Аэростат. Воздухоплаватели и Артефакты Гребенщиков Борис

Сестры Коллинз

(Collins, Shirley & Dolly)

{63} Когда – что случается не так уж часто – речь в печати заходит о Ширли Коллинз, то ее называют не иначе как «первой леди английской народной музыки» и «национальным сокровищем». И есть за что. Ее пение, кажется, вне времени, в нем нет ничего современного, она словно поет из глубины веков, как будто записи каким-то образом сделаны много сотен лет назад, и когда ее слушаешь, почему-то знаешь без тени сомнения: именно так это и поется по-настоящему.{64}

Вы можете спросить меня: а что тут такого особенного? Вроде все просто. По музыке слышно: сидят две бабульки – одна поет, другая играет на каком-то музыкальном ткацком станке – и всех-то дел. На самом деле сестры Коллинз были совсем не бабульками, а молодыми и энергичными особами, а их ни на что не похожая музыка – это синтез древней традиции и воистину стахановского труда.

Ширли Коллинз, 1958

Как-то получилось так, что сестры Коллинз с раннего детства были связаны с самой что ни на есть народной музыкой в самом подлинном смысле этого слова. «Мы с Долли были так далеки от популярной музыки, что то, что наши записи стали известными, похоже на чудо. Ведь наша музыка непроста для восприятия; я удивлена, что кто-то вообще покупает наши пластинки».

А пластинки покупали, и еще как. По странному стечению обстоятельств появление сестер Коллинз совпало с модой на старину в среде тогдашних хиппи. «Я никогда не была хиппи – и никогда не выносила их псевдодетской наигранной жеманности. Моя Англия – это Даниэль Дефо, Хогарт, Блэйк. Мои песни растут из долгой и подлинной традиции, в них – ясное видение прошлого, их корень в реальной жизни. И я чувствую, что благодаря нашему с Долли сельскому происхождению я – связующее звено между прошлым и сегодняшним днем».{65}

LP «Love, Death & the Lady», 1970

Воспитанная на подлинных сельских песнях, Ширли решила узнать: а что же народ поет в других краях? Любовь к гармонии свела ее с легендарным собирателем народной музыки Аланом Ломаксом (Alan Lomax). Ширли – человек серьезный – вышла за него замуж и провела год на юге Соединенных Штатов как его партнер и секретарь, записывая пение разных дедушек и бабушек в американской глубинке (в частности, именно они открыли великого блюзмена Миссисипского Фреда МакДауэлла (Fred McDowell)). Потом Ширли развелась, вернулась домой и начала записывать народные песни, знакомые ей с колыбели, с разными замечательными музыкантами; сестры даже записали один альбом вместе с Incredible String Band.

Репутация Ширли Коллинз была настолько безупречной, что в 1969 году ее вместе с патриархом британской народной музыки Юэном МакКоллом (Ewan MacColl) и любимцем фирмы «Мелодия» певцом Питом Сигером (Peter Seeger) даже пригласили в Москву на слет молодых социалистов.{66}

Любимец фирмы «Мелодия» Пит Сигер

И кстати, о сестрах. Хотя пела из них двоих именно Ширли и все обычно говорят только про нее, это, с моей точки зрения, не очень справедливо. Ее сестра Долли, сторонившаяся всякой известности, была грандиозным талантом. Именно она являлась автором многих аранжировок песен Ширли – ведь Долли много лет изучала музыку под руководством известного композитора Алана Буша (Alan Bush), одним из учеников которого был, кстати, широко известный ныне Майкл Найман (Michael Nyman). Ширли говорила: «Аранжировки Долли могут совершить чудеса с любой песней». Но если Ширли по профессиональной необходимости много времени проводила в Лондоне, Долли это было совершенно чуждо. К концу 1960-х она поселилась в покинутом двухэтажном автобусе, стоящем посередине сельского поля, и изучала искусство игры на антикварном флейтовом органе XVII века. И именно этим внешне простым, но удивительно правильным звукам песни сестер обязаны большой частью своего очарования.{67}

Алан Ломакс

Поет патриарх британской музыки Юэн МакКолл

Время шло, и музыка сестер Коллинз становилась все более популярной в среде ценителей. Да и сама среда росла как на дрожжах: за вторую половину 60-х количество клубов, где игралась народная музыка, выросло в Англии с тридцати до четырехсот. Это не ускользнуло от внимания прогрессивной фирмы звукозаписи Harvest. Желая взять быка за рога и припасть губами к источнику драгоценного нектара, «Harvest» упросила сестер записать для них сюиту народных песен, недавно спетую ими на мегапопулярном шоу святого подвижника английского радио Джона Пила (John Peel). Получившийся альбом «Гимны в Эдеме» (Anthems in Eden) вызвал настоящую сенсацию среди знатоков и ценителей. Ничего подобного в народной музыке еще не бывало.{68}

Джон Пил

И правду сказать, ни на что не похоже. Особый (можно даже сказать, «по-хорошему антикварный») звук этого альбома – дело рук молодого энтузиаста Дэвида Мунро (David Munrow), ставшего впоследствии одним из главных авторитетов английской «ранней музыки» – так принято называть музыку, играемую особыми специалистами старинными приемами на старинных инструментах.

Для создания подлинного колорита Ширли пришло в голову пригласить на запись ансамбль Дэвида Мунро Early Music Consort Of London. И все будущие звезды аутентичной музыки приехали в студию, нагруженные крумхорнами, сакбутами, ребеками, виолами и клавесинами. Им было интересно.

Крумхорн

Их интерес нетрудно понять – обычно им приходилось играть музыку по старинным нотам, а тут они могли применить свои навыки в сочетании с подлинной традицией. Сработало блестяще.{69}

«Гимны в Эдеме» получились совершенно удивительными. Один из основателей Fairport Convention Эшли Хатчинс (Ashley Hutchings) услышал новый альбом сестер Коллинз в конце 1969 года; он как раз только что покинул ряды Fairport Convention, считая, что они уделяют недостаточно внимания подлинной народности. Впечатление от «Гимнов в Эдеме», как он вспоминает, было «более чем сильным». Альбом вызвал у него непроизвольные рыдания, вскоре он разыскал Ширли Коллинз и женился на ней. Так было положено начало многолетней эпопее самой британской из всех британских народных групп – Albion Band.

LP «The Power Of The True Love Knot», 1967

Тьма в сердце английской истории

Эшли можно понять. Как он сам говорит: «В английской народной музыке всегда было что-то волшебное».{70}

В то время как современники, начитавшись Толкиена, Льюиса Кэрролла и кельтских сказок, мечтали о райском существовании в зарослях интернациональной травы, голосом Ширли Коллинз пели истинные духи ее предков. «Во время Второй мировой войны я была ребенком – и выжила с чувством оптимизма и любви к английской глубинке. Когда война кончилась, я была счастлива и горда за Англию; Англия и была моим Эдемом. Я, однако, совершенно не склонна смотреть на нее сквозь розовые очки. Я выросла в рабочей семье и помню трудности жизни, которые нам приходилось преодолевать, – поэтому чувствую сильную связь с теми, кто пел эти песни до меня. А поскольку я была всегда зачарована прошлым, то очень хорошо знаю тьму в сердце английской истории». А тьмы там было предостаточно, и поэтому песни сестер Коллинз никак не попадают в категорию легкого послеобеденного развлечения, но есть в них что-то чрезвычайно насущное, что как бы находится над печалью, над радостью – как будто взгляд откуда-то со стороны или сверху, с расстояния, откуда все видно. Ведь не зря говорится: «Чтобы помочь находящимся на карусели, нужно для начала с нее сойти». А чтобы сойти с нее, нужно стать цельным, признать, что в тебе есть и тьма, и свет, и научиться отвечать за себя целиком и полностью. Вот тут-то песни Ширли и Долли Коллинз и могут пригодиться.{71}

LP «For as Many as Will», 1978

Клод Дебюсси

(Debussy, Claude)

Однажды преподаватель консерватории спросил юного Дебюсси: «Что же вы, юноша, такое сочинили? Это же против всех правил». Дебюсси не моргнув глазом ответил: «Для меня, как для композитора, нет никаких правил; что я хочу, то и правило».

А спустя лет восемьдесят Джордж Мартин не без гордости сказал про одну из самых известных песен Beatles: «„Strawberry Fields Forever“ – тональная поэма в духе Дебюсси».

С моей точки зрения – достаточное основание вспомнить этого великого нарушителя правил.{72}

Говорят, что Клод Дебюсси был центральной фигурой всей европейской музыки на стыке XIX–XX веков. Говорят, «его музыка вырвалась из оков традиционной формы и гармонии». А еще он считается самым выдающимся автором фортепианной музыки со времен Шопена.

Брамс для него ничего не значил, Чайковского он не любил, Бетховен был ему скучен. Он верил, что симфония как форма умерла. Зато он любил средневековую и экзотическую музыку. Про музыку Индонезии, с которой Дебюсси познакомился во время Всемирной выставки в Париже, он говорил: «Она наполнена контрапунктами, рядом с которыми Палестрина – это детская игра».

Клод Дебюсси (в центре, в белом жакете) в Риме, вилла Медичи, 1885

Дебюсси вообще любил все странное и изысканное, его музыка затронула льющиеся ритмы и древние цвета, неслыханные в Европе. Он использовал странные и забытые интервалы. Как говорил он сам: «Я все более и более убеждаюсь, что музыка по своей сути – это не то, что можно заключать в традиционную застывшую форму. Она сделана из ритмов и цветов».{73}

Дебюсси родился в 1862 году в маленьком городке Сен-Жермен-ан-Ле и с детства выказал недюжинные способности к музыке. В одиннадцать лет мальчик поступил в Парижскую консерваторию. Соученики Дебюсси вспоминали: «Он удивлял нас своей странной игрой». Он был «замкнутым, угрюмым и совершенно неотесанным». Но даже педанты-преподаватели восхищались смелостью, с которой Дебюсси пренебрегал всеми правилами.

Он писал: «Я уверен, что институт не одобрит меня, потому что, естественно, считает путь, преподаваемый в нем, единственно верным. Но я ничего не могу поделать с собой! Я слишком люблю свою свободу, меня слишком интересуют мои собственные идеи».

И он думал так не напрасно. Прослушав «Блудного сына», кумир всей Европы композитор Гуно обнял двадцатидвухлетнего Дебюсси и сказал: «Дитя мое, Вы – гений!»{74}

Дебюсси окончил консерваторию и остался вольным композитором. Два года он прожил в России[6], преподавая музыку детям Надежды фон Мекк, загадочной покровительницы Чайковского, потом снова вернулся в Париж.

Свою Францию он очень любил, всю жизнь боролся за честь французской музыки и говорил: «Не нужно никаких титулов; называйте меня просто – французский музыкант».

Он стал выше критики своих бывших учителей и совершенно не заботился о том, чтобы завоевать симпатии публики, ко мнению которой он относился с аристократическим пренебрежением.{75}

Как пишут современники, Дебюсси всю жизнь оставался «загадочной, богемной личностью, некогда вселявшей в своих бывших учителей безумные надежды, однако, свернувшей с пути воплощения этих надежд в действительность».

Боюсь, что современники немного ошибались. Он никуда не сворачивал. Он изначально не собирался следовать путями, ведущими к общепринятому.

При этом не поймите меня превратно: нет совершенно ничего плохого в общепринятом, но если мир сведется только к общепринятому, наступит застой и человечество начнет вырождаться. И, по закону сохранения Вселенной, изредка в мире появляются люди, «желающие странного».

«Я предпочел бы – и я это делаю – создавать музыку, в которой нет ни тем, ни мотивов, либо есть тема, которая не прерывается и не повторяется».{76}

Он жил в Париже, редко выезжая куда-либо оттуда; неохотно исполнял свои вещи на публике и по возможности избегал общения с себе подобными. Вместо этого бродил по кафе и книжным магазинам или общался с художниками и поэтами. Эрик Сати познакомил его с мистической стороной жизни и подтолкнул к новым поискам в мире музыки.

Дебюсси за фортепиано, 1893

Марсель Пруст, боготворивший «французского композитора», однажды пригласил его на вечер в честь Дебюсси. Тот отказался: «Лучше случайно увидеться как-нибудь в уличном кафе. Не обижайтесь на меня, я таким родился».

Клод Дебюсси продолжал оставаться в своей вселенной, редко снисходя до обыденного мира, который он считал – увы! – невыносимо пошлым. Как он однажды заметил: «Свобода, равенство, братство – это лозунги, написанные на знамени лавочников». Сам он был абсолютно предан другому – точности передачи той невероятной вселенной, которую ощущал внутри себя, все остальное казалось ему вторичным и не очень нужным.

Согласно свидетельству его знакомых, Дебюсси считал себя «приемником, настроенным на музыкальную волну, протянувшуюся сквозь время, из бесконечности в бесконечность и проходящую через сердце композитора».{77}

Иногда его музыка кажется мне звуковым сопровождением к каким-нибудь неизвестным и никем не виданным сценам из «Yellow Submarine» – аккомпанементом к путешествию по Морям Времени, Пространства и Чего-то Еще, название чего мы знали, но призабыли.

Как и в этих странных местах, музыку Дебюсси стоит воспринимать, полностью отрешившись от всего, что мы ранее знали по поводу устройства звуков. Здесь настолько нет правил, что само слово «правила» становится пустым звуком. Находясь внутри этой музыки, вы как будто оказываетесь в джунглях, где – совершенно не обращая внимания на вас – растут, цветут и гоняются друг за другом неизвестные сочетания звуков, а наверху, в просветах причудливой струнной поросли, проплывают необычайных цветов облака.{78}

Дебюсси с дочерью Шушу, 1912

«Дисциплину нужно искать в свободе… Не слушайте ничьих советов, слушайте ветер, в шуме которого звучит история мира».

«Музыка должна быть герметической, скрытой от посторонних глаз наукой, бережно хранимой в книгах, настолько трудных для понимания, что лишь недоумение стало бы уделом презренной толпы, для которой музыка – случайная вещь, вроде носового платка… Вместо бесполезных попыток научить людей ценить это искусство я предлагаю основать Общество эзотерической музыки».{79}

И, когда я думаю о настоящем рок-н-ролле, моему мысленному слуху представляются не сегодняшние представители этого жанра, не перестающие старательно выжимать последние капли меда из кубка, выпитого давным-давно; нет, я думаю о музыке вне всякого времени, идущей в неизвестное и освобождающей мою душу.

Примерно как у Клода Дебюсси.{80}

Донован

(Donovan)

Один китаец сказал однажды: «Ты уже слышал музыку земли, но слышал ли ты музыку неба?»

А что же такое музыка неба?

Шри Чинмой говорит, что музыкант своей музыкой сводит небо на землю. Те, кто слушает его, переживают небо здесь, на земле, – и учатся жить соответственно. Поэтому я и хочу рассказать про человека по имени Донован.{81}

В начале 60-х Донован был скромным бардом, странствующим цыганом. Потом что-то случилось – то ли Луна вошла в созвездие Весов, то ли планеты встали в ряд, – но в течение трех недель Донован перешел от ночевок в спальных мешках к самым дорогим отелям, и его альбомы стали продаваться как горячие пирожки. К концу 60-х он стал иконой, символом Силы Цветов. Близкий друг Beatles, ученик Махариши Махеш Йога, практик трансцендентальной медитации, пророк для миллионов людей, находившихся в поисках своего голоса.{82}

Донован Лейч, 1947

Джон Леннон, Майк Лав (Mike Love, Beach Boys), Махариши, Джордж Харрисон, актриса Миа Фарроу (Mia Farrow), Донован, Пол Маккартни и актриса Джейн Эшер (Jane Asher), на тот момент – невеста Пола, 1968

Биографическая справка: Донован Лейч (Donovan Leitch) – шотландский поэт-песенник, родился 10 мая 1946 года, первая песня вышла в 1964-м, с 1965 по 1969 год пользовался феноменальным успехом по обе стороны Атлантики, был практически богом для миллионов людей. После 70 года отошел от гастрольной деятельности, становясь все менее и менее заметным. В 90-х годах его музыка вновь приобрела популярность.

В настоящее время живет и работает в Калифорнии, несколько лет тому назад выпустил альбом «Sutras», во время работы над которым сотрудничал с гением американской звукозаписи Риком Рубиным (Rick Rubin)[7], известным по работе с System Of A Down, Red Hot Chili Peppers, Томом Петти (Tom Petty) и Джонни Кэшем (Johnny Cash).{83}

«Я ушел от успеха. Шести лет славы мне было достаточно. К 70 году я достиг всего, чего хотел достичь: пять золотых альбомов, двадцать синглов в Top-20, играл в лучших залах мира. Идти выше было уже некуда. За всей этой славой и богатством всегда был искатель духовного пути – юноша, который хотел поделиться с миром другой точкой зрения на вещи. Я внес мистические идеи в поп-музыку, и этим я горжусь больше всего. А потом я закончил со всем этим и просто ушел в лес».{84}

Самый основной волшебник звука в Америке, Рик Рубин имеет обыкновение ставить записи Донована перспективным клиентам и говорить: «Вот как должен звучать голос, вот как должна звучать гитара, вот как должны звучать барабаны».{85}

Рик Рубин

«Мой отец был социалистом и работал в профсоюзе. В четырнадцать-пятнадцать лет я хотел стать певцом протеста. Мне хотелось изменить социальную систему, сделать бедняков счастливыми. Но когда я прочитал Дао дэ дзин и Алмазную сутру, я понял, что проблемы страдания в мире значительно глубже любых социальных вопросов. Нужно было менять точку зрения на реальность. Джоан Баэз сказала Дилану: „Донован отказался от протеста“. Я не отказался от протеста, я просто перестал искать ответ в общественных переменах. Все мы – Джон Леннон, Джордж Харрисон, я, Карлос Сантана – мы хотели знать ответ, но вместо этого нашли вопрос: „Как убедить людей западного мира, что они духовно больны, что они заблудились?“ И мы посвятили себя музыке, которая могла бы разбудить духовную жажду в людях».{86}

«Меня никогда не интересовала коммерция. Но можно включить мою пластинку, и от нее будут исходить целительные вибрации. Этим сложно торговать. Я не обучаю медитации – но некоторыми сочетаниями звуков я могу действительно изменить состояние сознания человека. В моих песнях много разных уровней; сегодня песня звучит так, а завтра будет звучать иначе. Это не коммерческая музыка, это, скорее, лекарство».{87}

«Когда я играю концерты, я не рекламирую свой новый диск – я просто передаю людям послание, идущее через меня. Все мои песни говорят одно и то же. По-моему, Нил Янг (Neil Young)[8] сказал: „Все мы поем одну и ту же песню, мы просто называем ее по-разному“. А кто-то еще повторил: „Все мы, те, кто пишут песни, – просто звенья одной цепи“».{88}

«Махариши научил меня трансцендентальной медитации. Но что это такое? Это дыхание и мантры.

Чем дольше я этим занимаюсь, тем больше это становится частью моей жизни. Этому и научил меня Махариши. Но учителем Махариши был Гурудэв, а кто был учителем Гурудэва? Мы уходим все глубже, пока не находим в себе великого учителя, который и научил всех нас. Мы, музыканты, хотим собрать все эти силы и гармонизовать их в нашей музыке».{89}

«Невозможно думать о проблемах в России, Китае или Африке, не вспоминая Алмазную сутру, в которой сказано, что мы смотрим на мир и видим его состоящим из миллиардов существ, но это иллюзия, а в действительности все мы – одно сияющее существо. Пока люди этого не поймут, ничего в мире не изменится.

Но я вижу перемены, происходящие в мире. Раньше говорили, что эра Водолея будет эрой просветления. И мне кажется, эта эра наступает».{90}

«В кельтской традиции рассказчик историй значит одно и то же для всех людей во все времена. Поэтому мои песни значат то же самое, что они значили тогда».{91}

Донована спросили: «Какой совет вы можете дать начинающим певцам-поэтам и музыкантам?» Он ответил: «Если вы хотите чему-то научиться, выберите двух-трех своих любимых музыкантов и выучите все, что они сделали, освойте их технику, освойте их вокальные приемы. Занимаясь этим, вы будете делать ошибки; эти ошибки и будут вашими первыми оригинальными песнями. Все художники учатся у мастеров. Играйте песни своих любимых мастеров, пока не почувствуете, что у вас появляется свой собственный стиль. И тогда вы – на пути к мастерству».{92}

Я почти ничего не пишу от себя – просто цитирую слова Донована из интервью разных лет. Я прочел их совсем недавно, и, как это ни странно, оказалось, что они во многом совпадают с тем, что я и сам замечал. Это и называют синхронностью – если все идет правильно, в нужный момент оказывается, что все встает само по себе так, как нужно.{93}

Боб Дилан

(Dylan, Bob)

Величайший, навсегда изменивший, гений, бла-бла-бла родился в 1940 году в шахтерском городке Хиббинге, Миннесота. В восемнадцать лет сбежал из дома в Нью-Йорк. Разыскал и подружился с бродягой и отцом современной народной песни Вуди Гатри (Woody Guthrie)[9]. Играл по клубам и кафе Гринвич-Вилладж (Greenwich Village). Не мог не обратить на себя внимание. Контракт с фирмой «Колумбия» (Columbia). Два альбома народных песен и песен протеста. А потом выходит альбом «Другая Сторона Боба Дилана» («Another Side of Bob Dylan»).

Джоан Баэз и Боб Дилан

Звезда его шла в гору. Дружба и любовь с королевой фолка и протеста Джоан Баэз, документальный фильм «Не оглядывайся назад» («Don’t Look Back»). Всеобщее народное почтение. Но ему не сиделось на месте.

В 64-м он приезжает на фолковый фестиваль в Ньюпорте, где с подозрением смотрят на все, кроме акустической гитары. И, спев три тихие песни про страдания угнетенных, вдруг выводит на сцену рок-группу: все ручки вправо и вперед. Разражается чудовищный скандал: старики бегут выключать ему электричество, а молодые да отчаянные не пускают их к рубильнику.

В 65 году Дилан был на вершине мира, всеми признанным гением, оракулом, героем. Он научил Beatles курить траву, а весь земной шар – слушать слова песен, даже если они громкие и с ритмом. Научил и пошел дальше.

Но любой великий человек живет немного вне времени, одновременно видя и прошлое, и будущее.

В 66 году с Диланом что-то происходит – и по сей день никто не знает, что именно. Легенда гласит, что он разбивается на мотоцикле. Другая легенда гласит, что, не выдержав ужасного напряжения концертов, записей, киносъемок и контрактных обязанностей, он сам имитирует эту катастрофу. И, конечно же, есть люди, которые считают, что все это дело рук ФБР.

Гарт Хадсон

Так или иначе, через полгода он объявляется в буколическом захолустном городке Вудсток (где через три года именно поэтому состоится исторический рок-фестиваль), и в этом патриархальном раю, в подвале огромного деревянного розового дома он с коллегами из аккомпанирующей ему группы The Band весь следующий год курит чертополох и поет всякую ерунду, которая приходит в голову. Слава Богу, органисту группы Band, солидному бородатому пришельцу с Венеры Гарту Хадсону (Garth Hudson), приходит в голову мысль поставить туда магнитофон и по ходу дела всю эту муть записывать.

Когда кто-то догадывается подпольно издать получившееся, вся мировая общественность встает на уши. И эта запись – под названием «Большое Белое Чудо», или «Ленты из Подвала» («The Basement Tapes»), – становится первым и самым известным пиратским альбомом в этой вселенной. Критик журнала «Rolling Stone» Грэйл Маркус (Greil Marcus) называет это «самым важным альбомом американской музыки».

LP «Wesley Harding», 1967

Фото с обложки «The Basement Tapes», 1975

Хорошо ребята покурили.

Дилан и на этом не останавливается, летит в столицу кантри-музыки и записывает строгий и аскетический в своем раздолбайстве альбом «John Wesley Harding».

В то время как в Британии Beatles занимались новым ренессансом, здесь, в Америке, Дилан единолично ввел в моду всеми забытую простую музыку – и тем самым вызвал к жизни бесчисленное количество последователей, играющих ее и по сей день.

Сам Дилан при этом начал совершать все более и более странные вещи, записывать все более странные альбомы – никто и по сей день не знает, почему и зачем он это делал. Народ задумался и решил, что Дилан – герой вчерашних дней.

И вдруг в середине 70-х он записывает «Кровь на Треках» («Blood on the Tracks»), застав всех абсолютно врасплох. Критики ломают шапки и падают оземь, единогласно провозглашая это шедевром. Начинается новая полоса жизни, следуют новые и новые блестящие альбомы. Вот, например, альбом «Desire» («Желание») и песня «О, сестра».

Шло время – восьмидесятые и девяностые. Дилан менялся вместе со временем. Новые песни, новые альбомы. Он пропадает с горизонта, и все начинают думать, что он исписался, – вдруг он появляется вновь, и критики трепещут. И постоянные концерты, которые он сам не без юмора называет «Никогда не Кончающейся Гастролью», – никто не знает, зачем ему это нужно; он давно заслужил больше славы, чем нормальному человеку может присниться. Он гений, каких немного за всю историю человечества.

Дилан и The Band, Isle of Wight Festival, 1969

LP «Blood on the Tracks», 1975

Несколько лет назад он попал в больницу – операция на сердце. Все думали, что теперь-то он остановится. Не тут-то было: через месяц он снова на сцене. Может быть, он просто любит играть музыку, может быть, ему просто некуда возвращаться – никто этого никогда не узнает. Но нам опять повезло, мы до сих пор живем с ним на одной земле. Каждая новая песня – это наше отражение, если мы можем это понять.{100}

LP «Desire», 1976

Такие песни пишутся только в переломные моменты этого мира, и люди, пишущие их, приходят в наш мир не просто так.

Но это – совсем другая история.

Family

Family – не по-детски могучая группа излюбленного мною Золотого Века. Критики любят называть такие «несправедливо забытыми». Но бывает ли такое? По-моему, «несправедливо забытых» в природе не бывает. Бывают те, кто сделал свое дело и ушел под радар, а если о них не все знают, так кому от этого хуже?{102}

Любителей Family в мире не так уж много – по сравнению с миллионами поклонников Led Zeppelin или Jethro Tull, зато те, кто любит музыку Family, – люди особые. И они отнюдь не одиноки – сам Джон Леннон называл их «лучшей группой современности», что-то похожее говорили Иан Андерсон и другие люди, неплохо чувствующие музыку.

Про Family писали: «Одни из самых диких и ни на что не похожих первопроходцев андеграунда». Их выступления были настолько «необузданными и интенсивными», что, если им приходилось где-то играть на одной сцене с Хендриксом, неистовый Джими отказывался выступать вторым, понимая, что после Family ловить ему будет нечего.

«Звук Family свиреп, интенсивен и сложен. Это больше чем блюз, чем восток, чем кантри; больше чем рок и больше чем поп. Это прогрессивная группа в самом подлинном смысле этого слова».{103}

В тибетском языке есть такое понятие – «саморожденная драгоценность». Family – драгоценность, самородившаяся в английской глубинке, провинциальном городе Лестер, в веселом 1966 году. Тогда на маленьком острове Британия вдруг, как по мановению волшебной палочки, появилось несчитаное количество нереально хорошей музыки.

Джон Уитни с двухгрифовой гитарой и Роджер Чэпмен

Чтобы привлечь к себе внимание среди калейдоскопа талантов, Family поначалу решили выделиться внешним видом и начали выступать в двубортных мафиозных костюмах. Но вскоре костюмы были забыты – стало совсем не до них. Даже в простых джинсах и жилетах они выглядели и вели себя на сцене так, что привлекали к себе максимум внимания. К тому же у гитариста (а заодно и ситариста) группы Джона Уитни (John Whitney) была редчайшая по тем временам двухгрифовая гитара, за которую сам бог гитары Эрик Клэптон однажды предложил Джону «все свои гитары и денег, сколько хочешь». Но предложение было отвергнуто, и восемнадцатиструнный зверь еще долго продолжал поражать слушателей.

Однако все это были только мелочи. Главным в Family была сама музыка.{104}

Family называли «одной из самых истинно оригинальных и изобретательных групп, появившихся в Британии». И эта изобретательность и оригинальность происходила из тяжелой работы и нежелания идти на какие-либо компромиссы. «Daily Mirror» писала: «Они работают в студии от зари до зари, экспериментируя со звуками в поисках того, что потрясет всех нас». Такая музыка у них получалась. Яркая, ни на кого не похожая; музыка, к которой нужно прислушаться, чтобы она взяла за душу, но когда она таки берет за душу, то берет надолго и отпускает нескоро.{105}

На зависть Эрику Клэптону двухгрифовых гитар у Family все прибавлялось

Family называли «одной из самых многообещающих групп андеграунда». Постойте, а что же такое – эти самые «прогрессив» и «андеграунд»? Да все очень просто. Существует в мире простая коммерческая музыка, использующая старинный принцип «за что больше платят, то и играем». Эта музыка живет по принципу «условного рефлекса» – люди как бы договорились друг с другом, что вот этот ритм и последовательность звуков будет сигналом для выражения веселья, а вот под эту нужно грустить. Слушатели с энтузиазмом принимают эту игру, поскольку она сильно упрощает им жизнь, не нужно думать и ощущать что-то самому – по команде пионервожатого нужно быть то веселым, то печальным. Эти чувства принимаются за чистую монету, и все, что требуется от исполнителя музыки, – это максимально профессионально исполнять штампы, за которые ему платят деньги. Но всегда существуют люди, которые сами не хотят превращаться в болванки и отказываются принимать участие в оболванивании других. Они не хотят играть по проверенным формулам, а пытаются создать сами что-то новое. Естественно, их музыка, скорее всего, может оказаться странной, непривычной, не лезущей ни в какие рамки и не приносящей доходов. Вот и появился музыкальный термин «андеграунд» («подпольный», то есть – не стремящийся быть популярным любой ценой). У нас почему-то всегда считалось, что музыка «андеграунд» обязательно должна быть тяжелой и неприятной для слуха, но такое ошибочное мнение – не более чем «тяжелое наследие советского режима». Огромное количество музыки «андеграунд» ласкало слух, хотя, может быть, и не самым привычным образом.

LP «Music In A Doll’s House», 1968

Ну а «прогрессив» – это практически то же самое, но использующее прогрессивные методы построения музыкального произведения, то есть – «умная» музыка.{106}

Помимо уникальности их музыки, Family сразу привлекали к себе внимание ни на что хорошее не похожим голосом Роджера Чэпмена (Roger Chapman). Гитарист Джон Уитни вспоминает: «До появления Роджера мы просто переиначивали старые блюзовые номера, но, как только он запел с нами, у нас неожиданно начали писаться совсем другие песни. Когда мы переехали в Лондон, все были уверены, что мы все время на кислоте. Но мы были совсем по другому делу; мы из рабочих, практически пролетарская группа. Но люди смотрели на Роджера и говорили: „Ну, уж этот-то точно на кислоте“».

LP «Family Entertainment», 1969

Худого, длинноволосого и преждевременно лысеющего Роджера Чэпмена, на костяшках пальцев которого было, как положено, вытатуировано «Love» и «Hate», называли «дикарем рока». Критики писали, что у него «самый уникальный голос в роке», похожий на «блеяние из ада». Поэтому в народе его с любовью называли Электрический Козел.{107}

Многие другие артисты того же периода стали мировыми звездами. К Family это не относилось, они просто делали, то, что считали правильным. Роджер Чэпмен говорил: «Мы не пытались сознательно быть непохожими, у нас ничего не было просчитано… Все было наивно и честно». Как писал Шекспир, кое-что понимавший в устройстве мира:

LP «It’s Only A Movie», 1973

Справедливости ради надо сказать, что музыку их иногда и правда нелегко выдержать в больших количествах. И не всякому она придется по душе. С другой стороны, в ней был огромный потенциал. Наверняка не раз и не два знающие люди советовали им: «Ребята, сделайте так и так, и окажетесь на самом верху». Но Family даже ради самого большого успеха не собирались идти ни на какие компромиссы. Поэтому их коллеги-современники Род Стюарт и Джо Кокер теперь – имена, известные всему миру, а Family помнят только специалисты-историки.

«Я не извиняюсь за то, что я есть, – говорит теперь Чэпмен. – Я очень догматичен. Я знаю мою музыку и знаю, что мы делаем лучше всего. И по-другому делать не собираюсь. И мне все равно, что думают другие люди. Если их в нас что-то не устраивает – ничего не могу поделать. Я могу быть иногда грубоват, но таков уж я есть. Не люблю парить других и не люблю, когда парят меня».{109}

Итак, группа играла и играла, пользуясь в Англии любовью и уважением. Но Англия, в конце концов, довольно маленький остров. Чтобы считать себя действительно состоявшимися, надо было покорить Америку, по тем временам это считалось обязательным для любой приличной английской группы. Но у Family покорение Америки никак не получалось. В свой первый приезд Чэпмен привычно запустил со сцены микрофонной стойкой, и та упала к ногам одного крупного импресарио. Он решил, что это был выпад в его сторону, и у группы вдруг начались бесконечные проблемы. То срывались концерты, то не давали визу, то еще что. Без сомнения, это была простая случайность.

Джим Кинг

В конце 1972 года, выпустив альбом «Bandstand», Family еще раз рискнули попытать счастья в Америке, на этот раз на разогреве у Элтона Джона (за что еще раз надо отдать должное его прекрасному музыкальному вкусу!). Но публика была полностью сбита с толку их музыкой. «Poli» Palmer вспоминает: «После каждой нашей песни наступало полное молчание. На всем огромном стадионе нам хлопали только ребята, делавшие звук на сцене». Роджер Чэпмен: «К этому времени мы превратились в какой-то остров и не могли перебраться через небольшую полоску воды, отделявшую нас от больших вещей».

Добропристойные Соединенные Штаты так и не приняли ни на что не похожую музыку Family. Впрочем, это естественно: для успеха в Америке нужно было быть немного пособраннее и пояснее: чтобы покупателям было понятно, что они покупают, а продавцам – что они продают. Family же не влезали ни в одну коробочку. Они могли быть богатыми суперзвездами – но предпочли остаться теми, кто они есть. Поэтому их формальный неуспех был прямым выражением их сути.

Как сказано в одной книге: «Ты сам притянул к себе людей, события и обстоятельства твоей жизни в качестве инструментов, чтобы сформировать Наивысший образ Наивысшего представления»[11].{110}

В итоге после семи лет совместной игры, в сентябре 1973-го Family решили, что раз их музыка не слишком нужна людям, то нет смысла играть вместе. Решение о роспуске группы было принято спокойно, без драмы; они выпустили свой последний альбом «Это просто кино», сыграли последние концерты и разбрелись в разные стороны. Вряд ли это было несчастливой случайностью, скорее – знаком времени, недаром все остальные крупные группы второй половины 60-х к этому времени уже давно либо перестали существовать, либо мутировали во что-то совсем другое.

Время изменилось, звезда, горевшая над Альбионом, потускнела, и нужно было переходить к чему-то другому.{111}

Марианна Фэйтфулл с Миком Джаггером

Однако преуменьшать их важность нелепо. За семь лет своего существования Family выпустили шесть золотых дисков, три их песни попали в Top-20, они сыграли почти на всех крупнейших фестивалях того времени (включая концерт в Гайд-парке и на острове Уайт) и оказали на всех колоссальное влияние. «Два года мы были королями всего мира, – подтверждает Чэпмен. – Мы делали все, что нам хотелось. Это была действительно гениальная группа: пять людей, телепатически понимавших друг друга».

Но всему есть свое время. Как гласит легенда, безымянный гений-плотник, строивший деревянную церковь в Кижах, закончив ее, посмотрел на свое творение и сказал: «Не было такой красоты и не будет». И забросил свой топор в море.{112}

Вот такая история. История не только про замечательную и очень специальную группу, но и про всю эпоху. Эпоху, когда музыка не лезла в формат и всем было от этого только лучше. А закончу я рассказ о группе Family короткой цитатой из девушки Марианны Фэйтфул[12], имевшей самое прямое отношение к той чудесной эпохе: «Нашим главным ощущением тогда было, что мы – величайшая группа молодых гениев, когда-либо жившая на этой планете, и теперь – самое изумительное время для жизни. Мы чувствовали, что все происходит в правильное время, в правильном месте, в правильной компании. И каждый раз, когда кто-то из нас выпускал новую песню, нам казалось, что мы только что пробили очередной звуковой барьер… Одна изумительная группа и песня за другой… Как нам повезло – жить в это время!» А с таким подходом любая эпоха становится легендарной, любой век – Золотым.{113}

Арчи Фишер

(Fisher, Archie)

{114} Есть музыканты, которые у всех на слуху, а есть такие, музыка которых известна только посвященным. Но есть люди, которые живут в самом истоке музыки, и они настолько очевидны, настолько вот ЭТО и есть, что о них как-то забывают – «ну, это же само собой». Одному такому заслуженный ирландский певец Кристи Мур сказал однажды: «Арчи, ты никогда не будешь знаменитым, потому что тебя все знают». Его собеседника звали Арчи Фишер.{115}

Исконный шотландец, Арчи Фишер родился в музыкальной семье, его отец, мать и шесть сестер – все пели, так что деваться ему было просто некуда. Знающие люди говорят: «Кельтская музыка своим возрождением во многом обязана семье Фишеров».

В конце 50-х Арчи с сестрой – как и все приличные люди в то время – основали группу. Потом начали выступать сразу со всеми родственниками, а в середине 60-х Арчи оторвался от семьи, уехал в Эдинбург и стал водить компанию с только начинающими тогда Incredible String Band и уникальным гитаристом Бертом Яншем. В 1968 году вышел его первый альбом, изобретательно названный «Archie Fisher».{116}

«Арчи – легендарная фигура в мире шотландской народной музыки: все в Шотландии и Ирландии, имеющие хоть какое-то отношение к музыке, называют его своим любимым певцом; как музыкально, так и философски Арчи оказал на всех огромное влияние, – но в мире популярной музыки он остается практически неизвестным. Популярная музыка сильно от этого проигрывает, но создается такое ощущение, что самого Фишера эта ситуация вполне устраивает» – так пишут о нем на великолепном музыкальном сайте All Music Guide.

LP «Far Over the Forth», 1962

За тридцать лет он записал всего четыре альбома, работал с самыми выдающимися народными музыкантами (в частности, многому научил наших любимых Silly Wizard), а с 1983 года и по сей день ведет программу народной музыки на «Радио Шотландии». Недавно он – как в свое время Beatles – за заслуги перед музыкой оказался удостоен ордена кавалера Британской империи. Не думаю, правда, что это его сильно изменило.{117}

Что ни говори, традиция – вещь великая. Без знания традиции никто бы из нас не сделал ни шага, все до сих пор изобретали бы трехколесный велосипед. Что-то новое можно сделать, только стоя на плечах великанов – а традиция и есть этот великан.

В России, однако, получилось так, что еще в 30-е годы традиция народной музыки от греха подальше (чтобы не спели чего ненужного) была загнана в академический садок, и там из нее была выжата вся жизнь. А традиция не должна, не может, не имеет права быть безжизненной – иначе безжизненным становится сегодняшний день, перерезанной оказывается становая жила, связывающая прошлое и будущее, и нам остается только задохнуться в ядовитом дыму.

LP «The Fisher Family», 1966

Но кто же сказал, что древняя музыка более не наша? Когда Ричард Томпсон поет песню тысячелетней давности о том, что лето пришло – ну чем она не сегодняшняя?{118}

А Робин Лэинг, Шекспир шотландского виски, воспевает неугомонного кельта, который в мифической Америке вступает в единоборство с сухим законом – и, подобно святому Георгию, покровителю Москвы и Британии, пронзает засухе глотку. Если заменить несколько деталей, эту песню могли бы распевать рыцари времен короля Артура. В этом и есть великая сила традиции; каждый век пишет новые слова на старые мелодии, и так из глубины веков нам передается древняя сила, незаметно для нас изменяющая всю нашу жизнь.{119}

Традиция… Собственно, шотландцев и ирландцев вполне могла бы постичь судьба, похожая на нашу. Их традиция – кто только не пытался ее уничтожить! Историки рассказывают, что в XIX веке даже само слово «кельт» не употреблялось – но это рассказывают британские историки. У кельтов на сей счет другое мнение. Кто только не пытался их извести – римляне, саксонцы, норманны… Британским монархам много сотен лет икалось при упоминании Ирландии и Шотландии – их пытались «зафиксировать» то войнами, то деньгами, то политикой, но огонь в кельтском сердце продолжает гореть и время от времени поджигает что-то во внешнем мире.{120}

LP «The Bonny Birdy», 1972

Однако вернемся к моему доброму Арчи Фишеру. Кельтская традиция – настолько часть его самого, что она не сразу очевидна в его песнях. Он не столько играет традицию, сколько сам ею является. Когда Фишер поет старинные песни, они – от первого лица, а когда пишет свои собственные, они могли бы быть написаны кем и когда угодно. Слава человеку – он всегда человек и за последнюю пару тысяч лет не слишком изменился. Фишер поет – и в нем совершенно нет внешнего блеска, он как вереск на холмах Шотландии. Простота его сродни простоте Пушкина. И голос его – бальзам для измученного сердца.{121}

Можно сказать, что я открыл его «случайно». А если точнее – меня вывели на него изыскания в дебрях британской народной музыки. Потому что много лет я искал – откуда же все пошло? Перекопал 20-е, 30-е, 40-е – все еще не то, кельтский элемент еще используется как комедия, вроде анекдотов про армянское радио или грузинского акцента. А потом – Steeleye Span, Silly Wizard, Planxty, готовые и прекрасные. Должно было быть недостающее звено, человек, с которого все началось. И вдруг где-то в поисковых системах всплывает имя «Арчи Фишер», еще раз и еще раз… Я наконец скачал что-то, и сердце ухнуло – Вот Оно! Вот источник, которому я обязан появлением на свет своей любимой музыки.{122}

CD «Windward Away», 2008

Арчи Фишеру я многим обязан и лично. Когда мы записывали «Беспечного Русского Бродягу», нарезанная мною из Интернета пара компактов с его песнями, раз попав в мою машину, так и звучала там несколько месяцев. Я просто не мог слушать ничего другого. Песни Арчи были для меня в тот момент как земля под ногами, без него я бы наверняка навсегда заплутал в треках записи или, как известный греческий герой, насмерть запутался в проводах. Так что Арчи от беспечных русских бродяг – поклон до земли и искренняя благодарность!{123}

Так что же такого для нас в этой традиции? А ничего. Если кому-то этого не слышно, то кто я такой, чтобы навязывать свою точку зрения. Но я слышу эту музыку и всегда вижу солнце, восходящее над древними камнями на зеленых холмах в той жизни, которой живет не мое тело, а мое сердце. Арчи Фишер (и многие другие прекрасные люди) отдают свой голос и свою жизнь этой музыке, которая пришла к нам из невообразимо древних времен, из другого мира – и пока эта музыка с нами, дверь в этот мир открыта для всех, кто захочет в него войти.{124}

Мои слова о том, как древняя музыка незаметно меняет нашу жизнь, могут показаться поэтическим преувеличением, но вот что говорят ученые: «Музыка, в своих лучших проявлениях, имеет необычное свойство: она парализует интеллект, то есть на время приостанавливает рациональное мышление». А пока наше рациональное мышление, этот занудный арифмометр, приостанавливается, музыка входит прямо в наше сердце и настраивает его на древнюю и истинную красоту. Так что слава тем людям, которые из поколения в поколение сохраняют и передают истину; пока она жива – живы и мы.{125}

Free

{126} От этой музыки у меня ощущение, что через меня пропустили электрический ток, но теперь этой музыки уже никто не помнит. Скажите сегодня кому-нибудь – группа Free, и ответ будет – free– что? А когда-то они были одной из двух главных групп Англии – второй была Led Zeppelin.

Именно Free заложили основы того, что потом стало хард-роком; до них такую музыку никто не играл – и, как это часто бывает, они оказались значительно живее, чем целый жанр, основанный на их творчестве.{127}

А начало у них было тихое и незамысловатое. Группа впервые встретилась на репетиции в лондонском пабе «Nag’s Head» 19 апреля 1968 года. Солнце британской психоделии стояло в самом зените: за одиннадцать месяцев до этого вышел эпохальный «Sgt. Pepper…» и Beatles, только что выпустив фильм «Magical Mystery Tour», уехали с Донованом в Индию к Махариши Машеш Йогу. Pink Floyd приветствовали в своих рядах нового гитариста Дейва Гилмура (David Gilmour), Who всерьез задумались – не написать ли им рок-оперу, и даже Led Zeppelin еще не собрались – но эти молодые ребята хотели чего-то совсем другого.

Энди Фрейзер

В ноябре этого же года они записали свой первый альбом; остальное, как говорят, – история.{128}

Free были природой в ее самом первозданном буколическом виде – джинсы, длинные волосы, электрические гитары; этакие дети Жан Жака Руссо, «благородные дикари».

Они появились, когда общественность устала одеваться во все викторианское и блуждать по пасторальным лугам своего сознания среди мандариновых деревьев под мармеладными небесами. Вкус времени начал меняться. Тут-то и раздались звуки, сделавшие Free мессиями времени и одной из крупнейших английских групп начала 70-х.{129}

Пол Коссофф

Самым поразительным был возраст ее участников – феноменальному басисту Энди Фрэйзеру (Andy Fraser) было только пятнадцать лет, да и все остальные еще были тинейджерами. Free не успели испортиться в джунглях коммерческой психоделии, с юным задором им хотелось сразу всего, и они накинулись на исполнение музыки, как молодые крокодилы на кусок мяса – разрывая ее зубами на части. Мораль в их песнях простая: «Я родился плохим и буду плохим, пока не умру».{130}

Даже состав группы был непривычно интернационален: на басу – уроженец Полинезии Andy Fraser, на гитаре – русский Paul Kossoff, на барабанах – англичанин Simon Kirke, а пел человек совершенно неопределенных кровей, Paul Rodgers. Вот уж действительно Free – «свободные», так их окрестил отец британского блюза Alexis Korner.{131}

Пол Роджерс

В энциклопедиях пишут: «Free свели звук британского блюза к его минималистской, грубой и сырой основе, заложив основы будущего хард-рока». Можно сказать и так, только зачем тратить слова? Музыку Free сложно описывать, что ни говори, главное все равно остается за кадром, вне слов.{132}

Первые записи Free были приняты довольно спокойно, люди еще не успели привыкнуть к такому простому звуку. Но как говорится: «Секрет любого трудного деяния прост – нужно относиться к трудности не как к злу, а как к благу».

Группа репетировала и играла; играла и репетировала; играла, играла; играла постоянно; по их собственным словам, они «проехали Англию из конца в конец раз шесть или семь», играли везде, где только можно было играть, – сначала классические блюзы, потом начали писать свои собственные.

Free были уверены, что они – лучшая группа в мире. Вопрос был только в том, когда это поймут все остальные. Все изменила одна песня с их третьего альбома «Fire & Water».{133}

После песни «All Right Now» Free стали мега-звездами, а сама песня побила все мыслимые рекорды популярности. Free записали еще три альбома – но слава, наступившая в юности, часто дает кислые плоды. Саймон Керк, ударник, говорит: «Мы совершенно не были готовы к таким масштабам. Все стало неуправляемо и пошло не туда». Начались конфликты, а Пол Коссофф (даром что родился в Англии, а все равно русский) впал в тяжелое состояние и практически перестал шевелить пальцами; проведя четыре года вместе, участники Free разошлись по своим делам.

Старики говорят: есть просто певцы, есть суперпевцы и есть Пол Роджерс.

Придет время, и его будут называть просто Голос; больше тридцати лет он будет считаться лучшим голосом рок-музыки. Юные пионеры на допросах будут говорить: «Мы решили заниматься музыкой, потому что хотели быть как Пол Роджерс»; его голос продаст более ста двадцати пяти миллионов пластинок, выведет на свет группы Bad Company, The Firm, The Law; с ним будут играть Jimmy Page, Jeff Beck, Queen и черт в ступе.

Да и вообще, его пение породит целое направление в музыке – «сильный мужчина немногословно поет о своей трагической жизни», и это направление даст жизнь многим известным коллективам. А что тексты его песен немного уступали текстам Шекспира, то, как говорил Конфуций, «блажен тот, кто ничего не знает, он не рискует быть непонятым».

Но в то время, о котором мы говорим, Пол был просто певцом группы Free, и то, что он делал, не описать никакими словами. Все будущие попытки «спеть, как он» – пустая трата времени. Никто не пел так, как пел Пол Роджерс в группе Free.{135}

Если, допустим, кто-нибудь спросит меня: «Так что же хорошего в этой вашей Free? Чего-то я ничего особенного не слышу» – я отвечу притчей.

LP «Fire and Water», 1970

Однажды два монаха отправились куда-то. Они шли день, два, три, ночевали где придется; на третьи сутки пошел дождь. И вот ночью, в лесу, под дождем, голодный и мокрый младший монах не выдержал и спросил: «Далеко ли нам еще идти?» Старший, не сбавляя шага, сказал: «Мы уже пришли».

Мы уже пришли. Любой момент, в котором мы живем, – это вершина нашей жизни, точка, к которой вело все, что мы когда-либо делали, полное и окончательное осуществление наших желаний.

Вот об этом – для меня – и звучит музыка Free. В ней нет никакой рефлексии, никаких философских отсылок, она проста, она вся здесь. Free не светились в светской хронике, не ставили своей целью заработать несчитаные миллионы – они жили своей музыкой. А это уже – достойно.

Мы уже пришли.{136}

Питер Гэбриэл

(Gabriel, Peter)

{137} Питер Гэбриэл – чудесный, упоительный и искрометный джентльмен, даже не просто джентльмен, а джентльмен из джентльменов – впервые появился на виду у широкой общественности в составе прогрессивного коллектива Genesis в конце 60-х. Группа была студенческая и воспринимала себя как «группу композиторов». Поэтому каждая их песня в обязательном порядке представляла собой многоуровневое полотно, где каждый из композиторов по очереди выражал себя – и собственно песню было порою трудно вычленить из этой волнующей панорамы.

Гэбриэл в этом союзе композиторов был задействован и как автор песен, и как певец. А чтобы сделать концерты более доступными для простых людей, желающих хлеба и зрелищ, Питер организовывал зрелища – к разным песням переодевался в разные костюмы, а между песнями, чтобы отвлечь внимание публики от кропотливой настройки инструментов, рассказывал увлекательные истории. Особенной любовью слушателей пользовался костюм брюссельской капусты (время покажет, что связь Питера с миром овощей далеко не случайна).

Питер Гэбриэл в костюме брюссельской капусты

В 1975 году, после тура с успешным альбомом «The Lamb Lies Down On Broadway» (то есть на самом взлете к славе и коммерческому успеху), Питер уходит из группы. Это не было неожиданностью: как истинный джентльмен он предупредил коллег за восемь месяцев до ухода. Певческую вахту в Genesis принял ударник Фил Коллинз, под чьим чутким присмотром группа стала по-хорошему коммерчески популярной, а джентльмен Питер записал сольный альбом.{138}

Всех, конечно, интересовало – что побудило Питера уйти из успешного коллектива? Питер вежливо отвечал, что ему хотелось петь более простые песни, именно песни, а не симфонические произведения с вкраплениями мелодий и текста. Оказавшись сам по себе, Питер продолжил изучение овощей (помимо брюссельской капусты он начал экспериментировать с морковью и брокколи), а в свободное от них время начал заниматься йогой, биофидбэком, часами играл на фортепиано – в общем, вел себя как подлинный человек Возрождения. А заодно продолжал заниматься звукозаписью.

LP «Peter Gabriel» I, 1977