Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

4

С самого начала Великого посольства, сразу после рижского конфуза, Петр І начал вынашивать мысль о войне со Швецией. Разъезжая по городам Европы, он прорабатывал планы создания коалиции, искал и, как ему казалось, находил союзников.

Это свидетельствует о том, что к войне он готовился.

И вот, по сути, накануне этой тяжелой войны он раскассировал 16 московских стрелецких полков, то есть практически распустил всю свою армию!

Историки обыкновенно «забывают» этот факт, поскольку он свидетельствует о поразительной беззаботности Петра, о его абсолютной неподготовленности к исполнению царской должности.

Впрочем, не говорят историки и о том, что и сама идея добыть выход к Балтийскому морю начала осознаваться как стратегическая задача уже в ходе Северной войны, а вначале она заслонялась какими-то подростковыми обидами и планами отмщения…

19 августа 1700 года с Постельного крыльца был объявлен царский указ: «Великий государь указал за многие неправды свейского короля и в особенности за то, что во время государева шествия чрез Ригу от рижских жителей чинились ему многие противности и неприятства, идти на свейские города ратным людям войною с фельдмаршалком и адмиралом Ф.А. Головиным».

Разумеется, можно возразить, что формальная причина войны – это только предлог, а подлинные цели войны обыкновенно принято скрывать, пока они не будут достигнуты…

Это так…

Однако в нашем случае можно совершенно определенно говорить, что «царь горел желанием начать военные действия еще и потому, что в начале июля Томас Книпперкрон вручил Посольскому приказу вызывающий ответ шведского правительства на жалобу Ф.А. Головина о неучтивом приеме великого посольства в Риге. Вместо того чтобы наказать рижского генерал-губернатора Дальберга, на что рассчитывали в Москве, король взял его под защиту и отклонил все притязания русской стороны»[92].

Так же, не по-царски, вел себя Петр I и в ходе недолгой Нарвской кампании…

18 ноября 1700 года, узнав о приближении армии Карла XII, он, подобно напуганному ребенку, в сопровождении А.Д. Меншикова и «фельдмаршалка и адмирала» Ф.А. Головина бежал в Новгород.

Генерал-фельдмаршал К.Е. де Кроа, на которого Петр I бросил под Нарвой всю свою армию, тотчас же перешел на сторону шведов, и 8-тысячный отряд восемнадцатилетнего Карла XII играючи разгромил брошенное царем 40-тысячное русское войско. Вся русская артиллерия досталась шведам. В плен были взяты десять генералов.

Таких позорных поражений еще никогда не знала русская армия.

После Нарвской победы в Швеции выбили медаль.

На ней был изображен Петр I, бегущий от Нарвы, – шпага брошена, царская шапка свалилась с головы. Надпись гласила: «Изшед вон, плакася горько».

Сопоставим поступки Петра I, знаменующие его телесное возрастание.

Начал тяготиться церковно-дворцовыми церемониями… Не пришел на похороны сына и матери… Бросил под Нарвой свою армию…

Разумеется, это разнородные события, но вместе с тем есть в них и нечто общее. Повсюду тут своеволие превалирует над служением. И если поначалу подростковые проступки не влекут за собою никаких серьезных последствий, то постепенно они оборачиваются катастрофами для всей страны.

5

Патриарх Адриан не дожил до этого совсем не потешного позора русского оружия. 16 октября 1670 года он умер в Перервинском монастыре под Москвой.

«Кто ми даст криле таковы, – писал он в своем завещании. – Да постигну дни моя протекции? Кто ми возвратит век мой, да – выну смерть поминая – вечнаго живота сотворю деяния? Ибо суетно уже тень ловити и тщетно неподобных ждати. Уплыве бо невозвратное время. Утекоша невоспятимая лета. Прейдоша дние, яко слово, никогда не обращающеся к языку. Точию Божие не уплыве мне милосердие».

Впрочем, Петр I, похоже, внимательнее изучал не завещание патриарха, а донесение «прибыльщика» Алексея Курбатова, сообщившего ему на девятый день после кончины Адриана, что, по его мнению, с избранием патриарха «достоит до времени обождати», а пока учредить контроль над «домовой казной» патриарха: «Зело, государь, ныне во всем видится слабо и неисправно. Также, государь… чтоб в архиерейских и монастырских имениях усмотреть и, волости переписав, отдать все в охранение, избрав кого во всяком радении тебе, государю, усердного, учинив на то расправный приказ особливый. Истинно, государь, премногая от того усмотрения собиратися будет казна, которая ныне погибает в прихотях владетелей».

Если Нарвское поражение и поколебало уверенность Петра I, что он находится под прямым водительством Бога, то ненадолго. Столь своевременная кончина патриарха Адриана открывала ему возможность для грабежа Русской Православной Церкви и создания за ее счет новой армии.

Вернувшись в Москву, Петр I издал 16 декабря 1700 года указ об упразднении главного патриаршего управления, а 24 января 1701 года учредил Монастырский приказ.

Колоссальные средства, изымаемые из Церкви, тяжелое ярмо, возложенное на податное сословие, позволили Петру I в достаточно короткий срок не только восстановить потерянную под Нарвой армию, но и нарастить военное могущество.

Но никуда тут не уйти от мысли, что за трусость Петра, за бездарность его окружения заплатить пришлось Русской Православной Церкви и всему русскому народу.

Пытаясь оправдать Петра I, его сторонники говорят: дескать, шла страшная война как за выживание России, так и за сохранение Церкви Русской. Государство быстро оскудело в средствах, а у монастырей были большие имения по всей России, которые «реально помогли отстоять последний земной оплот Православия и превратить его в империю, превзошедшую по мощи Второй Рим».

Что же касается снятия колоколов, утверждают эти защитники Петра I, то опять же надо вспомнить, на сколь низком уровне обстояло в то время в России дело с добычей и выплавкой металлов и что ждало Русскую Церковь, в том числе и монастыри, в случае победы шведов.

И тут только руками остается развести…

Про какую это войну за выживание России идет речь?

Вообще-то хотя Швеция и являлась противницей России и загораживала выход к Балтийскому морю, но это не Швеция напала на Россию, а Петр I объявил ей войну…

Да и когда война уже началась, Карл XII не ставил своей задачей уничтожение России, что, разумеется, и невозможно было осуществить.

А потом, вспомним еще раз, кто уничтожил испытанное стрелецкое войско? Кто бросил свою новую армию под Нарвой?

На это возразят, что была еще и Полтава, был и Гангут…

Были…

Но был ведь еще и Прутский поход, когда Петр I завел в окружение всю свою армию и разом лишился всех приобретений на южных рубежах…

А главное, какой ценой дались России победы Петра I?

6

В столь печальном для России 1700 году, когда даже и одежда русская была запрещена, а носить приказали платье венгерского, саксонского и французского образца, а сапоги и шапки – немецкие[93], наша страна не только проиграла Нарвскую кампанию, не только потеряла своего патриарха, но и лишилась патриаршества вообще.

Историки считают, что Петр I не захотел созывать Собор для выборов нового патриарха, потому что у него не было кандидата на патриарший престол, а кроме того, Петр I так и не решил: оставлять сам институт патриаршества или нет.

«Нет нужды предполагать, как делают некоторые, что уже тотчас после смерти Адриана Петр решился упразднить патриаршество, – пишет С.Ф. Платонов. – Вернее думать, что Петр просто не знал, что делать с избранием патриарха. К великорусскому духовенству Петр относился с некоторым недоверием, потому что много раз убеждался, как сильно не сочувствует оно реформам… Выбрать патриарха из среды великорусов для Петра значило рисковать создать себе грозного противника. Малорусское духовенство держало себя иначе: оно само подвергалось влиянию западной культуры и науки и сочувствовало новшествам Петра. Но поставить малоросса патриархом было невозможно потому, что во время патриарха Иоакима малорусские богословы были скомпрометированы в глазах московского общества как люди с латинскими заблуждениями»…

Соображения эти, безусловно, имели место, но они были сопутствующими. Главное – Петру I нужно было создать новую армию, и любой патриарх, независимо от своего происхождения, помешал бы ему производить бесконтрольный грабеж Русской Православной Церкви.

Местоблюстителем патриаршего престола Петр I назначил сорокадвухлетнего Стефана (Яворского)…

Стефан окончил Киевскую академию, затем, приняв ради «кражи науки» униатство, постигал богословские науки в иезуитских коллегиях Львова и Познани, а в 1687 году вернулся в Киев и принёс покаяние в своём отречении от Православной Церкви.

Через три года Стефан (Яворский) приехал в Москву, сказал здесь на похоронах генералиссимуса А.С. Шеина речь и сразу был поставлен в митрополита Рязанского и Муромского.

Петр I внимательно следил за своим выдвиженцем и вскоре определил его к допросам Григория Талицкого, объявившего Петра I антихристом.

Петр I придавал делу Григория Талицкого большое значение, и князь Ф.Ю. Ромодановский, глава Преображенского приказа, пытал Талицкого, а новый митрополит поучал его, призывая к покаянию в своем «воровстве».

Несчастного Григория Талицкого Ф.Ю. Ромодановский «закоптил насмерть»[94], а митрополит Стефан (Яворский), на глазах которого и произошло это зверское убийство, написал книгу «Знамения пришествия антихристова и кончины века», опровергающую измышления Талицкого.

Так что назначение Стефана (Яворского) местоблюстителем патриарха было не случайным. Петр I ожидал от молодого малороссиянина, обязанного только ему столь головокружительной карьерой, если и не полной поддержки своим реформ, то, по крайней мере, лояльности к ним.

Так и было.

По крайней мере, поначалу. Григорий Талицкий, кажется, первый, кто назвал Петра антихристом, а Москву – Вавилоном.

Прошло совсем немного времени и о Петре І как об антихристе начали говорить по всей России.

«Не понимая происходящего, – писал С.Ф. Платонов, – все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: “какой он царь?” и не находили ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похоже на старый традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому вопросу: “никакого в нашем царстве государя нет?” И многие решались утверждать о Петре, что “это не государь, что ныне владеет”. Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить себе, кто же такой Петр или тот, “кто ныне владеет?”»

И столь страшной была эта мысль, что люди, чтобы не попасть в руки Петра І, предпочитали коллективные самоубийства.

Снова запылали на Руси костры, где погибали в огне старообрядцы со своими женами и детьми.

2700 человек сожгли себя в Палеостровском скиту.

1920 человек – в Пудожском погосте.

А в 1705 году вспыхнуло восстание в Астрахани. Оно продолжалось восемь месяцев и было жестоко подавлено.

Но можно было казнить людей – их и казнили самой лютой смертью! – можно было писать какие угодно разъяснительно-объяснительные сочинения, но простой и ясный вопрос: «Если б он был государь, стал ли б так свою землю пустошить?» – перевешивал любые страхи и любые доводы.

Самое удивительное, что на этот вопрос нет ответа у историков и сейчас.

Оправдания, которые придумывают они Петру І, рассыпаются при первой же попытке рассмотреть их.

«Греша непристойными забавами, затрагивавшими духовный и царский чины, – рассуждает, например, Н.Д. Тальберг, – царь Петр был верующим и церковным. Он любил петь на клиросе и читать Апостола, в частности в воздвигнутом им Свято-Троицком храме в только что создавшемся С.-Петербурге».

Ну что тут скажешь?

Хотя обрядовое благочестие было совершенно не в духе Петра І, но по живости своего характера он действительно читал иногда в церкви Апостол, точно так же, как любил пытать людей возле своего потешного городка Пресбурга и собственноручно рубить им головы.

«Легко указывать на темные штрихи характера Петра и на тягостные проявления его нрава, то срывы, не заслуживающие, конечно, оправдания, но объяснение известное находящие в страшном опыте его отрочества, – возражает архимандрит Константин (Зайцев). – Судить по этим срывам Петра значит вершить суд над ним пристрастный. Пусть у него были уклоны в протестантизм; пусть на его совести лежат кощунства: он не был ни протестантом, ни безбожником. Сыном Церкви был он и им остался, кончив жизнь примиренный – верим в то! – с Богом».

Верить, конечно, можно во что угодно, особенно когда выгодно в это верить…

Но все-таки приговор, который производит в своем стихотворении Борис Алексеевич Чичибабин:

на сегодняшний день выглядит нравственно более убедительным.

«Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра, – справедливо говорил русский философ Г.П. Федотов. – Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них “живая” церковь блестяще удалась у их предшественника, который сумел на два столетия обезвредить национальные силы православия».

7

Сохранилась записка Петра I, озаглавленная «О блаженствах против ханжей и лицемеров». На одной стороне листа приведены заповеди, а на другой – сделаны рукою Петра пометки… «Описав все грехи против заповедей, один токмо нахожу грех лицемерия и ханжества не обретающийся между прочих вышеописанных, что зело удивительно, – чего для?» – спрашивает Петр. И сам же и отвечает: «Того ради, понеже заповеди суть разны и преступлении разны – против каждой; сей же грех все вышеописанные в себе содержит»…

Далее приводится очень четкая протестантская и по форме и по духу программа отрицания Православной (и Католической тоже) Церкви.

Первая заповедь гласит «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози иние, разве Мене».

«Против первой грех есть атеистство, который в ханжах есть фундаментом, – пишет Петр, – ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они, – какая ж вера в оных? А когда оной нет, то суть истинные атеисты.

Против второй (заповеди. – Н.К.) – страха Божия не имущий. О сем же и толковать не надобно, понеже-де, когда лгут на Бога, какой уже страх Божий обрестися может…

Против четвертой. Может быть, что натуральных отцов некоторые и почитают (но сие наудачу), но пастырей, иже суть вторые по натуральных отцы от Бога определены, как почитают, когда первое их мастерство в том, чтоб по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганном у вышних, а вышних – всеянием в народе хульных про оных слов, подвигая их к бунту, как многих головы на кольях свидетельствуют».

Петр, как мы видим, даже и не пытается разобраться в существе заповедей, у него уже есть готовый ответ. Насколько он исчерпывающий, не так и важно, поскольку интересуют Петра не ответы, а обвинения, которые привязываются к этим ответам.

Атеизм есть фундамент ханжества, заявляет он.

И далее сразу терминологическая подтасовка: оказывается, что ханжество – это вера в чудеса, в прозрения…

Подразумевается, что чудес не бывает, все они вымышлены.

Ну а коли человек осмеливается придумать чудо и рассказывает о нем, значит, он не имеет страха Божия, значит, не верит в Бога…

Забегая вперед, скажем, что примерно в то же время, когда производит Петр I свой разбор заповедей, ведется дело царевича Алексея…

Об обмане, на который пошел Петр, заманивая царевича на расправу, мы еще будем говорить, точно так же, как и о жестокости пыток, под которыми умер царевич…

Сейчас скажем только, что 27 июня 1718 года, на следующий день после зверского убийства сына, Петр I составит инструкцию своим заграничным министрам, как следует описывать кончину Алексея.

После объявления сентенции суда царевичу «мы, яко отец, боримы были натуральным милосердия подвигом, с одной стороны, попечением же должным о целости и впредь будущей безопасности государства нашего – с другой, и не могли еще взять в сем зело многотрудном и важном деле своей резолюции. Но всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным своим судом, по милости своей нас от такого сумнения, и дом наш, и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот по приключившейся ему по объявлении сентенции и обличении его толь великих против нас и всего государства преступлений жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Но хотя потом он и паки в чистую память пришел и по должности христианской исповедовался и причастился Св. Тайн и нас к себе просил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми нашими зде сущими министры и сенаторы пришли, и он чистое исповедание и признание тех всех своих преступлений против нас со многими покаятельными слезами и раскаянием нам принес и от нас в том прощение просил, которое мы ему по христианской и родительской должности и дали; и тако он сего июня 26, около 6 часов пополудни, жизнь свою христиански скончал».

Как это говорил сам Петр?

Главный грех – ханжество и лицемерие… Ибо первое дело ханжей – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они…

Про церковные чудеса, о которых и слышать не мог Петр, мы знаем, что многие из них точно были не вымышлены. Некоторые могли быть и придуманными, но чего больше в вымышлении их – лицемерия или прелести, неведомо…

А вот говорить, что всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным своим судом, по милости своей нас от такого сумнения, и дом наш, и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот, зная, что сын умер под пытками, которым его подвергли по твоему приказу, это действительно верх лицемерия… Говорить такое мог только человек, действительно страха Божия не имущий.

Впрочем, тут мы забежали вперед. Резюмируя свои замечания, Петр пишет: «Наконец, Христос Спаситель ничего апостолам своим боятися не велел, а сего весьма велел: Блюдитеся, рече, от кваса фарисейска, еже есть лицемерие». Кому, как не Петру, и помнить бы эту великую заповедь Спасителя… И не только в полемике, но и в практической деятельности.

Возможно, Петр и не замечал в себе ни фарисейства, ни лицемерия, ни ханжества. Он был протестантом не по букве, а по сути. Будучи достаточно начитанным в Священном Писании, Петр брал из него только то, что подходило и было удобно для него, нимало не затрудняя себя необходимостью сообразовать выдернутое из контекста с духом христианства.

И делал это Петр, как мы видим из проанализированной нами записки, вполне сознательно. Все шаги на пути усмирения, подчинения, подавления Русской Православной Церкви были строго продуманы им.

И он не останавливался на этом пути, даже когда напрямую сталкивался с наполненными высочайшим смыслом чудесами Божиими.

8

Отношение Петра I к чудесам – тема особая.

Одна из самых ярких и значительных побед его – взятие переименованной шведами в Нотебург русской крепости Орешек.

Стеснённые на полоске земли между крепостными стенами и водой, русские полки несли тогда огромные потери. И был момент, когда заколебался Петр I и послал на остров офицера с приказом командиру штурмующего отряда подполковнику Семёновского полка князю Михаилу Голицыну отступить.

– Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий, – ответил посыльному Голицын и, взобравшись на плечи солдата, стоящего на верху лестницы, залез в пролом. – Вперед, ребята!

Долго шел кровопролитный бой, но шведы не выдержали.

«Неприятель от множества нашей мушкетной, так же и пушечной стрельбы в те 13 часов толь утомлен и видя последнюю отвагу тотчас ударил шамад»…

11 октября 1702 года Нотебург был взят.

Сохранились списки русских солдат, погибших при штурме крепости. Когда просматриваешь их, в самом звучании имен и фамилий павших героев обнаруживаешь столько нерастраченной русским языком красоты, столько богатырской силы, что весь этот список звучит как гимн России:

«Иван Рукин, Яков Борзов, Дмитрий Емцов, Андрей Ребриков, Алексей Ломакин, Семен Котенев, Семен Мишуров, Иван Чесноков, Клим Варенихин, Гаврило Башмаков, Иван Писарев, Илья Кондаков, Петр Жеребцов, Андрей Посников, Фома Следков, Петр Булкин, Алексей Дубровский, Федор Оставцов, Павел Копылов, Фрол Чурин, Ерофей Пылаев, Никифор Котловский, Прокофий Коротаев, Федор Булатов, Федор Путимцев, Иван Лебедев, Матвей Черкасов, Иван Чебалов, Иван Быков, Яков Отавин, Иван Волк, Лаврентий Путилов, Семен Казаков, Федот Махов, Петр Крюков, Антон Ремезов, Григорий Бровиков, Агафон Толанков, Анисим Посняков, Михайло Попрытаев, Андрей Кудряков, Григорий Зыков, Матвей Полчанинов, Григорий Овсянников, Дмитрий Шаров, Ларион Деделин, Терентий Белоусов, Павел Чеботарев, Федор Захаров, Иван Нижегородов, Анисим Чистяков, Тимофей Стушкин, Иван Баскаков, Иван Зерковников, Борис Грызлов, Михайло Осанов, Кондратий Лытков, Константин Глазунов, Якав Ушаков, Василий Панов, Иван Дубровин, Степан Хабаров, Петр Братин, Иван Быстров, Семен Побегалов, Трофим Судоплатов, Василий Мамонтов, Афанасий Подшивалов, Герасим Ротунов, Иван Сорокин, Анисим Зверев, Алексей Шабанов, Артамин Мордвинов, Роман Маслов, Василий Лыков».

Любопытно сравнить этот список со списком побывавших в Шлиссельбурге народовольцев…

«Николай Морозов, Михаил Фроленко, Михаил Тригони, Григорий Исаев, Михаил Грачевский, Савелий Златопольский, Александр Буцевич, Михаил Попов, Николай Щедрин, Егор Минаков, Мейер Геллис, Дмитрий Буцинский, Михаил Клименко, Федор Юрковский, Людвиг Кобылянский, Юрий Богданович, Айзик Арончик, Ипполит Мышкин. Владимир Малавский, Александр Долгушин, Николай Рогачев, Александр Штромберг, Игнатий Иванов, Вера Фигнер, Людмила Волкенштейн, Александр Тиханович, Николай Похитонов, Дмитрий Суровцев, Иван Ювачев, Каллиник Мартынов, Михаил Шебалин, Михаил Лаговский, Иван Манучаров, Людвиг Варынский, Людвиг Янович, Пахомий Андреюшкин, Василий Генералов, Василий Осипанов, Александр Ульянов, Петр Шевырев, Михаил Новорусский, Иосиф Лукашевич, Петр Антонов, Василий Конашевич, Герман Лопатин, Борис Оржих, Софья Гинсбург, Павел Карнович, Фома Качура, Григорий Гершуни, Егор Сазонов, Иван Каляев, Хаим Гершкович, Яков Финкельштейн, Михаил Ашенбреннер…»

Хотя в этом списке есть и достойные люди, но ощущение такое, будто идешь не то по пожарищу, не то по старой вырубке, заросшей неведомо чем.

И что из того, что в первом списке собраны солдаты-герои, а во втором («Мы имеем тех преступников, каких заслуживаем», – говорил тюремный врач Шлиссельбургской крепости Евгений Рудольфович Эйхгольц!) – государственные преступники. Нет… В первом списке люди, принадлежащие прежней Московской Святой Руси, а во втором – люди, которые о Святой Руси, благодаря Петру I и его реформам, не слышали и слышать не желали.

Но это попутное замечание.

После освобождения Орешка Петр I на радостях переименовал Нотебург в Шлиссельбург, в ключ-город. Он сказал тогда, что «сие (взятие Орешка. – Н.К.) учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать».

Эти слова – слова русского царя. Когда караульный солдат в Шлиссельбургской крепости увидел замерцавший из-под кирпичной кладки стены свет Казанской иконы Божией Матери, он смотрел глазами русского солдата.

И явственно было явлено и царю, и солдату, как смыкаются эпохи…

В 1612 году, перед тем как пойти на штурм Китай-города, молились ратники Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского перед Казанской иконой Божией Матери.

В 1702 году, задержавшись на девяносто лет, 1612 год пришел и в древнюю русскую крепость Орешек. И здесь, завершая освобождение Руси от иноплеменных захватчиков, как и у стен Кремля в 1612 году, явилась Казанским ликом своим Пречистая Богородица!

Как известно, священник Ермолай, который первым взял в руки икону Казанской Божией Матери, превратился в святителя Гермогена.

Нам неведомо, кем стал солдат, первым увидевший замурованный в стене Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери. Может, он погиб в бесконечных петровских войнах, а может быть, закончил жизнь в крепостной неволе.

Другая эпоха, другое время пришло… Петр I – сохранились только глухие упоминания о его распоряжении поместить обретенную икону в крепостной часовне – по сути, никак не отреагировал на находку, не захотел рассмотреть то великое значение, которое скрыто было в обретении Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери.

Почему он поступил так? Почему не пожелал придать значения государственного события чудесному обретению иконы Казанской Божией Матери в Шлиссельбурге?

Может быть, припомнилась ему неприятная стычка с царевной Софьей на крестном ходе в день Казанской иконы Божией Матери? Или просто не хотелось начинать историю новой столицы с Казанской иконы Божией Матери, поскольку это вызывало воспоминания и параллели, не вмещающиеся в новую мифологию?

Это ведь потом стали говорить, что Петр I прорубил окно в Европу…

На самом деле окно в Европу здесь было всегда, и требовалось только отодрать старые шведские доски, которыми оно было заколочено.

Но Петр всё делал сам, и даже когда он совершал то, что было предопределено всем ходом русской истории, он действовал так, как будто никакой истории не было до него и вся она – это болезнь всех послепетровских реформаторов в нашей стране! – только при нем и начинается.

И в этом, вероятно, и заключен ответ на вопрос, почему Петр не захотел узнать о чудесном явлении Шлиссельбургской иконы Божией Матери…

Не русский Орешек освободил Петр, а взял шведскую крепость Нотебург и тут же основал свой Шлиссельбург. Как могла вместиться сюда Казанская икона Божией Матери, неведомо когда, до всяких прославлений, появившаяся здесь? Казанская икона Божией Матери, как мы знаем, вопреки своеволию Петра, все равно пришла в Санкт-Петербург. Ее привезла в Петербург вдова Иоанна V, царица Прасковья Федоровна, известная своим старомосковским благочестием.

Ну а чудотворный Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери почти целое столетие прождавший за кирпичной кладкой государя, который освободит здешнюю землю от неприятеля и вернет икону России, так и остался за стенами крепости.

9

В принципе, рассказом об обретении Шлиссельбургского образа Казанской иконы Божией Матери можно было бы подтвердить скептическое отношение Петра I к чудесам, если бы полгода спустя не случилось другое «чудо», отношение к которому у Петра оказалось совершенно иным.

День 14 мая 1703 года на берегах Невы был теплым и солнечным…

В этот день Петр I, как утверждает анонимное сочинение «О зачатии и здании царствующего града С.Петербурга», совершал плавание на шлюпках и с воды «усмотрел удобный остров к строению города»…

Государь высадился здесь, и тут раздался шум в воздухе, и все увидели «орла парящего».

Слышен был «шум от парения крыл его».

Сияло солнце, палили пушки, а орел парил над государем и в Пятидесятницу, когда царь, вопреки советам фортификаторов, отверг неподверженное наводнениям место при впадении Охты в Неву и заложил новую крепость на Заячьем острове.

Тогда государя сопровождало духовенство, генералитет и статские чины. На глазах у всех, после молебна и водосвятия, Петр I взял у солдата башнет, вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу».

Потом в землю был закопан ковчег с мощами Андрея Первозванного. Над ковчегом соорудили каменную крышку с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 мая 16-го основан царствующий град С.-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем самодержцем всероссийским».

И снова возник в небе орел – «с великим шумом парения крыл от высоты спустился и парил над оным островом».

Однако закладка города этим не ограничилась.

Поразмыслив, Петр I приказал «пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинные, и вершины тех берез свертев», вставил деревца в землю наподобие ворот.

Орел тут же опустился с высоты и «сел на оных воротах». С ворот орла снял ефрейтор Одинцов и поднес его государю, который пожаловал гордую птицу комендантским званием…

«Оной орел зимовал во дворце; по построении на Котлине острову крепосьти святого Александра оной орел от Его Царского Величества во оной Александровой крепости отдан на гобвахту с наречением орлу комендантского звания».

Ручной орел, на котором оттачивало свое остроумие не одно поколение российских историков, сделался комендантом Кронштадтской крепости!

Как тут не повторить уже процитированную нами петровскую записку «О блаженствах против ханжей и лицемеров».

«Против первой (заповеди. – Н.К.) грех есть атеистство, который в ханжах есть фундаментом, – отмечал там Петр, – ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они, – какая ж вера в оных?»

И конечно, сопоставляя это замечание Петра с явлением ручного орла, парившего над ним в день закладки Санкт-Петербурга, можно было бы сказать и о двуличии царя-реформатора, однако никакого двуличия тут нет.

Знакомясь с богословскими теоретизированиями Петра I, понимаешь, что вся его критика всегда направлена против других и никогда против себя.

Петр I отвергал чудеса, которые происходили сами по себе, но чудеса, которые творились по его монаршей воле, он признавал и по мере сил сам способствовал их устройству.

Никакого ханжества в этом Петр I не усматривал, потому что всегда почитал себя помазанником Божиим, всегда ощущал себя находящимся под водительством Божиим, всегда считал, что воля его совпадает с Волей Божией.

Это обстоятельство весьма причудливо искажало тот незамысловатый протестантизм, который усвоил Петр I в Немецкой слободе и в ходе Великого посольства.

Глава восьмая

Сыноубийца