Честь снайпера Хантер Стивен

Глава 46

Карпаты

Окрестности Яремчи

Конец июля 1944 года

Мила и Учитель передвигались всю ночь, вымазав лица грязью и украсив одежду нашитыми сосновыми ветками. Они были одеты, как убийцы. Они и были убийцами. Продвижение казалось мучительно медленным, три шага вперед, один назад, пауза, осмотреться, прислушаться, и снова три шага вперед. Английский компас, по которому они определяли направление, вел их по скалам, через густые кусты, мимо деревьев, к горе, господствующей над Яремчей, если таковая существовала. Крестьянина, который мог бы стать образцом безразличия к боли, с ними не было. Он остался в пещере, вооруженный «Стэном», чтобы охранять… на самом деле он ничего не охранял. Расчет был на то, что если Крестьянин услышит стрельбу, он поспешит туда, вступит в дело, вооруженный пистолетом-пулеметом и гранатами, и, может быть, выручит спасающихся бегством товарищей. А тем временем окружающая местность не прекращала попытки причинить Миле и Учителю травму или увечье. Она обдирала им колени и царапала локти. По крайней мере дважды в течение ночи им казалось, что они слышат рядом голоса немецких солдат, и они застывали неподвижно, однако каждый раз тревога оказывалась ложной. Наконец они прибыли на место, на середину горного склона, обращенного к Яремче, в тысяче метров к юго-западу от моста.

Им посчастливилось найти каменный выступ, нависающую скалу, откуда частично просматривалась расположенная внизу деревня. В расселину между скалами были видны река, водопад и мост; кроме того, позиция находилась в тысяче метров от выжженного склона, где Милу ожидали немцы.

— Ну как? — шепотом спросил Учитель.

— Пока что не знаю. В темноте я не могу сказать, загораживают линию прицеливания тонкие ветки или нет. Даже один листок способен отклонить пулю от траектории, как это на собственном горьком опыте установил не один снайпер. При свете дня я сориентируюсь лучше.

— Мне бы очень не хотелось двигаться, когда станет светло.

— Если нам потребуется сделать какие-либо приготовления, мы сможем заняться ими только утром.

— Ну ладно. В таком случае постарайся немного поспать.

Поспать! Ну да, конечно, в глубоком немецком тылу, в обнимку с винтовкой, ободранная и исцарапанная долгой дорогой по горам, с гулко колотящимся сердцем. Именно так — немного поспать!

Однако едва лишь Мила растянулась на земле, как сразу же уснула. А когда ей в глаза ударил свет, она какое-то мгновение пребывала в недоумении — все смешалось, прошлое и настоящее, кто здравствует, кого уже нет в живых, что ждет впереди. Мила заморгала и увидела лес вокруг, ослепительный диск солнца, поднявшийся над горизонтом на востоке. Над ухом прожужжал жук, и она полностью проснулась, чувствуя, как возвращается способность управлять членами.

— Проснулась наконец? — спросил Учитель.

— Да.

— Это место подходит?

Не совсем. О том, чтобы стрелять из положения лежа, не было и речи, поскольку мешал густой подлесок. Взобравшись на сосну, Мила нашла среди ветвей приличный просвет, в который открывался вид на мост, однако ствол в этом месте был голым, и упор для винтовки отсутствовал. А для того чтобы стрелять с руки, без упора, расстояние было чересчур большим.

Нужно прижаться спиной к стволу и положить винтовку на толстую ветку. А если залезть еще выше, придется избавляться от веток и хвои, способных помешать полету пули.

— Оставайся здесь. Я найду место.

Учитель скрылся в зарослях. Через какое-то время он вернулся.

— Так, это метрах в тридцати вниз по склону, и, если я не ошибаюсь, там есть старая тропа, по которой можно будет быстро вернуться назад. Ты готова?

— Да. Что ж, давай накормим подонка девятью граммами свинца, и можно уносить отсюда ноги.

Салид взглянул на часы в третий раз на протяжении трех минут.

8:55. Пять минут до прибытия обергруппенфюрера Гределя. Так, не пять минут. Колонна движется не по берлинским улицам; «Хорьх» ползет по проселочной дороге в сопровождении двух полугусеничных бронетранспортеров, набитых солдатами 12-й танковой дивизии СС. Гредель может опоздать на целый час.

— Акков!

— Да, господин гауптштурмфюрер!

— Будь добр, проверь еще раз.

— Господин гауптштурмфюрер, вы же сами проверяли всего минуту назад.

— Ты прав.

Проверка показала именно то, что должна была показать. Все на месте, солдаты укрылись в зарослях, чуть дальше проводники со служебными собаками. Немецкие овчарки учуют запах и смогут настичь снайпера через считанные минуты. Далее, унтершарфюрер Акков поддерживает по телефону связь с группами. Солдаты дивизии СС «Ятаган» скрываются в бронетранспортерах за церковью, готовые в случае необходимости за считанные секунды прибыть на место и принять участие в схватке. И наконец, в нескольких километрах дальше по дороге, в Наташином Чреве, десантники в полной готовности ждут, когда на них погонят беглецов.

В это мгновение, ровно в 8:00, показался первый бронетранспортер 12-й танковой дивизии СС. Сразу же за ним появился открытый «Хорьх» с откинутым верхом, огромная машина, спроектированная как легковушка, но построенная как грузовик, а следом за ним — второй бронетранспортер.

Не дожидаясь команды, Акков крутанул ручку полевого телефона, посылая сигнал вызова бойцам полицейского батальона, затем протянул трубку Салиду.

— Внимание, внимание, — взволнованно произнес Салид, — «Цеппелин-1» вызывает всех «Цеппелинов»! Ребята, все встрепенулись, обергруппенфюрер уже здесь, как только цель проявит себя, вы должны немедленно ее окружить и взять живьем!

Маленькая колонна подъехала к командному пункту и остановилась. Сначала из бронетранспортеров высыпали эсэсовцы, образовав кордон. Оба пулеметчика направили стволы своих МГ-42 в сторону склона, выше выжженной зоны.

Подбежав к Салиду, унтершарфюрер вскинул руку. Тот ответил на приветствие, затем вместе с Акковом направился к машине, где сидел обергруппенфюрер Гредель, попыхивая сигарой. Как обычно, он предпочел надеть штатский костюм — не генерал, а профессор. Серый костюм, гетры (гетры! только подумать, какой храбростью обладает этот человек!), очки в стальной оправе, неброский галстук, серая фетровая шляпа. Гредель сидел в машине и терпеливо ждал.

— Доброе утро, господин обергруппенфюрер, добро пожаловать в Яремчу!

— Доброе утро, гауптштурмфюрер. Насколько мне известно, у вас здесь имеется очень живописный водопад.

— Я с превеликой радостью покажу его вам.

— Знаю, что можно и не спрашивать: все ваши люди заняли свои места, они проинструктированы, знают, что им делать. Не сомневаюсь, как только раздастся выстрел, они начнут действовать.

— Мы позаботились обо всем, господин обергруппенфюрер!

— Ну хорошо. Что ж, начнем нашу маленькую экскурсию?

— Так точно! Позвольте спросить, у вас под пиджаком надет бронежилет, как я вам советовал? Механик в мастерской запросто смастерил бы что-нибудь…

— В этом нет необходимости, как я вам уже говорил. Все опирается на точные цифры. А цифры говорят, что с тем оружием, которое может раздобыть Белая Ведьма, она ни за что не сделает прицельный выстрел на дистанции свыше пятисот метров. Такое физически невозможно.

— Так точно, господин обергруппенфюрер, мне это известно. Но быть может, в качестве дополнительной меры предосторожности.

— Никто не скажет, что у толстого коротышки Гределя храбрости меньше, чем у солдата-пехотинца, идущего в атаку без какой-либо защиты. Итак, предлагаю начать!

Обергруппенфюрер вышел из машины.

Затем в сопровождении Салида он начал фиктивный обход Яремчи, полной свиней и крестьян, находившихся именно там, где им было приказано находиться. Ночью эсэсовцы сто раз обыскали их. Даже свиньи вели себя послушно. Кого не приводила в ужас перспектива вызвать гнев СС? Все крестьяне подобострастно кивали, улыбались и снимали шапки, все как один в выходной одежде. Маленькая девочка, похожая на куклу в национальном украинском наряде, преподнесла Гределю букет из дюжины роз — почему-то в самый последний момент она вытащила тринадцатую и выбросила ее, и обергруппенфюрер, нагнувшись, поцеловал ее, а затем и ее мать. После чего дам довольно бесцеремонно отпихнули в сторону, и процессия продолжила спускаться к мосту через Прут.

Весь этот спектакль разыгрывался для того, чтобы подвести профессора экономики и массового убийцу к мосту, где он окажется наиболее беззащитным. И там он будет стоять до тех пор, пока Белая Ведьма не выстрелит или пока у него не отнимутся ноги, после чего его придется уносить на руках. Но все были уверены в том, что она сделает выстрел. Она должна была его сделать. Если она не выстрелит, ее расстреляют свои же. В конце концов, Сталин расстрелял больше двухсот генералов за неудачи на фронтах, в том числе и за действительные поражения. Определенно он без колебаний расправится с женщиной-снайпером, не выполнившей приказ, и со всеми ее родственниками, кого только удастся разыскать.

Убогие хаты не представляли никакого интереса ни для одного немца, и меньше всех для Гределя. Однако он вежливо изображал заинтересованность, слушая, как Салид расписывает их достоинства, или, точнее, то, что, на его взгляд, могло в этой глухой дыре сойти за достоинства.

— На самом деле следовало бы спалить дотла всю деревню, — мягко промолвил Гредель. — Вместе со всеми ее жителями. Нельзя допустить, чтобы эти закоснелые люди и их обезьяноподобные дети занимали столь красивые и богатые природными ресурсами земли. По закону эволюции эти благословенные земли принадлежат нам. А все низшие существа должны вымереть. Эти люди неандертальцы, их время вышло. Требуется серьезная коррекция. И мы ее осуществим. Мы здесь для того, чтобы восстановить естественный порядок, повинуясь цифрам. Цифрам, цифрам, цифрам.

Он говорил и говорил, своим образованным, культурным голосом обнажая священные истины. Так они подошли к мосту, ведущему во вторую, столь же невыразительную часть деревни. На качающемся мосту они разделились и двинулись вперед цепочкой по одному. На середине моста Гредель остановился.

— Не подходите слишком близко, Салид. — Он повернулся к штурмбаннфюреру Роффлеру, командиру подразделения 12-й танковой дивизии СС. — Прикажите своим людям разойтись. Нам нужно предоставить Белой Ведьме возможность беспрепятственно выстрелить в меня. Что толку, если мы ее не соблазним?

Глава 47

Карпаты

Наши дни

— Ты говори, я буду заряжать.

Свэггер и Рейли находились у конца тропы, ведущей к пещере, севернее каменной осыпи. Разложив перед собой десять семидесятилетних магазинов к «Стэнам», Свэггер деловито заряжал в каждый по тридцать семидесятилетних 9-мм патронов его величества. Рядом лежала снайперская винтовка Милы и десять гранат «Миллс-36», ребристых лимонов, начиненных тротилом.

— Почему ты так уверен, что они сработают? — спросила Рейли.

— Должны. Влагонепроницаемый контейнер находился в пещере, судя по всем указаниям, сухой. Ни на самом контейнере, ни на оружии нет никаких следов ржавчины и коррозии. На патронах коррозии также не имеется. Все будет в порядке.

— Свэггер, мне страшно.

— Этого следует ожидать. Отвлекись мыслями от того, что нам предстоит. Позвони кому-нибудь по телефону. Проверь электронную почту. Расскажи о своих последних похождениях. Не думай о предстоящем. Человеку становится страшно, только если голова ничем не занята. Так что заполни ее разными глупыми мелочами, и все будет в порядке.

Вставлять патроны в магазин — на самом деле его края были довольно острыми — так, чтобы каждый последующий плотно прижимался к предыдущему, при этом преодолевая все возрастающее напряжение пружины, оказалось делом непростым. У Свэггера разболелись пальцы и запястья. Нельзя было ошибиться, вставить патрон задом наперед или с перекосом, ему этого совсем не хотелось, поэтому он продолжал работу.

— Так, я закончил. Я даю тебе один «Стэн» и три магазина. Мне нужно, чтобы ты оставалась здесь. А сам я устрою засаду. Я буду бросать гранаты. Буду убивать. А ты останешься здесь и будешь стрелять во все, что не похоже на Свэггера, понятно?

— Понятно, — сказала Рейли. — Но только я не останусь здесь. Я буду сражаться, буду стрелять и делать все, что нужно.

— Рейли, эта работа не для тебя.

— Этот запрет больше не действует. Ты сражаешься по своим собственным причинам, ты влюбился в Милу, старый хрыч, и не отпирайся. Это будет лучший бой в твоей жизни. Ну а я — у меня есть своя причина, а именно: я не потерплю, чтобы какой — то козел говорил мне: «Милочка, сделай одолжение и не пиши этот материал». Я напишу этот материал, даже если ради этого мне придется стать Милой Петровой. Никто не имеет права говорить мне, чтобы я вела себя как хорошая девочка. Я никогда не была хорошей девочкой. Хорошие девочки не становятся журналистами. К тому же этот репортаж уже прописан в редакционном плане.

Глава 48

Карпаты

Окрестности Яремчи

Конец июля 1944 года

Мила тщательно подготовила позицию. Главным была прочность, чтобы в момент выстрела кость поддерживала кость, твердо опираясь на землю, не реагируя на малейшие колебания, вызванные процессом дыхания. Чтобы стрелять, как машина, необходимо превратиться в машину.

Мила решила сидеть на пологом склоне, прислонившись спиной к стволу сосны. Винтовка находилась перед ней, причем ее вес приходился не на мышцы, а на толстую ветку. На самом деле винтовка лежала даже не на ветке, а на подушке из плотно свернутой варежки, что полностью исключало ее перемещение в момент нажатия спускового крючка. Упор под щеку на прикладе помогал Миле поддерживать голову именно в таком положении, чтобы глаз находился ровно в десяти сантиметрах и точно по центру устройства, названного англичанами оптическим прицелом номер 32. Поэтому ее дыхание было непринужденным, естественным.

Рядом присел на корточки Учитель, наблюдатель без бинокля. От него не было никакого толку, кроме психологической поддержки.

— Я их вижу, — сказал он. — А ты видишь?

Конечно, Мила их видела. Оптика была превосходная, гораздо лучше привычного ПУ. В окуляр прицела Мила видела господина обергруппенфюрера Гределя так, словно он находился всего в трехстах тридцати трех метрах. Она видела невысокого толстого мужчину, судя по виду, мягкотелого и рыхлого, из тех, кто никогда не унаследует Землю. В нем было что-то комичное — пестрые гетры, строгий костюм, утонченная походка. Казалось, он сошел с подмостков оперетты. Поглощенный беседой с Салидом, еще одним чудовищем, Гредель в окружении фаланги эсэсовцев спускался по главной улице Яремчи. Салид показывал ему достопримечательности, как будто можно было найти что-либо интересное в этой отсталой дыре, где хаты до сих пор крыли соломой, и хотя Салид говорил увлеченно, лицо обергруппенфюрера оставалось пустым и безучастным.

— Если только Гределя не интересует сельское хозяйство эпохи Средневековья, все это от начала и до конца фальшивка. Несомненно, нас хотят заманить в ловушку.

— Немцы считают себя такими умными, — согласился Учитель.

Чтобы напрасно не напрягать глаза, Мила оторвалась от оптического прицела; мышцы расслабились, пока что не следовало с силой прижиматься к винтовке, поскольку это только измучит ее, а чем больше она устанет, тем выше будет вероятность того, что случайная судорога запорет выстрел.

Мила закрыла глаза, собираясь с силами. После пристрелки она добрую тысячу раз нажала в пещере на спусковой крючок, выявляя все тонкости его хода. Могло быть и лучше, но вместе с тем могло быть и значительно хуже. Сначала упругое сопротивление, словно где-то внутри терлись друг о друга две стальные детали, затем плавное движение до предельной точки, потом небольшое усилие, выводящее спусковой рычаг из зацепления. Затем в какую-то микроскопическую долю секунды курок устремляется вперед, ударяет по бойку именно с той энергией, которая необходима, чтобы пробить капсюль, а это уже приведет к…

Мила знала, к чему это приведет.

Проблема заключалась в оптическом прицеле. Простой и надежный, он был достаточно грубым. Настройки были рассчитаны на дистанцию в тысячу метров, однако добиться этого оказалось непросто, и пришлось прибегнуть к помощи Учителя. Но теперь винтовка была пристреляна. Последняя проблема: роль перекрестия выполнял усеченный конус, торчащий снизу, который на таком большом расстоянии практически полностью закрывал крошечную цель. Нужно будет подвести вершину конуса под голову, затем медленно нажать на спусковой.

— Так, он остановился!

Мила прильнула к окуляру прицела. Вот он, Гредель, благодаря оптике приближенный на триста тридцать три метра, застывший на середине моста, в полном одиночестве, в трех шагах от него никого нет. Лицо его казалось непроницаемым, поза была расслабленной; казалось, окружение оставило его одного, чтобы он мог полностью отдаться своим мыслям. Если у него имелись какие-то мысли. Вид у него был такой, словно он ждал, когда все это закончится.

Сделав вдох, Мила наполовину выпустила его, дождалась промежутка между двумя сердцебиениями, а ее указательный палец тем временем подвел спусковой крючок к граничной точке, и она мысленно повторила заклинание снайпера, запечатленное в моторной памяти и в подсознании: «Нажимай на спусковой крючок ровно. Не рви резко, но и не затягивай. Полностью подчини себе винтовку. Будь сильной, уверенной. Не отводи взгляда от прицела, следи за целью».

Винтовка послушно выполнила все ее указания и сама собой выстрелила, удивив Милу.

Цифры, цифры, цифры.

Пуля весом одиннадцать целых тринадцать сотых грамма, свинцовый сердечник, заключенный в обтекаемую латунную оболочку, со скоростью около семисот двадцати метров в секунду вылетела из дула по параболической дуге, которая на высоте тысячи метров должна была опуститься на триста сантиметров. По этой причине прицел был настроен так, что на самом деле ствол оказался направленным в точку ровно в трехстах сантиметрах над головой цели. Через пятьсот метров скорость пули упала до четырехсот семидесяти трех метров в секунду, а ее кинетическая энергия — до четырех тысяч двухсот восьмидесяти килограмм-силы. Под действием силы тяжести и сопротивления воздуха, строгих повелителей, чьи требования нельзя игнорировать, она опустилась на семьдесят восемь сантиметров и продолжила выписывать в небе дугу, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Ветер в этот ранний час (9:22 по московскому времени) не дул, а поскольку плавное нажатие на спусковой крючок не оказалось испорчено рывком или дрожью указательного пальца, дуло в момент выстрела не дернулось. Если бы пуля начала отклоняться от траектории, то благодаря нюансам своей конструкции и гармонии ствола, отправившего ее в полет, она через шестьсот метров вернулась бы на исходную траекторию и продолжила спуск по дуге. Пуля попала точно в цель. Когда это произошло, примерно через 2,2 секунды, проведенных в полете, ее скорость упала до двухсот восьмидесяти шести с половиной метров в секунду, а энергия — до тысячи восьмисот тридцати трех килограмм-сил. Она опустилась ровно на триста сантиметров. Тем не менее свинцовый сердечник в латунной оболочке сохранил убойную силу с избытком, тем более что как раз в этот момент обергруппенфюрер Гредель чуть повернул голову вправо, словно что-то привлекло его внимание. Быть может, он услышал шелест крыльев смерти.

Пуля попала в него приблизительно в пятнадцати сантиметрах ниже левого уха, то есть чуть ниже основания шеи, в районе ключицы, произведя звук, напомнивший всем, кто находился рядом, удар гвоздодером по говяжьей туше. Пуля вошла в тело под углом восемьдесят градусов, поскольку она опускалась по дуге, а не летела по прямой. Под воздействием ее кинетической энергии обергруппенфюрер дернулся, и его сшитый на заказ, но все равно сидящий мешком пиджак вздулся от возмущения воздуха, вызванного быстролетящей пулей, и в то же время облачком розового тумана брызнула превращенная в пыль кровь, смешанная с кожей и волокнами шерстяной ткани.

После того как пуля прошла сквозь кожу и подкожный слой, она потеряла скорость, но не радикально. Продолжив путь сквозь желеобразные ткани под гортанью, она перебила вестибулярную складку, блок голосовых связок, по пути полностью превратила в пыль щитовидную железу и перстневидный хрящ, и, слегка деформировавшись под сопротивлением тканей, препятствующих ее прямолинейному движению, немного отклонилась вбок. Далее пуля рассекла сонную и подключичную артерии в том самом месте, где проходит сочленение грудины и ключицы, прямо посредине лестничной мышцы. Теперь, уже сильно отклонившись в сторону, пуля принялась спотыкаться, словно пьяная, двигаясь вдоль линии, проходящей через левое легкое, сердце, аорту, правое легкое, диафрагму, печень и толстую кишку, оставляя за собой огромный рубец. Обессиленная, смятая, потерявшая во время длительного путешествия по телу часть своей латунной оболочки, пуля, наконец, остановилась в толстой кишке, превратив перед этим печень в паштет. Пулевое ранение в печень неизбежно оказывается смертельным, однако к тому времени, как этот орган превратился в фарш, было нанесено столько не совместимых с жизнью травм, что это уже не имело особого значения.

Обергруппенфюрер Гредель рухнул на землю не сразу. Поскольку его гидростатическое напряжение резко упало на несколько порядков, колени стали конечной точкой приложения энергии в размере тысячи восьмисот тридцати трех килограмм — сил, и тело качнулось на правую ногу. Какой-то внутренний гироскоп, не догадываясь о том, что окружающий его организм уже мертв, выполнил свои обязанности по удержанию равновесия и, когда тело начало заваливаться, передвинул вперед левую ногу. Как следствие Гредель выкрутился еще больше, повернувшись лицом к Салиду. Только теперь он начал заваливаться. Он ударился головой о перила, задержавшие его падение, и сполз на дощатый настил, вздрогнувший на тросах-растяжках.

Тело Гределя уже умерло, но мозг еще продолжал жить. Пока он падал, его взгляд выразил какую-то мысль: возможно, изумление, возможно, разочарование, возможно даже, любопытство (как Белой Ведьме удалось сделать этот выстрел?), но где-то на полпути его глаза остекленели и искра жизни погасла в них. Он рухнул на настил, поскольку мертвые нервные центры уже не посылали электрических импульсов к мышцам, чтобы выправить падение. Повинуясь какому-то странному посмертному рефлексу, мертвец сжался, подбирая под себя ноги и руки.

Гауптштурмфюрер Салид с ужасом обнаружил, что мельчайшие брызги крови, кожи и прочего клеточного вещества налипли на лицо и одежду.

Он ошеломленно посмотрел на убитого, и как раз в этот момент до его слуха наконец долетел отголосок далекого выстрела.

Глава 49

Карпаты

Каменная осыпь

Наши дни

Все должно было получиться. Свэггер оставил Рейли автомат, более или менее объяснил, как им пользоваться, предупредил о рычажке предохранителя, показал, как менять магазин. Пули должны смотреть ВПЕРЕД. Вот и все. Пули вперед, вставить магазин в приемное отверстие до щелчка, оттянуть затвор назад и снова открыть огонь. Пули ВПЕРЕД. ВПЕРЕД. У Рейли не было времени понять разницу между «патроном» и «пулей», что выходит за рамки понимания всех журналистов, особенно выпускников Гарварда. К счастью, для работы такого рода образование она получила хорошее: в Гарварде она не училась.

Ее задача: услышав, как Свэггер крикнет: «Давай!», она должна будет высунуться из-за камня, зажав оружие под рукой на уровне бедра, направить его на преследователей или хотя бы в их сторону и нажать на спусковой крючок. «Стэн» сделает тридцать выстрелов приблизительно за четыре секунды. Рейли придется удерживать автомат, борясь с его стремлением задрать ствол, но о том, чтобы поразить цели, ей можно не беспокоиться. Главное — это дать очередь по тропе, чтобы преследователи попрятались в кустах, обдумывая свой следующий шаг.

В этот момент, находясь позади них, Боб выдернет пять чек из пяти гранат «Миллс-36» и бросит их именно туда, где устроились на отдых плохие ребята. Те, кого не убьют пять взрывов и одна тысяча летящих со сверхзвуковой скоростью кусков стали, будут оглушены и растеряны. Больше того, вихрь дыма и пыли затянет все вокруг. Боб выйдет из засады со своим «Стэном» и добьет всех тех, кто еще будет шевелиться.

— Убей собаку, — попросила Рейли.

— Собаку не могу гарантировать. Но она, скорее всего, погибнет.

У Свэггера мелькнула мысль, что взрывы, вероятно, произведут на собаку такое впечатление, что она даже откажется от свежего мяса в пользу собачьего корма, но как знать? Собаку ни за что не проведешь.

И вот сейчас Боб сидел со своим «Стэном» и пятью гранатами за скалой, в нескольких ярдах ниже по склону и в нескольких ярдах от тропы. Теперь оставалось только ждать.

— На войне приходится много ждать, — предупредил он Рейли. — Можно сойти с ума от ожидания. Но ты не сходи с ума. Думай о чем-нибудь другом.

Сам Свэггер думал о том оружии, которое ему хотелось бы иметь, и о том, которым приходилось довольствоваться. Каждая граната представляла собой яйцо цвета хаки, рассеченное крест-накрест канавками, предназначенными для того, чтобы облегчить образование осколков. С одной стороны имелся механизм взрывателя, с чекой, запиравшей деталь, которую одни называли ложкой, а другие рычагом. После того как выдернут чеку и бросят гранату, эта изогнутая полоска стали под действием пружины отлетит, освобожденный боек ударит по детонатору и воспламенится, и через четыре с половиной секунды граната превратится в оглушительный грохот и смерть. Граната — штука коварная. Полагаться на нее нельзя. Если не бросить ее в нужный момент, она убьет тебя самого, а не врагов. Другая проблема с гранатой — ты ее бросаешь, она ударяется о низко нависшую ветку и отлетает назад. Тоже ничего хорошего. Поэтому Свэггер заранее убедился в том, что полету его гранат ничто не помешает. Также он проверил, чтобы все чеки свободно ходили в отверстиях и их легко можно было выдернуть. Многие ребята во Вьетнаме погибли от ошибок при обращении с гранатами. Граната на самом деле тяжелее, чем кажется с виду, и хотя некоторые обращаются с ними весьма неплохо, это требует практики, а Боб не бросал боевую гранату с 1966 года, со времени своей первой командировки во Вьетнам. Он побывал там еще дважды, но ему больше ни разу не приходилось связываться с гранатами, и он считал себя счастливым.

А этим гранатам было семьдесят лет. «Бух» или «не бух», вот в чем вопрос. Именно поэтому Свэггер решил бросить сразу пять гранат, потому что даже если две из них сделают «бух», он все равно одержит победу. Или, по крайней мере, дойдет до той части, когда в дело вступит «Стэн».

На всем свете не существовало более уродливого оружия. Полюбить «Стэн» можно было только после того, как он много раз спас тебе жизнь, но даже тогда для этого требовалось усилие воли. Автомат представлял собой несколько стальных трубок, сваренных вместе в пятницу, в 16:57 по британскому летнему военному времени, за три минуты до окончания рабочей смены. Капли и подтеки расплавленного сваркой металла, затвердевшие в маленькие неровности, покрывали его якобы гладкую поверхность. Они напоминали кусочки сливочного масла, затвердевшие, а затем разглаженные ножом. Конструкция «Стэна» была топорной, словно создатели спроектировали его за кухонным столом, что, вообще-то, соответствовало действительности. Он громыхал, никакие две детали в нем не подходили друг к другу, все острые углы больно впивались в руку и тело. По сути дела, это была лишь стальная труба с торчащими из нее под неестественными углами разными деталями. Магазин вставлялся сбоку, так что автомат по своей природе был несбалансирован; спусковую скобу, казалось, разработали еще до того, как люди научились придавать стали изгибы. Он был начисто лишен изящества, плавных линий, элегантности, уступок требованиям эргономики и солидности. У него отсутствовала мушка; прицел представлял собой маленький неуклюжий нарост с отверстием, поэтому никто и никогда им не пользовался. «Стэн» даже имел несуразное официальное обозначение: «механический карабин». У него хорошо получалось только одно: убивать людей.

Если бы Свэггеру предоставили возможность выбирать, чем сражаться не на жизнь, а на смерть, он бы предпочел что-нибудь другое. Однако именно с этим автоматом англичане одержали верх в тех сражениях Второй мировой войны, в которых участвовали, так что назвался груздем — полезай в кузов. Мила Петрова этого заслужила. Ради нее Свэггер пошел бы в бой, вооруженный одним консервным ножом.

Наконец он услышал приближение врагов. Он вздохнул с облегчением. Пригнувшись и укрываясь за кустами, Свэггер смог разглядеть преследователей.

Их было шестеро-семеро, если считать собаку, которая шла первой, храбро вынюхивая феромоны, хотя их здесь не было и в помине. Она тащила за собой на поводке Первого Бандита, за которым следовали Бандиты со Второго по Пятого, в спортивных костюмах или джинсах, крепкие, мускулистые парни. Гангстерское сословие, у каждого АКСУ-74 с укороченным стволом и длинным изогнутым магазином абрикосового цвета на сорок патронов. Джерри Ренн не переправил по воздуху элитную группу из Дубая или откуда-нибудь еще. Он нанял убийц на московских улицах, вероятно, из числа боевиков какой-нибудь группировки, задешево. Таких не жалеют, купив их, накаченных тестостероном, с потрохами, вместе с густыми бровями, квадратными подбородками, шеями, похожими на шины грузовиков, здоровенными лапищами, бездумной жестокостью, необходимой для того, чтобы вселять ужас в потенциальных противников и держать в повиновении остальных членов группировки, а также обеспечивать внутреннее спокойствие шефу. Наркокурьеры или их охрана, рэкет, рейдерский захват, устранение конкурентов и прочая деятельность, связанная с применением силы, — они занимались всем этим, не задумываясь о последствиях и не терзаясь угрызениями совести. Это были универсальные бойцы банды, любой банды. Они выполняли свою работу ради кокаина, девочек и золотых цепочек. В удачный день они получали все, в неудачный — ничего, кроме свинца, летящего со скоростью триста шестьдесят метров в секунду.

Последним шел Джерри, также с укороченным АКСУ. Это делало его одним из тех, кого нужно убить. Свэггер постарался обойтись без личных чувств, но все-таки у него мелькнула мысль, как будет классно уложить заодно и Джерри. Можно было не сомневаться в том, что он считает себя крутым парнем, а Свэггер, на его взгляд, уже много лет как вышел из обращения, старый, выживший из ума козел со стальным шаром в бедре. Будет крайне приятно превратить ему лицо в месиво восемнадцатью или двадцатью пулями из «Стэна».

Джерри добавил к своей экипировке бейсбольную биту, брюки защитной раскраски и жилет с обилием карманов, какие носят все контрактники. Все это было песчано-желтого цвета, из чего напрашивался вывод, что он много времени провел среди песков. Кроме того, у него имелись темные очки «Окли», какие любят убийцы, пистолет в кобуре на поясе, судя по всему, «ЗИГ-Зауэр-226», и новенькие дорогущие ботинки на высокой шнуровке. В целом Джерри напоминал фотографию из рекламного проспекта фирмы, производящей снаряжение для служб безопасности.

Хорошо хоть эти шестеро не болтали, не курили, не толкали друг друга и не смеялись. Они не были настолько уверены в своих силах, хотя их поведение совсем не соответствовало боевой готовности номер один, которая помогает выжить в боевом патрулировании. Очевидно, они уже считали свое дело сделанным. Хромой старик, женщина, уже имеющая внуков, ни оружия, ни воды, в дикой глуши, где они ничего не знают; они стараются подниматься вверх как можно быстрее, вот только каждый шаг дается им с трудом. Чего тут бояться?

Рейли не могла думать о Париже. Не могла думать о раскинувшемся на берегу Тихого океана Сан-Франциско. И это был не страх, по крайней мере, в том виде, в каком его испытывают некоторые: тяжесть, груз, боль в груди, дыхание хриплое, сдавленное, не приносящее удовлетворения. Скорее все было похоже вот на что: «Я действительно должна это сделать? А ведь я могу придумать тысячу причин, почему это плохая затея. Что скажет Марти? „Что? Ты убивала гангстеров? Только не говори об этом нашему юридическому отделу!“»

Поэтому Рейли старалась думать о чем-нибудь другом, о чем- то таком, что ей очень нравилось, что поддерживало ее на протяжении многих лет. Она не хотела думать об Уилле, о дочерях и внучке, так как опасалась, что это сделает ее неуверенной и породит раскаяние.

И Рейли думала о редакции.

Как ей повезло, что вся ее жизнь прошла в редакционных комнатах, в окружении смешных, ироничных, веселых людей, среди которых были и гении, и посредственности, и дураки, и сумасшедшие. Воспоминания о редакциях оставались самые причудливые. Так, один корреспондент отправился брать интервью, а вместо этого потерял редакционную машину. Сделать это было непросто; правда, тут не обошлось без спиртного. Была одна странная пожилая дама, которая каждый день приходила на работу в кожаном летном шлеме и платье, сшитом из флага штата Мериленд. Был священник-неудачник, который проводил обеденный перерыв, скармливая десятицентовые монетки автомату, торгующему порнухой. Был мужчина, постоянно ускользавший в массажные салоны. Были парики, обитавшие на головах мужчин, расисты, убежденные в превосходстве белой, еврейской или азиатской рас, один выпускающий редактор, державший редакцию в ежовых рукавицах, а потом его сменил другой, распустивший всех до предела. Рейли довелось пережить один двенадцатибалльный шторм, когда новая власть привела с собой уроженцев Филадельфии на все должности, в том числе, кажется, на должность водителя грузовика доставки. Был один тип, мечтавший стать телевизионным продюсером, другой, писавший романы, но большинство просто быстро покидало журналистику и уходило куда-нибудь туда, где имелся нормированный рабочий день, позволяющий проводить время в кругу родных. И были настоящие профессионалы, мастера своего дела, которые любили ремесло и вкалывали по шестьдесят часов в неделю, независимо от того, требовалось это или нет. Они выполняли семьдесят процентов работы, но не обижались на тех, кто в пять часов спешил покинуть редакцию.

Разумеется, все переменилось. Теперь редакцией заправляла крупная корпорация, и главный принцип работы сменился с «платить как можно больше за лучшее» на «платить как можно меньше за худшее». Рейли бессильно смотрела на то, как очаровательный дурдом превратился в пристойную страховую компанию, где посредственности по целому дню просиживали перед мониторами, монотонно стуча по клавиатурам, вместо того чтобы выдавать отрывистые стаккато из пишущих машинок под периодический звон колокольчика, возвещающего о том, что каретка дошла до конца строки. Рейли еще помнила линотипы: возраст позволил ей застать последние годы этой древней технологии и поработать с угрюмыми малообразованными наборщиками, разбиравшимися в истинной сущности процесса, в то время как руководившие ими верстальщики имели о нем лишь самое общее представление. Она хорошо помнила своего первого верстальщика, не раз выручавшего ее в наборном цеху. Он знал по именам всех наборщиков и играл на них, как на скрипке. Господи, вот это был настоящий мастер печати! Рейли помнила корректуры с правкой, скрученные в трубочку и заложенные в капсулу пневмопочты, издававшую такой хлопок, забыть который, услышав хоть раз, было невозможно. Она помнила, как один новый корректор сказал ей: «О, понимаю, вы предваряете аннотацией каждую статью!» Помнила редакторов, обладавших воображением хомячка, помнила происходившие изредка пьяные дебоши и случавшиеся изредка самоубийства (похоже, приход компьютеров вычеркнул из жизни целое поколение стариков с пепельно-серыми лицами и трясущимися пальцами, способных в считанные минуты превратить любой заурядный материал в сенсацию, но не сумевших найти себя в киберпространстве). Рейли помнила любовные похождения, взаимную ненависть, кровную месть и страсть, преданность тех, кто любил и уважал друг друга, помогая подниматься по служебной лестнице, ступенька за ступенькой. Помогала она, помогали ей.

Это была чудесная жизнь. И если ей придется с ней расстаться, по крайней мере она успела насладиться золотым веком. Вот только тогда никто не догадывался, что это был золотой век.

— Давай! — вдруг раздался крик Свэггера.

Выпрямившись во весь рост, Рейли заняла позицию и только тут с изумлением обнаружила, как же близко подошли преследователи. Она нажала на спусковой крючок, и железная штуковина у нее в руках превратилась в дергающийся, полный энергии отбойный молоток. Раздался ужасный шум, и на окружающий мир обрушился шквал града. Среди сплошного треска и грохота пули ударялись в то, что оказывалось у них на пути, и делали свое дело. Приклад автомата больно колотил Рейли по рукам и ребрам, удерживавшим его на месте. Из отверстия справа хлестала струя латунных стреляных гильз, а из дула, ослепляя Рейли, вырывался пульсирующий танец ослепительного огня. Она зажмурилась, дожидаясь, когда наконец будет расстрелян весь магазин, и открыла глаза только после того, как прогремел последний выстрел, чтобы взглянуть на хаос, выплеснутый ею в мир. Рейли увидела, что двое боевиков упали на землю и стали отползать в сторону, а остальные уже успели скрыться в зарослях. Больше всего ее обрадовало то, что нигде не было видно собаки. Ей хотелось надеяться, что четвероногое существо погибло под градом пуль.

Свэггер разложил гранаты с интервалом в три ярда, последним положив «Стэн». Крикнув: «Давай!», он бросил первую гранату, затем побежал вдоль цепочки, выдергивая чеки и перебрасывая гранаты через каменный вал, отделяющий его от охотников. Сначала прогремел одинокий выстрел, затем раздалась длинная очередь.

В этот день бог гранат был настроен великодушно. Он позволил всем своим детям осуществить свою судьбу. Пять из пяти. Все рычаги отскочили, гранаты начали шипеть и плеваться, а ровно через четыре целых пять десятых секунды каждая из них стала хаотическим событием, высвобождающим энергию и ударную волну, которые никак не вязались со скромными размерами самой гранаты. Оболочка превратилась в смертоносные пули, а тестообразная начинка растворилась в огненном шаре. Не повезло тому, кто оказался поблизости. Это было очень нелюбезно по отношению к живым существам. Только собаке удалось остаться целой и невредимой. Услышав длинную автоматную очередь, она рванула прочь, молниеносно покидая зону смерти — великолепные собачьи рефлексы позволили ей остаться в живых, дав преимущества, которых не было у людей. Собака убежала прочь, чтобы одичать, найти себе нового хозяина, кто знает?

Схватив «Стэн», Свэггер обнаружил, что единственным его достоинством была неуемная жажда находить и уничтожать цели. Впереди показался шатающийся силуэт, Свэггер выпустил в него очередь, и тот упал. Выбравшись из-за камней, он увидел перед собой картину кровавого побоища. Впрочем, видимость была нулевой: лишь кипящее море дыма и пыли, безмолвное, поскольку и убийца, и жертвы на какое-то время оглохли. Перед Свэггером появилась другая фигура, судя по походке, получившая серьезные ранения. Однако сегодня не было и речи о сострадании — этот тип пришел сюда, чтобы убить Свэггера, и тот прикончил его, но тут мимо мелькнула еще одна тень, убегающая сломя голову. Стремительно развернувшись, Боб увидел, что это был Джерри Ренн, уже без бейсбольной биты, бегущий, словно полузащитник, наперерез мячу. Не повезло Джерри. Свэггер выпустил всего две пули, поднявшие фонтанчики земли под ногами бегущего, и тут в магазине закончились патроны. Свэггер лихорадочно выполнил процедуру замены магазина, но к тому моменту как он был готов снова вступить в игру, Джерри уже исчез. Свэггер присел, дожидаясь, пока уляжется пыль, а затем оглядел дело рук своих.

Четверо убитых, изуродованные взрывами гранат и добитые свинцовыми стежками Свэггера, пятый еще шевелился. Боб поспешил добить его короткой очередью до того, как на сцене появится Рейли; он не собирался спорить с ней относительно сложных моральных аспектов дара милосердия, ему просто хотелось вывести боевика из игры.

— Чисто, все готовы! — крикнул Свэггер, возвращаясь туда, где оставил «Энфилд-4Т». Подобрав винтовку, он перебежал к отмеченному заранее месту — своеобразной площадке, скале, нависающей над каменной осыпью, откуда открывался вид на то, что лежало внизу.

Рука пропущена в ремень, приклад к плечу. Оба глаза открыты, но доминирует один, в той самой точке, откуда открываются все возможности оптического прицела. Свэггер нашел упор ногам, чувствуя, как выстраиваются в линию его кости, как неподвижно застывают суставы. Прижавшись спиной к скале, он стоял на каменном выступе, устремив взгляд вниз, вдоль опускающейся линии деревьев. Заметив движение, он чуть повернул ствол винтовки, опознал Джерри по прихрамывающей походке, а также по той причине, что он был единственным живым человеком в ближайших окрестностях, и взял его в прицел.

Навести.

Сделать поправку.

До Джерри было около шестисот метров, так что если Мила пристреляла винтовку на тысяче, нужно взять ниже, на уровне ног, дождаться, когда Джерри будет виден всеми своими шестью футами роста, и тогда указательный палец, подчиняясь прямой команде головного мозга, Н-А-Ж-А-Л на спусковой крючок. Подняв объектив прицела на Джерри, Свэггер увидел, как пуля попала ему куда-то в нижнюю часть тела, опрокинув своими оставшимися четырьмя с чем-то тысячами килограмм-силы энергии. Упав на землю, Джерри застыл неподвижно.

— Ты в него попал?

— Да, попал.

— Ура стрелку из Техаса! — воскликнула Рейли.

— Слушай, а ты была самым настоящим солдатом Джейн, — усмехнулся Свэггер.

— Я просто нажала на курок и спряталась.

— Именно так и одерживаются победы в войнах. Извини, собаку я не убил. Наверное, как-нибудь в следующий раз. Ты собрала свои вещи? Мы сюда больше не вернемся.

— Я все собрала.

Она не забыла свой рюкзак, все телефоны и даже тщательно завернутую тарелку.

— Отлично. Тогда давай посмотрим на нашу добычу.

Шестая интерлюдия в Тель-Авиве

— В настоящее время в мире есть гораздо более эффективные средства убийства, — заметил директор. — Все лучшее, что только могут создать наука, поддержка на государственном уровне и неограниченное финансирование. Зачем кому-то могло понадобиться тратить столько сил на производство этого старого мусора?

— Действительно, появились более эффективные виды химического и биологического оружия, — согласился Гершон. — Нервно-паралитические газы, сибирская язва, зарин, лихорадка Эбола, всевозможные порошки, газы, мази и прочие смертельные средства. Больше того, методы доставки «Циклона» весьма сложные и затратные. Лучше всего он действует в закрытом помещении, оформленном в виде душевой комнаты. То есть в контролируемой обстановке. Средство тяжелое, его трудно транспортировать, и, если только не брать лагеря уничтожения, нет действенных технологий его распыления. Оно устарело.

Но это и есть самое главное. Я вижу в «Циклоне», если так можно выразиться, «дань жестокости». То есть сентиментальный акт убийства, жест, в котором истинный мотив убийцы не просто убить, но еще и воздать должное предыдущему поколению убийц. Другими словами, кто-то хочет воспроизвести и освятить холокост, тем самым возвестив миру о том, что последователи дела нацизма живы и ждут своего часа. Ислам в данном случае нужен лишь как средство для достижения цели. Нет, этот тип убивает во имя Гитлера, и ему не важно, сколько человек он убьет — пять, пятьдесят, пятьсот или пять тысяч. Хотя, конечно, чем больше, тем лучше.

Все сидящие за столом уставились на Гершона. Он всецело завладел их вниманием. Время уже давно перевалило за полночь, в «Черном кубе» горел яркий свет, и в зале совещаний присутствовали не только директор и главы нескольких отделов, но и представители министерства обороны, и посланник премьер — министра. На заднем плане телевизор с выключенным звуком показывал выпуск новостей Си-эн-эн, и экран наполнял голубоватым свечением полумрак, царящий в обширном помещении.

— Каким способом можно доставить «Циклон»? — спросил Коэн. — Полагаю, дважды на трюк с душевыми комнатами мы не купимся.

— Совершенно верно. На самом деле «кристаллы» под давлением проникают в пористый камень или дерево, которые затем помещаются в герметичные контейнеры для транспортировки. Под воздействием воздуха начинается выделение паров, но под воздействием воды оно происходит значительно быстрее. Нацисты упаковывали «Циклон» в виде таблеток в закупоренные банки, а в нужный момент вскрывали их и бросали в воду, и тотчас же начинал выделяться газ. Итак, главное — это большой объем. Для того чтобы убить много человек, потребуется много отравы. С другой стороны, у этого человека ее много. Если учесть то, что нам известно о производственном процессе, он вполне мог получить тонн пять. Представьте себе начиненный таблетками и летящий на малой высоте самолет, который ночью без предупреждения врезается в Тель-Авив, и после того как хрупкий контейнер разбивается, газ попадает в воздух. Газ, не имеющий запаха, который мог бы предупредить о его присутствии, и тяжелее воздуха, расползется по всему городу, убивая спящих людей. Погибнут тысячи. Это будет жуткая катастрофа. Ну а в меньших масштабах — торговый центр, школа, большое административное здание могут принести сотни смертей. «Циклоном» можно заразить систему водоснабжения, и ветер будет разносить смертоносные пары. Им можно снарядить боеголовки ракет, которые будут выпущены из сектора Газа. Пятнадцать ракет, а когда после сигнала отбоя люди выйдут на улицу, они, сами того не сознавая, окажутся в облаке ядовитого газа. Погибнут десятки, сотни.

Опять же, когда все закончится и начнется расследование, только представьте себе, какой случится фурор, когда выяснится, что это поработал наш старый знакомый, нацистский «Циклон-Б»! Мировая пресса сойдет с ума: журналисты обожают печатать фотографии фашистов, ведь это способствует повышению тиражей. Телевидение начнет крутить кадры старой кинохроники. Кто-нибудь непременно раскопает «Триумф воли»[36], и по всем каналам новостей замаршируют нацистские шествия. Все с удовольствием возненавидят нацистов, плохих ребят, совершивших сто тысяч глупостей. Можно сказать, начнется международный месяц нацизма. И для Третьего рейха это будет лучший праздник за последние семьдесят лет. Само по себе для автора данного события это станет крупной победой.

— Что возвращает нас к цели этого совещания, Гершон. Кто этот человек? Кто стоит за «Нордайн»? Как нам его найти? Как его устранить? Сколько у нас осталось времени?

— Ну, — печально усмехнулся Гершон, — я сейчас как раз искал бы ответы на эти вопросы, если бы не вынужден был присутствовать на этом чертовом совещании!

«Где ты, мистер? Ты должен был оставить какой-то след, какую-то ниточку. Ты должен быть кем-то. Ты не можешь быть просто злобным духом, просочившимся из могилы; ты состоишь из плоти и крови, у тебя есть волосы, голова, от тебя пахнет потом, и где-то когда-то ты должен был оставить след. И я тебя найду».

Вокруг царила бурная деятельность, но Гершон оставался спокоен. Он занимался тем, чем хотел заниматься. Он вышел на охоту.

«Я не могу выследить тебя в твоем швейцарском банке, потому что эти учреждения славятся своей закрытостью, я не могу без специального алгоритма добраться до твоих счетов. Конечно, в принципе такое осуществимо, однако для этого потребуется слишком много времени, а его у нас в обрез. Это был гениальный ход — заправлять всем делом из Швейцарии».

Итак, что же остается? Только логотип.

Да, логотип. Два стилизованных профиля, устремивших взор вдаль, «лицом к будущему».

И Гершон смотрел, смотрел, смотрел. Был ли в этом образе какой-то смысл? Что может скрываться в чем-то настолько простом, настолько банальном? Еще одна заурядная картинка, на которую не взглянешь дважды. Торговая марка, приятная на взгляд, но лишенная содержания, как то и было задумано. Логотип не имел ничего характерного, никаких указаний на своего автора. Он выглядел небрежным, однако художнику удалось передать в двух простых линиях истинную сущность человеческого ума, индивидуальности и плоти. Это было чем-то сродни стенографии — кодировка информации в графических изображениях. Микросъемка, — но не в этом случае. И все же Гершону казалось, что где-то в этом образе или в воображении, которое его замыслило и довело до совершенства, присутствовал, возможно, на подсознательном уровне, какой-то код.

К тому же больше у Гершона все равно ничего не имелось.

Итак, два лица, смотрящих влево. Два профиля. Контуры. Хотя формально это линии, но на самом деле контуры. Воображение присоединяет их к головам, довершая образ.

Гершону была известна одна страничка в «теневом Интернете» под названием Imagechase.com[37], которая охотилась за отобранными изображениями, точно так же, как другие поисковые системы находили слова, названия и все остальное в мире алфавита. Гершон зашел на эту страничку, активировал программу и загрузил в нее образ с официальной страницы «Нордайн», скопировав его в поле «искомый объект». Быть может, в самих линиях, в их взаимном расположении есть что-то, и Imagechase сумеет это разыскать. Возможно, это выведет на образ, вдохновивший реального художника, кем бы он ни был.

Гершон нажал «Искать».

Появился волшебный вращающийся диск — универсальный символ, указывающий на то, что прячущиеся в компьютере эльфы принялись за работу. Медленно потекли секунды. И вот наконец на экране появилась последовательность мини-изображений, каждое из которых можно было увеличить нажатием клавиши «мыши».

По большей части в этом не имелось необходимости. На экране была представлена подборка обращенных влево профилей, в основном тривиальных, совершенно бесполезных. Доминировали каменные истуканы с острова Пасхи, нелепые, оставшиеся с незапамятных времен бюсты высотой с двухэтажный дом — неиссякаемый источник домыслов и сюжетов для фотографа. Но Гершон почему-то не верил, что обитатели острова Пасхи имеют какое-либо отношение к компании «Нордайн».

Второе место по распространению занимали карикатуры, посвященные президентским выборам в Америке, — на них президент позировал скульптору, а весь юмор неизменно заключался в том, что скульптор идеализировал образ или же, наоборот, резал правду-матку. Дополнительной опцией являлась рука, засунутая за полу пиджака.

Далее шла подборка работ какого-то европейского дарования средней руки, создающего портреты сильных мира сего. Судя по всему, позу в профиль предпочитали те, кто обладал сильным чувством собственной значимости, в то время как остальные поворачивались к художнику лицом.

И наконец…

Что тут у нас?

Гершон подвел курсор, увеличивая изображение.

Образы сразу же привлекли его внимание. Два выразительных лица, волевые подбородки, прямые носы, высокие скулы, лбы закрыты каской и фуражкой, а будущее, в которое они так прилежно всматривались, было обусловлено тремя словами подписи: «Garanten Deutscher Wehrkraft», «Оплот германской военной мощи».

Гершон поразился тому, насколько стилизованные профили на логотипе похожи на лица с нацистского плаката. Он тотчас же обратился к программе сопоставления изображений «Абонсофт», которая предоставляла возможность мгновенно осуществить поточечное сравнение двух рисунков. Гершон загрузил изображения в программу, увеличил их, совместил и запустил проверку. «Абонсофт» заключил, что профили практически полностью соответствуют по части размера лба, угла носа, формы рта, контура подбородка. Создателю логотипа были хорошо знакомы образы с плаката, он изучал их, возможно даже, идеализировал.

Доктор Интернет тотчас же установил, что плакат принадлежит кисти некоего Мьелнира, он же Ганс Швейцер, штатный художник министерства пропаганды фашистской Германии, любимец доктора Геббельса, нацистский Норман Рокуэлл[38]. Интернет быстро раскрыл масштабы его деятельности. Похоже, Швейцер специализировался на героических профилях, смотрящих влево: в такой позе были запечатлены боевики штурмовых отрядов, солдаты вермахта, солдаты войск СС и даже парочка женщин с лошадиными физиономиями, хотя время от времени художник разворачивал своих героев в противоположную сторону. Также он создал рекламную афишу нацистского фильма «Вечный жид»: с нее взирало мерзкое желтое лицо с двумя прищуренными злобными глазками и огромным горбатым носом.

Гершон ощутил приступ тошноты, как это происходило с большинством тех, кто видел перед собой эти гнусности.

Но он продолжил и через две минуты стал экспертом по части Ганса Швейцера, который после славы военных дней пребывал в забвении в качестве художника заштатного рекламного агентства и скончался лишь в 1980 году. Но все же правосудие восторжествовало. Художника, воспевавшего нацизм, присудили к уплате штрафа.

Так кто же подпал под влияние Ганса Швейцера?