Мадам Пикассо Жирар Энн
Они оставались в Барселоне еще почти две недели. Рождество показалось Еве волшебным, и они вместе отпраздновали Крещение в пышном испанском стиле. Более того, Пикассо без возражений отправился на мессу, и Ева подумала, что, возможно, он делает первые шаги к примирению с Богом, которого боялся и проклинал все последние годы.
Перед отъездом из Барселоны он, наконец, попросил у матери дедовское серебряное кольцо. Пока Ева была в гостиной и прощалась с доном Хосе, она слышала разговор в прихожей. Минуту спустя Ева присоединилась к ним у двери, почти не в силах сдерживать радость, но старалась не показывать этого, потому что не хотела испортить сюрприз.
– Спасибо вам за все, – сказала Ева, подавив кашель, когда мать Пикассо заключила ее в теплые объятия.
– Грустно видеть, что наш Пабло снова уезжает, но хорошо знать, что он будет рядом с вами. Думаю, он наконец готов стать хорошим мужем.
– Madre, por favor[67], – укорил ее Пикассо с таким видом, будто она раскрыла какой-то секрет. Потом он отвел мать в сторону и нежно расцеловал ее в щеки.
– Будь добр к ней, Паблито.
– Я буду стараться делать это каждый день, – заверил он. И ты права: теперь я, наконец, готов.
Когда Ева проснулась утром после возвращения в Париж, то разочаровалась, не увидев рядом с собой Пикассо. Сначала она испугалась, что могла потревожить его ночью приступом кашля, потому что у нее наступило очередное обострение бронхита. Она была уверена, что сможет убедить его в том, что речь идет лишь о незначительной простуде, подхваченной во время поездки.
В квартире было тихо. На подушке Пикассо лежала единственная алая роза на длинном стебле рядом со шкатулкой из зеленой кожи. Ева сразу же поняла, что происходит. С сильно бьющимся сердцем она надела кимоно, лежавшее в ногах кровати, и опустилась на колени. Она была очарована тем, как тщательно Пикассо все подготовил, но сомневалась, что должна открыть шкатулку без него.
В квартире по-прежнему было тихо. Она встала, завязала пояс кимоно и босиком вышла в обшитую деревянными панелями гостиную с задернутыми портьерами. Пикассо стоял у камина в официальном черном костюме с галстуком: его волосы были тщательно причесаны. Он был окружен свечами, делавшими сумрачную комнату похожими на неф церкви, а на каминной полке стояла его картина Ma jolie. Он вставил ее в раму, так что теперь она занимала самое почетное место в гостиной.
Глаза Евы затуманились от слез.
– Ты не мог бы подождать, чтобы я оделась так же красиво, как и ты?
– Напротив, я хотел, чтобы ты выглядела именно так, как сейчас. Это я должен произвести впечатление. – Пикассо шагнул вперед и взял ее за руки. Она чувствовала, что он дрожит. – Я посвящаю этот момент тебе. Ты так много вложила в любовь ко мне; ты всегда была рядом со мной и поддерживала меня. Ты очаровала мою семью, была терпеливой с моими друзьями и совершенно покорила мое сердце. Ты для меня все, Ева.
– О, Пабло…
– Ты окажешь мне честь и примешь мое официальное предложение руки и сердца?
– Ну конечно! – когда она заплакала, он вытер ее слезы и обхватил ладонями ее подбородок. – Но кольцо почему-то лежит в другой комнате.
– Это лишь способ завлечь тебя обратно в постель, любимая, – ласково поддразнил Пикассо.
– Меня не нужно завлекать. Я и так твоя.
Они прошли в спальню, где он взял шкатулку с подушки и вложил ей в руки.
– Надеюсь, тебе не захочется чего-то другого, – сказал Пикассо, когда Ева открыла шкатулку и обнаружила изящно гравированное серебряное кольцо с большим рубином в центре.
– О, Пабло, какая изысканная вещь!
– Как и ты, ma jolie. Моя мать была очень довольна, что именно ты получишь его, – он надел кольцо на палец Евы и страстно поцеловал ее. – Сегодня вечером мы встретимся с Гертрудой и Алисой и официально отметим нашу помолвку. Им не терпится увидеть твое кольцо.
– Они знают? – удивленно спросила Ева.
– Ну, я же должен был кому-то рассказать. Кроме того, они обе сильно переживали за нас.
– Я рада, что понравилась им.
– Они обожают тебя, – заверил Пикассо. – Как сделают все мои друзья, когда узнают, какая ты замечательная женщина и какое счастье ты мне подарила.
Ева подумала, что она находилась на верном пути. Несмотря на неотвязный бронхит и жуткое подозрение доктора Руссо, она любила мужчину своей мечты, он любил ее, и скоро они поженятся. Она должна сосредоточиться на хорошем, только это имело значение.
Глава 29
Весной Ева и Пикассо вернулись в Сере. Несмотря на буйный мистраль и пронизывающий холод, Пикассо лихорадочно работал над новой серией полотен в кубистском стиле. Поскольку работа отнимала большую часть его времени, Ева старалась чаще отдыхать, чтобы избавиться от постоянной усталости и кашля, который по-прежнему не оставлял ее. Сидя у камина в доме с закрытыми ставнями, она писала письма родителям и даже послала открытку Алисе и Гертруде. Алиса ответила ей, Ева написала снова, и постепенно это вошло в привычку.
Было приятно иметь друзей по переписке, и Гертруда тоже иногда писала ей, хотя большая часть ее писем была адресована Пикассо. Их связывала старая дружба, поэтому Ева не обижалась. Но она любила мастерский стиль Гертруды и ее своеобрзное чувство юмора.
По вечерам, когда ветер немного стихал, Ева и Пикассо гуляли вдвоем по бескрайним полям, заросшим травой, и планировали предстоящую свадьбу. Иногда, после заката, они отдыхали в городском кафе «Гранд» под мерцающими фонарями и читали друг другу письма, полученные от своих друзей. Жизнь казалась совершенно идиллической. В один прекрасный день ветер прекратился, воздух потеплел, и все вокруг внезапно изменилось.
– Это о моем отце, – объявил Пикассо, державший в руках только что прочитанное письмо из Барселоны. – Лола пишет, что ему стало хуже.
– Ох, Пабло.
– Полагаю, мне не следует удивляться, но я все же удивлен. Когда я был мальчишкой, он казался мне таким сильным… Я сердился на него за то, что он заставлял меня рисовать. Он хотел, чтобы я стал настоящим художником, каким ему так и не удалось стать. Довольно долго я не понимал, что старик умел хорошо рисовать только голубей.
– Он передал тебе потрясающий талант. Это достаточно веская причина, чтобы любить его.
– Ты поедешь со мной в Барселону.
Последние несколько дней Ева снова чувствовала себя слабой и больной, но до сих пор так ничего и не сказала Пикассо. Вчера, когда он застал ее во время приступа кашля – как уже случалось раньше, в Париже, – она убедила его, что это всего лишь легкая простуда, подхваченная во время поездки. Она определенно не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы выдержать долгий путь до Барселоны, особенно сейчас, когда становилось жарко. Кроме того, будет полезно побыть одной, пока ей действительно не станет лучше.
– Я не могу оставить тебя одну, – заявил Пикассо, когда она сообщила о своем намерении остаться. – Макс хотел приехать в Сере, чтобы лично убедиться, почему художников так тянет сюда. Он составит тебе отличную компанию. Я дам Канвейлеру указание оплатить ему дорогу. Ты почти не заметишь моего отъезда.
– В этом нет необходимости, Пабло.
– Я не могу одновременно беспокоиться о тебе и о моем отце. Кроме того, тебе нравится Макс.
– Да, это правда, – ответила Ева, хотя дело было в другом. Она знала, что Макс был предан Фернанде. Она по-прежнему желала завоевать его доверие, но не хотела добиться этого таким образом, особенно когда чувствовала себя больной.
– Тогда считай дело решенным. А когда я вернусь, ты хорошо отдохнешь, и снова наступит весна. Мы вернемся в Париж и назначим дату свадьбы. Но я хочу, чтобы моя невеста была здоровой.
– Так и будет, – пообещала Ева.
Пока Пикассо был в Барселоне, наступила весна, обрушившаяся на Сере проливными дождями. Ливень шел много дней подряд, и земля повсюду превратилась в раскисшее болото. Небо приобрело свинцово-серый оттенок, и кашель у Евы усилился. Все это время они с Максом Жакобом были вынуждены делить небольшой загородный дом, который казался еще теснее из-за невозможности выйти на улицу больше чем на несколько минут. Из чувства долга перед Пикассо Макс стал все чаще сидеть с ней у камина в гостиной, хотя они в основном молчали.
– Мне действительно жаль, что так получилось, – сказала она однажды ранним вечером, когда небо покрылось черными тучами и вот-вот должна была разразиться гроза. Оба они держали на коленях раскрытые книги.
Макс поднял голову.
– Чего вам жаль?
Она уловила в его голосе слабый намек на раздражение, но решила продолжить.
– Я просила Пабло не настаивать на вашем приезде сюда, пока его не будет.
– Он весьма настойчивый человек, если не сказать упрямый.
Ева улыбнулась.
– В этом я готова с вами согласиться. Может быть, вы что-нибудь объясните мне, Макс… с мужской точки зрения?
– Это может оказаться трудно или легко, в зависимости от предмета обсуждения.
Ева знала, что он любит подшучивать над своей сексуальностью, но лишь улыбнулась и продолжала:
– Что, кроме несомненной красоты, так сильно привлекает людей в Фернанде?
– Может, стоит высказаться конкретнее? – его тон свидетельствовал, что он перешел к обороне.
– Я не хочу никого обидеть, но мне кажется удивительным, что многие друзья Пикассо были готовы отказаться от него ради Фернанды. В конце концов, они дружили с Пабло еще до того, как познакомились с этой женщиной.
– Превосходный вопрос, – Макс какое-то время смотрел на Еву, а потом снял маленькие круглые очки для чтения. – Вас беспокоит, что она может отвоевать его своими таинственными чарами, если вы не разберетесь, в чем они заключаются.
– Наверное, так, – призналась Ева.
– Вы действительно очень разные.
– Фернанда очень долго была рядом с ним, и он хотел этого.
Ева видела, что эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. Он глубоко вздохнул и посмотрел на нее.
– В нашей маленькой компании все тесно связаны друг с другом, не так ли? При этом мы все связаны через Пикассо и таким образом друг с другом. Даже с вами и Фернандой.
– Вот именно. Дело не в том, что она мне не нравится или я по какой-то причине недолюбливаю ее. Однако я не понимаю основу вашей верности ей.
– Мы преданные люди, и большинство из нас по той или иной причине жалеют ее. У Фернанды была очень трудная юность. Пикассо никогда не рассказывал вам об этом?
– Он не любит говорить о ней.
– Родители бросили Фернанду, поэтому она воспитывалась в семьях дяди и тети, которые практически не уделяли ей внимания. Чтобы отделаться от них, она вышла замуж за человека, который избивал ее. Тогда она сбежала от него в Париж. Бедная маленькая птаха была слишком испугана, чтобы потребовать развода, поэтому они с Пикассо так и не смогли пожениться. Все мы, кто был с ним с самого начала, знаем эту историю. Это делает ее недостатки гораздо более терпимыми.
Бревно в очаге с треском распалось пополам, и яркий каскад искр осветил комнату.
– У каждого из нас за плечами остались голодные годы, – продолжал он. – Такие вещи объединяют людей.
– Это я могу понять. Но Пикассо все-таки порвал с ней, и все началось еще до знакомства со мной.
– Ах, но отношения между любовниками – это совершенно особенная вещь. Если вы сошлетесь на меня, то я буду отрицать, что рассказал об этом, но наша дорогая Фернанда изменяла Пабло, и не один раз, о котором вы знаете, а вполне регулярно. Она слишком часто пыталась манипулировать его чувствами к ней. Тот факт, что последний раз она изменила ему с художником, для Пикассо был высшей формой предательства.
– Макс?
– Гм-мм?
– Спасибо, что рассказали об этом.
– К своему ужасу, должен признаться, что в конце концов привязался к вам. Вероятно, уединение, постоянные дожди и сельская атмосфера ослабили мою обычную сдержанность.
– Возможно, – ответила Ева и едва заметно улыбнулась. Она снова посмотрела на раскрытую книгу. – Наверное, так оно и есть.
В следующие дни Ева и Макс часами беседовали о живописи и поэзии, а также о вере. Ева спросила о его интересе к хиромантии и картам Таро; хотя она сомневалась в таких предсказаниях, ей было любопытно. Она также обнаружила, что Макс действительно нравится ей, хотя и раньше подозревала это.
– Если мы будем венчаться, вы придете? – спросила она. Хотя Макс был евреем, он уже признался ей, что не видит пользы в религиозных организациях.
– Нас всех поразит молния, если я это сделаю, – отшутился он.
– Мы с Пабло готовы рискнуть.
– Он говорил, что вы смелая девушка, но теперь я сам начинаю в этом убеждаться.
– Я рада. Мы не хотели бы венчаться без всех наших друзей и членов семьи.
Он немного помедлил.
– Вы хотите, чтобы я пришел, даже несмотря на мою преданность Фернанде?
– О, я всерьез намерена украсть частицу этой преданности, – проворковала Ева.
Оба рассмеялись.
– Что же, я подумаю об этом.
Внезапно она согнулась пополам в сильнейшем приступе кашля. Когда вода не помогла, Макс был вынужден поднять ее и отнести в постель. Ева была бледной и очень слабой. Казалось, с каждым днем ее состояние становится все хуже. Макс сказал, что он опасается пневмонии.
– Мы должны написать Пикассо и спросить, что нам делать, – настаивал он на следующий день. Он сидел возле широкой стариной кровати из красного дерева, такой мягкой, что казалось, будто Ева тонет в ней. Сейчас он собирался положить ей на лоб новый холодный компресс.
– Нет! – воскликнула она.
– Но такой кашель – очень дурной знак.
Заботливость Макса вдруг показалась ей подозрительной.
– Я же сказала – нет!
– Тогда разрешите мне вызвать врача.
– Вы слишком переживаете из-за пустяков, Макс. Это всего лишь кашель.
– Пикассо оторвет мне голову, если узнает, что я не помог вам.
Загрохотал гром, и свет в доме замигал.
– Вы переписывались с Фернандой с тех пор, как приехали сюда. Я видела письма в почтовом ящике. Как она поживает? – спросила Ева, прервав неловкое молчание и решив сменить тему.
Макс критически посмотрел на нее, перед тем как ответить.
– Не слишком хорошо. Но Аполлинер нашел ей работу, и теперь она читает стихи в «Шустром кролике».
Ева знала эту скромную таверну на Монмартре. Было трудно представить, как сильно изменились обстоятельства – и для Фернанды, и для Аполлинера. Ева прижала к щекам холодную ткань. Еще ей хотелось спросить о поэте и узнать, что стало с человеком, перед которым она некогда преклонялась и который переживал трудные времена после скандала с кражей «Моны Лизы».
– Я думала, Фернанда работает в модном доме Пуаре.
– Сначала так оно и было, но что-то там не сложилось. Она слишком гордая женщина.
Ева протянула Максу компресс. Макс прополоскал его в холодной воде и снова положил ей на лоб. Он стал удивительно терпелив и внимателен к ней.
– У вас доброе сердце, Макс. Фернанде повезло, что у нее такой друг.
– Вообще-то в последние дни мне пришлось сделать выбор.
Дождь сплошной пеленой висел за окнами. Они уже так давно находились в этом доме одни, что откровения давались легко.
– Я не могу быть предан вам обеим и сохранять дружбу с Пикассо. Поэтому, в отличие от других, я выбрал вас.
– О Господи. Я никогда не стала бы просить об этом… по крайней мере, не так скоро. Мне казалось, что должно пройти много времени.
– Меня никто не просил. Просто, когда речь идет о Пикассо, нужно выбирать что-то одно. Я должен быть абсолютно верен либо вам, либо ей. Он в этом отношении требовательный человек, но я люблю его, несмотря ни на что. Полагаю, теперь я знаю, почему он предложил мне составить вам компанию.
– Не рассказывайте ему, что я была больна, Макс. Вы знаете, как его пугают болезни. Мне уже лучше.
– Нет, вам не стало лучше. Но я уважаю человека, который может надеть костюм в «Мулен Руж» и сделать то, что сделали вы, поэтому я исполню ваше желание. Если Пикассо сам не узнает. Но, когда вернется, я ничего ему не скажу.
– Спасибо.
– Имейте в виду, я считаю это ошибкой. Но я сам наделал в жизни столько ошибок, что не могу вас винить. – Его смех заполнил неловкую паузу и отголосками раскатился по старому дому. – Вы же знаете, что Пикассо все равно будет любить вас, даже если вы заболеете.
– Я еще не готова так рисковать, – призналась Ева, когда очередной удар грома сотряс оконные стекла.
Дон Хосе умер в мае. Он был мощной силой в жизни своего единственного сына, и Пикассо ощущал тяжкий груз невысказанных слов и неспособность это исправить. Несколько дней он молчал и в конце концов решил один отправиться в Барселону. Ему хотелось взять Еву с собой, но в Испании считалось неподобающим приводить на похороны женщину, не связанную узами родства с покойным. А Ева, несмотря на желание быть рядом с ним, с облегчением поняла, что получила еще одну небольшую отсрочку, чтобы поправить здоровье.
На время своего отсутствия Пикассо послал за Хуаном Грисом и попросил его присоединиться к Максу и Еве в Сере. Друзья поддержат ее в это непростое время, писал он из Испании, и скоро они наконец воссоединятся. Ева не сомневалась, что Макс сдержит свое слово. Она должна была кому-то доверять. Пока Гертруда и Алиса находились на отдыхе в Италии, Макс Жакоб был единственным надежным кандидатом. Дружба Пикассо с Гертрудой была слишком прочной и долговечной, чтобы Ева могла поделиться с ней своими опасениями, даже если бы захотела этого. Когда она писала Алисе, то старалась поддерживать легкомысленный тон.
Дожди прекратились в начале июня, но на горизонте остались два темных облака: в Испании траур по усопшему соблюдали в течение года, и в это время нельзя было играть свадьбу… Крошечная опухоль в груди Евы на ощупь казалась больше, чем раньше.
Глава 30
Июль в Сере наконец выдался теплым и сухим. Бульвары, древнеримские стены и бастионы украсились зеленой порослью, и платаны снова отбрасывали густую тень по всему городу.
После возвращения из Барселоны Пикассо вообще не говорил о своем отце или о похоронах, но образы в некоторых его работах отражали глубину его скорби. Ева не знала, чем ему помочь, пока у нее не появилась одна идея. Она решила сделать для Пикассо сюрприз и договорилась о том, чтобы в Сере из Парижа доставили Фрику.
Огромная лохматая собака радостно лаяла и виляла хвостом, а Пикассо катался с ней по траве в саду за домом, исполняя привычный ритуал встречи.
Остаток лета проходил безмятежно, и они вчетвером поселились в просторном каменном доме в Сере. Пикассо занимался живописью с Хуаном Грисом, но большую часть времени авторитетно оценивал то, что называл «несовершенными кубистскими экспериментами» своего друга. Макс пытался сочинять стихи, а когда здоровье Евы пошло на поправку, она начала для всех готовить. Однажды Пикассо настоял на том, чтобы отвезти их на бой быков в каталонский город Фигерас. По его словам, такое мощное и величественное зрелище должно благотворно повлиять на работу, и он будет только рад, если Ева присоединится к мужчинам. Она решила составить им компанию. Большую часть времени девушка сидела на трибуне, прикрыв глаза рукой, и с трудом удержалась от слез в самом конце, который показался ей просто варварским. Но, как она уже много раз внушала себе, если это была часть мира Пикассо, то нужно научиться ценить и принимать ее.
Ранними вечерами Ева и Пикассо брали Фрику на долгие прогулки по окрестным лугам и полям, когда воздух становился прохладнее и поднимался легкий ветер. Они держались за руки, бродя по высокой траве. Пикассо прокладывал путь испанской тростью, а Фрика бежала впереди.
– Очень жаль, что приходится отложить свадьбу, – сказал он однажды вечером, когда они спускались по травянистому склону холма.
После возвращения Пикассо из Барселоны он впервые упомянул о смерти своего отца и невозможности сыграть свадьбу в течение года после похорон. В ответ Ева сжала его руку, радуясь тому, что он наконец был готов поговорить с ней о доне Хосе. Солнце уже садилось, окрасив дальний горизонт в оттенки алого и золотистого цветов.
– У нас будет другая весна, – с легкой улыбкой проговорила она.
Внезапно впереди раздался лай, сопровождавшийся жалобным воем и злобным рычанием.
– Господи, нет! Фрика! – Пикассо перехватил трость как дубинку и пустился бегом к подножию холма, где находилась Фрика.
Ева побежала следом и вскоре увидела двух дерущихся собак, одна из которых была черной как ночь и по размеру гораздо меньше Фрики, но отличалась невиданной агрессивностью. Скулящий вой Фрики наполнял воздух, пока Пикассо кричал и свистел, стараясь отвлечь соперника от своей собаки. Тем не менее он не смог ей помочь.
Час спустя Пикассо нанял фермера с автомобилем, для того чтобы отвезти Фрику к ветеринару. Ему пришлось пообещать этюд со своей подписью за то, что он оторвал этого человека от ужина. Раненая Фрика свернулась клубком на коленях у Пикассо, сидевшего сзади, и лишь иногда поскуливала.
Пикассо молчал, пока они ехали по бесконечной сельской дороге за несколько миль от Сере. Стало уже совсем темно. Он смотрел вперед, положив руку на шею животного, которое любил уже много лет. Еве показалось, что он ведет безмолвный разговор с Богом; его губы иногда начинали шевелиться, а темные брови хмурились.
Она понимала, что Пикассо вне себя от горя, но на этот раз была бессильна хоть чем-то помочь ему. Ветеринар не сообщил ничего обнадеживающего. Фрика должна была умереть от ран, и они могли лишь надеяться на то, что сумеют сделать ее последние дни более или менее сносными.
Незадолго до рассвета Ева проснулась от шепота Пикассо.
– Я знал, что не должен доверять тебе! – сказал он. – Я с самого начала знал это.
Какое-то мгновение Ева попыталась понять, что он имеет в виду, но потом все встало на свои места. Пикассо явно обращался к Богу.
Ева прикоснулась к его влажной от пота щеке. К счастью, Фрика спала в корзине рядом с кроватью после хорошей дозы снотворного.
– Бог не виноват, – прошептала она. – Та собака была бешеной.
– У Бога всегда есть выбор. Он забирает всех, кого заблагорассудится, и плевать хотел на любовь!
Еве нечего было возразить. У нее разрывалось сердце, когда она видела Пикассо в таком состоянии.
– Эта собака была моим товарищем… Когда дела шли плохо, Фрика всегда находилась рядом… как я любил ее, – он опустился на подушку и с силой провел пальцами по волосам, глядя в потолок. – Это глупо, но казалось, что она всегда будет со мной.
– Мы о ней позаботимся.
– Ева, ты слышала, что сказал ветеринар. Фрика уже не выздоровеет.
– Тогда мы поможем ей встретить конец.
– Я не могу этого сделать. Не могу быть рядом, видеть ее агонию и смерть и чувствовать себя таким же беспомощным, как рядом со своей сестрой!
– Все имеет свой конец, Пабло. Мы все рано или поздно умрем.
– Не хочу этого слышать. Я не потерплю смерти рядом с собой. Все решено!
На следующее утро Пикассо заплатил фермеру, чтобы тот застрелил Фрику.
– Одной пули будет достаточно, – сказал он Еве с холодной решимостью, испугавшей ее. – Это более гуманно, чем продлевать ее страдания.
Они с Евой стояли в отдалении и ожидали выстрела. Пикассо должен был удостовериться, что дело сделано. Потом он решил сам выкопать могилу под старой вишней на склоне холма.
С тех пор как они познакомились, Пикассо дважды плакал. В ту ночь он впервые открыто рыдал в объятиях Евы. Он не обращался к ней прямо, но лишь снова и снова шептал, уткнувшись в ее волосы, что презирает Бога, который делает ужасные вещи и забирает тех, кого любишь больше всего.
Все старались как-то поднять ему настроение после смерти Фрики, но Пикассо полностью погрузился в свое горе. Хуан Грис купил ему билеты на очередную корриду, а Макс с Евой пригласили на поэтические чтения в городе. Ева написала Гертруде и Алисе, надеясь получить от них дельный совет. Гертруда хорошо знала Пикассо; если есть какой-то выход, она должна найти решение.
«Привезите его в Париж, здесь он сможет работать и быть среди друзей», – посоветовала она. Ева согласилась с тем, что ему нужна перемена обстановки. Нужно было покинуть место, где произошло роковое событие. Теперь, когда они были обручены, им понадобится новая квартира – настоящий дом, который она выберет сама. Квартира на бульваре Распай была не только сумрачной и унылой, но и наполненной воспоминаниями о Фрике. Собачьи игрушки и подстилки будут разбросаны повсюду, когда они вернутся в Париж.
Новая квартира должна быть обставлена женщиной и наконец-то ничем не напоминать о его прошлом.
Для того чтобы заманить Пикассо обратно в Париж, Ева однажды вечером, когда они собрались в саду за домом, вслух прочитала письмо Канвейлера. Молодой делец обещал волнующие новости, но отказывался сообщать подробности до их возвращения. Ева надеялась, что это означало последний рывок к всемирной известности, маячившей на горизонте. Она втайне молилась о том, чтобы Пикассо смог оправиться от ужасных летних потерь и с достоинством принять эту славу. Тогда ей тоже станет лучше.
Сейчас Пикассо как никогда нуждался в ней, чтобы вновь обрести душевные силы и взять себя в руки. Еве казалось, что с того времени, как они познакомились, она узнавала все больше новых вещей и все лучше осваивалась со способностью принимать самостоятельные решения. Она смогла найти отличную квартиру и показала ее Пикассо. В Сорге она объявила ему, что собирается стать его настоящим партнером, и это было первым настоящим испытанием для нее: она претендовала на место рядом с Пикассо в качестве человека, прекрасно разбирающегося в живописи.
– Так что ты думаешь о квартире? Мы не въедем туда без твоего одобрения, но лично я считаю ее уютной и просторной, а из окон открываются чудесные виды.
– Оттуда открывается вид на кладбище Монпарнас, – тихо проговорил Пикассо, когда они шли между деревьями по тенистому бульвару к квартире Гертруды и Алисы.
Пока они разговаривали, Ева вертела на пальце испанское кольцо, страстно желая вернуть одухотворенного и энергичного мужчину, который подарил ей это украшение.
– О, я как-то не подумала об этом. Разумеется, я могу отказать владельцу.
– Но там хорошее освещение и много окон.
– В самом деле, – осторожно признала Ева. Она просмотрела десяток квартир за два дня после возвращения в Париж и сразу же полюбила большую студию на улице Шольшер. – Улица тоже очень тихая.
– Давай обсудим это позже, – довольно резко бросил Пикассо, когда они пришли, и начал проталкиваться через толпу зевак, ожидавших у входа в субботний салон Гертруды Стайн, который уже стал парижской достопримечательностью.
Пока они шли, то слышали, как люди шепотом повторяют имя Пикассо.
– Хорошо, поговорим потом, – уступила Ева.
Гостиная уже была полна, когда они вошли, и гости поспешили навстречу, приветствуя их возвращение в столицу. Разумеется, там были Гетруда с Алисой и Лео Стайном; Макс, вернувшийся в Париж после летнего отпуска, а также Жорж и Марсель Брак.
Люди, когда-то пугавшие Еву, теперь казались ей практически близкими друзьями. Они с неподдельным интересом расспрашивали, как ей понравилось жить в провинции, что она думает о боях быков и каково ее мнение о готовности Франции к надвигающейся войне.
В Сере, где люди больше интересовались урожаем вишен и ценами на вино, об этом почти не говорили, но в Париже все обсуждали назревающие политические конфликты и возможность войны с Германией. Ева чувствовала, что трагедии «Титаника» для мира оказалось недостаточно. Такая вещь, как война, казалась невообразимой. Но она отвлеклась от мыслей о мировых проблемах и быстро обратилась к более тривиальным вопросам, теперь ее внимание привлекло поведение брата Гертруды.
– Мистер Стайн заметно изменился, – обратилась она к Алисе, когда Пикассо отошел за напитками. – Похоже, между мисс Стайн и ее братом возникли новые трения со времени нашего весеннего визита.
Алиса задумчиво посмотрела на нее.
– Судя по всему, Лео не слишком одобряет мои отношения с его сестрой, – со сдержанной улыбкой проговорила она. – Они едва не подрались из-за меня.
– Как ужасно.
– Я не должна никому об этом говорить, но Лео и Гертруда решили следовать каждый по своему пути, – более тихим голосом продолжала Алиса. – Даже сейчас, когда мы говорим об этом, они находятся в процессе раздела обширной коллекции произведений искусства. Думаю, сегодня вечером мистер Стайн пришел сюда лишь ради того, чтобы присмотреть за своими капиталовложениями.
– Мне очень жаль, мисс Токлас.
– Не стоит сожалеть. Гертруда получит все картины Пикассо! – ответила она с озорным смехом, который показался Еве особенно привлекательным. – На самом деле, есть три картины, которые они согласились передать Канвейлеру, за них он выручит гораздо больше денег, чем в первый раз. Эта сумма вам обоим не помешает. Ее с лихвой хватит на свадебный завтрак, о котором с таким восторгом говорит Пабло.
Ева не могла представить человека, пожелавшего расстаться с этими двумя великолепными женщинами. Они всегда были откровенны и добры по отношению к ней и не пытались судить ее поступки. «Печально, что они не находят такого же понимания у членов семьи», – подумала она.
– Надеюсь, наш свадебный завтрак все-таки состоится, – сказала она вслух.
– О, дорогая, почему же нет? Пабло без ума от вас, и это прекрасное кольцо безусловно свидетельствует о его намерениях.
На мгновение Ева пожалела о своих словах, но близость к женщине, так хорошо знавшей их обоих, перевешивала любые сожаления.
– Просто у нас появились определенные препятствия.
– Ах да, период траура. Но это время промелькнет так быстро, что вы и не заметите.
– Так или иначе, я немного нездорова. Не знаю, была бы я готова, если бы свадьба состоялась раньше.
Алиса ласково улыбнулась.
– Да, Пабло писал из Барселоны, что беспокоится за ваше здоровье. Но сейчас вы выглядите довольно хорошо. Кроме того, то жуткое происшествие с Фрикой должно было потрясти вас обоих. Мы рады, что вы вернулись в Париж. Вот увидите, здесь все быстро наладится.
Ева с Алисой наблюдали, как Брак и Пикассо, стоявшие поблизости, обнялись и с привычным воодушевлением завязали дружескую беседу.
– Ах, Уилбур! Тебе пора заглянуть к нам и отдать дань уважения моим новым работам, – донесся насмешливый голос Пикассо, который не преминул уязвить Брака своим излюбленным прозвищем.
– Вот видите? – спросила Алиса. – Быть среди друзей – лучшее лекарство для вас обоих.
Ева подумала о том, что впервые за несколько недель она уловила знакомый блеск в глазах Пабло. Среди этих людей, любивших его и признававших его талант, он чувствовал себя как дома. Ева не сомневалась, что теперь он наконец исцелится от болезненных воспоминаний.
В тот момент, когда она подумала об этом, в гостиную вошел Гийом Аполлинер.
– О Господи, – пробормотала Алиса, увидев поэта. – Наверное, я была слишком поспешна в своих выводах. Я не знала, что он придет сегодня вечером.
– Пабло тоже не знал, – отозвалась Ева.
Когда мужчины увидели друг друга, то начали безмолвный танец; оба были преисполнены гордости и бравады, что не предвещало ничего хорошего. Они не разговаривали после кражи «Моны Лизы», и теперь их друзья могли наблюдать, что из этого получится.
– Аполлинер, – наконец произнес Пикассо с коротким кивком, когда стало ясно, что они больше не могут избегать друг друга.
– Пикассо, – кивнул тот в ответ.
Ева чувствовала растущее напряжение. Она хотела подать знак Пикассо, но Алиса осторожно удержала ее руку.
– Пусть разбираются сами, дорогая. Эту рану не исцелишь без прижигания, а оно бывает болезненным.
Мужчины обменялись лишь несколькими фразами, и Ева готова была отдать что угодно, лишь бы услышать их разговор, но шум в многолюдной гостиной был слишком громким. Когда Пикассо направился к Гертруде через комнату, оставив Аполлинера в одиночестве, у Евы появилась идея.
– Ага, – Алиса тихо рассмеялась. – Я вижу, как у вас в голове вращаются маленькие шестеренки. Собираетесь выступить в роли миротворца, не так ли?
– Пабло тоскует по нему, Алиса. Я знаю это. Мы вернулись в Париж, чтобы он мог забыть о своих бедах, но часть его боли вызвана разрывом с Аполлинером.
– В этом есть смысл.