Ядовитая кровь Туров Тимур
Из кабины переднего грузовика выпрыгнул Мюллер, что-то скомандовал водителю, и гудки прекратились.
— Как ты думаешь? — спросил Хозяин у Влада, открывая дверь и выходя наружу. — Хотя да, ты же не отвечаешь на мои вопросы. Ничего, я уверен, Наблюдатель все сам расскажет. У него был очень уверенный вид, когда он обещал вернуться. Как это теперь называется? Вариант «Б»? Полагаешь, это экспромт? Или козырь, который наш милый Наблюдатель прятал до поры до времени? Я думаю — план. Машины, точное время...
Мюллер взял из машины мегафон.
— Вот, он не хочет подходить ближе. — На лице Хозяина расцвела обычная блеклая улыбка. — Он полагает, что жалкие сто метров спасут его от моего гнева? Глупо. Но пусть делает то, что хочет. Лишь бы смешно.
— Я еще раз предлагаю отдать мне человека. — Мегафон хрипел, безжалостно искажая и голос, и интонации. — И мы уйдем.
— У него больше нет банды, — сказал Хозяин.
И снова клокочущий смех. Да, Хозяину так весело не было давно. Очень давно.
«Интересно, — подумал Влад, — а если бы он узнал, что я стал видеть это странное сияние в глубине горы? И даже чувствовать, как оно щекочет кожу. Это его развеселило бы или стерло улыбку с мерзкой хари?»
Странное ощущение испытал Влад, вернувшись в замок и вдруг сообразив, что темноты больше нет, что стены и пол мерцают, пропуская гудящий поток желтого света. Нет, не пламени, не было языков и искр, свет был равномерным. Влад отчего-то был уверен, что этот столб света здесь был всегда. Ну, или долгие-долгие годы.
— Я считаю до трех, — прохрипел мегафон.
— Тебе хорошо видно? — участливо спросил Хозяин у Влада. — Скоро начнет темнеть... Давай, я помогу...
Хозяин провел бледной костлявой рукой в воздухе, словно смахивая пыль с окна... Или с экрана.
Машины и Курт Мюллер с белым мегафоном в руках перед ними вдруг оказались совсем рядом, метрах в десяти. Влад даже рассмотрел водителей в кабинах.
То были люди, без сомнения. Люди.
— Два! — выкрикнул Мюллер, и пар облачком вылетел из его рта, поднялся над головой и растаял.
— Он не боится холода, — с одобрением произнес Хозяин. — Мне холод немного мешает, а он... Эта идиотская жилетка на голое тело...
— Три! — еще одно облачко улетело к небу. — Я предлагал другое решение. У вас еще есть возможность остановить меня. В любое время. Достаточно только отправить человека ко мне.
— Обязательно, — выдохнул Хозяин тихо, но дыхание его неожиданно превратилось в порыв ветра, метнувшийся к машинам и Наблюдателю и швырнувший в лицо Мюллеру облако сухого снега. Миллионы мельчайших искорок заиграли на солнце.
Мюллер не отвернулся.
За машинами началась какая-то суета — четверо выпрыгнули из кузова, грохнул, открываясь, задний борт. Еще несколько вооруженных человек подбежали от других машин.
Влад не смог удержать стон.
Дети.
От пяти до десяти лет на вид. Их было около сорока. Десяток вооруженных парней выстроили детей в линию перед машинами, лицами к Хозяину. Дети были одеты в разное, но как-то одинаково блекло.
Влад отчетливо видел их лица, одинаковое выражение их глаз — страх и безысходность.
Тут неподалеку был детский дом, отстраненно вспомнил Влад. Сербы и косовары, осиротевшие за время чисток и боев. Зачем их сюда привез Мюллер? Он рассчитывает, что верог может испытывать сострадание?
— Он сошел с ума, — холодно произнес Хозяин. — Если он замыслил то, о чем я сейчас подумал, он абсолютный идиот. Не знал, что среди «бесцветных» могут быть такие.
Тем временем и из остальных машин выгрузили детей. Теперь почти полторы сотни мальчиков и девочек стояли перед Хозяином и Владом. И полтора десятка вооруженных парней стояли за спинами детей.
— Детей он затормозил, — сказал Хозяин. — Чтобы не боялись и не разбегались. Понятно. И я даже догадываюсь, что он сейчас будет делать. А ты понял?
Влад сжал кулаки.
Для него вопросов уже не было. Пытки, мучения, смерть — что там еще может ожидать его у Наблюдателя? Он согласен. Он уже согласен. Не нужно ничего делать, пожалуйста! Я прошу тебя, сволочь безволосая! Умоляю...
Мюллер наклонился к мальчишке лет семи, что-то прошептал ему на ухо, подтолкнул в спину. Мальчишка удивленно оглянулся, посмотрел на все вокруг, словно только что это увидел. Его лицо побледнело, губы задрожали...
— Пошел! — сказал Мюллер.
Парень, стоявший неподалеку, дал короткую очередь из «калашникова» над головами детей. Никто, кроме того самого мальчишки, даже не вздрогнул. Даже когда гильзы ударили в лицо десятилетней девочке, она не вскрикнула и не подняла к лицу руки.
А мальчишка побежал.
Прочь от машин, от выстрелов, в сторону Хозяина и Влада.
Он бежал, неловко размахивая руками, ботинки были слишком тяжелы, ноги зарывались в снег, но ребенок бежал, оглядываясь время от времени — не передумали? Не решили убить, чтобы он не смог убежать?
В свои семь лет мальчишка повидал многое и знал, что убить человека очень просто. Для этого не нужны особые причины, для этого иногда достаточно, чтобы вооруженный человек захотел немного развлечься.
Мальчишку не убили.
После того, как он пробежал половину расстояния до Влада и тому уже начало казаться, что мальчишку отпустят, что дадут убежать, грохнул еще один выстрел. Пуля ударила мальчишку чуть пониже спины, в крестец, швырнула в снег.
Мальчишка закричал, тонко и жалобно. Он даже попытался встать, оперся руками, но ноги его уже не слушались.
Влад бросился к ребенку.
Влад был уверен, что бросился, не мог не броситься, тело решало само, на уровне инстинктов...
Только Хозяин решил, что Влад должен остаться на месте. И Влад остался, нелепо согнувшись в прерванном броске.
Мальчишка кричал, пуля, сломав позвоночник и раздробив таз, прошла навылет, кровь вытекала из-под бьющегося тела.
— Я такое уже видел, — негромко сказал Хозяин, и эхо от дальних скал подхватило громоподобную фразу. — Ты хотел меня удивить?
— Если ты не отдашь нам человека... — ответил в мегафон Мюллер.
Еще один ребенок, на это раз — девочка, побежала прочь от машин, и еще один выстрел прозвучал, и еще одно тело забилось, пятная снег красным.
— Полагаешь, мне станет жалко крови? — спросил Хозяин. — Ты дурак, на что ты рассчитываешь?
Побежал третий ребенок.
— Останови его, — прохрипел Влад.
— Зачем? — удивился Хозяин. — И как?
— Убей!
— За что? За этих детей? Чушь. Меня это не касается. И если я сейчас отчего-то убью Наблюдателя, те, кто стоит у него за спиной, подумают, что меня можно этим пронять. И я тебе гарантирую, что завтра, послезавтра, и каждый день здесь будут потрошить младенцев, надеясь, что я прислушаюсь к чьим-то требованиям... — Хозяин пожал плечами. — Я испытываю некоторое возбуждение оттого, что кровь, пьянящий, волшебный напиток, вот так просто льется на камни, но это как если бы при тебе разливали столетней выдержки коньяк. Ты бы тоже испытывал этот легкий озноб, ненависть и даже легкую зависть к тому, кто может позволить себе подобное расточительство.
Дети перестали бежать.
Мальчишка лет десяти, увидев бьющихся в агонии детей, попятился, схватил за руку мальчика, стоявшего рядом, попытался спрятаться среди детей. Его вытащили вперед, толкнули, а когда он все равно не побежал, рослый парень, переложив автомат в левую руку, ножом в правой перерезал мальчишке горло.
Ленивым, неторопливым движением.
Мюллер что-то сказал — парень кивнул, выхватил из шеренги девочку и ударил ее ножом, но не по горлу, а в живот и толкнул в снег. Чтобы Хозяин мог видеть ее мучения.
— Нет! — выкрикнул Влад, но невидимая удавка привычно перехватила горло, сжала, выпустив наружу только сиплый выдох.
— Я не разрешал тебе говорить, — сказал Хозяин. — Не разрешал. К тому же, если ты сейчас начнешь кричать по поводу каждого из ста пятидесяти детей, то сорвешь голос, и мы не сможем с тобой общаться этим вечером за бокалом вина. А еще — адреналин ухудшает вкус твоей крови. Успокойся.
Сволочь, мерзавец, убийца... Кто? Оба. Каждый из них...
Детские тела извивались в снегу, Мюллер командовал, и бандиты медленно, будто выполняя надоевшую работу, наносили удары ножами. Раз за разом, раз за разом...
Крик становился невыносимым, но Влад не мог даже уши зажать, чтобы его не слышать, не мог броситься на Хозяина или разбить о камни свою голову.
Он не хотел жить. Он ничего не мог поделать, не мог остановить этот кошмар, еще более мучительный оттого, что именно он, Влад, стал его причиной. И что он, Влад, не может ни остановить его, ни умереть. Хочет, готов все отдать ради этого, но не может.
Хозяин засмеялся — ему показалось очень забавным выражение лица Влада.
Солнце начало чернеть, а тени, которые отбрасывали камни, машины и люди, становились прозрачными. И у людей, машин и камней появилось еще по одной тени, от желтого сияния, которое наползало из-за спины Влада, усиливалось, заполняя своим гулом все вокруг, вытесняя из головы Влада все мысли, оставляя страх, отчаяние, боль, вдавливая все это с силой, сжимая все сильнее и сильнее...
Боль стала невыносимой — Влада словно разрывало изнутри. Солнце стало черным, небо — прозрачным, стали видны звезды. И не люди, не дети стояли, падали, кричали и извивались перед Владом, а огненные фигуры, белые, словно расплавленный металл...
Все вибрировало, тряслось мелкой дрожью, заставлявшей камни, машины, людей, небо, звезды отзываться низким протяжным гудением.
Звук опускался все ниже, по небесной тверди побежали тонкие трещинки, куски неба вместе с отпечатанными на них звездами обрушились, пропуская на Землю смертельный холод.
Все исчезло для Влада — снаружи и внутри он почувствовал ту же пустоту. И закричал. И удивился, что может кричать, что удавка, сжимавшая его горло, исчезла, что никто больше не держит его тело, что камни, покрытые снегом и льдом, вдруг метнулись ему навстречу, ударили в лицо...
И еще какой-то звук... Чей-то голос, высокий, тонкий, вибрирующий как струна, вонзился в голову Влада.
Влад, не переставая кричать от боли, перекатился на спину и увидел, что это кричит Хозяин. Кричит, упав на колени и сжимая лицо тонкими длинными пальцами, а когти впились в лицо Хозяина, полосуют его, рвут в клочья, капли темной крови летят в стороны, падают в снег...
В балконную дверь постучали, Влад вздрогнул и оглянулся — Руслан держал в руках мобильник, тот, что прислал Каменецкий.
Влад кивнул, Руслан открыл балконную дверь и протянул аппарат.
— Ты бы зашел, — сказал Руслан, — вымок весь. Только воспаления легких тебе не хватает.
Влад отмахнулся, поднес телефон к уху:
— Да.
Шорох. Что-то похожее на отдаленный стон. Мерные удары, будто капли воды гулко бьют в подставленное ведро.
— Я слушаю, — сказал Влад.
— Я не хотел, — сказал незнакомый голос.
В голосе было столько тоски и отчаяния, что Влад вздрогнул.
— Я этого не хотел... — сказал незнакомый голос. — Зачем они?.. Они ведь люди... Я...
Влад понял, что это говорит Каменецкий. Только голос его искажен почти до неузнаваемости.
— Что случилось? — спросил Влад.
— Ничего, — торопливо ответил Каменецкий. — Совершенно ничего. Абсолютно. Все нормально. Я чищу родной город. Наш с вами Харьков. От нелюдей... От этой мерзости, что прикрывается Пеленой, для того, чтобы жрать нашу кровь, насиловать наших женщин, вытеснять нас на обочину, на окраину жизни... Я чищу... Этой ночью Харьков стал значительно чище... На двадцать особей чище. На двадцать!
Каменецкий сорвался на крик, замолчал, а когда заговорил снова, голос звучал почти спокойно. Лишь очень слабая дрожь на самом пределе восприятия выдавала, что спокойствие это дается художнику тяжело.
— У вас так бывало — вы делаете то, что считаете нужным, правильным, а потом вдруг обнаруживаете, что ваши действия имеют тень? Острую, бритвенноострую тень, которая рассекает реальность на мелкие клочья... Наносит удары и увечья тем, кого вы хотели защитить... Бывало такое?
— Да, — коротко ответил Влад.
Он понимал, что имеет в виду Каменецкий. Именно это помогло ему когда-то, вечность назад, преодолеть себя, и заставить просто жить, не мстить, не сражаться, не чистить улицы, а жить, приняв все произошедшее как данность.
— Понимаешь... — протянул Каменецкий со всхлипом. — Понимаешь... Почему же не предупредил? Трудно было сказать? Назвать дураком и сказать? Трудно?
Влад промолчал.
— Трудно... Невозможно. Я бы тебе не поверил... Еще во время нашего первого разговора не поверил бы, — голос Каменецкого дрогнул, но художник снова взял себя в руки. Почти взял. — Она шла по темной улице... Джинна, женская особь. Не первой молодости. Невооруженным взглядом — женщина лет тридцати пяти. Ничего особенного. Только джинна. Не человек... В безлюдном месте, в темное время... И встретила меня., — Каменецкий задохнулся, всхлипнул, снова заговорил: — Мне хватило одного удара. Есть средства, есть навык... Один удар — и она упала. Из раны появился огонь, настоящий огонь. Она даже вскрикнуть не успела. Упала... Один удар, и она упала... Один удар... Но я это уже говорил... Говорил... Я отошел в сторону, нужно было перезвонить Серому, подбросить ему работку. Я достал телефон, а тут появились они... Они...
Каменецкий замолчал, но связь не прервалась. Было слышно, как он тяжело дышит и бормочет что-то.
— Константин Игоревич! — позвал Влад.
Он стоял, повернувшись к обжигающим струям дождя левым боком, чтобы прикрыть телефон. Он видел, что происходит в комнате: Руслан что-то смотрит в ноутбуке, Богдан говорит, жестикулируя обеими руками, а Капустян... Капустян, не отрываясь, глядит на балконную дверь, сквозь стекло — в глаза Владу. Не может он видеть из светлой комнаты выражения лица Влада на темном балконе, но смотрит и, кажется, видит, и столько печали и сострадания в его взгляде...
— Константин Игоревич! — снова позвал Влад.
— Да. Извините. Это небольшая истерика. Все пройдет. Все — пройдет, — Каменецкий даже попытался засмеяться. — Пройдет. Понимаете, ее муж — человек. Так бывает: у джинна — человек. Он пошел встретить жену. Замешкался, наверное... Пошел, и детей с собой взял... детей...
Снег. Холод. Пар, вырывающийся изо рта мальчишки. Пар и алые брызги. И крик.
Влад почувствовал, как к горлу подкатился комок.
— У них было двое детей... Мальчик лет десяти и девочка лет пяти... Полукровки. У мальчика выросли волосы, он не был похож на лысого джинна, только отсвет в глазах выдавал породу. Девочка унаследовала у матери пышные волосы темной меди. И, опять-таки, огненные глаза. Они подошли через минуту после того, как джинна умерла. А я... я не ушел. Они наткнулись на тело... Мальчик закричал... Девочка не сразу сообразила, что к чему, потянула мать за руку, пытаясь помочь ей встать из лужи... и только потом закричала. А отец... Отец, это слепое существо... Он меня заметил. И все понял. И бросился ко мне... Бросился ко мне... — Каменецкий дышал тяжело, и в голосе его был отпечаток безмерной усталости.
Словно за эти несколько часов художник постарел на десятки лет. На столетия.
Влад молчал. Молчал-молчал-молчал...
— Я не мог бежать, понимаете? Не мог. Да и бегун из меня не ахти... А он схватил меня за горло — глупо, нелепо, как в кино, будто и вправду мог меня задушить... сломать горло... А у меня в руке был нож. Для джинна, но и человеческая плоть ему легко поддалась. Очень легко. Удар снизу, не целясь, руки ослабли... Я чувствовал, как он оседает, как лезвие режет его тело... Я выдернул нож, чтобы... чтобы не получалось, будто я его потрошу... как рыбу... Выдернул... Он упал на спину, раскинув руки... Брызги воды, грязи... И ко мне бросился мальчишка. Десять лет. Не больше... Он кричал... Не слова, просто кричал от ужаса... И бежал ко мне... Все громче кричал и громче, мне начало казаться, что сейчас все рухнет... Все вокруг. И я... Я ударил ножом снова... не мальчика, нет... я не видел его, я только слышал крик и хотел этот крик остановить... И остановил. А потом... Потом остановил еще один крик. И побежал. Тишина напугала меня еще сильнее. — Голос Каменецкого умирал. Уходили живые нотки, оставались тени интонаций, призраки слов. -Потом крики вернулись. Я слышу их и сейчас. Сейчас... До вас не донеслись отзвуки этих криков из-под моего черепа? Мне кажется, должны. Должны... Они невыносимы... Я не могу от них избавиться... Разве что выстрелить себе в голову... Все было так понятно. Предельно понятно. Есть мы, люди, и они — нелюди. Если убрать нелюдей, останутся люди. Если открыть людям глаза, то люди поймут мою правоту и станут вместе со мной чистить мой город... А что делать с полукровками? Кто они — люди или нет? Они... Они не виноваты. Не виноваты? А тот маленький Часовщик, которого я убил утром на улице Иванова, он виноват? В чем? А муж той джинна, он виноват? Он жертва, я знаю, но разве он согласился бы со мной, прозрев? Убил бы свою жену и своих детей? А если бы я убил не ее, а его вначале, джинна не бросилась бы на меня так же, как он? Нет? Бросилась бы? Вы можете мне ответить? А вы — вы, кого выбрали бы вы из своих друзей, человека или?.. Как они кричат! Как они кричат... — Каменецкий теперь говорил тихо, настолько тихо, что Влад едва различал его голос, а слова скорее угадывал сквозь шум ветра и частый стук дождевых капель. — Вы можете приехать?
Вопрос застал Влада врасплох.
— Да, — ответил он, замешкавшись самую малость. — Куда? Приехать одному?
— Полагаю, лучше всей вашей командой, — сказал Каменецкий.
— Хорошо, — сказал Влад. — Где и когда?
— Парк Горького вас устроит? — спросил Каменецкий. — Возле подвесной дороги, у места посадки в кабинки. Вас же не пугает дождь?
— Не пугает, — сказал Влад.
— Вот и отлично. Отлично. Если сочтете нужным, пришлите вместо себя Серого. Если вам это поможет. Или еще кого-нибудь. Хорошо?
— Я приду, — сказал Влад. — Через полчаса.
Через полчаса он подошел к бетонной платформе в парке. Дождь, не переставая, стучал по металлу кабинок, скрипел канат.
Было темно, Влад нащупал левой рукой в кармане фонарик, но включать не стал.
— Вы пришли, — тень отделилась от билетного киоска, приблизилась. — Руки подавать не буду.
— Хорошо, — сказал Влад.
— Вы все-таки пришли, — Каменецкий подошел почти вплотную, осветил свое лицо. — Это я, не сомневайтесь.
Перевел луч фонаря на лицо Влада.
— А это вы...
— Вы хотели меня видеть, — сказал Влад.
— Хотел. Увидел. Теперь хотел бы получить от вас совет... Что мне делать?
— Не знаю, — честно ответил Влад.
— Что бы вы... Хотя да, вы бы не попали в такую ситуацию... Как вам удалось? Что удержало?
— Это слишком долгий рассказ, — ответил Влад. — Поверьте, вам он не покажется ни забавным, ни поучительным.
— Поверю, — сказал Каменецкий и что-то пробормотал.
— Вы что-то сказали?
— Сказал, что ожидал от вас действий. — Наверное, художник усмехнулся, если судить по голосу. — Вам трудно было сразу выстрелить мне в голову? Трудно?!
Пистолет вдруг уперся в лоб Влада.
— Вот так сделать! Вот так! И нажать на спуск! Трудно?
Скрип троса, стук капель, протяжный свист ветра.
— Трудно... — протянул Каменецкий. — Я — не смог.
Он отвернулся и отошел на пару шагов. Остановился.
— Что я должен сделать, чтобы вы меня убили? Отпустили душу. Что?
— Вы хотите умереть?
— Я хочу остановить это, пока все не зашло слишком далеко... Не просто далеко, а слишком далеко... Я рыдал, вспоминая убитых людей... человека и его детей... а сейчас... сейчас немного успокоился. Могу думать об этом без приступа тошноты. Меня ведь чуть не стошнило там, возле средней школы номер пять, над мальчиком-Часовщиком. Но я сдержался. И самку маах'керу в метро я убил уже совершенно спокойно. И сейчас я успокаиваюсь. Я чувствую, как в сердце мое и в мой мозг проникает умиротворение — мне всегда было легко договориться с собой... Мне еще плохо... очень плохо, но уже копошится подленькая мысль... копошится, шепчет еле слышным голоском, что я не виноват, что я не могу отвечать за тысячелетние ошибки и унижения, что виноват не только я — видите, для начала, не только я, — потом окажется, что я совсем не виноват. Зачем он бросился на меня? Зачем он вообще женился на ней? Вы молчите? Вам неприятно меня слушать?
— Я слушаю не вас, — тихо ответил Влад. — Я слушаю себя. Это очень странно — слышать себя со стороны. Слышать, как я высказываю чужим голосом свои мысли. Я не смог ответить на свои вопросы. Полагаете, что я смогу ответить на них, если услышу еще раз?
— Но что-то мне нужно делать? Нужно ведь?..
— И мне нужно. Если бы меня не втолкнули в это дело, я бы сейчас... Я бы заливался водкой и прикидывал, когда произойдет срыв и я начну убивать... Или покончу с собой.
— Вам проще.
— Мне?! — искренне изумился Влад. — Мне проще?
— Да. Вы ведь смогли дружить с нечеловеком. И подружились вы, насколько я узнал, уже после возвращения из командировки. Ведь так?
— Почти так. Наверное, вы правы... Но когда он плакал над своим другом... Прекрасно понимая, что сам он — другой, что сам он — не человек... Я с ним потом разговаривал, рассказал обо всем, что мне было известно, а он... Он усмехнулся и ответил, что Богдан — его брат. Брат. А я — его друг. И останусь другом до тех пор, пока сам этого хочу...
— Тогда вам действительно проще. Удержаться на этой стороне проще. А мне — проще убивать. Потому что нечеловек. Там, на том конце ножа. На линии прицеливания. Нечеловек. А вам... Это не человек, и не Руслан. Сложная и не философская конструкция.
— Да, — кивнул Влад, — эта концепция сформирована на грани инцеста и суицида.
— Смешно, — мертвым голосом произнес Каменецкий. — Если я вас попрошу меня убить?
— Не знаю... Сейчас — нет. Я не убийца...
— А я? Я — убийца? Меня забрали в дурку не за картины, я вам не говорил? Мало ли тихих безопасных идиотов на свете? А вот когда я бросился на дейвона, самозабвенно лапавшего несовершеннолетнюю девчонку, да еще пообещал вырвать ему хвост, когда нас растащили — вот тут меня и забрали. Приехали домой и забрали. Мне, кстати, пришла в голову мысль: а если бы несовершеннолетнюю девчонку лапал не дейвона, а простой нажравшийся вусмерть мужик... Я бы тоже вмешался? Или нет? Что, я не видел такого и раньше в студиях и мастерских? Видел же... Видел.
— Вы не первый в таких сомнениях. И до вас, и до меня попадали в такую ловушку — потому вмешался, что несовершеннолетнюю-пьяную-обкурившуюся или оттого, что ниггер, кавказец, чурка? А в ментовку позвонил, что ворует сосед, из чувства гражданской непримиримости или оттого, что эта жидовская морда свет в туалете за собой не выключала? А в НКВД стуканул из-за того, что однокурсник действительно продвигает генетику, продажную девку империализма, или оттого, что вас двое, а мест в аспирантуру — одно? — Дождь усилился, и Владу приходилось почти кричать. — Тут нет общего решения, господин художник. Нет.
— А если я вас сейчас попытаюсь убить? — спросил вдруг Каменецкий. — Вы защищаться станете? А если я вас убью, ваши товарищи мне отомстят?
— По порядку поступления вопросов: не знаю, да. Будете стрелять?
— Не буду. Не стану. Подожду, понаблюдаю за собой. А если... если почувствую, что становится легче, назначу встречу Серому. Тот все решит по-быстрому...
— Даже не рассчитывай, — сказал Серый из темноты.
Дважды выстрелил пистолет с глушителем, Каменецкий как подкошенный рухнул в грязь.
— Поначалу — не больно, — сказал Серый, подходя ближе.
Пистолет в его руке выстрелил еще дважды, Каменецкий закричал, но наклонившийся к нему Серый что-то сделал, и крик прервался.
— Я знаю, — сказал Серый, — пули в коленные чашечки — это очень больно. Терпеть нельзя. И пуля в живот — больно. Но сейчас у меня есть возможность сделать так, что пока тебе не будет больно. Пока. Что будет потом — неизвестно. Ничего хорошего, полагаю. Ты ведь уже попробовал, как это больно. И только от тебя зависит, вернется эта боль или нет. Я ведь добрый, я подарю легкую смерть.
— Я отойду? — предложил Влад. — Чтобы вам не мешать...
— Зачем же? Ты ведь и так почти все знаешь. А кое о чем — так просто все. Ты ведь видишь сквозь Пелену?
— Вижу.
— Значит, я был прав... Ты хорошо притворялся, но меня не обманешь. Разве что у художника получилось. Почти получилось...
— Мы же по телефону договорились, — напомнил Влад. — Я тебе отдаю Каменецкого, а ты снимаешь нас с крючка...
Влад не смог договорить — удар швырнул его на мокрый асфальт. Влад выхватил пистолет, но Серый был и быстрее, и сильнее.
— Пистолет побудет у меня, — сказал Серый, наручниками сковывая Владу руки за спиной. — Ты посиди тут, извини, что в луже, но ты ведь дождя не боишься. Сколько раз от зонта отказывался...
— Сволочь, — сказал Влад. — Мы же договорились...
— Я и с ним вот договорился, и что? Или ты и вправду собирался за мой счет на Гавайи слетать? А ведь по виду не скажешь, что такой доверчивый. — Серый присел возле Влада, быстро ощупал его карманы, вытащил цветок сатра. — Вот ведь, фавн недоделанный... Не соврал. Ты производишь странное действие на очень уравновешенных и разумных существ. Очень странное. Тебя начинают ненавидеть с пол-оборота, или, как этот гребаный доктор, любить. Ему и нужно было всего-то проверить тебя, и если ты и вправду видишь сквозь Пелену — убить. Обычно таких, как ты, отправляют на Соборку, но тут мы решили сделать исключение...
— Кто «мы»? — спросил Влад.
— Мы — это мы, тебе не нужны подробности. Совсем не нужны.
— Даже перед смертью?
— А ты собрался умирать?
Влад замолчал.
— Вот то-то же, — засмеялся Серый. — Тебя еще ждет много чего интересного, раз уж все так сложилось.
— А если все так сложилось, — сказал Влад, — может, съездим в спокойное место, без дождя? На явочную квартиру. Тут неподалеку... На Есенина. Там поболтаем...
— Нет, — быстро сказал Серый. — Туда не поедем. Там...
— Там труп? — спросил Влад. — Полковника Петренко? Ведь это вы приказали его убить. Вот, Каменецкому приказали. Так? За что?
— Много будешь знать, не дадут состариться. Слышал такую шутку?
— У нас в детском саду были очень остроумные дети... — Серый, застегивая, сильно зажал наручники, руки за спиной начинали неметь. — Но и тогда мы этой шутке не очень смеялись.
— А ты меня не разозлишь, — сказал Серый. — Не разозлишь — и все. Меня трудно...
— Брось, — Влад придал своему голосу самое брезгливое выражение, какое только смог. — Ты же оборотень! Ты же и себя толком не контролируешь. Чуть разозлить — полезет щетина наружу.
Серый схватил Влада за горло, приподнял.
— Вот видишь, — прохрипел Влад. — Пара пустяков...
Серый бросил Влада.
Его лицо в темноте было не рассмотреть, только слышалось дыхание и чавканье грязи под ногами.
— Ты пока полежи тихо, капитан. Полежи, помолчи, а я... Я поговорю с художником. Он мне задолжал. Сильно задолжал...
— А ты не боишься, что я закричу? Прибежит Богдан, а у него автомат... Будет неприятность не только у художника.
— Ты дурак, — Серый наклонился к самому лицу Влада. — Думаешь, Крохе понадобилось много времени, чтобы поломать твоего старлея? Странно, что ты его одного захватил с собой. С другой стороны — жизнь двум пацанам спас, тоже хорошо.
— Зачем это все? — спросил Влад. — Вам нужно было убить своих? Зачем человек?
— Чтобы не вызвать дипломатических осложнений, — ответил Серый. — Все очень настороженно следят друг за другом, Наблюдатели очень нервничают, если гибнет Наблюдатель, Часовщики устраивают бучу, если неприятности у Часовщика... Ну, и если чудит кто-то из гостевых сфер, не человек, тут расследовать будут свои, Часовщики, маах'керу или джинна, а не люди. А если работает человечек — тут не так легко понять, откуда хвост растет... Мне бы сразу переполошиться, когда он Часовщика не убрал первым, когда забирал у него оружие и амулеты. Ты чего оставил его в живых?
Удар. Это Серый отреагировал на молчание художника. Еще удар. Ногой, понял Влад. В темноте не разберешь.
— Все выходило очень логично — прозревший нападает на Часовщика-оружейника, забирает имущество, с помощью которого все и производит. А он оружие забрал, а живым урода оставил. Надо было понять... Но ведь это был единственный прокол. Поначалу — единственный. Только потом...
— Меня-то зачем привлекли? — спросил Влад. — Ты же подозревал... Сам ведь только что сказал — подозревал. Трудно просто убить?
— Я так и предлагал. Замочить — дело с концом, но мне сказал... Сказали, чтобы я не умничал. Я и не умничал. Сказали подготовить материалы, я подготовил. Сказали тебя отправить к доктору — я и поехал к СИЗО...
— Через объездную, — подхватил Влад. — Сверху вниз, чтобы выглядело натурально. Будто на тебя покушались, но ты, как оборотень...
— Маах'керу! — прорычал Серый. — Слышишь? Маах'керу!
— Хорошо, маах'керу, — не стал спорить Влад. — Но даже ты, если бы вылетел через лобовое стекло на скорости сто восемьдесят, разбился бы насмерть! Или у тебя магическая страховка была? Амулет? Точно?
— Я всегда говорил, что ты не дурак. Сволочь, но не дурак.
— А объясни мне, сволочи, а не дураку, зачем было убивать Петренко. Ты же поэтому не хочешь поехать на Есенина, знаешь, что там труп. Зачем вы его убили, причем, сразу? — Рук Влад уже почти не чувствовал, сидеть в луже было не только холодно, но и унизительно, будто это он сам штаны обмочил со страху.
— А ты откуда знаешь о трупе?
— А я туда сегодня ходил. Проверял, отчего это полковник пропал со связи у моего лейтенанта, Игорька Капустяна. Нашел труп. И странный пакет. Фотки, диск с записью...
— Какие фотки? — удивился Серый, и удивление его было искренним. Недоверчивым, но искренним. — Что за диски?
— С заявлением Анечки Сводни о том, что я и мои парни вымогаем у нее деньги за крышу. Неужели ты не знал, что меня решили подставить?
— Не знал... Зачем? Тебя ведь и так и так — в расход.
— Правда, странно? Зачем вешать на меня убийство полковника, если и так есть очень хороший обвиняемый — Константин Игоревич Каменецкий? Или его решили не сдавать? Не убивать. Кто решил? Тот, кто приказывает тебе, Серый? Знаешь, на что это похоже? — Влад рывком сел, попытался встать, но Серый не позволил. — Убийцу полковника милиции будут искать, а маньяка искать не будут. Тем более, что друг с другом все эти дела с убийствами связывались только полковником Петренко, твоими заявлениями и невнятными показаниями свидетелей, да и то далеко не по всем эпизодам. Что нужно сделать для того, чтобы любой заинтересовавшийся всеми обстоятельствами урод: дейвона или Наблюдатель, не получил бы ничего? Сам ответишь? Или подсказать?
Читать бесплатно другие книги:
