Вояж Стил Даниэла
С полудня президент находился в операционной. К семи вечера операция еще не завершилась. Пуля пробила легкое, задела почки и селезенку. Хирургические бригады сменяли одна другую. Каким-то чудом не было задето сердце, но произошло сильное внутреннее кровоизлияние. К первой леди никого не допускали: она наблюдала за ходом операции по внутреннему монитору. Больше сообщать было не о чем, все ждали заключения врачей. По их предположениям, операция затянется до полуночи. Мэдди запаслась терпением.
В вестибюль госпиталя набилось не меньше сотни журналистов и фотографов: они заняли диваны, кресла и стулья, сидели на своих сумках, некоторые улеглись по углам. Повсюду белели пластмассовые стаканчики, мелькали пакеты с фастфудом, курильщики дымили за дверями. Все выглядело, как прифронтовая зона.
Мэдди и ее оператор устроились в уголке и тихо переговаривались со знакомыми репортерами телеканалов и крупных газет.
Она записала перед госпиталем репортаж для пятичасовых новостей и еще один, для семичасового выпуска – в больничном вестибюле. Элиот Нобл остался в студии один и регулярно с ней переговаривался. Мэдди снова вышла в эфир в одиннадцать вечера, хотя сообщать было почти не о чем, не считая повторения сказанного раньше. Врачи, спасавшие президенту жизнь, высказывали осторожный оптимизм.
Около полуночи ей на сотовый позвонил Джек.
– Неужели нельзя раздобыть ничего интересного, Мад? Одна и та же скукотища! Ты пыталась пробиться к первой леди?
– Она ждет у дверей операционной, Джек. К ней пускают только врачей и охрану.
– Ну так надень белый халат! – Он всегда требовал от нее подвигов.
– Вряд ли кто-то знает больше, чем мы здесь. Пока что все в руках бога.
Выживет ли президент Джим Армстронг? Он был немолод, однажды в него уже стреляли, но в тот раз, на счастье, пуля его только оцарапала.
– Видимо, ты там и заночуешь. – Это был приказ, а не предположение, но Мэдди была готова к бессонной ночи.
– Я хочу быть здесь, мало ли что произойдет… Когда завершится операция, состоится пресс-конференция. Нам обещали выступление одного из хирургов.
– Позвони мне, если будет что-то важное. Я еду домой.
Джек звонил с работы, большинство сотрудников еще не разошлись. День выдался бесконечный, впереди ждала такая же ночь. О том, что произойдет, если президент не выкарабкается, страшно было даже подумать. Мэдди молилась за него и за первую леди. Сейчас оставалось только уповать на Всевышнего. Все было в руках бога – и врачей.
После звонка Джека Мэдди выпила еще кофе, хотя и раньше пила его галлонами, но почти ничего не ела. Происходившее так ее опечалило, что ей было не до еды.
Немного погодя она позвонила Биллу. Решив, что он уснул, долго слушала длинные гудки. Наконец он ответил, порадовав тем, что, судя по голосу, бодрствовал вместе со всеми.
– Я вас не разбудила? – спросила Мэдди на всякий случай. Билл мгновенно узнал ее голос и обрадовался звонку. Он видел все репортажи из госпиталя и не выключал телевизор, чтобы не пропустить ее новое появление на экране.
– Простите, что долго не брал трубку: был в душе. Я ждал вашего звонка. Как дела?
– Пока никак, – ответила она устало, хотя была счастлива поговорить с ним. – Сидим и ждем. Операция должна скоро завершиться. Я все время думаю о Филлис… – Мэдди знала, как сильно она любит мужа. Об этом знали все, первая леди не делала из этого секрета. Они прожили вместе почти пятьдесят лет, и Мэдди была невыносима мысль, что все может вот так закончиться.
– Наверное, вам не удалось ее увидеть? – спросил Билл. Первую леди не показывал ни один телеканал.
– Она где-то наверху. Я бы с радостью повидалась с ней, не для репортажа, а чтобы она знала, что мы о ней думаем, – ответила Мэдди.
– Уверен, она это знает. Господи, как такое могло произойти? Столько охраны – но и она не всесильна… Я видел замедленную видеозапись: мужчина вышел вперед и нажал на курок. Как себя чувствует раненый охранник?
– Его прооперировали днем. Говорят, что состояние тяжелое, но стабильное. Ему повезло.
– Думаю, Джим тоже выкарабкается, – сказал Билл. – Вы-то как? Совсем без сил, наверное?
– Растрачиваю последние. Мы полдня провели на ногах, боясь что-то пропустить. – У обоих не выходили из головы Даллас, Джон Кеннеди. Это произошло до ее рождения, но Мэдди видела все записи. Билл тогда заканчивал университет.
– Хотите, привезу вам поесть? – спросил он. Его заботливость вызвала у нее теплую улыбку.
– Сюда свезли пару тысяч пончиков и весь фастфуд, который нашли в Вашингтоне. Но все равно спасибо.
Она заметила группу врачей, пробирающихся к микрофону, и предупредила Билла, что ей пора идти.
– Звоните мне, если что. Не бойтесь меня разбудить. Я всегда к вашим услугам. – Да, а Джек только и делал, что жаловался на скуку в эфире!
На одном из врачей был хирургический халат и колпак, на ногах бахилы. Мэдди догадалась – он только что из операционной. Хирург взошел на подиум, установленный в вестибюле. Все репортеры сгрудились вокруг него.
– Никаких громких заявлений у нас для вас нет, – серьезно отвечал он на камеры. – Есть только все основания для оптимизма. Президент – сильный здоровый мужчина, и мы оцениваем операцию как успешную. Мы сделали все, что могли на данный момент, и в течение ночи будем снабжать вас бюллетенями о его состоянии. Сейчас он находится под действием сильного седативного средства, но когда я шел сюда, он приходил в сознание. Миссис Армстронг попросила поблагодарить всех вас. Она очень сожалеет, – продолжил доктор с усталой улыбкой, – что всем вам пришлось коротать ночь здесь. Пока что это все.
И хирург, отметая жестом дальнейшие вопросы, покинул подиум. Прессу заранее предупредили, что комментариев не последует. Врачи сделали свое дело, остальное – воля Всевышнего.
Сразу после ухода врача у Мэдди зазвонил сотовый. Это был Джек.
– Возьми у него интервью!
– Не могу, Джек. Нам сказали: никаких расспросов. Хирург после двенадцатичасовой операции. Они говорят все, что знают.
– Так я и поверил! Они скармливают вам всякую чушь. Нам известно, что у президента смерть мозга.
– Что ты мне предлагаешь? Влезть в палату к Армстронгу через вентиляцию? – Мэдди устала и злилась на его чрезмерную требовательность. Все они были в одной лодке. Оставалось ждать новых сообщений; приставание к врачам ничего не дало бы.
– Не ловчи, Мад, – напустился на нее Джек. – Ты решила усыпить зрителей? Или втихаря подрабатываешь на другой канал?
– Ты отлично знаешь, что здесь происходит. Мы все получаем одну и ту же информацию, – взвилась она, теряя терпение.
– Вот и я о том же. Добудь что-нибудь особенное! – И он бросил трубку, не попрощавшись. Репортер с конкурирующего канала пожал плечами, сочувственно улыбаясь:
– Меня тоже теребит начальство. Если они такие умные, почему бы им самим сюда не явиться и не вцепиться во врачей?
– Надо будет сделать такое предложение. – Мэдди плюхнулась в свое кресло и накрылась плащом, чтобы вздремнуть до следующего сообщения для прессы.
В три часа ночи врачи выступили снова. Журналисты, успевшие прикорнуть, очнулись. Но особых новостей почти не было. Ухудшений в состоянии президента не наблюдалось. Он пришел с сознание, состояние по-прежнему критическое, но стабильное, супруга при нем.
Ночь была долгая. В пять утра врачи сообщили примерно то же самое и обещали снова выйти к прессе в семь утра. К этому времени Мэдди успела проснуться и пила кофе. Она проспала урывками три часа, все тело ломило от неудобной позы. Это было похоже на ночь в аэропорту во время снежной бури.
Новости в семь утра прозвучали ободряюще. Президент был слаб, но улыбался жене и благодарил нацию за сочувствие. Врачи были им чрезвычайно довольны. В этот раз они осмелились сказать, что имеют все основания надеяться, что он выживет, хотя осложнения не исключались.
Еще через полчаса Белый дом раскрыл имя человека, покушавшегося на жизнь президента. Теперь его называли «подозреваемым», хотя полстраны видело, как он стрелял. ЦРУ считало, что о заговоре с целью убийства главы страны нет речи. Сын подозреваемого погиб летом в боевых действиях в Ираке, и он решил наказать за это президента. Раньше он не совершал преступлений, не проявлял признаков психического отклонения, просто непонятная и ненужная ему война лишила его единственного сына, что вогнало несчастного в черную депрессию. Он находился под арестом, под строгой охраной. Родственники «подозреваемого» были потрясены, жена билась в истерике. До сих пор он слыл уважаемым членом общества, был успешным бухгалтером. Мэдди, узнав обо всем этом, расстроилась.
Она попросила одного из пресс-секретарей передать Филлис Армстронг записку: она здесь и молится за нее. Через несколько часов записка вернулась. Первая леди приписала на ней: «Спасибо, Мэдди, слава богу, ему лучше. С любовью, Филлис». Мэдди была тронута до глубины души тем, что первая леди нашла время ей ответить.
В полдень Мэдди в очередной раз вышла в эфир и сообщила, что президент отдыхает, и, хотя его состояние остается критическим, врачи надеются, что скоро ему станет легче.
– Если я так и не получу от тебя ничего интересного, – пригрозил ей Джек вскоре после эфира, – то пришлю вместо тебя Элиота, пусть он попробует.
– Пришли, может, ему повезет больше, чем всем остальным. – Она была в таком состоянии, что на нее уже не действовали его обвинения и угрозы.
– Ты заставляешь меня зевать от скуки! – прорычал он.
– Что нам дают, то я и передаю, Джек. Мы все здесь в одинаковом положении.
Но Джек все равно не ленился названивать чуть ли не ежечасно и требовать жареного. Когда вскоре после полудня позвонил Билл, она обрадовалась.
– Когда вы в последний раз ели? – спросил он с нескрываемым волнением.
– Что-то не припомню, – усмехнулась Мэдди. – От усталости даже голод пропал.
В этот раз он уже не предлагал приехать, а просто появился через двадцать минут с клаб-сандвичем, фруктами и колой. Прикинувшись сотрудником Красного Креста, протолкался сквозь толпу репортеров в вестибюле, отыскал ее и заставил сесть в кресло и поесть. Пока она жевала, Билл не сводил с нее глаз.
– Прямо не верится, что вы это сделали! – Мэдди широко улыбнулась. – Я сама не знала, до чего проголодалась. Спасибо, Билл!
– Приятно быть полезным.
Его поразило количество народа в госпитальном вестибюле: репортеры, операторы и звукооператоры, продюсеры… Толпа вываливалась наружу, где были беспорядочно припаркованы фургоны телекомпаний. Парковка госпиталя выглядела как зона чрезвычайной ситуации, чем, собственно, и была. Мэдди доставила Биллу удовольствие, съев сандвич до последней крошки.
– Как долго вы намерены здесь оставаться?
– Пока не минует опасность. Или пока не попадаем с ног от усталости. Одно из двух. Джек грозит прислать мне на замену Элиота, мои репортажи, видите ли, скучные. Но я ничего не могу поделать…
Пока Мэдди это говорила, на подиуме опять появился пресс-секретарь. Все вскочили и подались туда, она в том числе.
В этот раз все услышали, что выздоровление будет длительным. Журналисты могли смениться. Президенту лучше, осложнений нет, все говорит о том, что он пошел на поправку.
– Мы можем его увидеть? – крикнул кто-то.
– Придется подождать еще несколько дней, – ответил пресс-секретарь.
– А миссис Армстронг? С ней мы можем поговорить?
– Еще нет, она ни на минуту не отходит от мужа и останется здесь столько времени, сколько здесь пробудет он. Сейчас они оба отдыхают. Вам тоже неплохо бы поспать, – впервые за сутки пресс-секретарь позволил себе улыбнуться.
После его ухода Мэдди выключила свой микрофон и посмотрела на Билла. Она так устала, что у нее двоилось в глазах.
– Что теперь? – спросил он.
– Я бы отдала правую руку, лишь бы побывать дома и принять душ. Но Джек убьет меня за бегство с поля боя.
– Разве он не может прислать кого-нибудь вам на замену? – Держать Мэдди здесь столько времени было бесчеловечно.
– Может, но вряд ли пришлет. Во всяком случае, не будет торопиться. Джек хочет, чтобы я оставалась здесь. А ведь я бездельничаю, с этим любой справился бы. Вы же слышали, что нам рассказывают: тут не до импровизации. Сообщают только то, что считают нужным. Хотя если они говорят правду, то все более-менее неплохо.
– Вы им не верите? – Билла удивил скептицизм Мэдди, хотя недоверия требовала сама ее профессия, состоявшая именно в том, чтобы находить несоответствия в источниках информации. Это у нее отлично получалось, потому Джек и не хотел никем ее заменять.
– Верю, – ответила она. – Хотя даже если бы президент уже был мертв, нам бы об этом не сказали. – Это звучало ужасно, зато было чистой правдой. – Не думаю, чтобы вранье было вызвано чем-то еще, кроме угрозы национальной безопасности. В данном случае нас, кажется, не обманывают. По крайней мере я на это надеюсь.
– И я! – подхватил Билл.
Он провел с Мэдди еще полчаса и уехал. В три часа дня Джек наконец снял ее с крючка, разрешив съездить домой и переодеться, а потом выйти в эфир в пять часов, уже из студии. Ей едва хватило времени; о том, чтобы подремать, нечего было и мечтать. Он уже приказал жене вернуться в госпиталь для эфира в 19.30. Дома она переоделась в темно-синий брючный костюм. Состояние было такое, что впору уснуть на больничной каталке. Когда ее причесывали и гримировали, Мэдди держалась из последних сил, чтобы не сползти с кресла. Элиот Нобл, наблюдая за ней, не скрывал восхищения:
– Не знаю, как вам это удается, Мэдди. Если бы я вместо вас проторчал в этом госпитале двадцать семь часов, меня вынесли бы оттуда на носилках. Отличная работа!
Ее муж, правда, был другого мнения. Она поблагодарила коллегу за похвалу, хотя знала, что заслужила ее.
– Дело привычки, – ответила скромно. – Я уже давно этим занимаюсь.
Они с Элиотом все больше сближались, сейчас он ей даже понравился. В кои-то веки оценил по заслугам.
– В каком состоянии президент на самом деле, по-вашему? – шепотом спросил ее Элиот.
– Скорее всего нас не обманывают.
Кое-как, не без его помощи, Мэдди пережила пятичасовой выпуск новостей, а потом и эфир в 19.30. К восьми она снова была в госпитале, как приказывал Джек. Между двумя эфирами он заглянул к ней, сам свежий и отдохнувший, и надавал новых поручений, не забыв раскритиковать за предыдущие. Спросить, не устала ли жена, ему и в голову не пришло – просто не было никакого дела до ее состояния. Наступил час икс, и Мэдди должна была показать, на что способна. Она никогда его не подводила. Джек был слишком тщеславен, чтобы это признать, зато об этом твердили все остальные.
В госпиталь Мэдди вернулась как одна из героев первой ночи. Большинство каналов заменили людей, с ней работали новые оператор и звукооператор. Кто-то сжалился над ней и поставил в вестибюле каталку, чтобы она могла прикорнуть в перерыве между пресс-релизами. Мэдди рассказала об этом по телефону Биллу, и тот потребовал, чтобы она не пренебрегала сном.
– Вы свалитесь от недосыпа, – вразумлял он ее. – Вы хотя бы поужинали?
– Перехватила что-то у себя между эфирами.
– Надеюсь, сейчас вы не голодны. Вы не ели никакой гадости? – Его слова вызвали у нее усмешку: он многого не знал о ее профессии.
– Пища – здоровее не придумаешь: пицца и пончики. Стандартный рацион репортера. У меня начнется ломка, если я от нее откажусь. Нормальной едой я балуюсь только на приемах.
– Хотите, я вам что-нибудь привезу? – с надеждой предложил Билл, но Мэдди слишком устала, чтобы с ним видеться.
– Лучше залягу на свою каталку и попробую на пару часов отключиться. Но все равно спасибо. Я позвоню вам утром, если здесь не случится никакого аврала.
Ночь выдалась спокойной. Утром Мэдди съездила домой принять душ и переодеться.
В общей сложности она провела в госпитале пять дней. И в последний день наконец увидела Филлис, но той еще было не до интервью. Первая леди сама послала за Мэдди, и они поговорили в коридоре перед палатой президента, окруженные сотрудниками Секретной службы. Президента тщательно охраняли. Стрелявшего в него человека арестовали, но охрана не хотела рисковать.
– Как вы держитесь? – с искренней озабоченностью спросила Мэдди первую леди. Та выглядела на сто лет, поверх свитера был накинут больничный халат. Вопрос Мэдди вызвал у нее улыбку.
– Похоже, лучше, чем вы. Здесь за нами чудесный уход. Бедняге Джиму, конечно, не позавидуешь, но ему уже гораздо легче. В нашем возрасте такое непросто пережить.
– Мне не верится, что это произошло! – искренне воскликнула Мэдди. – Я всю неделю за вас переживала. Над ним, конечно, хлопочут, а вы-то как?
– Сказать, что это шок, – ничего не сказать. Но ничего, прорвемся. Надеюсь, все вы скоро сможете отправиться по домам.
– Я буду дома уже сегодня вечером.
Пресс-секретарь объявил, что президент вышел из критического состояния. Весь больничный вестибюль радостно приветствовал это сообщение. Большинство журналистов дежурило здесь все эти дни, и некоторые испытали такое облегчение, что даже прослезились. Но с самого начала дежурство отбыла одна Мэдди, за что удостоилась всеобщего восхищения.
Вернувшись вечером домой, она застала Джека за просмотром новостей конкурирующих каналов. Он поднял на жену глаза, но не соизволил пойти ей навстречу. Даже не выразил благодарности за проявленную в эти пять дней самоотверженность. Мэдди не щадила себя, свое здоровье. О том, что их рейтинг превзошел показатели всех других телекомпаний, услышала не от Джека, а от продюсера. Она даже умудрилась сделать репортаж о десятках пациентов, которых пришлось перевести в другие больницы, чтобы освободить этаж для президента, его обслуги и охраны. Никто из переселяемых не роптал, наоборот, все с радостью соглашались, тем более когда узнавали, что за их лечение в других больницах заплатит президентская администрация. Тяжелобольных среди них не оказалось, все находились на разных этапах выздоровления, и перевод ничем не угрожал их здоровью.
– Паршиво выглядишь, Мад, – вот и все приветствие Джека. Так оно и было, хотя, несмотря на усталость, Мэдди умудрялась прилично смотреться в эфире. Да уж, впалые щеки, мертвенная бледность, темные круги под глазами.
– Почему ты все время на меня злишься? – не сдержалась она.
Да, в последние месяцы она сумела его раздразнить: началось с ее незапланированных комментариев в эфире, продолжилось появлением Лиззи; кульминацией стали ее разговоры с Биллом. Но ее истинное преступление состояло в том, что она вышла из-под контроля. За это Джек ее ненавидел. Доктор Флауэрс предупреждала об этом, говоря, что он этого не потерпит, и оказалась права. Он видел в этом угрозу для себя. Но стоило Мэдди подумать о его ненависти, в памяти всплывали слова Джанет Маккатчинс, произнесенные четыре месяца назад: она тоже говорила, что муж ее ненавидит, а Мэдди отказывалась ей верить. Не поверить в ненависть Джека было невозможно: все его поступки свидетельствовали именно о ней.
– У меня есть основания негодовать, – ответил он холодно. – В последние месяцы ты только и делаешь, что предаешь меня. Тебе повезло, что я тебя еще не уволил.
Это «еще» должно было ее напугать, убедить, что увольнение может произойти в любой момент. От Джека вполне можно этого ожидать. Но главным чувством Мэдди была тревога. Бороться с мужем значило предвидеть все последствия. Но сложившаяся ситуация не оставляла ей выбора. Появление Лиззи и знакомство с Биллом изменили Мэдди. У нее появилось ощущение, что она обрела не только дочь, но и саму себя. Джеку это, конечно, не могло понравиться. В эту ночь он уснул, не сказав ей ни слова, утром тоже был непробиваемо холоден.
В последнюю неделю Джек превзошел суровостью самого себя: то он безжалостно критиковал Мэдди, то демонстративно игнорировал. У него почти не находилось для жены доброго слова, но ей уже было все равно. Недостающее одобрение она добирала в разговорах с Биллом. Однажды, когда Джек где-то задержался вечером, она отправилась к нему ужинать. В этот раз он сделал ей бифштекс, считая, что она по-прежнему трудится не жалея сил и нуждается в усиленном питании. Но для нее гораздо важнее были его внимание и забота.
Сначала они говорили о президенте. Он уже две недели находился в госпитале и со дня на день ожидал выписки домой. Мэдди и еще нескольким членам элитного пресс-пула разрешили коротко его проинтервьюировать. Президент исхудал и выглядел крайне утомленным, зато пребывал в приподнятом настроении и не уставал благодарить всех за преданность и участие. Мэдди сумела взять интервью и у его супруги.
Это были небывалые недели. Мэдди была горда своими репортажами, хотя Джек яростно их критиковал. Она даже добилась уважения своего соведущего Элиота Нобла. Он признал, что коллега – неподражаемый репортер, и весь канал был с ним согласен.
Билл взирал на подругу с нежностью и восхищением.
– Как вы теперь будете развлекаться? – спросил он после ужина. В президентов стреляли не каждый день, и ее новым репортажам, естественно, не будет хватать напряжения.
– Что-нибудь придумаю. Буду искать квартиру для Лиззи. – Дело было в начале ноября. – На это у меня есть еще целый месяц.
– Я бы мог вам помочь. – Теперь, дописав книгу, он был не так занят, как раньше, и подумывал о возвращении к преподаванию. Предложений хватало: и из Йеля, и из Гарварда. Мэдди радовалась за Билла, хотя понимала, что будет грустить, если он уедет из Вашингтона. Кроме него, у нее не было друзей.
– С этим придется подождать до следующего сентября, – успокоил он ее. – В новом году я попробую взяться за новую книгу. Возможно, теперь это будет роман.
Мэдди загрустила: радость за Билла сопровождалась чувством, что она упускает собственную жизнь. Она все больше убеждалась, с каким деспотом делит кров, но никак не могла решиться на разрыв. Билл ее не подгонял. Доктор Флауэрс говорила, что она сама предпримет необходимые шаги, когда будет готова, только на это могут потребоваться годы. Билл почти смирился, хотя не переставал за нее переживать. Две недели, проведенные в госпитале, где спасали жизнь президенту США, позволили Мэдди отдохнуть от Джека, хотя он не упускал случая спустить на нее всех собак по телефону. Билл всегда знал, что ей недавно звонил муж: у нее сразу менялся голос. Для этого Джеку не требовалось особого повода.
– Как вы проведете День благодарения? – спросил Билл, убрав со стола после ужина.
– Наверное, как всегда – в Виргинии. Ни у него, ни у меня нет родни. Иногда мы навещаем соседей. А вы, Билл?
– Мы каждый год ездим в Вермонт.
Она знала, ему тяжело: это будет его первый День благодарения без жены, он заранее боялся, как его переживет, и не скрывал своего страха.
– Я бы хотела пригласить Лиззи, – сказала Мэдди, – но не могу. Она пойдет на праздничный ужин в свою любимую приемную семью. Кажется, ее это устраивает. – Конечно, Мэдди предпочла бы, чтобы дочь впервые в жизни провела День благодарения с родной матерью, но пока это было невозможно.
– А вы сами? Вам не будет тяжело? – спросил Билл встревоженно.
– Надеюсь, что нет, – ответила она безо всякой уверенности. Она советовалась с доктором Флаэурс, и та порекомендовала ей примкнуть к группе женщин – жертв домашнего насилия. Мэдди обещала, что так и сделает. Группа собиралась после Дня благодарения.
Накануне отъезда в Виргинию Мэдди увиделась с Биллом. Оба были в подавленном настроении: он – из-за отсутствия жены, она – из-за того, что была вынуждена терпеть общество Джека, отношения с которым совсем испортились. Их словно током отшвыривало друг от друга, Джек смотрел на нее коршуном. Он совершенно перестал ей доверять. Хотя Билл звонил ей теперь не домой, а только на сотовый. Чаще всего Мэдди сама набирала его номер. Меньше всего ему хотелось причинять ей неприятности.
За день до Дня благодарения они опять встретились у него дома. Он сделал чай, она принесла коробку печенья. Они сидели в его уютной кухне и болтали. Погода испортилась, Билл сказал, что в Вермонте уже выпал снег, так что у него намечается катание на лыжах с детьми и внуками.
Мэдди словно забылась в его обществе, а потом спохватилась, что пора на работу.
– Берегите себя, Мэдди, – напутствовал ее Билл.
Его глаза были полны невысказанного чувства. Оба знали, что им не следует давать волю чувствам. Они еще не сделали ничего, о чем потом пожалели бы, потому что слишком друг друга уважали. Приходилось таиться друг от друга. Только беседы с доктором Флауэрс заставляли Мэдди задавать себе вопросы об отношениях с Биллом. Это была странная связь, но оба знали, что не смогут друг без друга. Они были похожи на двоих выживших после кораблекрушения, оказавшихся на необитаемом острове.
Перед уходом Мэдди прильнула к Биллу, и он по-отечески обнял ее сильными руками, прижал к своему любящему сердцу. Ничего другого он не требовал.
– Я буду по вам скучать, – сказал он просто. Они знали, что весь уик-энд не смогут разговаривать: Джек заподозрил бы невесть что, если бы Билл позвонил Мэдди по сотовому. Она тоже не осмелилась бы набрать его номер.
– Если Джек уедет кататься верхом, я попробую вам позвонить, – все же пообещала она. – Постарайтесь не слишком грустить. – Она знала, как тяжело будет Биллу проводить праздник без Маргарет. Но он уже не думал о жене, все его мысли были только о Мэдди.
– Мне будет несладко. Зато увижусь с детьми.
Не справившись с собой, он поцеловал ее в макушку и задержал в объятиях. Расставание опечалило обоих, оба думали о своих потерях. Уезжая, Мэдди чувствовала признательность за то, что он есть. За такую дружбу нельзя было не благодарить бога.
Глава восемнадцатая
Праздничные дни в Виргинии в обществе Джека прошли трудно. Он почти все время находился в дурном настроении и, запершись в кабинете, вел секретные телефонные переговоры. Теперь он не мог звонить президенту: тот все еще находился на излечении, и страной руководил вице-президент, с которым Джек не был близок. Его связывали тесные узы с одним Джимом Армстронгом.
Один раз, решив, что Джек отлучился, Мэдди подняла трубку, чтобы позвонить Биллу, и услышала, что муж разговаривает с какой-то женщиной. Она немедленно швырнула трубку: подслушивать было не в ее правилах. Но в голове зароились всевозможные предположения. Джек не полез за словом в карман, когда объяснял, откуда взялась женщина на фотографии, сделанной перед танцевальным клубом в Лондоне, но в последний месяц очень отдалился от нее и почти перестал заниматься с ней любовью. Это отчасти стало для Мэдди облегчением, но не могло не вызвать недоумение. На протяжении всей супружеской жизни он проявлял к ней неутолимый сексуальный аппетит. А теперь как будто утратил интерес и вспоминал о жене только для того, чтобы обвинить в каком-нибудь прегрешении.
В сам День благодарения ей удалось позвонить Лиззи, а на следующий вечер – Биллу (Джек отлучился к соседям, чтобы поговорить о лошадях). Билл признался, что настроение было не ахти, зато катание на лыжах удалось на славу, праздничная индейка в компании детей – тоже. Мэдди и Джек жевали свою индейку одни, в каменном молчании. Когда она попробовала заговорить с мужем об их отношениях, он отмахнулся, приписав все ее воображению. Она-то знала, что воображение ни при чем: никогда еще она не была так несчастна, разве что когда ее колотил Бобби Джо. Происходившее сейчас мало отличалось от прошлого, разве что тиранили ее более извращенно, но не менее болезненно.
Когда они наконец сели в самолет, чтобы лететь домой, Мэдди испытала облегчение.
– Что это ты так радуешься? – спросил Джек с подозрением.
– Просто хочется домой, – коротко ответила она. Ей в отличие от него не хотелось ссориться.
– Наверное, в Вашингтоне тебя кто-то дожидается, Мад? – не унимался он. Она в отчаянии посмотрела на него.
– Никто меня не дожидается, Джек, ты же знаешь.
– Теперь я ничего о тебе толком не знаю. Но узнаю, если захочу.
Она не ответила, чтобы не нарваться на грубость. Молчание было наилучшим выбором.
На следующий день, отработав свои эфиры, Мэдди отправилась на встречу женской группы, как обещала доктору Флауэрс. Она сделала это помимо воли, боясь, что на занятии ей станет еще тоскливее. Джеку она сказала, что идет на заседание комиссии первой леди. Вероятно, он ей не поверил, но спорить не стал, потому что у него были свои планы – деловая встреча после работы.
Когда Мэдди пришла по адресу, где собиралась группа, ей стало не по себе. Это было обветшалое здание в плохом районе; она уже не сомневалась, что окажется среди опустившихся, вечно жалующихся горгулий. Но с удивлением обнаружила, что ошиблась: жертвы домашнего насилия были в джинсах и в деловых костюмах, одни молодые, другие постарше, некоторые хорошенькие, остальные с обычной внешностью. Большинство выглядели умницами, красоте некоторых можно было даже позавидовать. Руководительница группы с теплотой посмотрела на Мэдди.
– У нас принято обращаться друг к другу по именам, – объяснила она. – Если мы узнаем старых знакомых, то не показываем этого. Мы не здороваемся, встречаясь на улице. Мы никому не рассказываем, кого видим и что слышим. То, что говорится здесь, остается в этих стенах. Нам важно чувство безопасности.
Мэдди согласно кивнула.
Сидя в вытертых креслах, женщины по очереди назвали свои имена. Большинство, видимо, были знакомы по прежним посещениям группы. Руководитель объяснила, что обычно на занятия ходят два десятка женщин, иногда больше, иногда меньше. Группа собиралась дважды в неделю, отсутствие на занятии никак не каралось. В углу стояла кофемашина, некоторые принесли печенье.
Женщины стали рассказывать о себе, о событиях в своей жизни, о своих тревогах и радостях, страхах. Одни находились в ужасном положении, другие ушли от жестоких мужей, третьи оказались гетеросексуалками или лесбиянками, у некоторых были дети. Объединяло их жестокое обращение, которому все они подвергались в семье. Большинство выросло в семьях, где практиковалось насилие, но не все. Некоторые вели внешне завидную жизнь, пока не встречали мужчин или женщин, которые начинали их тиранить. Слушая сестер по несчастью, Мэдди испытывала облегчение, какого не знала много лет. То, что она слышала, было так знакомо, так реально, так похоже на ее собственный опыт, что это можно было сравнить с избавлением от тяжелых доспехов. У нее было чувство, что она вернулась домой, что эти женщины – ее родственницы. Почти все, что они описывали, выглядело как те отношения, через которые прошла она сама, и не только с Бобби Джо, но и с Джеком. Слушая женщин, Мэдди словно слышала свой собственный голос, свою собственную историю; она все больше убеждалась, что Джек был с ней жесток с самого дня их знакомства. Сила, очарование, угрозы, контроль, подарки, оскорбления, унижения, боль – именно так у нее и было. Все вместе женщины рисовали портрет классического домашнего деспота-насильника; Мэдди оставалось удивляться, как она не понимала всего этого раньше. Доктор Флауэрс разложила все по полочкам уже несколько месяцев назад, но тогда это не было ей настолько ясно, как сейчас. Она поймала себя на том, что больше не чувствует ни смущения, ни стыда. Наконец-то ей полегчало: Мэдди была не права только в том, что соглашалась со всей той напраслиной, которую муж на нее возводил, и позволяла себе ощущать вину.
Она поведала товаркам о своей жизни с мужем, о том, что он ей говорил, что делал с ней, повторила слова, которые от него слышала, воспроизвела его тон, обвинения, реакцию на Лиззи. Все кивали, сочувствуя ей, и твердили, что у нее есть выбор. Следующий шаг зависит только от нее.
– Мне очень страшно, – призналась Мэдди шепотом, обливаясь слезами. – Что со мной будет, если я уйду от мужа? Что, если без него у меня ничего не получится?
Ее не подняли на смех за эти слова, не назвали ее сомнения глупыми. Все эти женщины тоже испытывали страх перед решающим шагом, и у многих были на то веские основания. Муж одной из них угодил в тюрьму за попытку ее убить, и она тряслась от мысли, что произойдет через год, когда он выйдет на свободу. Многие подвергались физическому насилию, как сама Мэдди, пока жила с Бобби Джо. Некоторые отказывались от прежней жизни, покидали хорошие дома. Две даже бросили детей – из страха, что иначе мужья с ними расправятся. Они знали, что не заслуживают одобрения, но все равно сбежали. Остальные еще боролись с собой и не были уверены, что смогут уйти от мужей, – совсем как Мэдди. После всех этих историй ей стало понятно одно: каждый час, день, минуту промедления она подвергала себя смертельной опасности. Внезапно до нее дошло то, что ей твердили Билл, доктор Флауэрс, даже Грег. Раньше она их даже не слышала. Только сейчас у нее прорезался слух.
– Как вы теперь поступите, Мэдди? – спросила ее одна из женщин.
– Не знаю, – честно ответила она. – Я ужасно напугана, мне страшно, что он разгадает, расслышит мои мысли.
– Он расслышит только одно: стук двери, когда вы захлопнете ее перед его носом и броситесь наутек. Пока вы этого не сделаете, он останется глух, – подала голос беззубая растрепанная женщина. Несмотря на ее вид и высказывания, Мэдди прониклась к ней симпатией. Теперь она знала, что эти женщины – ее спасение, и понимала, что должна спасаться сама. Они лишь подтолкнут ее к решительному шагу – им она верила.
С собрания Мэдди уходила новым человеком. Однако ее предупредили, что чуда не произойдет. Что бы она ни чувствовала, как бы ни была вдохновлена совместным опытом своих новых подруг, какой бы прилив сил ни испытывала, главное было еще впереди, ее ждало трудное испытание.
– Расстаться с жестоким обращением – все равно что бросить принимать наркотик, – резко сказала одна из женщин. – Это самое сложное, что вам предстоит в жизни, потому что все знакомо, привычно, вы уже многого не замечаете. Насилие для вас – единственное подтверждение любви к вам.
Мэдди уже доводилось слышать подобное, но такие речи всегда ее ранили. Только сейчас она поняла, что это правда. И как же теперь быть? Ходить в группу – а что еще?
– По первости, конечно, не стоит бросаться с сместа в карьер, – услышала она. – Но не обманывайте себя всякими «еще разок», «последний раз», «последний укол»… Потому что это действительно может стать последним разом. Даже человек, никогда не поднимавший на вас руку, способен озвереть. Он плохой, Мэдди, гораздо хуже, чем вы думаете, он способен вас убить. Возможно, ему этого даже хочется, просто духу не хватает. Бегите оттуда, куда глаза глядят, пока он не собрался с духом. Он не любит вас. Ему на вас наплевать, вы ему безразличны, его любовь – всего лишь способ причинять вам боль. Этого он хочет, это и будет делать. Не надейтесь, он не изменится, разве что к худшему. Чем лучше будете вы, тем хуже будет становиться он. Вы в большой опасности.
На прощание Мэдди от души поблагодарила всех женщин в группе и в задумчивости возвращалась домой. Да, все это правда, ее муж тиран. Но по какой-то сумасшедшей причине ей хотелось, чтобы Джек перестал причинять ей боль, чтобы любил ее. Ей хотелось показать ему, как это делается, даже объяснить – пусть он перестанет ее мучить. Но открылась другая истина: он не перестанет, наоборот, будет мучить ее все безжалостнее. Даже если она считает, что любит его, ей придется от него уйти. Это был вопрос ее выживания.
Прежде чем вернуться домой, Мэдди позвонила Биллу и рассказала о занятии группы. Он обрадовался и уповал на то, что группа придаст ей сил и заставит действовать.
Казалось, Джек почуял угрозу. Когда Мэдди вернулась, он странно на нее посмотрел и спросил, где она была. Ей снова пришлось прибегнуть к версии заседания комиссии. Она даже рискнула и заикнулась о том, что инспектировала группу для женщин – жертв насилия, вызвавшую у нее большой интерес. Это привело Джека в бешенство.
– Представляю это стадо психованных дур! Не верю, что тебя отправили в такую клоаку!
Мэдди открыла было рот, чтобы что-то сказать в их оправдание, но вовремя спохватилась. Теперь она знала, что даже вскользь брошенное слово для нее крайне опасно, и больше не собиралась рисковать.
– Откуда этот самодовольный вид? – спросил он.
Мэдди постаралась изобразить безразличие. Только не позволять ему ее провоцировать! Пора применить на практике знания, полученные в группе.
– Было довольно скучно, – бросила Мэдди. – Но я обещала Филлис туда пойти.
Джек, внимательно следя за женой, удовлетворенно кивнул. В кои-то веки она ответила правильно.
В эту ночь, впервые за долгое время, они занимались любовью, но Джек снова был груб, словно напоминал о своей власти. Что бы с ней ни происходило, он не ослабевал контроль над ней. Мэдди, как всегда, смолчала. Потом яростно мылась под душем, но никакая вода, никакое мыло не могли смыть ее ужас перед мужем. Она на цыпочках вернулась в постель и с облегчением услышала его храп.
Утром Мэдди встала раньше обычного, и Джек, спустившись вниз, застал ее уже в кухне. Все вроде было, как обычно, но она чувствовала себя как в тюрьме, шарахалась от стен, а в ее голове уже зрел план побега.
– Что с тобой? – рявкнул Джек, принимая у нее чашку с кофе. – Ты какая-то странная…
Мэдди молилась, чтобы муж не прочел ее мысли. Она почти не сомневалась, что он на это способен, но отказывалась в это верить. Прислушиваясь к его голосу, чувствовала в нем изменения и надвигающуюся серьезную опасность.
– Наверное, подхватила грипп.
– Принимай витамины. Не хочу заменять тебя в эфире, слишком много возни.
О замене речи не шло, но Джек по крайней мере не поставил под сомнение ее недомогание. При этом сам его тон свидетельствовал о том, что он не собирается церемониться с женой.
– Ничего, я смогу выйти в эфир.
Джек кивнул и взял газету. Мэдди уставилась в «Уолл-стрит джорнел», не видя ничего, кроме названия газеты, и молясь, чтобы он не угадал ее мысли. Если повезет, этого не случится. Она знала, что ей необходим план бегства, и очень скоро, пока муж с ней не расправился. Теперь сомнений не осталось: его ненависть к ней, о которой она раньше только подозревала, оказалась настоящей и еще более лютой, чем она могла себе представить.
Глава девятнадцатая
Декабрь, как обычно, оказался очень суетливым: приемы, встречи, планы на рождественские каникулы… Не было ни одного посольства, которое не устраивало бы коктейль, ужин, танцы в соответствии со своими национальными традициями – одно из преимуществ жизни в Вашингтоне, всегда нравившееся Мэдди. В начале брака она обожала ходить с Джеком на приемы, но в последние месяцы, по мере того как их отношения становились все напряженнее, возненавидела эту обязанность. Муж постоянно ее ревновал, следил, не заговорят ли с ней мужчины, а потом обвинял в неподобающем поведении. Ходить с ним куда-то стало невыносимо, поэтому в этот раз она ждала Рождества со страхом.
Больше всего ей хотелось встретить праздник с Лиззи, но Джек категорически запретил ей общаться с дочерью, поэтому Мэдди знала, что из этого ничего не выйдет. Для этого пришлось бы вступить в открытый бой. Компромисс с Джеком был немыслим: он требовал бы одного – чтобы она отказалась от своей затеи. Удивительно, как она раньше этого не замечала! Ведь он всегда отвергал все ее мысли и желания, заставлял стыдиться их. За годы брака Мэдди смирилась с этим. Сейчас она уже не могла вспомнить, как и когда произошла перемена, но в последние месяцы, когда ей открылась вся правда его отношения к ней, желание бороться с мужем постепенно нарастало. И все же в глубине души она не сомневалась в своей любви к нему. А это было страшно, потому что делало ее уязвимой.
Теперь Мэдди знала: спасение в том, чтобы перестать любить Джека. Эта любовь была опасна для ее жизни. Даже любя мужа и нуждаясь в нем, она знала, что придется от него уйти. Каждый новый день с ним лишь увеличивал опасность. Приходилось все время напоминать себе об этом. При этом Мэдди сознавала, что любая попытка объяснить кому-то эту ситуацию ни к чему не приведет; только человек, переживший то же самое, смог бы ее понять. Любому другому ее противоречивые чувства и ощущение собственной вины показались бы признаками сумасшествия. Даже Билл, так за нее переживавший, не мог до конца войти в ее положение. Ему, правда, помогала работа в комиссии, где он многое узнавал о прямом и косвенном насилии над женщинами. Если начистоту: то, что делал Джек, трудно было назвать «насилием», хотя это было типичным «жестоким обращением». Внешне все было благопристойно: он щедро ей платил, спас от драчливого мужа, позаботился о ее безопасности, обеспечил чудесным гнездышком, загородным домом, личным джетом, которым она всегда могла воспользоваться, красивой одеждой, дарил драгоценности и меха, возил на юг Франции. Кто же в здравом уме назовет такого мужа жестоким? Но Мэдди и те, кто рассматривал отношения в сильный микроскоп, слишком хорошо знали, какая опасность кроется под этой блестящей оболочкой. Больные клетки давно продолжали свою разрушительную работу, просто их было трудно разглядеть. Час за часом, день за днем, минута за минутой Мэдди чувствовала действие яда. Она жила в постоянном страхе.
Порой она чувствовала, что раздражает даже Билла. Она знала, чего он от нее хочет: чтобы она, заботясь о своей безопасности, ушла от мужа. Только зачем ему все это надо? Для него было невыносимо наблюдать, как Мэдди спотыкается и падает, делает шаг вперед и тут же пятится назад, прозревает, а потом уступает чувству вины, парализующему и ослепляющему. Они по-прежнему ежедневно разговаривали по телефону, но старались реже обедать вместе, чтобы не рисковать понапрасну. Всегда существовала вероятность, что ее увидят входящей в его дом и сделают не просто неверный, а губительный для нее вывод. Поэтому, даже находясь вдвоем, они заботились об осторожности. Билл меньше всего хотел создать подруге новые проблемы, ей и так приходится нелегко.
Президент к тому времени вернулся в Овальный кабинет. Он работал только полдня и быстро уставал, но когда Мэдди увидела его на небольшом приеме, то обрадовалась: он выглядел гораздо лучше и набрался сил. Филлис выглядела так, словно прошла войну, но, смотря на мужа, всякий раз широко улыбалась. Мэдди не могла не позавидовать: в ее жизни такое невозможно даже представить. Она так привыкла к напряженности в собственной семье, что уже не понимала, что значит жить в спокойствии и любви, считая стресс и душевную боль нормой, особенно в последнее время.
Джек вел себя с ней все резче, по всякому поводу лез в бутылку, любое ее слово встречал в штыки и не уставал клеймить позором каждый ее шаг. Казалось, он неустанно, не важно, день на дворе или ночь, на работе они или дома, выискивает повод на нее накинуться, как пума, выслеживающая добычу. Мэдди знала, что рано или поздно его прыжок станет для нее смертельным. Пока что муж уничтожал ее своими речами: и их смыслом, и тоном. Но все равно бывали моменты, когда она ловила себя на мысли, что он очень милый, очень умный и невыносимо красивый. Больше всего ей хотелось научиться его ненавидеть, а не только бояться. Теперь – спасибо группе женщин – жертв домашнего насилия – она лучше разбиралась в истоках своего отношения, своих поступков. Для нее уже не было секретом, что она в каком-то глубинном уровне стала наркоманкой, и опасный наркотик, к которому пристрастилась, зовется Джеком.
Однажды в середине декабря Мэдди поделилась этими мыслями с Биллом. На следующий день было намечено празднование Рождества у них на телеканале, но эта перспектива ее совершенно не радовала. Недавно Джек выдумал, что она флиртует с Элиотом в эфире, потом дошел до обвинений, что она спит со своим соведущим. Мэдди была уверена: он сам понимает, что это чушь, и продолжает ее обвинять просто с целью испортить настроение. Он даже заговорил об этом с их продюсером, заставив ее подозревать, что дни Элиота в программе сочтены. Она собиралась его предостеречь, но Грег, узнав о происходящем из телефонного разговора с Мэдди, отговорил ее от этого шага. Это только усугубило бы ее проблемы, к чему Джек, собственно, и стремился.
– Он просто портит тебе жизнь, Мад, – сказал практичный Грег. Сам он прижился в Нью-Йорке и подумывал о женитьбе, но Мэдди не советовала ему торопиться. Сама она в последнее время разочаровалась в браке и выступала за утроенную осторожность.
Сидя в кухне Билла во вторник, она чувствовала себя бесконечно уставшей и разочарованной. В этом году ее не радовало даже Рождество. Она только и думала о том, как бы вырваться в Мемфис, к Лиззи, или устроить ей самой приезд в Вашингтон так, чтобы не пронюхал Джек. Недавно ее поиски увенчались успехом: она нашла для дочери квартирку – милую, светлую, оставалось освежить в комнате стены, чем Мэдди и занялась. Она внесла аванс чеком, не сомневаясь, что сможет платить за квартиру втайне от мужа.
– Я ненавижу врать Джеку, – тихо призналась она Биллу за обедом. Он купил для нее черной икры, и они наслаждались редким моментом вместе. – Но это единственный способ делать то, что мне нужно и что мне хочется. О Лиззи он и слышать не желает, мне запрещено с ней видеться.
«О чем он вообще желает слышать?» – подумал Билл. Ему не хотелось усугублять ее горе. В этот раз был менее разговорчив, чем обычно, и она опасалась, что у него есть свои поводы для огорчения. Она знала, как тяжело ему даются праздники. До дня рождения Маргарет оставалось всего несколько дней – еще одна причина горевать.
– Вы здоровы? – спросила Мэдди, передавая ему бутерброд с икрой, украшенный ломтиком лимона.
– Сам не знаю. В это время года я всегда тоскую. Особенно в этот раз. Иногда бывает трудно не оглядываться назад вместо того, чтобы смотреть вперед.
Мэдди видела, что Биллу не по себе. Он по-прежнему много говорил о жене, но как будто терзался меньше, чем раньше. Они с Мэдди часто это обсуждали, и она упорно призывала его перестать казниться. Но одно дело сказать, другое – сделать. Ей казалось, что работа над книгой отчасти помогла ему превозмочь боль. Однако горечь утраты еще не прошла.
– Праздники – непростое время, – согласилась Мэдди. – Вы по крайней мере встретите их с детьми.
Александеры снова уезжали в Вермонт, а Хантеры – в Виргинию; она точно знала, что ей будет гораздо менее весело, чем Биллу с его семьей. Те затевали Рождество в добром старинном стиле. Джек ненавидел праздники, ограничивался дорогими подарками жене – и больше ничего. В детстве Рождество всегда приносило ему разочарование, поэтому он и взрослым отказывался испытывать радость по требованию календаря.
Следующие слова Билла удивили Мэдди.
– Я бы хотел встретить Рождество с вами. – Он грустно улыбнулся. Об этом невозможно было даже мечтать, но его грела эта мысль. – Мои дети были бы счастливы вас увидеть.
– Лиззи тоже, – вздохнула Мэдди. Она уже подобрала для дочери рождественские подарки, накупила мелочей для Билла: милые штучки, компакт-диски, выбрала теплый шарф, который должен был ему пойти, букинистические издания, которые должны были ему понравиться. Ничего супердорогого, зато все очень личное – талисманы дружбы, важной для обоих. Она собиралась вручить их в последний день перед его отъездом в Вермонт и надеялась на встречу, потому что следующая могла состояться только после Нового года.
Увидев друг друга, они заулыбались. Пришло время доесть черную икру. Билл купил паштет, сыр, французский хлеб и бутылку красного вина. Получился очаровательный пикничок, позволивший забыть о тяготах окружающего мира.
– Иногда я удивляюсь, зачем вы со мной возитесь, – не выдержала Мэдди. – Вы только и слышите от меня, что стоны и жалобы на Джека. Знаю, как это выглядит со стороны: что я ничего не пытаюсь с этим сделать. Представляю, как грустно все это наблюдать. Как вы меня выносите?
– На это легко ответить, – улыбнулся Билл. От следующих его слов, произнесенных без всякого колебания, у нее перехватило дыхание. – Я вас люблю.
Для того чтобы переварить это, понять смысл услышанного, Мэдди понадобилась длинная пауза. Те же слова она могла бы сказать Лиззи: он был ее покровителем и другом… Кажется, это было не то, что мужчина говорит женщине, женщина мужчине. Так по крайней мере она поняла.
– Я тоже вас люблю, Билл, – тихо ответила Мэдди. – Вы – мой самый лучший друг. – Их отношения превосходили то, что у нее было с Грегом, зажившим теперь собственной жизнью. – Вы уже практически моя семья, мой старший брат.
Читать бесплатно другие книги:
