Честь снайпера Хантер Стивен
Гауптштурмфюрер, то есть капитан Салид, поместил первый пулемет МГ-42, установленный для стабильности на трехногую станину, в тридцати метрах от тропы, откуда открывался прекрасный угол для обстрела всей колонны. Второй он поставил в конце тропы — единственное оружие слева от оси засады, также на станине. Ему предстояло поработать с хвостом колонны, причем точки ограничения огня были выбраны так, чтобы случайно не задеть очередью боснийцев с противоположной стороны тропы. Бойцы с автоматами и гранатами сосредоточились в вершине угла; расстреляв первый магазин, каждый самостоятельно выберет для себя новую цель. Ключевая роль отводилась группе отважных бойцов, рассредоточенных вдоль тропы. Они выждут две минуты, затем начнут расстреливать раненых. Важно, чтобы отдельные этапы засады — первоначальный огневой налет, огонь на уничтожение, добивание тех, кто остался в живых, — следовали один за другим без перерыва. Все произойдет настолько молниеносно, что времени на отдачу команд не останется: ребятам предстоит делать то, чему они обучены, что стало их второй натурой.
Подразделение находилось в горах уже больше трех суток. Бойцы передвигались только пешком, только ночью. Никаких костров для приготовления пищи, никаких ям-уборных, никаких обустроенных ночлегов. Днем люди просто растворялись в лесу и проводили в лежачем положении все светлое время суток. Они захватили с собой скудные пайки и запасы воды. Им было приказано не оставлять никаких следов — недостижимый идеал, к которому следовало стремиться.
После того как попавших в засаду бандитов уничтожат, полугусеничным бронетранспортерам Сд-251 потребуется не меньше часа, чтобы прибыть на место, круша густой кустарник гусеницами и ловко маневрируя с помощью передних колес. Каждый бронетранспортер вооружен пулеметом МГ-42, так что с их появлением огневой мощи будет достаточно, чтобы сдержать целую армию. Однако до тех пор предстояло напряженное ожидание, ведь никто не знал, сколько людей Бака скрывалось сейчас в окрестных лесах. Не исключено, что где-то совсем близко мог находиться крупный отряд, который поспешит сюда, услышав стрельбу, и застанет бойцов полицейского батальона уставшими после всего пережитого, с подошедшими к концу боеприпасами. Риск был большой, однако на него стоило пойти.
Раздался треск цикады. На самом деле этой цикадой был разведчик-босниец, затаившийся у тропы в ста метрах от места засады. Его сигнал означал, что партизаны — прошу прощения, бандиты! — подошли уже совсем близко. Присев на корточки, Салид взял на изготовку автомат. Его очередь станет сигналом, что пора открывать огонь. Салид снова всмотрелся в заросли, но не увидел ничего, кроме зеленых ветвей, качающихся на ветру, не услышал ничего, кроме тишины, опустившейся на лесную тропу. Кажется, слева донеслось беспокойное ерзанье пулеметчиков, занявших позицию за тяжелым пулеметом с бесконечной лентой патронов калибра 7,92 мм в руках, однако не было лязга передергиваемых затворов и щелчков предохранителей, ибо прекрасно вышколенные бойцы Салида держали оружие готовым к стрельбе, что позволяло сохранить десятки секунд тогда, когда это имело наибольшее значение.
Это был сон или видение? Наверное, видение. Сны несутся своими собственными безумными путями, зарождаясь на задворках сюрреализма — гротескные, искаженные образы, необычные краски, причудливые очертания. Людмиле Петровой снились только кошмары, местом действия которых были разрушенные города, населенные мертвыми детьми. А тут — видение, благодать, ухватившаяся за самую границу сознания, но все-таки полностью подчиненная рациональному мышлению, наполненная живым чувством.
Место действия — неизменно лужайка где-нибудь в идеализированной России. Погода — неизменно поздняя весна, неизменно дует теплый ветерок, неизменно повсюду яркие цветы, воздух наполнен их сладким ароматом. Семья Милы отдыхает на лоне природы. Собрались все.
Вот ее отец. Человек честный, порядочный, целеустремленный и трудолюбивый, умный и образованный. Он неизменно в твидовом костюме на английский манер, в черных круглых очках, вероятно, привезенных из Франции. Больше всего Миле запомнились его широкие скулы, добрые глаза, внутренняя доброта, именно этого ей больше всего не хватало.
Отец сидит на льняной подстилке, потягивает чай и разговаривает с дочерью.
— Нет, Мила, — говорит он, — на твоем месте я бы не бросал теннис. У тебя отменные способности, а такой смышленой девушке, как ты, непременно нужно чем-нибудь заниматься для своего здоровья. Хотя ты совершенно права в том, что напрямую сила и ловкость, приобретенные в игре, не будут иметь никакого применения. Но ты сможешь дать выход избыточной энергии. Поверь мне, я повидал многих одаренных, умных женщин, которые, поступив в университет, погубили себя мужчинами, папиросами и водкой, просто потому что переполнявшая их кипучая энергия требовала какого-нибудь выхода или выражения. В этом тебе поможет теннис.
Мила рассмеялась. Отец говорил так страстно и убежденно.
— О, папа, — сказала она, — может быть, мне, как тебе, закурить трубку? Ты так долго возишься с ней, чистишь, набиваешь, раскуриваешь, затягиваешься. Именно так ты даешь выход своей избыточной энергии?
— Наша Мила с трубкой! — расхохотался брат Милы Гриша. — О, такое зрелище будет привлекать толпы парней. Если ты будешь курить трубку, то в конце концов выйдешь замуж за врача или инженера!
— Мила, Мила, Мила! — воскликнул Паша, младший в семье, изображая, как его сестра потягивает длинную трубку с изогнутым чубуком, добрых пятнадцать фунтов весом. Сделав глубокую затяжку, Паша надул щеки и выпучил глаза.
— Мальчики, полегче со старшей сестрой! — как всегда, пришел на выручку Миле Дмитрий. — Вам повезло, что такая красавица, как Мила…
— Это тебе повезло, Дмитрий! — перебил его Гриша, и все трое повалились на теплую землю.
Глядя на них, рассмеялись все — даже обыкновенно сдержанная мама.
Их нет в живых — всех. Отец сгинул в лагерях, вступив в спор по поводу генетики с подхалимом и лизоблюдом, называвшим себя ученым. Гриша сгорел в танке в предгорьях Кавказа. Пашу скосило воспаление легких, подхваченное суровой зимой в госпитале, где он лечился после осколочного ранения в ногу. Мать погибла под артобстрелом в Ленинграде, во вторую зиму страшной блокады. И последним был Дмитрий — рухнувший на землю в объятом пламенем «Яке», истребитель-ас, встретивший более сильного противника.
«Погибли, погибли, все погибли. Почему же меня судьба пощадила? — гадала Мила. — Я должна жить ради своих воспоминаний. Если я умру, кто сохранит память о папе, маме, Грише, Паше — и о милом, дорогом Диме?»
Все начиналось так радостно, но теперь Милу стиснуло горе, и она поняла, что это не видение, такими жестокими видения не бывают…
Внезапно воздух заполнился покрывалом света, стремительным вихрем раскаленных бритвенных лезвий, вспоровших зной, и вселенная задрожала от выпущенных в нее злобных энергий, пульсации пулеметных пуль, вгрызающихся в дерево подводы, разбрызгивающих щепки и пыль сверхзвуковыми россыпями повсюду, куда их приводило повелевавшее ими случайное распределение. Это был кошмарный сон в летнюю ночь, наполненный насилием середины индустриального двадцатого века.
Первым связным образом в сознании Милы была вставшая на дыбы лошадь, цепляющаяся передними ногами за воздух. Смертельно раненная, лошадь повалилась набок, увлекая за собой упряжь. Весь окружающий мир перевернулся, поскольку упавшая лошадь опрокинула своим весом подводу. Мила осталась в опрокинутой подводе, сознавая, что ураганный огонь ведется с нескольких сторон и воздух насыщен смертоносным свинцом. Лошади ржали и поднимались на дыбы, одни неслись прочь, объятые паникой, другие грузно оседали на землю, сраженные пулей. Повсюду царили смятение и смерть.
Очутившись на земле, Мила, пятясь, отползла в кустарник и увидела, как пулеметная очередь прошлась вдоль тропинки, огромной метлой поднимая пыль, повисшую в воздухе. Где-то совсем рядом, что породило страх, но в то же время достаточно далеко, чтобы не представлять опасности, взорвалась граната, и Мила, разбиравшаяся в подобных вещах, определила, что это «Штильгранате-24». Резкая взрывная волна ударила по барабанным перепонкам и оторвала девушку от земли сантиметров на пять.
Шесть месяцев уличных боев в Сталинграде стали для Милы хорошим уроком. Она сразу же узнала спазматическую дробь немецких пулеметов, неторопливые очереди автоматов и резкие вспышки света, громкие хлопки и ударную волну гранат М-24, взрывающихся на исходе своего долгого полета от руки к цели. Немцы занимали отличную позицию, были вооружены до зубов и не заботились о том, чтобы сберечь боеприпасы. Эта засада имела перед собой цель уничтожить всех, кто в нее попал, — никакого снисхождения. Погибнуть должны были все — люди, лошади, собаки.
У Милы не было винтовки. И вообще никакого оружия. Однако поскольку она заснула в одежде, на ней был маскхалат, и двигаться можно было только в одном направлении, только прочь, подальше отсюда, то есть продолжать пятиться в лес. Но когда Мила именно этим и занялась, на нее набросился человек.
Его ноги туго обвили ее — но только это была ярость не насильника, а убийцы. Мила успела разглядеть чужое лицо, пятнистый эсэсовский маскхалат — странно, какие мелочи врезались в память, — и злобное бешенство в глазах. Эсэсовец запутался в ремешке своего автомата, что несколько замедлило его действия, но он настолько превосходил соперницу силой, что это не имело значения. Одной рукой эсэсовец прижал девушку к земле, а другой, отбросив автомат, потянулся к бедру и достал двадцать сантиметров сверкающей стали — при этом каска слетела у него с головы. Он вскинул руку, чтобы нанести удар, и в этот момент пуля, попав ему в затылок, вышла впереди, разорвав лицо, вырвав нос и левый глаз и превратив живое тело в мертвый вес. Эсэсовец повалился набок. Миле так и не суждено было узнать, откуда прилетела спасительная пуля — то ли это выстрелил один из остававшихся в живых партизан, то ли промахнулся кто-то из эсэсовцев, а может быть, это был рикошет, подчиненный не закону справедливости, а лишь собственному безумному предпочтению.
Освободившись, Мила скользнула назад. Извиваясь между кустов, нащупывая дорогу носками сапог, она услышала пронзительный треск советского ППШ — кто-то из партизан, уцелев в первой огненной волне, открыл ответный огонь. Снова в панике заржали лошади. Одна из них без седока понеслась по тропе, но трассирующие пули настигли ее, поразили в бок, и она споткнулась на всем скаку и рухнула на землю, брыкаясь в предсмертных судорогах и поднимая облако пыли. Прогремел еще один взрыв — ублюдки-эсэсовцы продолжали бросать гранаты. Два немецких пулемета неумолимо сбивали с кустов листву и поднимали над тропинкой фонтанчики земли, расстреливая колонну, уже не так интенсивно, но по-прежнему настойчиво, а немецкие автоматы снова и снова выпускали в беспорядочную кучу потоки пуль, взметая в воздух щепки и мусор.
Внезапно на место засады опустилась тишина, более громкая, чем звуки выстрелов.
Мила увидела, как вдоль всей тропы с земли поднялись люди, так близко, что ей стало страшно. Она поняла, что во время бегства наткнулась на одного из затаившихся охотников, подняла его с земли, и он поплатился за это жизнью. Однако остальные с проворством крутящихся дервишей сомкнулись вокруг расстрелянной колонны, доводя дело до конца, стреляя из автоматов в упор.
Мила перестала наблюдать за происходящим. Вместо этого, бесшумная и ловкая, как и полагается настоящему снайперу, она отползла назад. Ей удалось развернуться и, набрав поразительную скорость, быстро увеличить расстояние до зоны смерти. В какой-то момент она услышала голоса, говорившие не по-немецки, а на каком-то другом языке, славянском, возможно сербском, и застыла. Совсем близко с земли поднялись другие люди и также направились к зоне смерти.
Как и полагается настоящему снайперу, Мила мастерски владела искусством исчезать, чем и воспользовалась.
Держа в руке телефонную трубку, Салид вызывал штаб 12-й танковой дивизии СС, сидя на корточках рядом со своим связистом, с тяжелой рацией за спиной.
— «Цеппелин-1» вызывает «Антона», как слышите, прием!
— Я «Антон», слышу вас, «Цеппелин-1», слышу хорошо.
— «Антон», срочно пришлите сюда бронетранспортеры. Я не знаю, есть ли кто-нибудь поблизости. В целях безопасности мне нужны дополнительные силы. У нас потери, мы должны загрузить добычу и уйти отсюда, пока не подоспели новые бандиты.
— «Цеппелин-1», вас понял. Бронетранспортеры готовы и будут у вас через час. «Цеппелин-1», доложите результаты операции.
— Вас понял, «Антон». Докладываю: много убитых, точное число сообщу позже.
«Ох уж эти немцы!» — подумал Салид. Все-то им нужно сосчитать. Они захотят узнать точное число волосков у дьявола на заднице!
— Буду ждать, «Цеппелин-1». Конец связи.
— Конец связи, — подтвердил гауптштурмфюрер.
Тем временем его люди наводили порядок. Вернув трубку радисту, Салид встал и присоединился к своим бойцам. В воздухе все еще висела пороховая гарь. Подойдя к зоне смерти, Салид услышал недовольное кряхтение пулеметчиков, разбиравших свое оружие для транспортировки. Он прошел вдоль тропы. Повсюду валялись трупы партизан, скорченные или расслабленные, такие, какими их застигла смерть. Две-три лошади еще дышали и бились в судорогах, пока их не усмирили окончательно завершающие выстрелы.
— Второе отделение, рассредоточиться по периметру в ста метрах. Остальные продолжают работу. Где Акков? Черт бы его побрал, когда он нужен, его вечно нет…
— Я здесь, капитан, — откликнулся обершарфюрер Акков.
Это был закаленный боец, в прошлом сержант полиции, прекрасно владеющий солдатским ремеслом. С почерневшим от пороховой копоти лицом обершарфюрер приблизился к командиру.
— У меня есть точные цифры, — доложил он.
— Выкладывай, — приказал Салид.
— Убито тридцать пять бандитов, из них по крайней мере девять женщин, но некоторые настолько изуродованы взрывами, что опознать невозможно. Кровавых следов, уходящих от тропы, нет. Трудно поверить, что кто-нибудь мог уцелеть в такой бойне, но мало ли что. При свете дня мы прочешем местность.
— К рассвету нас здесь уже не будет. Наши потери?
— Двое убитых, семеро раненых, один в критическом состоянии и не дотянет до прибытия бронетранспортеров.
Вдоль тропы душный ночной воздух разрывали короткие очереди. Бойцы полицейского батальона знали, что лучше не подходить к трупам слишком близко. Перевернешь один такой труп, а у него в руке пистолет или нож, и он еще не совсем мертв и жаждет захватить тебя с собой. А может быть, истекая кровью, он отвинтил у гранаты предохранитель и обмотал шнуром запястье, и если его потревожить, граната упадет, детонатор сработает, и граната взорвется. Вместо этого бойцы медленно продвигались вдоль тропы, светя фонариками, и, оставаясь от трупов на некотором удалении, выпускали в каждый короткую очередь. Так было безопаснее, и дело стоило того, чтобы потратить лишние патроны. Только после того, как шеренга трупов была убита по второму разу, бойцы отложили оружие и уложили мертвецов, неподвижных и застывших, более или менее упорядоченно, чтобы изучить их более внимательно.
— Опознать сможете? — спросил Акков у гауптштурмфюрера-араба, который медленно шел вдоль шеренги тел, пристально их разглядывая.
Салид всматривался в каждое мертвое лицо. Он не испытывал ничего, кроме чувства долга и ответственности, а также честолюбия, полученного от истинной веры. Маски смерти не имели для него никакого значения, в свое время он видел их тысячами, быстро усвоив за время службы в группе «Д», что нет смысла задерживаться на каждом отдельном лице.
В какой-то момент Салид достал из-за пазухи папку, чтобы сравнить данные.
— Насчет женщин не могу сказать, — задумчиво произнес он. — Придется их отмыть и привести в порядок, чтобы можно было опознать. Что же касается Бака, я надеялся сегодня его прикончить. Это стало бы дополнительной заслугой, наградой за которую стала бы неделька в Берлине. Но если только он не один из тех, кому снесло полголовы, я его здесь не вижу. Возможно, его тут и не было.
Недельный отпуск в Берлине являлся лучшей наградой для страстных и любвеобильных боснийцев, любивших насиловать женщин почти так же, как и убивать. Личные предпочтения самого Салида были более эстетическими: если бы ему дали неделю отпуска, он вернулся бы к ежедневной практике пяти молитв и мечтам о суровой красоте Палестины с ее рощами из финиковых пальм и оливковых деревьев, выбеленными солнцем скалами из песчаника, ее щедростью, скрытой в задумчивой рассеянности, ее теплом, ярким солнцем, ее нуждающимся народом.
— По прогнозам разведки, Бак должен был быть здесь, — заметил Акков.
— «Прогноз» — это научное слово, обершарфюрер. Разведка просто строит предположения, как и все мы. В других условиях я бы назвал эту операцию великолепной и успешной. Трупов столько, сколько пехотинцам фон Бинка не удавалось собрать в одном месте за целый год. Однако именно эта операция была очень специфической. Я до сих пор не могу сказать, добились ли мы успеха, и пока не знаю, какой отчет представить обергруппенфюреру Гределю.
— Господин гауптштурмфюрер! — окликнули Салида.
К нему поспешно приблизился возбужденный боец. В руках он держал винтовку, которую протянул Аккову, а тот передал Салиду.
Это была винтовка «Мосин» образца 1891/1930 с оптическим прицелом ПУ и ремнем в виде сложной петли, чтобы закреплять ее на теле в трех точках.
— Белая Ведьма была здесь, — пробормотал Акков. — В этом нет никаких сомнений.
Снайперское везение: пещера.
Снайперское везение: пещера, в которой нет медведя, волка, барсука или какой-нибудь другой дикой твари, готовой сразиться с незваным пришельцем за право собственности.
Снайперское везение: ручей, по которому можно пробежать несколько километров, не оставляя следов. Больше того, когда Мила наконец выбралась из воды, она вскарабкалась на скалы и поднялась по каменистой тропе на твердую, сухую землю. Опять же, никаких следов.
Девушка забралась в пещеру и сжалась в комок, глядя на то, как лучи поднимающегося над Карпатами солнца пробиваются сквозь листву. Вокруг царила тишина. Картина казалась идеальной: вертикали двадцатиметровых сосновых стволов, горизонтали сосновых ветвей, гармония зелени и бурых красок, уходящий вниз склон, зелень травы, чем-то напоминающей клевер, косые лучи солнца, проникающие сквозь заросли. В воздухе чувствовался сладкий аромат сосновой хвои. Картина была настолько безмятежная, что Миле пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от нее: все вокруг говорило об умиротворенности и безопасности, в то время как об этом, скорее всего, не могло быть и речи.
Мила не видела ни одного немца, хотя поле зрения было ограниченно. С другой стороны, партизаны ее тоже не искали. У нее не было ни винтовки, ни карты, и она понятия не имела, где находится. Все произошло так быстро, по-современному — вот ты в одной вселенной, на грани сна, грезишь о близких людях, а в следующее мгновение ты уже в другой вселенной, где царит оглушительное насилие, а все и вся пытаются тебя убить.
У Милы ныло все тело. Чем дольше она лежала, тем больше сигналов боли поступало от различных его частей, осознающих, что им уже больше не нужно работать по максимуму и они могут расслабиться в безделье, отрапортовав о своем дискомфорте. Мила несколько раз упала, заработав синяки и ссадины и ободрав колени. Ей пришлось пробираться через густые заросли, поэтому лицо и руки были иссечены сосновыми иголками. Похоже, она потянула мышцы на груди, и эти мышцы настойчиво докладывали о своих страданиях. Была еще такая мелочь, как растянутая лодыжка, но у лодыжек имеется определенное свойство: первый день они помалкивают, а на следующий громко жалуются. Добрая сотня царапин, шишек, синяков, порезов, ссадин и уколов требовала к себе внимания. Тем временем Мила отчаянно проголодалась. Что она будет есть?
Мила не была лесным жителем. Она родилась и выросла в большом городе. Ее жизнью были петербургские кинотеатры и кафе, что можно было сказать про многих коренных петербуржцев из старинных семей: Мила никак не могла заставить себя называть свой родной город Ленинградом. Это был город белых ночей, прекрасный в неярком северном свете, с величественными соборами и дворцами, бесчисленными реками, каналами и мостами. Это был город Достоевского, город русской литературы, самый европейский город в России. И он никак не подготовил Милу к тому, с чем она столкнулась сейчас.
Она поняла: ей нужно составить план. Ее отец, мудрый и изобретательный, уже все решил. Мила услышала его голос. Оставаться в пещере, дождаться наступления ночи, затем с наступлением сумерек начать спускаться вниз. Возможно, ей повезет, возможно, не повезет: либо она наткнется на крестьян, которые ей помогут, либо на немцев, которые ее убьют. Но нельзя просто лежать здесь, дожидаясь смерти.
Теперь необходимо оценить ситуацию. Воспользоваться головой. Папа говорил, что ты умная, все учителя говорили, что ты умная. Думай!
Анализируй, анализируй, анализируй. Прежде чем решить какую-либо проблему, необходимо понять ее суть. Это верно и в физике, и на войне, в политике, медицине и любом другом виде человеческой деятельности. Необходимо определить, что на самом деле является правдой, в отличие от того, что хотелось бы считать правдой.
Папа свято в это верил, и эта вера его погубила.
Отец Милы был агрономом-биологом, и его задача, как и у всех, кто работал по этой специальности, заключалась в том, чтобы повысить урожайность пшеницы. Родина жила на своей пшенице: из нее получался хлеб, а хлеб означал жизнь. Кто-то однажды сказал, что хлеб — основа жизни. Отец Милы рассмеялся. «Нет, — ответил он, — хлеб и есть сама жизнь».
Однако его работа была основана на твердой вере в генетику великого Менделя. Увы, один украинский крестьянин-гений по имени Трофим Лысенко верил в теорию гибридов. Он завоевал расположение Сталина, а вскоре получил власть. Лысенко всеми способами подкреплял свои теории, сначала письмами в научные журналы, затем письмами властям, которые стали оканчиваться ночными визитами сотрудников госбезопасности.
Но отец Милы не собирался молчать.
Нельзя изменить в лаборатории колосок пшеницы и ожидать, что эти изменения передадутся последующим поколениям. Великий Мендель дал ясно это понять еще сто лет назад. Эту истину нельзя было отрицать, а перевод всей советской сельскохозяйственной политики на бредовые теории гибридизации неизбежно должен был обречь миллионы людей на голод.
Федор Петров не был героем. Совсем наоборот. Это был мягкий, спокойный человек, крайне порядочный, любящий супруг и отец троих детей. Но он считал своим долгом говорить правду, и он говорил ее до тех пор, пока не исчез. Из-за какой-то пшеницы!
И вот теперь Мила попала в другую ловушку: ее охватило ожесточение. Она тщетно пыталась выбросить из памяти ту ночь, когда узнала, что отца забрали, долгие месяцы без единой весточки от него, и, наконец, неофициальную, но далеко не случайную встречу ее матери с одним из товарищей отца по работе в университете. «Он сказал, по слухам папа умер от туберкулеза в лагере в Сибири».
И это был конец. Боль утраты нельзя выразить словами. А впереди ждало новое горе: оба брата, мать, муж. Даже великий Достоевский со всеми своими затравленными, гонимыми неудачниками не смог бы найти слов, чтобы выразить это. Нужно жить дальше. И постараться все забыть.
И снова папа: включи свой мозг снайпера. Сосредоточься, сконцентрируйся, осмотрись, пойми. Ничем себя не выдавай, спрячь свои красивые глаза и тело, слейся с землей, ветром, деревьями, стань снайпером и сполна расплатись со своими врагами.
Анализируй. Оценивай. Вникай. Господь наделил тебя разумом, так воспользуйся же им.
Что тебе известно?
Мне известно, что немцы поймали нас в засаду. Почти все наши были убиты. Мне удалось спастись совершенно…
Нет, не надо. Не трать время напрасно на свои переживания. Кому какое дело до того, как снайперу удалось спастись. Ты спаслась — и все. Вернемся к общим вопросам. Охарактеризуй действия немцев.
Высокое мастерство. У них лучшая военная машина в мире, и они в любом боевом столкновении убивают пятерых наших, теряя одного своего. У них лучше оружие, более умные офицеры, более изобретательные солдаты. Мы бьем их исключительно численным превосходством. Если они убивают нас в соотношении пять к одному, мы навалимся на них шестеро на одного, десятеро на одного и в конечном счете одержим верх, потому что при всех прочих условиях мы можем их обескровить. Можем завалить их своими жертвами. Мы можем вынести больше страданий. В конце концов, мы расчищаем минные заграждения, маршируя через них.
Но, несмотря на все вышесказанное, ночная засада была проведена на высочайшем уровне. Она превзошла все, что повидала Мила и за шесть месяцев в Сталинграде, и в тот день смерти на Курской дуге.
Особенно если учесть, что немцев было очень мало.
Только так и могло быть. Большой отряд не смог бы передвигаться и занимать позицию настолько бесшумно. Он обязательно оставил бы следы. В лесу партизаны Бака чувствовали себя как дома: их могли провести только те, кто знает лес еще лучше.
Небольшой бесшумный отряд. Лучшие из лучших. Считанная горстка бойцов.
Сколько их было?
Два пулемета. Мила узнала тяжелые удары пуль калибра 7,92 мм, вырывающихся из дула с огромной скоростью. Затем автоматы — их более легкий, более отчетливый треск, звучавший контрапунктом к тяжелым пулеметам. Высокий темп автоматической стрельбы создавал ощущение, будто нападавших тысячи, в то время как на самом деле их было всего несколько человек. Мила не могла припомнить, чтобы слышала хотя бы один винтовочный выстрел. Все нападавшие были вооружены автоматами. Все без исключения. Для немцев это большая редкость. Если все нападавшие были вооружены автоматами, это говорило о многом. Действовало какое-то специальное подразделение, элита, а не какой-нибудь строевой взвод, забредший в Карпаты в надежде подстрелить парочку партизан.
Мила мысленно прикинула: двадцать — двадцать пять человек. Четверо за пулеметами, остальные с автоматами и гранатами. Сначала открывают огонь пулеметы. Затем в дело вступают автоматы и гранаты, но гранат не больше чем по четыре на человека. Далее по сигналу все стрелки умолкают, и поблизости — совсем рядом! — вскакивают палачи и быстро подбегают к раненым, спрятавшимся, умирающим, расстреливая их в упор.
Подумать только, что это за бойцы! Они лежали неподвижно, без единого звука, пока их товарищи вели ураганный огонь в считанных сантиметрах у них над головой. Обе группы четко знали разграничительную линию, палачи в засаде полностью доверяли стрелкам и выскочили в то самое мгновение, когда те прекратили огонь. Не было потеряно ни доли секунды.
Оставшиеся в живых? Тут речь может идти только о невероятном везении, из пятидесяти человек считанные единицы, и она сама в числе счастливчиков. Но засада была осуществлена блестяще, каждый человек знал свое место и свои действия; возможно, все было отрепетировано заранее. Операция не была случайной. Эти люди знали. У них были великолепные разведданные. Они без единого звука двигались по кишащему партизанами лесу, им был известен путь колонны, они мастерски осуществили расправу. Определенно речь шла об уровне войск СС, а то и более высоком. Их появление в Карпатах — если Мила правильно понимала ситуацию, здесь уже давно сложилось тяжелое положение! — означало приход новой силы в лице какого-то нового элитного подразделения.
Что это могло означать?
В это мгновение Милу вывело из размышлений какое-то едва уловимое движение. Она посмотрела, разделив видимый мир на сектора и изучая их один за другим, сверху вниз, слева направо, так же тщательно, как машинистка перепечатывает рукопись.
И наконец она их увидела.
Глава 11
Львов
Наши дни
— Немцам было прекрасно известно, где будет находиться отряд Бака, в какое время он там появится; они провернули все просто идеально, — сказал Свэггер. — Но главное не то, что все было сделано быстро. Главное, что это «быстро» означает — а означает оно предательство.
— Кто-то выдал партизан. Мы сможем определить, кто именно?
Они сидели в приятных вечерних сумерках на старинной площади в центре Львова, в открытом кафе под названием «Кентавр». Сам город был выстроен в стиле Австро-Венгерской империи, такую застройку можно увидеть в Праге или Вене. Свэггер буквально ждал, что вот-вот появятся гусары в красных ментиках с медными бляхами на груди и саблями наголо, гарцующие по булыжной мостовой впереди кортежа какого-нибудь знатного вельможи. Обстановка здесь царила такая радостная, что трудно было думать о предательстве. На ум приходили скорее прекрасные принцессы.
Давай рассмотрим все варианты, — предложил Свэггер. — Первое: тактическое предательство. Все произошло вследствие естественного стечения обстоятельств. Скажем, немецкий разведывательный самолет «Шторьх» заметил русский самолет, высадивший Милу. И смог проследить за движением партизанской колонны. «Шторьх» сообщает по рации время, место, направление, и опять же по чистой случайности неподалеку оказывается полицейский батальон, занимающийся борьбой с «бандитами». Батальон устраивает засаду, и партизаны в нее попадают.
— На самом деле это никакое не предательство, — возразила Рейли. — Это скорее из серии «всякое бывает».
— Справедливо. Ну хорошо, локальное предательство. Один из партизан на самом деле является немецким агентом. Или, может быть, какой-нибудь штурмбаннфюрер СС держит в заложниках его дочь, поэтому он вынужден пойти против своих. Предатель передает информацию задолго до того, как партизаны отправляются встречать Милу. И у полицейского батальона предостаточно времени для того, чтобы вступить в игру.
— То есть все это случайно совпало с прибытием Милы? Что-то не верится.
— А как тебе понравится такое: сам Бак является нацистским агентом. Ему дают возможность одержать несколько незначительных побед, чтобы он стал героем и его забрали в Москву, а когда он окажется в центральном управлении НКВД, он сможет доставать для своих хозяев секретную информацию.
— Но ведь немцы, похоже, убили Бака. В конце концов он исчез со сцены.
— Это произошло случайно. Ночные засады — страшная штука. Никто точно не может сказать, что происходит. Бак хочет выслужиться перед немцами и выдать им русского снайпера, который должен убить обергруппенфюрера Гределя. В нужный момент он отбегает в сторону, но тут из станины, на которой установлен МГ-42, вылетает шплинт, ствол смещается на несколько дюймов — и прощай, Бак!
— Но разве его гибель не была бы в любом случае зафиксирована в боевом журнале 12-й танковой дивизии СС? Как и винтовки, он был трофеем.
— Тут ты права, — согласился Свэггер.
— Хорошо, — сказала Рейли. — У нас множество весьма любопытных вариантов. Они все неправильные, но тем не менее очень интересные. Завтра я тебе скажу, кто выдал партизан.
Глава 12
Карпаты
Середина июля 1944 года
Их двое. Не немцы, определенно не немцы. Но кто, партизаны из отряда Бака, которым посчастливилось остаться в живых, как и ей самой? Трудно сказать.
Один грузный, другой худой. В грузном Мила увидела достоинство и обстоятельность крестьянина. У него не было присущей партизанам осторожности, обязательных шапки-ушанки, пулеметных лент крест-накрест, засунутых за пояс гранат, автомата с круглым диском. Он был в бесформенном черном крестьянском армяке и таких же бесформенных шароварах, заправленных в крепкие сапоги, какие крестьяне носили уже много столетий. Его движения казались размеренными, и сразу чувствовалось, что терпения ему не занимать. Если дело дошло бы до этого, он смог бы перетерпеть хоть бога, хоть черта, а в качестве развлечения наблюдал бы за тем, как высыхает необожженный кирпич. Такой знает гораздо больше, чем кажется со стороны, и если станет кому-то другом, то отдаст этому человеку все. В нем все было большим: большие ноги, большие руки, большие кисти. Он смог бы провести за плугом тысячу часов подряд. Именно такой крестьянин выращивал пшеницу, которую создавал для него отец Милы. Он накормил бы народ, поскольку сам являлся народом.
Второй был невысокий, подвижный человечек с козлиной бородкой и в очках, жилистый и поджарый, с волосами, затронутыми изморозью седины. Выглядел он каким-то рафинированным, и, несмотря на то что в лесу он чувствовал себя свободно, эта легкость казалась не наследственной, а заученной. Вид у него также был совершенно невоинственный: изрядно поношенная кожаная куртка, рубашка, когда-то бывшая голубой, и протертые до дыр брюки.
Мила проследила за тем, как они прошли метрах в пятнадцати ниже ее, крестьянин впереди, худой — Мила еще не определила, кто он такой, и пока что не торопилась делать поспешных выводов, — следом. В какой-то момент крестьянин поднял руку, оба застыли на месте, присели на корточки и огляделись по сторонам. Через некоторое время, убедившись в том, что никаких эсэсовцев рядом нет, они поднялись на ноги.
— Эй! — окликнула их Мила.
Оба в ужасе отшатнулись назад.
Появившись из пещеры, Мила выпрямилась во весь рост.
— Здравствуйте, товарищи!
Крестьянин пробормотал что-то по-украински.
— Это она, снайпер! — воскликнул худой, быстро прикинув, что к чему.
— Белая Ведьма! — выдохнул крестьянин. И добавил что-то еще.
— Он говорит, тебе следовало быть принцессой, — перевел худой.
— В наши дни никаких принцесс больше нет, — ответила Петрова.
— Он говорит, твоя красота — это божий дар.
— Надеюсь, Господь сейчас раздает другие дары, такие как милосердие и долгую жизнь. Напрасно он потратил время на простую петербургскую девушку. За вами есть погоня? — спросила Мила.
— Нет, товарищ, — ответил худой. — Как и вы, я случайно остался в живых после отвратительной заварушки прошлой ночью.
— Вы из отряда Бака? А почему без оружия?
— Я выбросил винтовку, — пожал плечами худой. — Практичное решение. С винтовкой меня расстреляли бы на месте. А если бы схватили, то стали бы пытать, а потом все равно расстреляли. А сейчас, когда я без винтовки, меня, может быть, просто изобьют ради забавы, а потом бросят в кустах. На рассвете я наткнулся на этого верзилу. Мы напугали друг друга до смерти. А теперь оба просто стараемся не попасться немцам в лапы.
Не думаю, что немцев было много, — сказала Петрова. — Несмотря на всю пальбу, отряд был немногочисленный. Вот почему ему удалось бесшумно пройти по лесу. И автоматов было слишком много — для обыкновенного армейского подразделения это что-то странное. Баку удалось спастись?
— Я вынужден сознаться в собственной трусости, — сказал худой. — Я ничего не знаю и до сих пор даже не думал об этом. Я думал только о том, как спасти свою жалкую шкуру.
— У вас есть что-нибудь съестное? Я умираю от голода.
— Ни крошки.
— Фу ты! — Мила уселась на землю. — Два жалких оборванца!
Они представились друг другу и тотчас же забыли имена. Крестьянин-украинец партизанил уже больше года. Его стоическое лицо скрывало горе, но он не желал о нем рассказывать. Худой на самом деле был моложе, чем казался из-за преждевременно поседевших волос и бородки. До войны он был школьным учителем, а в партизанский отряд пришел всего несколько месяцев назад.
— Боец из меня никудышный, — заметил он. — Но поскольку пишу я аккуратно и грамотно, Бак определил меня писарем. Я веду боевой журнал, пишу приказы.
— Значит, если эсэсовцы начнут тебя пытать, ты им много чего сможешь рассказать.
— Только то, что жратвы не хватает, патронов не хватает, связи с начальством нет и все недовольны. Все это и так известно, но эсэсовцы действительно с наслаждением будут мучить меня до тех пор, пока я им это не скажу. После чего мне достанется девять граммов свинца.
— Нам всем достанется по девять граммов свинца, если мы сейчас не придумаем какое-нибудь толковое решение.
— Вот ты и скажи, что делать.
— Во-первых, объясните мне кое-что. Я понятия не имею, где мы находимся. Меня доставили сюда на самолете и высадили ночью.
Крестьянин понял в общих чертах ее просьбу.
Позади, километрах в восьми, поселок Яремча, — сказал он, и Учитель перевел его слова. — Он расположен в ущелье у водопадов на реке Прут. Если объяснить жителям, кто мы такие, возможно, они нас укроют или, по крайней мере, дадут еды.
— Что еще?
— До главного лагеря отряда Бака далеко, — сказал Учитель. — Почти семьдесят пять километров через лес. Там можно встретить как немецкий патруль, так и партизанский дозор. В первом случае нам не повезет, во втором повезет.
— Следующий вопрос: еда. Чем будем питаться?
— Вот он разбирается в грибах, — сказал Учитель. — Украинцы — они живут на грибах. Грибы являются главным сокровищем Карпат.
— Пусть будут грибы. После грибного рая мы вернемся к месту засады, — сказала Мила. — Возможно, мы найдем там оружие, съестное, все то, что оставили немцы. Дождя не ожидается?
— Да, думаю, ближе к вечеру пойдет, — ответил Крестьянин, когда Учитель перевел ее вопрос.
— В таком случае нам лучше сначала отправиться туда и изучить следы. Когда пойдет дождь, он все следы смоет. Когда получим то, что нам нужно, вернемся на войну. Наши маленькие каникулы закончились.
Глава 13
Шоссе Е-50, направление строго на юг
Наши дни
С восточной стороны бесконечные поля, засеянные пшеницей, классический украинский ландшафт. Казалось, можно было услышать, как красноармейцы распевают хором патриотические песни перед камерой фронтовой кинохроники. С левой стороны украинские Карпаты, внушительные горы, изгибающиеся дугой по тому отростку Украины, который в прошлом являлся Польшей, Венгрией, Румынией или всеми тремя сразу, а теперь выступал полуостровом в море Восточной Европы. Эти древние горы поднимались вверх на пять тысяч футов. Снизу пологие склоны были затянуты чарующей зеленью лугов, которые ближе к вершинам сменялись густыми лесами, где укрывались целые армии. Также горы славились тем, что, согласно преданиям, в них в великом множестве обитали вампиры.
Смотреть было приятно в обе стороны. Однако в первую очередь внимание привлекали неровности дорожного полотна. Через каждые два-три километра попадался очередной знак, предупреждающий о том, что на протяжении следующих двухсот пятидесяти метров асфальт будет плохим. Езда по шоссе напоминала слалом: водители бросали машины из стороны в сторону, объезжая многочисленные ямы и рытвины, которые никто не латал с тех пор, как первый спутник полностью сожрал все средства, выделенные в бюджете Украины на инфраструктуру. Какое-то время это создавало своеобразный сельский колорит, но теперь вызывало только головную боль — точнее, боль в ягодицах.
Тем не менее Рейли ни на минуту не забывала о деле.
— Мы до сих пор упускали из виду вот что, — сказала она. — Вся операция «Мила Петрова» бесследно исчезла не только из советских архивов. Одно это уже было бы весьма примечательно. Но ее нет и в немецких архивах. И тут возникает вопрос: почему, как и кто? Какое дело немцам до того, что сталось с Милой? Отсутствует вся история Милы: по нашим догадкам, сначала ночная засада и неудача, затем спасение в горах и поиски новой винтовки, и, наконец, апогей — неудавшееся покушение на Гределя, после чего гибель или плен с последующими допросами и пытками. Ничего этого нет. Но почему офицеры штаба 12-й танковой дивизии СС, для которых это имело большое значение и которые вели боевой журнал, ничего не зафиксировали?
Ну хорошо, — согласился Свэггер, обгоняя бензовоз, мирно изрыгающий в воздух черные выхлопы. Стиснув зубы, он ловко пустил машину по траншеям и расселинам, избороздившим дорожное полотно, поднимая за собой облако пыли. — Возможно, ответом на все вопросы является русское наступление. Двадцать шестого июля в десять часов утра заговорили советские пушки, и немцам пришлось спешно уносить ноги. На следующий день русские вошли в Станислав, после чего погнали немцев дальше, очистив от них Карпаты и всю Украину за исключением узкой полоски вокруг Ужгорода, с другой стороны гор. В такой кутерьме вести журнал наверняка было непросто.
— У немцев было время потом.
— Было, — согласился Свэггер.
— Итак, налицо крайне необычная ситуация, когда и русские, и немцы независимо друг от друга стирают в архивах одну и ту же информацию. За этим кто-то стоял. И у этого человека была сила. Власть. Влияние. Он занимал очень важное положение. Если это немецкий шпион в окружении Сталина, он большая шишка, комиссар, доверенное лицо Вождя, и он может приказать убрать Милу Петрову из всех советских архивов, однако ему ненавистна мысль о том, что ее история по-прежнему остается где-то в другом месте. Он понимает, что после войны это все будет проверено, и тогда его разоблачат. Поэтому он объясняет своему шефу из Абвера, СС или какого-то еще ведомства, которому подчиняется, что сведения о его деятельности ни в коем случае нельзя сохранить. И опять же, речь идет о некоей влиятельной персоне, понимаешь? Это важный гусь, вот только он не может взять в толк, что если стереть следы, останется не пустое место, а стертые следы, которые можно прочитать почти так же хорошо.
— Василий Крылов, сталинский Гарри Гопкинс. Поскольку он единственная крупная фигура на доске, можно смело утверждать, что это был именно он. Но это очень смелое предположение.
— Единственное разумное, если присмотреться внимательнее.
— Да? А что насчет мотива? Этот человек — правая рука Сталина, один из самых могущественных людей в стране. Он вправе ожидать, что после окончания войны его влияние возрастет еще больше. У него будут власть и могущество. Так зачем ему рисковать всем и сдавать своих людей фашистам?
— Не забывай, он учился в Мюнхене. Быть может, фашисты засняли, как он сосет в общественной уборной что-то такое, что не следовало бы сосать.
Возможно, но… ты кое-что забываешь. Крылов очень умен. Вот почему он так быстро и высоко поднялся. Маловероятно, чтобы он мог угодить в подобную ловушку. А если бы он в нее и попал, то без труда выбрался бы. Так что кем бы ни был предатель, у него должны иметься веские основания быть таковым. Он находился в самом сумасшедшем извращенном месте во всем мире, в Кремле при Сталине, где тысячи, десятки, сотни тысяч человек сметались прочь только из-за малейшего намека на подозрение.
— Мотив все портит, — вздохнула Рейли. — Ну почему обязательно должен быть мотив? В кино про мотивы забыли тридцать лет назад!
Глава 14
Карпаты Место засады
Июль 1944 года
Да, винтовки остались, почти тридцать штук. Но у всех были сняты затворы. Что сделало их совершенно бесполезными. Снайперская винтовка Милы с замечательным оптическим прицелом также исчезла — немцы захватили ее в качестве трофея. Не осталось ни одного ППШ, поскольку немцы высоко ценили этот по-крестьянски надежный и неприхотливый автомат и прибирали его к рукам, где только могли. Со свойственной им методичностью немцы действовали очень тщательно, не оставив ни гранат, ни штыков и ножей, ни пистолетов. Трупы, числом двадцать четыре, лежали в два аккуратных ряда вдоль дороги. Почти на всех были следы, оставленные современным стрелковым оружием, на одних жуткие, на других не очень. Все трупы были присыпаны известью, словно фашисты решили защитить от них лес, а не их защитить от леса, и это сработало — прошедшее время ни один падальщик не успел насладиться добычей.
— Бака здесь нет, — уверенно заявил Учитель.
— Хоть какая-то отрадная новость.
— Ему удалось скрыться. Я бы сказал, всего спаслись человек десять, не меньше.
— Нет, — возразил через Учителя Крестьянин, — ты ошибаешься, товарищ. Количество убитых кажется таким маленьким, потому что здесь нет женских трупов.
— Женские трупы забрали? — спросила Петрова.
— Похоже на то.
— Почему, интересно? — спросила Мила. — Фашисты никогда не отличались особым уважением к женщинам. Обычно они насилуют их перед тем, как убить.
В поляне было что-то угнетающее. К этому времени на ней воцарился порядок: величественные сосны поднимали к небу белые стволы, землю покрывали мелкие кудри зелени, повсюду лежал толстый слой опавшей хвои. Однако в воздухе все еще висел кисловатый привкус пороховой гари, смыть который мог только дождь, грозящий вот-вот пролиться. Повсюду валялись гильзы, поскольку скорострельные немецкие автоматы прожорливо пожирали боеприпасы. Небольшое лиственное деревце, росшее поблизости с местом взрыва гранаты, оказалось расщеплено посредине, и листья на нем уже начали увядать. Опрокинутая набок подвода была иссечена осколками, словно изъедена термитами. Казалось, тронь ее — и она рассыплется в прах. Несчастная лошадь лежала в упряжи, вывалив внутренности и изогнув шею под неестественным углом. Она подохла, отчаянно брыкаясь. Вокруг были разбросаны туши остальных лошадей, разорванные и выпотрошенные.
— Смотрите внимательно, думайте, а потом оба доложите мне.
— Доложить о чем?
— О том, что здесь произошло. Почему, как. Соберите мне все, что можно будет использовать. А теперь шевелитесь быстрее, скоро начнется дождь, а мне хотелось бы, чтобы Крестьянин к этому времени набрал грибов.
— Да, товарищ.
Оба отправились выполнять то, что было приказано. Они старательно обошли место засады и вернулись к Миле, которая ждала их, сидя под деревом недалеко от разбитой подводы и того открытого места, где ее едва не убил эсэсовец с ножом, которому, к счастью, кто-то вышиб мозги.
— Засада была устроена очень хорошо, — доложил Крестьянин. — Этот отряд знал свое дело. Вот почему мы ничего не слышали до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я заметил в одном месте привязанный к ветке платок, на противоположной стороне тропы. Он служил меткой для пулеметчиков, чтобы те не перестреляли своих.
— Очень хорошо, — похвалила его Петрова. — А теперь ты, Учитель, интеллигент, скажи мне что-нибудь.
— Следы. Немцы пригнали полугусеничные бронетранспортеры…
— С чего ты решил, что это были бронетранспортеры?
— Я видел следы шин, раздавленные следами гусениц. Гусеницы проехали после колес, значит, впереди были колеса. Итого, полугусеничные бронетранспортеры.
— Сд-251, — заметила Мила. — Бронированные звери. Справиться с ними очень трудно, поскольку сверху обыкновенно стоит «сорок второй». Я насмотрелась на такие в Сталинграде. Сколько их было?
— Не знаю.
— Три.
— Не сомневаюсь, ты прав. И все-таки это странно, вы не находите? Зачем пригонять сюда этих чудовищ, продираться сквозь лес, чтобы забрать отряд, который уже продемонстрировал способность двигаться незаметно и бесшумно?
— Ответ очевиден — не ради отряда. Ради чего-то другого. И что же это могло быть?
— Не знаю.
— Женские трупы.
Читать бесплатно другие книги:
