Мадам Пикассо Жирар Энн

Глава 19

На этот раз визит в салон Гертруды Стайн был идеей Луи. Он настоял на этом. По его словам, он встретился с Фернандой Оливье на улице, когда она выходила из метро. Она якобы лично пригласила Еву. Луи не знал, что Ева видела его с Фернандой в баре «Эрмитаж», поэтому когда он выступил с приглашением, она согласилась составить ему компанию. Отказаться означало бы раскрыть, что в тот вечер она тоже преступила границы дозволенного, и вызвать вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Она не знала, переспал ли он с Фернандой, но это не имело значения. Ева воспользовалась Луи и до сих пор стыдилась этого. Вместе с тем она испытывала глубокую привязанность к Пикассо, и в этом состояла разница между двумя мужчинами.

Когда они с Луи подошли к открытой двери многолюдного салона, он взял ее за руку и крепко сжал. Ева была одета в стильное новое платье из бледно-розовой и сиреневой ткани. Ее талия была плотно перехвачена поясом, который она купила в маленькой лавке на улице Лепик недалеко от «Мулен де ла Галетт». Теперь ей казалось, что она уже совершенно освоилась в Париже.

– Помни, среди этих людей меня знают как Маркуссиса, и я стараюсь соответствовать новому загадочному образу, – предупредил Луи. – Если кто-нибудь начнет рассказывать тебе что-то странное обо мне, то, как бы ты ни была удивлена, не придавай этому значения. Ты – это все, что для меня важно.

Ева втайне закатила глаза от его снисходительного тона. Она понимала, что Луи пытается оградить себя на тот случай, если кто-нибудь упомянет о вечере, проведенном с Фернандой. Еве хотелось посмотреть ему в глаза, но она не могла себя заставить это сделать. Ее друг, ее первый знакомый в Париже, теперь стоял рядом, лгал ей и неуклюже заметал следы.

Среди парижской молодежи считалось особым шиком получать от жизни все мыслимые и немыслимые удовольствия, но Ева в душе была совершенно другим человеком. То, что произошло между ней и Пикассо, было совсем не похоже на все остальное.

Когда они продвигались через толпу гостей, она почти сразу же заметила Пикассо. Он выглядел более величественно, чем кто-либо из присутствующих. Сейчас он сидел за большим столом в центре комнаты и был погружен в глубокомысленную беседу с Гертрудой, Алисой и незнакомым мужчиной в очках и с темной бородой.

– Вон Пикассо вместе с Анри Матиссом, – восторженно прошептал Луи и повел ее к ним через толпу. – Какая блестящая возможность! Только не испорти ее и не отвлекай их глупыми разговорами, не имеющими отношения к живописи.

Хотя его замечание раздосадовало Еву, она могла смотреть лишь на Пикассо, лучившегося невероятным мужским обаянием, в аккуратном твидовом пиджаке и белой рубашке с открытым воротом. Его темные волосы были гладко зачесаны назад, а черные глаза внимательно смотрели на Матисса. Ева надеялась застать его здесь и обнаружила, что улыбается, когда он поднял голову и увидел ее.

– Маркуссис, мадемуазель Умбер, прошу к нашему столу, – произнес Пикассо. – Разумеется, вы знакомы с мсье Матиссом.

– Я… мы не имели такого удовольствия. Но у меня есть тысяча вопросов, – с излишним рвением отозвался Луи, когда Пикассо встал и великодушно предложил Еве собственный стул. Луи на какое-то время остался стоять рядом с ним.

Взгляд Пикассо был устремлен на Еву, но Луи был слишком зачарован присутствием Матисса и не замечал этого. Вскоре Гертруда встала, но прежде чем она успела предложить стул кому-то из них, Пикассо быстро занял место рядом с Евой.

– Пожалуйста, мсье Маркуссис, возьмите стул Алисы. Я уже давно утомила этих двух джентльменов разговорами о своей книге. Уверена, они с радостью вернутся к обсуждению живописи. Пойдем, Алиса. Только что пришла Айседора Дункан со своим любовником, нам нужно поприветствовать их.

Они с Алисой отошли от стола. Ева ощущала невидимую энергию, пульсировавшую между ней и Пикассо. Это ее обеспокоило. Невозможно было сохранить ясность мыслей, когда он находился так близко. «Если бы он только знал об этом», – подумала она, стараясь собраться с силами.

Луи принялся засыпать Матисса и Пикассо вопросами о формах и пропорциях. Пока они терпеливо отвечали ему, Ева отвлеклась: кто-то прикоснулся к ее плечу, сзади послышался женский голос. По ее спине пробежал холодок, а выражение лица Пикассо изменилось, и она поняла, кто стоит за ней, еще до того, как обернулась.

Фернанда была одета в бежевое шелковое платье с жемчужным ожерельем, а ее волосы собраны в замысловатый узел, подчеркивавший изящный изгиб шеи. Она дышала непринужденной чувственностью и снова напомнила Еве о том, какие они разные. Как только она приблизилась к ним, разговоры тут же прекратились.

– Какой милый сюрприз. Я и понятия не имела, что вы тоже будете здесь, Марсель. Кажется, будто прошла целая вечность! Ах, и Маркуссис тоже с вами, – Фернанда обменялась с ним дружеским объятием, когда он поднялся ей навстречу. – А теперь, джентльмены, с вашего разрешения, я украду у вас Марсель, и мы немного посплетничаем. Я ничего не знаю о том, что происходило с вами после представления в цирке Медрано, и у меня есть несколько собственных историй, которые могут показаться вам интересными.

– Помни, что я сказал, ma cherie[47]: не придавай значения слухам обо мне, – прошептал Луи на ухо Еве.

Прежде чем Ева успела возразить, Фернанда увлекла ее за собой в угол комнаты возле окна и большого горшка с папоротником. Она расцеловала ее в обе щеки и взяла за руки, словно они были сестрами.

– Как поживаете, mon amie?[48] Вы потрясающе выглядите. Мистангет сказала мне, что отвела вас к отличному парикмахеру, но я подумать не могла, как он вас преобразит.

– Спасибо, – отозвалась Ева, не вполне уверенная в том, что это был комплимент.

– Как ваши дела?

– Очень хорошо. В последнее время приходится много работать.

– По-прежнему в «Мулен Руж»?

– Да. Меня официально назначили помощницей костюмера, и я занимаюсь актерским гардеробом.

– Как прелестно. Хотите выпить? Я бы определенно не отказалась. Знаете, я обожаю Гертруду. Она всегда готова поддержать моего Пабло, но это бывает так утомительно, не правда ли?

Ева только теперь обратила внимание, что рядом с ними находится большой дубовый буфет, заставленный бокалами и бутылками вина. Впервые за долгое время ей действительно захотелось выпить. События разворачивались слишком быстро. Она была исполнена решимости участвовать в происходящем, но нужно было удерживаться от неосторожных слов, для чего придется приложить определенные усилия.

Когда Фернанда налила им по бокалу вина, Ева осмотрелась по сторонам и увидела Пикассо, наблюдавшего за ними, Луи же продолжал оживленно беседовать с Матиссом. Лицо его было мрачным. Его явно не устраивало, что они с Фернандой обсуждают что-то в его отсутствие.

Фернанда протянула Еве полный бокал вина, Ева взяла его с благодарностью и отпила глоток.

– У меня дела идут не так хорошо, – призналась Фернанда. – На самом деле, все осложнилось. Уверена, вы знаете об афере с «Моной Лизой».

– Кажется, я что-то слышала об этом.

– Могу сказать, что это был настоящий ад. В Париже очень мало женщин, – фактически, ни одной, – с которыми я могла бы поговорить об этом и не чувствовать, что меня осуждают.

– Может быть, с Мистангет?

– Само собой, я ее обожаю, и она одна из моих ближайших подруг. Но в вас есть что-то такое, что заставляет меня доверять вам. Это случилось сразу после нашего первого разговора в такси.

Ева вновь ощутила тяжкое бремя вины. Она сделала еще один глоток, не в силах оглянуться на Пикассо, и почувствовала, что у нее горят щеки.

– Могу я доверить вам нечто личное? – спросила Фернанда. – Мне правда кажется, что больше не к кому обратиться.

– Но у нас очень разная жизнь. Я не понимаю, как могу вам помочь.

Еве хотелось выбежать из комнаты, но она понимала, что попала в ловушку. Внезапный уход только ухудшит положение и вызовет непредсказуемую сцену.

Фернанда подалась к ней и заговорила тише:

– Марсель, все дело в Пикассо. После кражи и ареста Аполлинера он стал таким невероятно холодным и отчужденным, что вы и представить не можете. Наша летняя поездка обернулась настоящей катастрофой, и я готова признать, что в Сере он даже не прикасался ко мне. Что-то между нами изменилось. Но я больше не потерплю, чтобы со мной так обращались.

Последнее замечание непредсказуемым образом сблизило их друг с другом. Желание спастись бегством исчезло, и Еве вдруг захотелось услышать, что будет говорить Фернанда дальше. Она еще отпила вина, пытаясь успокоиться. Несмотря ни на что, Фернанда нравилась ей, но это лишь усугубляло чувство вины.

– Кстати говоря, вы и в самом деле превосходно выглядите.

– Я могу сказать о вас то же самое.

– Теперь я понимаю, почему Маркуссис совершенно без ума от вас. Могу лишь позавидовать такой преданности со стороны мужчины. Когда-то я испытала ее… или, по крайней мере, верила в это.

Когда обе повернулись к столу, за которым сидели художники, Фернанда внезапно залилась краской, и выражение ее лица изменилось. Рядом с Пикассо и Матиссом стояли два смуглых итальянца и разговаривали с художниками. Тот, кто был более молод и красив, перехватил взгляд Фернанды. Та быстро отвела глаза, и Ева вдруг поняла, что уже видела их раньше. Это произошло в тот вечер, когда они с Пикассо были рядом с баром «Эрмитаж».

Фернанда снова взглянула на нее с какой-то отчаянной бесшабашностью.

– Если вы моя настоящая подруга, то сейчас мы уйдем отсюда. И еще я прошу вас, чтобы вы сказали, что нам нужно было побеседовать наедине. Вы сделаете это для меня?

Ева была потрясена. Она отказалась от Пикассо ради Фернанды… а теперь Фернанда собиралась изменить ему с другим мужчиной? Что, если она расскажет Пикассо? Поверит ли он ей и к каким последствиям все это приведет? Кто может до конца разобраться в личном мире двух любовников и понять, какие пределы они определили друг для друга? Эти вопросы жужжали у нее в голове, словно пчелы в улье. Ева понимала, что должна сделать выбор, но ни один из вариантов не устраивал ее. Как бы она ни поступила, риск был слишком велик.

В конце концов Ева глубоко вздохнула, глядя на поразительно красивую женщину, стоявшую перед ней и явно пребывавшую в отчаянии. Она уйдет вместе с ней и солжет ради нее, если кто-нибудь поинтересуется причиной их ухода. На этот раз она уступит, но война еще не закончена. «Пикассо заслуживает лучшего», – сердито подумала Ева. Впрочем, она тоже заслуживала лучшего.

– Это совершенно ужасно, – заявила Сильветта, сидевшая на кровати в комнате, которую они делили в доме Ларуш. Дело происходило вечером после приема у Гертруды Стайн, и прошло уже достаточно времени, чтобы измена Фернанды была обеспечена прикрытием. Еве было не по себе. Осенний дождь стучал в окна, и даже стены казались холодными и влажными.

– Знаю, – со вздохом отозвалась Ева. – Но что я могла сделать?

– Едва ли это сойдет ей с рук. Только подумай: сделать знаменитого Пикассо рогоносцем и выставить его на посмешище! Почему бы тебе не отправиться к нему домой и не поговорить с ним? Ты же знаешь, что ее там не будет.

– Ох, Сильветта, я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Какая разница? Я не хочу добиться его расположения таким образом: он рассердится на Фернанду и просто попытается отомстить ей. В таком случае он скоро возненавидит меня за то, что я рассказала об ее измене.

Сильветта пожала плечами.

– Возможно, ты права. Но не будешь ли ты горько сожалеть, если хотя бы не попробуешь сделать это? Он ни о чем не догадается, если ты ему не расскажешь. Дай ему шанс совершить достойный поступок. Возможно, он удивит тебя.

– Сильветта, он может разбить мне сердце.

– А что случится с твоим сердцем, mon amie, если ты упустишь такую возможность?

Около полуночи, выпив еще вина для храбрости, Ева стояла в дверях квартиры Пикассо перед кислолицей горничной в черном платье, белом чепце и кружевном переднике. Рядом с ней набежала лужица воды от закрытого зонтика.

– Мсье Пикассо нет дома, – сказала горничная и вопросительно приподняла седые брови.

Ева в замешательстве заглянула в квартиру через плечо пожилой женщины. Ей лишь мельком удалось увидеть кусочек личного мира Пикассо и Фернанды. Элегантная гостиная купалась в приглушенном янтарном свете нескольких ламп и была увешана африканскими масками, картинами, этюдами и шарфами из батика с авторской росписью. На диване лежала сиамская кошка.

Горничная, стоявшая перед ней, выразительно кашлянула, и Ева вернулась к действительности. Внезапно она почувствовала себя дешевкой. Ее приход сюда был ошибкой… большой ошибкой. Она была готова задушить Сильветту, подтолкнувшую ее на этот шаг.

Ева посмотрела на книгу, которую держала в руке, – вольное исследование о сатирах, полученное от Пикассо. Она не знала, почему взяла ее с собой. Может быть, в качестве предлога? Это выглядело жалко.

– Могу я спросить, когда мсье Пикассо собирается вернуться домой?

Последовала мучительно долгая пауза, пока горничная оценивающе смотрела на нее, и на какой-то момент Еве даже показалось, что она и не думает отвечать.

– Мсье Пикассо уехал из Парижа и не сообщил о том, когда планирует вернуться. А теперь, поскольку уже поздно, разрешите пожелать вам доброй ночи. Возвращайтесь туда, откуда пришли, – холодно добавила женщина, с подозрением глядя на нее. – Или вы хотите оставить сообщение? Возможно, мадам Пикассо сможет помочь вам, когда вернется?

– В этом нет необходимости, – ответила Ева.

– Тогда идите домой, мадемуазель. Поверьте, так будет для вас лучше.

Седовласая горничная захлопнула высокую лакированную дверь, лишив Еву не только надежды, но и последней крупицы гордости.

– Где ты была?

Ева услышала резкие нотки в голосе Луи еще до того, как успела войти в комнату. Внутри было почти темно, но в окно проникал лунный свет, а желтый отблеск занавешенной лампы падал между двумя узкими кроватями.

Прежде чем она успела ответить, Луи достал ключ от своей студии внизу.

– Подожди у меня, – велел он Сильветте пугающе холодным тоном, – я должен поговорить с Евой наедине.

Сильветта по очереди посмотрела на них и молча подчинилась. Ева положила книгу Пикассо на туалетный столик и шагнула к Луи. Сильветта закрыла дверь. Она устало сняла плащ и повесила его на крючок, прибитый к стене. Между ними повисло напряженное молчание.

– Разве это не может подождать до утра? Я страшно устала.

– Я спросил, где ты была.

Резкие нотки в его голосе обозначились еще сильнее.

– Тебе прекрасно известно, что я была в салоне Гертруды Стайн вместе с тобой.

– Но потом ты ушла с Фернандой Оливье, даже не попрощавшись. Я не мог не заметить этого молодого итальянца с бегающими глазками, который выскользнул следом буквально через минуту.

О чем он только думает? О том, что она тайком встречается у Убальдо Оппи? Ева едва не рассмеялась от этой мысли. Но выражение его лица в тот момент было слишком серьезным. Вероятно, Пикассо тоже наблюдал за их уходом и пришел к такому же выводу. Но заявить о своей невиновности было все равно, что открыть ящик Пандоры, выпустив оттуда тайну Фернанды и Оппи, а может быть, и тайну ее и Пикассо.

Луи, окутанный тенями, подался вперед. В этот момент он выглядел угрожающе.

– Куда ты отправилась с Фернандой?

– В кафе «Верни» на улице Кавалотти.

– Убальдо Оппи присоединился к вам?

– Разумеется, нет. Ей нужно было поговорить со мной как с подругой.

Ева слышала от Фернанды, что «Верни» было ее любимым бистро, поэтому ложь далась ей без труда. Но она видела, что объяснение вовсе не удовлетворило его.

– Почему с тобой? У нее много друзей, более соответствующих ее положению и статусу, а ты всего лишь какая-то белошвейка из «Мулен Руж».

Раньше Луи никогда не оскорблял ее и даже не бывал с ней холоден. Ева отступила на шаг, но он снова приблизился к ней.

– Фернанда сказала мне, что иногда ей кажется, будто другие подруги не могут понять ее.

– Не лги мне!

Луи схватил ее за руки с такой силой, что она ахнула от неожиданности. Потом он привлек Еву к себе, так что она ощутила на лице его кислое дыхание, и отвесил ей сильную пощечину.

Воспоминание о пощечине, полученной от отца, мгновенно пронеслось в голове девушки.

– Я не лгу! – Ева старалась говорить решительно, несмотря на жгучую боль. Ей до сих пор не верилось, что Луи мог ударить ее.

– Я хочу сказать, ma cherie Марсель, что отныне ты принадлежишь мне, душой и телом. Если ты была с тем художником, то даже представить не могу, что бы я сделал с тобой.

– Уходи отсюда.

Луи безропотно направился к выходу, но потом остановился и повернулся к ней в тусклом свете, падавшем из коридора.

– Кстати, Пикассо поздравляет нас обоих.

– С чем?

– Конечно же, с нашей помолвкой. Вернее, с нашей предстоящей помолвкой, ведь все уже было решено. Я не хотел говорить тебе об этом, пока не выберу подходящее кольцо для тебя, но в прошлый вторник я съездил в Венсенн и поговорил с твоим отцом.

– Что ты сделал! Зачем?

– Он был весьма доволен и сказал, что тебе уже давно пора устроить свою личную жизнь и стать кому-то хорошей женой. Поскольку я намекнул, что мы уже близки, у него не было никаких возражений.

– Ты не имел права!

– Я лишил тебя невинности, так что у меня были все основания для этого разговора.

Ева схватилась за голову, тщетно пытаясь избавиться от оглушительного стука крови в висках. Ее мысли путались. Ей хотелось закричать, что они не любовники. Она не дала Луи ничего, кроме нескольких мгновений близости, она отдала ему свое тело, пытаясь забыть о мужчине, который владел ее сердцем. Но это было тщательно охраняемым секретом – как и многие другие тайны, направляющие поступки людей, – и она не могла произнести ни слова. Их отношения с Пикассо казались священными.

Глава 20

На следующий вечер, после представления в «Мулен Руж», когда Ева уже собиралась домой, она увидела мужчину в темном пальто и черном шелковом цилиндре, ожидавшего ее у выхода на сцену. Он был высоким и бородатым, с темно-карими глазами, длинным носом и дружелюбной улыбкой. Она удивилась, когда он назвал ее «мадемуазель Гуэль», а не Марсель Умбер, поскольку лишь немногие в Париже знали ее настоящее имя.

– Мой клиент поручил мне передать эту посылку вам, и только вам.

– Ваш клиент, мсье? – спросила она, глядя на небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шпагатом.

– Полагаю, вы поймете, кто это, как только вы развернете посылку, мадемуазель. Он уехал на несколько дней в Гавр, но попросил меня с величайшей осторожностью передать вам эту вещь.

– Могу я узнать ваше имя?

Он посмотрел на Еву сверху вниз, едва заметно улыбнулся и вежливо снял шляпу.

– Меня зовут Даниэль-Анри Канвейлер.

Канвейлер был широко известен в Париже как галерист и торговец живописью, представлявший интересы таких гигантов, как Сезанн и Гоген. Ева не раз читала в газетах о его поразительных сделках и знала, что Пикассо тоже принадлежит к его клиентам.

– Берегите содержимое посылки, мадемуазель. Любое произведение искусства имеет большую ценность на современном рынке.

Сердце Евы учащенно забилось. Она огляделась по сторонам, но, к счастью, никто из актеров или работников сцены пока не обратил внимания на их разговор.

– Лучше откройте ее где-нибудь в уединенном месте, – посоветовал Канвейлер и протянул ей посылку. На какой-то момент показалось, что он не хочет выпускать пакет из рук.

– Merci, мсье.

– Знаете ли, я советовал ему не делать этого. Он уехал из города на несколько дней, чтобы разобраться со своими мыслями, поэтому я не думаю, что он правильно оценил последствия такого подарка.

– Ваш клиент – весьма решительный человек.

– Ах, мадемуазель Гуэль, вы не знаете и половины, – со вздохом отозвался Канвейлер и водрузил цилиндр на голову.

Ева поняла, что находится внутри, сразу же, как только вскрыла посылку. Коллаж из форм теплых оттенков был похож на нежную мелодию, переложенную на холст. Она дивилась тому, какой прихотливой и в то же время чувственной была эта картина. В следующее мгновение она увидела надпись. Три коротких слова, обозначавшие название, были выведены тонкой кистью: J’aime Eva.

Я люблю Еву.

Ева была рада, что открыла посылку в одиночестве, поскольку не смогла удержаться от восторженного возгласа. Возможно ли, что все это время Пикассо испытывал точно такие же чувства, как и она? Потом пришла мысль о Фернанде и о том, как бессовестно она убедила Еву – она выбрала ее из всех остальных женщин! – солгать ради нее. Фернанда обвела Пикассо вокруг пальца.

Вскоре Ева заснула, прижав к груди маленькую картину. В конце концов, у них с Пикассо ничего не закончилось; все только начиналось.

На следующее утро в приоткрытое окно донесся звук автомобильного мотора на улице Данциг. Ева проснулась. Вскоре послышался женский голос, который показался ей знакомым.

– Возвращайтесь с мадемуазель Умбер и не принимайте никаких возражений, – велела женщина водителю. – Скажите, что я собираюсь угостить ее чудесным завтраком в отеле «Морис». Не забудьте добавить, что мне совершенно необходимо с ней посоветоваться. И поскорее, пожалуйста, пока кто-нибудь не заметил меня в этих трущобах.

Было уже больше десяти часов утра, но Сильветта крепко спала. Ева тихо опустилась на колени и отодвинула занавеску. Она узнала голос, но вид Фернанды, сидевшей в автомобиле с открытым верхом, все-таки был неожиданным для нее. Она прикоснулась к саднящей скуле и посмотрела в зеркало. На щеке красовался синяк. Странно, ведь Луи не так уж сильно ударил ее, почему же остался болезненный синяк? Нужно будет как-то его закрасить, нельзя выходить из дома в таком виде.

– И еще убедитесь, что она будет одета подобающим образом для выхода в свет, если у нее, конечно, есть, что надеть.

– Хорошо, мадам.

Ева наблюдала, как шофер в синей куртке и кепке кивнул молодой женщине, устроившейся на заднем сиденье автомобиля. «Мне следовало бы догадаться», – подумала она и ощутила приближение паники. Серое парижское небо окутал легкий туман.

Десять минут спустя, когда Ева неохотно вышла из дома Ларуш, потемневший синяк был надежно скрыт за слоем грима. Шофер молча подвел ее к автомобилю, ожидавшему во дворе возле стены, увитой плющом. Ева сомневалась, что завтрак с Фернандой был разумным решением, но она не имела понятия, как отказать в такой настоятельной просьбе. Ситуация казалась почти абсурдной, и она едва нашла в себе силы взглянуть на Фернанду, когда опустилась на кожаное сиденье рядом с ней.

Как всегда, Фернанда выглядела просто великолепно в бежевой широкополой шляпе с черной шелковой лентой в уточный рубчик под цвет ее платья. Если она всегда была так настойчива в общении с Пикассо, то Ева понимала, почему их отношения были такими прочными и долговечными. Фернанда Оливье определенно была грозной силой, даже когда руководствовалась благими побуждениями.

– Спасибо, что пришли, Марсель. Мне отчаянно нужно побеседовать с кем-то, кому известны обстоятельства моей личной жизни.

«Обстоятельства, которые заставили тебя изменить любовнику прямо у него перед носом?» – подумала Ева.

Такси присоединилось к потоку движения на улице Данциг, постепенно набиравшему обороты.

– У вас довольно милое платье, – сказала Фернанда. Еве показалось, что она не хочет говорить о реальной причине своего приезда.

– Спасибо, я сама сшила его, – ответила она и вспомнила о том, как это платье понравилось Пикассо в бистро «Тамбурин».

– У вас настоящий талант. Просто удивительно, что вы с Маркуссисом еще не поженились.

– Полагаю, всему свое время, – Ева огляделась по сторонам и заставила себя спокойно спросить: – Так чем я обязана нашей приятной встрече?

– Боюсь, речь идет о том же, что и раньше. Но теперь все стало гораздо более серьезным.

Между ними повисло напряженное молчание, пока автомобиль с мерным рокотом продвигался вперед, огибая редкие экипажи. Глядя на Фернанду, Ева не могла удержаться от мысли о том, сколько раз Пикассо рисовал ее, наделяя бессмертием изгибы ее обнаженного тела перед тем, как заняться с ней любовью.

Имела ли Фернанда хотя бы отдаленное представление о том, как ей повезло? Судя по всему – нет, ведь она пригласила Еву поговорить о другом мужчине… а поговорить с женщиной, которая бы с радостью приняла любовь Пикассо, если бы получила такую возможность.

«Враги и друзья должны находиться поблизости», – подумала Ева.

– Эти последние дни я провела с Убальдо и как будто побывала на небесах, – призналась Фернанда. – Никаких капризов, сердитых тирад и безразличия: только невероятная страсть.

– И все-таки, разве Мистангет не была бы лучшей советчицей в таких вопросах? – спросила Ева, все еще остро ощущая абсурдность их разговора. – У меня гораздо меньше опыта в сердечных делах, чем у нее.

– Возможно, поэтому вы мне и нравитесь. Здесь, в Париже, добродетельность производит удивительно освежающее действие.

«Если бы ты только знала», – подумала Ева.

– Убальдо просто восхитителен. Никогда не встречала подобного мужчину, – ее тон и ритм речи внезапно ускорились, словно поезд, набирающий ход: – Он молодой – ему еще не исполнилось двадцати двух лет, – такой высокий и совершенно беззаботный. Когда мы вместе, то все время смеемся.

«Ты хочешь сказать, что он дает тебе все, чего ты не получаешь от Пабло Пикассо», – слова вертелись у Евы на языке, но она удержалась от искушения.

– Он действительно красивый, – согласилась она, стараясь не выдать свой гнев, который мог все испортить.

Автомобиль остановился у главного входа в отель «Морис», и привратник тут же устремился к ним. Ковровая дорожка вишневого цвета расстилалась от самого тротуара до стеклянной двери с витражами. Почему Пикассо выбрал именно этот отель из всех роскошных парижских заведений, чтобы она могла поговорить со своей матерью? Еве оставалось только гадать. Может быть, Фернанда о чем-то узнала и теперь собиралась бросить ей вызов?

Комната для завтраков была обставлена с большим вкусом, и они устроились за столиком у окна, рядом с огромным папоротником в горшке, мраморной колонной и золотой клеткой с желтыми канарейками. Ева подумала, что в помещении слишком много шляп. Элегантные женщины в шляпках: фетровых, шелковых, широкополых и с птичьими перьями. Море расцветок и смелых фасонов. Ева, в синем хлопчатобумажном платье со свободно повязанным шарфом оттенка охры снова почувствовала себя совсем незначительной. Она по-прежнему носила соломенную шляпку, до сих пор так и не позаботившись купить новую в Париже. Сегодня она горько пожалела об этой ошибке.

Ева посмотрела на Фернанду, сидевшую напротив нее. Серый дневной свет, падавший из окна, смягчил черты безупречно вылепленного лица под шляпой с широкими полями. Поверх платья Фернанда набросила пелеринку с оторочкой из белого песцового меха. В этом месте они обе были чужими, но Фернанда выглядела совершенно естественно даже здесь.

Официант, почтительно согнувшийся почти что пополам, налил им кофе из блестящего серебряного кофейника, а другой устанавливал фарфоровый поднос с круассанами, бриошами и сливками. Ева не могла заставить себя прикоснуться к еде, зато Фернанда приступила к завтраку с большим аппетитом. Ева лишь отпила немного кофе, надеясь на то, что ее желудок не отвергнет хотя бы этот горячий напиток.

– Просто не знаю, как я могла бы помочь вам, – наконец произнесла она, хотя недавно пообещала себе, что не заговорит первой.

– Убальдо хочет, чтобы я уехала с ним, и я обдумываю эту возможность.

– Вот как?

– Знаю, с моей стороны это звучит ужасно, но Пикассо укатил в Гавр вместе с художником Жоржем Браком. Сейчас они, наверное, целыми днями изображают глупые круги и квадраты, словно маленькие дети.

Ева не считала кубистский стиль глупостью, особенно после того, как Пикассо объяснил ей, что побуждало его создавать картины в этом стиле.

– Разве я не заслужила немного удовольствия для себя? А Пабло и впрямь нужно преподать урок за то, как он относился ко мне последние несколько месяцев, разве не так?

Еве хотелось сказать, что Фернанда сама скоро получит заслуженный урок, но она вовремя придержала язык. В Париже она научилась тому, что надо уметь вовремя промолчать.

– Ревность, несомненно, пробудит в нем былой огонь, и Убальдо – идеальный мужчина, который поможет мне добиться этого. Пикассо всегда сходил с ума при мысли о том, что другой художник может мной обладать. Он считает это высшей изменой. – В зеленых глазах Фернанды отражался холодный расчет. – Поймите меня правильно, Марсель. Мне нужен Пикассо; во всяком случае, мне нужен он, но не такой, как теперь. Мне хотелось бы, чтобы он относился ко мне лучше. Я уж не говорю о той страсти, которую он когда-то испытывал ко мне.

– Что же вы хотите от меня?

Фернанда улыбнулась, и в ее голосе прозвучало легкое удивление.

– Вашей преданности и, разумеется, вашей дружбы. Завтра Пикассо возвращается из Гавра, и нам с Убальдо понадобится доверенное лицо – такой человек, которому он может поверить. Мне правда жаль, что я так неожиданно привлекла вас к этой истории. Надеюсь, вы не возражаете. Но, как видите, я опасаюсь, что сейчас наступит решающий момент.

Ева едва не подавилась кофе. Она побледнела, бросила салфетку и резко встала из-за стола. Фернанда удивленно посмотрела на нее.

– О Господи. Похоже, я вас смутила. Но, обещаю, что от вас не понадобится ничего ужасного. Замолвить словечко здесь и там или прикрыть меня, если кто-нибудь спросит, были мы вместе или нет. Такие маленькие хитрости можно превратить в приятную игру, если не относиться к ним слишком серьезно.

В следующий момент, прежде чем Ева успела собраться с духом, Фернанда встала и отряхнула меховую оторочку на манжетах. Со стороны это выглядело как завершающий жест. Все, что делала Фернанда, и каждое слово, которое она произносила, служили напоминанием о том, кто руководит событиями.

– Достаточно об этом. Мне хотелось бы подобрать для вас модную шляпку. Их никогда не бывает много. Вчера я посетила прелестную лавку на улице Камброн, где видела прелестную шляпку-«колокол». Она как раз подойдет к вашей прическе.

Одно было совершенно ясно: пытаясь заручиться ее расположением с помощью шикарных завтраков или модных шляпок, Фернанда собиралась изменить Пикассо.

Глава 21

На следующий день, когда первые весенние почки начали распускаться на парижских деревьях, Пикассо вернулся из Гавра. Он устал от долгой поездки по железной дороге, поэтому отправился на Монмартр, чтобы провести ночь в Бато-Лавуар, а потом поговорить с Фернандой. Он знал, что не сможет вынести очередное драматическое представление без хорошего ночного отдыха.

Когда он открыл дверь студии и услышал знакомый скрип, то увидел что-то, просунутое под дверь. Это был грубый коллаж: кусочки, приклеенные на картонке. Вещица выглядела почти как талисман, и он мгновенно понял, что это был ответ на картину, которую он отправил Еве.

Пикассо был рад, что вернулся в студию один. Когда он поднял коллаж и внимательно посмотрел на картонку, то увидел буквы, аккуратно вырезанные из газеты «Фигаро» и образующие фразу Je t’aime aussi: «Я тоже люблю тебя». Рядом с ними Ева приклеила ярлык от бутылки перно, которое они пили в тот вечер в бистро «Тамбурин». Уголок был украшен полоской ярко-желтой шелковой ткани, и Пикассо сразу же узнал в нем отрезок подкладки от ее кимоно.

Хотя Мистангет уже перестала исполнять номер гейши, Пикассо знал, что он никогда не забудет чувственный шелковый наряд, в котором Ева вышла на сцену «Мулен Руж». Мрачное ощущение тщетности бытия, с которым он уезжал из Парижа, начало рассеиваться. «Вы полны сюрпризов, мадемуазель Гуэль», – подумал он. Его сердце преисполнилось оптимизмом в отношении жизни, искусства и любви. Такого подъема он не испытывал уже очень долгое время.

Весна пробуждала к жизни новые начинания, и теперь она станет началом их отношений с Евой. Он не имел представления, как это перенесет Фернанда, но Ева уже изменила его. И Пикассо нравилась эта перемена.

Сейчас это было для него самым важным.

Пикассо немного помедлил, а потом у него появилась идея. Он взял ключ, лежавший рядом с мольбертом, и прошел по коридору в студию одного из своих испанских друзей. У Мануэля вечно не хватало денег, и он почти не говорил по-французски, поэтому за несколько драгоценных сантимов он мог стать идеальным исполнителем для той работы, которую Пикассо собирался ему поручить. В Гавре он часто думал о Еве – она даже часто снилась ему, – и слова из стихотворения Поля Верлена «Сон, с которым я сроднился» снова и снова возвращались к нему как ласковое поощрение.

В его сердце и разуме Ева была всем: невинной девушкой из пригорода, парижанкой Марсель Умбер, швеей, костюмершей, экзотической гейшей, полячкой, француженкой, чувственной, миниатюрной, искренней… и бесконечно совершенной. Хотя стихотворение и раньше нравилось ему, оно никогда не трогало его так сильно, как сейчас.

Пикассо протянул ключ своему другу, нервничая, как мальчишка, и думая о том, к чему это может привести. Сообщение, произнесенное шепотом по-каталонски, было очень простым: «Скажи ей, что я вернулся на Монмартр, и передай ключ от моей студии, чтобы она могла приходить туда, когда захочет».

Поскольку было уже поздно, Ева села на трамвай и проделала остаток пути вверх по Монмартру на фуникулере. Эти удобства были излишеством, но когда она наконец поднялась по крутым лестницам на улицу Фуатье, то слишком разгорячилась и запыхалась: в таком состоянии встречаться с Пикассо не годилось. Будущее одновременно пугало и возбуждало ее.

Для встречи с художником Ева надела темно-синее платье с латунными пуговицами и простую шляпку-«колокол», которую приобрела вчера по настоянию Фернанды. Сейчас она специально ее надела. После вчерашнего разговора она больше не жалела Фернанду, которая, по ее мнению, не ценила Пикассо так, как он того заслуживал.

У Евы подкашивались ноги, когда она шла по неровному дощатому коридору Бато-Лавуар. Густой аромат специй, жаркого и скипидара наполнял воздух, и она странным образом находила это сочетание приятным. Так пахло в мире Пикассо.

В конце второго коридора Ева вставила ключ в замочную скважину и повернула дверную ручку. Она задержала дыхание, чтобы сердце билось ровнее. Студия была окутана густыми тенями от единственной свечи, горевшей на столе рядом с мольбертом, где стояла картина, которую он назвал Ma jolie. Пикассо держал в руках кисть и мелкими шагами расхаживал взад-вперед перед полотном. Он был полностью обнаженным. Пламя свечи и лунный свет скрывали его мускулистый торс в такой глубокой тени, что на мгновение он показался ей похожим на мраморную статую. Ее тело откликнулось на его наготу. Еве нравилось, что он мог быть таким свободным и дерзким. Ей самой хотелось стать такой же.

Пикассо повернулся и посмотрел на нее, когда она закрыла дверь, но не попытался прикрыть свое обнаженное тело. Ева снова ощутила поток энергии, возникший между ними.

– Трудно найти такси в такой час? – спросил он.

– Они всегда дежурят у госпиталя Сен-Мишель, но я успела на последний трамвай.

– Рад, что ты согласилась прийти.

– Я хочу быть здесь, Пабло. Теперь я лучше понимаю, что происходит.

Он шагнул к ней, потом остановился. Сейчас Ева очень ясно видела его лицо: контуры щек и носа, линию рта. Мысли и страхи мелькали в ее сознании, но во всем присутствовала некая определенность, поэтому она твердо ответила на взгляд его черных глаз. Она понимала, что ей ничего не угрожает.

– Это не было задумано как очередной роман, – произнес он.

– Но тогда что же это? – спросила она. Пикассо еще не подозревал о связи между Фернандой и Оппи, и отношения между ними формально оставались прежними.