Мадам Пикассо Жирар Энн
Ева согласилась прийти сюда потому, что любила Пикассо и теперь верила, что он отвечает ей взаимностью. Еще какое-то время тайная связь между ними будет продолжаться, а остальное прояснится само собой в ближайшее время.
– Я больше не хочу таких отношений, которые не могу разделять полностью. Я собираюсь жениться на тебе… то есть если ты этого захочешь. Хотя, может быть, ты уже дала обещание Маркуссису?
У Евы отлегло от сердца, и она улыбнулась.
– Луи никогда не был твоим соперником. Никто не может соперничать с тобой, и тебе это хорошо известно. Но нам нужно еще какое-то время пожить порознь, прежде чем мы соединимся навсегда.
– Возможно, ты и права. Но мы все равно будем вместе. Сейчас ты здесь, и мы оба знаем, что это значит. Для меня этого достаточно, – он обвел комнату рукой. – Что ты здесь, в этом месте. У меня необычная сущность: работа, странности, предрассудки. Со мной будет нелегко – иногда я бываю резким и требовательным, – поэтому я хочу, чтобы ты хорошо понимала, во что ввязываешься.
– Пока еще ты меня не испугал.
Он подошел поближе, желая обнять ее. Еве показалось, что время остановило свой бег, и она могла чувствовать биение его сердца через тонкую ткань платья. Потом он очень ласково и едва ли не почтительно поцеловал ее в лоб.
– Ах, mi amor, не будь такой решительной, – предупредил он, поочередно целуя ее в щеки, а потом в губы. – Я безумно хочу тебя. Боюсь, мне уже не совладать с собой.
Он умело провел пальцами по изгибам ее маленького тела, потом вернулся к выпуклостям груди под тканью платья. Ева чувствовала, что он весь дрожит. Странным образом, даже тишина в его студии казалась священной. Таинство, происходившее между ними, увлекало их в теплую и надежную гавань, которую оба уже давно хотели обрести. Они понимали, что битвы еще впереди, но сейчас не было никакой надобности говорить об этом.
Он нежно опустил Еву на кровать и снял платье через голову. Белые простыни, касавшиеся ее обнаженной кожи, были чистыми и хрустящими. Ева замерла от предвкушения того, что должно было произойти.
Пикассо изогнулся над ней и наклонил голову к ее лицу в молчании, похожем на церковное причастие. Он помедлил всего лишь мгновение, прежде чем прижаться теплыми губами к ее губам. Ее мысли закружились, и она выгнула спину.
На этот раз Пикассо был осторожен с Евой, как будто обращался с очень хрупкой вещью. Она судорожно вздохнула и закрыла глаза, когда он нежно погладил одну грудь, потом другую. Ева старалась быть пассивной, позволяя ему изучать изгибы своего податливого тела. Единственная свеча рядом с ними растеклась лужицей жидкого воска, и вскоре пламя угасло, как последний вздох.
Ей хотелось вечно обнимать его так, как сейчас. Он был жрецом, шаманом, все глубже уводившим ее в темные и светлые места своего мира. И он хотел быть там рядом с нею.
На следующее утро они проснулись в объятиях друг друга, укрытые испанским стеганым одеялом. В студии было тихо, и лишь холодный голубоватый свет проникал внутрь.
– Я должен нарисовать тебя, – сказал Пикассо. – После этой ночи ко мне пришло вдохновение.
Ева удержала его.
– Не уходи. Подожди еще немного.
– Te amo[49], – прошептал он по-испански, целуя ее в щеку.
– Je t’aime aussi, – ответила она по-французски.
Пикассо вдруг замолчал и напрягся. Ева попыталась отвернуться, но поскольку пудра и румяна за ночь стерлись с ее кожи, она поняла, что Пикассо увидел ее синяк.
– Что произошло?
– Должно быть, я наткнулась на дверь.
– Или на кулак? – в его голосе зазвучал гнев, и он теснее привлек ее к себе. – Ты ужасная лгунья. Я по твоему лицу вижу, что это была не дверь.
– О, Пабло, все уже в прошлом, – она протянула руку и убрала густые черные волосы с его лица. – Теперь это не имеет значения.
– Я не позволю тебе вернуться к Маркуссису. Так или иначе, он мне никогда не нравился. Он скользкий тип.
– Ты так говоришь, потому что он не испанец.
– Это не смешно. Если он сделал тебе больно… если я точно узнаю, что это он ударил тебя, я без труда убью его.
На улице накрапывал легкий весенний дождь, отбивавший негромкий ритм на оконных стеклах. Когда Пикассо бросил взгляд на столик рядом с кроватью, взгляд Евы последовал за ним. Раньше она не замечала черный пистолет, лежавший на поверхности стола и лишь частично прикрытый куском ветоши.
– О Господи. Разве у тебя было мало проблем совсем недавно?
Оба понимали, что она имеет в виду «Мону Лизу».
– Тебе уже известно, что иногда я выхожу из себя. Это пугает людей, – Пикассо резко замолчал, отстранился от нее и оперся на локоть, так что Ева была вынуждена смотреть на него. – Но я ни разу в жизни не ударил женщину. Ты больше не вернешься к нему и не останешься с ним наедине. Entiendes?[50]
– Ты предлагаешь мне совершенно изменить мою жизнь, хотя сам еще ничего не предпринял в своей жизни.
Их глаза встретились, но Ева не отвела взгляд.
– Я же сказал, что собираюсь жениться на тебе.
– Но у тебя есть Фернанда.
– Она никогда не станет моей женой.
– Откуда ты знаешь?
Пикассо поднялся с кровати, а Ева оперлась на изголовье и прикрыла грудь одеялом. Он открыл узкий ящик стола и достал потертый листок бумаги. Она увидела рисунок, изображающий руку, окруженную странными словами и символами.
– Ты знаешь Макса Жакоба.
– Поэта? Да, мы знакомы.
Пикассо улыбнулся, хотя его тон оставался серьезным.
– Макс интересуется магическими практиками. Его предсказания были довольно точными. Я вырос в Ла-Корунье, где люди верят в магию, а предрассудки очень сильны. Теперь я верю пророчествам Макса.
Ева поняла, что Пикассо ожидает насмешки, потому что его глаза сузились, а линия губ стала более суровой. Но она внимательно посмотрела на бумагу, стараясь расшифровать почерк и разобраться в подробностях. Пикассо начал вслух толковать записи с непринужденностью, подсказывавшей, что он уже много раз делал это раньше. Объясняя, он водил пальцем по линиям.
– Это линия удачи. Она обещает моей жизни блестящее начало, а потом множество горьких разочарований.
Он бросил взгляд на картины, стоявшие у стены возле двери. Ева помнила, что сзади находится портрет Касагемаса. Для нее он обозначал связь с историей двух самых горьких разочарований в жизни Пикассо: смерти ближайшего друга и младшей сестры Кончиты.
– Но моей судьбе было суждено измениться незадолго до тридцати лет, – Пикассо внимательно и ласково посмотрел на нее. – Я встретил тебя в Малом дворце за считаные дни до тридцатилетия, mi amor. Так что дело не в Фернанде. В отличие от тебя, она не изменила мою судьбу.
Он прикоснулся к обнаженной груди и поцеловал ее со страстью и нежностью, наполнившими ее внутренним ликованием.
– О чем еще говорит твоя ладонь? – прошептала она, когда он бросил листок на пол и снова изогнулся над ней.
– О проницательном уме, язвительном юморе… – его губы скользнули по ее шее.
– И?.. – шепнула она, снова задыхаясь от желания.
– О здравомыслии, беззащитном перед внезапными причудами воображения…
– О, это звучит опасно.
– Я опасный человек, ma jolie. Но очень сильно влюблен в тебя. В данном случае одно аннулирует другое.
Из глубины ее сна пришла мысль о бабочках. Ева заворочалась и попыталась проснуться, ощущая тепло солнечных лучей, падавших в окна. Когда они проснулись в первый раз, было еще очень рано, поэтому после их краткого разговора она снова провалилась в сон, но теперь чувствовала, что Пикассо наклонился над ней и как будто щекочет перышком ее щеку. Она чуяла мускусный аромат его кожи и запах влажной краски.
– Пока не улыбайся, – предупредил он, когда она наконец открыла глаза. – Краска еще не высохла.
– Что ты со мной сделал, сумасшедший? – промурлыкала она с ощущением полного, почти неземного удовлетворения, которое до сих было совершенно незнакомым для нее.
Обнаженный и величественный, Пикассо встал с кровати и пружинистым шагом направился через комнату, взял с подоконника ручное зеркальце в оловянной оправе и принес ей. На другой его руке блестело влажное пятно от краски. Ева посмотрела на свое отражение и увидела изящный черно-желтый подсолнух, закрывавший синяк на ее скуле. Он был выписан с таким мастерством, что казался почти настоящим.
– О, Пабло, – она прикоснулась к щеке кончиком пальца.
– С нынешних пор я хочу превращать все плохое в твоей жизни в нечто прекрасное, – провозгласил он.
К ее глазам подступили слезы.
– А знаешь, ты поставил на мне свое клеймо.
– Именно так, mi corazоn, – Пикассо поцеловал ее в губы, потом в лоб и опустился на корточки. – Ты не вернешься в Ларуш. Жозеф Оллер для некоторых танцовщиц держит меблированные комнаты на улице Толозе. Я договорюсь с ним о комнате для тебя.
Ева выпятила нижнюю губу, притворяясь обиженной.
– Разве я не могу пожить здесь какое-то время, если ты так беспокоишься из-за Луи?
– Это ненадежное место.
Ева испытала неожиданную вспышку ревности. Она постаралась отделаться от этого ощущения, но оно разгорелось с новой силой.
– Из-за Фернанды?
– Из-за того, что женщине вообще не стоит здесь жить, – проворчал он. Его настроение быстро испортилось; раньше он не говорил с Евой подобным тоном. – В этих коридорах живут бедные и голодные мужчины, но они изголодались не по еде, а по женщинам. Большинство из них не французы. Это обычные бродяги и головорезы.
– Вроде тебя? – не подумав, спросила Ева.
– Maldito emociones, que me persiguen[51]! Я боьше не такой, во всяком случае, с тобой! Разве ты не понимаешь, что изменила меня? Todo, competo todo![52]
– Прости, любимый, я еще не привыкла к этому, – тихо сказала Ева. Она обвила руками его шею и привлекла к себе, пытаясь успокоить. – Я неправильно поняла тебя и сожалею об этом. Хорошо, я перееду в меблированные комнаты мсье Оллера, если это важно для тебя.
Пикассо со свистом втянул воздух сквозь зубы и медленно выдохнул, словно грозовое облако над головой прошло мимо.
– Bueno. Mucho major[53].
Ева до сих пор не вполне понимала ситуацию с Фернандой: как закончатся их отношения с Пикассо, и закончатся ли они вообще. Но эта темная сторона Пабло, о которой он предупреждал и даже показывал ей в некоторых своих работах, теперь впервые проявилась в его поведении. Пикассо был сумрачным гением, способным как на страсть, так и на ярость. Но теперь она без тени сомнения знала, что безумно влюблена в каждую частичку его существа.
Через некоторое время Ева вернулась в дом Ларуш, чтобы забрать свои вещи. Там царил настоящий переполох. Девушка надеялась, что не увидится с Луи.
Когда она вошла в дом, то услышала душераздирающий женский плач, доносившийся откуда-то сверху. Она побежала в свою комнату.
Дверь была распахнута, а Фредерик Ламарк, чья студия располагалась дальше по коридору, стоял у порога со своей подругой Селестиной. Когда Ева протолкнулась мимо них, то увидела Сильветту, безвольно сидевшую, словно тряпичная кукла, на полу между кроватями. Она раскачивалась взад-вперед, поджав колени к груди, причитая и бормоча какую-то бессмыслицу.
Ее глаза были крепко зажмурены, как будто она хотела избавиться от какого-то ужасного зрелища, но лицо покраснело и опухло от слез. Луи беспомощно сидел на соседней кровати, положив руку ей на плечо.
– Что ты с ней сделал? – воскликнула Ева и сбросила его руку.
Луи вскочил. Он сам был готов расплакаться.
– Я тут ни при чем. Она только что получила известие, что ее беременная сестра Мари со своим любовником была на «Титанике» – том громадном лайнере, который вышел в океан. Они собирались в Америку, но судно наткнулось на льдину… никто не выжил.
Ева посмотрела на Сильветту и сразу же забыла обо всем, кроме случившейся трагедии.
Вчера вечером, когда она ехала на трамвае по Монмартру, то слышала, как люди говорят о затонувшем судне. Но лайнер не был французским, и она решила, что ее это не касается. Теперь она внутренне содрогнулась, когда попыталась оценить масштаб бедствия. Они с Луи говорили об этом теплоходе за несколько минут до ее первой встречи с Пикассо. В газетах «Титаник» называли непотопляемым.
– Должно быть, это какая-то ошибка, – прошептала Ева.
– Никакой ошибки. Они оба числятся среди пропавших без вести. Их имена появились в газете сегодня утром.
Луи потянулся за скомканным выпуском «Фигаро», валявшимся на кровати, и протянул ей. Ева смахнула слезы, уже струившиеся по щекам.
«Катастрофа «Титаника». Почти 1500 погибших».
– Боже всемогущий, – услышала она свой голос будто издалека.
Ева отложила газету в сторону. Она больше не могла читать или смотреть на фотографии. Лица и образы погибших преследовали ее: молодые и старые, красивые, улыбающиеся. Она видела портрет пожилого мужчины с седой бородой и добрыми, грустными глазами. Он смотрел прямо в камеру.
– Что же делать? – беспомощно спросила Ева, глядя на Сильветту, продолжавшую раскачиваться.
Теперь уже все плакали. Луи пришел сюда ради Сильветты, и Ева была рада, что ее подруга в такую минуту не осталась в одиночестве. Все остальное было забыто. Она с благодарностью положила руку на предплечье Луи и пожала его. Пикассо будет недоволен, но сейчас она не уедет из дома Ларуш. Ева закрыла глаза. «Санта-Мария, матерь Божья», – обратилась она к Богородице, обводя взглядом комнату, наполненную вздохами и рыданиями. Но даже Богоматерь сейчас не могла утешить Сильветту.
Глава 22
Рассказы о человеческой трагедии и героизме, о чудесных спасениях и превратностях судьбы держали в напряжении Париж и весь мир еще несколько дней после катастрофы «Титаника». В газетах и кафе обсуждали самые безумные слухи. Сильветта была так убита горем, что ее отвезли в больницу для проведения успокоительной терапии. Покинув дом Ларуш, Ева переехала в меблированные комнаты для танцовщиц, как и просил Пикассо.
«Отель-де-Артс» был превращен из гостиницы в небольшой пансион на мощеной аллее за углом от «Мулен Руж». Внутренние стены были тонкими, как бумага, и молодые танцовщицы набивались в комнаты, как уклейки в садок.
После всего случившегося Пикассо организовал для нее отдельную спальню, и Ева была безмерно благодарна ему, потому что сейчас она особенно нуждалась в уединении. Ей было необходимо разобраться со своими мыслями, но она надеялась, что переезд на Монмартр будет временным и вскоре они с Пикассо снова будут вместе.
Стоя на мосту Пон-Нёф, Ева чувствовала себя крошечной и незначительной. Она обдумывала выбор, неожиданно представший перед ней. Она прислонилась к парапету и заглянула в мутно-зеленую воду Сены. Весеннее солнце согревало ей шею, а небо над головой было ярким и безоблачным. Она слышала смех и разговоры людей, проходивших мимо. Это была ее любимая часть Парижа – старинные мосты, парки, величественная Эйфелева башня, всегда маячившая в отдалении. Но реальный город сильно отличался от образа, привлекавшего ее сюда. Он имел свои тайны, и одна из них сейчас беспокоила ее. Немного раньше она получила сообщение, оставленное для нее в прихожей. Она забрала конверт вместе с остальной корреспонденцией, когда устраивалась в своей новой комнате, и сначала не обратила на него внимания. На конверте значилось ее имя, но в записке оно не упоминалось. Теперь, остановившись на мосту, она снова развернула письмо.
«За мной внимательно наблюдают. Возможно, Пикассо чувствует себя в чем-то виноватым. Не знаю, почему, но так или иначе я не смогу уединиться с Убальдо, если у меня не будет алиби. Он хочет отвезти меня на несколько дней в Лилль. Вы скажете, что мы были вместе? Мне действительно нужна подруга, которая поможет проучить Пикассо. Фернанда».
Ева знала, что ей нужно сделать, но не была уверена в том, что ей хватит сил показать Пикассо изобличающую записку, хотя такое конкретное доказательство должно было убедить его в неизбежности разрыва с Фернандой. А если она не сможет этого сделать, то как будет жить дальше, лишившись возможности избавиться от соперницы и не сумев всецело завладеть сердцем Пикассо?
Внезапный порыв ветра над рекой взъерошил ее волосы. Любовь меняла людей так, как она не могла себе и представить, особенно во время, проведенное в Венсенне. Треугольник, в котором она оказалась, навеки изменил ее жизнь.
В глубине души Ева не сомневалась, что роман между Пикассо и Фернандой исчерпал себя. Она лично наблюдала за развитием событий с обеих сторон и видела, как их отношения разрушаются без ее вмешательства, сами по себе. В определенном смысле Ева была рада, что Пикассо по-прежнему как-то заботился о Фернанде. Она не была бы высокого мнения о мужчине, который без задних мыслей мог разорвать такую долгую и прочную связь с другой женщиной. Но если она отдаст Пикассо записку, не возмутится ли он, что именно она подтолкнула его к разрыву отношений, которые сама уже считала законченными? Ответ пришел к ней еще до того, как она задала вопрос.
Нет, она не отдаст письмо Пикассо.
Но если Пабло сам обнаружит записку – возможно, найдет ее среди своих вещей, – то разве Ева не будет перед ним виновата? Оставалось лишь надеяться на судьбу, которая все расставляет по своим местам.
Ева надеялась, что ни Бог, ни Пикассо не будут слишком строго судить ее за это.
Гертруда и Алиса собирались уехать из Парижа во Фьезоле, как они делали каждое лето. Но перед отъездом Гертруда всегда старалась нанести визит Пикассо и официально попрощаться с ним. Это было частью их общего ритуала. Он посещал ее субботние вечера на улице Флерю, а она, в свою очередь, наносила ежегодные визиты в Бато-Лавуар.
Гертруда была одета в зеленый бархатный кафтан, а Алиса в ее любимое оливково-рыжее платье с батиковой набивкой и соломенную шляпу. Обе были обуты в кожаные сандалии, всегда привлекавшие внимание окружающих.
– Надеюсь, он не забыл, – сказала Алиса, когда они поднимались по крутым лестницам к «поселку художников» на Монмартре.
– Если его не будет на месте, мы оставим визитную карточку. Половина удовольствия заключается в том, чтобы сделать ему сюрприз и убедиться, помнит ли он о нашем договоре. Ты же знаешь, как мы с Пабло всегда относились друг к другу.
– Но тебе известно, что сюрпризы для Пабло могут приводить к неожиданным последствиям. В прошлую субботу все говорили, что они с Фернандой крепко повздорили. Ходят слухи, что она завязала шашни с тем юным итальянским красавцем.
– Наш Пабло обычно платит добром за добро и беспощадно наказывает зло. Если она завела любовника, то он не останется в долгу.
– Именно этого я и опасаюсь, – сказала Алиса, когда они поднялись по лестнице и направились к тенистой булыжной мостовой площади Равиньян.
Группа молодых испанских художников собралась у выцветшей парадной двери Бато-Лавуар. Двор вокруг них, как обычно весной, был усеян воркующими голубями и бездомными кошками. По мере приближения Гертруда и Алиса все яснее слышали их гортанный смех и громкие разговоры. Они сидели на перевернутых ящиках и табуретах в проблесках солнца, проникавших сквозь шелестящую листву. Свет отбрасывал тени на их экзотичные лица, одно из которых было хорошо знакомым дамам. Хуан Грис поднялся им навстречу.
– Сеньорита Стейн. Вы пришли к Пикассо, не так ли?
– Да, это наш ежегодный обряд.
– Не уверен, что он у себя в студии. Сегодня я еще не видел его.
– Мы как раз собираемся это выяснить.
– Если он на месте, пожалуйста, передайте ему это. Он не любит, когда его беспокоят за работой, но я знаю, что вас он будет рад видеть в любое время.
Он сунул руку в карман и достал скомканный листок бумаги.
– Боюсь, я нашел это на крышке унитаза, как будто кто-то хотел избавиться от этой бумаги. Когда я увидел, что внизу стоит подпись его женщины… то есть Фернанды, мне показалось, что это может быть что-то важное.
Гертруда с Алисой переглянулись. Обе поморщились при упоминании о том, где была обнаружена записка. Но когда Гертруда увидела, что бумага не запачкана, она все же взяла листок и постаралась разгладить его у себя на бедре. Почерк изобиловал завитушками, она видела, что послание действительно подписано Фернандой.
– Увы, я не умею читать по-французски, поэтому не знаю, насколько это важно, – продолжала она.
– К сожалению, мы тоже. Но мы передадим ему записку или оставим в студии, если его сейчас нет.
Возможно, Пикассо знал о записке и хотел избавиться от нее, но они решили на всякий случай взять ее с собой.
– Gracias[54], сеньориты, – Хуан Грис вежливо кивнул.
Они поднялись по старой лестнице, где им в нос сразу же ударила вонь из единственного туалета за дверью без замка. Этим удобством пользовались все жильцы дома.
– Ах, весенний аромат Парижа! – сухо заметила Гертруда. – Мы увезем его с собой во Фьезоле.
– Надеюсь, Пикассо нет, и мы быстро уйдем отсюда, – сквозь зубы процедила Алиса.
Они постучались в дверь, Гертруда повернула ручку, и, к их удивлению, дверь распахнулась: Пикассо регулярно запирал ее перед уходом. Как всегда, изобилие красок и холстов поразило их обеих. Гертруда понимала, что это настоящий склад шедевров. Все его работы она покупала интуитивно, не сомневаясь в гениальности художника. То обстоятельство, что Лео считал кубизм надругательством над здравым смыслом, совершенно не разубеждало ее. Сама она считала кубизм великолепным новшеством.
– Я оставлю нашу визитную карточку и записку Фернанды рядом с его мольбертом, а дальше пусть сам разбирается, – сказала Гертруда. – По крайней мере, я выполнила свою часть договора.
Обе женщины остановились, когда увидели на мольберте картину. Она показалась им совершенно необычной. Приглушенные оттенки коричневого и бежевого цветов. Угловатые формы. Музыкальные инструменты. Присмотревшись внимательнее, они увидели за формами и линиями элементы женского образа и четко выписанные слова Ma jolie. Критически разглядывая картину в солнечном свете, косыми лучами падавшем в комнату, они сошлись на том, что это смелое и изысканное полотно. Гертруда сразу же задумалась о том, какое место оно могло бы занять на одной из стен ее салона на улице Флерю, уже переполненного произведениями искусства.
– На Фернанду не похоже, – заявила Алиса и вздернула подбородок.
– А знаешь, ты права. Фернанда говорила, что она ненавидит эту песню, каждый раз, когда мы заводили ее у себя.
– Вот так сюрприз.
– Кем бы ни была эта Ma jolie, она для него много значит. Смотри, как тщательно он выписал эту музыкальную ноту. Это явный намек. Я знаю, как он мыслит… готова поспорить, это указание на что-то общее между ними. Какой-то чудесный секрет.
– Получается, он завел новую любовницу?
– Я в этом уверена, – ответила Гертруда.
– Но кто это? Среди его близких знакомых нет никого заметного, не так ли? Что касается других, вроде Жермены и Алисы Принсет, то их он уже давно покорил.
Они неспешно перебрали длинный список кандидаток – женщин, известных своей доступностью не только для Пикассо, но и для всего парижского света.
– Да, ситуация непростая, – наконец заметила Гертруда. – Не могу представить, кому хватило смелости пойти наперекор Фернанде Оливье и побороться за сердце Пабло Пикассо.
В конце концов, испытание оказалось слишком трудным для Евы.
Находиться так близко к мужчине, рядом с которым она хотела быть больше всего на свете, и понимать, что она может с ним расстаться навсегда, становилось для нее нестерпимым. Она никак не могла набраться смелости, которую открыла в себе в тот вечер, когда вышла на сцену «Мулен Руж». Поскольку Сильветта все еще находилась в больнице, Еве было не с кем посоветоваться и некого винить, кроме себя. Она снова чувствовала себя полной дурой.
Сейчас она сидела одна на подоконнике спальни в «Отель-де-Артс», стены которой были выкрашены в бежевый цвет, и смотрела на крыши парижских мансард. Суровая реальность проникала в комнату вместе с резким дневным светом. Сначала ее план выглядел безупречно: она уберет коротко стриженные волосы под фуражку для верховой езды и наденет мужские брюки от костюма из гардеробной «Мулен Руж». Ева была достаточно миниатюрной, чтобы притвориться подростком.
Она проникнет в Бато-Лавуар под видом посыльного, а потом – будь что будет. Судьба позаботится о том, чтобы Пикассо узнал правду. Все казалось очень простым, когда она поднималась к Монмартру по бесконечным лестничным пролетам. Но когда девушка остановилась на вершине лестницы, чтобы перевести дух, то посмотрела вниз и заметила две фигурки на фоне ярко-синего неба. Гертруда и Алиса заметно отстали от нее, но тоже поднимались по лестнице. Их было трудно с кем-то перепутать: Гертруда была одета в длинный бесформенный кафтан, а Алиса нарядилась в платье с ярким африканским орнаментом.
По мере их приближения Еву охватила паника, едва не расстроившая ее планы. Но она все-таки добралась до коридора в Бато-Лавуар, прежде чем мужество совершенно оставило ее. Со слезами на глазах она скомкала записку Фернанды, в отчаянии сунула ее под крышку унитаза и убежала.
Теперь, сидя в одиночестве, она едва не плакала, уже второй раз за день. Она поступила правильно, но презирала себя за этот поступок.
Глава 23
Ева незаметно заснула на подоконнике, но смешки и шепоты в коридоре внезапно разбудили ее. Когда она открыла глаза, то увидела, что небо снова прояснилось и стало безмятежно-лазурным.
– Говорю тебе, это он! Я видела его раньше. Посмотри вниз, на улицу!
– Он такой красивый и знаменитый! Какого дьявола ему нужно от Марсель?
Голоса доносились из-за тонких стен, разделявших маленькие комнаты. Ева выглянула наружу и увидела Пикассо, стоявшего у дверей пансиона в темном костюме, шляпе и черном шелковом галстуке. В руках он держал букет цветов: маргаритки, нарциссы, ландыши и белые розы, перевязанные ярко-желтой лентой. Цвет ленты напомнил ей о материнском кимоно. Сначала она была слишком потрясена и не могла прийти в себя. Даже после всего, что произошло между ними, казалось невероятным, что он придет сюда ради нее.
Ева спрыгнула с подоконника и посмотрелась в зеркало на стене рядом с кроватью. Она ущипнула себя за щеки, уже покрасневшие от волнения. Потом она быстро надела туфли и распахнула дверь с такой силой, что створка отлетела в сторону и с глухим стуком ударилась о стену. Смешки и шепоты стихли, когда Ева появилась в коридоре и торопливо прошла мимо любопытных девушек, собравшихся вокруг.
– Думаешь, это правда? – услышала она голос одной из танцовщиц, спускаясь по крутой изогнутой лестнице в прихожую с голыми каменными стенами. Ева торопилась выйти на улицу.
Ева совсем запыхалась, когда наконец подошла к нему.
– Поедем вместе со мной, любовь моя, – нежно произнес Пикассо.
– Уехать из Парижа?
– Да, и от всех этих драм.
– Но я хочу работать. Мне нравится моя работа, и я горжусь тем, что всего добилась сама.
– Я не собираюсь тебе мешать. Скорее, я хочу, чтобы мы помогли друг другу осуществить наши мечты. Тебе предстоят новые планы и еще более великие достижения.
– Но мне придется оставить «Мулен Руж».
– Я тоже расстанусь со своим прошлым, – сказал Пикассо, и она поняла, что он имеет в виду Фернанду.
– Ты уверен, что уже готов к этому?
– Совершенно уверен.
Пикассо протянул ей цветы, и Ева поднесла их к лицу. Потом он привлек ее к груди и легко поцеловал в подбородок. Она ощутила в этом прикосновении почтение, как будто была для него драгоценностью.
Ева слышала наверху голоса танцовщиц, выглядывавших из соседних спален, но ей было все равно. Ничто, кроме них двоих, больше не имело значения.
– Куда мы уедем?
– В Пиренеях есть славный городок под названием Сере. Там я буду свободно работать, и мы сможем быть вместе.
– Хорошо. Тогда мне нужно вернуться к себе и собрать вещи, – с довольной улыбкой отозвалась девушка.
– Оставь все как есть, ma jolie. Я сделаю то же самое.
Она опять-таки поняла, что он имеет в виду Фернанду, и хотела спросить, известно ли ему о Убальдо Оппи или о том, что привело к окончательному разрыву. Но независимо от ответа это ничего не меняло. Ева отправилась бы куда угодно за Пикассо, потому что теперь верила, что он любит ее так же сильно, как и она его.
– Я никогда не была в Пиренеях.
Она будет для него замечательной спутницей, куда бы ни привело это новое странствие, и найдет способ для применения своих талантов. Ева пообещала себе сделать это, когда он взял ее за руку и повел по узкой аллее. И она не будет пренебрегать любовью, которую он заслуживал, как это сделала Фернанда. Несомненно, она станет последней, самой большой любовью Пабло Пикассо.
Он держал ее за руку, когда они миновали каменную церковь Сен-Пьер и направились к обрамленной тенистыми деревьями площади Равиньян со скамьями, уличными фонарями и множеством голубей.
– Я думала, что ты собираешься увезти меня, – сказала она, когда он распахнул входную дверь в Бато-Лавуар.
– Мы уедем завтра утром, – с улыбкой отозвался Пикассо.
Ева продолжала сжимать букет цветов и почувствовала, что краснеет. Она видела лукавые огоньки в его глазах, но ничего не сказала, когда он вел ее внутрь. Она знала, что еще неопытна в мирских делах, хотя они уже были любовниками, и надеялась, что он не устанет от нее, прежде чем она научится доставлять ему настоящее удовольствие.
Ева сознавала, что лишь отдаленно представляет себе всю силу его желаний. Но она уже доказала себе, как быстро может учиться, когда хочет чего-то добиться в жизни.
Как только они вошли в студию, Пикассо закрыл дверь и с силой привлек ее к себе. Она услышала свой сдавленный вздох, и букет цветов упал на пол. Ее глаза инстинктивно закрылись, когда она ощутила его дыхание, а потом и его губы, прикоснувшиеся к мочке ее уха. Опытные руки Пикассо скользнули по ее телу вверх и вниз, оглаживая все изгибы. Потом он обхватил обе ее руки своей рукой, поднял их над головой, прижал ее спиной к двери и сам прижался к ней.
– Dios mio, eres hermosa… que te quiero[55], – прошептал он ей на ухо.
Когда они разделись, он двинулся через комнату с величавой непринужденностью, от которой у Евы возникло желание смотреть и смотреть на него. Она моргнула от удивления, когда увидела свое желтое кимоно, аккуратно сложенное на железной кровати в алькове. Оказавшись в плену собственного возбуждения, Ева с трудом понимала, что происходит, когда Пикассо взял кимоно и направился обратно. Она по-прежнему стояла у двери, подняв руки над головой.
– Но как…
Он прижал палец к ее губам, а потом заменил его своими губами – раскрытыми, теплыми и требовательными.
– Надень его для меня, милая Ева. Только для меня.
Осознание того, что он видел ее в этом кимоно на сцене «Мулен Руж» и нашел его достаточно соблазнительным, чтобы каким-то образом доставить сюда из пансиона, было необыкновенно прекрасным и волнующим. Еве хотелось продлить это мгновение и насладиться всеми его нюансами. Как и раньше, он снова показался ей великим шаманом, извлекающим магию из ее существа, особенно из ее сердца.
Пикассо продел ее руки в рукава, но держал кимоно раскрытым, когда прижался к ней обнаженным телом. Сначала он нежно целовал ее губы, щеки, шею, но поцелуи быстро становились все более жадными, и Ева затрепетала.
– Ты для меня все, – прошептал он ей на ухо. – А я хочу быть твоим мужчиной.
Он уложил Еву на кровать и опустился на колени между ее ногами.
– На этот раз ты не должна закрывать глаза. Наблюдай за тем, что происходит между нами, вместе со мной.
Ева подчинилась, когда он сначала провел пальцами от ее шеи до пупка, а потом мягким движением закинул ее руки за голову. Мириады ощущений затопили ее, когда Пикассо наконец вошел в нее. Она обхватила ногами его бедра, инстинктивно желая привлечь его как можно ближе к себе, но понимая при этом, что для нее никогда это не будет достаточно близко. Она чувствовала, как ее тело движется над гладким шелковым кимоно, пока они занимались любовью, а потом забыла обо всем.
Его дыхание было хриплым, он снова и снова шептал:
– Te quiero, te quiero…
Когда Ева проснулась в его объятиях, они были окутаны жемчужно-серым утренним сиянием и лежали под прохладной шелковой тканью. Она пересчитала веснушки на его переносице, прикоснулась к завиткам черных волос на груди и отогнала прочь гнетущие сомнения, которые испытывала перед сегодняшней ночью, наслаждаясь тем, что теперь она была единственной женщиной Пикассо.
Тем не менее она понимала, что нельзя совершенно терять бдительность. Пикассо славился своей неверностью.
Но может ли он изменить ей теперь, когда они наконец вместе?
Ева встала с кровати и накрыла Пикассо яблочно-зеленым одеялом. Наклонившись, она легко поцеловала его в лоб, а потом набросила кимоно и подошла к окну. Было так приятно вернуть материнское кимоно из «Мулен Руж» и снова обрести эту частицу семейного наследия, которая теперь имела собственную историю! Ева посмотрела на красные шелковые манжеты, которые сама пришила, гордясь своей находчивостью. Она понимала, что в предстоящие дни ей понадобится гораздо большая изобретательность. Но перспектива новых приключений более волновала, чем пугала ее.
Потом Ева подумала о родителях, и ей захотелось рассказать им о том, что они с Пикассо уезжают на лето из Парижа. Несмотря на желание освободиться от их опеки, зрелость научила ее уважению. Теперь она понимала их непреклонную решимость обеспечить ей нормальную жизнь. Она была их дочерью в полном смысле этого слова.
– Какие мысли бродят в твоей голове?
Ева повернулась к Пикассо.
– Dios, от тебя дух захватывает, – сказал он, когда кимоно заблестело в лучах утреннего солнца.
Он вскочил с кровати и направился в другой конец студии.
– Мне нужно сфотографировать тебя прямо сейчас, чтобы запечатлеть твою красоту.
– Сфотографировать?