Честь снайпера Хантер Стивен

Глава 23

Музей

Коломыя

Наши дни

Последний зал благодаря солнечному свету, проникающему сквозь стеклянную крышу, оказался освещен лучше предыдущих. Свэггер быстро сообразил, зачем это нужно. В этом зале были собраны картины, величественные реалистические полотна, изображавшие различные знаменательные моменты партизанской борьбы с немецкими оккупантами. Подойдя к первой картине под названием «Наши ребята на мосту через Равоков», Свэггер внимательно изучил ее.

Это был словно кадр из очень дорогого фильма: все в идеальном фокусе, как в десяти шагах от художника, так и в тысяче. В центре полотна мост, расколотый пополам огненным взрывом, взметнувшим высоко вверх немецкий паровоз и несколько бронированных вагонов. Из вагонов вываливались кричащие немецкие солдаты, летящие навстречу верной смерти на скалах внизу. На заднем плане партизан-подрывник, только что нажавший рукоятку детонатора, торжествующе смотрит на творение своих рук; вокруг него красивые мужчины с автоматами прыгают и улыбаются, радуясь уничтожению вражеского состава.

— Это называлось социалистическим реализмом, — пояснила Рейли. — При Сталине ничего другого не было. Целью искусства было прославлять и двигать вперед государство. В художественных работах запечатлены самые знаменательные моменты.

— Определенно, этот парень изображен во всех деталях, — заметил Боб. — В кожухе ППШ-41 четыре вентиляционных отверстия, и будь я проклят, если хоть у одного автомата на картине не вырисованы тщательно все четыре. К тому же затвор отведен назад, чтобы можно было в любой момент открыть огонь, а при этом открывается окошко для выброса стреляных гильз сбоку ствольной коробки. Так вот, черт побери, затвор отведен назад, и окошко открыто! Похоже, парень прекрасно знал, как обращаться с автоматом.

— Не сомневаюсь, министерство культуры предоставило ему для работы над картиной один экземпляр. Возможно, для того, чтобы он лучше передал динамику, был даже взорван железнодорожный мост с паровозом.

Свэггер двинулся дальше, осматривая десятки безукоризненных военных эпизодов, запечатленных спонсируемыми государством художниками того времени. Каждое полотно говорило о тщательном изучении предмета, абсолютной точности изображенной техники — например, когда требовалось, это были уже более современные Т-34-85, а не устаревшие к тому времени Т-34-76. На всех картинах одна и та же группа счастливых и красивых партизан отмечала тот или иной триумф над фашистским зверем. Художники — Свэггера не покидало ощущение, что все картины написаны одним и тем же необычайно плодовитым мастером, однако на самом деле в зале были представлены работы по меньшей мере десятка разных живописцев, — обладали одинаковым набором качеств: хорошее знание машин, оружия, самолетов и зданий, свойственное инженеру-чертежнику, и отличное знание погоды. По небу метались грозовые тучи, снег летел горизонтально, и можно было ощутить жалящие лицо льдинки, жестокий пронизывающий ветер пробирал до мозга костей. Эту иллюзию несколько портили люди, застывшие в одинаковых позах с одинаковыми лицами. Руки были выполнены мастерски, особенно те, что сжимали оружие, тела казались неуклюжими, словно художник не до конца понимал их внутреннее строение, ноги будто мешали своим обладателям.

Не было ни страха, ни грязи, ни усталости, ни пота, ни отчаяния, по опыту Свэггера — неотъемлемых спутников войны. Кроме того, снег на полотнах был девственно чистым, а поскольку в России по большей части хозяйничает зима, снега было с избытком. На него не мочились ни люди, ни собаки, он не был тронут извечным дыханием войны, представляющим собой миазмы горелого пороха, крови, дерьма, пота и всевозможных видов гниения и распада. Нигде нельзя было увидеть кровь, разорванные взрывом тела, страшные раны на лице, голове или животе.

— Полагаю, для тебя это «липа», — заметила Рейли.

— Да, но я все понимаю. Незачем говорить людям, как все было, лучше показать так, как они хотели бы это видеть. Предположим, какому-нибудь парню вспороли штыком живот, у него вывалились внутренности, и три часа спустя он умер в страшных мучениях. Не стоит говорить об этом его родным. Вот ты и рассказываешь им, как он получил аккуратную пулю промеж глаз, когда вел отделение в атаку. Парню все равно. Это ради его родных, чтобы облегчить их боль, так что, по большому счету, это правильно.

Плохо, что здесь нет нашей Милы, — сказала Рейли. — «Белая Ведьма расправляется с оберштурмбаннфюрером фон Тотенкопфом на главной площади Станислава», что-нибудь в таком духе.

— Здесь вообще нет ни одного снайпера, — напомнил Свэггер. — Они не пользовались особой любовью.

«На самом деле, — подумал он, — после окончания войны люди стали относиться к снайперам с подозрением. В отличие от тех, кто берет штурмом высоту или подбивает вражеский танк, снайпер работает хладнокровно. Это убийство. Да, сам я двадцать лет назад такое ни за что не смог бы сказать, не позволял себе даже думать об этом, потому что на войне как раз такое сомнение и может стоить жизни, но все же я это знаю и смотрю правде в глаза: это самое настоящее хладнокровное убийство».

Рейли угрюмо кивнула.

— Ну хорошо, — сказал Свэггер, — это был последний зал, так? Уходим отсюда и возвращаемся домой. Поужинаем в каком-нибудь приличном заведении. А завтра с утра можно будет заняться хождением по горам.

— Ничего не имею против.

Повернувшись, они направились к выходу.

— Знаешь что? — спросила Рейли, когда они оказались на улице. — Эта неприязнь к снайперам, она ведь недавняя, не так ли?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, после Второй мировой войны так никто не думал. Это ведь родилось во Вьетнаме.

— Наверное. После Вьетнама я беспробудно пьянствовал лет пятнадцать подряд, поэтому точно не могу сказать.

— Возможно, то же самое произошло здесь после Афганистана. До того «партизан-снайпер» был любимым героем, но когда пришло новое поколение, власти постарались лишить этот образ блеска славы.

— К чему ты клонишь?

— Быть может, в запасниках музея есть целая комната, забитая реликвиями снайперского искусства.

— Что ж, — предложил Боб, — давай найдем, у кого это можно спросить.

Глава 24

Чортков

Мост

Июль 1944 года

Танк с грохотом приближался, бесчувственный к стуку, звону и уколам пуль, которые отскакивали от брони, оставляя лишь царапины на матово-зеленой краске. Т-34 был самым настоящим чудовищем — тридцатишеститонное сооружение из стальных листов, водруженное на широченные гусеницы, способное раздавить все, на чем ему вздумается прокатиться. Однако и у него имелись свои слабые места, и он обладал тенденцией вспыхивать костром, если его правильно ущипнуть. Однако командиру танка об этом никто не напомнил.

Бронированная машина неудержимо ползла вперед, пожирая гусеницами землю, порождая в ней дрожь. Пулемет, установленный в левой части лобовой броневой плиты корпуса, спазматически стрелял, веером выпуская высокоскоростных посланцев смерти, но без особой точности. Еще один изъян: в полностью закупоренном танке стрелок почти ничего не видел. Этот огромный боевой зверь, способный сеять разрушения, в ближнем бою страдал от плохого обзора. Он без труда подбивал неприятельские танки, но не мог справиться с горсткой быстро снующих крыс вроде «зеленых дьяволов». Танк приближался к мосту, каждые несколько метров корректируя курс. Он был подобен ослепленному Циклопу, пытающемуся на ощупь переловить спутников Одиссея. И все же танк приближался: еще немного — и он раздавит дерзких десантников или перестреляет их из пулемета, если они вздумают спасаться бегством.

— ФАУСТПАТРОН! — во всю глотку заорал фон Дреле.

Бедняга Хубнер! Ему пришлось покинуть безопасное логово, где он устроился, и вытащить тяжеленную трубу противотанкового реактивного гранатомета на мост, не забыв о своем СТГ-44, больно колотящем по спине, за которой на ремне болтался автомат. Затем он пробежал через всю трехпролетную конструкцию до мешков с песком, где укрывались фон Дреле и парень по фамилии Нейхаузен, и все это было сделано под непрерывным огнем.

Однако Хубнер был настоящим «зеленым дьяволом» и сделал все как надо, под шквалом неприятельского огня, поднявшего облако пыли, через которое он пробежал. Запыхавшись, Хубнер не столько остановился, добравшись до цели, сколько свалился в изнеможении. Ух, как же ему, должно быть, было больно! Хубнер лежал на спине, жадно глотая ртом кислород, не замечая разверзшейся вокруг преисподней, стараясь прийти в себя, обрести ясность мышления.

— Пауль, жаль, что у нас закончились медали! — пробормотал Карл. — За это тебе следовало бы повесить две или даже три.

— Вместо еще одного «Железного креста» я соглашусь на трехдневный отпуск, — задыхаясь, выдавил Хубнер.

— Как и я, — подхватил Нейхаузен. — Кому нужны эти медали?

— Выстрелить сможешь? — спросил Карл. — Попасть в лобовой лист?

— Кажется, со мной все в порядке. Но я не буду стрелять. Я не знаю, как это делается. Меня никто никогда этому не учил. Я полагал, мне надо только таскать эту штуковину.

— Нейхаузен, а ты сможешь выстрелить?

— Конечно, смогу. Но я тоже никогда из нее не стрелял, так что одному богу ведомо, куда я попаду. А вы из нее стреляли, господин капитан?

— В немецкой армии офицеры не стреляют, — проворчал Карл.

— А разве мы не в авиации? — спросил Нейхаузен.

— Замечательное соображение, — усмехнулся Карл. — Ладно, похоже, выбор пал на меня. Она заряжена?

— В каком-то смысле.

— Что ты хочешь сказать, «в каком-то смысле»? Мне это совсем не нравится.

— Ну, граната вставлена в ствол, но контакты не подсоединены. Я их подсоединю, когда вы положите гранатомет на плечо.

Каким-то образом фон Дреле удалось снять эту штуковину с плеча так и не отдышавшегося Хубнера и, водрузив ее на свое собственное, опуститься на одно колено. Гранатомет был совсем не легкий, добрых девять килограммов, с трехкилограммовой гранатой, несущей в кумулятивной боеголовке заряд циклонита. Карл покачнулся под его тяжестью, едва не вывалившись из-за спасительных мешков с песком. Но ему удалось удержать равновесие.

Он ощутил позади присутствие Хубнера.

— Так, кажется, готово, — сказал тот. — Похоже, я подсоединил то, что нужно, туда куда нужно — не знаю, как все это называется.

— Берегись! Лучше не стоять позади этой печки, когда я ее раскочегарю.

— Вас понял, господин капитан!

— Готово?

— Так точно!

— Быстро, быстро, быстро! — на жаргоне немецкой армии «Hoppe, hoppe, hoppe!»

Два десантника вскочили, и ФГ и СТГ в режиме автоматической стрельбы исторгли соответственно двадцать и тридцать выстрелов огня на подавление. Как только солдаты полностью опустошили магазины, у них за спиной поднялся Карл и прильнул глазом к маленькому, защищающему лицо стрелка от поджаривания во время пуска гранаты отверстию в предохранительном щитке, закрепленном на стволе фаустпатрона. Он навел примитивный прицел на передний броневой лист приближающегося танка, успевшего подойти совсем близко, и нажал на рычаг включения, чем-то напоминающий спусковой крючок, на задней рукоятке. Каким-то образом — никто точно не знал, каким именно — запустилось магнето, электрический ток пробежал по проводам к реактивному двигателю гранаты и запустил его.

Двигатель еще работал, а 88-мм граната уже вылетела из пусковой трубы, оставляя за собой ревущий хвост ядовитого дыма и пламени[24] — вот где пригодился предохранительный щиток. Хвост закрыл собой поле зрения, но граната уже попала точно в броневой лист, взорвалась, а через долю секунды что-то сдетонировало внутри танка. Взрыв получился жутким, и танк, содрогнувшись, изобразил Микки-Мауса. То есть взрыв резко повысил давление внутри башни, и оба круглых люка под давлением раскаленных газов распахнулись, да так и остались открытыми, придав Т-34 сходство с круглыми ушами грызуна из диснеевских мультфильмов. Из отверстий вырвался вихрь дыма и пламени. Лучше было не думать о том, что произошло с иванами, запертыми в стальном чреве, превратившемся в крематорий.

— Готово к взрыву! — послышался крик позади.

Карл отшвырнул фаустпатрон, не беспокоясь о том, потрудится ли Хубнер его подобрать, и заорал:

— Отходим! Отходим!

Как командир группы он считал своим долгом пересечь мост последним, поэтому пока его люди отходили назад, через пролет моста, мимо зарядов взрывчатки, заложенных в дорожном полотне, он стоял, выпуская короткие очереди в кучки иванов, бегущих к мосту по улицам Чорткова. Одних Карл уложил, других вынудил искать укрытие. Когда у него закончились патроны, он быстро заменил магазин, выхватив свежий из подсумка на портупее, и стал пятиться назад, шаг за шагом, чувствуя смерть, которая свистела вокруг, защищенный только верой в то, что Господь благоволит красавчикам. Ему почти удалось добраться до конца моста. На самом деле Карл уже добрался до конца моста, когда что-то с силой попало ему во фляжку, и удар распространился по всему телу, закрутив его штопором и повалив на землю. Он сильно ударился головой о камень моста, и, даже несмотря на каску футболиста, сила удара достигла мозга. Мгновенная головная боль, краткий момент растерянного недоумения в духе «где я, твою мать?», ощущение горячего густого сиропа, разливающегося по организму, сделали движения Карла медленными и неверными. Он пошарил вокруг, нащупал свою ФГ-42, собрался подобрать ее, но тут увидел трех иванов, которые добежали до моста, заметили его и теперь спешили прикончить врага из автоматов.

Карл попытался приготовиться к ближнему бою, однако его онемевшие пальцы не смогли удержать винтовку, поэтому он потянулся к «Браунингу» с тринадцатью патронами в обойме, который был у него в кобуре. И снова ватные, непослушные пальцы не справились с застежкой кобуры.

Внезапно все три ивана упали, скошенные частыми выстрелами из пистолета, и из дыма появился, с потным лицом, перепачканным кровью, сжимая в руке «Люгер» с откинутым назад затвором, сигнализирующим о пустой обойме, не кто иной, как Дитер Шенкер, возвратившийся блудный сын. Подбежав к командиру, Шенкер помог ему подняться на ноги.

— Дитер, что ты делал на той стороне моста?

— Я забыл, с которой стороны мы должны атаковать. Кажется, я все перепутал.

— Напомни мне повесить тебе еще две-три медали.

— Не бери в голову, Карл. Обсудим это позже. Мост-то собираются взрывать?

— Надеюсь.

Они побежали по мосту, надежно прикрытые дымом от горящего советского танка и массированным огнем на подавление со стороны десантников на противоположном берегу реки, которые яростно обрушивались на все движущееся. Кроме того, им просто сопутствовало везение, которое на войне всегда предпочитает храбрых — за исключением тех случаев, когда все происходит с точностью наоборот. И все же эти тридцать секунд получились очень долгими, что подкрепляло теорию относительности времени, поскольку Карлу они показались тридцатью годами, и это при том, что ему было всего двадцать шесть лет.

Наконец, более или менее целый и невредимый, если не считать звона в ушах и всевозможных ссадин, порезов и ушибов, которые еще не чувствовались, но вскоре должны были дать о себе знать жгучей болью, Карл добежал до противоположного края моста и неуклюже скатился влево вместе с не отстающим от него Шенкером. Оба завопили: «Взрывай! Взрывай!»

Гений взрывотехники Денекер поджег односекундный запал, от которого сработал детонатор номер 8, что, в свою очередь, воспламенило бикфордов шнур, по которому огонь дошел до десяти килограммов циклонита, втиснутых в углубление в перекрытии центрального пролета моста, и мир взорвался грандиозным высвобождением энергии разрушения.

Гейзер взметнулся в воздух на высоту пятидесяти метров, разбрасывая по всему Серету куски твердого грунта, заставляя очнуться от безмятежного покоя причаленные к берегу лодки. Мгновение назад в Чорткове был мост, и вот уже от него ничего не осталось, только десятиметровая зияющая брешь в центральном пролете, а вокруг плотным облаком мусора кружились обломки камня и дерева, которые, поднявшись вверх и достигнув апогея, начали падать на землю.

— Карл, Карл, с тобой все в порядке? — заорал кто-то прямо Карлу в ухо. Это был Вилли Бобер.

— Кто ты такой? — спросил Карл.

— Он контужен, — заметил кто-то из десантников.

— Так, тащите его к грузовику, — приказал Вилли, — а остальные пусть выведут из строя все машины. Нужно уносить отсюда ноги, пока иваны не сообразили, что к чему.

Двое десантников понесли Карла, который из-за окутавшего мозг тумана то и дело отключался. Он стал обращать внимание на какие-то не имеющие значения мелочи, вроде безмятежных цыплят в крестьянском дворе, которым не было дела до развертывающейся у них перед глазами человеческой драмы, до жизни, смерти, чести и мужества; на брошенный трактор, выкрашенный в красный цвет; на вскопанный огород; на сарай. Траву давно не косили, и к середине лета она буйно разрослась. От всего этого десантникам не было никакого толка; они бежали к четырем выстроившимся вдоль дороги грузовикам, чьи водители куда-то скрылись, спеша покинуть зону огня. Никто не говорил, что им делать: два «зеленых дьявола» подбежали к трем машинам и выпустили короткие очереди в двигатели, после чего выстрелили по разу в задние колеса, причем под таким углом, чтобы пуля, обладая энергией высокой скорости, прошла насквозь через одну покрышку и пробила также и вторую.

Кто-то запихнул Карла в кабину последнего грузовика, а тем временем обладающий многочисленными талантами Вилли Бобер прикладом винтовки разбил плексигласовую приборную панель, вытащил жгут проводов, немного поколдовал — и двигатель, чихнув, ожил.

— Все сели? — крикнул Вилли, и машина закачалась на рессорах под тяжестью запрыгивающих в кузов ребят. — Помашите ручкой гостеприимным русским парням!

Включив передачу, он погнал грузовик по грунтовой дороге, оставляя позади Чортков, мчась мимо полей пшеницы со скоростью семьдесят пять километров в час. Они находились за много километров от линии фронта, однако во время войны в тылу войска встречаются крайне редко. Воинские части напоминают бесформенных амеб, которые растекаются по местности, занимают позиции, уплотняясь по мере приближения к передовой, и решающее значение приобретают вопросы снабжения. Вспомогательные подразделения собираются вокруг боевых частей, и все-таки обширные территории остаются без какого-либо военного присутствия. Грузовик с ревом мчался по тихой сельской местности мимо редких рощ. Один раз ему навстречу попался другой грузовик, водитель которого весело помахал Вилли рукой, и тому пришлось помахать в ответ. Вскоре стали ясны две вещи: нерасторопные иваны не успели поднять в воздух самолеты, а их связь оставляла желать лучшего.

В свою очередь, немецкие десантники понятия не имели, как называлась дорога, по которой они ехали, и не очень представляли себе, куда она ведет. Они только знали, что направляются на какой-то мифический запад, определяемый линией, ведущей из Тернополя в Коломыю и еще дальше в Румынию, которая разделяла две огромные армии, стоящие друг против друга, и называлась линией фронта. Возможно, на картах все выглядело связно, однако карты неизменно вводят в заблуждение; на самом деле это скорее было случайным скоплением амеб, размазанных по местности, и не каждый день проведения масштабной операции этот общий курс войны с востока на запад соблюдался. На чьей бы стороне ты ни находился, ты запросто мог попасть на какой-то местный театр военных действий со своими направлениями наступлений и отходов. И на этом обширном пространстве десантники долго могли оставаться незамеченными, хотя, конечно, в какой-то момент им придется свернуть с дороги, спрятать грузовик и найти на передовой линии спокойное место, где можно будет перейти к своим. Они много раз уже совершали подобные вещи и знали, что все вполне осуществимо, хотя особого удовольствия это никогда не доставляло, потому что случайная пуля, выпущенная ненароком со своей стороны, может убить так же, как и вражеская.

Они ориентировались по компасу, который показывал, что дорога ведет на запад. Это уже было достаточно. Грузовик катил по пустынным проселкам и всякий раз, когда надо было сменить курс, поворачивал на запад, в сторону гор.

Примерно через час после того, как они покинули Чортков, Карл начал выбираться из тумана, окутавшего мозг.

— Ай! — вздрогнув, пробормотал он. — Где мы?

— А кто может сказать? — ответил Вилли. — Иванов поблизости нет, так что где бы мы ни находились, все в порядке. Ты как?

— Как со страшного бодуна после той пирушки в 38-м году, — сказал Карл. — Вместо моей головы у меня чья-то чужая, и она залита бетоном.

— Я всегда хотел тебя спросить, — сказал Вилли, — ты действительно переспал с Джинджер Роджерс[25]?

— Порядочный мужчина о таких вещах никогда не рассказывает, — усмехнулся Карл. — И все-таки скажу, что однажды мы с ней посидели в клубе в Монако, и она была просто очаровательна, наверное, как и все актрисы, более живая, чем на сцене. Аспирин у тебя есть?

— В ранце. Тебе придется порыться, чтобы найти аптечку. Запьешь аспирин шнапсом.

— Замечательно, Вилли!

Карл сделал именно так, как было сказано. Грузовик пожирал километры пустоты во вселенной, состоящей в основном из желтых пшеничных полей под бескрайним украинским солнцем, хотя изредка попадались фермы — точнее, колхозы, сталинские сельскохозяйственные кооперативы, и какая-нибудь печальная крестьянка провожала их взглядом, помахивая рукой. Трудно было сказать, разбирались ли эти бедные создания, кто они, немцы или русские; вероятно, им было все равно, и они махали рукой, исходя из той здравой предпосылки, что во время войны лучше махать любой машине, в которой сидят вооруженные люди.

— Мы более или менее держим курс, — сказал Вилли. — Я хочу сказать, мы едем в сторону гор, а ведь это горы, правильно?

Карл всмотрелся вперед, и там действительно были горы. Каким-то образом боевая группа фон Дреле ползла к горизонту — расплывающейся голубой линии, которая зеленела по мере того, как солнце поднималось выше, открывая застывшее море вздыбленных складок земной коры, покрытой сплошным ковром высоких сосен.

Это означало, что десантники приближались к своей территории, где местность была им знакома, а позиции были редкими, где можно будет перейти линию фронта и вернуться в свой уютный замок в Станиславе, чтобы в течение нескольких дней расслабиться в пьянстве между этой операцией и следующей.

— А нам повезло с грузовиком, — заметил Вилли. — Еще несколько километров — и надо будет его бросить и ночь идти пешком. Утром отдохнем, а завтрашней ночью перейдем линию фронта.

— Замечательный план! — согласился Карл. — Я рад, что он пришел мне в голову.

— Это мой план, — возразил Вилли. — Это я у нас умный, забыл? Но так уж и быть, валяй, присваивай себе всю славу! Другого от тебя нечего и ждать.

Вторая интерлюдия в Тель-Авиве

Платина добывается в основном в Южной Африке, хотя есть и другие месторождения. Там ее добычу контролирует компания под названием «Англо-американская платина», АМПЛАТС. Платина — тяжелый драгоценный металл королей и завоевателей, несмотря на то что ей недостает сексуального блеска золота, и никто еще не снял фильм, в котором ее россыпь сводит с ума Хамфри Богарта[26]. Платиновая руда добывается на приисках «Бушвельд Игнеос» к северу от Йоханнесбурга, затем отправляется на завод АМПЛАТС в Йобурге для сортировки, обогащения и переработки. Получаемый из нее драгоценный металл, подобно многим вещам, которые обожают богачи, изысканный и неброский. У платины есть и другие области применения, и это объясняет, почему она продается в столь больших объемах. Она служит основой каталитических преобразователей выхлопных газов, использующихся в американских машинах, — именно сюда и направляется значительная часть мирового производства; также платина применяется в электронике, в производстве турбин, в датчиках кислорода и при лечении онкологических заболеваний. Кроме того, она обладает функциями, которые используются при производстве определенных соединений, имеющих самое широкое применение, а эти соединения, в свою очередь, используются при производстве других соединений, и так далее. Главное преимущество, но и главный недостаток платины на мировых рынках заключается в том, что она является товаром высоколиквидным (и, следовательно, цены на нее постоянно колеблются), поэтому она приняла на себя функцию удобной формы «денег», за которые можно получить товары и услуги. Во-вторых, будучи вездесущей, платина считается банальной и неинтересной, поэтому ее перемещение не отслеживается мониторами, наблюдающими за рынком, в том числе различными правоохранительными органами, уделяющими повышенное внимание золоту, алмазам и наличным деньгам.

Гершон быстро разобрался во всем этом и стал экспертом в вопросах добычи, производства, продажи и применения платины, а также ее истории, культуры и репутации. Он увидел, что, подобно всей мировой экономике, эта отрасль сильно пострадала от кризиса, и гигант АМПЛАТС вынужден был сокращать рабочие места, вопреки пожеланиям определенных влиятельных южноафриканских профсоюзов, что грозило новыми бедами, а это могло привести к дальнейшему снижению стоимости платины. Положительной стороной можно было считать то, что русские (второй по объемам мировой производитель платины) и южноафриканцы изучали возможность создания некой организации, которая навела бы порядок в этом непокорном бизнесе и тем самым стабилизировала бы цены. Конечно, все это было замечательно, вот только никак не могло повлиять на нынешнюю негативную тенденцию.

Гершон увидел, что зафиксированный им всплеск действительно был аномальным, учитывая реалии экономического климата. Раньше, возможно, это считалось бы в пределах нормы. Но на этой неделе такое явление было необычным. Поэтому Гершон проверил свою гипотезу на средних рыночных ценах по другим категориям товаров и убедился в том, что он прав: в определенный день в прошлом месяце были приобретены необычайно крупные партии промышленной платины — вот что говорил рынок. Спрос привел к росту цены, закон вселенной. На один день кто-то поддался платиновому безумию, птичка жадно набросилась на корм, и на следующий день рынок КОМЕКС зафиксировал рост цены чуть больше чем на полпроцента, совсем немного… и все же достаточно, чтобы пристально этим заняться.

Через несколько дней Гершон узнал из «Вестника промышленности драгоценных металлов», очень дорогой, очень закрытой службы новостей, в которую ему удалось проникнуть, что некая фирма под названием «Нордайн ГмбХ», новый игрок на рынке драгоценных металлов с правлением в Швейцарии, действительно приобрела у АМПЛАТС свыше десяти тысяч тройских унций платины. Что это за «Нордайн» и зачем ей понадобилась вся эта платина?

Выяснилось, что «Нордайн» не существовала до тех пор, пока не купила свою платину и не расплатилась за нее (тотчас же). Фирма имела страничку в Интернете, необычайно красивую и не содержащую абсолютно никакой информации, с полностью лишенным содержания логотипом возвышенного стиля. Присмотревшись внимательнее, Гершон отметил две изящные линии, синхронно изгибающиеся в правой половине овала, левую сторону которого занимал девиз фирмы:

«Нордайн

Лицом к будущему»

Гершон пристально всмотрелся в линии. Они оказались профилями двух представителей человеческой расы, старательно (и, должен был признать Гершон, безукоризненно) избавленных от каких-либо национальных и этнических признаков. Два человека лицом к будущему, что может быть безобиднее?

Теперь название. Буквально оно переводилось как «северная сила» — еще один бессмысленный иносказательный образ постиндустриального общества. Типично корпоративное, типично туманное, оно ничего не выражало, только открывало возможность — позволяло любому потенциальному клиенту спроецировать свой лик на образ светлого будущего.

На главной странице были также ссылки: «Наша философия», «Наши сотрудники», «Наша история», «Вопросы и ответы», однако ни одна из них не открывалась. Ни одно бизнес-издание не осветило правление фирмы, которое, кстати, размещалось в Лозанне, а не в Женеве, где обосновалось большинство крупных хищных транснациональных корпораций. «Нордайн» была зарегистрирована лишь как торговая марка, а не как корпорация, и все ее акции, если таковые существовали, находились в частных руках. Похоже, у нее не было никаких активов помимо денег, переведенных через швейцарский банк. Гершон принюхался, как поступал всегда, когда в нем просыпался инстинкт охотника, и прильнул к стоящему перед ним экрану, сосредоточивая весь свой мыслительный процесс на загадке платины, приобретенной «Нордайн».

Он думал, думал и думал. Если плохие ребята из «Хезболлы» задумали смастерить маленькую тактическую ядерную бомбу, им понадобится много «чистых» денег, но если собирать такую сумму золотом, алмазами, чеками на предъявителя и другими формами состояния, это поднимет тревогу во всем разведывательном сообществе, и очень скоро ребята получат в задницу ракету «Хеллфайр», выпущенную беспилотником. И вот тут как нельзя кстати окажется доступность, ликвидность и будничность платины. Достаточно поместить металл в какой-нибудь сейф, передать посреднику сертификат владения, который легко поместится в карман, и продавец — чеченские террористы, крупные игроки в этой игре, коррумпированные или идеологически закостенелые китайские военные, алчные до денег пакистанцы, полоумные индусы с перенаселенного полуострова, возможно, даже группа готовых на все южноафриканских расистов — сорвет главный приз, превратив Тель-Авив в зараженные радиацией развалины. Это была лишь одна версия, самая очевидная. В ней имелось слишком много изъянов. За ядерными бомбами следят все кому не лень, и будет крайне непросто переместить одну из них без того, чтобы все кружащиеся на орбите спутники не отправили в свои центры зашифрованные сообщения. Все дальнейшие движения — доставка, хранение, транспортировка, развертывание, тактическое применение — будут крайне уязвимы абсолютно на каждом этапе пути, и, в конце концов, именно ради этого и существуют беспилотники. Куда бы ты ни пошел с ядербомбой, ты получишь «Хеллфайр», и температура в эпицентре взрыва быстро достигнет нескольких тысяч градусов. И это, возможно, будет даже не американская «Хеллфайр», поскольку у всех участников ядерной игры имеется законное желание не подпускать к столу новичков.

Десять тысяч тройских унций платины по текущей рыночной стоимости — это 15,9 миллиона долларов. Округлим до 16 миллионов. Такая сумма запросто вписывается в бюджет большинства крупных подразделений корпорации «Меж-тер и Ко», таких как «Хезболла», «Аль-Каида» и «Талибан», но зато оставляет за бортом мириады честолюбивой мелюзги вроде ИФОМ (Исламского фронта освобождения Моро). Опять же, за большими ребятами очень пристально наблюдает множество игроков, и перевод шестнадцати миллионов долларов будет сразу же замечен со всеми вытекающими из этого последствиями.

Гершон заключил, что это не завсегдатай игры, а кто-то новый, причем с бездонными карманами. Атрибуты — большие деньги, высокий уровень безопасности, вездесущая, но банальная методология богатства, стремление не привлекать к себе внимание позволяли предположить, что речь идет о каком-то разовом выпаде, имеющем высокий общественный резонанс, о масштабном ударе, отголоски которого разнесутся по всему миру. А это должно означать, что какие-то первоклассные мастера своего дела внезапно исчезнут, пропадут с радаров, привлеченные к новой операции. Если кто-то способен с легкостью поставить на кон шестнадцать лимонов баксов, у него наверняка имеется еще, следовательно, он может пригласить в свою команду классных ребят. Талант, как всегда, ценится дорого.

Итак: кто пропал? Кто исчез?

Институт располагал постоянно обновляющейся базой данных по всем ведущим мировым специалистам, распределенным по родам деятельности. Авторы политических детективов иногда попадают в точку. Поэтому Гершон ввел запрос:

«Список А (организаторы и исполнители):

Крупные фигуры, исчезнувшие в период с 01 января 2013 года по настоящее время».

Таковых оказалось немного. Анвар эль-Ваки, полевой командир — ветеран, оставивший кровавый след в Афганистане, Ираке и затем снова в Афганистане, судя по всему, вышел из игры и удалился на покой в деревню на севере Пакистана, откуда пропал. Но этот тип привык работать автоматом и гранатометом, его трудно было представить причастным к международной операции, основанной на тонких финансовых манипуляциях. Он бросал гранаты, а не покупал атомные бомбы. Далее, доктор Жасмин Уафи, физик университета Саудовской Аравии, обучавшийся в Королевском колледже в Оксфорде, исчез на какое-то время, а затем объявился в Бангкоке. Как выяснилось, он решил устроить себе секс-каникулы и выбрал для этого самое подходящее место, где его увлечение маленькими мальчиками не привлекало особого внимания.

Гершон просмотрел другие категории.

Ученые-ядерщики?

Специалисты в области химии и биологии?

Радиоэлектроника?

Конструкторы ракет?

Высококлассные убийцы?

Профессионалы-взрывотехники?

И снова ничего, кроме мелкой рыбешки вроде эль-Ваки и доктора Уафи, не обладающих потенциалом провернуть такую операцию, которая, как подозревал Гершон, сейчас готовилась.

Следующим его шагом была классификация не по специализации, а по территориальному признаку. Гершон запросил базу данных обо всех исчезнувших людях, страна за страной, регион за регионом.

И опять почти ничего.

Но все же…

Но все же.

Да, маленькое «но все же.» имелось. В Грозном, столице Чечни, бывший полевой командир боевиков был объявлен пропавшим без вести, хотя эта загадка разрешилась, когда выяснилось, что на самом деле он просто угодил в тюрьму. Однако после его освобождения тот, кто за ним наблюдал, еще какое-то время не спускал с него глаз, и выяснилось, что бывший полевой командир основал группу безопасности под названием «Союз предотвращения вторжения», куда завербовал пятнадцать родичей из своего клана. На спутниковых снимках, полученных либо американцами, либо французами, а может быть, даже одной из семи израильских «птичек», были видны занятия, посвященные так называемой «охране территории». То есть защита чего-то от кого-то: как расставить наружные посты, как обеспечить патрулирование, где должны находиться наблюдательные пункты, как быстро рассредоточить по местам людей в случае нападения. Гершон предположил, что целью бывшего полевого командира было создание надежной группы профессионалов в сфере безопасности, в надежде заманить иностранные компании в экономику послевоенной Чечни. У Гершона возник вопрос: где этот сержант раздобыл начальный капитал? Учебный лагерь, хотя и не дотягивающий до стандартов Израиля и западных стран, был оснащен очень и очень неплохо. Кто за все это платит? Откуда бабло?

Потребовалось совершить несложные приемы проникновения в Сеть, и вскоре Гершон уже изучал на экране своего компьютера бухгалтерскую отчетность одной чеченской компании. Перевод на сумму 250 тысяч долларов был осуществлен через один лозаннский банк фирмой под названием «Нордайн».

Глава 25

Коломыя

Запасник музея

Наши дни

После того как музею было сделано пожертвование на определенную сумму, директор загорелся желанием сотрудничать. Еще совсем молодой, он свободно владел русским языком. Стремясь помочь американцам, он провел их в пристройку к главному зданию.

— Времена меняются, — сказал директор. — Вкусы меняются. Мы стараемся сделать нашу экспозицию интересной. Сейчас мы выставили в музее лучшие батальные полотна, однако при советском режиме это было очень доходное ремесло, особенно в первое время после войны. При Сталине художник, умеющий нарисовать танк, был обеспечен заказами на всю жизнь.

— Вы рассматриваете эти картины как искусство или как историю? — спросила Рейли.

— На самом деле это политика, — честно признался директор. — Вы видите то, что ценили коммунисты; они отбирали тех, кто мог так рисовать, и запрещали остальных. С технической стороны полотна выполнены безукоризненно, однако это единственное их достоинство. Разве это искусство?

Он отпер дверь и пригласил гостей внутрь. Здесь находилась, если так можно выразиться, библиотека картин. Три или четыре помещения были заполнены вынутыми из рам холстами, уложенными на полки.

— Я был бы рад вам помочь. Увы, никакого каталога нет. Когда картины разбирали в последний раз, меня здесь еще не было. Мой предшественник полностью положился на свой вкус. Дела у музея идут неплохо, поэтому я решил не вмешиваться. Когда-нибудь я обязательно переберу все эти полотна. Не сомневаюсь, среди них есть и посвященные снайперам, это было бы логично, но, к сожалению, я не могу указать вам, с чего начинать поиски.

— Мы и сами справимся, — заверил его Свэггер.

— Сейчас два часа дня, музей закрывается в шесть. Если что, приходите завтра. И как я уже говорил, мадам, любой материал о нашем музее, который появится в «Вашингтон пост», будет очень кстати. Реклама — двигатель торговли.

— Постараюсь не обмануть ваши ожидания, — пообещала Рейли.

После того как директор музея ушел, Рейли и Свэггер договорились начать с противоположных концов и двигаться навстречу друг другу.

Время шло, и перед ними проходили образы войны, сильно стилизованные в соответствии с требованиями господствовавшего в советском искусстве социалистического реализма. Русские гордились своей боевой техникой, и главным предметом гордости, разумеется, был танк Т-34. Это означало, что на полотнах также было много немецких Т-ГУ, «Пантер» и «Тигров», по большей части уже подбитых, исторгающих из себя объятых пламенем танкистов. Через какое-то время Свэггеру надоело смотреть на то, как немцам доставалось в каждом столкновении, тем более что данные о потерях говорили обратное. И все же танковые сражения, безусловно, занимали в военной живописи послевоенной эпохи господствующее место, а следом шли воздушные бои. Как и все, кто пережил ужас пикирующих бомбардировщиков Ю-87, русские ненавидели их почти так же люто, как и «Королевских тигров». Практически на каждой картине можно было увидеть эскадрильи горящих и падающих «лапотников» с кабинами, покрытыми созвездиями паутин от пулеметных очередей, с охваченными огнем характерными ломаными крыльями, с превращенными в обломки неубирающимися шасси. Они устремлялись в последнем пике навстречу земле, а позади торжествующий Як-3 или какой-нибудь другой краснозвездный истребитель уже делал боевой разворот, празднуя победу. Особенно хорошо художникам, писавшим сцены воздушных боев, удавались облака: поединки неизменно происходили на фоне величественных, эффектно освещенных, вспоротых молнией или подрумяненных солнечным светом скоплений водяного пара, запросто способных выдержать вес Вальгаллы[27].

Прочих сухопутных боев было значительно меньше, вероятно, потому что техника изображения человеческих фигур хромала. Лишь немногим живописцам, призванным на службу советскому искусству, удавались бойцы, прячущиеся в окопе или бегущие под огнем в атаку, а из них считанные единицы правильно передавали потрепанные остатки армейского обмундирования, в которые одевались в подобных случаях солдаты. В этом видении войны гимнастерки были только что выстираны, отутюжены, точно подходили по размеру, поскольку никому не хотелось связываться с заплатами, застиранными пятнами, складками, разводами от пота — всем тем, чем отличается материя, надетая на людей, которым постоянно приходится выдерживать огромные физические нагрузки. На немятых гимнастерках висели выставленные напоказ боевые награды и знаки различия: этой манией страдали и герои-русские, и злодеи-немцы, среди которых было много — да что там много, практически одни только эсэсовцы. Судя по картинам, можно было вообразить, что войска СС самостоятельно вторглись в Советский Союз, с редкими вкраплениями танков и грузовиков вермахта. По крайней мере, в этой войне войска СС одержали победу — в войне за внимание советских художников. Впрочем, у них имелись самые классные мундиры, это точно.

Что касается партизан — опять взрывы мостов и поездов, засады на колонны машин, изредка мученическая казнь или героическая смерть. Сам Бак умирал на картинах несколько раз, разными способами: то его расстреливали, то вешали, то он истекал кровью на руках у своих бойцов.

Также пользовались популярностью и другие образы самопожертвования. Героические врачи и медсестры проводили операцию, несмотря на то что рядом с палаткой кипел ожесточенный бой и рвались гранаты. Еще одной излюбленной темой были Наши Бесстрашные Полководцы — художники изображали советских генералов с такими физическими данными, что те запросто сошли бы за полузащитников американского футбола. Естественно, на всех полотнах неизменно присутствовал сам Великий Вождь. После Наших Бесстрашных Полководцев в категории картин, главной действующей фигурой на которых являлся человек, на втором месте шел Командир, Поднимающий Бойцов в Атаку. Создавалось впечатление, что единственным требованием, необходимым, чтобы поднимать солдат в атаку на Восточном фронте в период с 1941 по 1945 год, было умение поднять над головой аккуратный изящный ТТ или антикварный наган. Свэггер трижды побывал во Вьетнаме, но не мог вспомнить, чтобы хотя бы раз доставал свой пистолет из кобуры, не говоря уж о том, чтобы идти с ним в атаку, однако на советских художников этот вид оружия, похоже, производил неизгладимое впечатление.

Изредка в исторические хроники попадали поражения. Например, на картине «Бойцы 113-й транспортной бригады обороняют мост в Чорткове» были изображены бесстрашные водители, ведущие бой с немецкими парашютистами за какой-то забытый богом средневековый мост. Свэггер опознал в немецких солдатах десантников по характерным каскам и комбинезонам, а также по странному оружию, которым вооружались исключительно они, как, несомненно, установил советский художник, проведший тщательное изучение обстоятельств боя. Боб понял, что хотел передать художник: водители грузовиков не относились к боевым частям, они находились в тылу, далеко от передовой, однако когда на них свалились десантники, они вступили в неравный бой с противником, многократно превосходящим их умением и опытом. На картине поднаторевшие в таких делах немецкие парашютисты, завладевшие мостом и противоположным берегом реки, буквально расстреливали дилетантов-транспортников. Похоже, для немецких десантников тот день выдался удачным, чего нельзя было сказать про русских водителей.

И да, действительно, время от времени попадались полотна, изображающие снайперов. Лучшим был партизан на дереве, в маскхалате, едва различимый в листве, с винтовкой Мосина с прицелом ПУ. На картине были точно и досконально переданы все нюансы снайперского ремесла, и, хотя сам Свэггер ни разу в жизни не забирался на дерево, он увидел слившееся с кроной тело, напряженные мускулы, легкость указательного пальца на спусковом крючке — и все это было передано правильно. «Снайпер Викторенко несет смерть врагу» — гласила бронзовая табличка, переведенная Рейли; у Свэггера не возникло никаких сомнений в том, что в тот день снайпер Викторенко действительно принес врагу смерть. Он с радостью приобрел бы эту картину, если бы ее выставили на продажу.

И все же в общем и целом поиски окончились неудачей. Помимо Викторенко, несущего смерть, Свэггер и Рейли раскопали еще три картины со снайперами, на одной из которых даже была изображена где-то в снегах женщина-снайпер, выдвигающаяся на позицию, чтобы подстрелить какого-нибудь гунна.

Молодой директор музея возвратился как раз тогда, когда они убирали на полку последнее полотно.

— Знаете, а мне пришла в голову одна мысль, — сказал он.

— Замечательно, — обрадовалась Рейли. — У нас все свежие мысли закончились.

— Как я уже говорил, я пришел в музей в седьмом году, но мой предшественник проработал здесь больше тридцати лет. Он был учеником того самого человека, который основал музей сразу же после войны, в 46-м году, бывшего партизана из отряда Бака. Вот мне и пришло в голову, что, может быть, основатель припрятал или оставил себе те «запрещенные» картины, которые вы ищете, вместо того чтобы их сжечь, как требовал НКВД. В конце концов, он был украинским националистом и не очень-то жаловал русских. К тому же после войны советские власти объявили Бака и его партизан врагами народа. Официально Бака оправдали только тогда, когда Украина стала независимым государством. Так или иначе, я позвонил этому человеку, и у него действительно есть несколько полотен, оставшихся от основателя музея, хотя сам он их никогда не смотрел. Я вам объясню, как проехать к нему домой.

— Вы нам очень помогли, — искренне поблагодарила его Рейли. — Будем надеяться, нам повезет.

В качестве дополнительной меры предосторожности Свэггер не воспользовался указаниями директора музея, а составил другой маршрут. По указанному адресу они с Рейли нашли склочного старого льва с седой гривой, который к своему преемнику не испытывал ничего кроме бесконечного презрения — «молодой кретин, он даже не украинец!», однако кое-какие картины у него действительно имелись, вынутые из рам и свернутые в трубку, давным-давно забытые. Старик начал какой-то долгий рассказ, и Свэггер делал вид, будто внимательно его слушает, поскольку старик вообразил, что американский гость его понимает. Но вот наконец настал черед того, ради чего они сюда приехали.

Старик развернул на столе в гостиной старый-престарый сверток, покрытый толстым слоем пыли. Его жена фыркнула и сморщила нос, видя такое осквернение своего дома, однако супруг не обратил на нее никакого внимания. Один сверток, пять холстов, писанных маслом; старик аккуратно развертывал их и раскладывал на столе, один за другим. Сразу стало понятно, почему власти сталинской эпохи посчитали нужным их уничтожить: для тоталитарного сознания они были слишком правдивыми. Здесь не было и намека на глянец социалистического реализма. На первой картине была изображена зверская расправа эсэсовцев над евреями под Коломыей, а может быть, под бывшим Станиславом, впрочем, это не имело значения, поскольку подобное происходило во многих местах оккупированной немцами Украины. На второй изголодавшаяся крестьянка со скорбным лицом жестом прогоняла санитарку, пришедшую ее накормить. Полностью обессилевшая, она уже потеряла волю к жизни и хотела поскорее умереть. На третьем полотне пылала деревня и повсюду были раскиданы трупы. Яремча? Вряд ли, поскольку гор рядом не было. Это могла быть любая украинская деревня в любой год с 1941 по 1944-й. На четвертой картине пятеро партизан болтались на виселице, и больше ничего. А на пятой партизаны расстреливали немецких военнопленных. Зрелище было жуткое, немцы умоляли о пощаде, а партизаны поливали их очередями из автоматов.

— Ничего, — пробормотал Свэггер. — И это все?

— Вы спрашивали о картинах, — ответил старик. — Да, картины все. Но есть и другие предметы с изображениями. Так называемые народные ремесла, в социалистическом реализме для них не было места. Понимаете, простые крестьяне рисовали на чем угодно. На ткани, на керамике, на дереве. Кое-что у меня есть. Совсем немного.

— Если вам не трудно, нам бы хотелось посмотреть.

Старик принес старый кожаный чемодан, весьма потрепанный, скрепленный ремнями. Ему потребовалось какое-то время, чтобы отпереть замки, расстегнуть ремни и открыть чемодан. Он начал доставать предметы и класть их на стол. Это была коллекция грубых и убогих поделок, выполненных любителями. Свэггеру даже показалось, что от них веет духом американских индейцев, вроде картинки, изображающей битву у Литтл-Бигхорна[28], но только с точки зрения сиу, по-детски наивной и в то же время изобилующей кровью.

Две пахнущие плесенью вышивки, на которых партизаны и немцы стреляли друг в друга. Фарфоровый горшок с горящим немецким танком. Героический триумвират трех штурмовиков Ил-2, летящих в плотном строю, на тарелке, рисунок неважный. И наконец, еще одна тарелка.

Свэггер долго смотрел на нее, стараясь отыскать смысл в запутанных линиях и сумбурной композиции, нарушающей все законы перспективы, и, наконец, ему удалось найти нужный ракурс. Он увидел, что на тарелке был изображен стрелок, припавший на колено среди деревьев, пригнувшийся, сосредоточенный, полностью отдавшийся своей нарисованной схематически винтовке, а где-то вдалеке, у какой-то сетки, стояли три фигуры, и над всем этим парили пушистые облака. Локи стреляет в Тора[29] в Вальгалле? Вильгельм Телль, сменивший лук на винтовку, убивает в Швейцарии австрийского наместника Гесслера? Что это могло быть?

— Кто-то в кого-то стреляет, — пробормотал Боб.

Он мысленно отметил, что все пропорции были нарушены, а художник совершенно не разбирался в строении человеческого тела, и если хорошенько присмотреться, ствол винтовки не совмещался с целью, которая, как Свэггер теперь разглядел, представляла собой пешеходный мостик.

Так, тут что-то знакомое. Где он это уже видел? Глубоко в подсознании Боб совмещал точки, проводил параллели, устанавливал связи.

— Это случайно не?.. — начал было спрашивать он, и тут его осенило. Сетка изображала подвесной мост, перекинутый через Прут у водопада, над которым поднимались облачка тумана, и все это там, где раньше была Яремча. Три фигуры — цели на мосту. Свэггер перевел взгляд обратно на снайпера, разглядел на голове светлое пятно и в то же мгновение сообразил, что это должны быть светлые волосы.

— Это Мила, — уверенно произнес он. — Господи Иисусе, она все-таки сделала свой выстрел!

Глава 26

Гостиница «Берлин»

Станислав

Июль 1944 года

— И правильно ли я понимаю, мой дорогой гауптштурмфюрер, что хотя вы считаетесь признанным знатоком хороших вин, сами вы капли в рот не берете?

— Совершенно верно, господин генерал, — подтвердил Салид бригаденфюреру Мюнцу, командиру 12-й танковой дивизии СС, — это действительно так. Моя вера запрещает употреблять спиртное. Такова воля Аллаха. С другой стороны, для любого араба обязанность принимать гостей — почетная. Так как же совместить эти кажущиеся противоречия? Моему отцу, человеку могущественному и влиятельному в Палестине, пришла в голову блестящая мысль: он поручил своему сыну узнать о вине все, что только можно, и тем самым получить возможность принимать искушенных европейцев в нашем доме так, как они привыкли, чтобы они при этом также чувствовали тепло палестинского гостеприимства. Я взялся за порученное дело со всей ответственностью. Когда в восемнадцать лет я приехал в Германию, чтобы учиться и еще больше укреплять связи между нашими народами, я смог выкроить время, чтобы продолжать заниматься любимым делом.

Молодой офицер был душой общества. Даже нацистов тянет к звездам, а Салид был самой настоящей звездой. Худощавый и привлекательный, в элегантном черном мундире с двумя молниями в петлице рядом с изображением ятагана, символом 13-й горнострелковой дивизии, в наглаженных бриджах, сапогах, начищенных до блеска, в белоснежных перчатках, с церемониальным кинжалом, сверкающим в свете свечей, озаряющих сад гостиницы «Берлин», лучшей в Станиславе, он являл собой образец мужской красоты и экзотики, но в первую очередь его выделяла феска. Кроваво-красная, со стилизованным орлом, распростершим крылья и сжимающим свастику, над белым эсэсовским черепом с костями, украшенная щегольской красной кисточкой, она придавала Салиду сходство с восточным владыкой, воином-принцем из страны великой белой пустыни. И тот факт, что на его счету имелось множество убитых евреев, определенно являлся большим плюсом.

— Значит, сегодня вечером вина выбирали вы? Это было до или после того, как вы уничтожили в горах отряд бандитов Бака?

— На самом деле после. Мы вернулись с задания, я вошел в гостиницу и обнаружил винный погреб, до сих пор не тронутый превратностями войны. Не могу сказать, что собранная здесь коллекция представляет собой что-то из ряда вон выходящее: неплохо представлены красные французские вина, белые немецкие — похуже, и есть кое-что весьма интересное. Полагаю, вкусовые рецепторы подарят вам своеобразные ощущения.

— Ганс, Ганс! — окликнул бригаденфюрер доктора Гределя. — Где ты нашел этого парня? Он просто прелесть!

Здесь присутствовало все руководство комиссариата, разодетое в соответствии с последней нацистской модой. Это были могущественные люди, администраторы и военачальники, повелители всего того, что осталось от принадлежавшей рейху Украинской империи. Рядом с черными парадными мундирами СС можно было увидеть безукоризненно скроенные смокинги, естественно, белые, поскольку на дворе стоял разгар лета.

— У этого парня самый образованный нос в Европе, — заметил кто-то, и гауптштурмфюрер Салид скромно кивнул, принимая комплимент.

— Особенно хорош этот нос для того, чтобы вынюхивать евреев! — подхватил кто-то другой, и его слова были встречены общим смехом, к которому примешивалась доля грусти, поскольку все понимали, что те дни, когда можно было открыто говорить о самой священной миссии рейха, подошли к концу.

— Вы даже сами не представляете, насколько это верно! — с гордостью заявил обергруппенфюрер СС Гредель, с моноклем, а также с элегантным мундштуком из слоновой кости. — Салид один из самых целеустремленных и деятельных проводников нашей политики в особой группе «Д». Он трудится без устали, не жалея себя. Всегда и везде двигаться вперед и только вперед! Воистину им движет его Аллах!

Рукоплескания, скромно принятые молодым арабом.

Происходящее очень напоминало последнюю ночь на борту «Титаника». Все понимали, что их ждет холодный черный океан. Через неделю, а то и завтра «катюши» 2-го Украинского фронта выпустят миллион реактивных снарядов, которые ревели словно привидения под кнутом палача, за что немцы прозвали их «сталинскими органами», а затем последует грохочущая гусеницами неизбежность в лице тысячи тридцатишеститонных танков Т-34, против которых бедняга Мюнц и его коллега генерал-лейтенант фон Бинк, командир 14-й мотопехотной дивизии, могли выставить лишь четыреста Т-IV да несколько штурмовых орудий «Штуг-III». Остановить русских не представлялось возможности. Они были неумолимы. И это мрачное ощущение предопределенности висело подобно грозовой туче над погруженным в темноту спящим садом, освещенным свечами и оживленным четырьмя скрипачами, которые с необычайной чувственностью исполняли Рахманинова. Собравшиеся здесь прекрасно сознавали, что очень скоро им придется спешно уносить ноги через Карпаты в Венгрию, чтобы там продолжить бесполезное сопротивление. Или умереть здесь, как того требовали обстоятельства.

— Итак, гауптштурмфюрер, — с несвойственной ему откровенностью заявил Гредель, — откройте же наконец, что вы для нас приготовили.

— Разумеется, доктор Гредель. Господа, начну с бесподобного «Лафройг» урожая 1899 года, разлитого компанией «Макки». Одно из лучших шотландских виски наших врагов-англичан. Как оно оказалось здесь, я понятия не имею. Потягивайте его медленно, можно с добавлением льда. Обратите внимание на высокую плотность, на аромат дыма и тумана, на, если так можно выразиться, «бурый» привкус. Но воспользуйтесь виски только для того, чтобы раздразнить вкусовые рецепторы и насладиться яркостью первого знакомства. Самая сокровенная моя мечта — после того, как мы одержим победу в этой войне, на одну ночь нарушить строгие требования своей религии и окунуться в прелести шотландского виски, предпочтительно в своем собственном замке в Глазго; однако до тех пор этот напиток лучше вкушать в микроскопических количествах.