Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду Энрикес Дайана

Один из руководителей Ivy, когда он вместе с Берни Мэдоффом летел домой после встречи с одним из профсоюзных пенсионных фондов на севере штата, якобы задал вопрос о несоответствии между объемом опционных торгов и управляемыми активами. Мэдофф от него просто отмахнулся, обронив только, что, вероятно, по некоторым опционам он проводил сделки с банками или на заграничных биржах, но, вообще, такое расхождение бывает редко.

Руководитель Ivy, по-видимому, не стал спорить с Мэдоффом (хоть и знал, что несоответствия случаются довольно часто), но, должно быть, своим видом дал понять, что его это объяснение не убедило. Несколькими месяцами позже Мэдофф, вероятно, чтобы упредить любые оставшиеся сомнения, в разговоре с этим маловером упомянул, что временами торгует опционами на других фондовых биржах. Но опционы, которые Мэдофф для примера назвал, торговались только на опционной бирже в Чикаго. Так что в его рассказе по-прежнему одно с другим не сходилось.

Из этих нескладных объяснений руководитель Ivy вывел, что Мэдофф водит его за нос. Едва не распознав (но все же не распознав) финансовую пирамиду, этот руководитель заподозрил, что на самом деле Мэдофф пользуется деньгами инвесторов для финансирования своего законного биржевого трейдинга. «Инвестиционные доходы», записываемые на их счета, на самом деле могли быть «компенсацией за использование их денег», предположил он в записке учредителям Ivy в мае 1997 года. Одним словом, руководитель Ivy пришел к выводу, что, хотя Мэдофф и лгал о том, каким образом он зарабатывает деньги для инвесторов (не инвестируя в свои таинственные хеджированные стратегии, а выплачивая им часть прибылей от собственного законного трейдинга), он, во всяком случае, и правда зарабатывал для них деньги.

Тезис, будто инвесторы Мэдоффа выступали его «кредиторами», которые, сами того не ведая, финансировали его собственные трейдинговые операции и получали за это часть прибылей фирмы, получил неожиданное развитие два года спустя, когда руководитель Ivy поговорил с одним видным управляющим хедж-фонда, имя которого в протоколах суда не указано. Руководитель Ivy изложил беседу с ним в записке для служебного пользования. «Вчера вечером [управляющий] встретился со своим старым знакомым, который работает на Берни. [Он] сказал: “Давай поговорим начистоту”. [Он] высказал свое мнение относительно теории субординированного долга, то есть о том, что это за стратегия на самом деле. Его контакт кивнул: “Что ж, пожалуй, так и есть”».

В следующие несколько лет один из основателей Ivy проявлял свои сомнения в Мэдоффе еще более явно, хотя потом отрицал, что заподозрил финансовую пирамиду. В 2001 году в очередной записке для служебного пользования он заметил, что «Мэдофф, если он не “настоящий”, может самолично обанкротить все еврейское сообщество». В 2002 году, в ответ на попытку сотрудника проанализировать и объяснить замечательные доходы Мэдоффа от инвестиций, он написал: «А, Мэдофф! Вы упускаете еще одну возможность – что он мошенник».

Все эти тревоги и сомнения побудили руководство Ivy примерно к 2000 году забрать из рук Мэдоффа средства – свои и своих частных клиентов. Но, согласно последующему судебному процессу, они не изъяли со счетов Мэдоффа средства своих пенсионных клиентов. Очевидно, профсоюзы были более чем довольны стабильными доходами от инвестиций. К тому же Ivy тем самым продолжала получать свои гонорары, и пенсионные деньги считались «имуществом под ее управлением», а это ключевой критерий в оценке всякого инвестиционно-консалтингового бизнеса. Поэтому у Мэдоффа остались небольшие пенсионные планы многих членов профсоюза – на общую сумму свыше 220 млн долларов.

Такие местные профсоюзы были мелкой сошкой среди легионов пенсионных фондов, стройными рядами зашагавших в мир хедж-фондов. Но когда гигантские публичные пенсионные фонды штатов, такие как калифорнийский и нью-йоркский, в совокупности увеличивали объем инвестируемых средств всего на один-два процента, это в перспективе означало поток в миллиарды долларов, готовый влиться в один из новоявленных хедж-фондов, управляемых умниками-менеджерами.

И одной из тех, кто помогал найти этих менеджеров, была хваткая, честолюбивая женщина по имени Сандра Манцке, одна из немногих женщин, поднявшихся на вершины индустрии хедж-фондов, – и одна из первых управляющих хедж-фондами, рекомендовавших Берни Мэдоффу обратить внимание на пенсионные планы и инвесторов со средним доходом.

Манцке была женщина красноречивая, уверенная и весьма проницательная. Она выслужилась из аналитиков Уолл-стрит в эпоху, когда уютные офисы руководства находились вдалеке от женских уборных. В начале 1970-х для одного небольшого, но престижного взаимного фонда она разработала методику измерения производительности фондов. После защиты диплома в художественном институте Пратта, немного потолкавшись в кинобизнесе, она вернулась на Уолл-стрит, потрясая копной светлых волос и щеголяя театральными манерами. К 1976 году она нашла место в Rogers, Casey & Barksdale, одной из наиболее многообещающих в стране фирм по консультированию пенсионных фондов.

Тогда, в 1970-х, фондовая биржа была терра инкогнита для большинства пенсионных фондов, которые долгое время ограничивались облигациями и другими менее рискованными инструментами. Но доходы по облигациям не поспевали даже за инфляцией, и тем более за ростом обещанных будущим пенсионерам выплат. К середине 1970-х годов даже «сверхосмотрительные» из мира фидуциаров (попечителей-управляющих) вынуждены были признавать, что осмотрительный подход требует добавлять обыкновенные акции компаний к своим портфелям.

Специализация Манцке состояла в поиске многообещающих новых фондовых управляющих и в передаче в их руки средств своих клиентов – пенсионных фондов. Манцке была одной из первых, кто рекомендовал пенсионным фондам услуги таких легендарных в будущем фондовых управляющих, как Питер Линч, Фред Элджер и Марио Габелли.

В 1984 году она ушла из Rogers, Casey и пустилась в самостоятельное плавание, создав то, что станет компанией Tremont Partners. Вначале пришлось побарахтаться, но она встала на ноги, и вскоре ее небольшая фирма обрела у клиентов превосходную репутацию. Среди ее первых клиентов были публичные пенсионные фонды города Фэрфилд (штат Коннектикут), которые наняли ее в начале 1985 года.

Но настоящее богатство Манцке содержалось в ее картотеке, и не только потому, что там был телефонный номер Берни Мэдоффа. В мире, где пенсионные фонды все чаще пересекались с хедж-фондами, она, по-видимому, была знакома почти со всеми и со многими имела сложным образом переплетающиеся партнерские отношения. К 1990 году Манцке стала директором нового семейства офшорных хедж-фондов под названием Kingate, которые управлялись двумя живущими в Лондоне итальянскими бизнесменами, Карло Гроссо и Федерико Черетти. Новаторский фонд Kingate был зарегистрирован уже в начале 1991 года и, вероятно, с самого начала инвестировал через Мэдоффа. Это подтверждается и признаниями самого Мэдоффа. К марту 1994 года у Мэдоффа открыл счет второй Kingate. Менее чем два года спустя этих фондов со счетами у Мэдоффа было три.

Помимо развития офшорных фондов, Манцке сумела выдвинуть Tremont Partners в авангард открытых хедж-фондов для внутренних американских инвесторов. В 1994 году Tremont запустил фонды Rye, на которых часто останавливали свой выбор консультанты пенсионных планов и индивидуальных пенсионных счетов. В перспективе через фонды Rye в руки Мэдоффа попадет более миллиарда долларов.

Фонды Rye родились в тот же год, когда Манцке приобрела партнера по Tremont Роберта И. Шульмана, который до этого управлял в Smith Barney шестидесятимиллиардным консалтинговым подразделением и его группой по разработке новых розничных инструментов. Боб Шульман со своим круглым, открытым лицом и курчавыми волосами был на Уолл-стрит популярной и уважаемой персоной. Согласно материалам одного из судебных процессов, он годами громогласно восхвалял Мэдоффа и его достижения, но позднейшие показания в суде указывают на то, что Манцке была знакома с Мэдоффом еще до того, как Шульман пришел в Tremont.

Весной 2001 года, когда Майкл Окрент и Barron’s опубликовали скептические статьи о тайнах бизнеса Мэдоффа по управлению инвестициями, гигантская группа фондов Oppenheimer Funds произвела его комплексную экспертизу для сделки по покупке Tremont Partners. Прямыми свидетельствами того, что статьи вызвали переполох среди юристов и аналитиков, которые компоновали сделку, мы не располагаем. Сделка была заключена, и к июлю Сандра Манцке и Боб Шульман, образно говоря, смели с покерного стола громадную кучу фишек.

Tremont, помимо связей с Oppenheimer, сколачивал сложные и престижные альянсы по всей карте мира хедж-фондов. В совместном предприятии с Credit Suisse он популяризовал индекс эффективности хедж-фондов, соблазняя банкиров с творческой жилкой измышлять новые, экзотические деривативы (производные финансовые инструменты), привязанные к этому индексу.

Пока регуляторы пытались разобраться в «возможных последствиях роста хедж-фондов (в 2003 году это стало темой публичного форума), Манцке и Шульман стали модными финансовыми гуру. Они излучали веру в хедж-фонды как в отрасль, хотя та же Манцке открыто ратовала за то, чтобы регуляторы требовали от управляющих хедж-фондами теснее сотрудничать с подобными ей консультантами «фондов фондов».

На одном из форумов она заявила регуляторам: «От управляющих очень трудно получить ответы, а в карманах у них теперь лежат все ключи. Если, искренне желая вложиться в хороший фонд, вы зададите несколько трудных вопросов, ответа вы можете и не получить. Мало того, этот фонд может и не захотеть с вами работать». Вполне вероятно, что Манцке имела в виду Мэдоффа: он славился тем, что особо въедливым клиентам, одолевавшим его неудобными вопросами, он предлагал забрать свои деньги и оставить его в покое. Быть изгнанным Берни означало смертный приговор любому фонду, чье существование, включая щедрое вознаграждение управляющему, зиждилось на доступе к Мэдоффу.

Профессиональное прошлое Сандры Манцке и ее доходное настоящее вступили в прямой конфликт в 2002 году, когда аналитики ее прежней стартовой площадки, ныне называемой Rogerscasey Inc., присмотрелись к семейству хедж-фондов Tremont и предостерегли их клиентов.

Суть этого предостережения сводилась к тому, что в Tremont просто не могли знать содержимого черного ящика Мэдоффа: в отношениях с бизнес-партнерами фирма Tremont «допускает ограниченную прозрачность третьей стороны», заявили в Rogerscasey Inc., переведя свое простое сообщение на жаргон финансовых консультантов. Аналитикам Rogerscasey не нравился обычай Мэдоффа в конце каждого года размещать средства в краткосрочных казначейских векселях, собственноручно занимаясь клирингом и рассылая только свои собственные свидетельства о сделках, что, по замечанию аналитиков, может быть признаком подтасовки. Оценка экспертами Rogerscasey фондов Tremont, связанных с Мэдоффом, сводилась к рекомендации «продавать».

И все-таки в датированном 26 февраля 2004 года заключении Rogerscasey по фондам Tremont кое-что было выражено предельно ясно, простым английским языком: «Предпринимательские риски Мэдоффа чреваты катастрофой. Даже если отдельные финансовые инструменты прямо не пострадают… в целом репутация финансовых инструментов Tremont просто испарится, как только большой корабль Мэдоффа перевернется вверх дном».

Около 2002 года тайная финансовая пирамида Мэдоффа переживала расцвет. К тому времени Fairfield Greenwich Group вложила в него более четырех миллиардов долларов, а новые миллиарды полились из фондов Kingate, из различных финансовых инструментов Tremont и из трех фондов Меркина. Сотни миллионов долларов шли от всех преданных инвесторов, набранных еще Avellino & Bienes, которых Берни самолично, телефонными звонками и личными встречами, стаскивал со спасательного плота Комиссии по ценным бумагам и биржам. Если кто-то из прокручивавших такие исполинские аферы и мог чувствовать себя уверенно, то это был Мэдофф.

Но в глубине его финансовой пирамиды тикала бомба, заложенная Джеффри Пикауэром, одним из старейших клиентов. Пикауэр, некогда пробивной налоговый юрист, попал в орбиту Мэдоффа еще в 1960-х годах, когда Майкл Бинс, партнер Сола Альперна по бухгалтерской фирме, женился на сестре Пикауэра. Теперь Бинс был женат на другой женщине, зато Пикауэр стал одним из крупнейших инвесторов Мэдоффа – и одной из заноз, которая досаждала ему все больше и больше.

В любой финансовой пирамиде главное – поддерживать приток денег, чтобы в любой момент можно было легко и быстро изъять крупные суммы и тем усыпить бдительность инвесторов и упрочить их доверие. Теперь инвесторы Мэдоффа постарели, некоторые из них были сказочно богаты, и большинство – неистощимо щедры. Каждый год они снимали со своих счетов у Мэдоффа десятки миллионов долларов на образование внуков, на поддержку школ, строительство больниц, обновление музеев искусств, спонсирование медицинских исследований, финансирование множества достойных благотворительных учреждений и университетских кафедр, сформированных за счет целевых фондов.

Но никто, кроме Джеффри Пикауэра и его жены Барбары, не черпал из копилки своих средств у Мэдоффа так глубоко или с таким постоянством. Они были тихой парой, и их имена редко появлялись в светских колонках Палм-Бич или в списках богатейших людей Америки по версии журнала Forbes. Хотя они, несомненно, в этот список входили. На самом деле Пикауэр был куда богаче, чем осознавал даже сам Мэдофф.

Пикауэр срывал баснословные куши, делая ставки на перспективные медицинские и технологические компании и на корпоративные слияния, с одной-единственной сделки пожиная больше миллиарда долларов прибыли и регулярно прокручивая эти прибыли через свои счета у Мэдоффа. Со временем общая сумма его инвестиций в Мэдоффа составила около 620 млн долларов в деньгах и ценных бумагах. Благодаря постоянно высокому уровню отдачи от инвестиций, которым славился Мэдофф, остатки на счетах Пикауэра достигли миллиардов долларов. Уже в 1986 году он был богат настолько, чтобы вложить 28 млн долларов в арбитражный фонд, возглавляемый Айвеном Боски (или Боески; другой вариант – Иван Бойский). Этот скандально знаменитый трейдер незаконно наращивал прибыли своего фонда, покупая подсказки у инсайдеров Уолл-стрит, и стал прототипом Гордона Гекко, персонажа фильма Оливера Стоуна «Уолл-стрит», снятого в 1987 году. К концу 1990-х годов трейдинговый счет Пикауэра у Goldman Sachs – всего один из множества его брокерских счетов на Уолл-стрит – превышал 10 млрд долларов. В какой-то момент он получил пятимиллиардный маржинальный кредит, из чего следует, что в Goldman Sachs знали: повернись рынок против Пикауэра, он легко сможет расплатиться.

В папке входящих документов Фрэнка Дипаскали имя Пикауэра появлялось часто – в запросах на изъятие денег, которые резко выросли между 1995 и 2003 годами, но нешуточными стали, согласно Мэдоффу, еще раньше, после краха 1987 года. Имеющиеся документы показывают, что супруги Пикауэр в 1996 году изъяли со счетов у Мэдоффа 390 млн долларов – всемеро больше того, что они изъяли в 1995 году.

В 1997 году Пикауэры изъяли более 400 млн, в 1998-м – более 500 млн и в 1999 году – почти 600 млн долларов. За четыре года между 2000 и 2003 годами они изъяли суммарно 3,4 млрд долларов. Только в одном 2002 году они сделали 52 изъятия на общую сумму более чем в миллиард долларов.

Условно говоря, это как если бы в 2003 году к Пикауэру ушел каждый пенни, который к 2000 году отдали Мэдоффу инвесторы Fairfield Greenwich Group.

После изъятия в 2002 году миллиарда долларов Пикауэры пробились в лидеры филантропии, основав в рамках Массачусетского технологического Институт Пикауэра (Институт обучения и памяти имени Дж. Пикауэра), стремясь сделать его главным мировым центром по изучению мозга и тяжелых неврологических расстройств – от аутизма до болезни Альцгеймера.

Со дня, когда после его ареста стало известно об этих изъятиях, одна из глубочайших тайн дела Мэдоффа скрыта в вопросе, отчего Пикауэру (который не рекомендовал Мэдоффу других клиентов, не держал для него «донорский» фонд и даже не делал крупных даров его приютам для домашних животных) было дозволено оставаться инвестором, несмотря на его огромные и стремительно возрастающие изъятия.

К этому времени Мэдофф и Пикауэр как будто бы состояли в тесной дружбе – супружеские пары часто летали вместе из Палм-Бич в Нью-Йорк на частном самолете, часто встречались на совместных обедах, но, с точки зрения Мэдоффа, дружба оказалась мнимой. «У Пикауэра не было друзей, – отрезал Мэдофф в первом тюремном интервью. – Он был очень странный. И отношения всегда были очень напряженными».

Существует предостаточно свидетельств того, что Мэдофф время от времени «увольнял» трудных клиентов. Отчего же он не сказал Пикауэру, со всей присущей ему вежливостью, чтобы тот забирал деньги и катился куда-нибудь в другое место?

Да потому, что, по словам Мэдоффа, Пикауэр в его пирамиде попросту стал эквивалентом банка, который слишком велик, чтобы рухнуть, – инвестором, слишком крупным, чтобы от него избавиться. Покрыть ежегодные изъятия Пикауэра бывало довольно трудно. Найти деньги, чтобы полностью выплатить его многомиллиардный счет, было бы невозможно. «Я вынужден был оставаться в связке с ним», – признался Мэдофф, объясняя такое положение вещей практической необходимостью, так часто в его жизни выступавшей под личиной дружбы.

В 1970-е годы Пикауэр уже побывал жертвой финансовой пирамиды. Стал ли он с тех пор настолько проницательным, чтобы осознать, что делает Мэдофф, и настолько коварным, чтобы воспользоваться рычагом, который давало ему это знание? Мэдофф частенько подозревал, что да. В сентябре 2003 года Мэдофф в первый, но не в последний раз не удовлетворил запрос Пикауэра на изъятие, выплатив только часть затребованной суммы, и никаких жалоб или ответных действий не последовало. К тому времени Пикауэр изъял куда больше денег, чем вложил первоначально на счета у Мэдоффа. Возможно, он воображал, что будет доить питаемые аферой счета Мэдоффа, пока деньги не иссякнут, зная, что у Мэдоффа нет иного выбора, кроме как позволить ему это.

Какое-то время Пикауэр, безусловно, верил, что Мэдофф ведет законную деятельность: более чем десятью годами раньше он разместил на счетах у Мэдоффа сотни миллионов долларов в деньгах и ценных бумагах, и он оставлял деньги на этих счетах даже во время нескольких рыночных бурь, которые вполне могли опрокинуть финансовую пирамиду. Юристы и семья Пикауэра позднее настаивали, что такое поведение доказывает, что он не знал о мошенничестве Мэдоффа.

Для тех, кто досидел на этой вечеринке до самого ее горького финала, все сводится к тому, чтобы отделить злодеев от жертв, а мошенников от простаков. Если причислить Пикауэра к простакам, то он один из богатейших простаков в этой развязке – куда богаче очевидных злодеев, включая и самого Мэдоффа.

Новое столетие, помимо никому не ведомого вреда, который изъятия Пикауэра причиняли финансовой пирамиде Мэдоффа, принесло внезапную острую боль и семье Мэдофф, и законному семейному бизнесу Bernard L. Madoff Investment Securities.

В сентябре 2002 года Чарли Винер, племянник Мэдоффа и его сотрудник, узнал, что у его дочери рак. Пока ее лечили, Питер Мэдофф, который сам уже прошел курс лечения от рака мочевого пузыря, в ноябре узнал, что у его сына Роджера опасная форма лейкемии. В начале весны 2003 года, вскоре после того, как Роджер начал изнурительное лечение, которое он опишет в посмертно изданных записках под названием «Лейкемия для неопытных», сын Берни, Эндрю, отправился на тестирование. Оказалось, что у него тоже рак. Предварительный диагноз был «лимфома клеток мантийной зоны». Еще один противник, очень коварный.

В новом десятилетии все внимание Питера Мэдоффа сосредоточилось на одной-единственной больничной постели. Психолог-консультант больницы с волнением вспоминал, как Питер, всего за несколько дней до смерти сына, бережно втирал ему в ступни мазь, чтобы утишить боль. Рут и Берни на средства из семейных фондов финансировали исследования этого и других видов рака лимфатической и кровеносной систем. Шейна, сестра Роджера, много работала, участвовала в различных мероприятиях по сбору средств, но была совершенно разбита горем. Семья переживала трудные времена.

Хваленый маркетмейкерский бизнес Мэдоффа тоже хворал, хотя позднее Мэдофф и будет отрицать это. Компьютеризация и конкуренция, которые он так долго отстаивал перед регуляторами, и впрямь снизили стоимость трейдинга, но снизили и прибыли от трейдинга, в том числе и в его фирме. Восстановленные записи дают понять, что видимый бизнес на Уолл-стрит, которым занимались Мэдофф и его семья, между 2001 и 2003 годами потерял почти 160 млн долларов. Мэдофф уверял, что скомпенсировал убытки за счет капитала, который он сохранил за эти годы. Но эти убытки еще больше усложнили схему финансовой пирамиды.

Растущий отряд хедж-фондов – клиентов Мэдоффа (по большей части невольных, но оттого не менее наивных) – собирал с ширящегося поля инвесторов достаточно денег, чтобы позволить Мэдоффу обеспечивать нежелательные изъятия Джеффри Пикауэра. А Фрэнк Дипаскали находил способы отмыть незаконные суммы и свести их в потоки доходов, которые в отчетности не самой преуспевающей брокерской фирмы выглядели бы законно и не вызывали вопросов ни в самой фирме, ни за ее пределами.

Для этого Дипаскали тщательно рассчитывал комиссионные выплаты, которые надлежало бы сделать, если бы Мэдофф на самом деле проводил для клиентов заявленный объем трейдинга. Затем он переводил нужную сумму с банковского счета пирамиды на счета аффилированного банка в Лондоне, а потом обратно в Нью-Йорк, чтобы показать их в бухгалтерских книгах нью-йоркской фирмы как законную комиссию от якобы реализованных сделок на европейских рынках. Все это в общем согласуется с легендой Мэдоффа о том, почему его брат и сыновья не знали о сделках его хедж-фонда, проводимых через трейдинговый отдел в Нью-Йорке, где все они работали.

Несмотря на личные переживания тех лет, Мэдофф и Дипаскали по части хранения своих секретов (и по части загребания денег) становились все наглее.

Всегда казалось, что денег хватит и для латания дыр в расходах внутри офиса, и для жирных чеков самому Дипаскали и его шустрым сотрудникам с семнадцатого этажа, и на зарплату и бонусы офису на этаже руководства, и на займы семейству Мэдофф на девятнадцатом этаже. Всегда были деньги на перелеты первым классом, на первоклассный шопинг, на первоклассную жизнь и, конечно, на первоклассную филантропию. Это был стиль жизни, повторявший привычки крупнейших инвесторов Мэдоффа, доверчивых людей, которые стали его попутчиками в путешествии, обещавшем привести его в страну почти невообразимого богатства.

Карл Шапиро все еще был одним из самых уважаемых в Бостоне филантропов, а также видной, хотя теперь уже менее активной фигурой в блестящем обществе загородного клуба Палм-Бич, где они с женой Рут жили в номере люкс с полным обслуживанием роскошного отеля Breakers. Их элегантно одетые дочери и франтоватый зять Роберт Джаффи каждый год посещали множество дорогостоящих благотворительных мероприятий, а их имена и лица то и дело появлялись на страницах светской хроники местной прессы.

Один из основателей Cohmad Securities Сонни Кон все так же спокойно проживал на Лонг-Айленде, где они с братом стали видными жертвователями в систему еврейских больниц северного побережья Лонг-Айленда. Но куда больше времени он проводил в компании близких ему собратьев-мультимиллионеров в окрестностях Майами, доверив операции Cohmad своей дочери Марше Бет, которая знала Мэдоффа с детства и полностью ему доверяла.

Стенли Чейз и его жена, востребованный кинодраматург, жили в Беверли-Хиллз в почти нарочитой простоте: автомобиль – старый «японец», дом – весьма незамысловатый по стандартам их района. Судьба оказалась сурова к Чейзу, у которого началось редкое заболевание крови, унесшее его жизнь в 2010 году. Но благодаря счетам у Мэдоффа его семья и клиенты, по-видимому, процветали, а своими филантропическими дарами он заслужил почет и уважение в Лос-Анджелесе и в Израиле.

Майк Энглер, старый друг Мэдоффа и его представитель в Миннеаполисе, умер в 1994 году, но его вдова и взрослые дети оставались в орбите Мэдоффа, годами составляя компанию его семье на лыжных прогулках и на полях для гольфа и доверяя свое состояние его гению. Их тесные связи с Мэдоффом придавали уверенности другим его инвесторам из круга их друзей.

Эзра Меркин стал признанным авторитетом на Уолл-стрит. Все восторгались его красноречивыми ежеквартальными письмами к инвесторам. Он жил в окружении зримых атрибутов успеха: предметы искусства музейного уровня, престижная квартира в одном из легендарных зданий на Парк-авеню и членство в советах множества школ, университетов и благотворительных учреждений. Президент Синагоги Пятой авеню, основать которую помогал его отец, он был широко известен как благочестивый, щедрый человек великого богатства и великой мудрости.

Брокерская фирма Мэдоффа тоже представлялась внешнему миру процветающей. К 2004 году здесь работало почти двести человек, а чистая отчетная прибыль составляла 440 млн долларов, что было впятеро больше, чем в предыдущем десятилетии, и вдвое больше, чем всего пять лет назад. Она вошла в число пятидесяти крупнейших фирм Уолл-стрит.

Похоже, никто не интересовался с пристрастием, что в ней происходило. От пары-тройки неуверенных запросов от Комиссии по ценным бумагам и биржам Мэдофф легко отбился. Кое-кто из прозорливых финансовых консультантов и банковских аналитиков наткнулся на те же противоречия, что в конце 1990-х годов встревожили аналитиков из Ivy Asset Management, и негласно занес Мэдоффа в черный список. И отдельные очень влиятельные люди списали его со счетов и предупредили своих клиентов держаться от него подальше – видные управляющие хедж-фондами, кое-кто из руководства Credit Suisse, то есть те, к чьему мнению регуляторы прислушались бы. К счастью для Мэдоффа, никто из этих влиятельных людей, похоже, не протянул руку к телефону и не поделился вескими опасениями с регулирующими службами или с иными органами правопорядка.

Судя по всему, все эти скептики понимали, что его деятельность не что иное, как ловушка, которая в случае «пожара» в любой момент может захлопнуться. Однако они предпочли поскорее проводить клиентов к выходу и тихо удалиться. Если бы переполненное людьми здание в конце концов загорелось, разве их вина, что у пожарных или инспекторов службы по эксплуатации здания не хватило ума заметить опасность самим?

Итак, несмотря на все беды и треволнения в семье Мэдофф, несмотря на его головную боль из-за миллиардов на счетах Пикауэра, дела у Берни обстояли совсем неплохо: его репутация на Уолл-стрит была лучезарна как никогда, его тайной афере не страшны были регуляторы, и чуть ли не каждый день к нему мешками прибывали все новые деньги.

8. Почти летальный исход

– Что вы ищете?

Двадцатого апреля 2005 года Берни Мэдофф столкнулся с двумя инспекторами из Комиссии по ценным бумагам и биржам, уже три недели занимавшими офис-«аквариум» на девятнадцатом этаже. Он уже не был обаятельным хозяином, еще недавно развлекавшим их байками о прежних деньках на Уолл-стрит. Он был зол. Он был тертый жизнью боец-вышибала, и ему не терпелось их выставить.

–Скажите, что вы ищете? – допытывался он.

Представители Комиссии Уильям Дэвид Остроу и Питер Лэмор удивились такому взрыву темперамента, но куда больше они удивились тому, что Мэдофф, президент фирмы, настаивал, чтобы они не вступали в контакт ни с кем из персонала. В Комиссии они были не новички и отлично понимали, до чего это странно, особенно для фирмы такого масштаба. Им полагалось иметь дело с кем-то рангом пониже.

Но Мэдофф разбирался с инспекторами лично – он всегда лично занимался проверяющими. Ему было что скрывать, и очень немногим он доверял настолько, чтобы искать у них помощи. Фрэнк Дипаскали с семнадцатого этажа был занят с момента звонка об этой проверке. Он был занят сверкой фальшивых документов и компьютерных записей, которые они подготовили для сокрытия финансовой пирамиды. Тщательно продуманные документы прикрывали вранье Мэдоффа и поддерживали его легенду – будто бы он был всего-навсего наемным работником, исполнявшим сделки хедж-фондов за символическое вознаграждение.

Прежде такое с Комиссией срабатывало.

Восемнадцатого декабря 2003 года, когда Берни Мэдофф шел по вестибюлю «Помады», зазвонил его мобильный телефон. Он узнал номер: Лори Ричардс из руководства Комиссии по ценным бумагам и биржам в Вашингтоне. Именно Ричардс отметила статью 2001 года о Мэдоффе в журнале Barron’s, одобрительно отозвавшись об авторе, которая «отлично справилась с нашей работой». В то время ничего предпринято не было, но теперь, в 2003 году, некто из ее персонала получил сигнал от одного управляющего хедж-фондом, усомнившегося в отдаче Мэдоффа от инвестиций, и теперь она проверяла эти сведения.

–Берни, это Лори, – сказала она.

–Привет, Лори.

–Мне нужна твоя помощь. Не расскажешь мне о своих хедж-фондах?

Мэдофф застыл на месте.

–У меня нет никакого хедж-фонда, – ответил он.

–Это вряд ли, – возразила она.

Спохватившись, Мэдофф быстро добавил:

–Я выполняю сделки для хедж-фондов.

По всей видимости, чиновницу удовлетворило его уточнение, хотя она и дала ему понять, что проверка все-таки состоится. Когда ее люди явились и стали задавать вопросы, Мэдофф легко их парировал. Затем расследование попросту свернули, даже не потрудившись составить отчет по результатам. Документы об этой инспекции убрали в коробки и благополучно о них забыли.

Как бы ни был готов Мэдофф в 2005 году к визиту Остроу и Лэмора, новая проверка разозлила его больше прежних. Против Лэмора он ничего не имел, сообразительный малый, но Остроу, по мнению Мэдоффа, был несносен. Он стискивал зубы, пока Остроу просматривал электронную почту, историю расходных счетов, телефонные счета, – бесцельный поиск компромата, так это выглядело на его взгляд. Он едва сдержал гнев, когда Лэмор пожелал еще пройтись по компьютерным файлам, на этот раз в другом формате.

Пока что ревизоры не задали ни одного вопроса о хедж-фондах – или о депозитарных счетах, об отчетах по трейдингу, о подтверждениях третьей стороной всех опционов и голубых фишек, которые Мэдофф якобы покупает и продает. Да что же они ищут, если не это?

Остроу и Лэмор пытались успокоить Мэдоффа. Это просто рутинная проверка учета и отчетности брокерской фирмы, говорили они, так всегда делается.

Они лукавили, проверка не была рутинной. Это была запоздалая реакция на ряд электронных писем, которые бдительный сотрудник Комиссии обнаружил в файлах одного из ведущих хедж-фондов в ходе действительно рутинной проверки годом ранее. Управляющий фондом Renaissance Technologies опосредованно участвовал в инвестициях Мэдоффа через свой хедж-фонд Meritor.

Электронные письма Renaissance, написанные в конце 2003 года, выражали те же сомнения в финансовых результатах Мэдоффа и в его трейдерской практике, что и статьи Окрента и журнала Barron’s весной 2001 года.

Один из руководителей Renaissance делился в письме своими сомнениями с комитетом по инвестициям своей фирмы. «Прежде всего мы обратились к трейдеру, который раньше работал у Мэдоффа, – писал руководитель. – Он сказал, что Мэдофф довольно скрытен и, следовательно, он ничего не знает о нем, но главное, чего он не знает, это как они зарабатывают деньги». Затем один уважаемый консультант хедж-фонда «сказал нам по секрету, что, по его прогнозу, у Мэдоффа не позднее чем через год скорее всего будут серьезные неприятности. Через 11 дней мы собираемся поговорить [с этим консультантом], посмотрим, не удастся ли вытянуть из него чего-нибудь более определенного».

Но сам руководитель уже принял решение. «Суть в том, что, поскольку мы не знаем, почему он делает то, что делает, мы понятия не имеем, нет ли в его бизнесе противоречий, которые могут привлечь внимание регуляторов». Не было смысла рисковать угодить в скандал ради относительно скромного, по их расчетам, дохода. «В этом деле соотношение риска и выгоды не в нашу пользу, – заключил он, добавив: – Прошу соблюдать конфиденциальность».

Инспектор Комиссии показал эти загадочные письма своему начальнику, который отнесся к ним серьезно и попросил подчиненного разузнать об этом хедж-фонде побольше. Но, когда инспектор снова явился в Renaissance, глава фонда лишь пожал плечами. По его словам, автор письма присутствовал на совещании, «где немного поболтали о Мэдоффе», но, насколько им известно, все это бездоказательно. Да, верно, их хедж-фонд больше не ведет дел с Мэдоффом, но лишь из-за слабой отдачи.

Объяснение прозвучало странно. Сомнения, неоднократно высказанные в письмах, были убедительны, аргументированны и недвусмысленны. Уже в 2003 году эти люди перестали доверять Мэдоффу и начали сворачивать деловые отношения с ним. И они знали других сообразительных людей на Уолл-стрит, которые поступили точно так же. Конечно, они могли бы помочь молодому инспектору Комиссии, который пытался разобраться в том, что происходит у Мэдоффа.

Но, похоже, люди из Renaissance (как и их коллеги из Credit Suisse и Rogerscasey, которые к началу 2004 года негласно занесли Мэдоффа в черный список) не желали со всем этим связываться. Нат Саймонс из высшего руководства Renaissance позже объяснил,что вся информация, которой располагал фонд Renaissance, была, как он полагал, доступна и Комиссии. «Нас считают умниками, а мы просто посмотрели общедоступные документы… для этого не нужна ученая степень по математике», – заметил Саймонс.

Кроме того, заявил он, информацию, на которую они опирались, добыть труда не составляло. И действительно: хоть Саймонс этого и не знал, Комиссия уже получила сведения без какой-либо помощи суперигроков вроде Renaissance. В 2000 и 2001 годах Комиссия не отнеслась всерьез к обвинениям Гарри Маркополоса, однако сходные предупреждения она получила и в мае 2003 года – они-то и побудили Лори Ричардс сделать тот самый декабрьский звонок Мэдоффу и задать ему вопрос о его бизнесе с хедж-фондами.

Сигнал поступил в вашингтонское отделение Комиссии, в отдел управления инвестициями, наблюдавший, в частности, за отраслью хедж-фондов, в 2002 году. В то время Комиссия призывала руководителей сообщать о любой подозрительной деятельности, и в мае 2003 года один управляющий хедж-фондом так и поступил. Он конфиденциально поведал Комиссии, что его фирма рассматривала целесообразность инвестирования в два разных «донорских» фонда Мэдоффа, но оба варианта отклонила. Сигналов опасности было предостаточно, сказал он, но самый тревожный факт состоял в том, что среди торговцев опционами ни один не признался, что заключает сделки с Мэдоффом. Разумеется, в трейдерском сообществе не принято разглашать сведения о клиентах, но все же странно, если не существует подтверждений, пусть в самых общих чертах, деловых отношений с тем, кто, по идее, должен быть одним из их крупнейших клиентов.

Эти сведения были переданы в отдел, занимавшийся брокерскими фирмами, где и пролежали без рассмотрения несколько месяцев. Когда наконец с них стряхнули пыль, расследование не уделило первостепенного внимания странному факту отсутствия следов опционного трейдинга, но все же подошло критически близко к разоблачению аферы Мэдоффа. У кого-то из команды инспекторов возникла мысль получить отчетность Мэдоффа о трейдинге за два года от своих партнеров в области финансового регулирования, Национальной ассоциации дилеров ценных бумаг – NASD, и если бы это было сделано, им тут же открылось бы, что Мэдофф вовсе не торгует акциями и опционами голубых фишек на миллиарды долларов.

Но по причинам, которых позднее никто из причастных к этой истории не смог припомнить, запрос так и не послали.

Впоследствии официальное расследование установит, что сотрудники Комиссии решили пойти простым путем и запросить отчетность по трейдингу не у NASD, а у самого Мэдоффа, и Мэдофф с помощью Фрэнка Дипаскали предоставил им отчеты – разумеется, поддельные. Вопросы остались висеть в воздухе, а в начале 2004 года неукомплектованному персоналу Комиссии было приказано перенести внимание на масштабное обследование индустрии взаимных фондов, что казалось тогда более важным, так как взаимные фонды были самым ходовым в Америке инструментом первичного инвестирования.

Ни докладные Гарри Маркополоса в 2001 году, ни почти идентичные выводы управляющего хедж-фондом в 2003 году не попали во внутреннюю базу данных следственной информации Комиссии. Поэтому, когда в 2004 году были случайно обнаружены электронные письма в компьютерах Renaissance Technologies, никаких следов тех ранних, нерассмотренных, предупреждений не сохранилось.

Но к письмам Renaissance в Комиссии все-таки отнеслись серьезно, хотя и реагировали на них нерасторопно. И вот теперь Уильям Дэвид Остроу и Питер Лэмор сидели в офисе «Помады» и смотрели, как выходит из себя Берни Мэдофф.

Почти срываясь на крик, Мэдофф повторил свой первоначальный вопрос:

–Чего вы ищете?

Лэмор ответил встречным вопросом:

–А чего бы вы желали, чтобы мы искали? Что, по-вашему, мы ищем?

Мэдофф тут же ответил:

–Опережение. Вы же ищете опережение?

Опережение – это разновидность инсайдерской торговли. Любой трейдер, если он видит входящие заказы своей фирмы, в силах предугадать, какие из них будут достаточно велики, чтобы подвинуть цену акции вверх или вниз. Играя на опережение, то есть совершая собственные трейдинговые сделки перед этими крупными, влияющими на рынок заказами, он может извлечь личную прибыль из своего знания инсайда, или внутренней информации.

Комиссия да и многие скептики с Уолл-стрит традиционно склонялись к тому, что в игре на опережение, скорее всего, и кроется причина постоянных сомнений в Берни Мэдоффе. Трейдинговый отдел его фирмы совершал сотни тысяч транзакций в день от лица крупнейших взаимных фондов страны, онлайновых брокеров и трейдеров Уолл-стрит. Казалось абсолютно правдоподобным, что Мэдофф может войти в этот поток заказов и совершать сделки в интересах своих частных клиентов, в опережение заказов, существенно влияющих на рынок, чтобы фиксировать гарантированные прибыли. В Комиссии, по-видимому, никто не отдавал себе отчета в том, что действующие в считаные секунды компьютеризованные трейдинговые сети, которые сам же Мэдофф и помогал создавать, сильно затруднили подобную незаконную практику. И, поскольку в чем в чем, а в незаконной игре на опережение (по крайней мере, в собственном отделе трейдинга) Мэдоффа, по твердому убеждению его сыновей и брата, обвинить было никак нельзя, пристрастность регуляторов в этом вопросе только ободрила всех, кто считал, что хорошо знает Берни.

Однако для чиновника Комиссии, руководившего действиями Остроу и Лэмором в 2005 году, выявить признаки инсайдерской игры на опережение было центральной задачей. Он поручил подчиненным расследовать «вероятность того, что Мэдофф использует огромный объем потока клиентских заказов для извлечения выгоды в пользу хедж-фондов с общим капиталом в шесть миллиардов, которыми, как мы полагаем, он управляет».

В защиту Комиссии можно сказать следующее: некоторые многоопытные инвесторы самого Мэдоффа тоже, по-видимому, думали, что производимые им прибыли некоторым образом зависят от доступа Мэдоффа к потоку заказов его фирмы, хотя потом, когда на частных судебных процессах их обвиняли в соучастии, они с негодованием отрицали такую возможность. Эту же теорию выдвигали и некоторые эксперты, процитированные в расследовании Майкла Окрента 2001 года против Мэдоффа. Через несколько лет один управляющий инвестициями из Италии говорил, что слова «рыночная разведка», «сбор сведений о рынке» были эвфемизмом, то и дело проскакивавшим на совещаниях по инвестициям в Европе, а иногда и в проспектах хедж-фондов.

В сообществе хедж-фондов шептались и о другой возможности: что самые прибыльные сделки Мэдофф распределяет по своим клиентам – хедж-фондам, то есть «снимает сливки», а это незаконная деятельность (избирательный подход). Принимая во внимание объем трейдинга, который Мэдофф проводил для своих крупных оптовых клиентов, он, вероятно, накачивал прибыли своих клиентов – хедж-фондов (или сглаживал их волатильности), снимая для них сливки лучших за день торгов, тогда как свои оптовые заказы обеспечивал не максимально выгодными, а лишь приемлемыми ценами.

Как бы то ни было, суть этих предположений сводилась к следующему: Мэдофф благодетельствует клиентам своего инвестиционно-консалтингового бизнеса, надувая крупных институциональных клиентов своей трейдинговой фирмы. Но, поскольку выгодополучателями некоторых технических нарушений были сами хедж-фонды, зачем бы им беспокоиться? В худшем случае регуляторы могли схватить Мэдоффа за руку и прикрыть его лавочку. В лучшем же случае клиенты хедж-фондов годами продолжали бы получать свои грязноватые прибыли.

И еще почти месяц Остроу и Лэмор шерстили бесполезные бумаги и собирали подробности трейдинговых операций Мэдоффа. Их начальник пошел дальше, запросив информацию по трейдингу за март от Barclays, одного из банков, чье название просматривалось в лондонских транзакциях, предполагая, что через этот банк Мэдофф мог вести операции для своих хедж-фондов. 16 мая 2005 года от Barclays пришел любопытный ответ: банк сообщал, что фирма Мэдоффа недавно открыла счет, но что в течение марта на нем «не отражена соответствующая учетно-операционная деятельность». Начальник не проинформировал об этом отвее Лэмора и Остроу, по-видимому, за ненадобностью.

Через неделю, 25 мая, оба инспектора и их начальник встретились с Мэдоффом, чтобы порасспросить его, и поставили прямой вопрос: управлял ли Мэдофф инвестициями для хедж-фондов?

Вначале Мэдофф упорно твердил, что он только наемный работник: «Мы совершаем массу трейдинговых операций от лица брокерских фирм и учреждений, в числе которых есть и хедж-фонды». Сколько же их? Четыре, что ли.

Остроу развернул на столе перед Мэдоффом экземпляр вышедшей четыре года назад статьи Майкла Окрента и откинулся в кресле. «Ну так расскажите мне об этой статье». Мэдофф взглянул на нее. «А что такое? У Лори Ричардс целое досье с соответствующей информацией, которую я сам ей и предоставил. Они там в курсе дела». Он объяснил, что команда из вашингтонского отделения Комиссии приходила к нему еще в 2003 году, еще тогда обратив внимание на статью Окрента.

Это известие поразило инспекторов нью-йоркского отделения, хотя Мэдофф и счел их удивление притворным. Он полагал, что им отлично известно о предыдущей проверке и что теперь им поручено сделать следующий шаг в расследовании.

Опомнившись, Остроу сказал что-то вроде того, что Комиссия – организация большая и порой ее левая рука не знает, что делает правая. И вновь привлек внимание Мэдоффа к статье, разложенной перед ним на столе. Они с Лэмором к этому времени насчитали определенно больше четырех фондов.

Мэдофф признал, что, пожалуй, наберется не менее пятнадцати юридических лиц, применяющих разработанный им трейдинговый алгоритм. Но это все иностранные инвесторы, и он не хранит у себя их ценные бумаги. Разумеется, он предоставит инспекторам список этих юридических лиц, что за проблемы. Ах, и выписки со счетов? Конечно.

Вначале, сказал он, модель охватывала трейдинговые корзины акций голубых фишек и их хеджирование с помощью опционов. Но эту модель прекратили использовать около года назад, добавил Мэдофф, – несомненно, чтобы отбить у инспекторов охоту расспрашивать о несуществующих контрагентах фиктивных опционных торгов. У Фрэнка Дипаскали были готовы поддельные выписки со счетов, но даже он не смог подделать документацию по торговле опционами. И, конечно, с первым же телефонным звонком предполагаемым контрагентам вся афера взлетела бы на воздух. На звонок им прямо так и ответят: «Никаких сделок с Мэдоффом по внебиржевым опционам у меня не было», – и конец всему.

Словом, Мэдофф признал бизнес с хедж-фондами, но как что-то малозначительное, снисходительно заверив смущенных инспекторов, что все это давно Комиссии известно, все выяснили еще в 2003 году.

На следующий день примерно в половине пятого вечера вышестоящий руководитель из Нью-Йорка послал электронное письмо заместителю Лори Ричардс в Вашингтон с сообщением о заявлении Мэдоффа: что он будто бы уже давал Комиссии объяснения о своем бизнесе с хедж-фондами. В письме говорилось: «Если в его словах есть доля правды, то, возможно, вы располагаете информацией относительно его деятельности, связанной с хедж-фондами, которую могли бы переслать нам».

Чтобы разыскать коробки с пометкой «Мэдофф», понадобилось некоторое время. Коробки были сложены в коридоре, ведущем в архив. Намного больше времени ушло у Остроу и Лэмора на то, чтобы, сидя в Нью-Йорке, получить доступ к компьютерной системе в Вашингтоне. Впрочем, в ходе телефонной конференции им сказали, что в любом случае первые проверяющие ничего полезного не нашли и что сотрудники даже не стали составлять отчет.

…Начальник Остроу и Лэмора нетерпеливо поглядывал на часы. Он был вполне удовлетворен тем, что его команда опровергла подозрение в «торговле с опережением». Поэтому на совещании 16 июня 2005 года он заявил обоим инспекторам, что им пора закругляться и приступать к следующему обследованию. За лето они составят отчет, в котором будет сделан вывод, что Мэдофф говорит правду, отрицая недобросовестное «опережение» трейдинговых сделок в пользу своих хедж-фондовых клиентов.

Вероятно, это было единственное, в чем он не солгал.

Летом 2005 года у остальных, причастных к бизнесу хедж-фондов, дела шли прекрасно, но уровень наличности на банковском счету Мэдоффа (счет в банке JPMorgan Chase служил в его финансовой пирамиде резервным, или «смазочным», фондом) стал снижаться.

Что же происходило с деньгами?

Вначале возможных объяснений было несколько.

Tremont Partners, один из крупнейших фидер-фондов Мэдоффа, был в смятении. Его основатель Сандра Манцке в апреле объявила, что отправляется в вольное плавание и основывает собственное семейство фондов под названием Maxam Capital. Она надеялась, что некоторые из ее клиентов покинут Tremont и последуют за ней.

Но в процессе перехода возможен был некоторый спад.

В то же самое время Fairfield Greenwich Group был нанесен удар погашениями на 175 млн долларов в апреле, еще на 85 млн долларов в июле и на 30 млн долларов в начале сентября. Fairfield Greenwich резко повысил вознаграждения управляющим, и некоторые недовольные клиенты рассчитались и ушли. Показатели фонда ухудшились: отдача от инвестиций в Sentry с предыдущего октября была менее 7%. Как оказалось, многие из инвесторов были не готовы смириться с прибылями ниже 7% годовых.

Разумеется, Мэдофф произвольно решал, какова будет отдача Fairfield Sentry и других фидер-фондов. Единственное различие было в комиссии, которую фонды взимали со своих инвесторов. Если брутто-отдача (до взимания комиссии) Fairfield Sentry падала, то лишь потому, что ее снижал сам Мэдофф. Возможно, снижая выплачиваемые прибыли, он пытался сохранить наличность. Если это так, то подобная стратегия вышла ему боком: приходилось тратить все больше наличности для выплаты изъятий, а поскольку более низкие проценты делали фидер-фонды менее привлекательными, новой наличности поступало все меньше.

Но даже в то время он еще мог избежать настоящего кризиса, если бы не скандал конца лета 2005 года, захлестнувший ряд фондов под названием Bayou Group.

Bayou Group основал в середине 1990-х годов трейдер с большими связями, Сэмюэл Исраэл III, который использовал хедж-фондовый бум на полную катушку. К 2005 году он жил на широкую ногу благодаря гонорарам от поразительно успешных фондов, чьи активы в сумме достигали 411 млн долларов, – активы, подтвержденные независимым аудитом, ежегодно проводимым небольшой бухгалтерской фирмой Richmond Fairfield Associates.

Двадцать седьмого июля 2005 года, вскоре после того, как один крупный инвестор начал задавать острые вопросы об аудиторе группы Bayou и ее активах, Сэм Исраэл объявил, что закрывает фонды. В середине августа усомнившийся инвестор приехал в офис Bayou в Коннектикуте, чтобы забрать у финансового директора обещанный чек на изымаемые деньги. Чек оказался без покрытия. Когда инвестор вернулся, чтобы потребовать объяснений, он обнаружил пустой офис и в нем прощальную записку «самоубийцы», в которой финансовый директор признавался, что Bayou Group была аферой.

Вызвали полицию, финансового директора обнаружили живым и невредимым, и 1 сентября его и Исраэла обвинили в создании финансовой пирамиды в 400 млн долларов. Афера разворачивалась по меньшей мере с 1998 года, прикрываемая убедительным ежегодным аудитом фиктивной бухгалтерской фирмы Richmond Fairfield Associates, состряпанной финансовым директором Bayou. Впоследствии аферисты признают себя виновными в федеральном мошенничестве и преступном сговоре и будут приговорены к двадцати годам тюрьмы каждый.

Сначала Берни Мэдофф, возможно, и не обратил внимания на разворачивающийся скандал. Когда афера стала мелькать в заголовках прессы, его старый друг Норман Леви был тяжко болен. Леви и Мэдофф были близки десятки лет, с тех пор как еще в середине 1970-х Леви начал в него инвестировать. Все эти годы они вместе путешествовали. Берни и Рут поднимали бокалы за гостеприимство Леви, смеялись его шуткам и восхищались его способностью радоваться жизни, даже когда силы стали его оставлять. К лету 2005 года его невероятная энергия почти иссякла, но ум сохранял остроту. Одним из его последних звонков со смертного ложа был прощальный звонок дорогому другу Берни. Сын НорманаЛеви вспоминал последние слова отца, обращенные к детям: «Берни Мэдофф… верьте Берни Мэдоффу».

Леви умер 9 сентября 2005 года в возрасте девяноста трех лет. Он назначил Мэдоффа своим душеприказчиком и распорядителем финансовых активов, в которые входило минимум 250 млн долларов, инвестированных с помощью самого Мэдоффа. Многое требовалось привести в порядок. И Мэдофф, надо отдать ему должное, искренне горевал об утрате старого друга, несмотря на давнюю обиду, которую он затаил из-за изъятий Леви и других крупных клиентов в середине 1980-х… Из-за смерти Леви или по какой-то иной причине Мэдофф не сразу обратил внимание на крах Bayou.

Между тем случай Bayou всколыхнул сомнения у инвесторов хедж-фондов, и те начали внимательнее относиться к ежегодным аудитам и задавать больше вопросов о защищенности активов. Более того, некоторые из числа пострадавших от аферы Bayou вложили деньги и в Мэдоффа, либо непосредственно, либо через фидер-фонды. У недоверчивого инвестора, который нашел «предсмертную» записку с признанием финансового директора Bayou, имелась небольшая доля в одном из фондов Эзры Меркина. У семьи Уилпон, владевшей бейсбольной командой New York Mets и годами инвестировавшей с помощью Мэдоффа, была доля в Bayou, инвестированная через принадлежавший семье хедж-фонд Sterling Stamos. В афере Bayou потеряли деньги и более десятка других инвесторов Мэдоффа. Если бы они вознамерились внимательнее приглядеться к остальным своим инвестициям, Мэдофф очутился бы у них прямо перед глазами.

Не приходится сомневаться в том, что дело Bayou пошатнуло фундамент доверия, на который Мэдофф опирался десятилетиями. Известно, что некоторые институциональные клиенты Fairfield Greenwich после скандала с Bayou прислали в фирму электронные письма с недвусмысленными вопросами об аудиторе Мэдоффа и о том, какие меры приняты для сохранности их активов. Вероятно, и другим его фидер-фондам задавались сходные вопросы. Во всяком случае, после появления Bayou в новостях уровень наличности Мэдоффа начал падать, несмотря на неплохой рост бизнеса в целом.

Учитывая, что крошечная фирма, проводившая аудит Bayou, оказалась фиктивной, афера привлекла внимание инвесторов и к крошечной аудиторской фирме Мэдоффа, Friehling & Horowitz. Когда эту фирму проверили несколько партнеров Fairfield Greenwich, в конце концов выяснилось, что она состояла из одного человека и находилась в крошечном офис-парке почти деревенского уголка округа Рокленд, штат Нью-Йорк. Единственным ее дипломированным бухгалтером-ревизором был Дэвид Фрилинг, приятный мужчина средних лет, который тренировал детские спортивные команды и служил в местном Обществе лицензированных бухгалтеров и аудиторов. Джерри Горовиц, партнер Фрилинга и его тесть, а в прошлом – коллега Сола Альперна, давно ушел в отставку и уехал во Флориду. Единственными клиентами Фрилинга в брокерской отрасли были Мэдофф и Cohmad Securities, крошечная фирма, совладельцем которой был Мэдофф и которая размещалась в его офисе в «Помаде».

Настоящая проблема с аудиторской фирмой Мэдоффа вовсе не в ее размере. Проблема в том, что она в действительности не проводила аудит фирмы Мэдоффа. Дэвид Фрилинг просто брал информацию, которую получал от Мэдоффа, и превращал ее в нечто смахивающее на годичный независимый аудит. Он знал, что так делать не полагается, но и представить себе не мог (как он впоследствии уверял), что Мэдофф раскручивает финансовую пирамиду. Даже притом что Мэдофф просил не слишком усердствовать при аудите, Фрилинг все равно ему доверял. Сам Фрилинг, его семья и множество его друзей вложили бльшую часть своих денег (если не все деньги) в Берни Мэдоффа.

Партнеры Fairfield Greenwich никогда не считали Фрилинга достаточной защитной мерой против мошенничества. Аудит каждого их фонда по отдельности проводила одна из крупнейших в мире фирм PricewaterhouseCoopers, а вовсе не Friehling & Horowitz. Но любые аудиты для брокерской фирмы Мэдоффа были делом Берни Мэдоффа, и они в это не вмешивались.

Партнеры Fairfield Greenwich не стали делиться со своими обеспокоенными инвесторами тем, что узнали сами о фирме Фрилинга. Вместо этого они выпустили рекламный материал, подробно излагающий, как комплексная экспертиза их фирмы защищает инвесторов от аферы наподобие Bayou. Например, писали они, «мы бы усомнились в безвестной аудиторской фирме, обслуживавшей Bayou».

Деньги, капля за каплей утекавшие со счета «смазочного фонда» Мэдоффа в течение лета 2005 года, осенью потекли непрерывной струйкой. Между октябрем и апрелем следующего года только с различных счетов Fairfield Greenwich у Мэдоффа было изъято более 900 млн долларов сверх 300 млн долларов, выведенных еще до кризиса Bayou.

Все это время представители различных европейских банков и клиенты – хедж-фонды настаивали на том, чтобы наведаться к Мэдоффу и ознакомиться с его финансовым контролем. Но если с наличностью у него и были перебои, то в убедительных документах и впечатляющих отзывах он недостатка точно не испытывал.

Восемнадцатого ноября Дэвида Фрилинга вызвали в офис Мэдоффа для встречи с командой экспертов, которую отрядило к Мэдоффу семейство фондов Optimal – базирующееся в Швейцарии подразделение хедж-фондов испанского финансового гиганта Banco Santander и одного популярного у инвесторов Латинской Америки донорского фонда Мэдоффа. В памятной записке о встрече сообщалось, что, по словам Фрилинга, время, затраченное им на аудиты, составляет «250 часов на одногодичный цикл» и что «активы, обязательства и доходность подтверждены на 100%». Команду экспертов заверили, что аудит фирмы включает «сверку балансов с DTC и с другими брокерскими компаниями, а также проверку внутренних документов на соответствие клиентским выпискам».

Позднее такие заявления покажутся нелепыми. Никто не сумел бы сверить клиентские счета Мэдоффа с данными расчетной палаты DTCC (Депозитарная трастово-клиринговая корпорация), не обнаружив пирамиду. Но, судя по всему, приветливый Фрилинг вольно или невольно усыпил бдительность Optimal. «Дэвид, кажется, искренне удивился, услышав, что Madoff Securities характеризуется как скрытная фирма, – отмечает автор записки. – Ему, видимо, неизвестно о такой репутации и в своей работе там он не сталкивался с препятствиями».

На одной из встреч с экспертной группой Фрэнк Дипаскали выдал себя за главу отдела институциональных операций, и это каким-то образом сошло ему с рук. Позднее федеральные обвинители будут утверждать, что для этой роли Дипаскали натаскивал долго работавший у Мэдоффа начальник операционного отдела Дэн Бонвентре, один из самых высокооплачиваемых руководителей фирмы.

Но главную «заслугу» Дипаскали в поддержании аферы на плаву и ее укрывательстве все время, пока сгущались тучи, скрывала материнская плата и хитроумно протянутые кабели компьютера IBM, обслуживавшего его владения на семнадцатом этаже. Дипаскали, очевидно, не сомневался, что с помощью верного сочетания клавиш он может генерировать компьютерные записи, достаточно продуманные и реалистичные, чтобы одурачить кого угодно.

Примечательна забота, с какой Дипаскали создавал убедительную компьютеризованную среду для аферы Мэдоффа: результат был достоин тех почестей, которые публично воздавали его законной брокерской фирме как пионеру в области внедрения передовых технологий. Основная программа для генерирования громадного объема фальшивых выписок с клиентских счетов для финансовой пирамиды была введена в действие по меньшей мере в 1994 году. Но начиная с конца 2003 года объем специально разработанного программного обеспечения, обслуживающего финансовую пирамиду, значительно разросся. Для обслуживания, изменения и генерирования документов отчетности, которые могли затребовать посещающие фирму регуляторы и бухгалтеры, уже использовалось шесть отдельных программ и гигантская база данных, которыми они манипулировали. Еще четыре компьютерные программы находились в разработке – они будут завершены к концу 2005 года.

Среди программ были такие, которые генерировали случайные числа покупки акций, чтобы фальшивые отчеты о трейдинге выглядели правдоподобнее. С помощью нескольких функциональных клавиш фикивные сделки можно было разбить на части и, автоматически отрегулировав цены с учетом комиссии в четыре цента, которую якобы брал Мэдофф, пропорционально распределить по клиентским счетам. Имелась программа, которая одним махом меняла идентификационные данные множества отчетов о состоянии счетов, чтобы все выглядело так, будто ценные бумаги, якобы находившиеся на этих счетах, содержались в банках и других учреждениях, а не у Мэдоффа. Другая программа крала у законной брокерской фирмы на верхнем этаже истинные месячные отчеты DTCC и добавляла к ним фиктивные сделки финансовой пирамиды, выдавая безупречно правдоподобно выглядящий отчет DTCC, который Мэдофф мог использовать для подтверждения состояния своих фондовых позиций.

Сфабрикованные с помощью компьютера документы уже помогли Мэдоффу пройти импровизированную аудиторскую проверку, организованную Джеффри Такером из Fairfield Greenwich в 2001 году, а также выйти сухим из воды после инспекции, проведенной Комиссией по ценным бумагам и биржам несколько раньше. Он был уверен, что теперь его документы и подавно рассеют любое сомнение любого визитера.

Но, если афера останется без наличных, без самых что ни на есть реальных денег, его не спасут даже самые убедительные компьютерные спектакли. А 2 ноября остаток «смазочного фонда» Мэдоффа на счете в JPMorgan Chase упал до 13 млн долларов, чего было совершенно недостаточно для покрытия чеков изъятий на сумму в 105 млн долларов, которые следовало выслать почтой в следующие три дня.

Любая нерешительность, любое промедление в оплате немедленно посеет панику. Все повисло на волоске: роскошная жизнь, доходящая до поклонения благодарность «инвесторов», положение в обществе и уважение в отрасли, вся стройная система его жизни – вся ложь, которой он жил так долго, что теперь она, вероятно, уже представлялась правдой.

Мэдофф с 1992 года оставался непотопляемым после любой инспекции Комиссии и любой аудиторской проверки. Он годами водил за нос регуляторов, управляющих хедж-фондами и аудиторов, в мгновение ока предоставляя им поддельные документы и фальшивые компьютерные данные, которые всем казались убедительными. Но остаток на банковском счете из воздуха не достанешь и чек на него не выпишешь. Деньги либо есть, либо их нет.

Их не было.

Его финансовая пирамида ушла в минус на 92 млн долларов. У Мэдоффа было всего три дня, чтобы найти деньги, либо его чеки вернут неоплаченными, как вернули чеки Bayou.

Денежный кризис ноября 2005 года толкнул аферу Мэдоффа на самый край пропасти. Катастрофу удалось предотвратить лишь благодаря нескольким вовремя сделанным переводам со счетов законного бизнеса и взятому в последний момент банковскому займу. Но ценой спасения было то, что размылась до полной невосстановимости граница между аферой Мэдоффа и его законным бизнесом на Уолл-стрит – его величайшей гордостью, делом всей жизни его брата и сыновей.

Если финансовая пирамида осталась почти без денег, то брокерская фирма Мэдоффа недостатка в них не испытывала. Ее банковские счета росли, ее кредитная история была хороша, и бизнес крепко стоял на ногах – по крайней мере, так он выглядел внешне. И действительно: под руководством сыновей Мэдоффа отдел собственных торговых операций вырабатывал для фирмы прибыли, постоянно опережавшие среднерыночные. И он по-прежнему обрабатывал впечатляющую долю объема рыночного трейдинга. Поэтому для покрытия неоплаченных чеков Мэдофф в качестве временной меры перевел часть денег законной фирмы на отощавший банковский счет своей финансовой пирамиды. На следующий день он в качестве долговременной подстраховки присвоил некоторые облигации, принадлежавшие Карлу Шапиро, одному из старейших его клиентов, и воспользовался ими в качестве залога для получения банковского займа в 95 млн долларов. Вырученные средства, полученные через десять дней якобы для законного бизнеса, тут же отправились на отощавший счет пирамиды для покрытия требований об изъятиях.

В последующем уголовном обвинении утверждалось, что на самом деле эти спасательные меры принял, скрыв их от регуляторов и от других работников фирмы, Дэн Бонвентре, работавший на Мэдоффа более тридцати лет. Бонвентре упорно отрицал какую бы то ни было осведомленность об афере. Открытое против него в феврале 2001 года уголовное дело все еще не завершено. Бонвентре поступил в фирму Мэдоффа в 1968 году, когда ему было чуть больше двадцати лет, после недолгой работы аудитором в банке. Он почти всему научился сам, когда дело дошло до руководства операциями среднего размера брокерского бизнеса на Уолл-стрит. К 1975 году, когда на работу поступил Фрэнк Дипаскали, Бонвентре состоял в руководстве фирмы, а к 1978 году он возглавил операционный отдел.

Обвинители и регуляторы в лице представителей Комиссии по ценным бумагам и биржам будут утверждать, что Бонвентре годами подделывал документы, чтобы замести следы финансовой пирамиды в бухгалтерских книгах законного бизнеса Мэдоффа, и это обвинение Бонвентре также отверг. Согласно федеральным обвинителям, поскольку в конце 1990-х законный бизнес Мэдоффа пошатнулся, он подготовил перемещение целых 750 млн долларов краденых денег на счета брокерской фирмы, которое планировал осуществить за несколько лет, чтобы деньги выглядели как законные прибыли его инвестиционно-консалтингового бизнеса. Когда наступил денежный кризис, утверждали обвинители, были сделаны фальшивые бухгалтерские проводки для объяснения, почему теперь деньги движутся в обратном направлении. Адвокаты Бонвентре настаивали, что их клиент «абсолютно невиновен» и ничего не знал об афере Мэдоффа.

Действовал ли Бонвентре сознательно, был ли он обманут Мэдоффом – во время финансового кризиса, который разразился осенью 2005 года, сотни миллионов долларов действительно были переведены со счета брокерской фирмы в финансовую пирамиду. Деньги, бльшая часть которых была взята в кредит у банков брокерской фирмы, помогут поддержать жизнь финансовой пирамиде до весны 2006 года.

Для Мэдоффа это была долгая и тяжелая зима – и легче не стало, когда он узнал в середине ноября 2005 года, что Комиссия начала повторное расследование его операций с хедж-фондами, всего через несколько месяцев после окончания предыдущего. И на этот раз, действуя с опозданием и – в который раз – на основании неточно истолкованного сигнала, она постучалась в дверь крупнейшего «донорского» фонда Мэдоффа Fairfield Greenwich.

Причиной расследования вновь стало обвинение Гарри Маркополоса, скептически настроенного «кванта» из Бостона. В октябре 2005 года он предпринял третью попытку убедить Комиссию начать расследование по Берни Мэдоффу. Сознательно намереваясь озадачить регуляторов, он назвал свой доклад «Крупнейший в мире хедж-фонд – афера». Представленный документ, как и прежние попытки, рассматривал все настораживающие признаки, которые Маркополос углядел в действиях Мэдоффа: недостижимое для простых смертных постоянство в отдаче от инвестиций; трейдинг-невидимка, не оставляющий следов на рынках акций и опционов; абсурдно щедрые либо неисправимо тупые контрагенты, которые в сделках с Мэдоффом всегда рады оказаться проигравшей стороной. Доклад, как и все прежние послания Маркополоса, был заумным, спесивым и непочтительным по части оценки способности Комиссии к количественному анализу. «В мире очень немногие обладают математической подготовкой, необходимой для управления этими видами финансовых инструментов, и я один из них», – писал Маркополос. Ему было ясно, что Мэдофф раскручивает финансовую пирамиду. Отчего же остальные не видят этого?

Описанию того, что последовало за третьим обращением Маркополоса в Комиссию, место в учебнике по бюрократическому головотяпству. Враждебность, чванство, отфутболивание вопросов, невежество, упрямство, невнимательность, да и просто лень – все эти «человеческие факторы» офисной жизни входили в состав уравнения. Не нужно быть «квантом», чтобы понять, можно ли такое уравнение решить.

Но начиналось все довольно хорошо.

В бостонском отделе правоприменения прочитали последнюю докладную записку Маркополоса и 25 октября 2005 года несколько часов разговаривали с ним лично. Встреча их впечатлила и что там говорить, встревожила. В докладной не только констатировалось, что «торговля с опережением» едва ли объясняет успех Мэдоффа, но и подчеркивалось, что куда более вероятна финансовая пирамида. Если Гарри окажется прав, то убытки инвесторов будут исчисляться миллиардами долларов.

Но бостонское отделение Комиссии вновь увязло в бюрократическом болоте: Мэдофф находился в Нью-Йорке, поэтому расследование должно было вести нью-йоркское отделение. Бостонская команда изо всех сил старалась убедить Нью-Йорк в добросовестности информатора и в крайней важности его предостережения. Глава бостонского отделения лично обратился с рекомендацией к своему нью-йоркскому коллеге (такое случалось чрезвычайно редко), чтобы подчеркнуть, какое большое значение он придает этой информации.

Электронное письмо было выслано на следующий день после встречи с Маркополосом, а приложенный к нему файл резюмировал его опасения: «Информатор полагает, что Мэдофф, скорее всего, строит гигантскую финансовую пирамиду, и по некоторым признакам она близка к обрушению. Если это случится, последствия будут губительны, поскольку в Мэдоффа вложились многие и вложили много».

На следующий день, 27 октября, руководитель бостонского подразделения сделал следующий шаг, разослав электронные письма трем заместителям директора нью-йоркского отдела правоприменения, предложив напрямую подключить Маркополоса к соответствующим сотрудникам в Нью-Йорке.

Предостережение, сделанное из Бостона, не могло быть выражено яснее: Комиссии необходимо установить, не создал ли Мэдофф финансовую пирамиду.

У нью-йоркской команды, за которой закрепили это задание, практически не было опыта расследования финансовых пирамид. У ведущего следователя практически никакого опыта не было – она проработала в Комиссии всего полтора года. Впоследствии руководитель нью-йоркской команды скажет, что она была «беспомощна из-за недостатка средств и кадров» – и из-за безответственности других работников Комиссии, которые были способны помочь ей разобраться, но не сделали этого. Корпоративная культура агентства не поощряла работников искать помощи за пределами своего «курятника», поэтому они не консультировались с теми, кто был компетентен в финансовых пирамидах. И даже те, кто считал, что им известно нечто о финансовых пирамидах, на самом деле не знали ничего. Несмотря на ясность предостережения Маркополоса, члены команды позднее припоминали, что на самом деле они не считали вероятным, что такой человек, как Берни Мэдофф, может быть преступником. Он просто не вписывался в образ «типичного» автора финансовой пирамиды, созданный их невежеством.

В результате предсказание Эда Мэньена о том, что Маркополос либо сразу нравится людям, либо нет, подтвердилось. Маркополосу показалось, что Меган Чун из нью-йоркского офиса, возглавившая команду по новому расследованию, сразу его невзлюбила. Даже после того, как за Маркополоса поручился Бостон, Чун держалась подчеркнуто сухо, а ее мнение распространялось и на двух других женщин из команды. «По слухам, она считала, что он ведет себя высокомерно, будто у нас в Комиссии ни у кого нет ни опыта, ни знаний», – вспоминала потом одна из ее подчиненных.

Наверное, кто-то скажет, что Маркополоса можно понять, принимая во внимание, как Комиссия обошлась с предыдущими его предостережениями о Мэдоффе, и тем не менее остается сожалеть, что он восстановил против себя женщин из нью-йоркского отделения: это, мягко говоря, делу не помогло. Позже он вспоминал, что в первом же телефонном разговоре с Чун он позволил себе усомниться в ее финансовой компетентности, мол, она слабо разбирается в деривативах, небрежно отмахнулся от ее прежних успешных расследований дел о бухгалтерских фальсификациях. Впоследствии он говорил, что она «вроде как обиделась». На самом деле его придирки были совершенно неуместны: для расследования финансовой пирамиды вовсе не требуется глубокого знания деривативов. В случае настоящей финансовой пирамиды никаких деривативов нет в помине, а есть всего лишь враль с банковским счетом. Зато предшествующий опыт Чун мог ей очень пригодиться, так как расследование бухгалтерских фальсификаций состоит в том, чтобы установить, существуют ли на самом деле активы, показанные в балансе, и это главный вопрос в расследовании финансовой пирамиды.

Знай Чун о финансовых пирамидах побольше, она быстро поставила бы Маркополоса на место. Но она не знала. А знай Маркополос побольше о том, как обращаться с людьми, он не стал бы с ходу задавать ей обидные каверзные вопросы. Но он не знал. Для «кванта» человеческое уравнение зачастую решить труднее всего.

В конце 2005 года Гарри Маркополос сделал еще одну попытку разоблачить Мэдоффа, обратившись наконец в СМИ. По совету друга из вашингтонской группы защиты налогоплательщиков он обратился к Джону Уилку из вашингтонского бюро The Wall Street Journal. Большую часть своей выдающейся карьеры Уилк провел в Вашингтоне, где писал о коррумпированных конгрессменах и компаниях, которые их коррумпировали. Когда Маркополос связался с ним в первый раз, Уилк уже занимался другим важным проектом. Он выслушал Маркополоса, но, по всей вероятности, его не тянуло вторгаться на поляну нью-йоркских коллег из The Wall Street Journal, обозревателей рынка ценных бумаг. Тогда кое-кто из союзников Маркополоса посоветовал ему связаться с другими журналистами (из The Wall Street Journal или других нью-йоркских новостных изданий), но Маркополос хотел иметь дело только с Уилком. К февралю 2007 года Маркополос совсем приуныл и уже готов был истолковать нежелание Уилка заниматься его сюжетом как следствие заговора. «Я был убежден, – напишет он, – что некто из самой верхушки The Wall Street Journal решил, что наезжать на Мэдоффа слишком опасно». Ведущие редакторы The Wall Street Journal, которые не раз выводили на чистую воду могущественных персон на Уолл-стрит и в Вашингтоне, категорически заявляли, что за решением Уилка в 2006 году не расследовать дело Мэдоффа не крылось ничего, кроме его профессиональных приоритетов.

В защиту нью-йоркской команды Комиссии можно сказать, что коллеги сбили ее с толку ссылками на прежние расследования по Мэдоффу, ни одно из которых не ставило вопрос о финансовой пирамиде. Сотрудник, контролировавший инспекцию 2005 года, заявил, что Лэмор и Остроу расследовали «в принципе те же вопросы» и ничего не обнаружили. Лэмор согласился встретиться с новой командой, но дал уничижительный отзыв. «Если коротко, это все те же голословные утверждения, которые мы слышали и раньше. Мотив автора [докладной записки] – подзаработать на разоблачении предполагаемого мошенничества», – сказал он. Лэмор имел в виду денежное вознаграждение, которое Комиссия обещала за сигналы об инсайдерской торговле – незаконной финансовой деятельности, куда входит и «торговля с опережением». «Я думаю, что он обычный дилетант, охотник за компроматом, и не разбирается в операциях Мэдоффа так, как разбираемся мы, а значит, большинство его обвинений взято с потолка», – рассуждал Лэмор. С ним соглашался и другой инспектор: «Конечно, какая-то загадка в действиях Мэдоффа все же есть», но, «судя по тому, что мы видели», это не похоже ни на пирамиду, ни на «опережение».

В итоге у новой команды сложилось впечатление, будто предыдущая инспекция не считала, что в анализе Маркополоса содержится нечто наводящее на мысль о финансовой пирамиде. Никто не удосужился как следует прочесать старые досье, поэтому осталась незамеченной почти идентичная жалоба управляющего хедж-фондом от 2003 года, а также электронные письма Renaissance, обнаруженные в 2004 году. И никто не заметил, что инспекторы Комиссии даже не пытались найти признаков финансовой пирамиды.

Правда, Лэмор указал, что его люди не обращались ни к одному хедж-фонду из клиентов Мэдоффа, поэтому новая команда решила, по крайней мере, закрыть этот пробел. Она послала письмо в Fairfield Greenwich Group с запросом о ящиках с документами, относящимися к их сделкам с Мэдоффом. Очевидно, планировалось проверить, совпадают ли выписки со счетов Fairfield (которые фабриковал Дипаскали) с отчетами, которые Мэдофф передал команде Лэмора (которые также сфабриковал Дипаскали). Что было совершенно бесполезно, если Мэдофф строил финансовую пирамиду.

Но это сразу насторожило Мэдоффа. Его остатки наличности застыли около нуля, и вдруг самый крупный, самый надежный источник денег получает письма из Комиссии по ценным бумагам и биржам, где говорится о нем, Мэдоффе.

Угроза его афере возросла 13 декабря, когда младший по должности член нью-йоркской команды Комиссии обнаружил «странное несоответствие» между документами Fairfield и записями прежней команды о майском опросе Мэдоффа. Весной Мэдофф заявлял, что уже примерно год не использует опционы в своей стратегии. Но текущие отчеты о состоянии счета Fairfield тем не менее показывали сделки с опционами. Этому не могло быть, кажется, иного объяснения, кроме того, что Мэдофф кому-то солгал. Поскольку все фидер-фонды Мэдоффа свято верили, что он до сих пор покупает для них опционы, то вывод Комиссии об обратном прозвучал бы для них как гром среди ясного неба.

Но даже нестыковка по опционам не навела команду Комиссии на мысль, что Мэдофф – не самый надежный источник информации. Насколько им было известно, он оставался весьма уважаемой на Уолл-стрит персоной. Один из следователей, размышляя над этим делом, писал коллеге, что у них не было « реальной причины подозревать его в каком-либо правонарушении».

В декабре 2005 года главный специалист по рискам Fairfield Greenwich при опросе в Комиссии (после того, как Комиссия позволила ему предварительно проконсультироваться с Мэдоффом) подтвердил, что опционы по-прежнему остаются частью стратегии Мэдоффа. Команда следователей сочла небесполезным перед опросом Мэдоффа отследить несколько контрагентов его таинственных сделок по опционам. Мысль похвальная, и, если бы они как следует поработали в этом направлении, преступление Мэдоффа наверняка было бы раскрыто. Но этого не произошло.

Весь январь 2006 года Берни Мэдофф и Фрэнк Дипаскали занимались тем, что представляли документы в ответ на новые запросы Комиссии, хотя в гигантских кипах бумаг не было ни одного внебиржевого контракта на опционы. 26 января Дипаскали отправился в офис Комиссии отвечать на вопросы о контрагентах по сделкам Мэдоффа и солгал достаточно убедительно, чтобы на время сбить инспекторов со следа.

В дальнейшем регуляторы и прокуроры обвинили Дэна Бонвентре в том, что тогда, в январе, он, разбираясь с кризисом наличности у Мэдоффа, вновь воспользовался гособлигациями со счета Карла Шапиро на 54 млн долларов в качестве залога для банковского кредита в 50 млн долларов. Заемные средства были переведены на банковский счет пирамиды, чтобы покрыть продолжающиеся изъятия. Деньги с законных банковских счетов использовались для покрытия гигантских изъятий по меньшей мере четырежды. Неясно, сколько прошло бы времени, пока выжатая как лимон законная фирма не начала, в свою очередь, испытывать недостаток наличности или пока кто-нибудь из сотрудников не проговорился о странных денежных переводах и займах.

Тем временем следователи Комиссии продолжали изучать деятельность фидер-фондов, на которые Мэдофф рассчитывал как на источник свежей наличности, в которой он так отчаянно нуждался. 30 января 2006 года следователи опросили Джеффри Такера из Fairfield Greenwich. Через два дня они послали в Tremont Partners письмо с требованием представить тот же перечень документов, который в декабре был запрошен в Fairfield.

Затем в середине февраля Мэдоффа попросили передать в Комиссию листок бумаги, который, как ему было прекрасно известно, мог отправить его за решетку. От него потребовали список всех без исключения счетов, через которые он заключал сделки, рассчитывался и расплачивался по ним, в том числе пресловутые сделки с опционами – сделки, в существование которых инспекторы упрямо верили, несмотря на его заявление. Он, разумеется, никаких сделок не проводил, ни с кем не рассчитывался и не расплачивался, но если отказаться выполнить запрос, тут-то и сработают все мины-ловушки Комиссии. Поэтому 23 февраля Мэдофф сыграл по-крупному и выдал шестистраничный список финансовых организаций, через которые якобы совершал сделки для своих клиентов – хедж-фондов, вместе с номером своего счета в расчетной палате DTCC.

И стал ждать худшего.

9. Мир Мэдоффа

Остается только гадать, как Берни Мэдофф в конце 2005 – начале 2006 года управлялся одновременно с затянувшимся кризисом ликвидности и расследованием Комиссии по ценным бумагам и биржам. Интенсивность оттока капитала поражает даже тем, как выглядит на бумаге. Между апрелем 2005 года и июнем 2006 года из одного только фонда Fairfield Sentry инвесторы изъяли приблизительно 975 млн долларов, или почти 20% активов. Ситуация выглядела настолько тяжелой, что неудивительно, что Дэн Бонвентре и два программиста, работавшие на семнадцатом этаже на Фрэнка Дипаскали, весной 2006 года опустошили свои счета у Мэдоффа и перевели активы в другое место, – хоть эти трое и отрицали, будто им было что-либо известно об афере или о том, что пирамида зашаталась. Мэдофф вряд ли мог отказать им в выдаче денег. Даже если они и не помогали удерживать финансовую пирамиду от краха, а они это яростно отрицали, все же отказ в изъятии стал бы сигналом тревоги для всех. 13 апреля Мэдофф подготовил новый слив денег с банковского счета своей брокерской фирмы для покрытия запроса в 120 млн долларов от фонда Sentry, только за месяц до этого изъявшего 150 млн долларов.

Несмотря на грозящую пирамиде гибель, Берни Мэдофф явно не ограничивал доступ своей семьи к деньгам. Фондовые рынки в целом были крепки. Глобальный бизнес хедж-фондов казался устойчивым. Раз считается, будто Мэдофф ведет чрезвычайно успешный хедж-фондовый бизнес, значит, у него денег куры не клюют. Как и у всякого успешного управляющего хедж-фондом.

Если членам семьи Мэдоффа и был известен секрет, что финансовая пирамида в тисках потенциально смертельной денежной катастрофы, они определенно не делали ничего, чтобы смягчить ситуацию, и, будь они его сообщниками, он бы без лишних слов отказал им в выплате денег. В декабре 2005 года Мэдофф ссудил обоим своим сыновьям по 5 млн долларов. Между сентябрем и апрелем Берни позволил своему брату изъять 3,2 млн долларов со счетов, которыми управлял для него. Из его семьи во время этого кризиса никто не поспешил закрыть счета и перевести свои активы в безопасное место. В руках Берни осталась огромная часть их богатств: пенсии, отсроченные компенсации, доверительные фонды детей.

В ретроспективе тот факт, что семья продолжала изымать наличные, но не опустошала своих счетов, наводит на мысль о том, что осенью 2005 года им не было известно ни об афере, ни о надвинувшейся на нее угрозе. Они по старой привычке как ни в чем не бывало запускали руку в домашнюю копилку Берни, как если бы в фирме все шло по-прежнему гладко.

Безмерная щедрость Мэдоффа, вероятно, объяснялась тем, что для его семьи жизнь за рамками бизнеса была совсем не сладкой. Роджер, сын Питера, проигрывал свою битву с лейкемией и на глазах молодой жены и убитой горем семьи соскальзывал к смерти, и так продолжалось всю зиму. Он умер 15 апреля 2006 года в возрасте тридцати двух лет. Секретарь Берни Элинор Скиллари потом скажет, что тот Питер, которого она знала столько лет, тоже умер в этот день.

Именно в эти месяцы личных страданий Мэдофф втайне ото всех сохранявший шаткое равновесие под пристальным вниманием Комиссии, отчаянно занимая и переводя деньги, едва не проиграл свою битву – за финансовую пирамиду. К апрелю 2006 года со счетов своей брокерской фирмы он перевел в «смазочный фонд» финансовой пирамиды более 260 млн долларов для покрытия изъятий и поддержания аферы на плаву, и все же этого было мало.

Положение начало меняться 18 апреля, когда «трудный» инвестор Джеффри Пикауэр внес на один из своих счетов у Мэдоффа 125 млн долларов, что было как нельзя более кстати, поскольку это вливание состоялось всего пять дней спустя после того, как фонд Fairfield Greenwich изъял 120 млн долларов. Это одно из разрозненных свидетельств, позволяющих предположить, что о длительном преступлении Мэдоффа Пикауэр знал больше, чем о том догадывался сам Мэдофф, – во всяком случае бльше, чем они оба согласились признать.

Столь своевременный взнос Пикауэра на счет у Мэдоффа претерпел примечательные изменения. За две недели он благодаря прибыли от неких акций, якобы купленных на эти деньги, вырос на бумаге до 164 млн долларов. Однако, согласно отчетам о состоянии счета Пикауэра, эти прибыльные покупки были совершены тремя месяцами ранее, за десять недель до того, как для оплаты этих акций на его счет поступил чек на 125 млн долларов. В сентябре 2006 года, после того, как прошли денежные затруднения Мэдоффа и новые деньги стали поступать ежедневно, Пикауэр изъял свои 125 миллионов, оставив на счету 80 млн бумажных прибылей, накопившихся за пять месяцев. Вероятно, Пикауэр считал, что ранее он совершил покупку акций с маржей (в долг) и теперь за них расплатился. Но впоследствии управляющий банкротным имуществом истолковал эту транзакцию как косвенное свидетельство того, что Пикауэр пришел на выручку Мэдоффу, после чего был вознагражден фальшивыми прибылями, сфабрикованными задним числом. Трудно представить, чтобы Мэдофф без ведома Пикауэра состряпал на счету столь квалифицированного инвестора откровенно фиктивные сделки.

Желанного и взаимовыгодного чека Пикауэра, как и долгожданного спада изъятий, однако, не хватало для спасения преступной схемы в кризисные времена. В спину Мэдоффа по-прежнему дышала Комиссия по ценным бумагам и биржам. К счастью для него, следователи Комиссии отказались поверить Гарри Маркополосу и его исследованию. Они не справились с трудным домашним заданием, не сумели проанализировать документы прежних провальных расследований. Они почти ничего не знали ни о финансовых пирамидах, ни о тех, кто их строит. Но при всех этих недостатках регуляторы весной 2006 года подошли к разоблачению Мэдоффа исключительно близко.

В мае командой следователей Комиссии были подготовлены письма в Barclays Bank и Bank of New York с просьбой подтвердить торговые операции Мэдоффа. Ответы на эти письма представляли бы угрозу Мэдоффу, так как сразу раскрылось бы, что никаких сделок попросту не было. Отчего-то, однако, Меган Чун и ее коллега Симона Су решили отложить отсылку писем до проведения опроса Мэдоффа позднее в этом же месяце. В результате письма так и не были отосланы, а по прошествии времени никто не мог припомнить почему.

Затем в середине мая команда Комиссии попросила персонал FINRA (Агентство по регулированию деятельности финансовых институтов) проверить сделки Мэдоффа с опционами за конкретный день. Сотрудник FINRA сообщил, что в этот день Мэдофф вообще не совершал сделок с опционами. Тем не менее в Комиссии просто проглотили этот, казалось бы, сенсационный отчет и отложили его в сторону, убедив себя в том, что Мэдофф либо не отчитался по сделкам, либо проводил их за границей. Несмотря на все его явные обманы, они так и не заподозрили, что он вообще не проводит никаких сделок. Привыкшей за долгие годы к чрезмерной осторожности, погрязшей в бюрократической косности Комиссии просто не хватило воображения представить себе обман такого масштаба.

Мало-помалу расследование добралось и до самого Мэдоффа.

В пятницу 19 мая 2006 года незадолго до десяти часов утра Берни Мэдофф прибыл в нью-йоркское отделение Комиссии в небоскребе American Express, что стоит неподалеку от огромного пустыря, оставшегося от Всемирного торгового центра. Он был один, без адвоката. За столом против него сидели пятеро сотрудников Комиссии, в том числе Меган Чун, Симона Су и Питер Лэмор.

Мэдофф казался непринужденным и искренним. Он оживился, когда разговор зашел об искусстве трейдинга и о компьютерной науке, которая, по его признанию, была не самой сильной его стороной. Он привел пример: «Если бы я говорил с нейрохирургом и он стал бы сыпать терминологией, то я ничего бы не понял. Но если говорят: смотри – это скальпель, режь здесь – тут мне все понятно».

У всех различные компьютерные алгоритмы для ведения трейдинга, продолжал он. «Системы разрабатывают так: это мне неинтересно, а вот это интересно». Но он не придавал большого значения доступной всем информации, стекающейся на рынок. «У меня всегда спрашивают: в чем секрет хорошего трейдинга? Или: почему ты торгуешь лучше других? – И так далее. Тут то же самое: мы частные трейдеры и маркетмейкеры. Одни крутые, у других кишка тонка. Некоторые просто глупы: они не боятся того, чего нужно бояться. Некоторые просто чуют рынок. Некоторые просто понимают, как анализировать числа».

Его успех объясняется элементарно, как он дал им понять, хотя и не сказал этого прямо: он из тех, кто «просто чует рынок».

Мэдоффа спросили, отчего он ведет торговлю опционами на непрозрачном внебиржевом рынке, а не на публичных площадках. «За опционами все идут на внебиржевой рынок. Так уж повелось», – ответил он. Котирующимися на Большом табло опционами можно торговать «только в часы рабочего дня в США, а кому это нужно?». Кроме того, добавил он, «опционному рынку не хватает ликвидности. Дело постепенно улучшается, но ввязываться сейчас все равно незачем».

Он казался уверенным, знающим, непринужденным – ни намека на то, что у него кончаются деньги. Не было и признаков того, что после вручения следователям в феврале списка своих фиктивных контрагентов он боится, что времени уже не осталось. В последние три месяца он каждый день ожидал, что из Комиссии позвонят кому-то из его списка и обнаружат, что он лжет. Пока что не звонили – и не позвонят, как мы теперь знаем… И вот смертельно опасный для него список лежит перед ним на столе в переговорной комнате Комиссии.

–Мне бы хотелось пройтись по списку, чтобы вы немного подробнее объяснили назначение каждого счета, – сказала Симона Су. – Счет расчетной палаты DTCC, каково его назначение?

Мэдофф ответил правдиво:

–Это общий расчетный счет фирмы, для клиринга сделок фирмы.

На вопрос инспекторов, создает ли расчетная палата отдельные счета для разных институциональных клиентов, Мэдофф ответил:

–Ну, там один большой счет, но с различными кодами в зависимости от того, принадлежат ценные бумаги брокерской фирме или институциональным клиентам.

–Вы знаете, что это за коды?

–Нет.