Честь снайпера Хантер Стивен
— Полагаю, мы ушли достаточно далеко, — заметил Учитель. — Здесь мы будем в безопасности.
Свернув с тропы, беглецы углубились на полкилометра в лес и нашли укрытие под двумя лежащими рядом здоровенными валунами. Они жадно набросились на хлеб и морковь, выкурили сигареты, которыми их угостили немцы, после чего тотчас же заснули. Если ночью кого-нибудь и мучили кошмарные сновидения, на следующее утро никто не проронил ни слова.
— Ну хорошо, — сказал Учитель, — теперь можно вернуться к ущелью и посмотреть, есть ли там наши войска. А может быть, теперь, когда проход перекрыт, им нет смысла оставаться в горах, и они возвратились обратно в Яремчу. В этом случае нам также придется спуститься вниз и доложить о том, что произошло.
— Да-да, — согласился Крестьянин, поднимаясь с земли.
— Подожди, сначала нужно кое о чем поговорить. Садись.
Крестьянин послушно опустился на землю.
— Думаю, надо сочинить историю и рассказывать каждому свое. По разным причинам. Слушай внимательно, я кое-что скажу, что должно тебе помочь.
— Говори.
— Ты любишь Милу, и я ее люблю, она была героем и заслуживает того, чтобы ее помнили вечно. Однако ты ни в коем случае не должен никому рассказывать о том, что был вместе с Людмилой Петровой.
— Что? Почему?..
— Тут замешана политика. Ты в этом ничего не смыслишь. Я и до конца войны не смогу тебе объяснить, что к чему. Но может так случиться, ввиду различных причин, что нашу Милу сочтут предателем. Поверь мне. Я прекрасно понимаю, что так не должно быть, но тут ничего не поделаешь. Поэтому тебя, вместо того чтобы наградить за помощь Белой Ведьме, подвергнут допросам и поставят к стенке. Понимаешь?
— Мила прикончила этого подонка Гределя. Она…
— Это не имеет никакого значения. Важно только одно: кто всем заправляет? И этот человек, кто бы он ни был, постарается устранить всех, кто близко общался с Милой. Вот как обстоят дела. Далее, пожалуйста, не говори о том, что ты воевал в отряде Бака. Если советская власть увидит в нем украинского националиста, она и тебя сочтет преступником, раз ты был вместе с ним. Как знать, быть может, именно комиссары расправились с ним. Я только предупреждаю тебя, но именно так они и обделывают свои дела. Понимаешь?
Не вызывало сомнений, что Крестьянин ничего не понимал.
— Доверься мне, друг мой. Я хочу, чтобы было как лучше. Ты стой вот на чем: немцы забрали тебя на принудительные работы. Когда началось наше наступление, тебе удалось бежать. Несколько дней ты скрывался в лесах и теперь вернулся. Вот и весь твой рассказ, ты ничего не знаешь ни о каком Баке, ни о какой Миле. Твердо стой на своем. Уразумел?
— Кажется, уразумел, — кивнул Крестьянин, хотя на самом деле он так ничего и не понял.
В Яремче — точнее, рядом с ее дымящимися руинами, — советская армия устроила фильтрационный лагерь, куда обязали явиться всех тех, кого унес из родных мест кровавый вихрь войны. Кому-то разрешали вернуться домой, других впереди ждал мрак неизвестности. К офицерам госбезопасности выстроилась длинная очередь, и Крестьянин терпеливо стоял в ней, а сразу за ним стоял Учитель.
Неподалеку советские следователи разбирали развалины сожженной деревни. Поднялся большой шум, когда среди пепла и обгорелых бревен церкви они обнаружили останки ста тридцати пяти сгоревших заживо человек. Поблизости временно расположилась танковая рота, которая обеспечивала прикрытие подразделению НКВД, работающему в фильтрационном лагере. Вырос палаточный городок, куда отправляли восстанавливать силы тех, кто прошел сквозь строгое сито госбезопасности. Крутилась бюрократическая машина — советская империя восстанавливала контроль после немецкой оккупации. В маленьком полевом госпитале ухаживали за ранеными, полевая кухня готовила еду, и все это происходило под присмотром комиссаров.
Наконец Крестьянин предстал перед сидящим за столом молодым офицером в очках в стальной оправе, усталым, возможно, слегка в подпитии. Крестьянин сильно нервничал, поскольку у него не было опыта общения с представителями власти. Напутствие Учителя, только что посоветовавшего ему сохранять спокойствие, начисто вылетело у него из головы. Назвав себя, Крестьянин предъявил свои потрепанные документы.
Офицер даже не потрудился поднять на него взгляд.
— Объясните свое присутствие здесь, — приказал он, изучая документы — засиженный мухами паспорт.
— Два года назад меня забрали немецкие солдаты, — запинаясь, начал Крестьянин. — Все это время я работал на них, прокладывал дороги для танков, натягивал колючую проволоку, рыл окопы. Когда началось наше наступление, стали рваться снаряды, все смешалось. Мне удалось ускользнуть в лес, где я пробыл с неделю…
— Достаточно, достаточно, — остановил его молодой энкавэдэшник. — Отвечайте, гражданин, известно ли вам, что в этих местах действовал партизанский отряд под командованием некоего Бака?
— Я никогда не слышал ни о каком Баке, гражданин начальник.
— Вы были в горах с его партизанами?
— Не был.
— Хорошо, а теперь скажите вот что. Вам когда-нибудь приходилось слышать о женщине по имени Людмила Петрова? Также известной под именем Белая Ведьма? Она находилась в партизанском отряде Бака.
— Ни о какой Миле Петровой я не слышал, — сказал Крестьянин.
— Замечательно, — усмехнулся офицер госбезопасности. — А теперь, будь добр, покажи-ка мне свои руки.
Крестьянин послушно протянул ему руки.
— Нет, болван, ладонями вверх!
Крестьянин перевернул руки.
— Объясни, почему после двух лет усердной работы на немцев у тебя на ладонях нет мозолей? Твои руки, пусть и грязные, мягкие. Ты по крайней мере год не держал в руках лопату или заступ!
— Я… я… я никогда не слышал о Миле Петровой, — пробормотал Крестьянин.
Офицер кивнул двум солдатам, те схватили Крестьянина и разорвали на нем рубаху. Вся его грудь была покрыта татуировками. Офицер ткнул пальцем в одну из них — причудливо изогнувшуюся линию, взметнувшуюся вверх тремя острыми вершинами.
— Это трезубец! — воскликнул он. — Символ украинских националистов, эмблема украинской повстанческой армии Бака! Ты солгал, ты служил в этой армии и, следовательно, являешься изменником Родины! Вероятно, ты помогал изменнице Людмиле Петровой, которую за предательство ждет смерть. Только тому, кто был знаком с нею близко, известно, что ее называли не Людой, а Милой. Это было в старых газетах, но я сомневаюсь, что ты умеешь читать.
— Гражданин начальник, — вмешался Учитель, — позвольте вступиться за этого косноязычного невежду.
Энкавэдэшник удивленно поднял на него взгляд:
— А вы кто такой?
Учитель поспешно шагнул к столу и протянул свои документы.
— Учитель, значит. — произнес офицер, ознакомившись с ними.
— Гражданин начальник, этот человек…
— Вопросы здесь задаю я! Вас тоже забрали на принудительные работы? Вы были вместе с этим человеком?
— У этих крестьян все тело покрыто татуировкой. Им это нравится. Они понятия не имеют, что означает татуировка. Я в здешних краях учитель. И мне это хорошо известно.
— Я задал вам вопрос: вы были вместе с ним? Вас забрали на принудительные работы?
— Гражданин начальник, я просто хотел указать на то…
Один из солдат ударил его в живот прикладом автомата.
— Болван, вопросы здесь задаю я. Не надо ничего мне объяснять. Я не твой ученик. Покажи мне свои руки!
Солдат, ударивший Учителя, подтащил его к столу и, схватив руку, показал ее ладонью офицеру.
— Еще один работяга с нежными белыми ручками. А у тебя руки даже чистые. Сомневаюсь, чтобы у тебя имелись татуировки, поскольку ты считаешь себя утонченным, но ты заступился за этого изменника, солгал ради него, ты попытался ускользнуть от советского правосудия. Отведите обоих в…
— Гражданин начальник, разрешите кое-что вам показать!
Солдат с силой ударил Учителя по шее, и тот упал на колени.
Крестьянин, попытавшийся было вмешаться, также получил хороший удар прикладом и рухнул на пол. Из раны на голове хлынула кровь.
— Уберите отсюда эту мразь! — распорядился офицер. — Я не могу тратить столько времени на преступников.
— Гражданин начальник, умоляю! Позвольте показать вам мои документы. Уверен, они вас заинтересуют!
— Я не хочу тратить на вас время! — отрезал офицер, держа в руке паспорт Учителя.
Учитель ловко выкрутился из рук державшего его солдата, выхватил свой паспорт и умелым движением пальцев разорвал корочку надвое. Из нее выпал прямоугольный листок. Учитель протянул листок молодому энкавэдэшнику.
Тот лишь взглянул на него, и лицо его стало мертвенно-бледным, покрылось испариной.
— Майор Спешнев, прошу прощения! — растерянно пробормотал офицер. — Товарищ майор, я торопился. Я понятия не имел… товарищ майор… пожалуйста, я только выполнял свою…
Учитель остановил его, подняв руку.
— Слушай меня, лейтенант, если не хочешь до конца дней своих строить дорогу к Северному полюсу на тот случай, если нашему Вождю вздумается туда прокатиться. Ты сделаешь то, что я прикажу, и сделаешь это немедленно!
— Так точно, товарищ майор! Слушаюсь! Я понятия не имел…
— Ты вынудил меня раскрыться, чем поставил под угрозу срыва важную операцию. Скажу тебе только, что ты никогда не найдешь исчезнувшего Бака. Я уже сделал за тебя твою работу, и вот ты меня разоблачил. Теперь ты понимаешь, что я могу с тобой сделать?
— Так точно, товарищ майор! Я понятия не имел…
— Я раскрыл себя, потому что этот человек — мой телохранитель, и у него большие заслуги перед НКВД в деле обеспечения безопасности Советского Союза.
— Так точно! Майор Спешнев — господи, все знают майора Спешнева, всем известна его работа в партизанских отрядах на оккупированных территориях, его.
— Выдай этому герою особый пропуск, чтобы он смог беспрепятственно вернуться к себе домой. Я подготовлю наградной лист. Он заслужил медаль.
— Слушаюсь!
— Что касается меня, мне необходимо при первой же возможности вылететь в Москву. Это понятно?
— Будет исполнено, товарищ майор!
Спешнев подошел к Крестьянину.
— Вот и все, — сказал он. — Больше тебя никто пальцем не тронет. Возвращайся домой, друг мой, живи долго и счастливо, заведи кучу детей.
— Товарищ Спешнев, вы заступитесь за Милу? Объясните всем.
— Еще не настало время. Как я уже говорил, это большая политика. Предстоит много работы. Я постараюсь. Но что касается возмездия — это уже другое дело. А теперь уходи отсюда. Возвращайся домой. Заведи кучу детей.
— Я назову сына в честь вас.
— Не надо. А вот если у тебя родится дочь, назови ее Милой. Это будет хоть что-то.
Седьмая интерлюдия в Тель-Авиве
Новости были плохие. Спутник заснял шесть контейнеров, которые были вывезены с завода «Нордайн» и доставлены в астраханский порт, где находилось иранское торговое судно. Их уже подняли на борт. Судно было готово к выходу в море. Но в чем заминка?
— Это же Россия! Бумажная волокита.
— Русские очень внимательно следят за всеми импортно-экспортными операциями, — объяснил Коэн. — Ни один груз не может пересечь границу без тщательного досмотра. Вот что ставит меня в тупик. Эти контейнеры досмотрят, в них будет обнаружен крайне опасный груз, и спецслужбы тотчас же поднимут на ноги. Малейшая неосторожность — и произойдет страшная трагедия. Русским придется обезвреживать эту отраву.
Настал торжественный момент. Звуки фанфар, возможно, звонок в дверь, возможно, просто странная дрожь всего тела, от головы до пяток. Именно это ощутил сейчас Гершон. Все точки соединились.
— Есть! — воскликнул он.
Все взоры обратились на него.
— Министр торговли может своим личным распоряжением отменить досмотр. Вот зачем Стрельникову была нужна эта должность!
В комнате воцарилась тишина.
— Теперь нам известно, что Стрельников — сын изменника Василия Крылова, — подытожил Гершон, — а тот, в свою очередь, учился у безумного изверга доктора Ганса Гределя, да пусть его душа не упокоится никогда. От извращенного рассудка Гределя идет прямая ниточка к контейнерам с «Циклоном-Б», которые погружены на корабль, готовый отправиться в Иран, чтобы затем каким-то неизвестным способом попасть в Израиль. Маленький Вася боготворил отца, хотел быть похожим на него, продолжать священную войну против евреев. И вот Василий стал взрослым, он бесконечно богат, и его мучит лишь то, что он еще не совершил ничего значимого. Поэтому он использует свое богатство, чтобы воплотить безумный замысел и тем самым воздать почести отцу.
Теперь ему остается только подписать бумагу, после чего сесть и насладиться спектаклем.
— Когда состоится его официальное вступление в должность?
Взглянув на часы, Гершон прикинул, сколько сейчас времени в Москве, и ответил:
— Примерно через двадцать минут.
— Какие у нас варианты? — спросил директор.
— Боюсь, выбор очень ограниченный, — ответил кто-то. — Никаких армейских сил у нас в том районе нет. Но даже если бы и были, нанесение удара по цели в российском порту обернулось бы политической катастрофой. Корабль будет уязвим в течение восьми часов, которые потребуются для перехода из Астрахани в иранские территориальные воды. Можно нанести по нему удар «фантомами», если удастся договориться о том, чтобы на обратном пути встретить их для дозаправки в воздушном пространстве какой-нибудь третьей страны. Но даже в этом случае бомбардировка гражданского судна в Каспийском море вызовет страшный шум, а если к тому же произойдет выброс ядовитого газа в атмосферу, мы огребем по полной. Как всегда, виноват будет не тот, кто изготовил отраву, а мы, Израиль.
— Как только контейнеры выгрузят в иранском порту, мы их потеряем, — заметил другой сотрудник. — Нам придется ограничиться оборонительными мерами. Усилить охрану сухопутных и воздушных границ. Повысить боеготовность. Отслеживать перемещение любых крупногабаритных грузов у наших границ. Все эти меры ответные, а не упреждающие.
— Гершон, это вы у нас гений, додумавшийся до всего. Скажите, что делать.
— Все то, о чем только что говорилось. И еще молиться.
— Стрельников подпишет все бумаги, — обреченным тоном произнес директор, — корабль покинет порт, груз исчезнет, и нам останется только ждать неизбежного. Мы…
— Господин директор! — перебил его кто-то.
— Пожалуйста, не мешайте, — сказал директор. — Я пытаюсь.
— Господин директор, пожалуйста, взгляните на телевизор!
Все взоры обратились к экрану телевизора, передающего последний выпуск новостей.
Звук был выключен, но внизу экрана бежала строчка: «Загадочный взрыв в Москве». Кадры были хорошо знакомыми: синие мигалки машин чрезвычайных служб, первыми прибывших на место происшествия.
Кто-то включил звук.
— …подтвердилась информация о том, что в лимузине находился имевший неоднозначную репутацию Василий Стрельников, который направлялся в Кремль, чтобы вступить в должность министра торговли. Погибли четыре человека, в том числе и сам Стрельников. Взрыв произошел неподалеку от его особняка в престижном районе Москвы. Пока что неизвестно, кто стоит за этим — террористы, российские преступные группировки или какие-то другие силы, но…
— Отличная работа, Гершон, — сказал директор.
— Я понятия не имел, что у меня такие хорошие отношения с Всевышним, — скромно ответил Гершон.
— Да он даже в синагогу не ходит! — заметил Коэн.
Глава 57
Штат Айдахо
Неподалеку от Каскейда
Наши дни
Первая из трех статей «Мила Петрова поразила цель. Новые свидетельства позволяют предположить, что несправедливо оклеветанная русская женщина-снайпер убила нацистского военного преступника», от московских корреспондентов «Вашингтон пост» вышла в воскресном номере на первой странице вместе с обработанными в цифровом виде фотографиями самой Милы и обергруппенфюрера Гределя, заняв шесть из восьми колонок. За один день материал собрал в Интернете небывалую для «Пост» аудиторию, газета получила больше пятидесяти тысяч новых подписчиков. Статья стала вероятным кандидатом на Пулитцеровскую премию в номинации «документальное расследование».
Для Кэти это означало выгодный контракт на развитие материала в книгу. Она взяла шестимесячный отпуск, сразу же после того, как они с Уиллом закончили освещать убийство Стрельникова по дороге в Кремль, где он должен был вступить в должность министра торговли, а Уилл тем временем отправился в Астрахань, писать статью про «таинственное брошенное судно, груженное отравляющим газом».
Свэггера ждали другие радости. Когда он возвратился домой, там его ждала Мико, вернувшаяся из лагеря верховой езды на Восточном побережье, и отец, мать и дочь насладились тремя неделями семейного счастья. На одни выходные прилетела из Вашингтона Никки, а на другие — Рей и Молли, ждущая ребенка. Время пролетело незаметно.
И все же все разъехались по домам. Затем наступила осень. Самым тяжелым месяцем стал октябрь. Дети Свэггера вернулись к своей жизни, жена вернулась на работу, а сам он теоретически вернулся к своим винтовкам, к работе по совершенствованию патрона 6.5 мм «Кридмор», к долгим прогулкам верхом, ко всему тому, что доставляло ему удовольствие. Но он снова был один, окруженный не призраками, не сожалениями, а… а чем?
— Ты тоже влюбился в Милу, старый хрыч! — крикнула ему тогда Рейли, и, хотя сам он ни за что не выразился бы так откровенно, пожалуй, это была правда. У него из головы не выходила Мила, чье лицо он видел только на фотографии в газете 1943 года. Свэггер пытался представить ее будущее таким, какое она заслужила: Мила со своими малышами, Мила готовит ужин, Мила идет на работу, Мила живет своей жизнью, счастливой жизнью, любящая и любимая. Он чувствовал себя героем сумасбродного фильма сороковых годов. И все же эти образы доставляли ему утешение. Даже если в действительности ничего этого не случилось, это должно было произойти, не потому что Мила была красивой, мужественной, настоящим воином, а потому, что она была одной из многих миллионов тех, кто оказался на пути безумцев, а сейчас, по прошествии стольких лет, канул в забвение.
«Самое меньшее, что в моих силах, это помочь миру сохранить память о Миле, — размышлял Свэггер. — И возможно, нам это удалось. Это совсем немного, но это уже что-то».
Он чувствовал себя стариком. Суровым стоиком, одиноким, несогнутым. Он качался в кресле на крыльце, ощущая все свои шестьдесят восемь лет, и смотрел на то, как мороз прибирает к рукам землю. Зеленая трава становилась бесцветной и хрупкой, деревья оголялись, тучи, поседевшие от возраста, неслись над прерией, увлекая за собой тени, воздух наполнялся холодом. Ветер гонял туда и сюда опавшую листву, а перелетные птицы с печальными криками усиленно махали крыльями, улетая на юг.
— Тебе нужно какое-нибудь задание, — заметила как-то Джен.
— Я уже стар для заданий, — ответил Свэггер. — Вот я сижу на крыльце и качаюсь в кресле. Если я перестану в нем качаться, позвони в крематорий, и на этом все кончится.
— Все дело в той девчонке, да? Боб, а чего ты ждал? Шла война. И тебе это известно лучше, чем кому-либо из живущих на земле. Если тебе не удается сражаться на чьей-то чужой войне, ты изобретаешь собственную, потому что только так чувствуешь себя живым. Вот как устроен твой мозг. Но с самой первой командировки во Вьетнам тебе известна страшная правда: на войне постоянно гибнут хорошие люди. Так обстоят дела в этом жестоком мире.
— Знаю. Стараюсь с этим смириться. Но только у меня не получается, Джен. Я не могу просто сказать: «Так, отлично, теперь мне стало лучше!» Только и всего.
— Понимаю. Типичный случай клинической депрессии. Это заболевание, такое же, как туберкулез или корь. Тебе нужно кому-нибудь показаться, нужно принимать какое-нибудь лекарство.
— Все в порядке. Само пройдет.
— Какой же ты упрямый, старый козел! Похоже на то, как Мэтт Диллон[41] наблюдает, как усмиренный им город превращается в преисподнюю, и никто не догадывается, через что ему пришлось пройти, чтобы сделать город пригодным для жизни.
— Это называется прогрессом.
— Быть может, это не прогресс. Быть может, это просто перемены.
— Милая, со мной все в порядке.
— Прогуляйся верхом, и подольше. Наполни легкие свежим воздухом, почувствуй ветер в лицо, посмотри на оленей и антилоп. Будем надеяться, тучи не задержатся на весь день. Тебе нужен какой-нибудь стимул. Что-нибудь приятное и нежное, чтобы ты снова встал в строй. Займись фотографией, шашками, аппликацией, вышиванием, пойди по бабам — займись хоть чем-нибудь, ради всего святого!
— Ты лучшая из лучших, — сказал Боб.
— Ты говоришь так всем девушкам, — усмехнулась Джен.
Вот так Свэггер оказался верхом на лошади по кличке Лошадь, отличной гнедой лошадке, крепкой и норовистой, склонной выражать свое отношение ко всему вокруг по-лошадиному. Казалось, даже Лошадь советовала Бобу не ворошить прошлое. Перебороть себя.
Скала обрывалась вниз футов на тридцать, и Лошадь категорически отказывалась приближаться к краю — весьма разумное поведение, — предпочитая неспешно бежать на некотором удалении. Свэггер наслаждался холодным ветром, голубыми горами вдалеке, сложным нагромождением облаков, похожих на развалины замков или разбитые мечты, плывущие туда и сюда в своем неизмеримом многообразии. Он чувствовал себя лучше. На следующей неделе ему предстояло вылететь в Англию, на состязание метких стрелков в Бисли, куда его пригласил Джимми Гатри, и он знал, что там соберутся как заслуженные ветераны, так и молодые ребята, действующие снайперы. Это будет здорово, это будет весело. Потом Джен присоединится к нему в Лондоне и…
Зазвонил сотовый телефон. Натянув поводья, Свэггер остановил Лошадь, выудил телефон из кармана джинсов, раскрыл его и с удивлением увидел на экране незнакомый номер. Это еще кто такой, черт возьми? Лишь считанные люди знали номер Свэггера, и ни у кого из них никогда не имелось этого номера.
— Свэггер слушает, — бесстрастным тоном произнес он.
— Боб! — Это была Рейли.
— Черт побери, откуда ты звонишь?
— Я в Австралии, — рассмеялась она.
— В Австралии! И что ты там делаешь?
— Сейчас расскажу. Но ты-то сам где?
— Я же ковбой, помнишь? Я в седле, у черта на рогах. Этим славятся все ковбои.
— Спешивайся.
— Зачем? Какого черта…
— Слушай меня, Свэггер. Слезай со своей чертовой лошади!
— Хорошо, подожди секундочку.
Свэггер слез с лошади и отпустил поводья. Хорошо вышколенная лошадка не могла убежать далеко.
— Надеюсь, ты сообщишь мне что-нибудь хорошее.
— Да, хорошее, можешь не сомневаться.
— Выкладывай!
— История не закончилась. В ней есть еще одна глава.
Глава 58
Карпаты
Чрево Джинджер
28 июля 1944 года
Карл отошел от распростертой на земле женщины, и к нему присоединился Вилли.
— Классный выстрел! — заметил он.
— Очень на это надеюсь, — сказал Карл.
— Пули пролетели, наверное, в добром метре от нее, да?
— Гм, — пробормотал Карл. — Что, это было так заметно?
— Ага. Можно спросить, что ты собрался сделать?
— Пока сам не могу сказать.
— Позволь поинтересоваться, что тобою двигало?
— Да ничто. Просто я обнаружил, что не могу это сделать. Я сказал девчонке, чтобы она упала, когда я выстрелю. Она и упала.
— Актерского мастерства ей не занимать, в отличие от тебя. Ее падение выглядело совершенно правдоподобным. С другой стороны, в твоей игре все было неестественно. Я бы на твоем месте после войны вернулся в автогонки. Забудь о кино.
— Ребята знают?
— Полагаю, да.
Увидев двух «зеленых дьяволов», выглядывающих из ближайшего окопа, Карл крикнул, подзывая их к себе.
— Возьмите кусок маскировочной сетки и отнесите мертвую женщину в окоп!
— Карл, а что, если она захочет идти самостоятельно?
— Не сомневаюсь, она нам подыграет.
— Будет сделано, Карл!
Десантники удалились.
— Уверен, у тебя есть какой-то план, — сказал Вилли.
— Не совсем.
— Что ты собираешься делать?
— Наверное, импровизировать. У меня блестяще получаются импровизации.
— Нет, ошибаешься. Ты совершенно не умеешь импровизировать. Все дельные мысли исходят от меня. А ты только символ.
— Можешь предложить что-нибудь?
— Было бы гораздо лучше, если бы ты предупредил меня заранее.
— Да я и сам ничего не знал.
— Первая проблема: как поступить с этими уродами?
Вилли махнул рукой, и Карл повернулся к дороге. Все три эсэсовских бронетранспортера, с бортами, заляпанными грязью поверх камуфляжной раскраски, вспахивая гусеницами рыхлую землю и зловеще обводя горизонт дулами пулеметов, карабкались к перевалу. В первом, узнаваемый даже на расстоянии двухсот метров, стоял гауптштурмфюрер Салид, возвышаясь подобно статуе над бронированной кабиной водителя.
— Он похож на Нельсона в Трафальгарском сражении, — заметил Вилли. — Решительный, героический, торжествующий, спешащий навстречу своей судьбе, своему триумфу.
— Теперь я вижу, что женщину ему не отдам, — пробормотал Карл. — Он будет очень недоволен. Вилли, скажи ребятам, чтобы были готовы ко всему. Я не доверяю этим типам, особенно их предводителю Синдбаду-Мореходу.
Опустив руку, он расстегнул кобуру с «Браунингом». Его большой палец, задержавшись внутри, нащупал ребристую поверхность курка и оттянул его назад, до щелчка.
— Так, Карл, я, как ни в чем не бывало, отхожу в сторону. Но продолжаю внимательно следить за тобой. Мы разыграем эту партию так, как лягут карты.
— Приз получит тот, кто первым выполнит крутой поворот, — сказал Карл.
Салид мысленно приказал себе сохранять спокойствие. Бронетранспортер медленно полз по горной дороге к ущелью. Когда он поднялся на гребень, Салид увидел офицера-десантника в мешковатом маскхалате и нелепой каске с расстегнутым ремешком. Этих ублюдков ничего не волнует. Они стараются продемонстрировать свое превосходство всеми доступными способами.
Женщину Салид не видел. Предположительно она лежала связанная на дне окопа, вырытого справа от дороги. Ограждение из колючей проволоки, натянутой на деревянные колья, пулемет за мешками с песком, сжимающие оружие фигуры в маскхалатах и нелепых касках. Салид увидел, как же их мало. И эта горстка собирается остановить всю советскую армию?
Салид наклонился к связисту, застывшему перед рацией.
— Радист, соедини меня с базой люфтваффе под Ужгородом.
— Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер!
Радист сверился с шифровальной книгой, повозился с настройкой каналов, протянул руку, чтобы развернуть ромбовидную антенну для получения более мощного сигнала, установил связь и передал микрофон с наушниками Салиду.
— Слон, Слон, вас вызывает «Цеппелин-1», как слышите?
— Говорит Слон, вас слышу, «Цеппелин-1», прием.
— Я готов забрать добычу. Мне нужен самолет, полностью готовый к вылету. Эта операция имеет наивысший приоритет, в соответствии с распоряжением бригаденфюрера СС Мюнца и приказом главного управления имперской безопасности, это понятно?
— «Цеппелин-1», вас понял, самолет стоит на взлетно-посадочной полосе.
— Меня беспокоит то, что, когда сюда придут русские, мы окажемся в зоне действия их артиллерии. Берлин требует немедленно доставить добычу, так что вы должны оказать максимальное содействие.
— «Цеппелин-1», мы получили все необходимые инструкции. У нас все готово к немедленному вылету.
— Очень хорошо, Слон. «Цеппелин-1» — конец связи.
— Конец связи, — подтвердил радист люфтваффе.
Читать бесплатно другие книги:
