в этом?

– Не думаю, что кто-нибудь ответит тебе на этот вопрос, Дезмонд, – сказал Лэнгтон. – Здесь все решает полиция. Мы просто пытаемся ей как-то помочь.

– Дезмонд прав, – вмешался Костелло. – Нож нашли. Если он считается орудием убийства, не вижу причин удерживать нас здесь. Куда подевался Дэлглиш? Ты можешь потребовать свидания с ним, Хьюберт?

Лэнгтон был избавлен от необходимости отвечать, потому что дверь открылась, и в комнату вошел Дэлглиш. Он нес с собой пластиковый пакет. Подойдя к столу, он вытащил из пакета какой-то предмет и снял с него чехол-ножны. Все как зачарованные смотрели на открывшийся их глазам нож.

– Вы можете подтвердить, мистер Лод, что это тот самый стальной нож для бумаги, который был вами подарен мисс Олдридж? – спросил Дэлглиш.

– Конечно, – подтвердил Лод. – Вряд ли найдется второй такой. Именно его я отдал Венис. На лезвии, ниже марки изготовителя, вы найдете мое имя.

Лэнгтон взглянул на нож и узнал его. Он часто видел этот нож на столе Венис, видел даже – хотя и не помнил теперь при каких обстоятельствах, – как она вскрывала им плотные конверты. Но в то же время ему казалось, что он видит его впервые. Этот, по сути, кинжал производил сильное впечатление. Ножны были из черной кожи с отделкой из меди, рукоятка и гарда тоже медные – элегантная вещь без всякой вычурности. Было видно, что длинное стальное лезвие очень острое. Совсем не игрушка. Эту работу оружейного мастера можно было смело отнести к разряду оружия.

– Неужели ее убили этим? – спросил изумленный Лэнгтон. – Но лезвие такое чистое. На нем нет никаких следов.

– Его тщательно вытерли, – сказал Дэлглиш. – Никаких отпечатков, но мы их и не ожидали. Нужно дождаться для верности результатов вскрытия, но, похоже, этот нож и есть орудие убийства. Вы проявили большое терпение. Не сомневаюсь, вы горите желанием поскорее попасть в свои кабинеты. Мы также снимем оцепление во дворе, что облегчит жизнь вашим соседям. Пожалуйста, перед уходом из «Чемберс» подойдите к одному из моих помощников и сообщите ему или ей, где вы были вчера вечером после шести тридцати. Если вы к тому же подробно сообщите о ваших передвижениях, это сэкономит время.

Лэнгтон почувствовал, что надо что-то сказать.

– Будьте уверены, мы все в точности сделаем. Не можем ли еще чем-то помочь? – спросил он.

– Можете, – сказал Дэлглиш. – Прежде чем вы уйде-те, мне хотелось бы услышать несколько слов о мисс Олдридж. Вы, четверо, несомненно, хорошо ее знали, как и всех остальных в коллегии. Какая она была?

– Вы имеете в виду как адвокат? – спросил Лэнгтон.

– Я представляю, каким она была адвокатом. Я хочу сказать – как женщина, как человек.

Все посмотрели на Лэнгтона. Его охватила волна страха, почти паники. Он понимал: все ждут, нужно что-то сказать. Нельзя прятаться за банальными проявлениями сожаления, момент требовал большего – но чего? Нельзя также съехать в ложный пафос.

– Венис была отличным адвокатом, – наконец заговорил он. – Я начинаю с профессиональной характеристики, потому что адвокатская деятельность была самым главным в ней, и многие люди благодаря ее мастерству сохранили свободу и не утратили репутацию. Думаю, она сама тоже поставила бы ее на первое место. Не знаю, как в ней отделить женщину от адвоката. Закон стоял у нее на первом месте. Иногда с ней, как с членом «Чемберс», было трудно работать. Ничего удивительного, говорят, с каждым из нас трудно. Наша коллегия – собрание умных, независимых, уникальных, критически настроенных трудоголиков – мужчин и женщин, чья профессия заключается в точной аргументации. Только в сером коллективе нет эксцентричных характеров, которые можно назвать трудными. Венис могла быть нетерпимой, слишком требовательной, суровой. Но все мы временами такими бываем. Ее очень уважали. Не думаю, что Венис понравилось бы, если бы ее считали всеобщей любимицей.

– Значит, у нее были враги.

– Я этого не говорил, – ответил Лэнгтон.

Лод понял, что следует вмешаться в разговор:

– Создавать имидж неуживчивого человека стало в «Чемберс» практически искусством. Венис довела его до совершенства, однако никто из нас не стремится к мирной жизни. Венис могла бы преуспеть как адвокат в любой области права. Уголовный суд привлекал ее по нескольким причинам. Она великолепно вела перекрестный допрос – но вы, наверное, слышали ее в суде.

– Слышал – и иногда это шло наперекор моим выводам. Итак, вам нечего больше сказать? – спросил Дэлглиш.

– А что здесь говорить? – в запальчивости воскликнул Костелло. – Она выступала и в качестве обвинителя, и в качестве защитника – она делала свою работу. А сейчас и я хотел бы заняться своей.

В этот момент дверь открылась. Кейт просунула голову в комнату со словами:

– Я привезла миссис Карпентер, сэр.

Глава семнадцатая

Дэлглиш давно приучился не выносить никаких суждений, пока нет достаточно фактов – ни по внешнему виду свидетеля, ни исходя из его характера. И все же он был удивлен и немного сбит с толку, когда Джанет Карпентер со спокойным достоинством направилась к нему через конференц-зал и протянула руку. Как только она вошла в зал, он тут же поднялся, а теперь пожал ее руку и предложил сесть, предварительно представив Пирса, которому она снисходительно махнула рукой. Она хорошо держалась, но наметанный взгляд Дэлглиша отметил на бледном, худом, умном лице явные следы страха и даже паники.

Пока женщина усаживалась, Дэлглиш, разглядывая ее, понял, что часто встречал такой тип в разных обличьях: в его норфолкском детстве он связывался с пятиминутным звоном колокола в воскресное утро, с рождественской ярмаркой, летним праздником в доме приходского священника. Такая знакомая одежда: костюм из твида с длинным жакетом и юбкой с тремя складками впереди, цветастая блузка, не сочетавшаяся с твидом, камея у ворота, прочные колготки, слегка помятые на тонких икрах, начищенные до блеска молодых каштанов грубые ботинки, шерстяные перчатки, лежавшие сейчас у нее на коленях, фетровая шляпка с полями. Перед ним сидела одна из «превосходных женщин» мисс Барбары Пим[20] – несомненно, особь вымирающая даже в сельских приходах, но некогда такая же составная часть англиканской церкви, как вечернее пение; иногда она вызывала раздражение у жены викария, но всегда оставалась надежной опорой для паствы – надзирала за воскресной школой, расставляла цветы, чистила церковную утварь, распекала юных хористов и утешала добрых викариев. В грустном нос-тальгическом ореоле Дэлглишу даже припомнились их имена: мисс Моксон, мисс Найтингейл, мисс Даттон-Смит. На какую-то долю секунды ему показалось, что мисс Карпентер сейчас пожалуется на неправильный выбор гимна на последней вечерней службе.

Под полями шляпки лицо женщины было трудно разглядеть, но потом она подняла голову, и их глаза встретились. Спокойный и умный взгляд, прямые, густые брови – темнее, чем выбившаяся из-под шляпки прядка седых волос. Она была старше, чем он ожидал, – не меньше семидесяти. Лицо без намека на косметику было изборождено морщинами, но подбородок был крепкий. «Интересное лицо, – подумал Дэлглиш, – однако на нем не остановишь взгляд из миллиона других». Женщина сохраняла спокойствие, контролируя свои эмоции и стараясь обуздать страх и беспокойство, которое он моментально прочитал в ее глазах. Там было и еще что-то. На мгновение в них проскользнула то ли досада, то ли раздражение.

– Простите, что пришлось вас срочно, оторвав от других дел, привезти сюда, – сказал Дэлглиш. – Инспектор Мискин сообщила вам, что мисс Олдридж мертва?

– Она не сказала, как это случилось. – У женщины был довольно приятный голос, более низкий, чем он предполагал.

– Мы полагаем, что мисс Олдридж убили. После вскрытия будет ясно, как именно ее убили и в какое время. Но, судя по всему, прошлым вечером. Не могли бы вы рассказать, что здесь происходило после вашего прихода? Кстати, когда вы пришли?

– В восемь тридцать. Я всегда прихожу в это время. Я работаю в понедельник, среду и пятницу с восьми тридцати до десяти.

– Одна?

– Нет, обычно с миссис Уотсон. Она и вчера должна была работать, но мисс Элкингтон позвонила как раз после шести и сказала, что сын миссис Уотсон попал в автомобильную аварию и сильно пострадал. Миссис Уотсон тут же отправилась в Саутгемптон, где живет его семья.

– Кто-нибудь, кроме вас и мисс Элкингтон, знал, что вы будете работать в этот день одна?

– Не представляю, кто бы это мог быть. Мисс Элкингтон позвонила мне, как только узнала о случившемся. Искать замену было поздно, и потому она попросила меня сделать то, что будет в моих силах. Конечно, она внесет соответствующие изменения в ежемесячный счет, посылаемый «Чемберс».

– Итак, вы пришли в обычное время. Каким путем?

– Через Судейские ворота и Деверо-Корт. У меня есть ключ от ворот. Я езжу на метро от Эрлз-Корт до Темпла.

– Вы встретили кого-нибудь из знакомых?

– Только мистера Берча, шедшего со стороны Мидл-Темпл-лейн. Он старший клерк в коллегии лорда Коллингфорда, иногда работает допоздна, и, когда наши пути пересекаются, мы всегда здороваемся. Он сказал: «Добрый вечер!» Больше я никого не встретила.

– А что было, когда вы подошли к Полет-Корт?

Последовало молчание. Дэлглиш обратил внимание на руки миссис Карпентер. Сама она сидела неподвижно, но непрерывно перебирала левой рукой пальцы перчаток. Но вот женщина прекратила эти нервные движения, подняла голову и теперь смотрела мимо него, сосредоточенно наморщив лоб, и как бы старалась вспомнить последовательность событий. Дэлглиш терпеливо ждал; Кейт и Пирс молча сидели по разным сторонам двери. В конце концов, все произошло только вчера, и нарочитая попытка припомнить столь недавние события отдавала актерством.

Наконец она заговорила:

– Когда я подошла, нигде в доме не горел свет – только в холле. Собственно, как обычно. Я открыла входную дверь. Сигнализация была не включена, но это меня не смутило. Иногда последний, кто уходит из «Чемберс», забывает это сделать. Все выглядело нормально. На дверях приемной и офиса клерков стоит охранное устройство, но код мне известен. Мистер Нотон заранее предупреждает о его изменении, но это происходит не чаще раза в год. Для всех легче, если комбинация цифр сохраняется дольше.

Легче-то легче, только это не способствует безопасности, подумал Дэлглиш, хотя такой порядок вещей его не удивил. Охранная система, которую ставят при всеобщем энтузиазме, после первых шести месяцев уже не вызывает первоначального интереса.

– Такая же система установлена еще на трех дверях, но большинство членов «Чемберс» ею не пользуется, – продолжала миссис Карпентер. – У всех есть ключ от входной двери, а также ключи от внешней и внутренней дверей их кабинетов. Мистер Лэнгтон терпеть не может эти охранные устройства на своем кабинете, так же к ним относится – относилась – и мисс Олдридж.

– Вы ее видели?

– Нет. В «Чемберс» никого не было – по крайней мере я никого не видела и не слышала. Иногда кто-нибудь из адвокатов или мистер Нотон задерживаются, и тогда я, чтобы не помешать, убираю их комнаты последними. Но вчера все уже разошлись. Во всяком случае, я так думала.

– А как насчет кабинета мисс Олдридж?

– Первая дверь была заперта. Я решила, что мисс Олдридж ушла домой и закрыла кабинет за собой. Она так делала, когда работала с важными бумагами. Конечно, в таких случаях комната оставалась неубранной, но адвокатов пыль не так уж сильно волнует. А некоторые из них просто неряхи. С этим надо считаться, если хотите здесь работать.

– Вы уверены, что из комнаты не пробивался свет?

– Абсолютно. Я бы это сразу заметила. Ее кабинет выходит окнами во двор. Свет бил только из холла. Уходя, я его погасила и включила сигнализацию.

– В какой последовательности вы убираете комнаты? Возможно, вам лучше познакомить нас с вашим обычным порядком действий.

– Сначала достала щетку и чистящее средство из шкафа в цоколе. В отсутствие миссис Уотсон я решила не пользоваться пылесосом, а пройтись по коврам щеткой. Вначале почистила ковер в приемной, убралась там и вытерла пыль. После прибрала офис клерков. Это заняло минут двадцать, потом я поднялась наверх, подмела открытые комнаты и вытерла там пыль. Тогда я и обнаружила, что кабинет мисс Олдридж на втором этаже заперт.

– Куда еще вам не удалось попасть?

– Только в ее кабинет и в комнату мистера Костелло на третьем этаже.

– Из них не доносился шум?

– Я ничего не слышала. Если кто и был внутри, то он выключил свет и затаился. Потом я спустилась в цоколь – к кабинету мистера Ульрика. Цоколь я убираю последним. Там нет ничего, кроме комнаты мистера Ульрика, женского туалета и кладовой.

– Уборка холодильника мистера Ульрика входит в ваши обязанности?

– О да. Мистер Ульрик предпочитает, чтобы холодильник время от времени протирали, а по пятницам проверяли, не осталась ли на уикенд забытая еда. Сам он обычно хранит в нем молоко, иногда сандвичи, молвернскую воду и лед. Если покупает еду на вечер, тоже держит ее там до ухода домой. Мистер Ульрик очень заботится о чистоте и свежести продуктов. Иногда он ставит в холодильник бутылку вина, но это бывает нечасто. И конечно, он хранил пластиковый пакет с кровью для предстоящей операции. Этот пакет больше похож на прозрачную грелку, и, если бы мистер Ульрик не предупредил меня о нем заранее, я пережила бы настоящий шок.

– Когда вы первый раз увидели пакет с кровью?

– В понедельник. Мистер Ульрик оставил мне записку на своем столе. Там было написано: «Кровь в холодильнике – для моей операции. Просьба – не трогать». Хорошо, что он предупредил, и все же мне было не по себе. Я думала, кровь будет в бутылочках – не в пластиковом пакете. Хотя просьба не трогать пакет была лишняя. Я никогда не перекладываю бумаги на столах, только в приемной укладываю стопкой журналы. И тем более не стала бы притрагиваться к пакету с кровью.

Перед тем как задать главный вопрос, Дэлглиш выдержал паузу:

– А был пакет в холодильнике вчера?

– Наверняка. Ведь у мистера Ульрика еще не было операции. Но вчера я не заглядывала в холодильник. Миссис Уотсон отсутствовала, и пришлось сосредоточиться на самом главном. Все равно в пятницу я должна как следует вымыть холодильник. А что случилось? Кровь исчезла? Не говорите, что ее кто-то украл. Это невероятно. Она ведь подходит только мистеру Ульрику, не так ли?

Дэлглиш оставил этот риторический вопрос без внимания.

– Миссис Карпентер, – сказал он, – подумайте хорошенько. Мог кто-нибудь во время вашей уборки – возможно, из запертых комнат – незаметно покинуть здание?

Опять сосредоточенно сведенные брови, и затем ответ:

– Когда я убирала приемную, дверь была открыта, и даже если бы кто-то прошел мимо незаметно, уверена, что я услышала бы, как хлопнула входная дверь – она очень тяжелая. Другое дело – офис клерков, оттуда я могла не заметить выходящего человека. И конечно, убираясь в кабинете мистера Ульрика или в других помещениях цоколя, а также на верхних этажах, я легко могла кого-то упустить.

Помолчав, она продолжила:

– Я тут вспомнила одну вещь. Не знаю, важно ли это. Незадолго до моего прихода какая-то женщина заходила в коллегию.

– Откуда вам это известно, миссис Карпентер?

– Кто-то был в женском туалете, расположенном в цоколе. Раковина была мокрая, а под только что использованным мылом растеклась вода. Нужно будет принести мыльницу в этот туалет. Если посетительницы не вытирают за собой раковину, а они этого никогда не делают, мыло поневоле расползается в лужице около крана.

– В раковине еще не сошла вся вода? – спросил Дэлглиш. – Казалось, ее недавно использовали?

– Ну, вечер был не из теплых. Раковина не могла мгновенно высохнуть. Да и слив работает плохо. Воде нужно время стечь. Я говорила мисс Колдуэл и мистеру Нотону, что следует вызвать водопроводчика, но пока ничего не сделано. На дне раковины осталось примерно полдюйма воды. Тогда я подумала, что это заходила мисс Олдридж, перед тем как уйти домой. Она частенько засиживалась на работе по средам. Но ведь мисс Олдридж не ушла?

– Да, мисс Олдридж не ушла, – признал Дэлглиш.

Об удлиненном парике он ничего не сказал. Ему надо было знать, открывала ли уборщица холодильник и видела ли пакет с кровью. А так – чем меньше она знает о сопутствующих смерти обстоятельствах, тем лучше.

Дэлглиш поблагодарил женщину за помощь и отпустил. Во время допроса она сидела смиренно, словно кандидат, ищущий работу, и теперь бесшумно вышла, сохраняя то же достоинство, с каким пришла. Однако более уверенная походка говорила о снятии чувства ответственности, о том же говорили и несколько расслабленные плечи. Интересная свидетельница. Она даже не спросила, как умерла Венис Олдридж. Женщина была напрочь лишена того отвратительного любопытства, в которое входит эмоциональное возбуждение и наигранный ужас, часто присущий тем, кто каким-то боком связан с убийством. Насильственная смерть, как и большинство несчастий, доставляет своеобразное удовлетворение тем, кто не является ни жертвой, ни подозреваемым. Миссис Карпентер достаточно умна, чтобы понять: она тоже в списке подозреваемых – во всяком случае, на ранней стадии. Одно это могло вызвать нервозность. Дэлглишу было интересно, кто из его помощников – Кейт или Пирс – обратит внимание, насколько свидетельница отличается от привычного образа лондонской уборщицы. Возможно, ни один. Им известно его неприятие стереотипов при оценке свидетелей, столь вредное при полицейском расследовании, когда закрывают глаза на бесконечные варианты человеческого поведения.

Первым заговорил Пирс:

– А она следит за руками. Никогда не скажешь, что зарабатывает на жизнь уборкой. Наверное, надевает перчатки. Впрочем, для нас это не важно. Ее отпечатки на законном основании могут быть повсюду. Как думаете, сэр, она рассказала нам всю правду?

– Полагаю, все как обычно – немного правды, немного неправды, о чем-то умалчивает. И что-то скрывает.

Дэлглиш привык не особенно полагаться на интуицию, как и на поверхностные суждения, однако сложно долго служить детективом и не понимать, когда свидетель лжет. Часто это ничего не значит. Почти каждому есть что скрывать. Надо быть большим оптимистом, чтобы ожидать всю правду на первом допросе. Умный подозреваемый отвечает на вопросы, однако не все озвучивает, и только очень наивный человек путает полицейского с социальным работником.

– Жаль, что миссис Карпентер не открыла холодильник – конечно, при условии, что она говорит правду, – сказала Кейт. – Странно, что ее не заинтересовало, почему мы так настойчиво спрашиваем про кровь. Впрочем, если пропажа крови ее рук дело, безопаснее говорить, что она вообще не заглядывала в холодильник, чем утверждать, что там уже ничего не было. Однако если кровь в холодильнике действительно уже отсутствовала, тогда мы знали бы, что мисс Олдридж была мертва еще до прихода миссис Карпентер.

– Это ведет нас дальше, – продолжил Пирс. – Мисс Олдридж могли убить в любое время после того, как ее видели в последний раз, а кровь вылили позже. Нужно помнить: тот, кто таким образом украсил труп, знал, где хранится длинный парик и кровь Ульрика. Миссис Карпентер предположительно знала о парике и точно знала о пакете с кровью в холодильнике.

Дэлглиш повернулся к Кейт:

– Как миссис Карпентер приняла известие, ко-торое вы с Робинсом обрушили на нее? Она была одна?

– Да, сэр. Одна в маленькой квартирке на верхнем этаже – думаю, в ней только гостиная и спальня. Но мы дальше гостиной не пошли, она как раз надевала пальто и шляпу, чтобы идти в магазин. Показав полицейское удостоверение, я познакомила ее с голыми фактами, сказав, что мисс Олдридж нашли мертвой, предположительно убитой, и для пользы дела ей надо подъехать в «Чемберс» и ответить на некоторые вопросы. Известие ее ошеломило. Она мгновение смотрела на меня как на сумасшедшую, а потом побледнела и покачнулась. Я поддержала ее и подвела к стулу. Некоторое время она молча сидела, но потом взяла себя в руки. И после этого держалась молодцом.

– Как вам кажется, убийство явилось для нее новостью? Понимаю, это не совсем правильный вопрос.