Аэростат. Воздухоплаватели и Артефакты Гребенщиков Борис

В оформлении использованы фотографии А. «Вилли» Усова; фото и материалы из архивов А. Липницкого, М. Черчика, Ю. Трифонова и личного архива автора

Защиту интеллектуальной собственности и прав издательской группы «Амфора» осуществляет юридическая компания «Усков и Партнеры»

* * *

От составителя

Карамель взлетная – 2

Вторая книга энциклопедии «Аэростат» известного практика воздухоплавания БГ состоит из двух разделов. «Воздухоплаватели» – это музыкально-иллюстрированные рассказы автора о коллегах по цеху: о Волане, Дилане и Генделе, о Beatles и о Брамсе, а также о благожелательных мертвецах, атипичных птицах и звуках типа «му».

– Совсем непохоже на то, то читал ребенком в школе, – заметил Грифон.

Второй раздел – «Артефакты». В нем – почти всё, что нужно воздухоплавателям, и одновременно почти всё, что они после себя оставляют: Музыка (в нашем случае – Великие Альбомы), Инструменты и Книги (в нашем случае – Книга, с которой многое началось, а здесь заканчивается).

Алиса недоумевала все больше и больше.

Не найдя в обоих разделах этого тома глав, посвященных Ринго Старру, или Сиду Вишесу, или четвертой пластинке Led Zeppelin, не торопитесь негодовать и вспомните о том, что передача «Аэростат» продолжается.

– Все страньше и странице! – вскричала Алиса. – Прощайте, ноги! (В эту минуту она как раз взглянула на ноги и увидела, как стремительно они уносятся вниз.)

Надеюсь, цель вступительного слова достигнута и ваша голова немного кружится. Приятного полета!

Часть I: Воздухоплаватели

Иоганн Себастьян Бах

(Bach, Johann Sebastian)

{1} Иоганна Себастьяна Баха принято считать «величайшим композитором в истории западной музыки». В творчестве этого гения из гениев сочетались все европейские школы, однако спутать Баха нельзя ни с кем. Его музыка прекрасна и при этом математически точна – из-за этого многие называют его творчество «одной из вершин западной цивилизации, наравне с Шекспиром и Ньютоном»[1].

Гёте говорил, что музыка Баха – это «вечная гармония, разговаривающая сама с собой». Гегель называл Баха «великий гений». А ученый Льюис Томас предлагал транслировать музыку Баха в открытый космос, как «лучшее достижение человечества».{2}

Предмет всех этих восторгов – Иоганн Себастьян Бах – родился в 1685 году в маленьком городочке Айзенах в Тюрингии.

Отец его был известным в городе музыкантом, мать тоже была из музыкальной семьи. Собственно, Бахи были чем-то вроде гильдии, поставлявшей Германии музыкантов. Документы того времени показывают, что в некоторых кругах фамилия Бах была синонимом слова «музыкант».

Все братья отца были либо церковными органистами, либо придворными музыкантами, либо композиторами. Отец научил Иоганна играть на скрипке и клавесине; знаменитый дядя Иоганн Кристоф – на органе.

Иоганн Себастьян оказался хорошим учеником.{3}

Когда Иоганну Себастьяну было всего девять лет, его отец и мать умерли; он остался сиротой и переехал к старшему брату (еще одному Иоганну Кристофу) в город Ордруф, где тот служил церковным органистом. Себастьян наблюдал построение большого органа, а его брат (бывший когда-то учеником великого Пахельбеля) поощрял его композиторские интересы, позволяя переписывать некоторые из нотных манускриптов своей коллекции.

Adagio из скрипичной сонаты Баха BVW 1001

Некоторые, но не все: однажды брат поймал Иоганна Себастьяна за копированием нот, которые ему не было позволено копировать и которые Себастьян шесть месяцев тайком переписывал по ночам при свете луны. Иоганн Кристоф сурово его наказал и конфисковал переписанное.

Когда брат не смог его больше кормить, Иоганн вместе со школьным другом Георгом Эрдманом переехал в Люнебург, где по старинному правилу дети бедных родителей могли посещать латинскую школу и платить за это пением в церковном хоре. К концу двухлетнего пребывания в Люнебурге Баха считали виртуозом игры на органе.{4}

В 18 лет Бах был назначен органистом церкви Neue Kirche в городе Арнштадте; там был только что построен новый орган, и Иоганну Себастьяну пришлось долго ждать, когда он вступит в строй. Пока орган строился, он работал скрипачом в соседнем Веймаре, при дворе Иоганна Эрнста, младшего брата герцога Веймарского.

В 1705 году он договорился о четырех неделях отпуска и отшагал двести миль до Любека, чтобы познакомиться с музыкой великого органиста Букстехюде. Вернулся Бах, однако, только через полгода; полный новых идей, он опробовал свою новую органную технику на прихожанах и сильно обескуражил неподготовленную аудиторию «своими приводящими в смятение вариациями и ненужными украшениями, которые уничтожают мелодию и смущают молящихся».

Церковный совет вменил ему в вину «странные звуки», но по молодости лет простил, как прощал и походы в винный погреб во время службы, и драки, и неизвестную девушку на органном чердаке – однако исправляться Бах вовсе не собирался. Конфликт с начальством был неизбежен. Бах начал искать себе новое место.{5}

Год он прослужил органистом в соседнем Мюльхаузене, а в 1708-м герцог Веймарский предложил ему пост в своем камерном оркестре.

Веймар был всего в сорока милях от Мюльхаузена, но переезд туда был большим шагом вверх – как финансово, так и профессионально. Герцог Заксен-Веймар был одним из культурнейших людей своего времени. Начал Бах как скрипач, но вскоре стал придворным органистом и директором оркестра из двадцати двух инструментов.

Луи Маршан

К этому времени Бах уже был известен как один из лучших органистов Германии. Однажды была даже организована встреча Баха с заезжим французским органистом Луи Маршаном, одним из лучших в Европе, но в назначенный день Маршан не явился – француз решил не рисковать потерей лица и на полной скорости уехал домой.

Как композитор Бах тоже был в такой чести, что люди шли на крайности, чтобы заполучить его творение. Как-то раз он заехал в соседний городок Халле. А надо сказать, что тамошний пастор Иоганн Михаэл Хейнекиус давно и тщетно выпрашивал у него кантату для своей церкви. Встретив Баха, он попросту запер композитора в комнате лучшего местного отеля и обильно снабжал табаком, едой и спиртным до тех пор, пока кантата не была окончена.{6}

Но к 1717 году политическая обстановка в Веймаре накалилась и перестала располагать к музыке. В это время Иоганну Себастьяну предложили пост капельмейстера в соседнем герцогстве Анхальт-Кетене. Но когда Бах подал прошение об увольнении, герцог так разгневался, что посадил композитора в тюрьму. Впрочем, через месяц Бах был неохотно отпущен на свободу. Характерно, что месяц тюрьмы Бах использовал для написания цикла органных хоральных прелюдий.{7}

Он перебрался в Анхальт-Кетен и прожил там шесть лет. Тамошний принц Леопольд – прекрасный клавесинист, скрипач и гамбист – был в курсе современных музыкальных течений. Он хотел поднять престиж немецкой музыки и набирал свой придворный оркестр из лучших музыкантов Германии (на что и тратил все деньги своего края).

Отношения с Бахом у него были весьма дружескими. А поскольку принц Леопольд был кальвинистом и противником пышной лютеранской литургии, церковной музыкой Бах там не занимался, но для светской музыки был простор – именно в Кетене Иоганн Себастьян написал большую часть своих инструментальных произведений.

Однако через четыре года райской жизни в Кетене принц Леопольд женился, и его жене музыкальная активность мужа пришлась не по нраву. Ну не любила девушка музыку, и все тут. С сожалением Бах (который когда-то писал другу, что «с радостью бы остался в Кетене до конца жизни») начал подыскивать новое место службы.

Именно в этот период он написал свои знаменитые Бранденбургские концерты в надежде получить место в Берлине. Но что-то не сложилось, маркграф Бранденбургский был занят другими делами и на концерты внимания не обратил, а подрастающим сыновьям Баха было нужно хорошее образование, чего в Кетене было не найти. И Иоганн Себастьян принял приглашение стать кантором – то есть учителем – в Томасшуле в Лейпциге.{8}

Иоганн Себастьян Бах

Лейпциг, не в пример Кетену, был по тем временам крупным европейским городом со знаменитым университетом и бурной общественной жизнью. Но после Кетена служба в Томасшуле была не сахаром. Чиновники относились к Баху неважно, ученики – как им и положено – отлынивали от учебы, обязанностей было по горло, а платили немного. Помимо преподавания Бах должен был писать музыку для четырех церквей Лейпцига и подрабатывал тем, что играл на похоронах и свадьбах.

Бах и сыновья

Однако его слава как композитора, музыканта, учителя и мастера органных дел все росла. Через несколько лет он стал директором престижного музыкального колледжа Collegium Musicum и композитором Дрезденского двора.

В Лейпциге Бах в основном вернулся к церковной музыке.

Там он осуществил свой давний замысел – написать полный набор кантат, по одной на каждое воскресение литургического года, после чего кантаты уже почти не писал. Работа в Collegium Musicum занимала все время – каждую неделю он готовил новую программу, писал музыку, репетировал ее с учениками… И так – 27 лет, до самого конца жизни.{9}

Современники свидетельствуют, что как человек Бах был прост и крепок на голову. Настолько прост, что про его жизнь, собственно, не очень-то и расскажешь. Все, чем он был, осталось в его музыке.

А был он трезвым профессионалом, писавшим музыку в порядке работы. Он сам издал несколько своих сочинений, которыми особенно гордился.

Вильгельм Фридеманн, старший сын Баха

Бах был женат два раза, у него было двадцать детей – даже в те многодетные времена это было рекордом, но поскольку медицина была не та, что теперь, до зрелого возраста дожили только шестеро; четыре сына стали известными композиторами.

Ну, что еще? Он был одним из самых музыкально образованных людей своего времени, великолепно знал всю существующую в Европе музыку, ноты читал, как другие читают газеты; вдобавок у Баха был фантастический музыкальный слух – он слышал фальшивую ноту даже в самых крупных ансамблях и никому никогда не доверял настраивать свои музыкальные инструменты.

Карл Филипп Эммануил, второй сын Баха

В отличие от большинства композиторов, набожных только на словах, Бах был истинно религиозным человеком, с огромной богословской библиотекой; каждый его манускрипт начинается буквами JJ («Иисус, помоги!») и заканчивается буквами SDG («Богу одному слава!»). Бах был убежден, что музыка – это выражение Божественного. Или, как он сам говорил, «целью и смыслом существования любой музыки должно быть прославление Господа и отдых ума».{10}

В последние годы своей жизни Бах становился все глубже и глубже, создав высочайшие образцы музыкального искусства, такие как Месса си минор, вариации Гольдберга и «Музыкальное приношение». Его финальным великим трудом стал свод всех его знаний о контрапункте и фуге – методы, которые он совершенствовал всю свою жизнь и которые ни один композитор не смог превзойти. Этот великий труд известен нам как «Искусство фуги».

Иоганн Христоф Фридерик, третий сын Баха

Под конец жизни Бах был практически слепым что, однако, не мешало ему продолжать работу.

Утром 28 июля 1750 года он проснулся и обнаружил, что снова видит. Днем с ним случился удар, а «вечером, без четверти девять, на 65-м году жизни он отдал свою благословенную душу своему Спасителю». Умер Бах, оставив после себя коллекцию музыкальных инструментов и плеяду выдающихся учеников, четверо из которых были его сыновьями.{11}

Обычные люди не видят особой разницы между Бахом и всей остальной музыкой. Другое дело – братья гении-композиторы. Когда Моцарт впервые увидел ноты Баха, он, пораженный, воскликнул: «Вот у этого есть чему поучиться!», схватил ноты и читал их, забыв про все остальное. Бетховен называл Баха «Истинным Отцом Гармонии», а Шопен перед концертами, чтобы прийти в правильное состояние, запирался и часами играл его музыку.

Иоганн Христиан, младший из сыновей Баха

Рихард Вагнер сказал: «Бах – это самое потрясающее чудо во всей музыке».

Брамс повторял: «Изучайте Баха! В нем вы найдете все».

Великий виолончелист Пабло Казальс сказал: «Бах – высший гений музыки. Он достиг сердца каждого благородного движения души, снял покровы человеческой природы, пока не стали ясны ее божественные атрибуты. Он сделал божественное – человеческим, а человеческое – божественным».

А всемирно известный органист Хельмут Вальча суммировал: «Бах открывает двери в вечность. Слушая его, убеждаешься, что жизнь имеет смысл».

И более того: когда мы слушаем Баха, наше сердце раскрывается Божественной гармонии. Светлый поток звуков отмывает его от накипи повседневной суеты, и мы становимся теми, кем и должны быть, – детьми Бога в совершенном мире, сотворенном для каждого из нас.{12}

Орган Баха в Арнштадте

Марк Болан

(Bolan, Marc)

Все мы знаем, что жизнь в этом теле коротка, и у нас нет времени тратить ее по пустякам. Пора проникнуть в тайны бытия. А как это сделать лучше всего? Конечно же, взять жизнь великого святого и всмотреться в то, что он говорил и делал. И ясно к тому же, что жизнь великого святого нельзя рассматривать, как любую другую жизнь, начиная с начала и заканчивая концом. Жизнь святого повинуется законам неба, и смотреть на нее нужно так же, как на небо, – без начала и конца, вбирая всем сердцем и ничего не пытаясь понять.{13}

Марк Болан (Marc Bolan) – поэт, певец, гитарист, композитор, безумец и сердце группы T. Rex, важнейшего феномена начала 70-х годов. Ведь когда Beatles распались, T. Rex заняли их место. Началась массовая истерия, такая же, как была вокруг Beatles.

Однако ревностью и не пахло – Ринго Старр очень подружился с Марком и даже снял о нем фильм «Born To Boogie». И Джон Леннон, и Пол Маккартни, не сговариваясь, объявили, что T. Rex – «самое интересное, что есть в сегодняшней музыке». А Джими Хендрикс (Jimi Hendrix), мир его праху, встретив юного Марка, сказал ему: «Ты станешь звездой, но не раньше, чем возьмешь в руки электрическую гитару». Что Марк в скором времени и сделал – с большим успехом.{14}

Что же касается самого Марка Болана, то он родился звездой.

«Когда я был маленьким, я был уверен, что я – высшее существо. У меня не было ничего общего с другими людьми. Я не знаю – кто я и откуда. Но точно знаю, что я – не отсюда».

Он часами слушал коллекцию пластинок своего отца; однажды отец по ошибке купил ему пластиночку с рок-н-роллом Билла Хэйли (Bill Haley), и восьмилетний Марк понял, что нашел свое призвание в жизни.{15}

В семнадцать лет он решил предпринять долгое путешествие по Франции. И там встретил мага, живущего в покинутом людьми замке под Акимеди. По слухам, этот маг был в близких отношениях с богом Паном.

Марк провел с ним восемнадцать месяцев и был свидетелем многих чудес, увиденное сильно повлияло на него. Некоторое время жил отшельником в лесной пещере недалеко от Рима.

Вернувшись в Лондон, он заперся на месяцы в своей маленькой комнате и сутками писал песни. Его будущая жена, Джун Чайлд, рассказывала, что ничего подобного она в жизни не видела: «Как будто бы магическая энергия изливалась из него». Сам же Марк приписывал все своему ангелу-хранителю, который, как он говорил, на самом деле сочинял песни за него. Именно в это время он создал десятки песен, которые будут записаны на пяти его первых альбомах.{16}

Поначалу музыкальный бизнес не знал, что делать с Марком Боланом. Маленький надменный красавец с невероятной шевелюрой, абсолютно уверенный в своей правоте и поющий песни о единорогах и магических королевствах – он не вписывался ни в одну схему, был совершенно неформатным.

Первые попытки Марка пробиться к славе закончились крахом: после неудачного сотрудничества с группой John’s Children компания конфисковала у него всю имевшуюся аппаратуру и единственную электрогитару. Однако тем временем он уже приобрел друга-единомышленника – перкуссиониста по имени Стив. Марк немедленно переименовал его в Стива Перегрина Тука (Steve Peregrine Took) – по имени одного из героев толкиеновского «Властелина Колец». Вооружившись бонгами и акустической гитарой, они отправились на завоевание мира. И название взяли подходящее – Tyrannosaurus Rex, по имени самого крупного и свирепого из динозавров.{17}

Марк Болан и Стив Перегрин Тук

Замечательный продюсер Тони Висконти (Tony Visconti) увидел их выступление в легендарном лондонском клубе UFO – и даже не понял, что Марк поет по-английски. Он был убежден, что этот странный певец – иностранец и поет на неизвестном языке, а английского, скорее всего, вообще не знает. После концерта он приблизился к этой парочке и заговорил со Стивом Перегрином Туком, но Марк вмешался и надменно сказал Висконти, что он уже седьмой продюсер, делающий им сегодня предложение.

Конечно, это утверждение было чистым понтом, зато на следующий день Марк и Стив вломились к Висконти в офис и устроили прямо там импровизированный концерт. Кончилось это все подписанием большого контракта.{18}

Однажды Марк и Джун проснулись в своей квартире, на стене которой кто-то из друзей Марка по его просьбе нарисовал огромного тираннозавра. И Джун с ужасом увидела, что чудовище движется и дышит. Марк говорил потом, что сила его воображения пробудила рисунок и, если бы у него не хватило моральных сил отвести глаз, их могли бы съесть.

Такое уж непростое дело эта магия.{19}

Однажды школьный приятель Марка девид Боуи пошел к ясновидящей. Та, внимательно все изучив, хладнокровно рассказала ему, что он сам, Марк Болан и Джими Хендрикс – пришельцы из другого мира, присланные сюда, чтобы изменить сознание населения Земли. И тело каждого из них может выдержать только пять лет со времени начала миссии.{20}

Марк полностью погрузился в сочинение песен из области магии и мифов. Как и многие другие, он был убежден, что чем дальше западный мир заходит в область технократии, тем более души людей тянутся к простоте и чистоте прошлого. Большая часть культуры 60-х склонялась к воссозданию прошлого или своего рода путешествию на Восток. Марк даже написал такие строки:

  • Мы прячемся под масками Востока,
  • Потому что мрачные формы западного мира
  • Наполняют ужасом наши члены,
  • И все перестает расти.
  • Мы тоскуем по легендам, и легенды
  • Находятся на востоке нашего ума.{21}

Он даже сформировал свою собственную мифологию о человеческом мире под названием Рарн (Rarn), существовавшем задолго до динозавров. Кстати, современная наука время от времени обнаруживает человеческие артефакты, которым более тридцати миллионов лет, – так кто его знает? Мог и не ошибаться.{22}

В 1969 году Марк выпустил сборник своих стихов под названием «Колдун» (The Warlock of Love). Сам он очень гордился этим сборником, говорил, что написал все эти стихи за пару недель, и объяснял такую невероятную скорость тем, что в одной из прошлых жизней был шотландским бардом.{23}

Многие панки – как ни странно это звучит – очень любили Марка Болана, ибо выросли на его песнях. Сам Марк с гордостью говорил: «Я – основатель панка. В юности меня называли космическим панком». Собственно, Болан был единственным из всей старой гвардии, кого панки считали за своего, а он, в свою очередь, поддерживал их как мог.

В 76-м, выпустив альбом «Дэнди в Нижних Мирах» («Dandy In The Underworld»), Болан взял с собой на гастроли панк-группу «Проклятые» (The Damned). «У них хороший вкус, – заметил он, – они носят майки „T. Rex“».{24}

Мы и сами в глубине души знаем, что окружающий нас мир – мир офисов, банков, газет и телевидения – абсолютно нереален. Песни же Марка к этому нереальному миру совсем не имеют отношения.{25}

Сам Марк говорил так: «В аккордах рок-н-ролла есть магия. Они создают туман и другие изумительные вещи внутри человека. Все прекрасные вибрации заключены в этих аккордах».{26}

Дэвид Вэниэн (David Vanian), The Damned

«Я использую музыку как переживание. Я играю дома по семь часов в день и радуюсь этому, потому что это то, что я делаю. Музыка идет от Бога. Но я не вижу в сегодняшних религиях ничего, что удовлетворило бы меня. Наверное, можно сказать, что мои корни в язычестве – не в смысле жертвоприношений, а оттого, что для меня Земля важна. Земля дает нам еду, а с Неба приходит вдохновение.

Я чувствую, что связан с духами деревьев. Для меня ясно, что у деревьев есть душа. Когда-то человек был прекрасным зверем, но это время прошло.

Мне нравится верить, что через десять лет, когда станет совсем темно, все люди с хорошими головами уйдут по радуге в другие измерения и оставят всю серость здесь, позади».{27}

Дэвид Боуи

(Bowie, David)

{28} В седой древности, где-то в последней трети XX столетия, критики выбивались из сил, пытаясь дискредитировать человека с разными глазами, вызвавшего такую бурю в мире музыки. Лезли из кожи вон, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах, – да вот только он сам опережал их всех на световые годы, первым признаваясь сам во всех этих грехах и оставляя их с носом. И наконец они придумали, в чем еще его обвинить. И закричали, зашумели: «Музыка Боуи лишена всяких эмоций! Негоже вам ее слушать».

И лишь один умный сказал: «Неправда, что музыка Боуи неэмоциональна – она полна эмоций, просто эти эмоции не имеют никакого отношения к людям».{29}

Но господ журналистов тоже можно понять. Действительно, как простому критику объять умом фантастические извивы карьеры господина Боуи? Из юных рокеров он подается в мимы; из мимов идет в буддийский монастырь, но, выйдя оттуда, начинает петь песни про астронавта по имени Майор Том, который отказывается вернуться на землю.

Он позирует для обложек в специально сшитом для него мужском платье, он шокирует и дразнит.

Игги Поп и Дэвид Боуи

Не успевают господа журналисты это переварить, как Боуи уже надевает на себя маску Зигги Звездная Пыль, космического пришельца, ставшего земной суперзвездой во главе рок-группы «Пауки с Марса» (которые из ревности его же и убивают); эта ипостась на самом деле делает его суперзвездой, но в разгаре славы он «убивает» своего героя, переезжает в Америку и начинает петь «белый пластиковый соул», немедленно став героем чернокожей Америки.

Однако ему и этого мало: он объявляет себя «худым белым герцогом» на черно-белой брехтовской сцене – после чего вдруг бросает все это и уезжает с Игги Попом в Западный Берлин, где они снимают дешевое жилье над какой-то турецкой лавкой, два года пишут песни и шляются по разрушенным войной кабаре.

Вернувшись из Берлина, Боуи вдруг записывает с отцом электронного авангарда Брайаном Ино трилогию ни на что не похожих песен… И так далее, далее, далее, всегда опережая жизнь. Ну как тут бедному журналисту не сойти с ума…

Подливая масла в огонь, сам Боуи предсказывает свою жизнь в ранней песне «Перемены».{30}

Неудивительно, что влияние Дэвида на весь мир трудно измерить. Целые поколения относятся к нему с религиозным трепетом и считают главной персоной в музыке.

Даже в нашей глухой сторонке в те далекие годы заговорили о нем как о каком-то новом феномене. Наконец друг достал пластинку и торжественно пригласил меня на прослушивание. Надо сказать, первые песни особо на меня не подействовали. Пока не зазвучала «Starman», конечно же – о пришельце из космоса, который, зная, что взрослые никогда его не примут, по радио передает для детей фантастическую музыку с орбиты и – по секрету от родителей – вступает с ними в контакт.

И мое сердце дрогнуло.{31}

  • Помните ли вы парня, который был
  • В одной из ранних песен? До меня дошли слухи
  • Из центра управления полетом, о, нет, не говорите мне, что это правда!
  • Пришло сообщение с орбиты:
  • «Я счастлив и вам того желаю!»
  • Любви нужна любовь;
  • И следом – чудовищные подробности.
  • Вопль пустоты убивает меня.
  • Синтезированные карточки японских девочек.
  • У меня нет ни денег, ни волос.
  • И эта планета сияет, сияет, сияет.
  • Пепел к пеплу, кайф к кайфу.
  • Мы знаем, что Майор Том на игле.
  • Его тащит в самом высоком небе.
  • И ему хреново.
  • Каждый раз я говорю себе:
  • «Сегодня буду чистым».
  • Но маленькие зеленые колеса преследуют меня, о Боже, опять!
  • Я застрял с важным другом,
  • Я счастлив, и вам того желаю. И – вспышка света!
  • Я никогда не делал ничего хорошего,
  • Я никогда не делал ничего плохого,
  • Я никогда ничего не делал просто так.
  • Мне нужен топор, чтобы пробить лед.
  • Я хочу сойти прямо сейчас!
  • Мама говорила мне: «Если хочешь чего-то достичь,
  • Никогда не связывайся с Майором Томом!»{32}

В классике русской литературы, романе «Митьки», породившем бессчетное количество подражателей (и даже людей, всерьез утверждающих, что вот они-то и послужили реальными прототипами реалистически выписанных героев шинкаревского эпоса, сравнимого разве что с «Мертвыми душами» и «Анной Карениной»), так вот, главным антагонистом фантастических митьков служит вполне реальная фигура Дэвида Боуи.

Но на самом деле Дэвид Боуи является своеобразным alter ego митьков, их духовным лидером. Как это часто бывает с русской душой, будучи не в силах признаться в любви, человек всячески очерняет предмет своей страсти, но – ах! – какая глубина чувства стоит за этим отрицанием!

Альтер эго и духовный лидер митьков Дэвид Боуи

Недаром близкие к источнику люди подтверждают, что во втором, вослед за «Мертвыми душами», сожженном и навеки утерянном для нас томе романа писатель якобы сталкивает героев лицом к лицу. Но страшно даже подумать, что могло бы при этом произойти…

Нет, митьки и Дэвид Боуи навсегда должны остаться на разных полюсах мира, и только вдумчивый читатель может представить себе: спит митек, и ему снится, как он выходит в безупречном смокинге на залитую огнями сцену и под бешеный рев публики запевает «Young Americans».{33}

LP «The Man Who Sold the World», 1970

История не донесла до нас, действительно ли Боуи заказывал из далекой России каждый новый рукописный выпуск очередной части «Митьков», действительно ли он выступал под большим портретом Дмитрия Шагина, или это всего лишь досужие слухи. Но вслушайтесь, вслушайтесь в эту оду, полную страсти и печали, и спросите себя – откуда, кому? Это Боуи-то бесчувственен? Хм…

  • Холодное пламя,
  • У тебя есть все, кроме холодного пламени,
  • Ты будешь моим ребенком, дитя любви и мира,
  • Я встану рядом с тобой;
  • Ты так устал; это небо заставляет тебя
  • Чувствовать себя использованным,
  • Это фокус, чтобы ты видел больше,
  • Это может разбить твое сердце.
  • Навсегда оставшиеся в памяти
  • Старые кинофильмы – это все, что мне надо,
  • Чтобы спеть песню про то, как я любил
  • Прекраснейшую из звезд.{34}

Когда-то его называли «самым красивым человеком на земле» и «созданием из другого мира». Он, не колеблясь, отбрасывал все, за что его любили, и шел дальше. Боуи продолжает делать это и по сей день.

«Для меня самое важное – это всегда идти по новым и артистически возбуждающим меня путям. Я хочу быть способен постоянно удивлять самого себя как артиста. Мне кажется, если этот элемент отсутствует, то все рассыпается и впадаешь в регулярность концепции. А от этого легко превратиться в овощ. Лично я должен всегда встряхивать себя музыкально, чтобы снова выяснить – что же изначально привлекло меня к музыке».{35}

Более тридцати лет музыка Боуи сопровождает меня в пути; иногда я на долгие годы забываю о нем – и тем радостнее бывает возвращение. Те, кто обвинял Дэвида в бесчувственности, давно вышли на пенсию; он же продолжает писать, придумывать что-то, идти в другую сторону и не чувствует себя зависимым от мнения публики. Он делает это для себя. А песни его продолжают пробуждать чувства, о которых, пожалуй, не каждый и знает.{36}

LP «Diamond Dogs», 1974

Иоганнес Брамс

(Brahms, Johannes)

У группы «Звуки Му» была поговорка: «Человек человеку композитор». Хм. Что мы знаем про композиторов? Композитор – как радиоприемник: воспринимает в бесконечной вселенной свое видение прекрасного и по мере сил передает его нам. Но вот лично для меня интересно знать, как они жили, что делали, как писали. Почитав про жизнь какого-нибудь композитора, мне хочется немедленно побежать и послушать его музыку повнимательнее. Послушаю, приму в себя и как будто бы сам становлюсь шире, больше, вселенная в моей душе расширяется. Вот взять хотя бы великого Иоганнеса Брамса.{37}

В наше время великих людей так просто не встретишь. Известных – да; если знать места их кучкования, то умелый охотник может натолкнуться одновременно на целый выводок телевизионных и других звезд, ибо они обычно собираются вместе, чтобы напоминать друг другу о своей звездности. Но великих – сложно, если они и есть где-нибудь, то стараются не показываться на глаза.

Раньше было не так. Можно было занять удобное место где-нибудь в кафе на главной улице, и рано или поздно мимо вас прошел бы кто-то из великих. Особенно в Вене XIX века: то Шуберт пробежит в чужом пальто к кому-то из друзей, у кого можно поиграть на фортепиано, то пронесут на руках Штрауса с криками «Штраус forever!».

В Вену со всей Европы съезжались великие. Среди них во второй половине XIX века на венских улицах резко выделялся один, по виду – подлинный митек: небольшого роста, в какой-то нелепой накидке, заколотой на плече булавкой, и слишком коротких штанах, с огромной бородищей лопатой и шляпой в руке, он шел куда-то, заложив руки за спину и совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг. Люди расступались, а родители говорили детям: «Смотри, деточка, вот идет великий Брамс».{38}

Абсолютный слух у Брамса обнаружили еще в детстве и наняли ему учителя музыки; но, как только мальчик начал сносно играть на фортепиано, он был немедленно отправлен на заработки – семья была бедной. Жили они в Гамбурге, а поскольку Гамбург – город портовый, то музыка там игралась в основном в специальных заведениях, приспособленных к нуждам и чаяньям простых моряков. Поэтому юность Иоганнеса прошла в боевых условиях.

Однажды, уже в зрелые годы, он рассказал одному из друзей некоторые подробности того, с чем сталкивался в ранней юности, и прибавил: «Таковы были мои первые впечатления от женщин. И ты думаешь, что я после этого могу поклоняться им, как все вы?»

Он всю жизнь неудобно чувствовал себя в обществе добропорядочных женщин. Несколько раз чуть было не женился – но в последний момент понимал, что не может. Как он написал одной предполагаемой невесте: «Я вас люблю – но цепей на себя надеть не могу».

Дом, в котором родился Брамс. Гамбург

Однако техника и профессионализм, наработанные в борделях Гамбурга, сослужили композитору хорошую службу. С одиннадцати лет Иоганнес Брамс начал писать музыку.{39}

Что делать молодому композитору, чтобы на его музыку обратили внимание?

В XIX веке за отсутствием YouTube и My Space оставалось только одно: заручившись рекомендательными письмами от знакомых, пытаться заинтересовать своей музыкой влиятельных критиков или признанных композиторов. Брамсу было некуда деваться – пришлось делать то же самое. Однажды его привели к Листу, но Листу было не до него; впрочем, он сыграл юноше что-то из своих последних вещей, но Брамс не очень любил музыку Листа. Он попросту заснул, и случился большой скандал. Далеко не единственный случай, когда Брамс немного пренебрегал мирскими условностями.

Клара Шуман, 1853

Однако, когда ему было двадцать, его представили Роберту Шуману. Шуман без колебаний признал в нем гения и назвал «молодым орлом». Брамс же перед Шуманом попросту благоговел. В итоге они так понравились друг другу, что Шуман настоял, чтобы юноша переехал к нему в дом.

Нельзя сказать, чтобы это облегчило Брамсу жизнь. Шуман к этому времени давно страдал психическим расстройством, пытался покончить жизнь самоубийством и вскоре умер в санатории для душевнобольных. Брамс остался в доме за главного и – как утверждают все специалисты – влюбился во вдову Шумана, прославленную пианистку Клару.

Однако отношения их всю жизнь оставались безукоризненно платоническими. Брамс считал Клару своим самым верным другом. Память о Шумане, которого они оба любили, сблизила их еще больше: знакомые говорили, что интеллектуально и эмоционально они ближе, чем большинство супружеских пар.{40}

В тридцать лет Брамс, уже будучи пианистом с мировым именем и известным композитором, переехал из Германии в императорскую Вену, культурную столицу Европы, где и прожил до конца жизни.

Высший свет Вены относился к нему как к Кинг-Конгу – с обожанием и ужасом. Брамс не считался ни с кем и ни с чем – и ухитрялся оскорблять даже своих ближайших друзей, бесцеремонно рубя им в лицо правду-матку.

В Вене про него ходила такая история. Однажды он был приглашен на светскую вечеринку; уходя с нее, он обратился к гостям: «Если здесь есть кто-то, кого я не успел оскорбить, прошу прощения». Друзья Брамса говорили, что, даже если история эта придумана, она должна была бы произойти.

Штраус и Брамс, Вена

Брамса попросту боялись, называли грубияном, циником с дурным характером, гиперчувствительным, а он всего-то не считал нужным тратить время на реверансы и прочую ерунду. При этом он мог быть невероятно щедрым, и, если какой-то молодой композитор привлекал его внимание, Брамс готов был сдвинуть небо и землю, чтобы помочь ему, как это было в случае с Дворжаком или с Григом.{41}

В юности он был симпатичным – худой, светловолосый, с ярко-синими глазами, но в зрелые годы отрастил огромную бороду и погрузнел. Как натуральный холостяк, он не слишком следил за своей внешностью – всегда был обильно обсыпан пеплом сигар, которые курил постоянно; а поскольку ненавидел покупать одежду, то все время ходил в чем-то старом и залатанном. Да и привычек он был самых скромных: даже когда не бедствовал, ел в самых дешевых ресторанах – обычно в своей любимой таверне «Красный еж», ему нравилось, как там варят кофе.

Другим композиторам, все-таки, могло быть важно положение в обществе, мнение других о себе, наконец, успех и слава. Брамса же, кроме музыки, ничего не интересовало.

Йозеф Йоахим

И если он и тратил на что-то деньги, то только на свою коллекцию нотных рукописей, в которую входила, например, соль-минорная симфония Моцарта. Этот человек на самом деле жил в музыке.{42}

В эпоху музыкально-симфонических картин Брамс признавал только «чистую музыку». За всю свою жизнь он не написал ни одной ноты программной музыки, не говоря уже об опере.

Над своей первой симфонией он работал около пятнадцати лет; симфония – это вам не хиханьки-хаханьки, – говорил он нетерпеливым друзьям. И за всю жизнь написал всего четыре, зато все они (как и другие его основные произведения) не выходят из репертуара симфонических оркестров всего мира.

Поначалу он зарабатывал на жизнь игрой на фортепиано, но в тридцать пять лет, после успеха «Германского реквиема», стал обеспеченным человеком, перестал давать концерты и если и дирижировал, то только собственными произведениями. А под конец жизни даже решил вообще не писать – но против природы не пойдешь: именно тогда он создал несколько своих лучших произведений.

Критики не любили его, считали реликтом, пережитком прошлого. Нападали на него и справа, и слева, а он, как слон, шел куда ему было нужно и не обращал внимания на укусы. Брамс знал себе цену, как это свойственно всем великим.

Как и Бах, Брамс суммировал свою эпоху – собрал все лучшее, что было в ней; на нем эра симфоний практически закончилась: в его руках это искусство, сформированное Гайдном и Моцартом, обрело свое завершение.{43}

Близкий друг Брамса, величайший скрипач XIX века Йозеф Йоахим, писал про него: «Брамс – самый большой эгоист в мире, хотя он сам об этом и не подозревает. Его широкая натура проявляет себя непредсказуемо, но совершенно не обращает внимания на других. Все, что интересует его, – это без помех писать музыку, а его вера в возвышенный мир фантазии и привычка не подпускать к себе нездоровые ощущения и воображаемые страдания других граничат с гениальностью. Его сочинения беспощадно отвергают все земные страдания. Я никогда не встречал настолько талантливого человека».{44}

Когда вам некуда торопиться, когда вы летите над облаками или едете по каким-нибудь бескрайним просторам, мой вам совет – наденьте наушники и поставьте Третью симфонию Брамса: ваши уши услышат то, что видят ваши глаза. Музыка Брамса – как пронизанный солнечным светом лес, вечный и безмятежный.

Все переживали, что Брамс не верил в Бога. Даже его ближайшие друзья были в отчаянии от его бездуховности. Его протеже Дворжак убивался: «Такой великий человек, такая великая душа – и ни во что не верит!» Это только увеличивает мое к нему почтение. Зачем тратить слова? Достаточно вслушаться в музыку, чтобы почувствовать: в глубоких и чистых душах Бог живет, не нуждаясь в словах. И солнечный, летний мир музыки Брамса дает нам то, чего никогда не передадут никакие книги.{45}

Cocteau Twins

{46} Cocteau Twins, «Близнецы Кокто», – самая загадочная группа из всех, что когда-либо ходили по земле.

О них писали просто: «Феномен. Ошеломляющая красота».

Cocteau Twins собрались вместе в 1980 году, навсегда изменили лицо современной музыки и пятнадцать лет спустя, в середине записи своего девятого альбома, решили, что «достаточно – это достаточно», – и разошлись навсегда.{47}

Краткая история Cocteau Twins умещается в нескольких строках. Группа была основана двумя ребятами – Робином Гатри (Robin Guthrie) и Уиллом Хэгги (Will Heggie) – в маленьком шотландском городке Грэнджмаут (Grangemouth). На местной дискотеке они встретили девушку по имени Лиз Фрэйзер (Elizabeth Fraser), и она стала у них петь.

Их первый альбом «Garlands», вышедший в 1982-м, немедленно был замечен прессой. В следующем году басист Уилл покинул группу, и Робин с Лиз остались вдвоем. Это и было началом подлинного звука Cocteau Twins: ударный агрегат «Roland 808», многослойные обработанные гитары Робина Гатри и так же многослойно записанные неземные голоса Лиз Фрэйзер – комбинация ни на что не похожая. Робин – очень особенный гитарист: он часто замечал, что его больше интересует то, как записана гитара, чем ноты, которые она играет.{48}

LP «Garlands», 1982

В этом составе они записали семь альбомов и несколько мини-альбомов, иногда к ним присоединялся басист Саймон Рэймонд (Simon Raymonde). Они много играли живьем. Для концертов на сцене появлялся живой ударник и второй гитарист. Вот и все.

Про их концерты писали: «На сцене Элизабет Фрэйзер завораживает. Она кажется одновременно хрупкой как дитя и ошеломляюще сильной».{49}

Пресса терялась в догадках: что это за люди производят такие необыкновенные звуки? Однако Робин и Лиз (и Саймон) очень неохотно давали интервью, и даже когда это происходило, собственно о музыке никогда не бывало сказано ни слова.

Журналисты подозревали их в колдовстве, Cocteau Twins всерьез обвиняли в том, что они разлагают нацию, передавая в своих песнях подсознательные магические послания. В Средние века их попросту сожгли бы на костре.

При этом в 1984 году их альбом «Treasure» («Сокровище») был признан лучшим альбомом года, а Лиз Фрэйзер – лучшей певицей Британии. Пресса соревновалась в эпитетах:

«Их музыка – идеальный необитаемый остров, нетронутый разложением коммерческой поп-музыки».

«Богатое и деликатное настроение нашептанных секретов, священных красот и моментов нежности».

«Их сила – в незащищенности; их волшебство льется, и объяснить его не удастся никому».

Или совсем уж напрямую: «Воистину, Cocteau Twins – это голос Бога».{50}

LP «Treasure», 1984

Они зачаровывали людей ни на что не похожими обложками своих пластинок, причудливыми названиями песен, музыкой, пением – долгое время никто даже не мог понять, на каком языке поет Лиз Фрэйзер. Они играли дико красиво – но бесплотными романтиками никогда не были, напротив, людей менее претенциозных и более земных найти было бы сложно.

Они появились на свет в самый расцвет панка; эта музыка их и сформировала.

«Панк-рок… В детстве я хотела быть такой, как Сид Вишес. Мы до сих пор платим за это. Продолжаем ко всему подходить как панки, хотя время изменилось, и этот подход более не действует. Я часто жалею об этом. Я сама не знаю, почему мы такие» (Лиз Фрэйзер).{51}

Но если посмотреть с другой стороны… в одной чудесной книге есть такие слова:

«…в дальних путешествиях он видел вещи столь жуткие и прекрасные, что не мог ни отчетливо вспомнить, ни описать их, хотя он и знал, что они оставили глубокие отметины на его сердце. Но некоторые вещи он не забывал, и они хранились в его памяти, как чудеса и тайны, которые он вспоминал снова и снова»[2].

Это сказано по другому поводу, но, что касается меня – эти слова точно подходят к музыке Cocteau Twins.

Или, говоря словами Гильдора Инглориона из дома Финрода: «У них свои труды и свои печали: их мало занимают пути других существ на земле»[3].{52}

Ведь дело не в том, как обустроен звуковой ряд Cocteau Twins. В конце концов, в мире много дуэтов, где девушка поет, а ее парень лепит из подручных средств шумовую панораму, сопровождающую голос любимой.

Здесь дело совсем в другом. Остальные дуэты, равно как и другие коллективы, замкнуты в «этом» мире; они поют и играют про бытовой, насквозь придуманный мир, который школа и остальные средства информации навязывают нам с детских лет, и говорят: все обстоит вот так, и по-другому не бывает. Это как в романах и телевизионных сериалах: вы люди, а значит, вам положено думать вот так, чувствовать вот так и покупать вот здесь; шаг влево, шаг вправо – расстрел.

А это полная и абсолютная ложь. И именно на долю Cocteau Twins выпало напомнить нам о реальном мире, не поддающемся коммерческим бытовым уравнениям. О чувствах и ощущениях, не вписывающихся в учебник кастрированной бытовой псевдореальности. О «той удивительной стране, где полным-полно чудес, но нет их объяснений»{53}[4].

Они напоминают нам о том, что мы значительно больше и чудеснее, чем нас обучили думать о себе.

Их мелодии – чудо, которое мы все забыли. Когда они поют, кажется, что эти мелодии мы знали с колыбели, но вот как-то не вспоминали, а когда слушаем – вспоминаем, и оказывается, что мимо нас чуть было не прошел целый мир, целая вселенная, наполненная неизъяснимой тайной, которая по праву принадлежит нам, если мы удосужимся о ней вспомнить.

Робин Гатри

И если мы действительно их услышим, наша жизнь выйдет за грани дозволенного и вернется на свой истинный путь тайны и восхищения.{54}

И вспомню еще раз Джона Рональда Руэла Толкиена: «Мир этот необъятен, глубок и беспределен; его моря безбрежны и звезды неисчислимы; его красота зачаровывает, но опасность подстерегает на каждом шагу; он наполнен радостью и печалью, которые острее меча. Счастливцем может считать себя тот, кому дано войти туда, но язык путешественника не в силах описать все богатство и необъяснимость этой страны. И пока он там, ему опасно задавать слишком много вопросов, чтобы ворота не закрылись и ключи от них не были потеряны»[5].

Для меня эти слова точно подходят к музыке Cocteau Twins – и лучше не скажешь.{55}

Леонард Коэн

(Cohen, Leonard)

«Нас достигли новости о небритом и мрачном канадце, чье каждое слово наполнено восхитительным декадансом. Голос его такого низкого регистра, что некоторые животные, вероятно, просто не способны его услышать. В словах его песен такая законченность и незыблемость, как будто они кропотливо вырублены из мрамора. Он глубок как Милтон и мрачен как Джон Леннон. Его песни обнаруживают красоту во всем, как будто он собирает необработанные алмазы.

Тех, кто еще не слышал о Коэне, легко опознать – они до сих пор заняты веселой повседневщиной: танцуют, смеются и ходят по магазинам; но обращенные уже превратились в другую породу. Они сидят по домам, закрыв лампу шарфом, отгораживаются от дневного света тяжелыми портьерами и пьют мятный чай, обсуждая поэзию Лорки, – а песни Коэна тихонько сопровождают разговор. Прибыл Темный Рыцарь, и все предстало в новом свете».{56}

Леонард Коэн – канадский поэт, певец и писатель. Он родился в 1934 году, смешно сказать – он на 2 года старше Элвиса Пресли. Его первая книга стихов вышла в 1956 году, первый роман – в 1963-м, но ему хотелось петь песни, и он переехал в Америку.

LP «Songs of Leonard Cohen», 1967

В 1967-м вышла его первая пластинка «Песни Леонарда Коэна». Широкой публике его песни показались недостаточно бодрыми, и в Америке альбом не имел коммерческого успеха, зато в кругах любителей произвел настоящий фурор. В Англии он провел в чартах более года. Правильно говорят: «В своем отечестве пророка нет». Добавим: не очень-то и хотелось. Коэн вообще всегда был склонен к уединению и депрессии – и это нисколько не умаляло его славы, а только добавляло к его репутации сумрачного гения, говорящего вслух то, о чем другие боятся и подумать.{57}

  • Так вот, в Вене есть десять прекрасных женщин;
  • Там плечо, на которое Смерть приходит плакать;
  • Там фойе с девятью сотнями окон
  • И дерево, куда голуби прилетают, чтобы умереть;
  • Там кусок, вырванный из утра, –
  • Теперь он выставлен в галерее мороза –
  • Возьми этот вальс…
  • В Вене есть концертный зал,
  • Где тысячи людей обсуждают твои губы;
  • Там есть бар, где ребята перестали разговаривать,
  • Потому что блюз приговорил их к смерти;
  • Кто это карабкается к твоему портрету
  • С полными ладонями свежесрезанных слез –
  • Возьми этот вальс,
  • Он много лет умирает без тебя.
  • Я буду танцевать с тобой в Вене;
  • Я буду выглядеть как река;
  • Дикий гиацинт на моем плече
  • И мой рот в росе твоих бедер;
  • И я похороню свою душу в записной книжке,
  • Где фотографии и мох;
  • И я отдамся потопу твоей красоты,
  • Своей дешевой скрипке и своему кресту –
  • О любовь моя – возьми этот вальс,
  • Теперь он твой, и кроме него ничего не существует.{58}

LP «Death of a Ladie’s Man», 1977

За его карьерой следили с особым вниманием. Он редко говорил на публике, но, когда это случалось, всегда делал это с мрачным юмором.

Он редко записывался, но песни его раз от разу становились все шире и универсальнее – и он никогда не упускал случая посмеяться над собой. Крайне редко выступал, но делал это пожимая плечами, с честностью, намекающей, что все мы участвуем в нелепом заговоре, но делаем это совершенно добровольно.

С 67-го по 94-й он выпустил десять альбомов, с каждым из них его репутация все упрочивалась. Женщины сходили и до сих пор сходят по нему с ума: они слушают его голос, и этот голос проникает прямо в душу.{59}

В 1994 году, после тура с альбомом «The Future», Леонард Коэн ушел в Ринзай-дзен – монастырь на горе Болди недалеко от Лос-Анджелеса, – стал монахом, принял японское имя Джикхан, что значит «молчание», и пять лет провел там в уединенной медитации.

В 2001-м он вернулся в музыку с самым лучшим своим альбомом «Десять новых песен». Ему как раз исполнилось шестьдесят пять лет.{60}

«Как писать песни?

Я до сих пор не могу оценить мистику этого процесса, но если бы я знал, откуда появляются хорошие песни, я бы чаще приходил в это место. Я не совсем понимаю, что это. Когда я вспоминаю, как начинала писаться та или иная песня, мне иногда кажется, что кто-то передал мне ее зерно. Это может быть что-то, увиденное из окна автобуса, или просто официант, который поставил передо мной чашку кофе.

И вдруг кажется, что мне что-то передано, момент – и я узнаю это. Что-то вдруг выпрыгивает из бессмысленного дня, в котором мы обычно живем, и сообщает твоему сердцу что-то, что очень важно. Что-то начинается, и вот тогда я достаю свою маленькую записную книжечку…

Страницы: 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Егор Кузьмич Лигачев, член Политбюро ЦК КПСС с 1985 по 1990 год, был одним из тех, кто начинал перес...
Насколько твои друзья в «Фейсбуке» действительно хорошо тебя знают? Можно проверить – запустить на с...
Иван Александрович Ильин – русский философ, писатель и публицист, сторонник Белого движения и послед...
Уничтожение Осамы бен Ладена казалось невероятным успехом, началом заката международного террора. Но...
Как вышло так, что наши глаза смотрят вперед, и почему у нас нет глаз на затылке? Каким образом зрен...
Как это ни парадоксально, именно великий мозг мешает женщине стать самой обаятельной и привлекательн...