Синдром Настасьи Филипповны Миронова Наталья

Пальцы девочки сжали ей руку.

— Ты помнишь, что случилось?

Золотисто-зеленый глаз завращался со страшной силой.

— Успокойся, все уже кончилось. Никто тебя больше не тронет. Помнишь, ты мне сказала, что хочешь их наказать?

Опять пальцы Юли сжались.

— Я наняла адвоката. И следователь нам попался хороший. Троих он уже допросил, Ермошин в больнице спрятался. Ничего, он всех достанет. Ему надо с тобой поговорить. Ты сможешь? Адвокат обещал принести тебе лэптоп.

— Ничего не выйдет, — раздался за спиной у Эллы голос Марьи Дмитриевны. — Пока мы держим ее на внутривенном, руку поднимать нельзя, а вторая в гипсе. Потерпите. Еще успеете наговориться. Все, поехали.

Элла так и не поняла, чем бокс отличается от палаты интенсивной терапии: Юлю увезли прямо на ее кровати, вместе со всеми капельницами и мониторами. Но в бокс поставили раскладушку для нее самой. Она бережно обтерла девочку спиртовым раствором, чтобы не было пролежней, смазала смягчающим кремом и снова села рядом с ней.

— Все будет хорошо, — повторила Элла. — Надо только немножко потерпеть. Теперь я тебя не оставлю. Здесь с тобой спать буду. Ты выздоровеешь. Здесь все за нас. Адвокат такой чудный… Мировой старикан. Оказывается, знаменитость. Знаешь, что следователь сказал? «Вы уже выиграли процесс».

Юламей беспокойно зашевелилась, и Элла нахмурилась.

— Что с тобой? Ты не хочешь процесса? Если нет, скажи мне сразу, и я не буду морочить голову людям. Ну как? Идем на суд?

Юля сжала ей пальцы.

— Вот и хорошо. Я уж думала, ты хочешь сама расправиться с каждым поодиночке, как я в свое время. Я тебе никогда не рассказывала и не знаю, стоит ли сейчас…

Пальцы дочери буквально впились ей в руку.

— Со мной было то же самое. Только это было в детдоме и вступиться за меня было некому. Пришлось мне самой… Я была на год младше тебя. Как видишь, я выжила. И ты выживешь, — закончила она.

Пришла Марья Дмитриевна и велела Элле пойти пообедать. После обеда пришел Воеводин.

— Что ж вы мне не сказали, что вас перевели? Пришлось из администратора вытрясать.

— Извините, — повернулась к нему Элла, — но допроса все равно не получится. Она не может говорить.

— Но вы же с ней как-то общаетесь?

— Рукопожатиями, — объяснила Элла. — Юля держит меня за руку и, если «да», пожимает.

— Ну что ж, — протянул Воеводин, — проведем неофициальную беседу в режиме «да — нет». Я Воеводин Александр Павлович, следователь прокуратуры. Расследую твое дело. Ты меня понимаешь? — обратился он к Юле.

— Да, — ответила за нее Элла.

— Очень хорошо. Я читал медицинское заключение. Судя по всему, на тебя напали сзади. Ударили по голове?

— Да, — повторила Элла.

— Мы нашли прямо там, в раздевалке, обломок мебельной доски, с полным набором отпечатков одного из мальчиков.

— Она ничего не говорит, — предупредила Элла.

— Полагаю, она не видела. Отпечатки принадлежат Потапчуку.

— И они бросили такую улику прямо на месте? — удивилась Элла.

— Они идиоты, — пожал плечами майор Воеводин. — Очко играет, мозги отдыхают. Они были уверены, что им ничего не будет. Я буду называть тебе фамилии, а ты мне скажешь, кто из них был первым.

— Я думаю, она уже назвала этот порядок, — вмешалась Элла. — Я же дала вам листочки. Первым идет имя Рябова. Да, Юля подтверждает, — добавила она.

— А вторым? Потапчук?

— Да, — сказала Элла.

— Мы выделили только три типа спермы. Видимо, у одного машинка не сработала. Я думаю, это Ермошин.

— Да, — подтвердила Элла.

— Значит, третьим был Кулаков.

— Да.

— Ермошина вырвало.

— Да.

— И это ему ты прокусила руку. Молодчина. Потапчуку рожу расцарапала… Все, на первый раз хватит, — решил Воеводин. — Главное, держись. Надо довести это дело до суда. Не трусь, держись фактов, и мы выиграем. — Он поднялся. — Отдыхайте обе. Настоящий допрос под запись проведем, когда ты сможешь говорить.

— Поспи, Юля, — сказала Элла, когда они остались в палате одни. — Я собралась, как полная идиотка. Ничего из дому не захватила. Даже зубную щетку. Но я не думала, что мне уже сегодня разрешат остаться.

Юля страшно забеспокоилась, и Элла ласково сжала ее руку.

— Не волнуйся, доченька, я тебя не оставлю. Тут внизу есть киоск, я все, что надо, куплю. Много ли мне надо-то? Только чтобы ты выздоровела…

Тут к горлу подкатили неудержимые слезы, она торопливо закрыла лицо руками.

— Прости. Сейчас… сейчас пройдет.

Глаз Юли наполнился слезами.

— Не плачь, доченька. Если ты не будешь, то и я не буду. Поспи. Я сейчас вернусь.

Но когда она вернулась, купив в киоске зубную пасту, щетку, влажные салфетки, Юля не спала: караулила. Взглянув на мать, она скосила глаз на раскладушку.

— Хочешь, чтоб я легла? Ладно. Я устала.

Она легла и незаметно для себя уснула.

Глава 9

Трубку вынули через три дня, но говорить Юламей все равно не могла: челюсть была стянута скобками. Зато ей разрешили сидеть в постели, капельницу подключали теперь только на время кормления, и она смогла воспользоваться лэптопом, который привез ей Мирон Яковлевич Ямпольский.

— Ну-с, кто тут у нас папаша Нуартье? — шутливо спросил он, входя в палату. — Ты «Графа Монте-Кристо» читала? Ну конечно, читала. Помнишь, там был такой вредный старикашка? Говорить он не мог, только сидел в уголке и подмигивал. Зато он один знал всю правду. Вот и ты у нас поработаешь папашей Нуартье. Идет?

Они с майором Воеводиным провели совместный допрос по всей форме.

Адвоката заинтересовал момент, ускользнувший до поры до времени от следователя: как это получилось, что Юля осталась одна в раздевалке? При помощи лэптопа Юля рассказала им о туфле, засунутой за батарею.

— Туфлю нашли? — спросил адвокат.

— Нашли, — подтвердил следователь. — Юля не успела ее надеть.

— Отпечатки взяли? — продолжал адвокат. — Она же не сама попала за батарею!

— Сговор, — задумчиво проговорил следователь. — Кто-то из девочек был в сговоре. Черт, теперь придется снимать отпечатки у всей женской половины класса! Мне могут не дать ордера.

— И не надо, — сказал адвокат. — Снимите отпечатки с туфли, исключите Юлины, и мы придержим эту информацию до суда. С такой карты надо ходить вовремя!

Мать и дочь смотрели на него как зачарованные. Следователь тоже.

Через две недели скобки сняли и отпустили Юламей со все еще загипсованной рукой, забинтованной головой и стянутыми эластичным бандажом ребрами поправляться дома.

И тут началось. К ней ломились родители всех четырех мальчиков, их адвокаты, учителя из школы. Элла отсылала всех к Ямпольскому, но они слушать ничего не хотели. Всем хотелось поговорить именно с Юламей.

— А давай, мама, чего там! — хриплым, словно каркающим голосом проговорила Юламей. — Послушаем, что они скажут.

Элла объявила, что больше одного человека за раз в дом не пустит, и желающим пришлось встать в очередь. Они клянчили, умоляли, угрожали, срамили, обещали деньги.

— Деньги вы нам по суду заплатите, — говорила Элла.

— Ну зачем по суду? Мы вам без всякого суда заплатим гораздо больше!

— Больше нам не надо. Сколько суд решит.

Ямпольский, узнав, что они «пускают посетителей», дал Элле компактный, чувствительный магнитофончик, велел замаскировать его и включать при каждом визите.

— Никогда не лишайте дурака веревки, на которой он повесится, — сказал при этом Мирон Яковлевич. — И старайтесь говорить поменьше, слушайте, но не давайте им никакой информации.

Элла еле успевала менять диски.

— Ну поймите, это же дети! — говорили ей. — Ну увлеклись. Мы с них шкуру спустим. Хотите, при вас выпорем? Они лично будут просить у вас прощения. Но зачем губить сразу столько жизней? Ну что вам, легче от этого станет?

— Станет, — хрипела в ответ Юламей.

— Ну зачем вам проходить через все это? — спрашивал один из адвокатов. — На суде вас распнут, можете не сомневаться.

— Не сомневаюсь, — отвечала Юламей, с ненавистью сверля его единственным глазом. — Но судить будут все-таки не меня, а ваших клиентов.

— Я не отдам своего единственного сына на растерзание, — заявила одна из матерей. — Вы сами во всем виноваты. Нечего было провоцировать. И вообще, я не знаю, что вы здесь делаете. Ехали бы в свою Америку.

— Прошу вас, — умоляла другая, — ну войдите в наше положение! Ну неужели вы не можете пойти нам навстречу? Неужели у вас ни капли жалости нет?

— У меня есть жалость, — отвечала на это Элла. — И я уже иду вам навстречу. Я не прошу вас войти в наше положение.

— Ну не убили же ее! — рассуждала третья. — Жива осталась, вот и скажите спасибо!

— Лучше б они тебя убили, — заявил напрямую любящий папаша Потапчука. — Между прочим, это и сейчас можно устроить.

— Между прочим, — ответила Элла, окончательно потеряв терпение, — суду будет небезынтересно послушать ваши слова. Они записаны.

Он обвел квартирку бешеным взглядом.

— Что вы! — засмеялась Элла. — Здесь только микрофон, а сама прослушка далеко отсюда. И вы уже все сказали, так что уходите.

После этого она прекратила прием посетителей. Но они не успокоились. Они прислали священника. Батюшка велеречивым рыдающим баритоном взывал к милосердию и прощению.

— Вот вы и прощайте, это ваша работа, — посоветовала ему Юламей. — А я судиться буду.

— Господь рек: «Мне отмщение, и Аз воздам», — провозгласил священник.

— Ну, когда настанет его черед, пусть и он воздаст, — милостиво разрешила Юламей. — А пока мы живем на земле, суда еще никто не отменял.

— Кстати, в Библии сказано, что воздаяние за грех есть смерть. Послание к Римлянам, глава шестая, стих двадцать третий, — напомнила Элла. — Извините, нам в глазную клинику пора.

В глазную клинику они ездили три раза в неделю. Каждый раз, хотя это было дорого, Элла вызывала такси. Туда и обратно. Юламей трудно было бы передвигаться в городском транспорте со своими подживающими ребрами и рукой в гипсе.

Профессор Самохвалов свое дело знал. И весь персонал клиники проникся сочувствием к Юламей. Помимо множественных операций на сетчатке глаза, ей делали сопутствующие процедуры, при каждом визите проводили замеры зрения, проверяли внутриглазное давление. Врачи и сестры всегда устраивали так, чтобы ей не нужно было ждать, хотя в клинике было много других тяжелых больных.

В третьей декаде декабря начался суд. Элла поражалась такой скорости, но Воеводин сказал ей:

— А чего удивляться? Дело кристально ясное. Все доказательства собраны. Погодите, еще в самом суде волокиты будет выше крыши.

Он оказался прав. Отец одного из подсудимых настаивал, чтобы дело было передано межмуниципальному суду на другом конце города. У него там был знакомый судья, хотя об этом, конечно, вслух не говорилось. Все уже клонилось к его победе, прокуратура, несмотря на отчаянное сопротивление ведущего следователя, готова была передать дело именно в «нужный» суд, но тут вступил в бой Мирон Яковлевич Ямпольский. Бесполезно было доказывать, что передача дела в суд, выбранный одним из ответчиков, абсолютно незаконна. Поэтому он пустил в ход влияние.

В отличие от толстовского князя Василия Курагина, Мирон Яковлевич Ямпольский не берег влияние для себя. Один высокопоставленный чиновник московской мэрии был ему по гроб обязан. Восемь лет назад Ямпольский «отмазал» его от уголовного обвинения, грозившего большим сроком. Чиновник выкачивал деньги из крупного государственного предприятия, и его поймали за руку. Туда бы ему и дорога, но он обратился к Ямпольскому, и тот обнаружил, что как раз в интересовавший следствие период государственное предприятие акционировалось. Это была совсем другая статья. Следствие сразу потеряло интерес к чиновнику. А ведь его судьба висела на волоске, пока не вмешался Ямпольский. Почему-то никто, кроме Ямпольского, не обратил внимания на момент акционирования. Но на то он был и Ямпольский. Человек-легенда.

Теперь настал момент стребовать с чиновника должок. Ямпольский обратился к нему, и дело оставили в суде по месту совершения преступления.

На первое слушание обвиняемые в полном составе не явились. Дима Ермошин снова оказался в больнице, двое отсиживались на дачах у дальних родственников, Сеню Потапчука сняли с самолета, вылетавшего в Минск. Суд вынес постановление о принудительном приводе. Адвокаты завалили суд протестами и ходатайствами — в том числе и об отводе судей. Суд эти ходатайства отклонил, но каждое из них приходилось рассматривать, это занимало время. Наконец слушание началось.

Первой давала показания потерпевшая. Голос у нее был глухой и надтреснутый, но он не дрожал. Не колеблясь, без стеснения и запинки она перечислила все, что с ней делали. Бесстрашно отвечала на каверзные и порой подлые вопросы адвокатов. Они упирали на то, что она не может всего помнить, а она в ответ заявила, что если что и забыла, то только из-за сотрясения мозга, нанесенного подсудимыми.

Тем не менее четыре адвоката допрашивали ее по очереди, пытались сбить, подловить на противоречиях. Она отвечала, ни разу не запутавшись в деталях.

— Я не знаю только одного: кто именно огрел меня сзади по голове. Предположить могу, — Юламей, все еще с забинтованным левым глазом, устремила правый глаз, горевший неистовым изумрудным огнем, на Потапчука, — но утверждать не буду. Я этого не видела. Все остальное помню точно. Рябов, Потапчук, Кулаков, Ермошин. В таком порядке. Я сумела высвободить руку и ободрала лицо Потапчуку. Ермошин зажимал мне рот, и я его укусила. Рябов ударил меня по лицу — два раза. Глаз и горло — это его рук дело. Потом ударил в ребра. Потапчук сломал мне руку. Кулаков тоже ударил — с другой стороны, но не так сильно. Там только ушиб ребер. Потом Потапчук ударил по лицу: после этого я оглохла. Рябов сказал, что хочет привести меня в чувство. Что «трахать телку в отключке — никакого кайфа». Так он выразился. Ермошин только делал вид: у него ничего не вышло. Но он тоже причинил мне боль. Потом его стошнило.

Адвокатам так и не удалось ее сбить.

— Зачем вы на этом зацикливаетесь? — вкрадчиво спросил один из них. — Неужели вам не хочется просто забыть?

— Вы меня допрашиваете, — пожала плечами Юламей. — Я отвечаю.

— Мы можем это прекратить немедленно, если вы откажетесь от обвинения.

— Ни за что, — отрезала Юламей.

Следователь Воеводин выступал, увы, только свидетелем обвинения. А прокурор попался туповатый и какой-то вялый. Если бы не Ямпольский, еще неизвестно, чем бы все закончилось. Ямпольский мгновенно расколол мальчишек, до того державшихся дружно. Как только Ермошин и его адвокаты уразумели, что ему светит меньший срок, они сразу стали сотрудничать с судом и топить остальных.

Ямпольский был беспощаден.

— Не стройте себе иллюзий, — сказал он Ермошину. — Тот факт, что в теле потерпевшей не оказалось вашей спермы, не освобождает вас от обвинения в групповом изнасиловании. Вы были там, вы держали ее, зажимали ей рот рукой, о чем свидетельствует след ее зубов. Прошу суд приобщить к делу слепок с зубов потерпевшей, точно соответствующий рисунку укуса.

Слепок был приобщен, а Ямпольский продолжил:

— Вы были там до конца, вы даже штаны снимали наравне со всеми, а то, что у вас не получилось, это ваши личные трудности. Но в этой группе вы — «ведомый». Попробуйте доказать суду, что вас вовлекли. Деятельное раскаяние засчитывается.

После этого Дима Ермошин все рассказал. Оказывается, у них было состязание: кто больше девочек «переимеет», как он выразился. Все соглашались добровольно, кроме Юламей, причем не только в их классе. Адвокаты немедленно заголосили, что это вторжение в частную жизнь. Если «сексуальные контакты» между подростками были добровольными, это не подлежит рассмотрению в суде.

— Меня интересует «возраст согласия», — возразил Ямпольский. — Имена всех девочек мне не нужны. Но если речь идет о состязании, не было ли среди них тринадцатилетних?

Ермошин понял, что наговорил лишнего. Его адвокат сказал, что он может не отвечать, и напомнил суду, что жалоб не поступало.

— От Юламей Королевой поступила жалоба, — сказал Ямпольский. — Для следствия это повод заинтересоваться «состязанием». Хотя бы его моральной подоплекой.

Но суд решил не затягивать следствие, хотя и вынес частное определение в адрес школьного руководства. Тогда адвокаты других обвиняемых выкатили вперед орудие следующего калибра: она сама их спровоцировала. Стали вызывать учителей. Все они показали, что Юля вела себя вызывающе.

Ямпольский напомнил суду, что на момент изнасилования Юламей Королева была девственницей, и заставил секретаря суда процитировать соответствующий раздел медицинского заключения, уже приобщенного к делу. Потом он принялся за свидетелей.

— У Юламей была в школе своя компания? — спросил он женщину-завуча.

Той хватило ума ответить «нет». Скажи она «да», ее тут же попросили бы перечислить членов компании.

— У нее были друзья?

— Не знаю.

— Вы завуч и, если я правильно понял, ее классный руководитель.

— Мне пришлось взять на себя классное руководство. У нас очень низкие ставки.

— Значит, вы должны знать, были ли у нее друзья, — возразил Ямпольский. — Ну хорошо, оставим это пока. Как она училась?

— Удовлетворительно.

— А поточнее?

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Нет? Не знаете? — переспросил Ямпольский с язвительной улыбкой. — Хорошо, я уточню. В этом году она проучилась всего ничего, возьмем годовые оценки за прошлый год. Что у нее было по литературе?

— «Пять».

— По английскому? Это ведь ваш основной предмет.

— «Пять», — неохотно ответила женщина-завуч.

— По математике?

— Нет такого предмета «математика». Есть алгебра и геометрия.

— Виноват, — обезоруживающе улыбнулся Мирон Яковлевич. — По алгебре и геометрии.

— «Пять».

— По обоим предметам? Ну тогда их спокойно можно было назвать математикой. По физике?

— «Четыре».

— По химии?

— «Три»! — злорадно выкрикнула женщина-завуч.

— Позвольте мне угадать… Химию преподаете вы.

— Вы обвиняете меня в том, что я занижала ей оценки?

— Уверен в этом. Но сейчас мы судим не вас. Тройку по химии в восьмом классе можно пережить, это не конец света. Но раз у Юламей Королевой такие блестящие успехи по другим предметам, скажите, не обращались ли к ней за помощью другие дети? Подсказать? Дать списать? Что-то в этом роде.

— Нет.

— Нет, — задумчиво повторил за ней Ямпольский. — Хорошо, я, пожалуй, обращусь за ответом к ним самим.

В суд стали вызывать одноклассников Юламей. Они врали, путались в показаниях, уверяли, что она вела себя вызывающе, но, когда их просили уточнить, что они под этим понимают, говорили, что она держалась особняком и ни с кем не дружила. Ямпольский ждал. Наконец вызвали девочку, которую Юля подозревала: Светлану Горшеневу. Горшенева повторила то же самое, что уже говорили до нее другие дети, но была более откровенна. Заявила, что Юламей «сама нарывалась» и что «нечего было ломаться».

Ямпольский поднялся.

— У меня есть несколько вопросов к этой свидетельнице, но прежде я хочу внести ходатайство о приобщении к делу еще одной материальной улики. Как мы помним, потерпевшая показала, что осталась в раздевалке одна, потому что не могла найти свою туфлю. Туфля обнаружилась за батареей парового отопления. Но она ведь не сама туда попала. Следствие нашло эту туфлю, с нее были сняты отпечатки пальцев. Не все они принадлежат потерпевшей.

У Светы Горшеневой забегали глаза, она стала озираться, стоя за свидетельской трибуной.

— Это вы спрятали туфлю? — напрямую спросил у нее Ямпольский.

— Мне нужно в туалет, — объявила она.

— Пожалуйста, судебный пристав вас проводит, — разрешила судья. — Перерыв десять минут.

Через минуту — судьи даже не успели уйти в совещательную комнату — пристав вернулся, таща за собой свидетельницу, которую ухватил пальцами повыше локтя, как воровку на сельской ярмарке. Он объявил, что она пыталась сбежать.

Свидетельницу водворили обратно на свидетельское место.

— Итак, это вы спрятали туфлю? — повторил Ямпольский.

— С какой стати?

— Это вам виднее. Отвечайте «да» или «нет».

— Нет.

— Я хотел бы, чтобы у свидетельницы взяли отпечатки пальцев.

— У свидетельницы нет адвоката, — возразила судья. — Следствие ее раньше не вызывало. У вас есть основания?

— Ваша честь, — поклонился Ямпольский, — у меня есть веские основания полагать, что на туфле обнаружатся отпечатки именно Светланы Горшеневой. Да, это делает ее соучастницей. Если ей нужен адвокат, я готов подождать.

— Да я могла случайно наткнуться на эту туфлю! — выкрикнула Света.

— Рукой? — осведомился Ямпольский. — Двумя руками? На туфле найдены отпечатки пальцев правой и левой рук. На батарее парового отопления — тоже. В весьма нехарактерных местах — в задней части секций. Да, вам нужен адвокат, Светлана. Но лучше просто сознаться. Облегчает вину.

Она обвела зал затравленным взглядом. Никто не пришел ей на помощь. В зале не было даже ее родителей.

— Это была просто шутка, — пробормотала она еле слышно.

— Расскажите нам поподробнее об этой шутке, — мягко предложил Ямпольский. — Вас попросили? Вы договорились? Чья это была идея?

— Меня заставили.

— Не надо лгать суду, Светлана, — посоветовал Ямпольский столь же мягко. — Вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. Не усугубляйте свое положение. Вы же взрослая девушка.

— Они меня попросили, — угрюмо буркнула Светлана.

— Врешь, сука! — донеслось со скамьи подсудимых. — Она сама это придумала!

— Порядок в зале! — Судья возмущенно застучала по столу молотком.

— Я тоже думаю, что это была ваша идея, Светлана, — сказал Ямпольский. — Такое мог придумать только свой человек в женской раздевалке. Может быть, вас кто-то надоумил?

Опять Светлана обвела глазами зал. Опять не встретила сочувствия и помощи.

— Почему я должна одна за всех отдуваться? Они меня попросили задержать Юльку в раздевалке. А уж с туфлей, да, это я сама придумала. Но я же не знала, что все так кончится! — добавила она жалобно. — Я думала, они подурачатся и все…

— Они подурачились, — подытожил Ямпольский. — Надо полагать, ваши первые показания насчет поведения Юламей Королевой в школе были ложью?

Она едва заметно кивнула.

— Говорите, пожалуйста, «да» или «нет». Секретарь не может фиксировать кивки в протоколе.

— Да, — сказала Светлана.

— Хорошо, пока это все. Может быть, у адвокатов обвиняемых есть вопросы?

Адвокаты обвиняемых, может быть, были бы и рады свалить всю вину на бедную Светлану, но понимали, что никто им не поверит. Не могла одна девушка подговорить четырех здоровенных парней на групповое изнасилование с особой жестокостью.

Между тем трое основных фигурантов продолжали упорно отпираться. Просто захотелось побаловаться. Заодно проучить возомнившую о себе сучку. Ситуация вышла из-под контроля. Бывает. Ничего такого особенного они не имели в виду. Правда, все это они говорили не сами, а доносили через своих адвокатов в значительно смягченном виде, но смысл был именно этот. И никто на сей счет не заблуждался.

С самого первого дня зал суда заполняли молодые люди весьма определенного вида: коротко стриженные или бритые наголо, в черных косухах. Они так бурно выражали свою поддержку подсудимым и свое недоумение по поводу того, из-за чего такой сыр-бор, почему русским парням нельзя позабавиться с черномазой сучкой, что судьям пришлось выставить их из зала. Напоследок Ямпольский успел сказать им, что они плохо знают свои расовые законы: им бы следовало разобраться как раз с русскими парнями, запятнавшими чистоту арийской крови.

Они не ушли. В зал их больше не пускали, но они стали устраивать свои пикеты на улице перед зданием суда. Шумели, вскидывали руки, грозили расправой Ямпольскому, Элле и, конечно, самой Юламей. Как ни странно, милиция на них реагировала вяло, точнее никак не реагировала. И тут на защиту Эллы Абрамовны Королевой встал дипломатический корпус. К этому времени уже многие ее выпускники занимали видные должности в посольствах своих стран в Москве. Они создали пул охранников и машин: каждый день Эллу и Юлю подвозил в суд и увозил из суда автомобиль с посольским флажком. Бритоголовые бесновались.

Вернулась в Москву и Карола Зигель, давняя подруга Эллы по общежитию в УДН. Теперь она была журналисткой, корреспондентом «Франкфуртер рундшау». Правда, она специализировалась на экономических темах, но, узнав о суде, разыскала Эллу и предложила свою помощь. Она первая написала о деле Юламей Королевой в прессе, разумеется, заменив имя инициалами. Первая статья положила начало целой серии очерков о проявлениях ксенофобии в России. О скандале узнало и московское, и федеральное правительство. Дело было взято «под личный контроль».

Адвокаты подсудимых упорно пытались представить дело как мальчишескую выходку, зашедшую слишком далеко. В доказательство они ссылались на то, что мальчики убежали, оставив на месте все улики, даже не попытавшись как-то скрыть или замаскировать содеянное.

— Это дети, — настаивали адвокаты, — просто дети. У них не было злого умысла. Они не ведали, что творили.

— Ни один преступник, — отвечал на это Ямпольский, — не идет на дело с мыслью, что его могут поймать. Отсюда полная бессмысленность призывов к ужесточению наказаний. Если бы преступники боялись наказания, преступность как таковая уже исчезла бы давным-давно. Нет, каждый надеется, что ему сойдет с рук. В нашем конкретном случае не только имел место сговор, подсудимые заручились инсайдерской помощью Светланы Горшеневой, прекрасно зная, что встретят отчаянное сопротивление со стороны потерпевшей.

Столь же упорно адвокаты подсудимых старались переложить часть вины на Юламей. «Она должна была понимать». Один из них даже выдал сенсационную формулу: «неосознанная провокация». Она, дескать, сама не отдает себе отчета в том, как ее необычная, экзотическая внешность действует на мужчин.

— Возможно, — насмешливо согласился Ямпольский, — но на этот счет у мужчин выработана вековая терапия: гимнастика и водные процедуры. А также этика и правила поведения в быту. Иначе у нас все улицы уже были бы завалены телами изнасилованных женщин.

— Вы используете государство для личной мести! — бросил один из адвокатов.

— Ничего подобного, — невозмутимо парировал Ямпольский. — Пенитенциарная система существует прежде всего не для возмездия и даже не для исправления осужденных, о чем нам твердили в годы советской власти, а для того, чтобы оградить общество от преступников, от новых преступлений. Ненаказанный насильник в ста случаях из ста снова идет на изнасилование, это азбучная истина. Сообщество честных налогоплательщиков имеет полное право рассчитывать — нет, даже требовать! — чтобы государство защитило его от подобных эксцессов.

Подсудимые отказались от последнего слова — все, кроме Ермошина. Отношения между бывшими друзьями к этому времени испортились настолько, что Ермошина пришлось изолировать в отдельном зарешеченном отсеке. Он пробормотал, что сожалеет, раскаивается и просит о снисхождении.

Всем участникам преступления на момент его совершения уже исполнилось по шестнадцать лет. Ответственность за вменяемые им деяния наступала с четырнадцати лет. Их осудили по статье 131 пункт 2: «Изнасилование, совершенное группой лиц по предварительному сговору с особой жестокостью и причинением тяжкого вреда здоровью потерпевшей». Суд принял во внимание их возраст и отсутствие прежних судимостей. Рябову и Потапчуку дали по семь лет, Кулакову — шесть лет, Ермошину — пять. Только Светлана Горшенева, чье дело выделили в отдельное производство, получила условный срок: три с половиной года.

Пока оглашали приговор, они стояли как громом пораженные. До самой последней минуты они не верили, что все так обернется. Их матери рыдали на плече у отцов, но то и дело оборачивались, бросая полные ненависти взгляды на Юламей. Она стояла как каменная и смотрела на них в ответ, не отворачиваясь, даже не мигая.

Подсудимых, вернее их родителей, обязали возместить потерпевшей все медицинские расходы, каждому из них было предписано выплатить единовременно по двести пятьдесят тысяч рублей морального ущерба и выплачивать ей пенсию по инвалидности до конца ее дней. Инвалидность ей дали третьей группы, но все-таки это было лучше, чем ничего. До конца жизни у нее осталась частичная глухота на одно ухо, пониженное зрение в левом глазу и сорванный хриплый голос. И тяжкая, неизбывная ненависть к мужчинам.

Угрозы, сыпавшиеся на нее на протяжении всего процесса, не прекратились с его окончанием. Мирон Яковлевич снова обратился к своему должнику, московскому чиновнику, и матери с дочерью в виде исключения выделили квартиру у метро «Беляево», неподалеку от Университета дружбы народов. Квартира была двухкомнатная, как и в пятиэтажке на бывшей улице Землячки, ныне Большой Татарской, но все-таки площадью побольше и качеством получше. Увы, в новом районе Элле уже не удалось найти такого чудесного мастера, который ремонтировал ей квартиру в пятиэтажке. Все, что могла, она увезла с собой, но прекрасные ореховые двери пришлось оставить, они не подходили по размеру, и даже мраморный подоконник оказался слишком мал.

И все же она была рада переезду: он помог хоть немного занять и отвлечь Юламей. Девочка становилась все более угрюмой и замкнутой. Она наотрез отказалась вернуться в школу. Не в ту проклятую школу на бывшей улице Землячки — об этом и речи не было! — а в школу вообще. Мирон Яковлевич посоветовал Элле показать дочку его жене — психиатру, но Юля и от этого категорически отказалась.

— Я такие штуки в кино видела, — сказала она матери. — Похоже на клуб анонимных алкоголиков. Я должна встать и вслух признать, что у меня есть проблема. У меня нет проблем! Я ничего плохого не делала! — проскрежетала она яростно. — И я не дам себя судить! Все, хватит с меня судов!

— Доченька, — осторожно заметила Элла, — ты говоришь о групповой терапии, а я предлагаю тебе всего лишь встретиться с доктором один на один. Может, она тебе поможет…

— Не надо мне помогать! — перебила ее Юламей. — Ты же мне не рассказывала, что с тобой было! Вот и я не хочу.

Они ссорились. Может быть, впервые за всю жизнь.

— Хочешь, я сейчас расскажу? — предложила Элла.

— Нет. Тебе же неприятно.

— Неприятно, но я расскажу, — решила Элла. — Их было трое, все старше меня. Мне было четырнадцать, а им по шестнадцать-семнадцать. Тогда была десятилетка, они были уже в выпускном классе. Они набросились на меня, говорили всякие гадости. Говорили, что мне должно понравиться. Как будто это может понравиться! — невольно вырвалось у нее. — Но меня так не били, как тебя. Попользовались, получили удовольствие и ушли. Нет, ты не думай, я сопротивлялась! — воскликнула Элла, вглядываясь в лицо дочери.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Право на новую жизнь» — новый роман автора. В книге описаны проблемы современных школьников. Главна...
Сборник стихов и загадок «Для больших и маленьких» будет интересен как и совсем маленьким читателям,...
В книге собраны заметки автора и фото из тех мест, где мне удалось побывать — Испания и Греция, Крит...
Суета всегда имеет смысл. Но только мы не всегда понимаем, какой. Об этом большой рассказ Владислава...
В сборник вошли мысли последних пяти лет. Многое накипело… Накипело не только у меня… Накипело у нар...
Ветер времени уносит лучшие достижения человеческого духа. Всё более побеждает гнилостный смрад потр...