Честь снайпера Хантер Стивен
Учитель привел Милу на выступ скалы, откуда можно было заглянуть вниз в ущелье, и молодая женщина узнала местность, знакомую ей по картам, и поняла, что видит перед собой Яремчу. Но обратный склон одной из гор, заслоняющих деревню, излучал сияние, которое озаряло гребень, и даже на таком удалении, даже на такой высоте Мила ощутила горьковатый привкус гари. Что еще более странно, время от времени в темноту вырывался язык пламени, однако источник огня оставался скрытым за горой.
— Немцы поджигают лес, — сказал Учитель.
— Огнеметы, — кивнула Мила. — Я их уже видела. Немцы использовали их против нас в Сталинграде. Они старательно выжигают склон горы над деревней, расчищая его. Но с какой целью?
— Вот это я и хотел у тебя спросить. Для того чтобы быстро выполнить такой объем работы, они должны были собрать все имеющиеся в распоряжении огнеметы. Зачем? Ради всего святого, какой в этом смысл? И почему немцы делают это сейчас, зная, что наши войска вот-вот перейдут в наступление, и тогда им потребуется все оружие, чтобы остановить или хотя бы замедлить их продвижение? Однако они собрали все огнеметы ради этого безумия. Тут ведь нет никакого смысла, правда, сержант Петрова?
— Это ты начальник разведки, Учитель. Ты и объясни мне.
— Я понятия не имею. Ну разве только…
— Говори.
— Немцы боятся тебя.
— Что?
— Им до сих пор не удалось тебя схватить, и этот страх сводит их с ума. Они не знают, смогла ли ты раздобыть новую винтовку. И вот на всякий случай немцы обнажают гору, снимают одеяние леса со склона, обращенного к Яремче. Цель всего этого — лишить Белую Ведьму укрытия, откуда она смогла бы сделать выстрел. Но зачем ей появляться в этой глухой горной деревне?
— Кажется, причина может быть только одна.
— И какая же?
— Вскоре Гредель собственной персоной зачем-то пожалует в деревню.
— Как близко тебе нужно подойти к нему?
— С обычной пехотной винтовкой я должна находиться не дальше чем в двухстах метрах, но не может быть и речи о том, чтобы приблизиться на расстояние двухсот метров по голому выжженному склону, с длинной винтовкой в руках.
— Да, тебя убьют.
Мила попыталась представить, как сделать выстрел с большого расстояния без оптического прицела. Это… невозможно. На расстоянии трехсот метров Гредель будет казаться крохотной черточкой, точкой. Что хуже, ей придется целиться выше, и он исчезнет, заслоненный узким клином мушки, и тогда не останется никаких указаний, ничего, чтобы определить расстояние. В игру вступят ветер, влажность и внутренняя дрожь в каждой клеточке ее тела.
Однако выстрел обязательно нужно сделать.
Это безумие. Это самоубийство. Это глупость.
Но другого выхода нет. Мила чувствовала, что единственный способ показать НКВД, где скрывается изменник, доказать, что она сама не изменник, это сделать выстрел и убить Гределя. Вот только расстояние слишком большое, винтовка бьет неточно, а тут еще немцы выжгли лес на склоне горы.
— Мне придется стрелять от границы выжженной зоны, — сказала Мила.
— Это слишком далеко. Я считаю, это западня. Вот почему немцы хотят, чтобы ты стреляла оттуда. Там будет ждать засада.
— Не важно.
— У тебя даже нет винтовки.
— Я раздобуду винтовку. Это наша задача на завтра.
— Нет, завтра мы займемся поисками еды, потому что, если завтра мы ее не найдем, послезавтра мы уже ослабнем настолько, что не сможем отыскать уже ничего.
На следующий день они решили рискнуть. Необходимо было достать продовольствие. Мила находилась в километре от пещеры, на поляне, свободной от высоких сосен, вместо которых росли маленькие елочки и можжевельник, а землю покрывали кусты калины. Именно в таких местах в изобилии растут грибы, хотя требовался зоркий глаз, чтобы разглядеть гриб в тенистом кустарнике или у самого основания дерева. Мила искала грибы с желтоватой шляпкой и бахромой на ножке. Как объяснил Учитель, они назывались опята и их можно было есть. Он вручил Миле образец, и она рыла землю словно свинья, обнюхивая мертвенно-белую плоть грибов. Но вдруг в одно мгновение мир изменился.
Мила замерла, потом мягко стекла на землю и как можно осторожно забралась в густые заросли калины. У нее бешено колотилось сердце. Всему виной было… что? Странный звук, едва уловимый запах, некий зафиксированный самым краем сознания признак. Мила неподвижно застыла на земле.
Они медленно появились из-за деревьев. Нет, ее они не заметили. Немецкий патруль, мастерски владеющий искусством передвижения в лесу. Солдаты бесшумно скользили между соснами, высматривая добычу.
Мила не видела эсэсовцев с Курска. Она лежала без движения в кустах, провожая взглядом напряженных, пригнувшихся солдат. В пятнистых мундирах, сливающихся с летним лесом, они держали автоматы в руках, готовые в любое мгновение открыть огонь. Мила услышала, как эсэсовцы перекликались между собой, по-сербски, а не по-немецки. Было ясно, что это профессионалы, способные двигаться беззвучно, постигшие все тонкости скрытной войны.
По затылку скатилась струйка пота, затем еще одна и еще. Застывшая в неуютном положении Мила чувствовала, как у нее затекли мышцы, но не имела возможности пошевелиться. Вместо этого она попыталась сосредоточить внимание на своих неудобствах, разделить их на отдельные части: сырость, зуд и невыносимое желание почесаться, чтобы положить этому конец. Затем сотни других неприятных мелочей начали терзать ее распростертое тело: боль от впившихся в кожу колючих веток, новые щекочущие струйки пота, затрудняющая дыхание сухость в носу, муки выкрученного пальца, зажатого тяжестью руки, назойливое жужжание лезущих в уши мелких насекомых, привлеченных запахом пота, прикосновение их крыльев, укусы, сами по себе не такие уж и болезненные, но раздражающие своим великим множеством. Однако Мила понимала, что если только шелохнется, это будет означать для нее смерть.
Громкий треск. Высокий ботинок наступил на сухую ветку совсем рядом. Поднятая пыль залетела Миле в пересохшие ноздри, закрыв их изнутри тонким покрывалом. Еще шаги, и вдруг прямо перед ее лицом оказались ботинки — черные, подбитые гвоздями, изрядно поношенные, очень удобные для своего владельца. Эсэсовец остановился, и сквозь размытую пелену перед полуоткрытыми глазами — Мила боялась их закрыть, слишком много шума! — она разглядела его расслабленную позу. Солдат достал что-то из кармана, повозился с этим, подправил, сделал приготовления. Где-то высоко вверху раздался сухой треск, и тотчас же ветерок принес кислый запах серы, затем последовал звук глубокой затяжки и снова запах — разгорающегося трубочного табака.
Правый ботинок эсэсовца был меньше чем в полуметре от лица Милы. Солдат затянулся, наслаждаясь мягким воздействием тлеющего табака, и выпустил облако дыма, которое опустилось на Милу подобно одеянию из мешковины. Серб решил сделать небольшой перерыв в охоте, предположительно используя паузу, чтобы дать своим глазам полную свободу рыскать по сторонам, искать характерную улику, след, сломанную веточку, царапину — все, что могло вывести на добычу.
Ботинок был так близко. Мила вспомнила эсэсовские ботинки под Курском, где она их во множестве повидала. Внезапно воспоминания, так долго сдерживаемые, непроизвольно нахлынули приливной волной из подсознания, куда она их попыталась запрятать.
Подразделение называлось «группой для выполнения особых задач»; оно представляло собой самых метких стрелков, собранных со всего южного фронта, не только ветеранов Сталинграда, но и тех, кто сражался под Ростовом, Севастополем, Харьковом, Киевом — везде, где занимались своим ремеслом снайперы. Хотя большинство, как и Мила, было из армейских частей, операцией руководила госбезопасность. Такое могло прийти в голову только НКВД.
— Завтра, — объявил политрук, — двенадцатого июля, столкнутся две танковых армады. Взгляните на карту, товарищи, и сами убедитесь в том, что это неминуемо. 2-й танковый корпус СС двинет вперед восемьсот Т-IV и «Тигров», а мы встретим их полутора тысячами Т-34 5-й гвардейской танковой армии. Это будет величайшее танковое сражение в истории, и вам выпала высокая честь участвовать в нем.
Они находились в деревне Прохоровка на южной оконечности выступа, в который с двух сторон вгрызлись немецкие танковые клинья, чтобы его отсечь, а затем уничтожить. Несмотря на то что на земле творилась полная неразбериха, общий рисунок битвы был прост: немецкие войска стремились встретиться, чтобы отрезать и окружить выступ, превратив его в «котел», а затем уничтожить оказавшихся в нем сотни тысяч советских бойцов. И от танкистов 5-й гвардейской армии зависело, чтобы этого не случилось.
— Ровно в четыре утра вы распределитесь по танкам, и они начнут выдвигаться по полю в сторону деревни. На каждом танке вас будет по пять человек. Вы будете находиться на броне, как на протяжении всей войны это делают наши героические танковые десанты. После того как рассветет, вы в какой-то момент вступите в бой с немецкими танками. Те из вас, кто останется жив во время перехода под огнем немецкой артиллерии, дождутся, когда танковые армии полностью ввяжутся в бой, после чего спешатся и займут позицию для стрельбы, за подбитой машиной, в роще, в кустах, в воронке.
Вы увидите перед собой поле, покрытое подбитыми танками. Вам предстоит особая задача. Вы будете отмечать, где останавливаются подбитые немецкие танки. Подбитый танк может загореться, а может и не загореться. Это зависит от места попадания и от тысячи других факторов. Если танк не загорится, экипаж откроет люки, покинет подбитую машину и побежит обратно к своим позициям, чтобы получить новый танк и вернуться в бой. И ваша задача, товарищи снайперы, будет состоять в том, чтобы не дать немецким танкистам добежать до своих позиций. Убивайте их без пощады! Мстите им за зверства, за жестокость, за то зло, которое они принесли, вторгнувшись в нашу Родину, мстите за разоренные деревни и города! Вот ваша святая задача.
Но также я хочу кое о чем предостеречь вас. Как я уже сказал, немецкие танки будут загораться или же нет, в зависимости от того, куда попадет снаряд. Если танк загорится, возможно, весь экипаж или кто-то из его членов вылезет из люков. Скорее всего, эти люди будут объяты пламенем. Вероятно, вам уже приходилось в прошлом видеть, как человек сгорает заживо, и вы знаете, что зрелище это не из легких.
Однако ваши сердца должны оставаться каменными. Чисто по-человечески вы ощутите порыв проявить милосердие и положить конец страданиям, всадив пулю в кричащую, прыгающую фигуру. Под страхом смерти вам запрещается добивать горящих немецких танкистов. Вы должны полностью сосредоточиться на целых и невредимых немцах. Также вам запрещается тратить время и патроны на наших танкистов, объятых пламенем. Завтра на поле боя будет действовать приказ номер 270. Помните: ни один патрон не может быть израсходован из чувства сострадания.
Согласно сталинскому приказу номер 270 родственники дезертиров и изменников несли ответственность за совершенные ими проступки. Мила мысленно презрительно фыркнула, поскольку из ее близких родственников в живых не осталось никого.
Через несколько часов она, ухватившись за скобу, взобралась на броню Т-34 (командир танка, светловолосый парень лет двадцати, чем-то напомнил ей брата Гришу). Взревев двигателем, танк в предрассветных сумерках выехал из деревни в окружении легиона своих братьев, выстраивающихся в огромный клин, растянувшийся, покуда хватало глаз, и вся эта армада двинулась навстречу немецким орудиям, навстречу другой танковой армии. Бронированные чудовища, чуть задрав стволы пушек, подобно стаду динозавров мчались вперед, взбирались по склону холма, без остановки форсировали на полной скорости ручьи, ломали деревья, изрыгая черный дым и взметая гусеницами комки земли.
Танки выехали на обширное поле, накрытое куполом неба. Вокруг простиралась плоская равнина. Это сражение, начисто лишенное каких-либо отвлекающих факторов, превратилось в квинтэссенцию: ровная плоскость равнины, уходящая до самого горизонта, голубая арка, покрытая большими кучевыми облаками, крошечные люди и машины в мире, который мог быть сотворен лишь каким-то безумным гением. Танки мчались вперед.
Все чувства Милы заполнились запахом выхлопного дыма и солярки, грубой тряской подвески танка, принимающей на себя все неровности почвы, пронзительным свистом пролетающих над головой снарядов, частым грохотом взрывов. Шедший рядом танк получил попадание и через мгновение исчез в ослепительной вспышке пламени. Земля вокруг содрогнулась, и повсюду разлетелись раскаленные осколки, кромсающие все на своем пути. Мила судорожно прижалась к броне, стараясь удержаться верхом на чудовище, однако сделать это было непросто. Другой снайпер, сидевший с противоположной стороны, сорвался с танка, словно проваливаясь в море перепаханной гусеницами равнины, и больше Мила его уже не видела.
Танки мчались навстречу огненной буре, в безбрежном океане оглушительного шума, в который каждый двигатель, каждый снаряд, каждая ветвь, раздавленная гусеницей, добавляли свои призвуки, и весь этот гул давил на чувства Милы с такой мощью, что в конце концов она просто онемела.
И тут она увидела их, примерно в километре впереди. Маленькие, с виду совершенно безобидные. Танки 2-го танкового корпуса СС, все три дивизии: «Мертвая голова», «Рейх» и «Лейбштандарт Адольфа Гитлера». На таком расстоянии они казались черными коробочками, которые вздымались и опускались в такт рельефу местности.
Сблизившись, немецкие танки остановились и открыли огонь. Тактика их действий была простой, до нее додумался бы и ребенок. Немецкие танки имели более толстую броню, их орудия были мощнее. Следовательно, расстояние было для немцев союзником. Если бы все определялось только стрельбой, исход дела решило бы мастерство немецких наводчиков. Танкам 5-й гвардейской танковой армии требовалось сблизиться с противником, проникнуть в его боевые порядки, чтобы бить немецким танкам в борт и в корму, и только тогда легкие 76-мм снаряды смогут пробить броню. За этот бросок вперед приходилось платить кровью. Лишь шестьдесят процентов советских танков доберется до цели, остальные сорок застынут на полпути, объятые пламенем, раздавленные кинетической энергией 88-мм снарядов, даже на излете сохраняющих убийственную мощь. Но другого пути не было. Значит, будет так. Советские танкисты заплатят эту цену. Кому выпадет роковой жребий?
Повсюду вокруг вспыхивали танки. Одни, получив прямое попадание 88-мм снаряда, просто испарялись, и когда дым рассеивался, казалось, что их вообще не существовало. Но в этой накатывающейся непреодолимой волной массе бронированных машин смерть принимала разные обличья. Подбитая «тридцатьчетверка» застывала на месте, уронив ствол пушки, языки пламени принимались лизать броню, и вдруг словно распускался огненный цветок, пожирая все вокруг. Но бывало, танк не загорался, а просто отбрасывал перебитую гусеницу и с бессильным ревом кружился на месте, все глубже зарываясь оголенными катками в землю.
Танк, на котором сидела Петрова, трясло так сильно, что она не могла отчетливо разглядеть происходящее вокруг. Глаза у нее слезились от пыли, все мысли были сосредоточены только на том, как удержаться за стальную скобу и не сорваться с брони, голова гудела от постоянной тряски, от удушливого запаха дизельных выхлопов, пороховых газов и зловония паленой плоти. Образы мелькали перед ней и исчезали, словно она сидела в кинотеатре, где аппарат, закрепленный на спине обезумевшей лошади, проецировал изображение на стены и потолок. Объятые пламенем люди. Ослепительные молнии взрывов. Отдача при выстреле собственного танка. Давление ударной волны. Далекие вспышки выстрелов, вырывающиеся из дул 88-мм орудий «Тигров», дождь из земли и мелких камешков, жалящих кожу болезненными уколами, — все это напоминало ад в представлении Достоевского.
И вдруг все разом исчезло, поскольку танк, на котором ехала Мила, вместе с десятками других советских танков спустился в низину и на какое-то время исчез из поля зрения немецких наводчиков. Это показалось кратковременным возвращением в рай: почва стала ровной, тряска почти прекратилась. Танки неслись через пшеничное поле, и Мила, оглянувшись, увидела длинные шрамы, оставленные бронированными машинами в сплошном ковре колосящихся злаков, тех самых, в которые ее отец вложил всю свою жизнь и за чье спасение он умер.
«Я тебя не подведу, папа, — подумала Мила. — Я буду такой же храброй, как и ты. Я спасу пшеницу».
В это мгновение танки взобрались на гребень, минутное затишье закончилось, и вокруг снова разразилась кровавая буря. Немецкие танки были совсем рядом. Миле уже приходилось видеть их, осторожно ползущих по улицам разрушенного Сталинграда, но только не в таком огромном количестве. Бездушно угловатые, беспощадно точные, своими силуэтами они напоминали тевтонских рыцарей. Немцы не знали страха; они подчинялись лишь чистому, спокойному, неумолимому боевому мастерству. Их наводчики спокойно целились в приблизившиеся советские танки, и даже когда стало очевидно, что уцелевших нападающих достаточно, чтобы вклиниться в их боевые порядки и превратить сражение в беспорядочную карусель, немецкие наводчики просто опустили дула орудий, провожая цели, и продолжили стрелять.
Две бронированных массы схлестнулись.
Теперь каждый танк воевал за себя, подобно боевым кораблям в старые времена. Тяжелые машины маневрировали на полной скорости, стремясь занять выгодную позицию, в то же время не обнажив свои слабо бронированные части, выбирая момент для нанесения удара. Это было самое настоящее Трафальгарское сражение на суше. Маленькие проворные русские танки дергались из стороны в сторону, резко меняли направление движения, замирали на месте и устремлялись вперед, высматривая, как бы зайти в бок или в тыл медлительным «Тиграм», которые, хоть и были неповоротливыми, имели более опытных наводчиков, практически неизменно поражавших цель.
Мила оказалась в бурлящем котле, среди сплошного огненного вала близких разрывов. Она не представляла себе, как сделать прицельный выстрел. В какой-то момент танк, на котором она сидела, резко остановился, едва не сбросив ее с себя, и раздался механический скрежет — это двадцатилетний командир повернул башню. В ста метрах впереди из клочьев дыма, затянувшего поле боя, появился «Тигр», выползая из-за горящего остова другого «Тигра», и парень, похожий на Гришу, выстрелил. Мила ощутила, как танк вздрогнул, выбрасывая снаряд, увидела, как снаряд попал в угловатый борт с нарисованным крестом и разорвался, выбросив в воздух каскад искр. Однако немец нисколько не смутился, его башня повернулась на несколько градусов, и он выстрелил, вздымая вырвавшимися из дульного тормоза выхлопными газами облачко земли. Через какую-то долю секунды мощный удар швырнул Петрову, легкую словно пушинку, хрупкую словно воробышек, высоко в воздух. Она тяжело рухнула на землю, чувствуя, как сознание расщепляется на отдельные тонкие слои. Перед глазами заплясали звезды, пронеслись кометы. Она осталась одна на поле боя, чувствуя себя совершенно беззащитной в окружении беснующихся чудовищ, но через мгновение опомнилась и поспешила укрыться под остовом подбитого танка, настолько обгоревшего и искореженного, что его принадлежность уже не поддавалась определению. Присев на корточки, Мила оглянулась на танк, доставивший ее сюда, увидела, что он завалился набок, из люка вырывается дым, башню лижут языки пламени. Никто из экипажа не выбрался из танка, и не видно было снайперов, ехавших на его броне.
Сняв винтовку с плеча, Мила поднялась, нашла позицию для стрельбы и стала высматривать цели. Вскоре краем глаза она заметила какое-то движение и, повернувшись, увидела «Тигр», медленно ползущий через высокую пшеницу. Танк был подбит, и его обволакивала клубящаяся пыль. Наконец он остановился, пыль улеглась, и Мила увидела, что у него перебита снарядом гусеница. Вращающийся ведущий каток стащил длинную стальную ленту на землю, и «Тигр» застыл неподвижно. В крыше башни открылся люк, и Мила приготовилась, дожидаясь, когда из него высунется танкист, чтобы навести на него перекрестие прицела. Как только танкист появился, она сразила его наповал плавным движением указательного пальца правой руки. Голова танкиста дернулась от удара пули, тело обмякло, и он сполз обратно в башню. В этот момент в месте стыка башни и корпуса сверкнула ослепительная искра, и через считанные мгновения из всех щелей танка повалил дым, подобно вытекающей крови. «Тигр» превратился в пылающую преисподнюю, а убитый танкист своим телом закрыл остальным выход к спасению.
Мила оторвалась от окуляра прицела, стараясь скорее забыть этот образ, и, дав глазам освоиться после яркого пламени, обвела взглядом поле боя. Повсюду стояли подбитые танки, объятые пламенем, вверх поднимались столбы дыма, затянувшего небо сплошной черной пеленой, предвещающей конец света. Воздух был заполнен звуками — криками, грохотом разрывов, скрежетом стали, и волны горячего воздуха накатывались Миле в лицо, обжигая глаза. Парящий на ветру пепел оставлял черные пятна, попадая на кожу.
Из мглы показался еще один танк, за которым уже тянулся шлейф дыма. Как знать, какой ад бушевал у него в чреве? Мила прижала приклад к плечу, навела винтовку на башню — расстояние небольшое, всего каких-нибудь двести метров, — и поймала себя на том, что не может нажать на спусковой крючок. Из люка выбрался объятый пламенем танкист. Перекатившись по башне, он сполз на решетку радиатора, брыкаясь, размахивая руками, корчась в предсмертной агонии. Мила убила его одним выстрелом. Появился второй горящий танкист, и она сразила его еще до того, как он вылез из танка.
Совершив грех, которому не было прощения, Мила уже не могла остановиться. Видимость на поле боя настолько ухудшилась, что различить танкистов, выбравшихся из подбитых машин, было очень нелегко, и все же разглядеть объятых пламенем людей, пляшущих в облаках дыма и пыли, не составляло труда. Мила принялась убивать их всех подряд, без разбора. Для нее не имело значения, кто это, немец или русский.
Одного танкиста она сразила на расстоянии пятисот метров, взяв прицел на полкорпуса выше, другого завалила на пятидесяти метрах, прострелив его насквозь, когда он выпрыгнул из полугусеничного бронетранспортера, превратившегося в погребальный костер. Мила целилась не в людей, а в языки пламени, ибо различить человека под одеянием из огненного сияния было практически невозможно. Русский, немец, крестьянин, аристократ, кто мог это сказать? Их безумные конвульсии были наполнены страданиями, и Мила, не в силах это вынести, прерывала их мучения.
Это превратилось в своеобразный ритуал. Как только кончались патроны, Мила вставляла новую обойму, загоняя в магазин еще пять патронов, после чего отбрасывала пустую обойму и, дослав затвор вперед, опускала винтовку на натянутый ремень. В окуляр оптического прицела она видела апофеоз смерти, поставленной на поток, но к этому времени слух ее уже отключился и для нее все превратилось в немое кино. Один и тот же десятиметровый ролик пленки, закрученный в бесконечную петлю: пылающий человек, дергающийся в спазмах энергии, пожирающей его плоть, прибытие избавительного посланника, и обмякшее тело падает на землю, продолжая гореть. Передернуть затвор и снова искать цель. Всего Мила в тот день убила больше пятидесяти человек, и из них лишь первый не был объят пламенем.
Бой закончился к пяти часам вечера. Немногие уцелевшие танки отползли к своим позициям зализывать раны. Не вызывало сомнений, что хотя потери русских были гораздо больше, им удалось остановить немецкое наступление. Больше того, теперь стало ясно, что война, по сути дела, закончилась. Оставалось только пройти еще какую-то тысячу километров, и хотя задача эта будет невероятно сложной и унесет миллионы жизней, гитлеровское вторжение в Советский Союз закончилось с разгромом 2-го танкового корпуса СС. Германские войска больше никогда не смогут перейти в наступление.
Если Мила и понимала это, ей было все равно. Она бесконечно устала, и ее мучило чувство стыда. Она не испытывала никакого торжества. Вокруг нее простиралась безжизненная равнина, заставленная подбитыми танками, половина из которых еще продолжала гореть. Воздух был заполнен смрадом гари и крови, изредка то тут, то там с грохотом взрывался снаряд, до которого добирался огонь, но стрельба прекратилась. Все устали и больше не могли стрелять. Клонящееся к горизонту солнце прожигало висящую в воздухе мглу дыма и пепла, окрашивая поле под Прохоровкой в багрянец, словно подчеркивая обилие пролитой крови. Красным было все: серые немецкие танки, зеленые русские танки, золотистая пшеница, зеленые деревья, белая плоть — все окрасилось в алый цвет.
Достав фляжку, Мила отвинтила крышку и приложила горлышко ко рту. Поток теплой воды смыл пленку пепла, покрывшего ей губы. Откинув капюшон, Мила тряхнула освобожденными волосами и огляделась вокруг.
«Запомни все это, Петрова», — приказала она самой себе. Бесконечное разрушение. До самого горизонта неподвижные стальные остовы и смерть. Сталинград посреди пшеничного поля, но без городских развалин, которые могли бы скрыть картину беспощадной бойни.
Рядом раздался свист, громкий и настойчивый, и Мила, очнувшись, вернулась с поля смерти под Курском к армейским сапогам, застывшим в полуметре от ее лица. Выругавшись вполголоса, эсэсовец выбил трубку о ствольную коробку автомата. Тлеющий табак просыпался на землю в считанных сантиметрах от Милы. Наконец сапоги шагнули вперед. Послышался оклик, обмен ругательствами на сербском языке, грубый хохот. Сапоги скрылись.
Приподняв голову, Мила широко раскрыла глаза.
Немецкий патруль скрылся в лесу.
Кто-то отозвал солдат — срочно.
Выждав еще полчаса, Мила наконец села на земле.
Сапоги. Она хорошо помнила сапоги. На поле под Курском лежали тысячи обгоревших трупов, черных, обугленных. Однако сапоги почти на всех оставались целыми, потому что по какой-то причине, хотя живая плоть воспламенялась, выделанная кожа не горела. Мила видела перед собой одни только сапоги мертвых.
Глава 35
Карпаты
Новая Яремча
Наши дни
После захода солнца в горах делать особенно нечего.
— Спокойной ночи, и желаю хорошенько отдохнуть, — сказал Свэггер. — Завтра мы поднимемся в горы, и я попробую понять, откуда стреляла Мила. Она должна была занять позицию на границе выжженной зоны, и я попытаюсь определить расстояние.
Он понимал, что Мила вынуждена была стрелять с дистанции больше пятисот метров. У нее не осталось выбора. Она не могла находиться в выжженной зоне, поскольку в этом случае она оказалась бы на открытом месте, у всех на виду. Но в пятистах метрах от моста, где уцелевшие деревья давали защиту, немцы поставили людей. Там затаились ребята в маскхалатах. Рядом ждали наготове проводники с собаками. Это была ловушка, и немцы не сомневались в том, что схватят Милу, как не сомневались и в том, что она обязательно придет сюда, потому что здесь находилась ее цель — единственная возможность сделать прицельный выстрел.
Свэггер знал, как работают мысли снайпера. Миле предстояло стрелять сверху вниз, но она все равно должна была брать прицел выше. Как она могла надеяться на успех, ведь вокруг все кишело немцами? Западня была расставлена мастерски. Ну и хитрая же бестия этот Гредель!
Но Свэггера ставила в тупик винтовка. Не то, где Мила ее раздобыла, а то, почему она сделала то, что сделала. Она не смогла бы поразить Гределя из винтовки Мосина, даже с оптическим прицелом. Нет никаких свидетельств, что из непристрелянного «Мосина» кто-либо хоть когда-то поражал цель с первого выстрела. А, сделав выстрел, Мила была обречена. Она жертвовала жизнью ради нулевой вероятности. Это было самое настоящее самоубийство, совершенное ради тех, кто ее предал. Но Мила не могла поступить иначе. У нее не осталось выбора.
Свэггер снова задумался о месте. Мост, туман над водопадом, изображение стрелка на тарелке, выполненное неизвестным художником, который, скорее всего, не присутствовал при этом. Выжженный склон горы на северо-западе, единственное возвышенное место, откуда можно было сделать выстрел. Абсолютно голая пустыня на протяжении пятисот метров, и бедная Петрова там, наверху, подошедшая так близко, насколько только было можно, чтобы сделать выстрел, после которого на нее спустят всех собак. Быть может, она выстрелила дважды, сначала в стоявшего вдалеке фашиста, а затем засунула дуло в рот и нажала на спусковой крючок. И тогда никаких допросов, никаких пыток — просто еще один снайпер, выполнивший свой долг до конца. Но тут у Свэггера в голове возник образ.
Сначала он увидел позолоченную стену. Это еще что за чертовщина? Образ проплыл на самых задворках его сознания, но все же достаточно близко, манящий, соблазнительный: золотая стена.
Затем в голове прояснилось. Свэггер вспомнил, что за горой, выходящей одним склоном к водопаду, с наполовину выжженным лесом, на юго-западе возвышался золотистый склон другой горы, так далеко, что почти терялся в туманной дымке.
До него было не меньше тысячи метров.
Из винтовки Мосина поразить человека с расстояния в тысячу метров невозможно.
Это можно сделать только из…
Боб рассмеялся. А это уже действительно смешно. Каким-то образом Петровой удалось раздобыть…
Но это невозможно.
Ведь так?
Задумавшись на мгновение, он открыл на телефоне программу работы с электронной почтой. «Ты уже встал? Нужно срочно поговорить. Ты сможешь позвонить мне на…» — он набрал номер спутникового телефона Рейли. Через несколько секунд раздался звонок. Боб ответил.
— Свэггер.
— Здорово, дружище! Как поживаешь, янки? — это был Джимми, Дж. Ф. Гатри, английский историк, пишущий о снайперах.
— Привет, Джимми, как у тебя дела?
— Замечательно. Я так понимаю, ты звонишь, потому что все — таки решил приехать на состязание снайперов в Бисли. Ребята будут в восторге.
— Нет-нет, я звоню по другому поводу. Я хочу одолжить твои мозги.
— Они твои — всего за один пенни. Если у тебя нет пенни, сойдет и полпенни.
— Когда мы говорили в последний раз, ты работал над книгой об оружии английских снайперов Второй мировой войны.
— Это моя любимица — «Энфилд-4Т» с прицелом Н-32. Классика.
— Ты все еще работаешь над ней?
— Стук-стук, вжик-вжик, приходится крутиться, чтобы что — нибудь узнать.
— У тебя есть достоверные данные о поражении цели первым выстрелом без пристрелки на расстоянии в тысячу метров и далее?
— Такое бывало не раз. В Италии, на севере Франции, в самой Германии ближе к концу войны. 4Т была среди снайперских винтовок настоящим асом.
— Тебе известно, что из каких-нибудь других винтовок того времени совершали настолько дальние прицельные выстрелы?
— В Европе я ничего подобного не находил. У 4Т самый подходящий баллистический эксцентриситет. На дистанциях до двухсот пятидесяти ярдов это никак не проявлялось. Но вскоре английские и канадские снайперы обнаружили, что есть нечто особенное в поведении пули 303-го калибра «Рэдфорд арсенал» весом 176 гран, выпущенной из «4Т», оснащенной оптическим чудом Н-32 «Холланд и Холланд», который, несмотря на всего трех с половиной кратное увеличение, обладал необычайно прозрачными линзами, прекрасно работающими на больших расстояниях. По какой-то причине, и объяснение этому не найдено до сих пор, если 303-я отклонялась от траектории, она неким образом корректировалась, подстраивалась, «поправляла» себя. Возвратившись на изначальную траекторию, она оставалась на ней до самого конца, следствием чего была необычайно высокая точность стрельбы на больших расстояниях.
— Могла такая винтовка каким-либо образом попасть в июле 1944 года в украинские Карпаты? Понимаю, что это предположение абсолютно бессмысленное, поскольку до ближайших английских войск, вероятно, находившихся на севере Италии, было никак не меньше пятисот миль. И все же есть какая-нибудь вероятность?
— Нет, ни тени, — решительно заявил Джимми. — Даже намека. Из чего вовсе не следует, что такого не было. У меня есть архивы «Холланд и Холланд», у меня есть архивы английской армии, у меня даже есть до сих пор засекреченные данные о тайных операциях, совершенных неким ведомством под названием Управление специальных операций, которое занималось тем, что разжигало пожар в оккупированной Европе. Возможно, тем же самым занимались и на Украине, пока она была оккупирована.
— Ты мог бы проверить? И чем быстрее, тем лучше.
— Ладно, хорошо, все материалы у меня под рукой, и я немедленно принимаюсь за работу. Кстати, я с готовностью оказываю услугу своему другу. Надеюсь, он отплатит мне тем же.
— Договорились. Я буду на состязании. Когда оно состоится, девятого октября?
— Великолепно! Да, для ребят это будет очень важно. Хорошо, я принимаюсь за поиски.
Москва
«Аквариум»
Изучение прошлого Крылова
Уилл сидел на полу хранилища архивов КГБ на девятом этаже здания на Лубянке. Кропотливая работа хотя бы отвлекла его мысли от таинственных похождений жены на Украине и тоске о милом уютном вечере у себя дома. Помимо марлевой маски на лице и тонких резиновых перчаток Уилл также натянул толстый свитер, поскольку в помещении поддерживался холод. Он листал толстенную папку с материалами, имеющими отношение к Крылову, читая в свете фонарика, так как освещение в этом обширном помещении, заставленном шкафами с архивами, было слабым. Ему приходилось торопиться, потому что Ликов мог гарантировать только шесть часов. Если задержаться дольше, могут возникнуть неприятности.
Уилл листал тонкие страницы, убористо заполненные отпечатанным на машинке текстом, быстро читая по-русски и мысленно благодаря своих мучителей из языкового колледжа Монтерей, пятнадцать лет назад вколотивших русский язык в них с Кэти. В основном он находил подтверждение уже известных фактов о Василии Крылове: четыре года в Мюнхене, с 1929 по 1933-й, ссылка на досье НКВД за номером А-78-Б11256 (Аркадий Крылов). Предположительно оно содержало сведения о его отце, который формально являлся официальным представителем в Германии народного комиссариата торговли, но на самом деле координировал деятельность немецких коммунистов и профсоюзов, ведущих борьбу за власть с молодчиками в коричневых рубашках. Маленький Василий учился в немецкой реальной школе, дававшей замечательное образование. Свободное владение немецким языком, прекрасная успеваемость по всем предметам. Василий поступил в Мюнхенский университет и успел проучиться в нем два года, но затем к власти пришли нацисты, вышвырнувшие из страны всех красных, в том числе дипломатов. Господи, каким же дотошным был НКВД: в досье имелось даже расписание занятий в университете. Уилл предположил, это было следствием немецкой педантичности: чекисты ничего не выбрасывали — расписание занятий, библиотечная карточка, записка школьного учителя маме с жалобой на то, что Вася окунул косичку какой-то Гретхен в чернильницу. Да, мальчик учился блестяще, одни пятерки; Уилл убеждался в этом, быстро пробегая взглядом документы давно минувшей эпохи. И вдруг он наткнулся на нечто такое, что заставило его недоуменно протереть глаза.
«Господи Иисусе!» — мысленно пробормотал он.
Как вскоре выяснилось, это «господи Иисусе» было первым из тех, которые затем звучали непрерывно на протяжении всей ночи.
Яремча
Берег Прута
Проснувшись, Рейли и Свэггер сытно позавтракали — гостиница славилась своей кухней — и отправились к водопаду. Оставив машину на берегу, они быстро прошли к мосту.
Свэггер указал поверх лжедеревни на лесистый склон, сияющий золотом в солнечном свете. На таком расстоянии — примерно в тысячу ярдов — детали расплывались, но Свэггер все равно пристально смотрел на него, не в силах оторваться.
Если Мила стреляла оттуда, размышлял он, из приличной винтовки…
— Итак, каков наш план? — спросила Рейли.
— Было бы очень хорошо, если бы у меня имелись дальномер, компас и бинокль, однако ничего этого у меня нет. Поэтому я просто отмечу отсюда потенциальные позиции для стрельбы, и мы посмотрим, сможем ли отыскать их на месте. Затем я удовлетворю свое любопытство на тот счет, какой винтовкой должна была воспользоваться Мила.
— О, смотри! — воскликнула Рейли. — Еще один американец!
Она указала на противоположный берег. Там у моста стоял улыбающийся парень, словно сошедший с дешевой рекламы прохладительных напитков. Он был в желтой бейсболке, тенниске, джинсах и модных туристических ботинках. Внешне парень напоминал молодого папашу, приехавшего в торговый центр. Его растянутое в улыбке лицо скрывали большие каплевидные солнцезащитные очки.
— Здравствуйте! — окликнул он. — Меня зовут Джерри Ренн. Я очень рад встретиться с Бобом Ли Свэггером, знаменитым Бобом-Гвоздильщиком. Вы уже много лет мой герой. Я давно искал случая с вами познакомиться.
Глава 36
Карпаты
Яремча
Конец июля 1944 года
Пламя не желало подчиняться ему. Оно разгоралось слишком медленно, несмотря на засуху, стоявшую на протяжении всего июля. Салид хотел, чтобы огонь пожирал древесину, бежал вниз по склону, уничтожал лес, обнажая миру голую землю, и тогда уже никакой снайпер не сможет спрятаться здесь и неторопливо изготовиться к прицельному выстрелу.
Однако даже с десятью огнеметами «Фламменверфер-41», выпускающими струи пылающей жидкости, воспламеняющей все, на что она только попадала, живой мир загорался не так быстро, как этого хотелось гауптштурмфюреру Салиду.
Как и все его люди, он был в противогазе, поскольку ветер не мог рассеять плотное облако едкого дыма. Салид следил за черным пятном, расплывавшимся вслед за наступающей огненной стеной, которая медленно спускалась вниз по склону, пожирая зелень. Громко трещали ветви елей и можжевельника, окисляясь, переходя в новую форму материи; низко нависшее черное облако металось из стороны в сторону.
Голова и так болела о многом. Со дня на день начнется крупное русское наступление. Реактивные установки «катюши», артиллерийский ураган, а затем танки и десант с автоматами, десятки тысяч, а то и сотни тысяч. Как быстро русские прорвут фронт обескровленной мотопехотной дивизии фон Бинка и окажутся здесь?
Еще одна причина для беспокойства: когда десантники займут отведенную им позицию? Бессмысленно проводить облаву в горах, если нет заградительного кордона. И будет очень плохо, если русские нанесут удар с воздуха, уничтожат десантников и дорога в Венгрию окажется отрезана. Со своими тремя бронетранспортерами, ценящимися на вес золота, Салид мог при необходимости обогнуть горы, выйти на широкую дорогу на юге и отходить дальше по ней. Но без женщины это будет равносильно поражению, без женщины он не получит «Железный крест», не вернется домой героем. Без этой долбаной женщины он ничто. Твою мать! Пелена отчаяния затянула его взор, а вдыхаемый воздух, хоть и очищенный фильтром противогаза, показался гнилым и затхлым. Салиду захотелось сорвать противогаз и затянуться сигаретой, и он сдержался, представив себе прохладный тенистый оазис далеко-далеко от всего этого безумия и…
К нему подошел связист.
Оба сняли противогазы.
— Господин гауптштурмфюрер, вас вызывает комиссариат. Лично обергруппенфюрер.
— Проклятие! — выругался Салид.
Обернувшись, он знаком приказал «Кубельвагену» приблизиться, прыгнул в машину и сказал водителю ехать к палатке связи. При его появлении унтершарфюрер, сидевший перед рацией, вскочил и вытянулся в струнку.
— Господин гауптштурмфюрер, срочный вызов из комиссариата. Насколько я понял, обергруппенфюрер лично.
— Да-да, немедленно установи соединение.
Сев за рацию, связист покрутил ручки, затем протянул наушники Салиду.
— Здравствуйте, здравствуйте, говорит «Цеппелин-1», — сказал тот.
— Одну секунду, господин гауптштурмфюрер, — ответил голос на том конце.
Мгновение спустя:
— Салид, говорит Гредель.
— Да, господин обергруппенфюрер.
— Я хочу, чтобы ваши люди через час собрались в полном боевом снаряжении для выполнения одного задания.
— Господин обергруппенфюрер, они сейчас рассеялись по всей Яремче, проводят операцию…
— Даю вам ровно час. Немедленно приезжайте сюда, Салид. Мне настоятельно требуется ваше присутствие. Дело очень серьезное, вы меня понимаете?
— Я… но, господин обергруппенфюрер, без давления с нашей стороны Белая Ведьма может ускользнуть, и я подумал.
— Нужно уметь расставлять приоритеты. Вот почему быть командиром так трудно. Покажите мне, Салид, что вы достойны чести быть командиром. Поверьте, я прекрасно понимаю все проблемы, я просчитал их относительно нынешней ситуации и принял правильное решение.
— Я вам беспрекословно повинуюсь.
— Это все, Салид. Я рассчитываю на вас.
— Я вас не подведу, господин обергруппенфюрер. Конец связи.
Обернувшись, Салид увидел двух унтер-офицеров, которые остановились у входа в палатку, ожидая приказаний.
— Срочно отправьте гонцов к патрулям и свяжитесь с огнеметчиками. Мы отзываем всех назад, и мне нужно, чтобы через полчаса по крайней мере два бронетранспортера уже тронулись в путь. Третий останется дожидаться тех, кто отстал, а нам необходимо вернуться в город для выполнения срочного задания. Поторопитесь!
Путь выдался отнюдь нелегким. Фон Дреле не верил, что кто — либо из людей Бака забрел так далеко на юг; гораздо вероятнее, они, зная о том, что Красная армия скоро выгонит немцев за Карпаты, затаились, чтобы отпраздновать ее приход. Следовательно, шансы на то, что западня даст результаты, были призрачными. Однако полной уверенности не имелось, поэтому фон Дреле решил, что подниматься в горы нужно будет в состоянии полной боевой готовности. Рацию, ценнейшее сокровище, для надежности поместили в «Кюбельваген», которым управлял Вилли Бобер; также в машине были жестянки с 7,92 мм патронами для МГ-42 в лентах и 7,92 мм патронами для ФГ-42 россыпью, а еще промежуточными патроны 7,92 мм для СТГ-44, гранаты М-24 и два фаустпатрона. Кроме того, похожий на жука «Фольксваген» тащил на прицепе подводу с запасами продовольствия и флягами с водой. Весь этот неуклюжий обоз, покрытый пятнами маскировочной раскраски в тон летнему лесу, медленно тащился по горной дороге в направлении Наташиного Чрева. Яремча, окутанная дымом и запахом горелой древесины, давно осталась позади, однако эсэсовцев нигде не было видно. Возможно, они просто решили устроить пикник в лесу.
На полпути фон Дреле устроил привал. Уставшие ребята повалились на землю, однако они знали, что пить много нельзя. Десантники позволяли себе лишь маленькие, строго отмеренные глотки, наслаждаясь тем, как целительная влага пробивается сквозь пленку, затянувшую губы и язык. Тем временем Карл оглядел окрестности в бинокль, но не увидел ничего, кроме коварного густого леса и еще более коварного густого подлеска.
— Карл, как ты думаешь, не пора ли выйти на связь? — спросил Вилли Бобер.
— Нет, потребуется слишком много времени, чтобы развернуть эту чертову рацию, а затем снова свернуть. Мне не нравится быть на дороге, на открытом месте. Чем скорее мы поднимемся наверх и организуем наблюдение, тем лучше. К тому же, что бы ни происходило внизу, мы все равно ничего не сможем поделать, и к нам это не имеет никакого отношения, так что какая разница?
— Понял, — согласился Вилли.
— Так, трогаемся в путь. Время чаепития прошло. «Зеленые дьяволы», отрываем задницы от земли и возвращаемся на войну.
Послышалось недовольное ворчание, но оно было всегда, и лишь его отсутствие стало бы чем-то примечательным.
Десантники добрались до ущелья около семи вечера. Карл увидел, как отвесные скалы сходятся друг с другом, образуя естественную горловину. Наташино Чрево, во всей своей тесной прелести.
— Чрево Джинджер! — крикнул кто-то, и все рассмеялись.
Карл вспыхнул.
— Отставить! — приказал он, понимая, что уже слишком поздно. Прозвище, понравившееся всем, приклеивалось навсегда.
Фон Дреле обвел взглядом высокие стены из белого известняка, мягкого камня, который легко взорвать и обрушить. Перегородить ущелье будет нетрудно. Но только не сейчас, после долгого, утомительного пути. Оглянувшись вокруг, Карл увидел, что их со всех сторон окружают Карпаты, в свете клонящегося к закату солнца похожие на вздыбленную гигантскими волнами поверхность земли. Эти древние горы, сглаженные за миллионы лет, смягчились еще больше, одевшись в покрывало лесов. Карл расставил дозорных и разместил ребят по обе стороны от дороги. И только затем приказал связисту развернуть рацию и связаться с начальством, чтобы доложить обстановку и получить новый приказ.
Но через несколько минут радист окликнул его.
— Карл, я не могу выйти на связь. Эфир заполнен до отказа. Я не могу связаться с «Цеппелином», не могу связаться со штабом дивизии и с комиссариатом.
— Может быть, началось русское наступление?
— Идет обмен не военными сообщениями, а… политическими.
— Политическими?
— Я слышу разговоры об… арестах, о предательстве, заявления о невиновности, лихорадочные клятвы в верности. Вот, послушай сам.
Радист стащил с головы наушники, и Карл, присев на корточки рядом с ним, надел их. Он услышал безумное стаккато голосов, полное отсутствие правил ведения переговоров. Сообщения шли в обе стороны, и по большей части в них сквозила растерянность. Это было совсем не похоже на германскую армию: так быстро растерять всякий порядок. Черт возьми, что произошло?
— Очень странно, твою мать, — пробормотал Карл. — Есть другой канал?
— Я перепробовал все, майор. Повсюду сплошное безумие.
— Очень странно, твою мать, — повторил Карл.
Но тут зажужжал зуммер, сообщая о поступившем вызове. Взяв микрофон, фон Дреле нажал кнопку передачи.
— Вас слушаю, вас слушаю! — сказал он. — Говорит «Оскар-1», повторяю, говорит «Оскар-1»!
— Да, черт бы вас побрал, фон Дреле, говорит «Цеппелин-1», где вы пропадали, черт возьми?
— Двигался пять километров по горной дороге, гауптштурмфюрер.
— Вы прибыли на место?
— Да, прибыли. Завтра мы установим пикеты и заложим взрывчатку. Старина, мне нужно забрать огнемет.
— Разве вы ничего не слышали? О Господи, майор, вытащите голову из задницы!
— Я не…
— На фюрера совершено покушение! В первых сообщениях говорилось, что он погиб при взрыве бомбы. Но фюрер остался жив.
«Рано или поздно это должно было произойти, — подумал фон Дреле. — Этот человек сумасшедший маньяк и нисколько не думает о своих войсках». Но вслух он сказал только:
— Я вас слушаю.
— Полицейскому батальону приказано обеспечивать меры безопасности. Мы проводим аресты на основании списка предполагаемых изменников, составленного СС. Мне нужно, чтобы вы перекрыли ущелье, были готовы отразить нападение партизан, следили за тем.
— Аресты? Черт побери, кого вы арестовываете? В 14-й мотопехотной дивизии нет никого, кого следовало бы арестовать, ради всего святого, эти люди вот уже два года воюют здесь.
— Я не вправе обсуждать прямые приказы из Берлина с каким — то майором-десантником, застрявшим в глухих горах. Вы возведете укрепления, будете удерживать ущелье, патрулировать местность в поисках бандитов.
— «Цеппелин», вас понял. Конец связи.
— Конец связи, — подтвердил Салид, находящийся неизвестно где.
Оглушенный фон Дреле никак не мог прийти в себя. Черт возьми, что происходит? Аресты подозреваемых? Что это значит? Кто руководит всем этим, как изменится ситуация, в чем теперь заключается его долг? В моменты подобного безумия нужно быть очень осторожным, иначе тебя запросто могут поставить к стенке.
В конце концов Карл решил перепроверить сказанное Салидом в штабе 14-й дивизии, чтобы убедиться в том, что отданные арабом приказы остаются в силе. Он приказал радисту связаться со штабом дивизии. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы выйти на самого фон Бинка, но кто-нибудь из его заместителей должен знать, в чем дело.
Читать бесплатно другие книги:
