Мадам Пикассо Жирар Энн
– Нет, она не издает ни звука. Эффект достигается с помощью движения и музыки, но каждый вечер она попадает точно в цель. Я столько раз видела этот номер, что, наверное, сама могу его исполнить.
– Хорошая мысль. Может быть, ты захочешь устроить мне отдельное представление?
Ева игриво похлопала его по щеке, встала и надела туфли.
– Ах ты, соблазнительница, – пробормотал Луи и откинулся на подушку, как будто признавая свое поражение.
Ева вовсе не хотела его соблазнять, но пусть он лучше не знает об этом. Было бы несправедливо причинять ему лишнюю боль.
В тот вечер Еву окружали выкрики и торопливые разговоры, которые всегда происходили за кулисами незадолго до начала представления. Режиссер – лысый тучный человечек, носивший очки в проволочной оправе, – кричал на одного из братьев Суэйн, который слишком располнел и не мог втиснуться в костюм для первого акта. Между тем поворотный механизм над занавесом по какой-то причине стало заедать. Работники сцены поспешно расставляли лестницы, чтобы успеть починить его до начала первого номера, в котором выступала Мистангет. Ева закончила обшивать панталоны для Сильветты, поскольку до сих пор лучше всех работала с кружевом, а потом кивнула своей новой ассистентке, одобрив бахрому, пришитую к костюму Мадо Минти, пока актриса пританцовывала перед зеркалом гримерки.
Ева улыбнулась, когда подумала о том, что после ее успехов со сценическими нарядами Мистангет и Мадо Минти мсье Оллер назначил ее первой помощницей мадам Люто в костюмерной. Таким образом, одна из швей стала ассистенткой Евы. Еще год назад она не могла представить себе ничего подобного.
– Где Мистангет? – спросила Сильветта. – Обычно в это время она уже на месте.
– У нее очередная ссора с Морисом, – невозмутимо заметила Мадо, пудрившая лицо. Ева и Сильветта тревожно переглянулись. Осветители уже зажгли огни рампы.
– Ты знаешь, где она? – спросила Ева.
– Понятия не имею. Полчаса назад она в слезах выбежала за дверь. Мсье Оллер определенно будет недоволен, если она не вернется к началу представления. Номер гейши задает настрой для других актеров, да и для зрителей тоже. Ее ждут с нетерпением, так что лучше бы она поторопилась.
Звуки большого оркестра, где музыканты настраивали свои инструменты, лишь усиливали напряжение. Ева посмотрела на перешитое кимоно, висевшее на поворотной вешалке для костюмов. Желтый шелк теперь был красиво оттенен красными лентами, пришитыми к воротнику и манжетам. Вид кимоно всегда возвращал ее к мыслям о доме и ее новой жизни.
Ева на мгновение задумалась, а потом решительно сняла кимоно с вешалки.
– Что ты делаешь? – удивленно спросила Сильветта, когда Ева начала раздеваться.
– Я не могу допустить, чтобы Мистангет попала в беду. Теперь я понимаю, что страсть иногда заставляет человека совершать глупости.
Когда помощник режиссера объявил пятиминутную готовность, Мадо повернулась на вращающемся табурете и недоуменно уставилась на Еву.
– Ты серьезно? – воскликнула она, держа в руке тюбик с помадой. – Этого не может быть!
– Чем я еще могу ей помочь? – Ева взяла парик гейши с гримерного столика Мистангет. – Она моя подруга.
– Что-то я сомневаюсь, – ответила Мадо. – Мистангет привыкла использовать людей.
– Разве мы все не используем друг друга в той или иной степени? – возразила Сильветта.
– Вас обеих уволят за такую выходку.
– Или Ева станет героиней, – парировала Сильветта.
– Вы сильно рискуете. Ведь неизвестно, что из всего этого получится, – настаивала Мадо.
– Помоги мне загримироваться, – обратилась Ева к Сильветте.
– Вы совсем спятили. Не хочу иметь с этим ничего общего. Ради всего святого, ты же швея, а не актриса!
– Большое спасибо, мадемуазель Минти, но, как известно, я теперь первая помощница костюмера, – с вызовом ответила Ева, блеснув глазами. Они обменялись улыбками с Сильветтой, а потом подруга усадила ее на табурет рядом с Мадо.
– Ты правда уверена?
– Как я могу быть уверена? – шепотом отозвалась Ева.
– Ну, ладно, попробуй.
Танцовщицы в ярких костюмах собрались у них за спиной и начали перешептываться, когда поняли, что происходит. Это казалось настоящим безрассудством, и Ева подумала о том, как бы ей не застыть от страха перед публикой. Но потом, пока Сильветта пудрила ей лицо, придавая коже жемчужный оттенок, ей пришло в голову, что в Париже нет никакой Евы. Ее звали Марсель Умбер, а благодаря гриму и кимоно она была ни той, ни другой.
– Ты и впрямь стала похожа на Мистангет, – сказала гибкая светловолосая танцовщица по имени Паулина, пока Сильветта наносила блестящую алую помаду, завершавшую сценический образ.
– Но это добром не кончится, – заявила Мадо и, надувшись, повернулась к своему зеркалу.
– Ты уверена, что Мистангет здесь нет? – спросила Ева. – Может, кто-нибудь поищет ее?
Ее сердце колотилось, и с каждой секундой становилось все труднее разобраться, была ли идея заменить Мистангет удачной. Танцовщицы начали делать ставки по пятьдесят сантимов на то, как быстро Еву застигнут с поличным и уволят за неслыханный проступок.
– Мадам Люто снесет вам головы, если узнает об этом, – сухо заметила Мадо, продолжавшая красить губы.
– Но ты ей ничего не скажешь, не так ли, потому что это Ева сшила твой новый прекрасный костюм? – вступилась Сильветта. – Никто не хочет кусать руку, которая ее кормит.
Мадо смерила ее гневным взглядом, но не стала возражать, так как обе знали, что она права. Сильветта обняла Еву и улыбнулась, чтобы ободрить ее.
– Давай, развлекись как следует. Номер продолжается недолго; покажи себя во всей красе. А мы на тебя посмотрим.
Пока Ева готовилась к выходу на сцену, она испытывала радостное возбуждение, напоминавшее тот момент, когда она вошла в поезд подземки, уносивший ее из Венсенна в Париж. Это был такой же пугающий восторг перед неведомым миром. У нее покалывало кончики пальцев, и она нервно разминала их, когда начала мысленно повторять простую последовательность движений. Действительно, это было похоже на безумие, но разве не в этом заключается суть молодости и жизни в Городе Света?
Она отвела в сторону уголок тяжелого бахромчатого занавеса и выглянула в зал. Когда оркестр заиграл вступление к номеру гейши, у Евы задрожали колени, а сердце подпрыгнуло вверх. Он был там. Пикассо восседал за своим обычным столиком перед сценой, окруженный друзьями. Лишь секунду спустя она поняла, что Фернанды Оливье рядом с ним нет.
Глава 17
Часом раньше Фернанда стояла возле сводчатой арки, ведущей в спальню, на бульваре Клиши. Огромная латунная кровать была центром притяжения в комнате с экстравагантной и чувственной обстановкой и видом на собор Сакре-Кер из высокого окна. Здесь были тяжелые портьеры с кистями и предметы обстановки, которые много значили для них обоих. Фернанда расставила в спальне все сувениры, накопленные за пять лет их совместной жизни, – дешевые безделушки, которые она не хотела показывать своим новым модным знакомым, но держала при себе, потому что они несли отпечаток прошлых лет, прожитых в бедности.
Коллекция ракушек, собранных во время поездки на море, соседствовала с куском угля, который она сберегла с давней зимы, когда пользовалась своими женскими чарами ради того, чтобы получить ящик топлива для печи. Фернанда до сих пор особенно гордилась этой своей способностью.
Сейчас Фернанда опиралась на дверной косяк и наблюдала, как одевается Пикассо. Она держала в руке полупустой бокал с виски, но даже спиртное не могло помочь избавиться от неприятных ощущений, сопровождавших развитие их отношений.
После того как Аполлинер упомянул его имя на допросе, Пикассо доставили во Дворец правосудия, допросили в полиции, привели к мировому судье и через несколько часов освободили. Фернанда знала, что он глубоко переживает это потрясение. Здесь, во Франции, его до сих пор считали иностранцем. Он всегда подвергался риску депортации. Горький осадок лишь усилил напряжение, накопившееся между ними.
Она физически ощущала его гнев и раздражение в тот день, когда забрала его из полицейского участка. Когда все закончилось, они едва могли смотреть друг на друга. Казалось, что последние события слишком близко подвели их к опасной черте.
– Разве мне нельзя пойти с тобой сегодня вечером? – поинтересовалась Фернанда, когда Пабло надел новую белую рубашку и начал застегивать пуговицы.
– Я знаю, что ты не любишь бывать в «Мулен Руж». Кроме того, я собираюсь встретиться с друзьями, и мы будем говорить по-испански, – он поднял голову и посмотрел на нее. – Лучше бы ты так много не пила.
– Лучше бы ты так много не курил.
Фернанда смотрела, как он причесывает волосы черепаховым гребнем.
– Для чего вообще ты туда ходишь?
– Мне нравится музыка.
– А танцовщицы?
– Они не в твоем вкусе. К тому же там нет юных немецких мальчиков.
Фернанда понимала, что Пикассо умышленно хочет задеть ее, и стрела попала в цель. Она испытала горечь поражения. Когда-то они были равны на поле боя, но с тех пор прошла целая вечность. Теперь он был богат и почти знаменит. Слишком многое изменилось в их отношениях за последние пять лет.
Пикассо расправил воротник, кипенно-белый на фоне его смуглой кожи. Потом он рассеянно наклонился, чтобы погладить Фрику, лежавшую в дальнем конце кровати. Собака радостно завиляла хвостом в ответ на ласку. «Все эти несчастные животные, – подумала Фернанда. – Шерсть, блохи и постоянный лай». Но она терпела все это ради него.
Он застегнул запонки из испанского серебра, холодно блестевшие в свете заходящего солнца. Пикассо редко носил их, и Фернанде не нравилось, когда он одевался так официально. Она видела, как многие женщины смотрят на него… а он в ответ смотрел на них. Они оба хорошо знали эту игру.
Но то, о чем не знаешь, не может причинить боль.
Она наблюдала, как Пикассо кладет серебряный портсигар и деньги в карман брюк. Он выглядел превосходно. Она не понимала, с какой стати ему захотелось отправиться в это пошлое кабаре после всего, что произошло с «Моной Лизой».
Пикассо был настолько рассержен обвинениями в причастности к делу Аполлинера, что Фернанда была уверена: они больше не будут разговаривать друг с другом. Он не торопился прощать тех, кто по какой-либо причине предавал его. Она и впрямь хватила через край со своим последним любовником. Но, так или иначе, теперь все закончилось.
– Давай пойдем куда-нибудь еще, – предложила она, когда Пикассо взял ключ от дома, лежавший на конторке. – Или останемся дома.
– Я ухожу.
– Без меня?
– Si[36].
– Тогда я тоже куда-нибудь пойду, – Фернанда не смогла удержаться от предостерегающего тона. Оскорбленная гордость – мощное оружие. Фернанда чувствовала себя глубоко уязвленной, и темная сторона ее характера призывала отплатить взаимностью. Пикассо уже давно ускользал от нее, и она понимала, что должна играть на опережение. Когда все началось, они были очень молоды. Никто не беспокоился о плате за жилье или делал вид, что его это не беспокоит. К чему они стремились? К славе? К вечной памяти? Богатство имело свои преимущества хотя бы потому, что оно делало жизнь более предсказуемой. Но теперь казалось, будто мир вокруг нее рушится.
– Как хочешь, – он даже не посмотрел на нее. – Тебе лучше знать, что делать.
– Раньше я знала, что делаешь ты.
– Ты так думаешь? – спросил Пикассо. Он небрежно поцеловал ее в щеку и направился к выходу.
…Через некоторое время Фернанда вышла на улицу. Стоял теплый сентябрьский вечер, на бульваре царило оживление. На перекрестке, под изумрудно-зелеными кронами деревьев, находился роскошный маленький бар «Эрмитаж», озаренный золотыми огоньками свеч и газовых фонарей. Высокие олеандры в горшках стояли по обе стороны от входа. Это было одно из их любимых мест, куда они приходили послушать новую музыку и немного выпить. Здесь Фернанда забывала обо всем, что сопутствовало растущей славе и респектабельности.
Она задержалась у входа, не желая входить внутрь в одиночестве. Вскоре появится кто-нибудь из соседей – мужчина, супружеская чета, это не имело значения, – и предложит ей присоединиться к ним в надежде на то, что ее предполагаемый спутник появится позже. В этот час ожидание никогда не бывало долгим. Она огляделась по сторонам, словно кого-то искала. Внутри было тепло, и музыканты играли очередной вариант популярного «Мемфисского блюза».
– Мадам Пикассо?
Фернанда услышала мужской голос, и чьи-то прохладные пальцы прикоснулись к ее плечу. Она обернулась. Это был настоящий сюрприз, нечто совершенно неожиданное.
– Ах, Маркуссис, – она проворковала прозвище, которое дала этому человеку прошлой весной. Маркуссис, дружок той безыскусной девушки. Милая маленькая белошвейка, которая ей понравилась тогда, теперь получила повышение и стала помощницей костюмера, или что-то в этом роде – так говорила Мистангет. Да, та милашка, которая работала в «Мулен Руж»…
…Пикассо сидел на своем обычном месте вместе с Рамоном Пишо. На столе перед ним стоял нетронутый бокал шампанского и бутылка, лежавшая в ведерке со льдом. Огни рампы соблазнительно померкли, и музыканты стали настраивать инструменты перед представлением. Пикассо обычно не пил шампанское – как правило, оно плохо действовало на его желудок, – но владелец «Мулен Руж» Жозеф Оллер прислал ему впечатляющую бутылку марки «Моэт» и настоял на необходимости отметить его освобождение из полиции.
Никто здесь не понимал его. Несмотря на все успехи, Пикассо до сих пор не добился полного признания у надменных французов, даже среди тех, кто возносил ему хвалы. Он с беспокойством огляделся по сторонам. Многие парижане по-прежнему были готовы возложить на него вину за инцидент с «Моной Лизой». Как приятно думать, что простой испанский художник может оказаться причастным к краже самого знаменитого шедевра на свете!
Оркестр заиграл в полную силу. Рокот барабана, подобный раскатам грома, обещал незабываемое зрелище. Ах, это предвкушение! Да, сейчас оно было так же необходимо для него, как дыхание. Пикассо расслабился и почувствовал себя более уверенно.
Когда он увидел девушку, вышедшую на сцену мелкими, осторожными шажками, восхитительно беззащитную в желтом шелковом кимоно, то сразу же отвлекся от всех мыслей. Это была не Мистангет. Между ними не было ничего общего. Это девушка была необыкновенно миниатюрной и изящной, она изысканно, с гордо вздернутым подбородком, безупречно исполняла движения танца. Руки Пикассо бессильно опустились на колени.
Она повернулась, наклонилась и выпрямилась, двигаясь в такт музыке. Свет рампы, падавший на складки кимоно, заставлял алые манжеты блестеть и переливаться. Она идеально знала процедуру танца. Вот она повернулась, снова наклонилась, и ее голубые глаза ярко вспыхнули. Пьяные мужчины вокруг него зашикали и закричали: «Давайте канкан!»
Матадор, дремавший в душе Пикассо, проснулся к жизни. Его руки сжались в крепкие кулаки, а тело словно окаменело, охваченное странным ощущением. Постепенно это ощущение освободило его от гнева. В бездонных голубых глазах девушки было нечто, мгновенно заставившее его понять: это Ева.
С тех пор как Пикассо последний раз встретился с девушкой в вестибюле отеля, он чувствовал тесную связь с ней. В тот день проявилась какая-то глубокая сторона его истинной натуры, и он искренне старался помочь ей. Что она могла подумать? Пикассо, блестящий молодой художник, уже широко известный в Париже, заманил ее в гостиницу, а до этого оставил книгу возле ее двери, как будто это могло объяснить всю сложность его устремлений и двойственное отношение ко всем, кого он любил или хотел полюбить. Пикассо казалось, что он всегда терял то, что он любил больше всего. Сначала Кончиту. Потом Касагемаса. С тех пор абсолютная любовь была невозможной, даже с Фернандой.
Пикассо откинулся на спинку стула и одним глотком осушил свой бокал. Как ей удалось так мастерски заменить Мистангет? Он был изумлен и заинтригован. Как выяснилось, Ева была гораздо более интересной особой, чем казалось на первый взгляд. Чарующая музыка наполняла помещение. Пока он следил за движениями ее рук под соло на тромбоне, то понял, насколько был ошеломлен собственным возбуждением.
Пикассо потряс головой, чтобы успокоиться, но девушка снова привлекла его внимание. Кимоно на ней казалось еще более экзотичным. Роль, которую она исполняла, была похожа на любовную игру, а ему очень нравились подобные игры.
Жалобные звуки тромбона постепенно затихли, сменившись финальными скрипичными аккордами, мастерскими и точно выверенными, как движения его кисти.
Зал внезапно взорвался аплодисментами. Танец закончился, однако что-то неизведанное явно ждало его впереди. Он думал об этом еще до поездки в Сере, но теперь знал точно. Она была его будущим. Пикассо присоединился к аплодисментам. Ева поклонилась, и уголки ее губ приподнялись в едва заметной торжествующей улыбке. Значит, она рискнула и победила. Как замечательно, что она осмелилась это сделать! На какие новшества он сможет решиться в своей жизни и работе, если она будет рядом с ним?
Пикассо попросил Жозефа Оллера сказать ему, где собираются актеры после представления. Он должен был встретиться с Евой. Он надеялся, что она по-прежнему будет одета в кимоно. В его фантазии сценический образ Евы сливался с ее реальным лицом.
Большая часть актеров, танцовщиц и работников сцены собралась в ресторане «Пальмира», который находился немного дальше по улице. Зал был обставлен красными кожаными банкетками, повсюду висели огромные зеркала, в отражении которых плавали клубы сигаретного дыма. Когда Пикассо и Рамон вошли внутрь, их сразу же окружил шум разговоров, музыки и веселого смеха. «Здесь легко оставаться неузнанным», – подумал Пикассо. По крайней мере, в течение какого-то времени. Впрочем, для его друга это значения не имело.
Ему показалось странным и даже немного подозрительным, что Рамон настоял на желании составить ему компанию сегодня вечером, хотя было известно, что по вечерам он предпочитал оставаться дома вместе с Жерменой. Пикассо догадывался, что Фернанда выбрала Рамона в качестве надсмотрщика, поскольку больше не доверяла своему партнеру. Пабло любил Рамона как брата и понимал, что никогда не сможет отплатить другу за услуги, оказанные в годы бедности и борьбы, и это даже сердило его. После скандала с кражей «Моны Лизы» он еще больше, чем раньше, сомневался в добрых намерениях окружавших его людей.
Они подошли к концу длинной стойки бара, обитой цинком, и Рамон заказал ром. Пока он ожидал заказ, Пикассо услышал от стоявших рядом танцовщиц о том, что в этот вечер в кабаре случилось на самом деле. Все тайно поднимали бокалы в честь Марсель Умбер, которая спасла Мистангет, вконец расстроенную ссорой со своим любовником. Марсель удалось ловко провести мсье Оллера и главную костюмершу, без особой охоты вынужденную признать честолюбивую девушку своей первой помощницей.
В следующий момент появилась Ева вместе с хорошенькой молодой танцовщицей по имени Сильветта. Ее лицо, недавно отмытое от грима, сияло торжеством, и она улыбалась, обмениваясь дружескими объятиями с членами труппы. Она просто светилась от счастья. Пикассо понимал, что все шепчут ей на ухо поздравления и слова благодарности, потому что она то и дело краснела и кивала, пока они подходили к бару.
Потом он заметил, что она сделала модную короткую стрижку с челкой, которую Сара Бернар безуспешно испробовала на себе. У Евы стрижка выглядела просто восхитительно. Он должен был поговорить с ней, но сначала ему следовало избавиться от общества Рамона.
– Dios, мне нужно покурить, – Пикассо провел рукой по волосам. – Я по-прежнему чувствую осуждающие взгляды со всех сторон.
– Успокойся, амиго. Никто на самом деле не верит, что ты украл «Мону Лизу», – Рамон фыркнул и по-дружески положил руку ему на плечо.
– Даю пять франков, если ты найдешь мне сигарету.
– Похоже, ты и впрямь отчаялся.
«Ты и представить не можешь, до какой степени, – подумал Пикассо. – Но не по той причине, о которой ты думаешь».
– Десять франков. Тогда я сбегаю на другой конец квартала и куплю все, что ты хочешь.
– Perfecto. Gracias[37].
Сразу же после ухода Рамона Пикассо стал пробираться к Еве через толпу. Она разговаривала с Мистангет и молодым блондином, танцовщиком Морисом Шевалье. Его сердце забилось чаще, а мысли заметались, пока он пытался сообразить, что ей сказать. По мере приближения он все лучше слышал голос Евы.
– Полагаете, мсье Оллер узнает об этом? – спросила Ева. Она держала маленький бокал красного вина и говорила торопливо, словно немного запыхалась.
– Возможно. Но ты спасла представление. Скорее всего, он будет навеки благодарен тебе. А на меня разъярен.
Пикассо подошел ближе. Ева подняла голову и увидела его. У Пикассо захватило дух.
– Оллер – мой друг, – вмешался Пикассо. – У вас не будет никаких проблем.
– Вы очень великодушны, мсье Пикассо, – с явным облегчением произнесла Мистангет и крепче сжала руку Шевалье.
– В этом нет необходимости, – ответила Ева. Она говорила вежливо, но, судя по всему, была недовольна.
– Это не составит мне труда, – настаивал он.
– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.
– Марсель! – громко прошептала Мистангет. – Будь повежливее. Мсье Пикассо всего лишь пытается помочь.
Пикассо с трудом сдержал улыбку. Он чувствовал, что Ева не до конца с ним откровенна. Она сердилась на него, не была равнодушна, это было очевидно. А он умел справляться с рассерженными женщинами.
– Все в порядке, я это заслужил. Мадемуазель Умбер права.
Мистангет и Шевалье обменялись взглядами. Пикассо мог видеть, что они поняли, что их с Евой объединяет нечто большее, чем случайное знакомство.
– Вы извините нас? – обратился Пикассо к Морису с деланым спокойствием.
– Пожалуйста, не надо, – сказала Ева.
– Bien sr[38], – отозвался Морис и отвел Мистангет в сторону, прежде чем Ева успела продолжить.
– Почему вы так поступаете? Теперь все будут говорить об этом.
– Сегодня вечером они уже говорят о вас.
– Но не о нас.
– Значит, все-таки есть «мы»?
– Только не для меня. Вы живете с мадемуазель Оливье, и теперь я всегда буду помнить об этом.
– Жаль, что она об этом не знает.
– У нас с ней вообще мало общего.
– Это одна из многих причин, по которым меня так влечет к вам. Кстати, мне нравится ваша новая стрижка. Она вам очень идет… Как поживает ваша мать? – продолжал он, стараясь смягчить напряженную атмосферу.
– Все изменилось. Я не собираюсь обсуждать с вами свою личную жизнь. Теперь я вместе с Луи.
– С Маркуссисом? – Пикассо с трудом скрыл свое удивление.
– Так назвала его ваша любовница.
– Я помню. Вообще-то, я помню обо всем, что касается вас. Вы собираетесь пожениться? – ровным тоном поинтересовался он.
Даже если она ответит утвердительно, он поймет, что это ложь. Такая женщина, как Ева, никогда не выйдет замуж за подобного мужчину, лишенного огня и таланта.
– Это в самом деле вас не касается.
– Послушайте, я понимаю, почему вы сердитесь на меня, и готов признать, что моя жизнь сильно осложнилась. Но хотя бы пообедайте со мной. Я знаю тихое маленькое бистро недалеко отсюда, где подают лучшие каталонские блюда в Париже. Там мы сможем поговорить свободно.
– Разговор с вами – это последнее, в чем я нуждаюсь. Мы оба прекрасно знаем, к чему это может привести.
Пикассо приблизился к ней ближе, чтобы только она могла слышать его слова. Он уловил слабый розовый аромат, смешанный с запахом сладкого вина в ее дыхании.
– Мы лишь отпразднуем ваш чудесный дебют на сцене. Вы действительно выглядели потрясающе.
Он не должен умолять: это будет выглядеть совершенно не по-мужски. Но он точно знал, что не может расстаться с ней. Его глаза сузились, когда он почувствовал ее неуверенность. Пикассо затаил дыхание.
Ева хмуро взглянула на художника.
– Только обед, – предостерегающим тоном заявила она. – И лишь потому, что мы больше не можем стоять здесь, на самом виду.
Пикассо не хотел, чтобы она ощутила его внутреннее ликование. Он боялся женщин, обладавших слишком большой властью над ним. По крайней мере, сейчас. На самом деле, он был готов совершить что угодно, чтобы вернуть ее в свою жизнь. Она будет его музой, его Мадонной, его единственной любовницей.
И он искренне хотел, чтобы она стала его женой.
Фернанда и Маркуссис сидели за второй бутылкой коньяка в баре «Эрмитаж», где было уже полно народу. Интересно, кто оплатит счет? Фернанда удобно устроилась на стуле, распустив по плечам темно-рыжие волосы под стильной шляпкой. Сегодня на ней было зеленое атласное платье, соблазнительно обтягивающее ее формы. Она прекрасно понимала, какое впечатление это производит на Маркуссиса, чьи пальцы как бы невзначай сместились на тыльную сторону ее руки, в которой она держала бокал. Миндалевидные глаза Фернанды встретились с его взглядом, и он замер.
– Я думала, что вы теперь вместе с Марсель, – сказала она.
– Так и есть. А вы вместе с Пикассо.
Ее губы изогнулись в чувственной улыбке.
– О, да. Увы, сейчас его нет с нами, как и вашей Марсель.
Он улыбнулся в ответ.
Что же мы будем делать без них?
– Определенно, выпьем еще чуть-чуть. А потом, пожалуй, уйдем отсюда.
Луи медленно провел пальцами по ее обнаженному предплечью.
– Ваш ход мыслей нравится мне почти так же сильно, как ваша красота.
– Мой дорогой Маркуссис, лесть открывает любые двери.
Минуту спустя к их столику подошли два молодых итальянца. Фернанда знала одного из них, художника Джино Северини, который прошлой зимой провел несколько долгих вечеров вместе с ней и Пабло за обсуждением живописи. Высокий и стройный, он был одет в ладно скроенный черный костюм и шейный галстук. Густая грива темных волос и блестящие карие глаза говорили о его темпераменте.
– Buоna sera, bella[39], – произнес Северини, поклонившись Фернанде. Он протянул гибкую руку, но потом заметил, что пальцы молодой женщины переплелись с пальцами Луи на столе. – Мсье Пикассо сегодня нет с вами? – с деланым изумлением спросил он, безуспешно пытаясь скрыть сильный, но приятный итальянский акцент.
– Так уж получилось, – ответила Фернанда. Северини посмотрел на своего итальянского спутника. Лишь тогда Фернанда заметила, каким поразительно красивым и восхитительно молодым был этот юноша. Хватило одного взгляда, чтобы между ними проскочила искра мгновенного влечения. Фернанда откинулась на спинку стула. Она получала особенное удовольствие от происходящего, поскольку не имела представления, где сейчас находится Пикассо. И это все меньше беспокоило ее.
– Мадам Пикассо, разрешите представить вам Убальдо Оппи, – сказал Северини. – Он уже около месяца уговаривает меня познакомить его с вашим мужем.
– Я приехал из Болоньи в надежде удостоиться такой высокой чести, синьора.
Она видела, как он нервно вертит в руках черный котелок. Это показалось Фернанде привлекательным и даже немного соблазнительным. Несомненно, он был очаровательным юношей.
– Прошу, присоединяйтесь к нам, – с непринужденной улыбкой предложила она.
Фернанда заметила, как Луи стиснул зубы. «Вот и хорошо, – подумала она. – Небольшое соперничество между мужчинами всегда приятно».
– Возможно, вы ожидаете, что мсье Пикассо присоединится к вам позже? – поинтересовался молодой художник.
На его висках выступила легкая испарина. Это был еще один нюанс, доставлявший удовольствие Фернанде: ощущение власти над мужчинами чрезвычайно радовало ее. Ей нравился глубокий гортанный выговор итальянца, и от него пахло кедром и мускусом, но не краской и сигаретами, как от Пабло.
Официант принес два стула, и Оппи уселся рядом с Фернандой.
– Джино говорил, что вы были натурщицей, – с сильным акцентом произнес Оппи.
– Я и есть натурщица, одна из лучших в Париже, – застенчиво ответила она.
Фернанда понимала, что выпила уже достаточно коньяка, но его вкус был таким медовым и теплым… Она наслаждалась тем, что находится в центре внимания, особенно в последнее время, когда Пикассо стал игнорировать ее.
– Может быть, вы когда-нибудь разрешите мне написать ваш портрет. У вас изысканная внешность.
Фернанда покраснела от комплимента, хотя давно привыкла к похвалам, расточаемым мужчинами. Теперь от нее требовалось лишь небольшое усилие, чтобы заманить итальянца к себе в постель. Бедный Маркуссис не имел никаких шансов.
Северини рассмеялся и налил себе коньяку из бутылки, а в это время музыканты заиграли бодрый регтайм. Посетители устремились на импровизированную танцплощадку. За ней находился маленький сад с увитой плющом стеной. Пространство освещал мягкий свет свечей. Легкий ветерок проникал внутрь через открытые двери.
– На вашем месте я был бы с ней поосторожнее, – шепотом предупредил Северини, обратившись к Луи. – Пикассо очень ревниво относится к молодым людям. Все дело в его горячей испанской крови. В мире искусства это сила, с которой нужно считаться.
– Ничего не могу сказать в отношении вашего спутника, но мы с Пикассо знакомы давно, – сухо ответил Луи. – Я был вместе с ним в цирке Медрано и даже в салоне Гертруды Стайн прошлой весной. Разве не так, Фернанда?
– Хуже всего бывает, когда вас предают люди, от которых вы меньше всего этого ожидаете, – тихо произнес Северини.
Фернанда прикрыла рот пальцами, оценивая мужчин, собравшихся за столиком. Она не смогла удержаться от легкого смешка. «Не стоило пить последний бокал», – подумала она. Ей хотелось запомнить Убальдо Оппи до мельчайших подробностей. Само собой, нужно изображать уклончивость, но она уже надеялась, что отправится домой вместе с ним, а не с убогим карикатуристом. Если все получится, это определенно будет хорошим уроком для Пикассо.
Пикассо быстро обменялся несколькими фразами по-испански с владельцем ресторана и с его дородной, уже совсем седой женой. Ева стояла рядом с ним под голубым навесом у двери маленького бистро. Она была очарована тем, что все здесь были знакомы друг с другом. «Должно быть, он часто приходит сюда», – подумала она. Ева видела, что для хозяев он был не столичной знаменитостью, а просто молодым человеком, привлеченным ароматами, звуками и обстановкой, напоминавшими ему о далекой родине.
Бистро называлось «Тамбурин», и Ева с первого взгляда смогла понять, почему оно так называется. Стены были увешаны десятками всевозможных тамбуринов, разрисованных в разных стилях разными художниками. Были там и картины. Она быстро освоилась в этом экзотическом уголке и чувствовала себя как дома.
– Мсье и мадам Сегатори, – с нотками гордости произнес Пикассо. – Разрешите представить вам мадемуазель Умбер.
Хозяйка взяла руку Евы и пожала ее теплыми, пухлыми пальцами.
– Вы очень похожи на актрису Эвелин Тоу, и я на секунду даже перепутала вас. Однажды мы видели ее выступление в парижском театре и едва не получили у нее автограф. Это действительно великая актриса и настоящая красавица.
Тучная пожилая женщина говорила так, словно была восторженной девушкой. Ева обменялась улыбкой с Пикассо и подумала, что Мистангет не согласилась бы с таким утверждением. Она видела фотографии поразительно красивой мисс Тоу и понимала, какого комплимента только что удостоилась.
Еву и Пикассо проводили к маленькому столу в глубине зала, где были заняты лишь два других столика. Внутри царило почти небесное благоухание, и Ева поняла, как сильно она проголодалась, когда до нее донеслись ароматы чеснока, базилика, жареных цыплят и помидоров.
Она рассматривала небольшой холст с яркими подсолнухами, когда мсье Сегатори налил им по бокалу перно и оставил бутылку на столе. Когда он заметил, что Ева смотрит на картину, то сказал:
– Мсье Винсент лично повесил здесь эту работу двадцать три года назад. Трудно поверить, что его уже так долго нет с нами. Такой талант и такая трагедия, – он покачал головой, на которой осталось лишь несколько прядей седых волос.
– Винсент Ван Гог? – с интересом спросила Ева, изучая широкие мазки на маленьком холсте.
– Он был большим другом нашего кафе в то короткое время, когда жил в Париже. Как и Пабло, – хозяин улыбнулся с отцовской гордостью и похлопал Пикассо по плечу. – Все великие художники в разные времена ужинали здесь: Дега, Моне, Сезанн и даже эксцентричный мсье Тулуз-Лотрек. Они приходили сюда, потому что мы предлагаем уединенную обстановку и лучшую еду в Париже.
– Все блюда готовит его жена, – с улыбкой сказал Пикассо.
– Очень милое место, – отозвалась Ева.
– Я так и думал, что тебе понравится.
– А Фернанда? Ей здесь нравится?
Он посуровел и нахмурился.
– Почему ты всегда так поступаешь?
– Наверное, из самосохранения. Я просто вынуждена это делать. Во всяком случае, хорошо, что я могу не беспокоиться о твоей жизни.
– Разве не слишком поздно для этого? – тихо спросил он. – Для меня уже поздно, потому что я уже очень беспокоюсь о твоей жизни.
Ева подняла голову, пытаясь оценить его искренность, но выражение лица Пикассо оставалось непроницаемым.
Свечи на столе вспыхнули ярче, и их огоньки заплясали в обсидиановых глазах Пикассо.
– Почему тебя влечет ко мне? А как же Фернанда?
– Потому что ты совершенно не похожа на нее. Когда я с тобой, то чувствую себя совсем другим человеком, гораздо лучшим, чем раньше. Я знаю, что хочу стать лучше. То, как ты ведешь себя со мной, как ты смотришь на меня, когда я говорю… Может быть, это звучит безумно, но я хочу жить, чтобы сделать тебя счастливой и разделить наши общие победы.
– Ты прав, это звучит безумно.
– Все эти прошлые месяцы, когда я наблюдал, как ты бросаешь вызов самой себе и побеждаешь, – это было восхитительно. Я действительно был зачарован.
– Каким образом?
– Я видел силу твоего характера и твою решимость. Поэтому мне хотелось стать лучше, чем я есть. Dios, какую чушь я несу! Наверное, это похоже на бред.
– На самом деле мне все понятно, и я польщена.
Миниатюрный мужчина средних лет, носивший очки в проволочной оправе, завел тихую мелодию в углу возле кухни. Оба какое-то время смотрели не него, прежде чем Пикассо заговорил снова.
– Хочешь узнать еще одну неприглядную истину?
– Если ты так считаешь.
– Я хотел бы обнять тебя прямо сейчас, как этот музыкант обнимает свой инструмент, и моя рука была бы смычком.
Читать бесплатно другие книги:
