Ядовитая кровь Туров Тимур

Сабля взвизгнула, перерезая хребет змея, тело чудовища выгнулось, распрямилось, собралось в кольца... Приблуда чудом уклонился от предсмертных ударов, снова замахнулся и воткнул саблю, прибил с хрустом голову перевертня к земле.

И оглянулся.

Как ни странно, но козаки еще были живы. Черепень давно упал бы, если бы не был привязан, из груди торчали две стрелы, правая рука висела, а кисть, почти отрубленная, держащаяся только на лоскуте кожи, болталась в такт движениям атамана.

Чугайстр разрядил пистоль в татарина, швырнул бесполезное оружие, выхватил второй пистоль, но тут закричал Качура — аркан захлестнул его за плечи, и татарин разворачивал своего коня, чтобы сбросить козака с седла, утащить его в полон.

Качура замахнулся саблей, чтобы перерубить кожаную веревку, но другой татарин, бросившись вперед, молниеносно рассек ему запястье, и сабля выпала.

Качура закричал снова, ярость и бессилие были в этом крике, Чугайстр выстрелил, не целясь. Пуля ударила Качуру точно в сердце, подарив быструю смерть.

Приблуда бросился вперед, к своему коню, за самопалом. Сабля осталась в земле, он не смог ее выдернуть.

— Я сейчас! — крикнул Приблуда. — Сейчас...

Сильный удар сбоку бросил его на землю. Приблуда вскочил, но новый удар опять свалил его, и тяжесть, навалившись на грудь, не дала подняться.

В нос ударил тяжелый запах. Звериный запах.

Приблуда закричал, взмахнул правой рукой, чтобы ударить Волка, но тот перехватил руку зубами, сжал. Приблуда рванулся, но зубы сомкнулись сильнее, и Приблуда снова закричал, но не от злости на этот раз, а от боли.

Волк не отпустил его.

Приблуда видел, как откинулся в седле Черепень, выронив из левой руки саблю, и как Чугайстр каким-то чудом, извернувшись, дотянулся концом своей сабли до его груди и остановил сердце.

Это было последнее, что успел сделать старик, его обезоружили, сбросили с коня, татарин спрыгнул ему на грудь, ударил, перевернул лицом вниз и ловко связал руки за спиной.

Чугайстр кричал, вырывался, но второй татарин прижал его ноги к земле и стянул их веревкой.

Двое всадников отделились от схватки и медленно, настороженно глядя на волка, приблизились.

Приблуда плакал от бессильной ярости и не стыдился своих слез. Волк отпустил его руку, отошел в сторону.

Приблуда лежал, глядя в небо. Если бы он мог летать. Или умереть прямо сейчас. Почему Чугайстр не помог ему, как помог Качуре и Черепню? И почему... Почему Волк...

Волк перекинулся в человека. Его лицо снова было перепачкано кровью, только на этот раз это была кровь Приблуды.

— Так оно бывает, — сказал Волк. — Извини.

Влад проснулся, но глаза не открыл. Лежал и думал.

О сне, который словно телесериал прокручивается перед ним серия за серией. О сатра, который подсунул ему этот странный цветок и помог выяснить, кто убивает чужаков. О том, позвонит ли убийца, захочет ли поговорить. А если захочет, то о чем?

Или просто взять и рассказать оборотням-циркачам, кто убил сына их вожака? Попросить, чтобы не убивали его, Влада. Униженно попросить, чтобы Руслана хотя бы не трогали.

Влад открыл глаза — в комнате было темно и пусто. Еле слышные голоса доносились издалека, с кухни, наверное. Разобрать слова было невозможно.

Он не уснул в машине, сам поднялся в лифте на восьмой этаж, сам застелил, наконец, диван, разделся и лег, задернув шторы, выключив телефоны и достав из холодильника подарок сатра. Вот он лежит в головах, на стуле, поверх одежды.

Влад взял мобильник, посмотрел время — он проспал пять часов. Выспался, голова не болит, ребра не болят, спасибо доктору.

Можно остаться в постели, еще часок урвать. На будущее. Не исключено, что все понесется вскачь, все быстрее и быстрее. И поспать больше не удастся.

«До самой смерти», — подумал Влад и сел на постели.

Раз в голову лезут такие дурацкие мысли — нужно вставать. Одеться, обуться, поесть, кстати, не мешает, последний раз он ел... Хрен знает, когда он ел.

На кухне сидели Богдан и Капустян.

Лейтенант, увидев Влада, вскочил, но тот махнул рукой и полез в холодильник.

— Не все сожрали? — спросил, рассматривая полки.

— Я разогрею! — Капустян вежливо отодвинул Влада в сторону. — Вы присядьте, я быстро.

Влад сел к столу, напротив Богдана. Задумчиво посмотрел на автомат, лежавший перед Лютым.

— Мне это мерещится? — осведомился он, когда понял, что Богдан не собирается ничего объяснять. — Или на самом деле у меня на кухне, на столе, лежит автомат Калашникова «АКС» семьдесят четыре у?

— И еще один на табурете под столом, — Богдан сделал простое-простое выражение лица. — И три бронежилета в коридоре.

— Откуда?

— Я ездил в управление, получил, — ответил Капустян, гремя чем-то металлическим на печке.

— И тебе прям таки сразу и выдали...

— Сразу. Я зашел вначале в управление, получил бумагу, а потом пошел уже в оружейку. Я расписался, но потом нужно, чтобы вы подъехали и старшие лейтенанты Лютые, — пояснил Капустян. — Тоже расписались.

— Все страньше и страньше... Не понимаю. Я бы послал любого, кто сунулся бы ни с того ни с сего за дополнительными стволами. В управлении эпидемия шизофрении?

— Передаваемая по телефону, — кивнул Богдан. — Алгоритм следующий: я осознаю необходимость повышения огневой мощи нашего коллектива, понимаю, что ни хрена у меня не получится. Беру твой мобильник, нахожу в нем телефон Серого, звоню...

— Знаешь, что раньше за воровство руки отрубали? — осведомился Влад.

— За первое. Потом уже — голову. Или вешали — где как. А в некоторых странах вначале палец, а только потом руку, ну и дальше... — Богдан с удовольствием продолжал играть дебила.

Пока Влад спал, Богдан сидел и репетировал свое выступление, предвкушая грядущее удовольствие.

— Серый был на взводе, стал кричать и жаловаться на жизнь, подумал, что это ты звонишь. Я дал ему выговориться, потом представился и попросил посодействовать в получении оружия и броников. Серый вначале решил, что мне нужно нелегальное оружие, но потом мы все утрясли, он позвонил в управление... И все сложилось. Нам выдали автоматы и по шестьдесят патронов к ним. — Богдан почесал ухо и хмыкнул. — Ну, люблю я оружие. В детстве и в спецназе не наигрался. Хотел еще «драгуновку» зацепить, но подумал, что ты не оценишь. А я бы пострелял... Знаешь, как я стреляю?

— Знаю. Видел.

В дверь позвонили.

— Игорек, — сказал Богдан.

Капустян взял с табурета автомат, снял его с предохранителя и подошел к двери.

Снова позвонили.

— Кто? — спросил Капустян.

— Капитан Гетьман тут проживает? — громко спросили из-за двери.

— Здесь, а что?

— У меня для него посылка, — ответил жизнерадостный молодой голос. — Просили передать.

— Вот мы сейчас поверим, дверь откроем, — шепотом сказал Богдан, в глазах которого светился восторг, — а они нам сюда гранату бросят. Лимонку. Радиус разлета осколков — двести метров. Тут будет до двери двести метров?

— Отойдите от двери, — сказал Капустян, — так, чтобы я вас видел в глазок.

Лейтенант осторожно заглянул в глазок.

— Теперь руки покажите, чтоб я видел. Хорошо. — Капустян открыл дверь и выглянул, держа автомат так, чтобы его не было видно снаружи. — Где посылка?

— Вот.

Влад встал, подошел к двери.

На лестничной клетке стоял парень лет двадцати с небольшой коробкой в руках.

— Что в коробке?

— Телефон. Его туда при мне положили, чтобы я видел, что не бомба. Смешной такой мужик. Денег дал.

К двери подошел Богдан, растолкал всех, подошел к посыльному:

— А ты, значит, честный, телефон привез и даже не украл.

— А зачем? Он встретил меня возле университета, дал денег. Потом назвал мои имя, фамилию и адрес. И сказал, что если я не привезу посылку сюда до шести, то он мне уши отрежет. Я привез, — паренек глянул на свои часы. — Успел. Вот.

— Открывай коробку, — приказал Богдан.

Автомат он держал в правой руке, паренек нервно поглядывал на оружие и, кажется, очень хотел отсюда уйти.

— Открыть? Да-да... — Паренек открыл коробку, продемонстрировал Богдану телефон и зарядное устройство. — Вот, все в целости и сохранности. Пожалуйста.

Богдан взял коробку.

— Я пойду? — спросил посыльный.

— Сообщи мне свои имя, фамилию и адрес, — сказал Богдан, — и вали на все четыре стороны. И документ покажи какой-нибудь, с фотографией.

Богдан передал Владу коробку с телефоном.

Влад вернулся на кухню. Достал аппарат.

— Так себе телефончик, эконом-класса, — оценил появившийся Богдан. — Это от того, про кого я подумал?

— Наверное.

— Значит — позвонит?

— Скорее всего.

— В шесть, — высказал предположение Богдан. — Он же хотел уши отрезать, если пацан опоздает.

Все посмотрели на часы — без десяти шесть.

— Вы пока успеете поесть, — обрадовался Капустян. — Уже нагрелось. Я макароны по-флотски сделал, вы едите макароны по-флотски?

— Он обожает именно макароны по-флотски. Особенно, если их кто-нибудь для него приготовит, — засмеялся Богдан.

— Не психуй, Богдан, — посоветовал Влад, рассматривая телефон. — Выключи предстартовый мандраж, старта не будет.

— А я что? Я — ничего. — Богдан сел на табурет, положив автомат на колени. — Я буду молчаливой галлюцинацией.

— Подавать? — спросил Капустян.

— Подавай, — разрешил Влад, отложив телефон в сторону. — Не обращаясь ни к кому персонально, я напоминаю: когда я ем...

— Ты глух и нем? — уточнил Богдан.

— Когда я ем, — вздохнул Влад, — остальные либо молчат, либо лежат в нокауте. Ву компране?

— Натюрлих, герр гауптман! — Богдан прикрыл рот ладонью и сделал страшные глаза.

Влад насадил на вилку несколько макаронин и посмотрел на Богдана. Тот молча покачал головой.

В молчании Влад поел, отодвинул тарелку.

— Чай? — спросил Капустян.

— Кофе, — ответил Влад.

— Чай, — сказал Капустян. — Доктор говорил — вам кофе вредно.

— Чай, — сказал Влад. — Раз доктор говорил.

И тут телефон, лежавший на столе, задребезжал, мелко затрясшись.

— Восемнадцать ноль одна, — прошептал Богдан и многозначительно поднял указательный палец. — О!

— Придурок, — сказал Влад, забрал телефон и вышел в комнату.

Он плотно прикрыл за собой дверь и сел на диван.

— Четыре, — сказал незнакомый голос, как только Влад ответил. — Один Часовщик, одна маах'керу и два джинна, обоих полов.

— Ты счастлив?

— А ты? Ты ведь хотел, чтобы я с тобой связался. Ловко ты это придумал с моим вроде-как-звонком. Догадался, что я буду с ним связываться?

— Думал, он тебе перезвонит. Ошибочка вышла.

— Ничего-ничего, нормально получилось.

— Но ты ведь тоже хотел со мной поговорить, — тихо сказал Влад.

— Ты о крови на двери? Не то чтобы совсем хотел, мне не все твои приятели нравятся.

— Они и не должны нравиться тебе. Ты на самом деле шел убивать меня?

— Тут я тебе аплодирую. Просто молодец. Угадал в самую точку, это Серого прямо в узел завязало. Это могли знать только я и он. И если ты об этом говоришь, то выходит — действительно я тебе звонил. Пять баллов.

— Сейчас в школе двенадцатибалльная система, — напомнил Влад.

— И совершенно идиотская. Пять баллов было лучше. И пять баллов тебе за то, что угадал про сатра...

— Ты о коллекционере?

— Естественно. Не о твоем же докторе...

— Ты знаешь, что с ним случилось?

— А с ним что-то случилось? — вполне натурально удивился собеседник Влада. — Я — не в курсе. А о том, которого я убил в его квартире — ты все угадал правильно. Просто даже страшно становится. И про физика-Часовщика ты все правильно сказал. И, наверное, о джинна во дворе клуба. Мне было строго-настрого велено стрелять только после того, как он откроет дверцу.

— Сколько человек было в списке?

— Сколько человек было в списке? — переспросил собеседник и засмеялся. — Ни одного.

— Ты понял, что я имел в виду, — сказал Влад раздражаясь. — Сколько позиций было в списке?

— В основном, первоначальном списке было десять, как ты изволил выразиться, позиций. Я выполнил, если тебе интересно, семь.

— Седьмой — циркач?

— Нет, циркач был дополнительным заданием. Я связался с заказчиком, сообщил, что готов заняться седьмым, а он мне предложил расширить список.

— А точнее?

— А ты еще не догадался? — В голосе на той стороне явственно прозвучала ирония.

— Нет, а должен был?

— Не хочешь признаваться — дело твое. В списке незакрытыми остались три позиции. И я их не собираюсь закрывать.

— Кто там?

— Ну... Если тебе интересно — два Наблюдателя и Часовщик. Ты удовлетворен?

— Я могу узнать точнее?

— Зачем? Пойдешь их предупреждать о возможном покушении? Какой смысл? Ты ведь не об этом хотел поговорить. Спрашивай, я готов отвечать... Спрашивай!

— Мы можем встретиться?

— Нет. Пока — нет. У меня много работы, знаешь ли. Город нуждается в прополке.

— Ты собираешься и дальше убивать?

— Убивать — это людей, простите. Или животных. А к нелюдям это не относится! Слышишь? Не относится. Я пропалываю город. Харьков будет чистым. Харьков — для людей!

— Ты сам понимаешь, что несешь? — повысил голос Влад.

— Понимаю! Я — понимаю. Я понимаю, что у меня украли мой город. Нагло, пользуясь моей слепотой и слепотой других людей. Ты ведь наверняка понимаешь, что я почувствовал, когда обнаружил, что меня окружают... Кто меня окружает. Ты ведь понимаешь. Понимаешь!

— Не нужно орать, — попросил Влад. — Мы ведь просто разговариваем. С чего ты взял, что я тебя понимаю?

— А про оборотня придумал я? Ты же это Серому сказал, он жаловался. Я, видите ли, совершаю глупости, разбалтывая подобное! А я не разбалтываю. Я понимаю, что мне никто все равно не поверит. Из нормальных людей. Во всяком случае — пока.

— Пока? — переспросил Влад.

— Интересно? Снова точно уловил главный акцент. Ты вообще необыкновенно быстро и точно все схватывашь. Я тебе все расскажу. Со временем. У нас еще много времени. Ты сомневаешься?

— Я сомневаюсь даже в том, что ты тот, за кого себя выдаешь. Тебя попросил Серый, чтобы ты позвонил. Он вообще, может быть, сейчас стоит возле тебя и слушает.

— Нет, я Каменецкий Константин Игоревич собственной персоной. Чем я могу это доказать?

Влад задумался. Глупая ситуация. Что он знает о художнике такого, что может не знать кто-то другой?

— Так, — сказал Влад. — Я сейчас задам вопрос. Вы на него ответите сразу же, не задумываясь. Если будет хоть малейшая пауза, если связь вдруг прервется — по техническим причинам или из-за падения гигантского метеорита, я выбрасываю ваш телефон. Согласны?

— Совсем без паузы? А если я что-то не сразу вспомню?

— Задавать?

— Задавайте, — собеседник тоже перешел на «вы».

— Вы подарили своей бывшей любовнице картину. Помните какую?

— Да, — быстро ответил Каменецкий. — Ее портрет. Описать позу? Коленно-локтевая, развернута...

— Где она изображена?

— На площади, перед памятником и Госпромом. Вы видели портрет?

— Нет, мне пересказали. Были под впечатлением, Константин Игоревич.

— Убедил. Слава богу. Я прямо заволновался — единственный человек, с которым я могу поговорить, и не поверит. А по поводу Серого не беспокойтесь. Серый сейчас занят. Очень занят. Ему сейчас не просто нужно найти два трупа джинна, но еще нужно их спрятать или уничтожить. Ему некогда. Он не хочет, чтобы их нашел кто-то другой. А когда он разберется с ними, то найдется еще кто-нибудь. Оказывается, в Харькове необыкновенно легко встретить чужака. И так же необыкновенно легко его убить, особенно с учетом того, что попало в мои руки. Это поначалу они кажутся такими страшными... А потом, когда пущена первая кровь... Просто противно. Для оборотней — серебро на лезвии. Для остальных — хватает знания анатомии и ума для правильного выбора объектов прополки. Я только вхожу во вкус. И знаете? Мне это нравится. Вам обязательно нужно попробовать. Не устраивать демонстрации с непожиманием рук окружающим, а радостно улыбаться этим уродам, широко улыбаться, пожимать их верхние конечности и вспоминать, как этой же рукой вы убивали их соплеменников.

Владу захотелось разбить телефон о стену.

— Молчите? — спросил Каменецкий. — Я что-то не так сказал? Вы где прозрели? Не в Харькове, понятно. В своей командировке? В Косово, если не ошибаюсь. Уж не знаю, как вы привыкали, а мне повезло. Оч-чень повезло. Я потерял сознание — трещина в черепе, знаете ли. Временная потеря зрения. Так что, когда я пришел в себя, то ничего не видел. Совершенно. Но вот звуки мне показались странными. И запахи. Незнакомые такие... Странные. Потом зрение начало понемногу возвращаться, медленно, слава богу. Постепенно. Вначале — размытые пятна, светлые и темные. Потом появились тени — темное на светлом. И эти тени были необычными. Я всматривался, думая, что это игры моего поврежденного мозга, а картинка становилась все четче. А мне становилось все страшнее. У моего лечащего врача на голове были рога. Смешно? Страшно. Понятно, что я не в аду, что чертей не бывает, но ведь рога-то я вижу. И лицо, и фигуру... Иногда заходил другой врач, лохматый, с козлиными ногами. Сатир из древнегреческой мифологии, фавн. Я совсем сошел с ума? Я так думал, но ведь остальные были нормальными, без хвостов и копыт. Просто люди. И с уродами они общались запросто, как с приятелями. Как с людьми. Что происходит? Это я так подумал. И понял, что если я спрошу напрямую, то меня, скорее всего, отправят в сумасшедший дом. Меня и так очень подробно расспрашивали, задавали всякие вопросы. Я затаился. Если я болен, подумал я... Это пройдет или не пройдет. Главное — выйти из больницы, а там я успокоюсь, приду в себя. И разберусь. Знаете что? Я вышел, мне поверили. Я прибыл домой, в свой свинарник, прошло несколько дней, но аберрации слуха, зрения и обоняния не прекратились. Более того, я увидел, что даже дома моего города изменились. А ведь я их рисовал... Знаете, сколько я написал пейзажиков, зарисовок, акварелей? Тысячи, мне очень нравится... нравился мой город. А тут... тут...

Каменецкий глубоко вздохнул, перевел дыхание.

— Извините. Я решил заново познакомиться со своим городом, обойти его, понять, что же не так. Что было на самом деле — мои воспоминания или то, что я видел за окном. Я увидел летающих над городом существ и понял, что Шагал тоже их видел, только был умнее и рисовал их просто как летающих евреев. А у меня ума не хватило. Зато хватило терпения и тяги к саморазрушению. Знаете, что я начал делать? Я вернулся в свое прошлое, — Каменецкий коротко хохотнул. — Надо же было такое придумать! С другой стороны — это отрезвляет. Когда я увидел, что меня вышибли из Худпрома из-за полутораметрового уродца со здоровенным шнобелем вместо носа, когда обнаружил, просматривая фотографии, что треть моего класса людьми не была... Часовщики, маах'керу... А Нателла, за которой я самоотверженно носил портфель из школы, была джинна, существом, у которого вместо крови — огонь. Не фигурально, а в прямом смысле этого слова. Нет, про кровь и огонь мне объяснили потом. А поначалу я видел на фотографиях вокруг своей мальчишеской физиономии уродливые нечеловеческие рожи.

Вы свою первую женщину, конечно же, помните, — Каменецкий снова судорожно вздохнул. — Конечно, помните. А меня рвало два дня, когда я обнаружил, рассматривая фотографии, что моя первая женщина, Мая Визитиу, молдаванка, имела рожки и хвостик. Она мне на прощание подарила свою фотографию, так сказать, неглиже. Даже подпись оставила: «Ты никогда не узнаешь меня до конца»... Рожки в пять сантиметров, хвостик тоже сантиметров в пять, треугольное, нечеловеческих пропорций лицо, скалящееся в гнусной усмешке... Меня рвало два дня, стоило только вспомнить. Меня и сейчас тошнит.

Моя бывшая жена, слава богу, оказалась человеком, склочной, вздорной, гулящей, но человеческой бабой. Я чуть не расцеловал ее и ее маму, суку, пившую мою кровь в течение десяти лет. Я ведь из-за развода потерял неплохую квартиру в центре, доставшуюся мне от родителей. Мы разменялись, им — двухкомнатная квартира в пятьсот тридцать третьем микрорайоне, мне клоповник на Ярославской. Но я им даже это простил. Потому что они люди. Люди! — Последнее слово Каменецкий выкрикнул и замолчал.

— Я перезвоню, — сказал он после небольшой паузы. — Через полчаса.

И связь оборвалась.

Влад бросил телефон на диван и сжал виски. Плохо. Как все плохо. И как странно слышать свои мысли от другого человека. Иногда почти дословно.

У него ведь тоже был соблазн проехаться по бывшим знакомым, пересмотреть старые фотографии — они надежно фиксируют истинный облик, Пелена искажает только восприятие, и только восприятие реальных объектов. На фотографии обычный человек увидит только обычного человека.

А если картину нарисует тот, кто видит сквозь Пелену, то и зритель на картине увидит правду. Крылышки, рожки, вывернутые назад колени и летающих над городом ангелов.

Художник захлебывается, торопится выговориться, выплеснуть то, что накопилось у него внутри. Не Серому же все рассказывать. Не Серому, нет. А остальным...

Книжки писать про засилье нечисти в городах? Так их пишут. Можно зайти в книжный магазин и выбирать на свой вкус. И оборотни, и вампиры, с ангелами и светящимися сущностями вперемешку.

Попробуй, разбери, кто тут описывает то, что видит, а кто просто выдумывает.

У Влада было много вопросов к художнику, очень много, но они подождут. Пусть человек выговорится. Человек — ключевое слово.

Убийца. И это тоже ключевое слово. Хоть он убивает и не людей, хоть он и подвел под свои действия мощную базу, но он, Влад, не может думать о нем, не как об убийце. Не может.

Даже когда объяснял летехе, что нет ничего страшного, что не человека тот убил в лесопарке, прекрасно понимал, что врет. Лейтенанту врет, себе. Неизвестно даже, кому больше.

Влад с силой потер лицо, подумал, что можно включить свет, но решил этого не делать.

За окном что-то полыхнуло, словно ярко-красная молния. Что-то на заводе, кто именно этим занимается — непонятно. На «Хартроне» куча всяких нелюдей. Что-то там у них общее, интернациональное. Уроды всех видов — соединяйтесь!

Жители соседних домов даже в мэрию писали о том, что какие-то жуткие химические запахи вырываются на улицу и проникают в квартиры. Им ответили, что тут работает цех разлива красок.

Самое смешное, что, может быть, не соврали, люди там тоже есть. И вполне могут загадить все вокруг.

Прошло тридцать минут, но художник не звонил. Влад называл про себя Каменецкого именно художником, не убийцей, не по имени-фамилии. Нейтрально — художником.

Еще через пятнадцать минут, когда Влад уже почти перестал ждать, телефон зазвонил снова.

— Это я, — сказал художник. — Извините, у меня тут было дело...

Судя по прерывистому голосу и частому дыханию, он только что либо бежал, либо перетаскивал тяжести.

— Какое дело? — спросил Влад, уже догадываясь.

— Вам нет дела до моего дела, — сварливым тоном ответил Каменецкий. — Потом, все в свое время. На чем мы остановились?

— На вашей теще и клоповнике на Ярославской.

— Да? Да... А, вспомнил. Вспомнил. Я просмотрел свое прошлое, и мне многое стало понятно. Я дважды проваливался в институт. Дважды. И не потому, что был дураком или бездарью. Приемная комиссия большей частью состояла не из людей.

Угадайте, кого они скорее бы приняли, человека или кого-то из своих? А взятку, как оказалось, я носил оборотню. А судя по фотографии моей группы — в тот год у зверья был неурожай, только пятеро были уродами. Подружкой моей тогдашней девушки была сатра. А я тогда еще сомневался, которую приглашать на свидание. Монетку бросал, выпал «орел». Если бы «решка», меня бы еще неделю выташнивало. Лучшие квартиры — у них. Лучшие места под солнцем — у них. Вы же сами наверняка заметили, что среди оперов их совсем немного, а вот среди судейских и адвокатов — большинство. Им нужно защищаться от нас, людей. Телевизор, политиков и прочих депутатов я смотрел как бестиарий. Вы тоже, я полагаю?

— Да, — честно ответил Влад.

— Я не проверял, но что-то мне подсказывает, что и среди ментов чужих тем больше, чем выше должность. Ведь так?

— Так, — снова подтвердил Влад.

— Страх у меня прошел, я стал смеяться. Хохотать! Кино — это что-то особенное. Модели... Половина самых шикарных моделей мира — не люди. Кривоногие, неуклюжие — вышагивают по подиумам. Особенно смешно видеть дефилирующих дейвона в микротрусиках с хвостиками наружу... Вы наверняка тоже это заметили. Ведь заметили?

— Да. И что?

— Ничего. Смех перешел в брезгливость, а потом пришла в голову мысль — может, если все объяснить, нарисовать все, как есть, остальные тоже прозреют? Я, наверное, действительно крепко получил по голове, раз не только придумал такое, но и начал эту идею претворять в жизнь. — Художник помолчал. — Как ни странно, меня никто не остановил. Более того, наши богемные идиоты вообразили, что я отдаю дань сюрреализму... Вот уж, прав был тот, кто придумал этот краткий словарь арт-критика из трех слов...

— Суицид, инцест и концептуально, — сказал Влад.

— Вы это знаете? — удивился Каменецкий.

— Я даже знаю... знал того, кто это придумал. Опер, тогда еще капитан Юра Гринчук. На спор принимал участие в сборищах богемы, строя фразы из трех этих слов. «В этой картине суицид сливается с инцестом настолько концептуально, что просто нет слов», — процитировал Влад.

— Милиционер? Не ожидал. Он еще в Харькове?

— Он в некотором роде пропал без вести. Но мы не об этом.

— Не об этом, — согласился Каменецкий. — Мы о том, как я, последний идиот, выставил свои картины и рисунки в «Заднице», наслаждался комплиментами и даже серьезно обдумывал финансовые предложения Венечки Феофилактова, придурок.

— Феофилактов, кстати, продал несколько ваших картин. Мы его припугнули, чтобы он притих и не дергался, распродавая чужое.

— Зачем? — спросил Каменецкий. — Совершенно незачем, хотя, конечно, спасибо. Но родственников у меня нет, а в деньгах я не нуждаюсь. Боюсь, даже того, что сейчас имею, мне не растратить до конца жизни.

— Так много денег?

— Так скоро умру. Я не питаю иллюзий. Как только Серый возьмется как следует, у меня останется максимум с неделю в самом лучшем случае. В самом лучшем... Вот только взяться за меня серьезно у Серого получится не скоро. Он очень хочет получить бумаги коллекционера и физика. А они у меня. А какие я штуки у Часовщика заполучил! Бедняга был настолько счастлив, узнав, что был в списке, но вычищен не будет, что отдал не только все, что у него заказали раньше, но и массу забавных и полезных вещиц. Уроды, оказываются, за тысячи лет много всякой всячины друг против друга приготовили, надежных и эффективных инструментов прополки... Как использовать оружие я, естественно, придумал, а бумаги... Я пока не придумал, что именно с ними делать, но на всякий случай готовлю сканы для Интернета. Уже практически закончил. Сегодня-завтра могу выложить в Сеть. Там есть много разного. Люди — не поверят, но ведь заказчик и не от них все это собирается прятать.

— Серый? — на всякий случай уточнил Влад и не удивился ответу.

— Нет, — сказал Каменецкий. — Что вы! Серый — только ширма. Исполнитель, — он засмеялся. — Исполнитель. Я не знаю точно, кто стоит за ним. Есть догадки, но они ничем не подтверждены. Абсолютно ничем. Вот тут вы мне можете помочь... Я, так сказать, вам, вы мне...