Мужчина, женщина, ребенок Сигал Эрик

27

— Блестящий доклад, Роберт, — сказал Робин Тэйлор из Оксфорда.

— Comme d'habitude[22], — сказал Рене Монкурже из Сорбонны.

— Особенно, если учесть ваше долгое и трудное путешествие, — добавил Даниэль Моултон, шеф представительства корпорации IBM в Монпелье. — Одна только поездка сюда во время всех этих забастовок — прямо-таки геройский подвиг.

Да, поездка на юг Франции в бурные дни мая 1968 года была для Роберта Беквита подвигом, достойным Геркулеса. Причем труднее всего оказалась не необходимость лететь в Барселону, чтобы на взятом там напрокат автомобиле-развалюхе перебираться через Пиренеи, а потом пилить до самого Монпелье, а то, что эту поездку пришлось совершить в обществе коллеги по имени Герберт Гаррисон.

Ибо вместо того, чтобы восхищаться природой и красотой Средиземного моря, Гаррисон непрерывно разглагольствовал об университетских делах, и главным образом о том, почему он не любит своих коллег.

— Конечно, кроме вас, Роберт. Вы всегда ко мне хорошо относились. И я был неизменно лоялен вам. Разве я когда-нибудь жаловался, что по праву старшинства возглавлять кафедру следовало мне? Нет, это все наши несчастные коллеги, эти ничтожные зануды. Кого, в сущности, французы пригласили на этот конгресс? И знаете, что этот кретин Джемисон сказал мне перед отъездом?

— Слушайте, Герберт, мы подъезжаем к Нарбонну. Может, остановимся на полчаса и осмотрим собор…

— По-моему, надо торопиться. Ведь мы связаны обязательствами, а в Монпелье из-за этой возмутительной заварухи могли даже не получить нашу телеграмму.

— Ладно. Может, ненадолго сядете за руль?

— Справедливость безусловно этого требует, Роберт. Но я вижу, как вам нравится вести машину, и потом стоит ли соблюдать церемонию? К тому же, вы ведь знаете, что думает миссис Гаррисон о моем стиле вождения.

О Господи, подумал Роберт, за что мне такая напасть? Какого черта Шейла отказалась ехать? Она обладает какой-то таинственной способностью затыкать глотку этому ослу.

Мало того, что путешествие было изнурительным, администрации «Метрополь» почему-то вздумалось поместить американских профессоров Беквита и Гаррисона в полулюкс с двумя спальнями и общей гостиной. Поэтому в конце каждого дня Роберт был вынужден слушать бесконечное занудство по поводу приехавших статистиков, которые не дотягивают даже до уровня ученых второго сорта. Поэтому Гаррисон потребовал, чтобы ему предоставили право прочитать заключительную лекцию в последний день конгресса: он ненавидел коллег, но смертельно боялся их критики. Его тупость могла сравниться только с его обидчивостью.

После своего доклада Роберт испытал чувство такого облегчения, что ему было наплевать, что Гаррисон может сказать по его адресу. И он постарался незаметно отойти от группы доброжелателей.

— Вы разве не хотите с нами пообедать? — крикнул ему вслед Гаррисон.

— Спасибо, Герберт. Но мне надо немножко развеяться.

— Беквит, вы же не хотите оставить меня одного со всей шушерой. Это же ничтожества. Этот Тэйлор, например…

— Простите, коллега, но я смертельно устал. Пойду немножко подышу свежим воздухом.

— О Роберт, — твердил Гаррисон. — Это же опасно! Разве вы не слышали, что они бросили бомбу?

— Это было на прошлой неделе.

— Но ожидаются ответные меры. Швейцар сказал мне, что сегодня будет большой студенческий марш. Тысячи взбесившихся студентов выйдут на улицы. (Произнося слово «студенты», Гаррисон всегда поеживался.)

— Ничего, я сделал прививку против бешенства, — сказал Роберт и зашагал прочь по булыжной мостовой.

— Беквит, вы бросаете коллегу в беде, — крикнул ему вслед Гаррисон.

Тупая скотина, подумал Роберт. И предался мечтам о том дне, когда он сможет объявить об этом во всеуслышанье.

Он двинулся к площади Комедии, то и дело останавливаясь полюбоваться изысканными зданиями восемнадцатого века. Чем ближе он подходил к центру города, тем громче слышался шум студенческой демонстрации. Он невольно заметил, что в боковых улочках притаились полицейские автофургоны. Словно тигры, готовые к прыжку. Чего они ожидают?

— Salaud! Putain de flic! Espece de frachaud![23]

Впереди, в узком переулке несколько полицейских остановили двух студенток в джинсах и поставили их лицом к стене. Что за чертовщина? Полицейские принялись обыскивать девушек, особенно тщательно ощупывая их ниже талии. Какое там может быть оружие?

Роберт подошел поближе. Разговор полицейских с девушками становился все более резким. Правда, он понимал не все их слова. Роберт, остановившись метрах в трех, молча наблюдал за сценой.

— Не toi — qu’est-ce que tu fout la?[26]

Оба полицейских направились к нему.

— Tes papiers,[27] — потребовал тот, который уже к нему обращался.

Документы? Его паспорт и водительские права остались в отеле. А галстук и пиджак в лекционном зале. Вид у него был отнюдь не профессорским. Оба полицейских подошли к нему вплотную. Et alors?[28] — спросил младший.

— Я американец, — сказал Роберт, думая, что это решит проблему.

— Parle francais, conard,[29] — заревел старший.

— Я профессор. — Роберт перешел на французский.

— Оно и видно, — заявил полицейский. — А моя задница сделана из мороженого.

— Оставьте его в покое, — крикнула одна из девиц, — а не то он бросит никсоновскую бомбу на вашу префектуру!

Угроза ничуть не охладила пыл полицейских, которые теперь подталкивали Роберта к стене.

— Где, черт возьми, твои документы? — наседали они, хватая его за рукав.

— В гостинице, черт вас побери, — сердито отбивался он. — «Метрополь», номер 204.

— Брехня! — заявил полицейский и прижал Роберта к стене дома.

Роберт не на шутку испугался и поднял руку. Чтобы отвести неминуемый удар.

И не напрасно — сильный удар по лбу заставил его на мгновенье оцепенеть.

Одна девушка ринулась к ним и обрушила на полицейских такой поток брани, который произвел впечатление даже на них. Они начали отступать. Угрожающе бормоча:

— В следующий раз имейте при себе документы.

С этим они сели в свой автомобиль и, не обращая внимания на девушек, рванулись с места. Роберта била дрожь.

— Благодарю вас, — сказал он.

Его спасительница была стройной брюнеткой с волосами цвета воронова крыла.

— Я просто обратила внимание этих скотов на вашу карточку.

— Что?

Она показала на карман рубашки. К нему была приколота картонка с фамилией участника конференции под эгидой IBM.

Хелло! Меня зовут

Роберт Беквит

МТИ

США.

— Меня беспокоит ваша голова. Разрешите, я взгляну.

Роберт пощупал висок. Он распух и кровоточил. И начал сильно пульсировать.

— Этот гад меня ударил, — пробормотал он. Его еще ни разу в жизни никто не бил. — Может, в больницу?

— Незачем. Я приняла домашний вызов. Или, скорее, уличный.

— Вы врач?

— Да. А Симона — студентка третьего курса. Пошли, все необходимое в чемодане.

Роберт, пошатываясь, подошел к красному «Дофину» с открытым верхом, на котором приехали девушки. Симона открыла багажник и протянула доктору чемодан. Та откупорила флакон и начала обрабатывать рану.

— Рана поверхностная, — сказала она, положила на поврежденную кожу насколько тампонов из марли и плотно забинтовала Роберту голову.

— Как насчет равновесия?

— Не знаю.

— Пожалуй, надо исследовать более внимательно. Он ведь ударил вас не кулаком, а своей matraque.

— Чем? Дубинкой? Боже мой! Что я такого сделал?

— Вы видели. Как он без всякого ордера нас обыскивал? — улыбнулась она. — Зайдем вон в то кафе. Вы можете идти?

— Могу.

Войдя в кафе, она отвела его в более или менее темный угол, вытащила офтальмоскоп и, приблизившись к нему, принялась изучать его глаза.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Нюхаю одеколон, которым вы пользуетесь после бритья. Довольно-таки возбуждающий.

Роберт нервно хмыкнул. Они стояли совсем вплотную друг к другу.

— Я серьезно спрашиваю.

— Проверяю рефлексы зрачков.

— Ну и как, они в порядке? — озабоченно спросил он.

— Я почти уверена, что да, но здесь не очень светло. Я бы посоветовала вам вернуться в гостиницу и полежать с холодным компрессом. И принять две таблетки аспирина.

— А, аспирин. Теперь я вижу, что вы серьезный врач.

— Нет, благодарю. Я, пожалуй, лучше пройдусь, — сказал Роберт, направляясь к выходу.

Она крикнула ему вслед:

— Если вам не станет лучше, обязательно зайдите в больницу до шести часов.

— Почему до шести?

— Потому что в шесть кончается моя смена. Спросите доктора Герен. Николь Герен.

28

— Беквит, вы здесь?

Кто-то колотил Роберта по голове. Но, может, это стучались к нему в номер? Он встал и открыл дверь.

— Вы пропустили мой доклад, Беквит. — В дверях стоял Гаррисон.

— Простите, Герберт. Я попал в неприятную историю. Гаррисон наконец заметил повязку.

— Что у вас на голове?

— Двое полицейских…

— Вы проконсультировались с врачом?

— Да, на улице.

— Роберт, вы несете какую-то чушь. Нам надо поскорее отсюда убираться. В стране царит хаос, и на улицах полно сумасшедших студентов.

— Спасибо, что вы зашли, — слабым голосом отозвался Роберт. — Мне надо лечь.

— Беквит, вы забыли, что послезавтра я повторяю доклад в Зальцбурге. Нам надо немедленно выезжать.

— Герберт, я только что подвергся нападению. Я не могу никуда ехать.

— Роберт, если мы доедем на автомобиле до Милана, вы сможете полететь в Бостон, а я — в Зальцбург. Собирайтесь, эту гостиницу могут каждую минуту взорвать.

— Успокойтесь, коллега. У вас что, паранойя? Мы как следует выспимся и выедем завтра утром.

— Это невозможно. Абсолютно исключено. Я обязан выполнить свой профессиональный долг, и я не намерен рисковать своей репутацией.

— Тогда вам придется ехать одному.

— Прекрасно, — стоически промолвил тот. — Где ключи?

Роберт несколько удивился, но предпочел расстаться с автомобилем, если таким образом можно было отделаться от Гаррисона.

— Мне очень не хочется оставлять вас в таком состоянии, — сказал Герберт, хотя на лице его не просматривалось ни малейших признаков угрызения совести. — Как вы отсюда выберетесь?

— Когда кончится забастовка, вылечу из Парижа.

— Но как вы свяжетесь с Шейлой? По телефону не принимают никаких заказов. Даже в Штаты.

— Ну что ж. Надеюсь, вы не откажете в любезности позвонить ей из Австрии. Только не говорите ей ничего про мою голову. Просто скажите, что сотрудники IBM попросили меня задержаться еще на два-три дня и что, как только связь восстановится, я ей сразу же позвоню.

— Конечно, позвоню.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. Вы сможете расплатиться, когда вернетесь в Кембридж.

Роберт смерил взглядом несносного идиота. Я расплачусь с тобой пинком в твою гнусную рожу. Но сказать это он не мог — надо, чтобы тот позвонил Шейле.

— Спасибо, Герберт. Объясните ей, что я в полной безопасности.

— Увидимся в колледже.

— Да. Bon voyage[30].

Закрыв дверь, Роберт от всей души пожелал оголтелому эгоисту свалиться по дороге в пропасть. После чего рухнул на кровать и снова погрузился в сон.

Разбудил его звонок колоколов. Пять часов. Голова раскалывалась. Он решил, что надо все-таки отправиться в больницу.

Такси, прогрохотав по Бульвару Генриха Четвертого, подкатило прямо ко входу в приемный покой. Приемная была набита до отказа. Роберт назвал свою фамилию, и его попросили сесть и подождать. Что он и сделал. Сел на жесткую деревянную скамью. Через сорок минут он начал терять терпение. Может, надо было спросить эту молодую врачиху? Как ее фамилия, Герен?

— У нас действительно есть доктор Герен, — сказала дежурная сестра, — но она патологоанатом. Будьте любезны посидеть и дождаться соответствующего специалиста.

— Не могли бы вы все-таки ее найти? Скажите, что ее просит профессор Беквит.

Сестра неохотно согласилась. Не прошло и несколько минут, как в приемный покой впорхнула Николь Герен в белом халате и с прической «лошадиный хвост».

— Следуйте за мной, — сказала она.

Торопливо зашагала по коридору и остановилась у двери с табличкой «Рентгенология».

— Заходите.

Комната была набита всевозможными рентгеновскими приборами. Седовласый лаборант явно собирался закрывать кабинет. Николь обратилась к нему.

— Поль, этому больному необходимо сделать снимок черепа, чтобы определить, нет ли там трещины.

— Прямо сейчас? Но Николь, я собирался пообедать…

— Пожалуйста, Поль, я вас очень прошу.

— Ладно, — вздохнул он. — Я капитулирую перед вашей улыбкой.

Спустя четверть часа Николь погрузилась в изучение его черепа.

— Мозги не пострадали? — пошутил Роберт, стараясь скрыть тревогу.

— Я не психиатр, — улыбнулась Николь. — Но никаких трещин я не вижу. У вас может быть легкое сотрясение, но по этим снимкам ничего определить невозможно. Думаю, вас просто слегка контузило.

— И что надо делать?

— В данный момент сидеть спокойно, чтобы я могла наложить вам свежую повязку.

Пока она перебинтовывала Роберту голову, он пытался вести светский разговор.

— Вам, наверное, не часто приходится заниматься этим делом. Как я понял, вы патологоанатом.

— Я работаю в этом качестве только два раза в неделю. Остальное время я просто врач. Ну, знаете, переломы рук, корь, плачущие младенцы. В Сете, где я живу. Вы знаете Сет?

— Доктор, все что я видел, это зал заседаний. И еще обзорную экскурсию по горам.

— Здорово, — саркастически заметила она. — И вы вернетесь в Америку, не увидев прелестного рыбацкого поселка, где родился и умер поэт Поль Валери? Знаете что? Мой рабочий день окончен. Хотите, я возьму вас с собой? Сейчас самое подходящее время суток.

— М-м-м… Я, наверно, не смогу.

— Вы уже условились с кем-то встретиться?

— Да, вроде того. (Я не условился, просто я женат.)

Устремив на него проницательный взор своих темно-карих глаз, она добродушно сказала:

— Будьте откровенны. Если б на моем месте оказался пожилой мужчина, вы бы приняли приглашение, правда?

Роберт смутился.

— Бросьте, профессор. Морской воздух пойдет вам на пользу. И, если угодно, это предписание врача.

Не успел он оглянуться, как они уже сидели в ее красном «Дофине» и мчались на юг. Николь была права. Легкий морской ветерок проветрил ему мозги. И поднял настроение.

— Где вы так хорошо выучили английский, доктор?

— Николь, — поправила она. — Мы живем в разгар новой Французской революции, и все называют друг друга по имени. Я прожила полгода в вашем городке.

— В Кембридже?

— Нет, в Бостоне. Проходила стажировку в Центральной больнице. Там было здорово.

— Почему же вы не остались?

— У меня было сильное желание остаться. И заведующий кафедрой патологии хотел взять меня к себе. Но в конце концов я решила, что даже самые лучшие достижения медицины не заменят мне то, что я имею в Сете.

— А именно?

— Ну, например, море. И ни с чем не сравнимое ощущение родного дома.

— Вы имеете в виду семью?

— Нет. У меня никого нет. Моя семья — это мои земляки. Я здесь родилась и хочу здесь умереть. К тому же, поселок нуждается в молодом враче. И мой врачебный кабинет расположен над лучшей пекарней Франции.

— А что вы делаете в Монпелье?

— Я работаю по совместительству, чтобы не было проблем с госпитализацией моих больных из Сета.

— Вы производите впечатление очень счастливого человека.

Она посмотрела на него и улыбнулась. Ее загорелое лицо золотилось в лучах заходящего солнца.

— Кое-кто считает меня сумасшедшей: я отказалась от предложения работать в Париже. Но поскольку я живу согласно своим принципам, то считаю себя счастливой женщиной. А вы счастливы, Роберт?

— Да, ответил он, и воспользовавшись удобным случаем, добавил: — Я счастлив в семейной жизни.

Они летели по шоссе, а слева от них плескалось Средиземное море.

29

Сет напоминал маленькую Венецию. Старый порт с трех сторон окружали каналы, через которые было перекинуто всего три маленьких мостика.

В ресторане слышался гул громких разговоров на южном диалекте, хриплый смех, пение и обязательный перезвон бокалов.

— Тут отмечают какое-то событие? — спросил Роберт, усаживаясь вместе с Николь за столик на открытом воздухе.

— Нет, ничего особенного. Здешние рыбаки празднуют свой сегодняшний улов, приветствуют революцию, а может, просто радуются жизни.

Она заказала жареную рыбу и белое вино. Роберт чувствовал себя неловко — происходящее все больше напоминало романтическое свидание. Наверно, лучше было уехать вместе с Гаррисоном.

— Вы замужем?

— Нет, и не собираюсь, — тихо отвечала она.

— Вот как.

Она мягко коснулась его руки.

— Но я не похищаю чужих мужей. Я не Цирцея, да и вы не Одиссей. Я встречалась с женатыми мужчинами, но лишь по обоюдному согласию.

Прикосновение ее руки почему-то не произвело того успокоительного действия, на которое явно было рассчитано.

— Nicole! Salut ma vielle, ma jolie professeur de medicine![31] — голос, больше смахивающий на рык медведя, возвестил появление румяного старика в рубашке с открытым воротом.

— О, — шепнула Николь Бобу, — нас собирается почтить своим вниманием сам мэр города.

Старик обнял Николь и расцеловал ее в обе щеки. Потом обернулся к Роберту.

— Salut, je m’appele Louis. Et toi.[32]

— Это Роберт, — отвечала Николь. — Профессор из Америки.

— Из Америки? — вопросительно поднял одну бровь Луи. — Ты за войну или против?

— Против, — объяснил Роберт.