Аэростат. Воздухоплаватели и Артефакты Гребенщиков Борис

Экзотические инструменты

Есть много инструментов, которые не каждый день услышишь, а звуки они издают красоты необыкновенной и для жизни совершенно необходимы.{554}

Когда-то Джорджа Харрисона (которому я бесконечно обязан за то, что он открыл для меня бесценное сокровище индийской музыки) попросили написать музыку к фильму «Чудесная стена» («Wonderwall»). Фильм получился не то чтобы очень, но музыка вышла отличная – Джордж на этом саундтреке дал волю своей страсти к Индии, поехал в Бомбей и записал там звуки небесной красоты, – мало кому с тех пор удавалось так же мастерски совмещать музыку Востока и музыку Запада. В произведении «Микробы» он использовал два духовых инструмента под названием «шеннаи», что-то вроде индийского гобоя.

Еще один духовой инструмент, еще одно бесценное сокровище – армянская дудочка из абрикосового дерева, дудук – не имеет себе равных на земле по красоте и печали звучания. При этом дудук – один из самых старых инструментов на земле, этому национальному символу Армении более трех тысяч лет, и его называют шедевром культурного наследия человечества.

Дудук

Когда-то, еще в середине 70-х, мне в руки попала пластинка «Третья международная трибуна стран Азии и Африки», там на этом самом дудуке играл великий его мастер, Дживан Гаспарян, и я совершенно потерял покой. И никак не мог себе представить, что пройдут годы и мы с Дживаном подружимся и будем записываться вместе.{555}

Сантур

Сантур – малоизвестный на Западе, но несравнимый по красоте струнный индийский инструмент. Он отдаленно похож на гусли – сто струн, скрепленных двумя деревянными планками, играют на нем двумя молоточками. Сантур, скорее всего, появился в Индии из Персии в Средневековье и до середины XX века использовался в долине Кашмира только как подмога для суфийского пения; никому и в голову не приходило, что на нем можно играть сольно. Но появился замечательный музыкант Шивкумар Шарма и сделал сантур самостоятельным инструментом. Ему говорили: «Ты выбрал не тот инструмент, возьми сарод или ситар, и будешь великим музыкантом». «Я понял, – вспоминает Шивкумар, – что для того, чтобы играть на сантуре, его нужно будет реконструировать и превзойти его ограничения. И я сделал свой сантур театром, который вмещает в себя жонглеров, татарские орды, цыган, караваны, танцующих гурий – в общем, целый рай».{556}

Сякухачи

А теперь – из Индии в Японию. Музыка японской флейты сякухачи – вещь совершенно особая. Говорят, что эта флейта происходит из Древнего Египта и – через Индию, Китай и Корею – попала в Японию в VI веке. Но расцвет ее начался на шесть сотен лет позже, когда дзенские монахи начали использовать ее для медитации, которая называется «суйзен» – медитация дутья.

В Средние века монахи секты Фуке, известные еще как «комусо» («жрецы пустоты»), путешествовали по всей Японии с этими флейтами. На голове они носили бамбуковую корзину как символ отрешения от мира и вместо пения сутр играли на флейте.

Корзина на голове и флейта в руке – удобная маскировка. Часто шпионы сегуна маскировались под монахов, поэтому был разработан целый репертуар «хонкиоку» – сольных произведений для сякухачи; если ты мог сыграть хонкиоку, ты считался монахом; если нет – ты, видимо, был шпионом, и тогда разговор с тобой мог быть очень коротким. В те времена игра на сякухачи считалась исключительно мужским делом; теперь это, конечно, переменилось.

Сякухачи по традиции делается из бамбука, а поскольку ни одно колено бамбука не похоже на другое, изготовление каждой флейты – дело индивидуальное, требует большого времени и мастерства, а старые флейты могут стоить целое состояние. Но оно того стоит – в Японии говорят, что звук сякухачи передает весь спектр жизни на земле.

Монах комусо с сякухачи и символом отрешения на голове

У меня эти звуки всегда вызывают ощущение одинокой печали, настолько далекой и отрешенной, как будто это не звуки, а какое-то особое место – одинокий холодный дом где-то в горах, туман, дождь. Но изысканность сякухачи ни с чем не сравнима. Фумио Койдзуми писал: «Благодаря тому, что эта музыка имеет духовное происхождение, звук флейты сякухачи вызывает мысли о духе. Поэтому иногда один ее звук может привести человека в нирвану».{557}

Польская скрипка сука

Сука – это не то что редкий, а просто пропавший с лица земли и – так бывает! – возрожденный инструмент, уникальная польская скрипка с широким грифом. Сука считалась исчезнувшей и была известна только по картинкам 1888 года, когда она была представлена на выставке редких народных инструментов. И никогда бы мы не узнали, как она звучала, если бы не одна замечательная женщина – Мария Помяновска. Когда-то она окончила Варшавскую консерваторию по классу виолончели, но этого ей было мало. Она поехала в Индию и несколько лет училась у несравненного Рама Нараяна – мастера игры на саранги, потом изучила игру на китайской скрипке эр-ху, потом лет пять жила в Японии. Но среди всех этих странствий не забывала о своей родной польской музыке. Вместе со скрипичным мастером она по рисункам восстановила скрипку сука и научилась на ней играть.{558}

Дилруба

Нечто совершенно иное – индийский смычковый инструмент дилруба. Когда-то я услышал дилрубу в песнях того же Джорджа Харрисона – и полюбил ее звук неувядающей любовью. Пришло время, и она, конечно, появилась в наших песнях. Часть альбома «Песни Рыбака» мы записывали в Индии – и однажды на запись пришел старик, с зубами, черными от жевания какого-то священного растения, и с дилрубой. Он послушал песню, сыграл с первого раза, попрощался и ушел. Песня «Феечка» – результат.{559}

Ирландская волынка

Один из самых моих любимых инструментов на всей земле – ирландская волынка, иллеан пайпс. В обычном воображении волынки связаны исключительно с шотландцами, и все больше анекдотически, типа: почему шотландцы-волынщики ходят во время игры? Потому что они пытаются уйти от собственного звука. Но это все шуточки. Вообще-то, волынка – один из самых древних инструментов, известных человечеству. Она упоминается в Ветхом Завете и греческой поэзии IV века до н. э. Большим ценителем волынки, кстати, был печальной памяти император Нерон. В Британию их, судя по всему, привезли римляне. Но за прошедшую тысячу лет ирландцы и шотландцы смогли сделать их совершенно своими: Шотландия славится волынщиками, ну а ирландцы сделали из волынки иллеан пайпс – инструмент неземной красоты звука. Осталось совсем немного мастеров по изготовлению иллеан пайпс, он стоит огромных денег, и, чтобы заказать его мастеру, требуется ждать в очереди четырнадцать лет. Но это того стоит – если есть на земле магическая музыка, пришедшая к нам от кого-то совсем другого, то это звуки иллеан пайпс.{560}

Фортепиано

Фортепиано – на первый взгляд, самый банальный, самый что ни на есть привычный и политически корректный инструмент европейского мира.{561}

Сразу признаюсь, я с детства не любил пианино. Меня пытались научить музыке, но я успешно саботировал эти провокации, и после ряда безуспешных попыток водрузить меня за клавиатуру благоразумные преподаватели попросту отказались приходить, и меня оставили в покое. Я в принципе ничего не имел против самого звука, и когда старшие друзья объясняли мне хитросплетения построения фуг, я бывал должным образом впечатлен; но как только вновь оказывался предоставлен самому себе, я с радостью забывал о существовании клавишных и хорошо темперированных струнных инструментов. Про фуги, однако (как выяснилось потом), запомнил.{562}

Фото А. «Вилли» Усова

Значительно позже до меня дошло, что, вероятно, звук пианино не нравился мне именно своей закрепленностью, темперированностью. То ли дело – гитара, на которой звук можно брать и так, и так. И еще фортепианная музыка невзлюбилась мне какой-то связью со старой, не интересной для меня советской жизнью. Фортепианная музыка – это было то, что передавали по радио, и я, естественно, старался держаться от этих звуков подальше.

По счастью, вскоре в моей жизни наступил новый период. Передаваемые по телевизору танцы на льду открыли для меня дверь в единственную живую на тот момент для меня музыку, а поскольку никаких магнитофонов не было еще и в помине, окном в настоящую жизнь стал радиоприемник. Вертя ручку приемника, я – между космическими шумами глушилок – время от времени наталкивался на звуки джаза с тем же самым пианино.{563}

Я слушал и – клянусь! – не без легкого сожаления вертел дальше. Джаз, конечно, был тоже музыкой из свободной вселенной, но у меня просто не было на него времени. Мне нужно было срочно найти нечто неописуемое, происходящее вот сейчас, в эту секунду, что-то, что тогда называлось поп-музыкой, а позже – роком. И, конечно, пианино (как и многое другое) для меня узаконили Beatles. В их контексте оно как-то потеряло свою легкую старорежимность и стало совершенно правильным инструментом.{564}

Потом пропаганду фортепиано продолжили Rolling Stones. Лишь много позже я выяснил, что пианист Ян Стюарт (Ian Stewart) был членом Stones с самого начала (как говорил Кит Ричардс, «это была его группа»); но поскольку он – с точки зрения менеджера – выглядел неправильно и портил картину, Стюарт был понижен из музыкантов в грузчики-администраторы, что не мешало ему за сценой продолжать играть на пианино, заплетая удивительные ритмы, державшие Rolling Stones вместе. Их, во многом, объединяла любовь к этому человеку – а он был незаменим тем, что всегда выкладывал им всю правду-матку в лицо.

Но, повторяю, все это я узнал уже значительно позже, а поначалу меня захватили именно психоделические звуки 1967 года – и фортепиано входило в этот калейдоскоп.{565}

Времена менялись, пристрастия расширялись. Появление невероятного трио Emerson, Lake & Palmer окончательно узаконило клавишные инструменты в моем личном пантеоне. Клавишные – в том числе и фортепиано.{566}

Ян Стюарт

Время шло, панорама музыки открывалась все шире. Появился «Аквариум», и я начал учиться играть сам – а с этим, как Колумб Америку, открыл изначальных рок-н-ролльщиков: Чака Берри (Chuck Berry), Элвиса (Elvis Presley), Литтл Ричарда (Little Richard) и, естественно, безумного Джерри Ли Льюиса (Jerry Lee Lewis) по прозвищу Killer («Убийца»). Выяснилось, что фортепиано все-таки можно использовать правильно.{567}

Собственно инструмент фортепиано было изобретен для герцога Фердинандо де Медичи в 1700 году венецианским клавесинным мастером Бартоломео Христофори. Необычность его была в том, что (в отличие от популярного тогда клавесина) инструмент мог играть как пиано, так и форте (и тихо, и громко). И хотя сам мастер поначалу назвал его «арпичембало», к инструменту пристало название «пианофорте» и постепенно само собой превратилось в фортепиано. А что такое фортепиано? Это просто арфа, положенная плашмя.

Джерри Ли Льюис

Пианофорте Христофори

Слухи о необычайном новом инструменте пронеслись как ураган по Европе, и немецкие мастера начали тоже строить фортепиано – и тут же подверглись резкой критике со стороны самого Иоганна Себастьяна Баха. Потом они усовершенствовали конструкцию, и Бах, ворча, признал, что теперь стало неплохо. Поначалу фортепиано стоили заоблачно дорого и были по карману практически только коронованным особам (одно из первых было у испанской королевы Марии Барбары, ученицы Корелли). Первые публичные концерты для фортепиано состоялись только в 60-х годах XVIII века. Но очень скоро, почувствовав возможности нового инструмента, для него начали писать Моцарт и Бетховен, что гарантировало фортепиано радужное будущее.{568}

Арт Татум

Оно стало основным музыкальным инструментом XIX века. И чем популярнее становилось фортепиано, тем больше для него писали; чем больше писали, тем популярнее оно становилось. Звук его был все лучше, техника пианистов – все искрометнее. Наконец виртуозы вроде Листа и Шопена довели фортепианную музыку до экстатического совершенства. Правда, как мне до сих пор кажется, что-то где-то потеряв по дороге; потребовалась целая толпа гениев – Брамс, Дебюсси, Сати, – чтобы вернуть звукам этих клавиш относительную свежесть и необходимость.

Телониус Монк

Тем временем по ту сторону Атлантического океана, в Стране Восходящего Коктейля, начала происходить революция. Негритянские музыканты нашли клавишам пианино совершенно новое применение, и, в то время как европейское фортепиано стало обязательным общим местом музыки, джазовые пианисты давали жару (например, Арт Татум, который играл так, что людям казалось, что у него шесть рук).{569}

Дальше – больше. Пианино стало обязательным инструментом джаза, и появились гении, игравшие на нем что-то совсем новое и уже не влезающее ни в какие рамки, – как Телониус Монк.{570}

Тем временем в джаз влилась новая волна с юга, и в 1950-х годах обязательным стал бразильско-латинский колорит – в Бразилии на фоно тоже играли по-своему.{571}

Ну а дальнейшее известно. Джаз превратился в предельно сложную интеллектуальную музыку и в должное время оказался задвинутым в чулан примитивным и совершенно языческим рок-н-роллом, научившим нас использовать фортепиано как ударный инструмент и играть на нем ногами; рок-н-ролл… ну и так далее, вплоть до сегодняшнего дня, когда все назвались груздями и хором лезут в кузов. Собственно, даже «Аквариум», поначалу весьма далекий от музыкальных понятий, начал серьезно развиваться только с появлением фортепиано, на котором играл юный и полный энтузиазма Дюша – Андрей Романов. Но кочевая жизнь ввела свои поправки, с фортепиано по улицам не походишь и – тем более – не положишь его в заплечный мешок, путешествуя автостопом, поэтому Дюша переключился на флейту. А потом в студии, где мы записывали «Треугольник», появился Сережа Курехин – он был похож на непочтительного молодого полубога, про него на Западе (где его пластинки издавались в опровержение всякой советской цензуры) писали с восторженным придыханием – интернациональный Курехин пришел и внес в наши песни новую энергию, новый задор и перевел нас в совершенно другой класс.{572}

Антонио Карлос Жобим (Antonio Carlos Jobim)

Сергей Курехин. Фото А. «Вилли» Усова

И много чего еще было потом; и не только было, а продолжается и до сих пор; и с фортепиано, и без него. Но речь совсем не про «Аквариум», а про мои отношения с фортепиано.

Фортепиано – главный инструмент европейской музыки, в каком-то смысле – ее основной символ. Но увы! Историки музыки рассказывают нам, что вообще вся европейская музыка построена на упрощенных и не до конца понятых основах древней истинной музыки. О музыкальном упадке говорили давно еще учитель всей Европы Платон писал: «Музыка в наши дни применяется лишь для получения удовольствия; но человек, общающийся с музами, знает, что Музы дали нам музыку как союзника души в попытке вернуть в мир гармонию и порядок».{573}

Известная нам европейская музыка начала появляться на заре христианской цивилизации, когда все, что было до этого, попросту объявлялось ересью и выжигалось каленым железом. Немудрено, что такая же судьба постигла и учение о музыке. Как говорят историки, в XI веке отец современной нотной системы монах Гвидо д,Ареццо, имея за собой авторитет церкви, свел число нот к семи, одним махом избавившись от древних четвертьтонов, что, конечно, делало музыку проще для исполнения, но заодно и лишало ее былой силы. И чем дальше, тем больше. Со временем множество ладов, известных в древности, было сведено к двум основным – мажору и минору. А ведь так называемый «мажорный» лад, являющийся основой западной музыки, – всего-навсего один из сотен использовавшихся в древности и до сих бытующих в других культурах.{574}

И не то чтобы я имел что-то против этого самого мажорного лада; я к нему привык с рождения и очень уютно себя с ним чувствую. Но только стоит иметь в виду, что он – не единственная данность. Так называемый «европейский мажорный» не более естествен, чем другие лады; мы предпочитаем его другим только по привычке. А если внимательно изучить символизм и эмоциональные соответствия нот в этом ладу, выясняется, что интервалы западного мажорного лада, по древней науке, соответствуют эгоизму, тщеславию, материализму и поиску удовольствий; вот так и формируется наше с вами сознание.

Однако западные люди, не знающие того, что все элементы их музыки были заимствованы из Египта и Халдеи, не имеют представления о значении нот, которые они используют. Зачастую они обнаруживают, что определенные аккорды передают какую-то эмоцию, и восхищаются собственным гением, даже не догадываясь о том, что все эти законы были сформулированы тысячи лет тому назад. Вот и получается – вся история европейской музыки, такая стройная и прогрессивная с одной стороны, с другой стороны представляет собой историю последовательного упрощения и уничтожения древней культуры. И современное темперированное фортепиано – результат и символ этой истории. Так что, может быть, мое детское неприятие звуков пианино имело под собой некоторую почву. Однако все в этом мире существует для какой-нибудь да пользы. И если знать про специфику форте-пиано, можно получить от его звуков громадное наслаждение – ведь столько гениев писало для него, а гений на то и гений, что из двух веток может сделать аэроплан. И не только сделать, но и взлететь на нем.{575}

«Дао дэ цзин»

Когда-то, когда я был совсем юным, лет пятнадцать мне было, встретился на моем пути один бородатый и умудренный жизнью художник. Поглядев на меня, он не задумываясь сказал: «Тебе, парень, нужно почитать „Дао дэ цзин“». Так и работает судьба.

Я достал где-то желтый двухтомник «Древнекитайской философии» и прочитал первый параграф:

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя».

С этого началась моя любовь к древним китайцам, продолжающаяся и по сей день.{576}

Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2 томах. Том 1. Москва, «Мысль», 1972. Поверьте, желтый

«Дао дэ цзин» или «Книга о Дао и Дэ» – одна из старейших священных книг человечества и фундамент всей китайской мысли. Книга очень коротенькая, но в точку: она описывает человека, пришедшего к гармонии с самим собой и миром, и подсказывает, как нужно поступать, чтобы достигнуть такого состояния. Другими словами – то, что означает в дословном переводе с греческого библейское понятие «спасение».

«Дао дэ цзин» была записана где-то в IV веке до нашей эры. Интересно, что приблизительно в это же время в соседней Индии давал свое учение Будда Шакьямуни, писались Упанишады, и вообще человечество вдруг сделало шаг вверх по лестнице духа.

«Дао дэ цзин» – учение о том, чему нельзя научить.

Ведь сути научить нельзя – можно только настроить себя на ее восприятие. Поэтому «говорить о дао – то же самое, что толочь воду в ступе; но в применении оно неисчерпаемо».

Так что такое это самое дао?

Само по себе это слово переводится как «путь»; но здесь оно – «то, как все происходит само по себе», естественный ход вещей. Тот, кто следует этому пути, становится «совершенномудрым»; не совершая ничего лишнего, он очищается, и ему открывается ход Земли и Неба. В итоге же такой человек приходит к совершенству и бессмертию.

Лао-цзы

У тех же, кто суетится и вмешивается в этот ход вещей, ничего хорошего не получается.

Как говорил один из ранних даосов Ян Чжу: «Единственный способ вести жизнь – воистину в том, чтобы позволить всему развиваться естественным путем, не препятствуя и не мешая этому».{577}

Автором «Дао де цзин» принято считать мудреца Лао-цзы.

Да что там принято считать! Лао-цзы – основа Китая; даже великий Конфуций – предок-защитник всей китайской нации, указом императора обожествленный в XI веке как «старый наставник абсолютной мудрости», – школьник по сравнению с ним. Собственно, сохранилась история о том, как Конфуций ходил консультироваться к Лао-цзы и, вернувшись от него, сказал: «Воистину, Лао-цзы подобен дракону».

Так кто же этот Лао-цзы? Фигура совершенно мифическая. Даже его имя значит просто «старик».

Рассказывают, что он долгое время был хранителем архивов в царстве Чжоу. Потом он разочаровался в государственной службе, сел на буйвола и поехал прочь. Начальник пограничной заставы на выезде из царства узнал его и попросил вкратце изложить свое учение. Лао-цзы присел в сторожке и написал «Дао дэ цзин».

Говорят, что, прочитав написанное, начальник заставы немедленно все бросил и уехал вместе с Лао-цзы.

Когда все люди узнают, что красивое является красивым, появляется и безобразное.

Когда [все] узнают, что добро является добром, возникает и зло. Поэтому наличие и отсутствие порождают друг друга, сложное и простое создают друг друга, длинное и короткое проверяют друг друга, высокое и низкое тянутся друг к другу, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, до и после следуют друг за другом.

Поэтому мудрый человек действует недеянием и учит молчанием. Он создает и не обладает [тем, что создано], делает и не пользуется [тем, что сделано], достигая совершенства, не считает это успехом. Он не стремится к успеху, и поэтому успех не покидает его.{579}

Как же прийти в соответствие с «дао»?

Собственно «Дао дэ цзин» не дает никаких конкретных формул, но подсказывает: чтобы стать совершенным, нужно практиковать «недеяние». А оно уже приведет к «простоте». Не бойтесь, это не так нелепо, как кажется.

Обычно когда люди слышат слово «недеяние», они ехидно замечают: «То есть делать вообще ничего не нужно». Неверно.

«Недеяние» значит, что не нужно делать ничего лишнего. А то, что делается само собой, – естественное проявление твоей истинной сути.

Есть старинная китайская пословица: «Если долго сидеть на берегу реки, течение пронесет мимо труп твоего врага». Но ведь это не значит «ничего не делай», это значит «доверься Господу».

А если не делать ничего лишнего, постепенно приходишь к «простоте» – по-китайски – «Пу», что буквально значит «необработанный кусок дерева». Это состояние, при котором тебе не мешают ни знания, ни опыт, потому что ты в прямом контакте с самой сутью Бытия и в каждый момент жизни естественно знаешь, что делать.

Каменное изваяние Лао-цзы, поздний период эпохи Весен и Осеней (770–476 гг. до н. э.)

Больше нет ни правильного, ни неправильного, ни красоты, ни уродливости; человек свободен от ученых ярлыков и определений; он буквально «видит то, что есть». Это состояние и есть цель недеяния.

Придя к простоте, человек начинает соответствовать Пути.

Вставший на цыпочки не простоит долго. Идущий большими шагами не уйдет далеко. Выставляющий себя напоказ не просветлен. Кичащийся собой не имеет заслуг. Возвышающему себя не стать властителем.

Поэтому человек, обладающий Дао, не делает этого.

Мудрый человек, становясь позади всех, оказывается впереди всех; он пренебрегает собой и поэтому сберегает себя.

Он ни с кем не соперничает, поэтому не допускает ошибок.

Мудрый человек ничего не накапливает; но чем больше он делает для других, тем больше у него прибавляется. Путь Неба – приносить пользу, не принося вреда. Путь мудрого человека – это деяние без борьбы.{580}

Уж не знаю, читал ли Тютчев Лао-цзы, но написал он точно, как в «Дао дэ цзин»: «Мысль изреченная есть ложь».

У даосов важнейшим считается не выслушивание объяснений наставника, а простое пребывание рядом с ним. Находясь рядом с учителем, можешь постепенно перенять его внутреннее состояние.

Рассказывают, что в провинции Хэнань к одному известному наставнику до сих пор приезжают уже немолодые даосы, чтобы несколько дней поработать вместе с ним мотыгой в монастырском огороде. После чего, преисполненные радости от общения с мастером, уезжают. Недаром говорится: редко пользоваться словами – значит следовать естественности.

Лао-цзы покидает Китай верхом на буйволе

Настоящие учителя не могут научить теории или формальным техникам. Они в них не нуждаются, их прямая практика – это мистическое переживание, которое можно усвоить, только находясь рядом с ними. И наоборот, формальное обучение, издание учебников, создание «школ» и «академий» говорит о профанации мистического знания. Ведь:

Искренние речи не изящны, изящные речи не искренни.

Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым.

Мудрый не образован, образованный не мудр.

Слова Лао-цзы определили весь дальнейший ход китайской – да и не только китайской – мысли. Сначала появилась книга. Потом те, кому она пришлась по сердцу, начали писать на нее комментарии. Канон разрастался – а вместе с ним росли и ширились ряды последователей Лао-цзы. Даосизм начал становиться популярным.

Постепенно в него влилась народная религия поклонения духам со своими практиками и ритуалами. При династии Тан (VII–XI вв.) даосизм получил официальное признание. Императоры этой династии повелели считать Лао-цзы своим божественным предком.

Лао-цзы с символом тьмы и света (инь и ян) в руках. Китайское народное творчество, XIX в.

Но, как пишет Драгоценный Господин Ма, «даосизм – поразительная школа, которая не имеет постоянной формы, четко структурированного учения или жестких форм поклонения и практики. Само понятие „даодзяо“ (учение о дао) наполняется новым содержанием в зависимости от эпохи, школы или даже местности. Все попытки государства привести его к общему знаменателю, создать иерархию даосских наставников, получающих некие лицензии от государства, потерпели провал. Тот причудливый конгломерат мыслей, идей и форм поклонения, которые объединились под названием „даосизм“, просто не приемлет структуры как таковой».

Поэтому даосизм не стал общепринятой государственной религией. И действительно: хороша была бы общегосударственная религия, не ставящая ни в грош общественные отношения и делающая упор на естественность поведения, а оптимальным поведением считающая из этого самого общества удалиться.

Зато большинство поэтов и деятелей культуры уже больше двух тысяч лет находят в даосизме источник вдохновения и модель правильного поведения.

Во времена правления династии Цинь даосы и вовсе вышли из фавора; книги по даосизму даже были изъяты из императорской библиотеки. Место даосизма окончательно заняло лишенное всякой мистики конфуцианство.{581}

Несмотря на все вышесказанное, даосизм до сих пор существует в Китае. За двадцать четыре века своего существования он внес огромный вклад в развитие всего человечества. Неисчислимо количество изобретений, сделанных даосскими монахами: парус, компас, порох, бумага, многое другое, – все идет от них.

Исходя из убеждения, что человек – это вселенная в миниатюре, даосы видят соответствия между устройством человеческого тела и устройством вселенной. Именно здесь – истоки знаменитой китайской медицины, объяснить которую наша наука не в состоянии, но признавать ее действенность приходится всему миру.

Цель практики даосов – привести себя в соответствие космическим силам. Здесь корни знаменитого учения «фэн-шуй», без которого теперь немыслим ни один просвещенный офис.

Даосы занимаются изучением и работой с энергией – «ци», которая присутствует и в нас, и во всем окружающем мире. И достигли в этом таких успехов, что в средневековых китайских историях даос – синоним чего-то чудесного, выходящего за грань нашей обыденной жизни. С доказательствами этого до сих пор можно столкнуться в даосских монастырях. Однако то, что мы считаем чудесами, опровергающими законы природы, для монахов – лишь следствие саморазвития, не заслуживающее никакого отдельного интереса.

А началось все с короткой книжки «Дао дэ цзин».{582}

Европейцы дают вещам имена, потом начинают манипулировать этими именами; выстраивают сложнейшие системы, а потом впадают в депрессию из-за того, что реальная жизнь никак не помещается в придуманную ими схему. Все оттого, что «теория, мой друг, суха – а древо жизни пышно зеленеет»[41]. При рождении человек податлив и слаб; умирая – тверд и крепок.

Травы и деревья при жизни гибки и податливы; умерев же, становятся твердыми и сухими. Твердое и крепкое идет тропой смерти, а слабое и податливое идет путем жизни.

И в конечном итоге важно другое. Можно долго обсуждать, анализировать историю Китая, определять вклад Лао-цзы в традиции Поднебесной, можно сравнивать даосов с конфуцианцами и чань-буддистами – всему этому, безусловно, есть место.

Но я говорю только о том, что однажды я взял в руки книгу Лао-цзы и читаю ее до сих пор – эта книга делает мою жизнь лучше.{584}