Честь снайпера Хантер Стивен
— Я не понимаю ни одного слова из того, что говорит этот парень, — с восхищением пробормотал танкист Мюнц, — но, видит бог, его дух мне нравится.
Далее, к бифштексу из говядины, откормленной украинской пшеницей, я предлагаю великолепное «Шато Шалон» урожая 1929 года. Тот год выдался замечательным, с холодной зимой и восхитительными весной и летом. Несомненно, это вино — украшение сегодняшнего застолья, и мне не хотелось подавать его так рано, однако шеф-повар сообщил мне, что согласно древней традиции бифштекс должен подаваться перед дичью и рыбой.
— Это же в корне неправильно, — заметил Мюнц, — подавать дичь до говядины!
Это было преподнесено как шутка, и все рассмеялись, в том числе и Салид, и молодые украинки, любовницы немецких офицеров.
— Далее, к дичи, — продолжал Салид, — я рад подать «Густав Адольф Шмитт Нирштейнер Хейлингенбаум» урожая 1937 года. Конечно, его нельзя поставить в один ряд с двумя предыдущими напитками, но если смотреть на него, охлажденное, как на легкий отдых, вы найдете его вполне приемлемым. Я вовсе не хочу сказать ничего плохого про традиции германского виноделия, просто мне пришлось исходить из того, что имелось в наличии.
— По крайней мере, он не пытается напоить нас русской мочой, — заметил группенфюрер Шульц, вероятно, умиротворенный излишним возлиянием «Лафройга».
Послышались редкие смешки.
— Кстати, дичь, — объяснил Салид, — это венгерские куропатки, доставленные сюда живыми. К счастью, доктор Гредель нашел для них место в своем самолете, да хранит его Господь!
Аплодисменты, и в мерцающем свете свечей доктор Гредель раскланялся перед присутствующими.
— Далее, к рыбному блюду, — продолжал Салид, — а это будет холодный латвийский осетр, также свежий, доставленный благодаря любезности группенфюрера Хайнца, командира 3-й танковой дивизии СС группы армий «Север», — новый взрыв аплодисментов, гораздо более искренних, — предлагаю «Шато Икем» урожая 1921 года, легендарное вино, янтарный букет. К сожалению, мне не удалось найти «Луар», поскольку 1937 год единогласно провозглашается лучшим годом для этой превосходной марки. Но, увы, как мы уже выяснили на собственном опыте, приходится работать с тем, что имеется в наличии.
— И он еще ни слова не сказал про десерт, — с шутливым укором промолвил доктор Гредель.
— Десерт! Десерт! — хором закричали собравшиеся, чтобы польстить молодому арабу-аристократу.
— А теперь, полагаю, можно наконец преподнести вам сюрприз, — с гордостью заявил Салид. — Не знаю, кто был сомелье гостиницы «Берлин» до войны, но этот человек сделал один очень смелый шаг, и, надеюсь, вы сейчас насладитесь им сполна. Быть может, его целью являлось привлечение на горнолыжные курорты Карпат состоятельных европейцев, что предусматривалось в пятилетнем плане развития Польши. Так или иначе, этому парню удалось не только раздобыть сухое шампанское «Вдова Клико» 1927 года — не лучший, но все равно очень хороший урожай; он приобрел его в количестве, которое, думаю, произведет на вас впечатление и, гарантирую, сделает этот вечер незабываемым для всех, кому посчастливилось на нем присутствовать. Господа, представляю вам… «Бальтазар»!
Хоть и не самая большая бутылка шампанского, «Бальтазар» тем не менее находилась в верхних строчках списка. По команде капитана четыре здоровенных боснийца из полицейского батальона, в парадных мундирах 13-й горно-стрелковой дивизии СС и красных фесках, появились из тени с огромной зеленой бутылкой. Последняя содержала двенадцать литров восхитительной и превосходной, производства мсье Вдовы и мсье Клико, шипучки, напоминающей одну из осадных мортир, с помощью которых фон Манштейн сровнял с землей Севастополь, несколькими годами раньше, в более счастливую эпоху рейха.
— Уверяю вас, le dluge[30] вам понравится, — сказал Салид.
— Господа, прошу всех к столу, быстро, быстро, быстро! — распорядился Гредель.
Еду убрали. Свечи догорали. Монокли и пенсне болтались на шнурках. Галстуки были расслаблены или вообще сняты. В воздухе висел дым сигар. Кое-кто из более авантюрно настроенных гостей ускользнул в тень густой листвы вместе со своими любовницами и подругами, и время от времени сдавленное восклицание говорило еще об одной победе Германии над красными. Те, кто остался за столом, собрались во главе, поближе к милостиво председательствовавшему Гределю. Обергруппенфюрер только что закончил восхитительный рассказ о таинственной болезни, терзавшей его любимую таксу Митци на протяжении почти всего прошлого года, и о чудесном исцелении в руках ветеринара-еврея, которого Гредель в благодарность снабдил подлинными документами о гражданстве, чтобы его не отправили в… ну, можно это не уточнять.
И в этот момент наконец был озвучен вопрос, давно уже висевший на кончике языка у всех присутствующих.
— Доктор Гредель, ваш бесконечно одаренный протеже умолчал о своей самой значительной победе. О ней говорят повсюду, наверху и в низах. Быть может, сейчас, в окружении тех из нас, кто остался и по природе своей умеет хранить тайну, он отбросит скромность и расскажет о ней.
— Да-да, расскажите нам!
— Мы должны знать все! Это самая настоящая сказка!
— Полагаю, господа, — сказал доктор Гредель, — что вы имеете в виду не его победу в горах, когда он провел самую успешную операцию по уничтожению бандитов в истории комиссариата.
— Нет-нет, тогда он лишь выполнял свой солдатский долг. Пусть расскажет о другой победе!
— Ну хорошо. Юсуф, я официально отпираю ваши губы. Расскажите, как вы одержали верх над фон Дреле и его убийцами, «зелеными дьяволами», в борьбе за Андриевский дворец.
Раздался общий смех. Все ненавидели десантников за их высокомерное отношение к окружающим, за то презрение, которое они даже не трудились скрывать, к целям и задачам комиссариата, и за их классные высокие ботинки на шнуровке и каски, носить которые имели право только они.
— Боюсь, я вас разочарую, — скромно начал Салид. — Как это бывает со многими легендами, реальность гораздо прозаичнее. По согласованию с доктором Гределем наш полицейский батальон устроил в Андриевском дворце свой оперативный штаб. Доктор Гредель понимал, что нам требуется безопасное, удобное и уединенное место, чтобы поддерживать сплоченность. Никто не должен мешать нам во время молитв, которые иногда порождают враждебные чувства у непосвященных.
Рабочие уже вынесли все личные вещи и снаряжение, а также средства связи и боеприпасы, оставленные «зелеными дьяволами». Я лично наблюдал за этим и был очень внимателен. Никакой спешки — все сделано аккуратно, ничего не потеряно или испорчено. Никаких причин для жалоб. Не моя вина в том, что командование группы армий «Северная Украина» по непонятной причине отказалось сообщить боевой группе фон Дреле о необходимости перебазироваться на новое место, а точнее в палатки, разбитые рядом с мастерскими ремонтного взвода 14-й мотопехотной дивизии. Это не моя обязанность! И я не должен приносить за это извинения. Я не терплю, когда армия вмешивается в мои дела, но и сам не вмешиваюсь в дела армии.
И вот в час дня я разбираю донесения разведки и вдруг слышу у ворот громкие крики. Я тотчас же отправляюсь выяснить, в чем дело, и застаю невероятную сцену. Эти люди — солдатами я назвать их не могу, они скорее напоминали индейцев или, даже не знаю, ковбоев, следопытов, не знаю кого еще, но только не военных, — требовали их впустить. Все небриты и нечесаны, лица перепачканы грязью, одеты в грязные рваные маскхалаты, на головах смешные конусообразные каски. С большим трудом я в конце концов нашел их командира, фон Дреле…
— А, фон Дреле! — язвительно заметил кто-то. — Этого автогонщика! Лет пять назад он, по слухам, переспал с какой-то американской киноактрисой и теперь считает себя богом!
— Я ему объяснил, что мы только что вернулись с задания, это была очень удачная охота, и доктор Гредель лично одобрил наше переселение в Андриевский дворец. Такова была военная необходимость. Ну, в общем, дело дошло до выяснения того, кто старше по званию, и тут оказалось, что этот парень даже не может точно сказать, кто он, капитан или майор. Только представьте себе! Вот как ему наплевать на армейские порядки. Мне с большим трудом удалось скрыть свое изумление и сохранить спокойствие. Я объяснил, что хоть и терпеть не могу козырять связями, что совершенно излишне между офицерами, доктор Гредель относится ко мне очень хорошо и я без колебаний воспользуюсь этим, так что в интересах фон Дреле не лезть на рожон. В сложившейся ситуации у меня нет выхода. Я подчиняюсь воле партии, комиссариату, доктору Гределю и не вправе решать вопросы размещения. Тут подоспела полевая жандармерия, и пятнадцать десантников, продолжавших кричать, отвели к месту их нового бивуака.
В этот момент в зал вошел молодой офицер в форме капитана вермахта. Глядя прямо перед собой, он строевым шагом подошел к обергруппенфюреру СС и вручил ему конверт.
— Гм, это еще что такое? — спросил доктор Гредель, принимая конверт.
Он вскрыл конверт, и через какое-то мгновение взгляд его просветлел, а на маленьком пухлом лице расцвела улыбка.
— Так-так, впервые за долгое время хорошие новости с фронта. Похоже, наши ребята взорвали где-то мост, и теперь красные танки на несколько дней застрянут на другом берегу реки, пока не наведут понтонную переправу. А это значит, что наш маленький аванпост на Украине продержится еще немного!
Гости подняли бокалы.
— Да здравствует наш фюрер, наши храбрые ребята и наш очистительный крестовый поход! — провозгласил доктор Гредель.
Глава 27
Окраина Коломыи
Наши дни
Старик-директор разрешил гостям забрать тарелку. Если она прославляла какого-то партизана и привлекала внимание к отряду Бака, он был обеими руками за это. Старик завернул тарелку в полотенце, затем в плотную бумагу, склеил изолентой и перевязал бечевкой.
Гости пожали ему руку, и Боб с Кэти собрались уходить, но тут старика отвела в сторону его жена и быстро заговорила по — украински. Старик оглянулся на гостей, и его лицо помрачнело.
— У вас есть враги? — спросил он по-русски.
— Долгая история, — ответила Рейли. — Но вы правы, похоже, кому-то не нравится, что мы в этом копаемся.
— Моя жена говорит, недавно на улице появилась машина, но, проехав мимо дома, она свернула к обочине и погасила фары. Из нее никто не вышел. Она по-прежнему там. Это очень странно, можно даже сказать, беспрецедентно. У нас здесь машины почти не ездят, особенно с наступлением темноты.
— Спроси, есть ли у него оружие, — попросил Рейли Свэггер.
Старик узнал это английское слово и отрицательно покачал головой еще до того, как Свэггер закончил.
— Они спрашивают, не вызвать ли милицию.
Свэггер задумался.
— Думаю, это только сильнее все запутает. Ладно, поблагодари его, мы пойдем к машине, и я все обдумаю.
Они спокойно направились к машине. Стояла тихая украинская ночь. Черное небо было покрыто россыпями звезд, легкий ветерок шевелил листьями, тускло светили уличные фонари, летний воздух был насыщен влажностью, где-то пела какая-то неведомая птица.
— Мне страшно, — призналась Рейли. — Быть может, нам все-таки следовало вызвать полицию.
— Вот что мы сделаем. Мы тронемся, и если эти люди последуют за нами, я дам полный газ, оторвусь от них и высажу тебя где-нибудь в центре города. Тарелку ты заберешь с собой. Потом направишься на вокзал, сядешь на ближайший поезд до Ивано — Франковска, там устроишься в другой гостинице. В «Надю» не возвращайся. А я тем временем покатаюсь по городу и попробую подцепить наших ребят. Сделать это будет нетрудно. Я выясню, чего они хотят. Для этого я уведу их з города, а затем каким-нибудь образом с ними разберусь. Я тебе позвоню, и мы прикинем, что делать дальше. В таких играх нужно терпение, так что если я не позвоню сразу же, ты не беспокойся.
— Боб, я тебя не пущу! — решительно заявила Рейли. — Так нельзя. Это мой материал!
— Кэти, подобные игры достаточно опасны, даже если нужно думать только о себе самом. Я не смогу действовать, при этом еще и беспокоясь о тебе. Так будет лучше. Поверь мне. Этот лес мне хорошо знаком.
Они сели в машину, Свэггер завел двигатель и дал задний ход.
— Если что-нибудь случится, ты упадешь на пол и сожмешься в комок. Не знаю, как все обернется, но так ты окажешься в безопасности. Подберешь под себя ноги и наклонишься вперед. Думаю, так тебя не зацепит.
— Тебе уже приходилось делать что-то подобное?
— В перестрелке каждый раз все происходит как впервые.
— Отрадно это слышать.
Они ехали от одного пятна света под фонарем к другому, объезжая заметные выбоины и подпрыгивая на скрытых темнотой.
— Да, он там, точно. Света нет, но он остановился слишком близко к фонарю, и я вижу его силуэт. Как я уже говорил, этот тип ведет себя очень неряшливо.
Завернув за угол, они остановились на светофоре. До центра Коломыи оставалось еще километра два.
— Если он решит действовать, то именно сейчас, — уверенно заявил Свэггер.
Зажегся зеленый свет. Они проехали еще несколько кварталов, и небо впереди озарилось более ярким освещением в центре города.
— Он погасил фары, — сказал Свэггер.
— О, замечательно! — пробормотала Рейли. — Господи, ну скажи, что мне это только снится!
— Увы, это происходит на самом деле. А теперь, пожалуйста, ложись на пол. Настал черед оружия.
Рейли скрючилась на полу, и в этот момент ехавший следом «Мерседес» догнал их и резко рванул вперед, дав полный газ, чтобы обойти слева и, возможно, открыть огонь. Визжа покрышками и стремительно ускоряясь, мощная машина качнулась на рессорах. Когда она с ревом проезжала мимо «Шевроле», из окна правой передней двери высунулся ствол АК-74.
Москва
Изучение прошлого Крылова
Уилл Френч, журналист
Архив президента Российской Федерации — ничего.
Государственный архив Российской Федерации — пусто.
Российский государственный архив литературы и искусства — ноль.
Центральный архив Министерства обороны — ничегошеньки.
Центр хранения и изучения документов новейшей истории — хоть шаром покати.
Российский государственный военный архив — дырка от бублика.
Нигде ничего, черт побери. Куда исчез этот тип?
Куда пропал Василий Крылов?
Его старательно убрали, это не вызывало сомнений. Уилл Френч из «Вашингтон пост» прекрасно знал, что в российских архивах подобное происходит сплошь и рядом, нередко по самым банальным причинам. Документов много, сокращение финансирования играет злую шутку с персоналом архивов, неисповедимые пути советской, а теперь российской бюрократии, жуткая неразбериха эпохи чисток, а затем войны и, наконец, послевоенные сталинские репрессии и борьба за власть. Так что, вполне возможно, исчезновение Василия Крылова было вполне безобидным, одним из многих тысяч, а может быть, десятков или даже сотен тысяч.
Но Уилл не собирался опускать руки. Как и его женой Рейли, им двигало не тщеславие, не приказ начальства и не желание получить приглашение на телевидение, а чистое любопытство. Кто, что, когда, где и почему? Эти пять простых вопросов являлись ключом его ремесла, пусть и подзабытого к настоящему времени. Что это означает? Или кому это выгодно? Можно было называть это как угодно, но своей дотошностью Уилл снискал себе блестящую репутацию и заслужил Пулитцеровскую премию за документальное расследование тех ужасных условий, в которых сотни рабочих разбирают корабли на одном пустынном побережье Индийского океана. Многие из них не доживают и до тридцати лет, надышавшись асбестовой пыли при разрезании на части огромных судов, выброшенных на берег.
И вот теперь, повинуясь самой непреодолимой силе в журналистике — своей жене, — Уилл был готов выяснить все про «кто, что, когда, где и почему» о товарище Крылове, который активно действовал на протяжении всей войны, затем изредка появлялся еще какое-то время, а потом бесследно исчез. Его будто разрезала как корабль на крошечные неразличимые частички целая толпа потных рабочих в набедренных повязках.
Уилл перерыл все архивы, обзвонил всех стариков — как ветеранов американской журналистики, так и удалившихся на покой политиков советской эпохи — и не нашел ничего, точнее, ничего существенного.
— А, Крылов! С этим человеком приходилось считаться. А что с ним сталось? Вам известно?
Уилл запряг Интернет, получил доступ к определенным не слишком широко известным базам данных. Он перепробовал американские, британские, французские и австралийские разведывательные ведомства, гордившиеся своими успехами во время холодной войны. Нет, все это произошло слишком давно, выцвело, поблекло, и сверху наслоилось много всякого разного.
И вот теперь Уилл собирался сделать последнюю ставку.
Но это будет стоить денег.
Больших денег.
«Уилл, — сказал он себе, — ты и так уже достаточно потрудился. Не лезь туда. Ты даже не знаешь, что там найдешь. Как ты скажешь Кэти, что у тебя ничего не получилось?»
Но Уилл не желал взглянуть правде в глаза. Музыка пяти вопросов, этих Цирцей журналистской чести, звучала у него в голове, навязчивая, соблазнительная, неудержимая, манящая.
Сев за компьютер, Уилл набрал «Бэнк оф Америка» и перевел десять тысяч долларов со своего — с их с Рейли сберегательного счета — в московский банк.
Он поставил на кон высшее образование младшей дочери.
Как знать, может быть, она сама не захочет идти в университет.
Глава 28
Карпатские горы
В окрестностях Яремчи
Середина июля 1944 года
Немецкие патрули появлялись все ближе и ближе. Иногда они проходили выше, иногда — ниже. Иногда патрули вели себя очень агрессивно, громко шумели; иногда двигались незаметно, мастерски маскируясь в лесах, ведя бесшумную охоту. Иногда они держались на одном уровне, иногда поднимались по склону. А что, если они оставили в ночи наблюдателей? Отряды убийц, бесшумно затаившихся в засаде? Что, если они расставили хитрые ловушки, способные пронзить человека острым колом или свалить на него тяжелый камень? Хуже всего, а что, если они оставили снайперов?
Пребывая в постоянном страхе быть обнаруженными, беглецы во время сбора грибов не могли избавиться от тревоги, что имело свои психологические и физические последствия. Мила и Учитель вели борьбу за выживание. Так проходили дни.
— Крестьянин обязательно вернется, — настаивала Петрова. — Он раздобудет винтовку. Вы с ним подниметесь выше в горы, где безопасно. Скоро Красная армия освободит Украину. Вы будете спасены.
— А что будешь делать ты?
— Если Крестьянин достанет винтовку, я спущусь в долину, проникну в Станислав и найду, откуда сделать выстрел. Если мне не удастся убить Гределя, я просто буду убивать немцев до тех пор, пока они не убьют меня. Я погибну смертью снайпера, как погибли многие до меня.
— Ты заблуждаешься, сержант Петрова. Крестьянина уже давно нет в живых, это точно. И нам повезло, если он нас не выдал под пытками. Он не вернется. Винтовки не будет. Сербы нас найдут, а тот араб замучает пытками, причем тебе достанется больше, чем мне.
— Крестьянин просто чересчур медлительный.
— Мне бы очень хотелось в это верить. Но скорее всего, его нет в живых.
Учитель был прав. Куда пропал Крестьянин? Неужели его схватили в Яремче, куда он отправился на поиски винтовки? Он бесследно исчез. А может, он просто смылся, бросил их, воспользовавшись своими навыками выживания в лесу и в горах? Нет, он на такое не пойдет. Крестьянин силен духом, он не поддастся. Мила не могла поверить, что он больше не вернется.
Яремча
Подвал трактира
Гауптштурмфюрер Салид сейчас не подбирал вина к блюдам. Ему, конечно, хотелось вернуться, если и не в тот любопытный винный погреб, к тем сокровищам, которые могли в нем оставаться, то к одному очень ценному томику на французском языке, «Сорта винограда долины Луары», составленному в 1833 году. Для того чтобы понимать настоящее и предвидеть будущее, необходимо знать прошлое. Однако сейчас у Салида были другие заботы.
— Послушай, приятель, — на довольно приличном русском языке обратился он к человеку на столе, — так мы никуда не придем. Мы оба понимаем, чем все это закончится. Вопрос только в том, каким окажется путь до конечной точки. Если бы мы с тобой поменялись местами, ты поступил бы со мной точно так же, так что тут, честное слово, нет ничего личного. Идет война, только и всего, и каждый должен выполнять свой долг. Так почему бы тебе не облегчить себе жизнь?
«И мне тоже», — мысленно добавил Салид.
Докурив сигарету, он смял окурок. На роль камеры пыток погреб плохо подходил, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Приспосабливаться. Таково солдатское ремесло. С точки зрения самого Салида, он вовсе не был жестоким, всего лишь был практичным, иначе ничего не добьешься.
— Не утомляй меня своими рассказами о том, что ты просто заблудившийся крестьянин. Крестьяне не слоняются по горам — только не во время войны. Они понимают, что это опасно. Ты находился в горах с какой-то целью, выполнял некую задачу, и, полагаю, я знаю, что это за задача. Так что будь добр, выкладывай все, что знаешь.
Мужчина лежал распятый на столе, привязанный веревками. Он был почти полностью обнажен, если не считать грубой повязки, прикрывавшей срам. Сколько еще он продержится? Нос у него был сломан, зубы выбиты, оба глаза заплыли. Кровь сочилась из десятка порезов и ссадин. Все тело представляло собой сплошное буйство синяков, кровоподтеков, гематом и, самое страшное, ярких алых бутонов, распустившихся в тех местах, где его жгли факелами. Огонь — самый первобытный страх, самый болезненный мучитель, самый жестокий соперник, и Салид без колебаний использовал его против своих врагов.
— Давай еще раз пройдем с самого начала. Мы схватили тебя, когда ты поднимался в горы, с тремя буханками хлеба, пучком моркови, тремя картофелинами и большим куском солонины. Кто-то в деревне дал тебе еду. Это нам известно. И я тебе вот что скажу: нам нет до этого никакого дела. Все замечательно. Небольшой героизм со стороны какого-нибудь глупца крестьянина, не из-за чего поднимать шум. Мне все равно. Гиммлеру тоже все равно, всем все равно. Это твоя победа, хорошо? Ты защитил друзей, ты никого не выдал ненавистному мучителю из полицейского батальона в дурацкой красной шапке, ты герой, Сталин может тобой гордиться. Если бы у меня было время, я бы поцеловал тебя за твой мужественный поступок.
Но ты бандит. Ну разумеется, кем еще ты можешь быть? Ты добыл еду для других бандитов, прячущихся в горах. Они остались в живых после перестрелки, случившейся несколько дней назад. Возможно, среди этих бандитов есть женщина, известная своей меткой стрельбой. Ты должен был раздобыть винтовку, чтобы эта женщина выполнила поставленное перед ней задание. Ты собирался вернуться к ним, из чего следует, что ты знаешь, где они скрываются. Это и есть все, что я у тебя спрашиваю. Расскажи нам. Наведи. Отдай этих бандитов нам в руки. Если ты согласишься, я оставлю тебя в живых. Мы разрежем веревки, окажем тебе медицинскую помощь, ваши войска все равно придут сюда через несколько недель, а то и дней, тебя отправят в госпиталь, а все жители деревни будут говорить: «Он нас не выдал, он настоящий герой!» Тебе вручат красное знамя, и после войны ты вернешься к себе в деревню с грудью, увешанной орденами и медалями, герой Великой Отечественной войны. Каждый год двадцать второго июня ты будешь надевать свои награды, напоминая всем о своей храбрости во время войны с Гитлером.
Мужчина молчал. Он лежал, угрюмо уставившись в низкие своды погреба, проваливаясь в небытие и снова приходя в сознание. Боль накатывалась на него волнами, каждая следующая, казалось, была сильнее предыдущих. Он не был героем, он работал на земле, на которой вкалывал по шестнадцать часов в день, чтобы прокормить себя и свою семью. Вот только все зерно, что вырастало на этой земле, отбирали слуги Сталина. Существовало только одно измерение, в котором его можно было считать «свободным»: он не собирался говорить.
— Кажется, сильнее всего на тебя действует огонь, — помолчав, снова заговорил Салид. — Крестьяне боятся огня. Огонь может уничтожить хлеб, спалить избу, распугать скот, предупредить казаков, и за одну ночь будет потеряно все. Так что страх перед огнем сидит в тебе глубоко. Я уже жалею о том, что потратил столько времени, избивая тебя. С моей стороны это было большой глупостью. Бить можно еврея, он не выносит боли, даже небольшая боль ломает его, и вот он уже продает свою семью, родителей, раввина, детей. Поверь, я вдоволь этого насмотрелся. Но твоя жизнь настолько сурова, что боль для тебя ничего не значит. Мы могли бы лупить тебя до тех пор, пока сами бы не свалились без сил. Я глупо потратил время и силы своих друзей-боснийцев.
Их было двое, в сапогах и брюках. В свете факелов блестели их мускулистые груди и здоровенные руки. На лицах ни капли жалости и еще меньше любопытства. Профессиональные мучители, они насмотрелись всякого, поэтому страдания этого бедняги нисколько их не трогали.
— Итак, повторяю снова: пожалуйста, говори. И тогда будут вода, еда, уют, морфий, шнапс или эта ужасная водка, которую вы так любите. После чего ты проводишь нас в лес и покажешь, где скрываются бандиты и где у вас назначена встреча. А затем ты получишь все, получишь столько, сколько у тебя никогда в жизни не было.
Распятый на столе мужчина неотрывно смотрел в потолок заплывшими глазами. Он ничего не сказал.
— Несите факел, — обернувшись, распорядился Салид. — Припечем ему те места, с которыми мы уже поработали, и займемся новыми.
Поднявшись наверх, он вышел на улицу и уселся на солнце, выкурить еще одну сигарету. Ему были видны облака тумана и брызг, нависшие над Прутом. Рев низвергающейся вниз воды заглушал крики.
Салид сидел, курил и думал.
Этот человек сломается. Скоро. Никто не может устоять перед жестоким мучителем — это убеждение разделяли войска СС, а также арабские националисты, активно готовящиеся к войне с англичанами. Салид примкнет к ним, как только закончится эта война, и наконец очистит Палестину от скверны. Арабские восстания 36-го и 39-го годов покажутся жалкими пустяками! А вот в следующий раз…
Салид огляделся по сторонам. Сегодняшняя операция была проведена великолепно. Вместо того чтобы с грохотом въехать в деревню на трех бронетранспортерах, Салид остановился за километр от Яремчи и выслал вперед легкие маневренные группы, чтобы посмотреть, что к чему. И действительно, его люди поймали крестьянина. И теперь все являлось лишь вопросом времени. Крестьянин отведет их куда надо, они схватят девчонку, и это дело станет для него, Салида, очередным триумфом. Что гораздо важнее, новая победа поможет ему выбраться из этой дыры, куда вот-вот нагрянут русские танки, и вернуться к себе на Балканы, откуда, когда придет время, можно будет без труда смыться, воспользовавшись содействием одной из служб СС. Став легендой, Салид вернется на родину, где превратится в могучее оружие в новой, следующей войне и завоюет мир на условиях, к которым так жадно стремился.
Ему только нужно, чтобы этот подонок сломался как можно скорее! Времени в обрез. Русское наступление начнется со дня на день, и как знать, что оно принесет? Вот почему для Салида было так важно постоянно иметь в своем распоряжении бронетранспортеры. С ними он всегда сможет увезти своих людей по горной дороге в Ужгород. Без них он станет еще одним дураком в растянувшейся на шесть километров колонне несчастных жертв, которых севернее Львова гонят на заклание.
И еще одно: чтобы поймать русского снайпера, Гредель решил пойти на большой риск. Он подставится под прицельный выстрел Белой Ведьмы, пусть и оставаясь на большом расстоянии. Обергруппенфюрер готов был поставить свою голову на то, что она в него не попадет, точно так же как готов был поставить на то, что она обязательно попытается. Гредель принял решение лично посетить очаровательную деревню Яремчу. Белую Ведьму заманят в ловушку, захлопнуть которую предстоит ему, Салиду. Но что, если он потерпит неудачу? Подобная мысль приводила молодого араба в ужас. Нет, Аллах этого не допустит. Но было бы гораздо лучше, если бы этот мерзавец сломался и показал дорогу к…
— Господин капитан, скорее сюда! Этот подонок…
В дверях стоял один из мучителей, и по встревоженному выражению его лица Салид сразу же сообразил, что известие его ожидает неприятное. Встав, он вошел в здание и спустился в погреб.
Крестьянин по-прежнему лежал распятый на столе и живой, но оба его глаза были вырваны. Пустые глазницы обильно кровоточили. Крестьянин корчился от боли, удерживаемый прочными веревками.
— Во имя всего святого, зачем вы это сделали? — гневно обрушился на своих подручных Салид. — Видит бог, теперь нам нет от него никакого толку!
— Господин гауптштурмфюрер, это не мы! Он сам высвободил свою правую руку, не знаю как. И в то самое мгновение, когда я отвернулся, чтобы взять факел, он большим пальцем выдавил себе оба глаза.
— Господин, теперь я с радостью провожу вас в лес, — превозмогая боль, произнес крестьянин и хрипло рассмеялся.
— Перережьте ему горло, твою мать! — раздраженно бросил Салид.
Глава 29
Наши дни
Стремительно набрав скорость, «Мерседес» почти поравнялся с «Шевроле», и тут Боб тоже дал газу и вырвался чуть вперед. Водитель «Мерседеса» в ответ изо всех сил надавил на педаль, и его машина тоже рванула вперед. В тот самый момент, как она снова оказалась рядом с «Шевроле», Боб резко нажал на тормоз, и сверкающий черный немецкий автомобиль промчался слева от него.
Свэггер успел увидеть опущенное стекло в двери, высунутое из него черное дуло автомата, но «Мерседес» уже проскочил мимо. Тогда Боб дал полный газ и ударил большую машину в левый задний фонарь. Раздался скрежет мнущегося металла, «Шевроле» содрогнулся, Боб едва удержал в руках рулевое колесо, но все — таки выровнял машину и снова пошел на таран. Огромный «Мерседес» завилял из стороны в сторону. Водитель тщетно пытался сохранить управление, затем в отчаянии нажал на тормоза и, поднимая облако пыли, съехал с дороги на обочину и сполз в кювет.
Но Свэггер не убрал ногу с педали газа, и «Шевроле» на удивление быстро понесся вперед. На первом же перекрестке Боб свернул направо, затем налево. Наконец он свернул к тротуару и остановился напротив ресторана, перед которым в ожидании стояли несколько такси.
— Так, — сказал Свэггер. — Выходи. Возьми такси. Быть может, тебя довезут до самого Ивано-Франковска. Деньги нужны?
Рейли тряхнула головой, прогоняя оцепенение.
— Все в порядке.
Свэггер сунул руку в сумку на поясе под рубашкой и достал пачку сотенных американских купюр.
— Вот. Жди моего звонка. Веди себя тихо, из гостиницы никуда не выходи. Я позвоню завтра, возможно, попозже, не знаю.
— Я бы предпочла остаться с тобой.
— Я видел дуло автомата. Это АК-74, скверная штука. Если бы тот тип дал по машине хоть одну очередь, мы оба стали бы трупами. Это очень серьезная и жесткая игра. Я не хочу потерять тебя из-за подобных глупостей и не могу беспокоиться о тебе. Выходи из машины, убирайся из города, забейся в нору и жди моего звонка.
Высадив Рейли, Свэггер устремился вперед, в незнакомый город. Ха-ха, вот и музей пасхальных яиц с огромным яйцом перед входом. Что ж, можно сказать, что, по крайней мере, один экспонат он увидел.
Свэггер выехал на широкую дорогу, по-видимому, ведущую из города, и поехал вперед, понятия не имея, куда направляется. Машин было мало, и Боб гнал как можно быстрее, одновременно стараясь определить ту максимальную скорость, на которой можно было объезжать выбоины и неровности в поверхности асфальта, увертываясь от проносящихся изредка навстречу грузовиков.
Он ехал все дальше, дальше и дальше. Он думал, думал и думал.
Но не о том, кто пытался его убить. Он хотел думать об этом, однако мысли его сами собой возвращались к выстрелу в Гределя на мосту, к неуловимой и странной вещи. Нужно взглянуть правде в глаза: Мила промахнулась.
Дело заключалось в дистанции. Если Гредель находился на мосту, то лучшей точкой для выстрела — похоже, единственно возможной — оставалась высокая скала на юго-западе, с «более светлым» оттенком листвы. То есть Миле предстояло сделать выстрел с расстояния от ста до, скажем, пятисот метров. Если бы у нее был целый день, она смогла бы пристрелять любую винтовку. И рано или поздно Мила добилась бы того, чтобы все ее пули ложились точно в цель. Однако в разгар войны такое исключено. Мила вынуждена была сделать первый выстрел, как говорится, из «холодного ствола». Она могла раздобыть — а Боб до сих пор даже не мог точно сказать, удалось ли ей это — только «Маузер-98к» или «Мосин» без оптического прицела; а поразить цель одним выстрелом из «холодного ствола», из винтовки с открытым прицелом, на дистанции пятьсот метров — задача чертовски непростая.
Наконец Боб понял, что произошло. Фашисты заманили Милу в ловушку, уверенные в том, что она сделает этот выстрел с невозможно большого расстояния, в том, что она поставит на кон свою жизнь ради выстрела, вероятность попадания в котором один на миллион. Вот в чем заключался план Гределя, вот какую игру он вел.
В борьбе со снайпером он использовал против него честь снайпера.
Но теперь нет смысла горевать об этом, ведь так? Какого черта, это произошло семьдесят лет назад! Так почему же в этот момент Свэггер почувствовал себя старым Бобом-Гвоздильщиком? Его захлестнула снайперская лихорадка.
Рейли сидела в одиночестве на заднем сиденье такси, едущем в Ивано-Франковск. Она также думала и думала, но это лишь вызывало все новые и новые вопросы. И тут у нее в сумочке зазвонил телефон. Рейли торопливо достала аппарат.
— Свэггер?
— Свэггер? Черт возьми, какой еще Свэггер? — спросил Марти, редактор международного отдела «Вашингтон пост», сидящий у себя в кабинете в здании редакции на углу Пятнадцатой авеню и К-стрит.
— Извините, Марти. Я ждала звонка от друга.
— Который у вас там час?
— Три ночи.
— Вижу, вы ложитесь поздно. У нас сейчас восемь вечера. Но я рад, что не разбудил вас. Нам нужен материал для интернет-странички, может быть, для завтрашнего вечернего выпуска.
— Что? — спросила Рейли, подумав о том же, о чем мог подумать любой журналист в подобной ситуации, а именно: «Проклятие!..»
— Помните Стрельникова? Вы брали у него интервью? Путин только что назначил его министром торговли.
Рейли сразу же поняла, что это очень важная новость, поскольку Стрельников придерживался крайне правых, ультранационалистических взглядов и его боялась так называемая левая оппозиция в Москве. Он был одним из российских миллиардеров, решивших заняться политикой, и его можно было сравнить с Майклом Блумбергом[31]. Однако для такой крупной фигуры должность министра торговли была слишком незначительной, и никто не мог понять, в чем дело.
— Вы можете дать нам досье на Стрельникова, где-нибудь тысяча слов? Кто он такой, откуда, чем занимается — все, что вам уже известно?
— Без вопросов, — согласилась Рейли. — Я сейчас в дороге, но скоро прибуду на место и через пару часов отправлю материал.
Втайне она была рада. Лучшее средство от беспокойства, как она хорошо знала, это работа. Можно будет погрузиться с головой в запутанную жизнь безнадежно нелепого Стрельникова, миллиардера, позера, притворщика и обманщика, одного из тех богатых сумасбродов, которых терпеть не могут журналисты, поскольку огромное состояние дает им возможность превращать самовлюбленность в реальность. И это позволит отвлечься мыслями от Боба, вынужденного спасаться бегством.
Свэггер свернул в темноту — солнце уже начинало подкрадываться к горизонту, предвещая свое появление слабым отсветом, — и набрал номер.
— Да?
— Свэггер вызывает Стронского.
Связь оборвалась. Через пять минут раздался звонок.
— В чем дело? — спросил Стронский.
Боб объяснил ситуацию.
— Избавься от машины, — сказал Стронский. — У этих людей есть ее номер, они ее ищут. Оставь машину в городе и уезжай на первом же рейсовом автобусе, какой подойдет. Машина значит смерть, но, возможно, все будет хорошо, если ты избавишься от нее немедленно.
— Ты полагаешь, у этих ребят есть свои люди в милиции и теперь машину ищут фараоны?
— Это Украина, дружище. Здесь все возможно.
— Хорошо, понял.
— Я подготовлю для тебя путь отступления. Тебе нужно срочно уносить ноги из города, Свэггер, и я не шучу. Это очень похоже на прошлый раз.
— Но, как и в прошлый раз, у меня еще полно дел. Я должен вернуться в Яремчу и посмотреть, что к чему. Ты сможешь устроить так, чтобы меня оттуда забрали?
— Я займусь этим. Но ты долго там не задерживайся. За тобой охотятся серьезные люди.
— Но кто? — спросил Свэггер, размышляя: «Бандиты, полиция, подручные какого-нибудь олигарха?»
— До меня дошли слухи, что один тип нанял человек пять — шесть крутых ребят для кое-какой выездной работы. Я справился у своих источников в полиции, и только что выяснилось, что эти ребята отправились на Украину с большими чемоданами.
— Кто этот человек?
— Ты будешь в восторге. Я знаю, на кого он работает. Знаю, кто стоит за всем этим, кто платит деньги.
— Кто?
— Американцы.
Глава 30
Новая база боевой группы фон Дреле
Окрестности Станислава
Середина июля 1944 года
— Дело не в войне как таковой, — заметил Вилли Бобер. — И не в перспективе быть убитым или остаться калекой. Или провести остаток дней в русском лагере для военнопленных где-нибудь далеко за полярным кругом. Нет, меня беспокоит не это. Все дело в сортирах.
— Определенно без сортиров война была бы гораздо веселей, — согласился фон Дреле.
Они сидели на грубо сколоченной скамейке с двумя отверстиями над вырытой ямой, меньше чем в сотне метров от своих новых владений, также весьма грубых. Владения эти состояли из шести палаток, разбитых на раскисшем поле, каждая из которых вмещала четыре человека. В страшный зной украинского июля в палатках было невыносимо, даже несмотря на откинутые пологи. В жаркие душные ночи многие десантники предпочитали спать прямо на улице.
Они жили рядом с ремонтными мастерскими 14-й мотопехотной дивизии и питались на ее полевой кухне. Вот какой была награда за героический подвиг у моста в Чорткове. День и ночь из мастерской доносился непрерывный рев Т-IV и «Пантер». Механики дивизии старались держать в строю как можно больше исправных танков, а это означало, что каждые несколько часов бронированным чудовищам заводили двигатели, чтобы прокачать по всем системам разжиженное на жаре моторное масло. Все это было очень хорошо для боеспособности дивизии, однако побочным эффектом являлся поток выхлопных газов, постоянно дующий в сторону нового пристанища 21-го воздушно-десантного полка.
— Я думал, мы герои, — проворчал Вилли. — У нас на всех — сколько? Думаю, штук пятнадцать или даже двадцать «Железных крестов». А ты, наверное, уже майор.
— Насчет майора надо разобраться, — согласился Карл. — Если честно, мне очень недостает великолепных ванных комнат Андриевского дворца. Недостает чистого постельного белья, роскоши, чувства порядка. А это похоже на лагерь гитлерюгенда образца 1936 года. Еще немного — и нас заставят хором распевать «Песню Хорста Весселя»[32].
— Тебе следовало пристрелить этого ублюдка-араба, — заметил Вилли.
— Ты только подумай, сколько бы пришлось написать бумаг, — ответил Карл.
— Кстати о бумагах. Кажется, с сегодняшней операцией я закончил. Я заговорил об этом, потому что у меня нет бумаги.
Читать бесплатно другие книги:
