Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду Энрикес Дайана

Еще 16 декабря 2008 года New York Times сообщала, что следователи не нашли свидетельств, связывающих сыновей Мэдоффа с финансовой пирамидой, разве что как жертв и свидетелей признания отца. Тем не менее Марка и Эндрю Мэдоффов поносили в Интернете, оскорбляли публично, обвиняли в суде, порицали в книгах и журнальных статьях, и всюду, куда бы они ни пошли, их преследовали фотографы.

Братья жили в тени аристократичного, сдержанного отца, которого вся семья считала гением и с чьим мнением всегда считалась мать. Несмотря на трудности, которые его характер создавал в семейных взаимоотношениях, они его несомненно любили, восхищались им. Преступление отца разрушило их отношения и в то же самое время швырнуло их из почти полной безвестности под жаркие прожекторы СМИ, где ничего нельзя укрыть от внимания публики.

Семнадцатилетний брак Эндрю Мэдоффа с его женой Деборой уже почти распался, и они больше года жили раздельно. Документы для развода были поданы в день ареста отца, и это совпадение послужило лакомым кормом для таблоидов. Выходили репортажи – полные небылиц, как в один голос скажут позже друзья Эндрю, – о том, что будто бы родители друзей двоих их малых детей стали проявлять «осмотрительность», не желая, чтобы их собственные дети попали под яростный словесный огонь разгневанных жертв Мэдоффа, иными словами – перестали приглашать маленьких Мэдоффов на детские праздники. Во время ареста отца Эндрю жил со своей невестой Кэтрин Хупер, элегантной женщиной – инструктором по рыбной ловле, чей шаржированный образ был мигом обглодан до костей падкими на сплетни злопыхателями.

Одно из первых посещений Эндрю их квартиры после ареста отца, чтобы поесть на скорую руку, закончилось потасовкой на тротуаре с разгневанным трейдером Мэдоффа. Тот узнал Эндрю, стал громко обзывать его преступником, выкрикивать похабные оскорбления в адрес Хупер. Эндрю сцепился с трейдером и после короткой потасовки уехал разозленный. Потом, успокоившись, он сам заявил об инциденте в полицию. Дела не завели.

Борьба Эндрю с раком, которая началась в марте 2003 года, когда у него на шее обнаружили лимфатические узлы, по-видимому, положила конец прежней карьере в семейной фирме. В тридцать семь лет он заболел лимфомой – предположительно ее редкой и почти всегда смертельной формой, которая называется лимфомой клеток мантийной зоны, хотя поставить точный диагноз в его случае оказалось затруднительно. Он прошел шестинедельный курс лечения и «вышел из испытаний с обритой головой, новообретенным интересом к йоге и с открытой людям душой, чего я не замечал прежде», как отметил его молодой родственник Роджер в записках о своей собственной безнадежной борьбе с раком, опубликованных посмертно. После лечения Эндрю стал больше отдыхать, больше времени проводить со своими детьми, всерьез занялся игрой на фортепиано и часто говорил о том, как важно наслаждаться каждым днем, потому что «жизнь коротка».

Жизнь Марка Мэдоффа тоже стала напоминать жизнь в витрине. Все таблоиды Нью-Йорка знали, что у них со второй его женой Стефани в феврале 2009 года родился малыш, четвертый ребенок Марка и второй – Марка и Стефани. Вся пишущая о Мэдоффе блогосфера знала, что ни Рут, ни Берни не видели новорожденного внука, так как Марк, подобно Эндрю, со дня признания отца избегал любого контакта с родителями. В будущие месяцы любой обладатель телевизора или компьютера будет знать, что жена Марка обратилась в суд с просьбой изменить фамилии ее и детей на «Морган», чтобы избежать опасного клейма «Мэдофф» – фамилии, отказаться от которой ее мужу было не так легко.

Большинство из тех, кто был знаком с семьей Мэдофф, полагали, что Берни был ближе к Марку, более душевному и менее рассудочному, чем Эндрю, хотя Мэдофф всякий раз, возвращаясь после долгого отпуска на этаж трейдинга, обнимал и целовал каждого из сыновей. Один многолетний друг вспоминал обед с Рут и Берни в 1999 году: «Берни девяносто процентов времени, пока длился обед, провел не за столом, а за разговором с Марком, вроде как держа его за руку». Марк к тому же с большей, чем Эндрю, охотой присоединялся к отцу, когда тот приветствовал участников многочисленных мероприятий, проводимых индустрией ценных бумаг, и гостей ежегодных рождественских вечеринок для сотрудников, а также в его поездках на побережье в Монток.

Но каковы бы ни были личные драмы сыновей, оба они занимали в фирме Мэдоффа официальные должности, которые налагали на них юридическую ответственность как на лицензированных профессионалов Уолл-стрит. Поэтому оба были легкой добычей для гражданского судебного процесса Комиссии по ценным бумагам и биржам, которая могла обвинить их в неспособности должным образом надзирать за деловым предприятием, особенно после того, как фирма начала получать постоянные вливания капитала от тайной аферы их отца. Но даже осенью 2010 года федеральные регуляторы еще не предъявили ожидаемых обвинений сыновьям Мэдоффа.

Понятное дело – ведь это те же регуляторы, которые не сумели распознать и хитрые стратегии Мэдоффа. Таков парадокс общественного мнения, на все сто убежденного в вине семьи, хотя никто не оспаривал всерьез, что Мэдофф успешно и на протяжении многих лет скрывал свое преступление от регуляторов, иностранных бухгалтерских фирм, специалистов по комплексной экспертизе хедж-фондов и многоумных профессиональных инвесторов. Что же неправдоподобного в том, что он сумел скрыть это от жены, которая не имела в фирме официальной должности, и от сыновей, трудившихся в совершенно отдельной части бизнеса и знавших о его частном, закрытом ото всех бизнесе по управлению инвестициями только то, что хотел сказать им сам Мэдофф?

Пусть так, но ничто не мешало регуляторам обвинить сыновей Мэдоффа в том, что они не справились с руководством по контролю отцовской фирмы.

Если бы их привлекли к ответственности за то, что произошло в утробе брокерской фирмы Мэдоффа, в этом была бы определенная доля иронии, потому что отец даже не сделал их партнерами. Они были просто наемными сотрудниками, хотя и высокооплачиваемыми. Их отец был единственным собственником Bernard L. Madoff Investment Securities. Никто не оспаривал того, что он всегда был едва ли не одержим тем, чтобы единолично отвечать за все.

После признания и ареста Мэдоффа жертвы определенно претендовали на любые их активы, которые не поглотило преступление, на том основании, что все, полученное ими от фирмы за годы работы в ней, по большей части, если не полностью, было незаконными прибылями их отца. Бизнес, который они ожидали унаследовать, был уничтожен, как и профессиональные и личные репутации, на основе которых они могли выстраивать новые карьеры. Полмира считало их преступниками, а другая половина – слишком наивными или ленивыми, чтобы обнаружить, что их отец был преступником.

Хотя в первые два года после ареста Мэдоффа Марку и Эндрю не предъявили обвинений ни Комиссия по ценным бумагам и биржам, ни прокуратура, их обвиняли почти все. Им все больше казалось, что единственным для них способом сохранить для семей вообще что-либо из имущества будет личное банкротство. Независимо от их квалификации и опыта, лишь самый отважный работодатель решится открыто предложить сыну Берни Мэдоффа работу на Уолл-стрит.

Положение Рут Мэдофф в месяцы, последовавшие за арестом ее мужа, было и того сложнее. У сыновей, по крайней мере, оставались их молодые семьи, родня со стороны жен, близкие друзья. Но решение Рут не расставаться с Берни отрезало ее от сыновей и почти ото всех остальных из ее круга, кроме мужниных адвокатов.

В течение недели некоторые из жертв Мэдоффа оскорбляли ее в печати, публиковали карикатуры на нее и открыто винили в уголовщине. В тех редких случаях, когда она покидала квартиру, чтобы пойти в магазин или, позднее, чтобы раз в неделю навестить мужа в тюрьме, ее донимали толпы журналистов. Самыми злобными были нападки в Интернете. Один специалист по культурной антропологии метко заметил, что Рут «воспринимали как суккуба при Берни-инкубе», то есть как демоницу, высасывающую жизнь на пару с распутным злым демоном.

В чем состоит ее единственное доказанное преступление? В том, что после признания мужа она его не оставила. Согласно конфиденциальному источнику, вот как она позже объяснила свое решение: «Я пятьдесят лет любила человека – я не могу покинуть его, даже если он совершил ужасное преступление. Что вы сделаете, если ваш взрослый ребенок совершил страшное преступление? Вы его покинете?» Так что она осталась, потрясенная преступлением, но тем не менее неспособная отступиться от того, кто его совершил.

Некоторые родственники и несколько ближайших доверенных друзей поддерживали ее украдкой, даже притом что ее муж ограбил их, но публично никто не смел выступить в ее защиту. Ее избегали многие друзья, которых она знала всю жизнь, – одни из-за ограничений, наложенных их юристами, другие из праведного гнева, оскорбленные предательством Мэдоффа по отношению к ним. Ее не принимал парикмахер, от нее прятался флорист, ее отказались обслуживать в любимом ресторане. Собственные сыновья осудили ее за то, что она не покинула отца, хотя и не верили в то, что она его сообщница.

За одну ночь женщина, образ жизни которой люди ее круга никогда не считали безвкусным или вульгарным, обнаружила, что ее обвиняют в неумеренности – алчной, кричащей, почти преступной, как если бы квартира на Восточной Шестьдесят четвертой вдруг превратилась в мраморный этаж башни Трампа, а Монток начал бахвалиться богатством, побивая чванство любого насельника Хемптона. Даже после гражданской конфискации имущества, оставившей ей на все про все 2,5 млн долларов, то и дело появлялись лихо заверченные рассказы, предрекающие ее неминуемый арест.

К тому времени казалось, что она потеряет и это. 29 июля 2009 года против Рут Мэдофф подал иск лично Ирвинг Пикард, потребовавший возврата 44,8 млн долларов, которые, как он заявил, она получила от фирмы Мэдоффа за шесть лет, предшествующих банкротству ее мужа. В иске он подробно перечислил более ста трансфертов со счета фирмы на ее личные счета или на счета компаний, в которые она инвестировала. В иске не приводилось никаких доказательств того, что Рут Мэдофф принимала участие в афере или хотя бы знала о ней.

После конфискации в пользу жертв 80 млн долларов Рут Мэдофф едва ли могла удовлетворить требование конкурсного управляющего. У нее не было 44,8 млн долларов, ей оставили ровно 2,5 млн долларов, и теперь она боялась, что большая часть их уйдет на улаживание тяжбы с Пикардом.

Пикард не пытался получить свой фунт мяса. Ему просто нужно было получить решение суда против Рут Мэдофф, которое обязало бы ее выплачивать любой будущий доход (например, от публикации воспоминаний) в пул активов для жертв Мэдоффа. Ее адвокат Питер Чавкин возмутился и выразил это публично. Берни Мэдофф не мог давать публичных комментариев, но и он был в ярости. В день, когда он узнал об иске против жены, испарились все его намерения сотрудничать с Пикардом (каковые намерения, признаться, были вовсе не очевидны). Пройдет больше года, прежде чем он согласится хотя бы встретиться с командой Пикарда.

Могла ли жизнь Рут быть менее унизительной? Могла. В августе Шерил Вайнстайн, одна из жертв ее мужа, бухгалтер и финансовый директор благотворительной организации «Хадасса», которая на чтении приговора так красноречиво рассказывала, какая тварь Берни Мэдофф, опубликовала воспоминания, поведав читателям, что в середине 1990-х имела с ним краткую сексуальную связь. Скандальная книжка была усеяна оскорбительными комментариями по адресу Рут и ее сыновей: и что жена «держала Берни на коротком поводке», и что «в кругах общества, в которых они вращались, всем было за нее неловко», и что, судя по отзывам самого Берни, сынки у него «избалованные и наглые».

Конечно, у Мэдоффа могли быть романы. Он был мужчина привлекательный, обольстительный, а любой брак натыкается временами на камешки, которые могут сбить супругов с пути истинного. Но если трезво смотреть на вещи, это служит скорее доказательством того, что Рут не знала о преступлении мужа: какой ненормальный рискнет обманывать жену, которой известно, что он жулик, и которая может в любой момент его выдать, – жену, чьи адвокаты могли бы заключить превосходную сделку в обмен на такое разоблачение? Если бы Рут была сообщницей Мэдоффа и поймала его на обмане, ему грозила бы не только ярость женщины, которой пренебрегли, но и кое-что посерьезнее.

Адвокаты Рут Мэдофф снова и снова сухо отрицали или вовсе отказывались комментировать еще более диковинные наговоры. Но когда были опубликованы записки Вайнстайн, Чавкин решил извлечь из скандала полезный для многих урок. Он заявил, что Рут ничего не было известно ни о преступлении мужа, ни о его мнимом романе.

Если роман и вправду случился, продолжал Чавкин, то «тем, кто твердит, будто Рут не могла не знать о преступной деятельности своего мужа, самое время напомнить о том, что есть вещи, которыми супруги не делятся, как близки бы они ни были».

И все же потребность публики в компромате на эту хрупкую шестидесятивосьмилетнюю женщину была беспредельной. Спустя более чем восемнадцать месяцев после ареста Мэдоффа телекомпания ABC News разместила на своем веб-сайте статью и сделанную камерой с длиннофокусным объективом короткую видеозапись, раструбив о сенсационной новости: Рут Мэдофф сменила цвет волос со светлого на светло-каштановый – вероятно, в расчете, что это поможет ей передвигаться по Манхэттену инкогнито. Конечно, ее надежды не оправдались.

Нет никаких сомнений, что Рут, Марк и Эндрю заслужили бы все эти (и бльшие) лишения, будь они в самом деле виновны в пособничестве этому злостному преступлению, сломавшему столько людских жизней, или если бы они что-то знали и промолчали. Будь они сообщниками, они заслуживали бы куда большего, чем поношение в СМИ. Они заслуживали бы скамьи подсудимых, приговора, разорения и пожизненного срока.

Но в океанах чернил и галактиках киберпространства, посвященных Рут Мэдофф и ее сыновьям, лишь немногие комментаторы задали очевидный вопрос: что, если они невиновны?

Может быть, они просто верили Берни Мэдоффу, не задавая вопросов, как верили все его жертвы. Может, они искренне полагали себя удачливыми бенефициарами его крайне закрытого, но исключительно успешного хедж-фондового бизнеса, как несомненно полагал бы любой наследник миллиардера с Уолл-стрит. Может, задай они этот вопрос, Мэдофф обвел бы их вокруг пальца с помощью той же самой фальшивой документации, которой годами дурачил регуляторов.

Вот в чем состоит неприятная правда.

Тысячи жертв Мэдоффа жестоко пострадали от того, что он предал их финансовое доверие: нет сомнений, что их жизни были почти загублены. Хотя у большинства жертв все же оставались семьи и друзья, они потеряли деньги, место в обществе, ощущение уверенности в завтрашнем дне, веру в собственные суждения – и все это они утратили в одночасье, в одно мгновение.

Рут, Марк и Эндрю Мэдофф тоже утратили все это: все свои деньги, общественное положение, уверенность в завтрашнем дне, доверие к собственным суждениям, всякую надежду на лучшее будущее. И в то же самое мгновение они утратили почти все сокровенные отношения с близкими людьми, в том числе связи друг с другом.

Если Рут Мэдофф была невиновна, она в один страшный миг узнала, что почти пятьдесят лет была замужем за ходячей ложью. Она утратила все счастливые воспоминания, все бережно хранимые в памяти моменты долгой совместной жизни. Под маской мужа, которого она любила с тринадцати лет, на самом деле был закоренелый преступник, который десятилетиями обкрадывал тысячи людей, включая почти каждого члена ее семьи и практически всех друзей.

Если правда то, что Марк и Эндрю были невиновны, они вмиг поняли, что их отец лгал им в каждом своем наставлении, в каждом требовании быть честными, в каждом подарке, в каждом празднике. Он лгал им, выдавая роскошь за плоды своего гения и тяжкого труда, когда на самом деле это было награбленное добро, часть которого была украдена у тех, кого все они любили. Они думали, что помогают строить фирму, а она оказалась местом исторического преступления. Некоторые из сотрудников, которым они всю жизнь доверяли, оказались сообщниками отца. Он разрушил их будущее – и разрушил их прошлое. От отца у них не осталось ничего, даже воспоминаний.

За один вечер они стали изгоями в обществе, презренными, оклеветанными, обвиненными в тяжких грехах и настолько всем ненавистными, что с ними даже грозили расправиться физически. Никто, кроме наемной охраны, не защитит их от враждебной толпы, и лишь немногие выразят им сочувствие вслух. И так может длиться всю их оставшуюся жизнь, даже если прокуратура никогда ни в чем их не обвинит. Высший суд общественного мнения уже вынес приговор без права на апелляцию и изгнал их, не посмотрев на то, что нет ни единого документально подтвержденного факта их вины.

Будь они виновны, такой расклад должен был бы вполне их устроить.

И все же если Рут, Марк и Эндрю были невиновны, то они, все трое, тоже были жертвами Мэдоффа и, возможно, понесенный ими урон был весомее, чем у других. Но летом 2009 года с таким предположением не был готов согласиться никто. А многие жертвы Мэдоффа никогда с этим не согласятся.

15. Жернова правосудия

Туман подозрений, поглотивший семью Мэдофф, особенно плотно сгустится вокруг Питера Мэдоффа.

Питер почти сорок лет служил брату верной опорой, устраняя его промахи и выстраивая технологическую структуру, которая заставила всю отрасль восхищаться его фирмой. Их кабинеты всегда были в десятке шагов друг от друга. Они поддерживали друг друга в беде и вместе отмечали победы.

Близость отношений Питера с братом в офисе и вне офиса сделала его уязвимым для гражданских исков и уголовного расследования как никого другого из семьи Мэдофф. Он был одним из руководителей и ведал корпоративным регулированием в фирме Мэдоффа, и понятно, что Комиссия по ценным бумагам и биржам считала его ответственным за неспособность предупредить или обнаружить преступление брата, даже если формально его не обвиняли в том, что он знал о мошенничестве. Регуляторы будут доказывать, что, как юрист и лицензированный профессионал по ценным бумагам, он не мог не обнаружить преступления, выполняй он свою работу должным образом.

Примерно до 1985 года у Питера было право подписи по одному из банковских счетов фирмы. Не бухгалтер по образованию и не партнер в фирме, он все же мог получать доступ к главным книгам фирмы и видеть «творческую» бухгалтерию и чрезвычайные ссуды, оформленные во время денежного кризиса 2005 и начала 2006 года, несмотря на то, что болезнь сына в эти безумные месяцы затмила для него все. А как руководитель операционной деятельности инвестиционно-консалтингового бизнеса он, пожалуй, по должности был обязан знать о том, что происходит на семнадцатом этаже, как бы брат ни пытался его отвадить.

Питер, как и остальные члены семьи, был мишенью судебных исков жертв Мэдоффа. В конце марта 2009 года против него подал иск Эндрю Росс Сэмюэлс, внук Мартина Дж. Джоэла-младшего, давнего брокера и друга Мэдоффа. Питер был попечителем фонда, который Джоэл учредил для оплаты образования своего внука, целевого фонда, полностью опустошенного аферой Мэдоффа. К середине лета Питер пришел к соглашению по иску, но к тому времени он был впутан в судебный процесс в Нью-Джерси по иску двух взрослых детей сенатора Фрэнка Лаутенберга и их семейного фонда, который потерял в финансовой пирамиде около 9 млн долларов.

Согласно иску, Питер в силу своей должности в фирме брата был в ответе за ущерб, нанесенный аферой, знал он о ней или нет. Из материалов судебного разбирательства по иску Лаутенбергов видно, что Питер Мэдофф в показаниях под присягой неоднократно ссылался на свои права в соответствии с Пятой поправкой (в частности, на право не свидетельствовать против себя), поскольку прокуратура известила его, что он объект уголовного преследования.

Мог ли Питер не знать? Конечно, он был вечный «младший братишка», и Берни так и не сделал его партнером в бизнесе. И все же, как Берни мог столько лет скрывать от Питера свои преступления? Даже тем, кто знал Питера Мэдоффа и верил в его добропорядочность, было нелегко найти правдоподобные ответы на этот вопрос после ареста Берни.

Адвокат Питера Джон Расти Уинг неизменно повторял одно и то же: его клиент не знал об афере брата и не принимал в ней участия.

К тому времени, как уголовное следствие перевалило на третий год, против Питера так и не выдвинули обвинений, а Комиссия по ценным бумагам и биржам так и не подала гражданский иск в связи с недобросовестным исполнением им обязанностей по корпоративному регулированию в фирме брата. И все-таки, если говорить о членах семьи Мэдофф, то роль Питера в глазах закона была самой неясной.

И постоянные метания из стороны в сторону в деле Лаутенбергов в точности отражали эту неясность.

В сентябре 2009 года председательствующий на процессе федеральный судья отклонил ходатайство Питера о прекращении дела, сославшись на спор, связанный с фактической стороной, о том, в достаточной ли мере исполнял он свои обязанности в фирме, чтобы нести часть вины за аферу брата. Однако в ноябре 2010 года тот же судья ответил отказом на ходатайство Лаутенбергов о вынесении решения в их пользу в порядке упрощенного судопроизводства. Как объяснил сдья, недостаточно доказать, что Питер Мэдофф не мог быть обманут или введен в заблуждение по поводу истинного содержания деятельности брата. Судья признал, что должность Питера в фирме, «многолетняя тесная связь с братом» и «отвратительная сущность» аферы «подводит к достаточно мотивированному подозрению о преступной причастности обвиняемого к этой деятельности». Но, заключил он, «подозрения, основанные на должностной позиции, без конкретных доказательств проступка или ответственности за него не могут быть основанием судебного решения». А на тот момент, по словам судьи, конкретных доказательств представлено не было.

Возбудив в июле 2009 года дело против Рут Мэдофф на 44,8 млн долларов, Ирвинг Пикард 2 октября подал иск «по возврату сумм, выплаченных ранее», против Питера, Марка и Эндрю Мэдоффов и дочери Питера Мэдоффа Шейны, которая тоже работала в группе по корпоративному регулированию ликвидированной фирмы.

Но этот тщательно подготовленный иск (составленный теми, кто заполнил сотни судебных запросов на документы, провел десятки опросов и рассмотрел внутренних документов Мэдоффа больше, чем-кто либо еще, за возможным исключением сотрудников ФБР) не представил никаких доказательств того, что Питер или кто-либо из обвиняемых был сообщником Мэдоффа.

Напротив: в иске без обиняков утверждалось, что конкурсный управляющий не обвиняет их в недонесении о мошенничестве прежде, чем Берни Мэдофф признался в нем сам, хотя те, кто был убежден в виновности семьи, и не обратили внимания на эту аккуратную формулировку. Суть претензии сводилась к тому, что должностные лица из семьи Мэдофф должны были обнаружить мошенничество и могли предупредить его, если бы они не «уклонились от исполнения» своего профессионального долга. «Говоря проще, если бы члены семьи честно и исправно делали свою работу, финансовая пирамида Мэдоффа никогда бы не достигла цели либо не продержалась бы так долго», говорилось в исковом заявлении конкурсного управляющего.

В последующих судебных документах Дэвид Шиэн еще доходчивее прояснил позицию конкурсного управляющего: конкурсный управляющий «не стал взваливать на себя бремя доказывания преступного сговора или мошенничества этих обвиняемых по общему праву. Энергично отрицая свое сознательное участие в финансовой пирамиде, обвиняемые тем самым ходатайствовали о прекращении дела, которого конкурсный управляющий не возбуждал». Адвокаты Питера Мэдоффа не преминули указать суду, что «признание конкурсного управляющего крайне важно: за полгода своего расследования он явно не обнаружил никаких доказательств того, что Питеру Мэдоффу было известно об афере брата или что он в ней участвовал».

Ну и что с того? Кухонные аналитики, не знакомые ни с одним из имеющихся у Пикарда свидетельств, все равно считали, что сообщниками Берни были все члены семьи, и в том числе Питер, и неустанно пророчили их арест. Некоторые жертвы публично называли семью Мэдофф организованной преступной группой.

Иск Пикарда составил примерно 200 млн долларов, которые были изъяты со счетов семьи Мэдофф. Он также требовал возмещения неуточненного ущерба и отклонения любых заявок на помощь, которые семья могла подать в SIPC.

В то же время во всем мире против крупных хедж-фондов подавали иски их собственные инвесторы, хотя Пикард утверждал, что имеет преимущественное право на активы этих фондов. То же самое происходило и с «донорскими» фондами поменьше, разными мелкими фирмами по пенсионному консультированию и управлению частными инвестициями, против которых подавали иски по всей Америке, в Европе и на Карибских островах. Гора исков росла, обвинения всюду были одни и те же: «Вы знали (или вам следовало знать), что Мэдофф мошенник».

В этих исках упоминались «тревожные сигналы» Гарри Маркополоса и первые звоночки сомнения, о которых рассказали клиентам несколько бдительных банкиров и консультантов хедж-фондов. Они ссылались на статью 2001 года в журнале Barron’s, случайные ошибки в выписках по клиентским счетам, неправдоподобно единообразные доходы от инвестиций. Каким образом никто из искушенных в вопросах финансов не заподозрил аферы Мэдоффа на фоне всех этих сигналов?

Однако крайне сложно было провести разграничительную черту между теми, кому следовало заподозрить аферу Мэдоффа, и теми, от кого этого и нельзя было ожидать. На Уолл-стрит ходила горькая шутка, что дело Мэдоффа доказало: никаких «квалифицированных инвесторов» не существует. Даже люди финансово проницательные могли, глядя на сомнительные факты, делать ободряющие выводы, и даже тревожные выводы можно было объяснить небрежностью в документации или излишней скрытностью. Сами по себе эти факты не указывали автоматически на крупное мошенничество. Судя по всему, доверие к Берни Мэдоффу могло ослепить менеджера хедж-фонда так же легко, как пенсионерку – вдову лавочника.

Несомненно, были знаки, которые даже неквалифицированного инвестора могли заставить помедлить, прежде чем инвестировать в Мэдоффа. Веб-сайт фирмы не упоминал ни о предоставлении консультационных услуг, ни о хедж-фонде, ни о клиентских счетах. Годы шли, а выписки по клиентским счетам по старинке распечатывались на бумаге и рассылались обычной почтой, тогда как клиенты фондов Fidelity или Merrill Lynch могли следить за своими счетами онлайн. Некоторых Мэдофф предупреждал никому не рассказывать о том, что они его инвесторы. Бльшую часть своей карьеры он не был зарегистрирован в Комиссии по ценным бумагам и биржам в качестве консультанта по инвестициям, и попечитель-управляющий, фидуциар, небольшого пенсионного фонда или инвестор индивидуального пенсионного плана непременно должен был обратить на это внимание. Правда, он выплачивал относительно скромный доход на инвестиции, примерно равный доходу взаимного фонда индекса S&P 500, но его результаты были куда менее волатильны и, следовательно, куда более гарантированны. Как такое возможно? Если Мэдофф намного стабильнее, чем индексный фонд, разве не должна его процентная ставка быть намного ниже?

Пока жертвы Мэдоффа требовали компенсации, вопрос о том, кому все это следовало бы знать, аккуратно поделил мир на две группы. Одна группа обращала внимание на положение Мэдоффа в финансовой отрасли, его многолетний успех в инвестициях, его очевидное богатство и его фальшивую, зато крайне убедительную документацию (объемные отчеты о состоянии клиентских счетов, имитация веб-страниц DTCC, фальшивые трейдинговые терминалы для фабрикации сделок) и спрашивала: «Да как его жертвы могли такое представить?» Другая группа обращала внимание на тревожные сигналы (аномалии, невероятный масштаб, неправдоподобное постоянство доходов, секретность, тревожные слухи на Уолл-стрит) и спрашивала: «Как его жертвы могли не знать всего этого?»

По правде говоря, ответ на вопрос «должны ли они были знать» зависит от того, кем были «они», каковы были «их» личные обстоятельства и насколько «они» доверяли Уолл-стрит, – словом, насколько «они» были доверчивы в жизни вообще. Мир желал единственного ответа. На самом деле ответов были тысячи, и все разные, и каждый из них был спорным, и последствия каждого можно было прогнозировать не иначе как чисто теоретически.

Спору нет, поймать Мэдоффа должна была Комиссия, и поймала бы, если бы не ее прискорбно неадекватные следственные навыки. Но правда и то, что все жертвы Мэдоффа со средним доходом должны были сами защитить себя от разорения, попросту придерживаясь таких знакомых и жестко регулируемых инвестиционных инструментов, как взаимные фонды или банковские депозитные сертификаты, и обходя стороной менее жестко регулируемый сегмент хедж-фондов, не говоря уже о вовсе не регулируемых фондах, подобных Avellino & Bienes с их голословными обещаниями.

Тем не менее все инвесторы, которые честны с самими собой, поймут, что жертвы Мэдоффа из менее искушенного среднего класса при выполнении домашнего задания в области финансов были, вероятно, не менее прилежны и не более легковерны в выборе инвестиций, чем большинство инвесторов в те галопирующие, головокружительные дни перед кризисом 2008 года. Столько людей пыталось в свободное время управлять своими пенсионными сбережениями, ритом что они знали слишком мало, а дел у них было слишком много. Поэтому доверие и инстинкт им заменили мелкий шрифт в договоре и юридический жаргон, который, по мнению регуляторов, они обязаны были изучить. Одни доверились Vanguard и Citibank, а другие Мэдоффу, но все они действовали наудачу.

И именно это должно было бы тревожить всех гораздо больше, чем тревожило.

Во вторник 11 августа 2009 года, в 2.45 дня Фрэнк Дипаскали вошел в зал федерального суда в Нижнем Манхэттене. С улыбкой и, казалось, непринужденно он обнялся со своими адвокатами во главе с Марком Мукасеем и перекинулся язвительными остротами с одним из юристов.

В 3.05 судья Ричард Дж. Салливан занял свое место в черном кресле с высокой спинкой. У Салливана, высокого и привлекательного, был глубокой, густой голос, который, должно быть, гипнотизировал присяжных в те времена, когда он был федеральным прокурором. Простыми словами он объяснил цель слушания двум десяткам жертв Мэдоффа в зале суда.

–В пятницу я получил уведомление, что мистер Дипаскали отказывается от своего права подробно ознакомиться с обвинительным заключением, – сказал он. – Обвиняемый согласился признать вину в десяти отдельных уголовных преступлениях, включая сговор с целью мошенничества с ценными бумагами и уклонение от налогов.

Судья механически зачитал длинный перечень вопросов к Дипаскали, составленный таким образом, чтобы показать, что он понимает, что делает. Он и вправду все понимал. Его ум был «кристально чист», сказал он.

Прокурор Марк Литт от имени обвинения изложил суть иска – Дипаскали обвиняется в сговоре с Берни Мэдоффом «и другими» с целью нарушения закона. Он вводил регуляторов в заблуждение фальшивыми документами, лжесвидетельствовал перед Комиссией, осуществлял переводы денег с целью симулировать фальшивые доходы в виде комиссионных и вовлекал в эти преступления других неназванных лиц, заявил Литт.

Дипаскали угрожал срок тюремного заключения в 125 лет, но обвинение согласилось, в случае если он окажет «существенную помощь» следствию, просить суд о снисхождении при вынесении приговора.

Затем Дипаскали зачитал заявление, описывающее его преступления.

«С начала 1990-х годов до декабря 2008 года я помогал Берни Мэдоффу и другим совершать мошенничество», – сообщил он.

Он припомнил, как Мэдофф нанял его в 1975 году прямо после окончания школы. «Примерно к 1990 году Берни Мэдофф стал для меня наставником, и не только. Я был верен ему, – сказал Дипаскали, – и в итоге лояльность привела меня к ужасной, ужасной ошибке».

Годами, продолжал он, он обрабатывал запросы клиентов Мэдоффа. Но ни клиентам, ни регуляторам он не сообщал «одного-единственного факта». «Ни одна покупка или продажа ценных бумах на их счетах на самом деле не имела места. Все это была фальшивка, все это была фикция».

Он перевел дыхание.

«Это было неправильно, и я знал, что это неправильно, сэр».

«Когда вы осознали это? – спросил судья Салливан.

«В конце 1980-х или в начале 1990-х», – ответил он, слегка подкорректировав свое утверждение о том, что мошенничество началось в «начале 1990-х».

Он признал, что сфабриковал массу фальшивых документов, неоднократно одурачив ими Комиссию, и что в своих свидетельских показаниях в январе 2006 года лгал непосредственно регуляторам.

Отчего он лгал юристам Комиссии?

«Чтобы сбить их со следа, сэр», – отвечал Дипаскали.

«У вас было ощущение, что они взяли след?» – спросил судья, относившийся к тем злополучным расследованиям явно скептически.

«Да, сэр. – И Дипаскали сорвавшимся голосом заключил: – Я не знаю, как от восемнадцатилетнего мальца, который просто искал, где бы подработать, я дошел до места, где стою перед вами сегодня. Я никому не хотел навредить, никогда. Я прошу прощения у каждой жертвы. Простите, пожалуйста, простите, простите меня».

Литт быстро пояснил, что афера началась «по крайней мере еще в начале 1980-х», но не представил этому никаких доказательств. Пока прокурор обращался к суду, Дипаскали, сидевший за столом защиты, утирал слезы, а Мукасей, чтобы успокоить его, положил ему руку на плечо.

Судье осталось лишь заслушать жертв. Единственным выступающим была Мириам Зигман, которая вновь настоятельно призвала судью отклонить соглашение о признании вины и назначить судебные слушания, чтобы удовлетворить «стремление общества к истине».

«Я могу понять ваши требования, – отвечал судья Салливан, – но между уголовным процессом и миссией по выяснению истины есть разница. Не думаю, что поиск истины завершится сегодня».

Он принял признание вины Дипаскали, но ошеломил Мукасея и Литта отказом принять условия их сделки в части разрешения оставить Дипаскали на свободе под залог.

Обвиняемому грозит «астрономическое» число лет заключения, заявил судья. И его участие в мошенничестве продолжительностью двадцать лет «не внушает мне доверия к нему». Существует ли достаточная перспектива сотрудничества, чтобы существенно сократить 125-летний тюремный срок? «Я в этом не уверен», – сказал он сурово.

И приказал поместить Дипаскали в тюрьму. В 5.18 дня протеже Мэдоффа, потрясенного и раздавленного, заковали в наручники и увели из зала суда. Прежде чем его адвокаты и обвинение окончательно согласуют условия освобождения под залог, которые удовлетворят судью Салливана, пройдут месяцы.

В считаные недели после ареста Мэдоффа с большой помпой объявили о расследовании преступлений Мэдоффа в Европе, но к лету 2009 года результатов набралось немного.

Официально интерес к некогда престижному Bank Medici Сони Кон оставался высоким. В апреле Кон частным порядком три часа допрашивали в венском суде в присутствии чиновников из Министерства юстиции США, Комиссии по ценным бумагам и биржам и ФБР. А в мае главный финансовый регулятор Австрии отозвал банковскую лицензию Bank Medici. Но Кон продолжала настаивать на том, что она не более чем еще одна доверчивая жертва Мэдоффа, и почти ничто не свидетельствовало о том, что дело расследуется официально.

Лондонское Бюро по борьбе с мошенничеством в особо крупных размерах (The Serious Fraud Office) открыло расследование дочерней фирмы Мэдоффа в Британии в считаные дни после его ареста. Но известий о выдвинутых обвинениях не последовало и спустя несколько месяцев. В начале 2010 года бюро тихо закроет расследование без предъявления кому-либо каких-либо обвинений.

Швейцарская прокуратура, реагируя на жалобы инвесторов, рассмотрела роль женевского подразделения хедж-фонда Optimal, принадлежащего испанскому Banco Santander, а также других управляющих хедж-фондами, инвестировавших в Мэдоффа или в один из его «донорских» фондов. Но выдвинула лишь предварительные обвинения в мошенничестве против нескольких руководителей, а те отрицали любое правонарушение.

Во Франции следователи сосредоточились на банках, вовлеченных в торговлю связанными с Мэдоффом деривативами. Но никаких уголовных обвинений предъявлено не было. Парижская прокуратура занималась расследованием конкретных претензий облапошенных инвесторов. В ноябре судья в ходе судебного следствия обвинит одного из соучредителей Access International Патрика Литтэ в преступном злоупотреблении доверием путем помещения денег клиентов в фидер-фонд Мэдоффа, принадлежащий его фирме, но потом эти обвинения будут сняты – после того как судья определит, что Литтэ и сам стал жертвой мошенничества, а обвинения против него не подтвердятся.

В Люксембурге, на развивающемся перекрестке хедж-фондов и других коллективных инвестиций Европы, официальные расследования и частные иски накапливались почти так же быстро, как в Нью-Йорке. В люксембургские суды было подано по меньшей мере двадцать связанных с Мэдоффом гражданских исков.

За всеми этими делами пристально наблюдали юристы, нанятые Ирвингом Пикардом, который старался удостовериться, что любой фидер-фонд, сделавший крупные изъятия средств из пирамиды, держался за них достаточно долго, чтобы востребовать их в пользу жертв Мэдоффа.

В конечном счете множество исков частных инвесторов против европейских банков и «донорских» фондов будет улажено в судах к лету 2010 года, при этом так иостанется неясным, что произошло и кто за это в ответе.

В судах США по гражданским делам тоже не наблюдалось особенного прогресса. Введенные Конгрессом в 1990-х годах ограничения на иски по ценным бумагам усложнили порядок привлечения к суду тех банкиров, бухгалтеров, консультантов хедж-фондов и «донорских» фондов, которые оставили средства инвесторов в руках Мэдоффа, и многие иски были судами отклонены. Среди них был иск Комиссии по ценным бумагам и биржам против мелкой брокерской фирмы Cohmad Securities, которую основали Мэдофф и его многолетний друг Сони Кон.

В иске Комиссии утверждалось, что Cohmad и его руководство «знали либо должны были знать», что имеют дело с финансовой пирамидой. Но в постановлении окружного суда, которое поставило под сомнение множество подобных дел, ожидающих решения, судья Луис Л. Стентон объявил, что для поддержания этой версии недостаточно простого утверждения Комиссии, даже после того как он рассмотрел притязания агентства в самом благоприятном для них свете.

«В заявлении не приводится подтвержденных фактов, которые позволили бы взять обвиняемых на заметку в связи с аферой Мэдоффа», – отметил судья Стентон. Ни разоблачающих электронных писем, ни показаний о подслушанных разговорах, ни заявления самого Мэдоффа о том, что руководство Cohmad замешано в афере, – ничего этого там не было.

«Заявление скорее поддерживает тот разумный вывод, что Мэдофф одурачил обвиняемых, как он одурачил частных инвесторов, финансовые институты и регуляторов», включая самого истца, то есть Комиссию.

Судья, который рассматривал ключевые элементы дела с дня, последовавшего за арестом Мэдоффа, отказался проигнорировать несколько технических нарушений, связанных с точностью годичных отчетов Cohmad для Комиссии, и предоставил агентству шанс попробовать вновь, отклонив иск с сохранением возможности повторной подачи. Тем не менее это решение было предостережением – даже для федеральных регуляторов, – что для суда значим вопрос «кто знал на самом деле», а не «кто должен был знать». И ответ на этот вопрос так и останется неясным.

К середине лета 2009 года Комиссия подала всего два других иска, связанных с Мэдоффом: против Дэвида Фрилинга, бухгалтера Мэдоффа, и против Стенли Чейза, управляющего первого фидер-фонда Мэдоффа.

Чиновники Комиссии, будучи гражданскими регуляторами, должны были полагаться на уголовное следствие, проводимое Министерством юстиции, хотя и тут не наблюдалось видимого прогресса. К октябрю 2009 года единственными арестованными были Мэдофф, который сделал признание, Фрилинг, которому не предъявили четкого обвинения в осведомленности о финансовой пирамиде, и Дипаскали, который сдался сам.

Дело Мэдоффа попало в прокуратуру Манхэттена в то время, когда она находилась на полпути грандиозного расследования дела об инсайдерской торговле в индустрии хедж-фондов, а людей и так не хватало. К тому же дело Мэдоффа представляло собой типичное уголовное расследование, вывернутое наизнанку. Вместо классического процесса постепенного сбора сведений и ловли мелкой рыбешки, чтобы шаг за шагом добраться до главаря, прокуроры схватили главаря и теперь должны были идти по цепочке назад, по большей части без его, главаря, помощи.

Даже в этих обстоятельствах глава Комиссии Мэри Шапиро полагала, что выстроен достаточно сильный перечень важных направлений деятельности регуляторов, чтобы вернуть часть утраченного агентством уважения. Комиссия подала иск против гигантской компании нефтепродуктов Halliburton, обвинив ее в нарушении закона о противодействии коррупционной практике иностранных государств (Foreign Corrupt Practices Act). Комиссия обвинила швейцарского банковского гиганта UBS в оказании помощи тысячам граждан США в уклонении от федеральных налогов. Комиссия обвинила три крупных банка в том, что они вводили инвесторов в заблуждение о рисках финансового инструмента под названием «аукционные ценные бумаги», или бумаги с аукционной ставкой. А еще Комиссия обвинила генерального директора крупного кредитного учреждения, выдававшего субстандартные (низкокачественные) ипотечные кредиты, – по утверждению Комиссии, печально известная практика компании помогла подорвать не только национальные кредитные рынки, но и саму компанию. Тем временем за кулисами велось масштабное, пока не завершенное расследование против Goldman Sachs.

В начале августа в Нью-Йорке новый руководитель отдела правоприменения Комиссии Роб Хузами в теплой и непринужденной речи перед группой их коллегии адвокатов оповестил присутствующих, что Комиссии удалось снять наложенные предыдущими администрациями ограничения и уполномочила его выписывать повестки с вызовом в суд собственной властью – властью, которую он намеревался делегировать другому достойному руководителю из состава Комиссии.

Больше никакой бесхребетной терпимости к чинящим препятствия подозреваемым, предупредил он сидящих в аудитории адвокатов. Если они станут противиться запросам на документы или свидетельства или тянуть с ответом, то «весьма вероятно, что на следующее утро на вашем столе окажется повестка в суд».

Это был тот жесткий стиль речи, в котором следовало разговаривать с Мэдоффом. Увы, этого не было сделано, о чем весь мир узнал через несколько недель, 31 августа, когда генеральный инспектор Комиссии Дэвид Котц послал Мэри Шапиро окончательный отчет о своем монументальном восьмимесячном расследовании провалов Комиссии в деле Мэдоффа. Через четыре дня полный текст отчета был опубликован.

Для Комиссии единственной хорошей новостью в этом отчете было то, что Котц не нашел никаких доказательств того, что Мэдофф коррумпировал предыдущие расследования посредством взяток или что чиновники Комиссии намеренно пытались выгородить его и прикрыть его преступление. Роман Шейны Мэдофф с бывшим юристом Комиссии Эриком Суонсоном, за которого она вышла замуж в 2007 году, был рассмотрен самым пристальным образом (были опрошены даже его бывшие подружки!), но Котц пришел к выводу, что их отношения не повлияли на действия Комиссии и результаты проверок Мэдоффа или его фирмы, хотя задним числом это и выглядело скверно.

Остальная часть отчета была позорным перечислением хорошо документированной некомпетентности и упущенных возможностей. В годы, предшествовавшие аресту Берни Мэдоффа, Комиссия получила минимум шесть жалоб, наводящих на мысли о действующей финансовой пирамиде. Исходный шаг в выявлении финансовой пирамиды – сверка сделок или подтверждение существования активов. «Тем не менее Комиссия по ценным бумагам и биржам ни разу не проверила сделки Мэдоффа через независимую третью сторону», – заключал Котц. Называя вещи своими именами, она вообще «никогда по-настоящему не проводила проверку или исследование Мэдоффа на финансовую пирамиду».

Пожалуй, самым убойным стал вывод Котца о том, что Мэдофф намеренно пользовался головотяпством Комиссии для того, чтобы уверить жертв в своей честности. «Когда потенциальные инвесторы выразили сомнение по поводу инвестирования в Мэдоффа, он, чтобы возбудить доверие и усыпить подозрения, сослался на проверки Комиссии», – заметил Котц. Таким образом, провал Комиссии в деле выявления мошенничества еще и повысил уровень доверия к преступной деятельности Мэдоффа.

Готовая к новой буре критики, Мэри Шапиро тут же обнародовала заявление с новыми извинениями за прошлые провалы Комиссии. По ее словам, отчет генерального инспектора «указывает на то, что Комиссия упустила множество возможностей раскрыть аферу. Эта неудача, о которой мы не перестанем сожалеть, привела нас к необходимости всестороннего реформирования методики регулирования рынка и защиты инвесторов».

Шапиро и руководство Комиссии уже занялись стремительной реорганизацией структуры и процедур, которая будет направлена на множество приведенных в отчете недостатков, заявила она, и эти реформы были с готовностью приняты «целеустремленными сотрудниками» Комиссии. Однако 477-страничный отчет не оставлял сомнений, что в число тех, кому «следовало знать», что Мэдофф мошенник, входило множество целеустремленных сотрудников Комиссии.

Через шесть недель, в среду 14 ноября, адвокаты двух жертв провели в Нью-Йорке пресс-конференцию, на которой объявили, что подают иск против Комиссии по ценным бумагам и биржам, добиваясь компенсации потерь инвесторов от мошеннической схемы Мэдоффа. Здесь объединились требования жертв Мэдоффа о компенсации и прозрачности. В иске утверждалось, что Комиссия в ответе за потери истцов, потому что эти потери вызваны ее (прекрасно документированной) нерадивостью.

Иск был рискованным предприятием. Получить право подать иск против госслужбы США всегда было делом нелегким, а выиграть сам процесс и того труднее. Граждане, как и в большинстве стран, пронизанных традициями английского общего права, не могут подать жалобу в суд на официальную деятельность федерального правительства: суверен обладает иммунитетом от судебного разбирательства. Логика «суверенного иммунитета» проста: гражданам подобает оспаривать деятельность избранного ими правительства у избирательных урн, а не в судах.

Есть несколько исключений из этого основополагающего принципа. Одно из них – федеральный закон о деликтных актах, который позволяет гражданину предъявлять иск, если ущерб частному лицу причинен нерадивыми или намеренно недолжными действиями правительственного служащего. Но эта лазейка не распространяется на политические решения или шаги по собственному усмотрению, предпринятые федеральными служащими при выполнении ими своих официальных обязанностей.

Жертвы Мэдоффа доказывали, что они пострадали из-за нерадивости Комиссии, а не из-за ее тактики принятия решений по собственному усмотрению. На их взгляд, открытие нескольких расследований по Мэдоффу могло быть политическим решением, защищенным «суверенным иммунитетом», но неумелая работа с почти всеми подробностями этих расследований была нерадивостью и не защищена от судебного разбирательства.

Министерство юстиции с едва ли не железной логикой обосновывало отклонение иска. В одном из меморандумов говорилось: «Бесспорно, потери истцов катастрофичны. И в контексте этого ходатайства суд может предположить, что они были предотвратимы, если бы только Комиссия по ценным бумагам и биржам остановила заговор Мэдоффа либо если бы она только наняла следователей с квалификацией повыше и более опытных, а также была бы понастойчивее в расследовании фактов или посвятила бы их рассмотрению дополнительные время и силы». Тем не менее, утверждало Министерство юстиции, федеральные агентства запретили истцам использовать суды для «повторного обращения по решениям, вынесенным федеральными агентствами».

В последующие месяцы будет подано минимум с десяток подобных исков, в том числе один групповой иск, добивающийся возмещения ущерба всем жертвам Мэдоффа. Им предстояла небывало тяжелая битва даже при том, что они ссылались на отчет генерального контролера в поддержку своих аргументов. Более двух лет прошло после ареста Мэдоффа, а они намертво застряли в федеральных судах в ожидании ключевого решения о том, есть ли у них вообще право преследовать правительство по суду.

Если таков путь к правосудию, то дорога к почти недостижимой цели будет долгой.

Перед первой годовщиной ареста Мэдоффа стало ясно, что, учитывая судьбу частных исков в стране и за рубежом, наиболее перспективный путь поиска денег для компенсации жертвам проходит через тяжбу конкурсного управляющего Ирвинга Пикарда.

Крайний срок подачи претензий SIPC настал 2 июля 2009 года, и кабинеты Пикарда в Рокфеллер-центре не закрывались допоздна для почты и курьерских доставок. К окончанию рабочего дня число исков превысило 15000. Окончательным итогом станет 16518 исков. Многие из них поступили от жертв, которые инвестировали через донорские фонды или партнерства, то есть от людей, не отвечавших данному SIPC определению клиента и, таким образом, вообще не имевших права на помощь SIPC.

Похоже, что спор вокруг вопроса, кто в глазах SIPC считается клиентом, а кто нет, продлится годы. Сегодня для судов задача номер один состоит в том, чтобы решить, каким образом Пикард должен исчислять потери жертв. Так что 28 августа Пикард подал в федеральный суд по банкротствам официальное ходатайство назначить слушание, посвященное исключительно спору о так называемых «чистых активах». Путь к слушанию повлечет за собой месяцы совещаний, встречных совещаний и совещаний в ответ на встречные совещания. Но, по крайней мере, вопрос значится в списке, и для «выигравших вчистую» назначен день судебного заседания – их шанс потребовать справедливости в их собственном понимании.

За лето 2009 года правительство распродало с аукциона собственность Мэдоффа: пляжный дом в Монтоке продал более чем за 9 млн долларов, пентхаус ушел примерно за 8 млн долларов, дом в Палм-Бич все еще выставлен на продажу за 7,25 млн долларов. «Мерседесы»-седаны были проданы, а яхты и катера ушли с аукциона. В ноябре судебные приставы устроили что-то вроде блошиного рынка, чтобы распродать смесь из личных пожитков, взятых из домов Мэдоффа, от куртки New York Mets с монограммой Берни до нескольких старинных подсадных уток для охотников. За все перечисленное вместе со складом вещей, предназначенных для будущих продаж, судебные приставы получили на аукционе 900000 долларов, – для почти любого другого дела это впечатляющая сумма, но для аферы Мэдоффа не более чем ошибка округления.

К осени 2009 года Пикард в одиночку собрал примерно 1,5 млрд долларов от брокерских и банковских счетов фирмы, продажи имущества и нескольких внесудебных соглашений, включая соглашение с семьей покойного Нормана Леви на 234 млн долларов. Он также продвинулся в своей тяжбе против Джеффри Пикауэра и его жены за 7,2 млрд долларов. Пикауэры утверждали, что ничего не знали об афере Мэдоффа, однако начали переговоры о мировом соглашении.

Тем не менее в воскресенье 25 октября Барбара Пикауэр обнаружила тело мужа, неподвижно дрейфующее у дна бассейна в их поместье в Палм-Бич. С помощью экономки она выудила Джеффри из бассейна, но оживить его они не смогли. Около 1.30 дня он был объявлен мертвым. Тут же пошли слухи о самоубийстве или об убийстве, но оперативное вскрытие показало, что Пикауэр перенес обширный инфаркт и утонул. Ему было шестьдесят семь лет, и он страдал от проблем с сердцем и болезни Паркинсона. Многолетний семейный юрист Уильям Д. Забел сказал, что переговоры с Пикардом о мировом соглашении продолжатся от лица наследников.

К концу октября Пикард принял 1561 иск и отклонил 1309 на том основании, что этими держателями счетов у Мэдоффа было изъято больше, чем вложено изначально. Так называемым «проигравшим вчистую» SIPC уже была обязана выплатить авансом больше, чем выплатила в целом со дня своего основания в 1970 году: 535 млн долларов. Сумма принятых к исполнению исков равнялась примерно 4,4 млрд долларов, что весьма скромно по сравнению с суммой исков «проигравших вчистую» – 18–21 млрд долларов, которой ожидал собрать конкурсный управляющий.

Предварительные подсчеты обнадеживали больше, чем можно было представить в день ареста Мэдоффа. Если бы в последующие месяцы общая сумма исков и общая сумма активов выросли в примерно равной пропорции, то Пикард смог бы выплатить «проигравшим вчистую» (большинство из которых без особой надежды, но упорно ожидали, что не получат ничего) всего 30 центов на каждый доллар, на который те имели право.

Но эти цифры были условными. Пока суды не решат, прав ли Пикард, отклоняя иски тысяч «проигравших вчистую», никто не будет знать в точности, как выглядит реальное уравнение.

Этот процесс начнется во вторник 2 февраля 2010 года со словесной перепалки в споре о расчетах Пикарда по искам жертв. В тот день в здании суда в очереди к стойке секьюрити стояло более трех десятков адвокатов. Среди них была Хелен Чейтмен, которая больше года без устали требовала в суде начала этого события.

Небольшой зал суда был заполнен, а опоздавших разворачивали и направляли в помещение-отстойник. Простая металлическая вешалка у дверей давно исчезла под горой пуховиков и шарфов.

После сорокапятиминутной задержки (чтобы больше юристов смогло пройти через запруженный людьми пост проверки безопасности внизу) судья Бертон Лифланд занял свое место в невзрачной комнате с низкими потолками, примечательной ишь видом нью-йоркской гавани из старомодных глубоких окон.

Коллеги характеризовали судью Лифланда как юриста «старой школы», и это не было преувеличением: он родился в 1929 году, получил степень в области права в 1954 году и с 1980 года занимал место судьи в суде по банкротствам. Даже в свои восемьдесят он был трудолюбивым судьей и изучил все 33 юридические записки, приложенные к материалам дела, а также 32 письма от частных инвесторов. Маленького роста, в очках, с непринужденной улыбкой, он редко повышал голос и еще реже выходил из себя.

Дэвид Шиэн, представлявший дело Пикарда, по знаку судьи положил стопу записок и документов толщиной в кирпич на приземистую кафедру между столами адвокатов.

Шиэн был, как обычно, резок и прям. Большинство его оппонентов утверждало, что финансовая пирамида Мэдоффа отличается от других финансовых пирамид уже тем, что это дело SIPC. Шиэн сказал: «Они ошибаются». Они игнорировали тот факт, что их обожаемые последние выписки из клиентских счетов – просто вещественные доказательства мошенничества. «Никто в здравом уме не скажет, что последняя выписка и есть последнее слово», – заявил он, гневно вспыхнув.

Слова Шиэна тут же утонули в смешках из зала. Он на миг умолк, покраснев от смущения или гнева. Затем негромко продолжил: «Весьма прискорбно то, что некоторые мои коллеги повели людей по этой дорожке».

Судья Лифланд поразился этой вспышке. Обычно в суде по банкротству такого не бывает. И он кивком разрешил Шиэну продолжать.

Через несколько секунд, когда Шиэн упомянул некую деталь из запутанного дела New Times, которое было основой такого множества противоречивых исков по установлению потерь от финансовой пирамиды, снова раздался презрительный смех.

На этот раз Лифланд не остался в долгу. Присутствующие «не на стадионе», строго сказал он. «Давайте придерживаться в суде некоторых приличий». Во время его речи несколько человек из рядов противной стороны залились краской. Если хамское поведение их клиентов оскорбит судью, даже такого уравновешенного, как Лифланд, делу это не поможет.

В число противников Шиэна входили юристы «бейсбольной» семьи Уилпон и миллионера Карла Шапиро из Палм-Бич. Однако они сосредоточились на наиболее внушаемых клиентах – на тех самых жертвах из среднего класса, которые жили на поступления с клиентских счетов Мэдоффа, – и доказывали, что Пикард, настаивая на чистых активах, тем самым отказывал этим клиентам в авансовых выплатах SIPC, достигающих 500 тыс. долларов, в которых многие из них отчаянно нуждались.

Хелен Чейтмен рассказала судье, что в число ее клиентов входят как «проигравшие вчистую», так и «вчистую выигравшие», «но из этих людей каждый верит, что SIPC гарантирует им 500 тыс. долларов». Спокойно, серьезно, красноречиво она продвигала свои доводы: выплата всем прямым инвесторам по 500 тыс. долларов каждому, независимо от их статуса относительно чистых активов, обойдется членам SIPC с Уолл-стрит всего на 700 млн долларов больше, чем уже имеется в резервном фонде. «Для членов SIPC 700 млн долларов – деньги совсем небольшие», – говорила она, зато для некоторых ее клиентов выплаты SIPC «означают разницу между жизнью здорового человека и жизнью человека с кровоточащими язвами».

Для Шиэна предложение Чейтмен было несправедливым. Оно означало, что многие из тех, кто уже возвратил свои начальные инвестиции, теперь получат еще больше – 500 тыс. долларов. В то же время жертвы, которым вообще не удалось восстановить свои начальные инвестиции, могут вовсе ничего не получить. Шиэн заявил: «В конце этого дня они останутся не более обеспеченными, чем те, кто изъял все свои деньги».

После почти года противостояния, шести месяцев составления судебного досье и четырех часов споров мало что осталось невысказанным. Судья Лифланд поблагодарил адвокатов обеих сторон, но напомнил им: «К чему бы я ни пришел и что бы ни постановил, решение будет неприятным… для той или иной стороны».

Ровно месяц спустя, 2 марта, судья Лифланд утвердил принадлежащее Пикарду определение чистых активов в финансовой пирамиде Мэдоффа исходя из принципа «что вложил, то и получишь». В аккуратно составленной мотивирующей части решения судья признавал, что в законодательстве есть некоторая нечеткость, но заключал, что «тщательный и всесторонний анализ прямого значения и законодательной истории статута, проверка… прецедента и соображения справедливости и практичности» говорят в пользу подхода конкурсного управляющего.

Рассуждение судьи Лифланда в точности следовало аргументам Шиэна: после первоначального внесения денег все ценные бумаги, якобы купленные для клиента, на самом деле оплачивались фиктивными прибылями, поэтому не представляли собой законных «позиций по ценным бумагам» в определении устава SIPC. Он отметил: «Принимая во внимание то, что в мире подделок Мэдоффа на самом деле не велось никакой торговли ценными бумагами, активы клиентов никогда не зависели от ценовых колебаний, а выписки по их счетам никогда не имели отношения к рынку ценных бумаг США».

Следовательно, «единственными верифицируемыми транзакциями» были депозиты и изъятия денег, а не остатки, показанные на последних выписках по счетам, которые были «полностью фиктивными, не отражали настоящих позиций по ценным бумагам, которые можно ликвидировать и которые не могут служить основанием для определения чистых активов».

Он заключил: «Было бы просто нелепо идти на поводу у мошенника и узаконить призрачный мир, созданный Мэдоффом».

Судья и адвокаты обеих сторон договорились добиваться ускоренного рассмотрения в апелляционном суде второй инстанции – на следующей остановке долгого и бесплодного поиска справедливости «выигравших вчистую».

Тем временем уголовные дела медленно продвигались вперед.3 ноября 2009 года Дэвид Фрилинг изменил свое заявление о невиновности и признал себя виновным, но лишь в преступлениях, затрагивающих оформление сертифицированных обманным путем аудитов и финансовых отчетов для Комиссии по ценным бумагам и биржам. Когда Фрилинг встал, чтобы обратиться к председательствующему судье от своего имени, он был весьма решителен. Он сказал: «Первое, и главное: вашей чести крайне важно знать, что мне вовсе не было известно о том, что Берни Мэдофф занимался финансовой пирамидой». И указал, что на самом деле он вместе со многими членами своей семьи поместил в руки Мэдоффа сбережения и пенсионные фонды – и потерял их полностью.

Фрилинга после признания им своей вины выпустили под залог. Он пообещал сотрудничать с продолжающимся следствием.

Следующими перед судом предстали обвиняемые Джером О’Хара и Джордж Перес.

Когда агенты ФБР 13 ноября пришли арестовать сорокашестилетнего О’Хару, он находился в своем доме в Малверне (штат Нью-Йорк), компактном зеленом пригороде на Лонг-Айленде примерно в десяти километрах к востоку от первого дома Мэдоффа в Лорелтоне (Квинс). О’Хара, рослый и румяный, с проглядывающей в волосах сединой, работал у Мэдоффа программистом с тех давних пор, когда ему еще не было тридцати. Теперь в обвинительном заключении, открытом в то утро, он обвинялся в использовании своих компьютерных навыков для оказания помощи Фрэнку Дипаскали в создании фальшивой документации, которая годами скрывала финансовую пирамиду Мэдоффа.

Джорджа Переса, коллегу Дипаскали с семнадцатого этажа, арестовали в то же утро и по такому же обвинению. Агенты ФБР прибыли рано утром в его дом в Ист-Брунсвике (штат Нью-Джерси), одном из тех спальных пригородов, что как бусы нанизаны на магистраль центра Нью-Джерси. Сорокатрехлетний Перес, небольшого роста, мускулистый, с толстой шеей, мелкими чертами и несколько задиристым выражением лица, пришел в фирму Мэдоффа примерно через год после О’Хары.

Комиссия по ценным бумагам и биржам тоже возбудила дело против этих двоих, повторив претензии из обвинительного заключения, самым интригующим из которых, по утверждению Комиссии, было то, что О’Хара и Перес, после того как они помогли Мэдоффу одолеть денежный кризис 2005 года и последовавшее обследование Комиссии, в сентябре 2006 года якобы вступили с ним в конфликт и отказались в дальнейшем ему помогать, посоветовав шеф в следующий раз, когда понадобится делать грязную работу, «обратиться к Фрэнку».

Согласно обвинительному заключению и исковому заявлению Комиссии, Мэдофф – с набитым кошельком и вне размытого поля зрения Комиссии – тогда просто велел Дипаскали предложить О’Харе и Пересу за молчание столько, сколько понадобится.

О’Хара и Перес предстали перед судьями-магистратами федерального суда Манхэттена, и их освободили под залог в миллион долларов с каждого. Их адвокаты заявили, что те невиновны и что они будут энергично бороться против обвинений, которым сопутствует тюремный срок до тридцати лет.

В 6.00 утра слякотного и снежного дня 25 февраля 2009 года группа агентов ФБР подъехала к многоквартирному дому на Восточной Семьдесят девятой улице недалеко от Ист-Ривер. Они направились прямо в квартиру Дэна Бонвентре и сообщили ему, что он арестован.

Рутинная процедура. Ему позволили одеться, сообщили об ограничениях на предметы гардероба, надели наручники, проводили вниз и усадили на заднее пассажирское сиденье казенного седана. Некогда Бонвентре был так похож на Берни Мэдоффа, что сотрудники пошучивали, будто они близнецы, разделенные после рождения. Теперь это сходство исчезло. С тех пор как Бонвентре в последний раз приходил на работу в «Помаду», он отрастил седую, аккуратно подстриженную бородку и похудел. На Фоли-сквер его, укрывшегося под зонтом, обступили телеоператоры. Он выглядел опустошенным и напуганным.

У Мэдоффа он более тридцати лет был одним из старших руководителей, а теперь его обвиняли в сговоре с целью поддержки и укрывательства финансовой пирамиды, – в частности, помогая Мэдоффу выжить в денежном кризисе конца 2005 года. Комиссия по ценным бумагам и биржам выдвинула против него параллельный гражданский иск, как и в случае с О’Харой и Пересом.

Адвокат Бонвентре, Эндрю Дж. Фриш быстро организовал залог и затем стал отвечать на звонки СМИ, заявляя, что дело – это расчет прокуратуры на чудо. «Я не просто заявляю, что он невиновен или что нет доказательств его вины. Я заявляю, что Дэн Бонвентре абсолютно невиновен».

Начинался 2010 год, но не было видно конца ни одному из изнурительных путей, начало которым положил арест Мэдоффа, за исключением дороги Мэдоффа в жизнь за решеткой. Следствие прокуратуры из-за частой смены сотрудников продвигалось мелкими шажками, но уголовные дела неуклонно приближались к далеким еще дням начала судебных процессов. Гражданские иски все так же направлялись в апелляционные суды, где обе стороны будут ждать и молиться о защите. А реформа регулирования в отдельно взятой Комиссии по ценным бумагам и биржам продвинулась настолько, насколько позволяли бюджет и наложенные Конгрессом ограничения.

SIPC все-таки заплатила тысячам жертв, и те начали восстанавливать свои разбитые жизни. Тем временем летом 2010 года более двух десятков жертв (в основном «выигравших вчистую») объединились для совместной работы, чтобы опубликовать трогательный сборник эссе «Клуб, в который никто не хотел вступать» – свидетельство жестокого разочарования и спокойного героизма, проявившихся вследствие преступлений Мэдоффа. А группы защитников, сформировавшиеся в противостоянии Пикарду, все так же добивались налоговых льгот для жертв Мэдоффа и конструктивных реформ в SIPC, которые будут рассматриваться осенью на слушаниях в Конгрессе.

За кадром же весна и лето 2010 года были отмечены почти безостановочной деятельностью группы Ирвинга Пикарда ввиду того, что они с Дэвидом Шиэном подгоняли свой персонал к 11 декабря – крайнему сроку подачи самого крупного и самого сенсационного иска «по возврату ранее выплаченных сумм». Но эти месяцы принесли и непредвиденное давление, а также постоянные закулисные трения между сотрудниками Пикарда и генеральной прокуратурой из-за имущества, конфискованного у Мэдоффа и других обвиняемых. Шиэн с самого начала утверждал, что продажу имущества следует оставить конкурсному управляющему, поскольку все расходы в этом случае оплачивала SIPC и жертвам, таким образом, оставалось больше денег. Прокуратура же предпочитала проводить продажи конфискованного имущества через службу судебных приставов: этот процесс был им лучше знаком и более выгоден для их бюджета.

Конфликт достиг апогея весной 2010 года, когда прокуратура влезла в затянувшиеся переговоры между Ирвингом Пикардом и наследником Пикауэра. Главный юрист Пикауэра, Билл Забел, в шаге от мирового соглашения, требующего уплаты наследником 5 млрд долларов конкурсному управляющему, заартачился, когда прокуратура стала угрожать подачей иска о гражданской конфискации, претендуя на дополнительные активы сверх любого соглашения с Пикардом. Забел вежливо, но неумолимо настаивал на том, что мировая будет окончательной – или не состоится вовсе.

Позднее Шиэн скажет, что день, когда он услышал об «успехах» прокуратуры, стал для него худшим в этом мучительном деле.

16. Надежда утраченная и обретенная

Времени у Дэвида Шиэна почти не оставалось.

Согласно правилам суда по банкротствам он был должен до полуночи 11 декабря 2010 года (второй годовщины ареста Мэдоффа) подать иски о возврате денег, изъятых из финансовой пирамиды. К концу сентября около тысячи исков о «выцарапывании» ранее выплаченных сумм все еще были в стадии оформления в его фирме. К ним относились мелкие иски против родни Мэдоффа и против родни со стороны его жены, средние – против элитных хедж-фондов и бывших сотрудников Мэдоффа, и крупные – против самых первых спонсоров Мэдоффа и некоторых крупнейших мировых финансовых институтов.

Почти четыре десятка юристов в офисах Baker & Hostetler в Рокфеллер-центре работали чуть ли не круглосуточно. Иски против более мелких инвесторов были отданы на откуп десяткам юристов, рассеянных по отделениям компании в Орландо, Хьюстоне, Денвере и Лос-Анджелесе. Вместе с командами юристов работали бухгалтеры-криминалисты и частные детективы, а также помощники юристов, судебные компьютерные специалисты и секретари на все руки. Вдобавок фирма рекрутировала батальон юристов из-за рубежа для наблюдения за более чем 275 судебными процессами – от Люксембурга до Каймановых островов – и оперативного реагирования.

Шиэн, любитель сложных комбинаций, распределил работу между несколькими специализированными командами. Одни команды были брошены на подготовку исков против таких отдельных статусных обвиняемых, как крупный банк или хедж-фонд. Другие занимались обширным списком «добросовестных» изъятий «излишков средств» на счете, выведенных весьма скромными инвесторами из категории «выигравших вчистую», тех самых, что противились усилиям Пикарда выцарапать эти деньги обратно. Еще одна многочисленная команда сосредоточилась на изъятиях, которые Шиэн называл «недобросовестными», – на крупных денежных суммах, снятых квалифицированными инвесторами, которые в момент изъятия, скорее всего, имели веские основания подозревать мошенничество.

И наконец, от каждой команды были выделены представители, которые составили рабочую группу по «сверке исков», которая несколько раз в неделю сравнивала заготовленные черновики документов на предмет единообразия и точности формулировок.

Обстановка в фирме смахивала на сумбур в школе права в день выпускных экзаменов: размокшие коробки из-под пиццы, смятые контейнеры от обедов навынос, а в комнатах для переговоров – оперативных центрах – давно не мытые и не чесанные «бойцы» корпели над тем или иным делом, источая крепчающий запах спортзала. Все отлучки были отменены до дальнейших распоряжений, как и положено во время боевых действий. Однажды, ощутив секундное ослабление напряженности, Шиэн спросил коллегу, не желает ли она во благо цивилизации сбегать за бутербродом. «Нет, спасибо… по мне, важнее личная гигиена», – ответила та. Будь у нее время на бутерброд, она бы потратила его на душ.

К середине ноября Шиэн был готов подать иски о возврате денег от бывших сотрудников Мэдоффа. Некоторые из них трудились в фирме с первых ее дней.

Он выдвинул обвинение против Ирвина и Кэрол Липкин, чье знакомство с Берни Мэдоффом началось в 1964 году, когда Ирвин Липкин стал самым первым сотрудником Мэдоффа. В письме, найденном в компьютере Липкина и датированном 1998 годом, он писал, что Мэдофф ему как брат, которого у него не было. Кэрол Липкин, вначале работавшая на биржевого брокера Марти Джоэла, соседа Мэдоффа по офису в начале 1960-х годов, в конце концов тоже перешла в его фирму. Их сына Эрика наняли в 1992 году, и на день ареста Мэдоффа он значился в платежной ведомости. Согласно материалам иска, среди чеков, которые Мэдофф приготовил в последние часы своей аферы, имелся чек почти на 7 млн долларов, который планировалось отправить Липкинам по почте на адрес их дома во Флориде.

В тот же день были поданы и другие иски: против бойкой молодой дамы с темными вьющимися волосами по имени Энрика Котеллесса-Питц, которая работала у Мэдоффа с 1978 года, а с конца 1990-х значилась главным бухгалтером фирмы; против Дэвида Кугела, ветерана Уолл-стрит с аристократической внешностью, нанятого в 1970 году арбитражным трейдером и обвиненного конкурсным управляющим в содействии фиктивным арбитражным сделкам в первые годы аферы Мэдоффа. Шиэн также подал иск против Дэниела Бонвентре, начальника операционного отдела у Мэдоффа, который уже был обвинен в уголовном порядке.

В исках, поданных командой Шиэна 11 ноября, фигурировали имена еще двоих сотрудников Мэдоффа – Джоанн (Джоди) Крупи, дамы под пятьдесят с двумя несовершеннолетними детьми, и невысокой, плотной Аннет Бонджорно, которой перевалило за шестьдесят. Через неделю эти гражданские иски оказались наименьшей из забот Крупи и Бонджорно.

Перед рассветом во вторник 18 декабря в белый дом с островерхой крышей на тенистой улице пригорода Вестфилд (штат Нью-Джерси) прибыли агенты ФБР и арестовали Джоди Крупи по уголовному обвинению в cговоре с Мэдоффом и другими с целью организации финансовой пирамиды. Ее отвезли на Фоли-сквер в Манхэттене, на слушания об освобождении под залог. Далеко на юге другие агенты ФБР подъехали мимо тенистых каналов и прудов загородного клуба Вудфилд в Бока-Ратон к дому в испанском стиле, принадлежавшем Аннет Бонджорно. Ее тоже арестовали по уголовному обвинению в cговоре и отвезли недалеко на север, в современное здание федерального суда в Вест-Палм-Бич, где после полудня должно было начаться слушание о залоге.

Имена этих двух женщин были добавлены в иск, который прокуратура предъявила в ноябре 2009 года двум программистам, Джорджу Пересу и Джерому O’Харе, и в который внесла поправку в феврале, включив туда Дэниела Бонвентре. Все трое отрицали обвинения и заявили о своем намерении оспорить их в суде.

Теперь обвиняемых стало пятеро. Все они обвинялись в пособничестве Берни Мэдоффу и Фрэнку Дипаскали в осуществлении искусной инсценировки на семнадцатом этаже «Помады». Крупи, которой грозило заключение сроком на 65 лет, обвинялась в ведении текущей отчетности по движению денег на банковском счете финансовой пирамиды, подготовке фальшивых сделок и помощи в администрировании компьютерных программ, которые генерировали фальшивые выписки по клиентским счетам. Бонджорно, которой угрожал тюремный срок продолжительностью 75 лет, обвинялась в создании фальшивых сделок и поддельных выписок по сотням индивидуальных клиентских счетов, включая те, что Мэдофф открыл для крупнейших клиентов и членов своей семьи.

Обе женщины, вслед за своими коллегами, проходящими по делу, отвергли обвинения, заявили о своей невиновности и приготовились предстать перед судом – предположительно в 2011 году.

Общественность почти не заметила первых исков Шиэна и двух новых арестов и обвинений. Зато неделей раньше, в четверг 10 ноября, все проявили жгучий интерес к делу Мэдоффа – в тот день судебные приставы пригласили журналистов осмотреть личные вещи из домов Рут и Берни Мэдофф. В конце недели конфискованное имущество пойдет с молотка.

Грядущий аукцион моментально стал сенсацией. Съемочные команды местных телестанций и новостных сайтов, толкаясь среди расставленной мебели и ломящихся от одежды вешалок, соперничали с иностранными документалистами за ракурсы с наилучшим освещением. Журналисты строчили, фотографы щелкали, а приставы снабжали их историями о том, где располагались все эти вещи в домах Мэдоффов. Сотни разнокалиберных предметов, от богато украшенных двуспальных кроватей с балдахинами до личной кофейной чашки Рут, подаренной на День матери, были собраны из комнат, шкафов и ящиков манхэттенского пентхауса и дома в Монтоке и расставлены теперь в пустом неиспользуемом помещении Бруклинской верфи.

Это был уже второй аукцион личных вещей, изъятых у Мэдоффов. На проводившемся годом ранее аукционе 2009 года главную роль играла легендарная коллекция наручных часов Берни, несколько эксклюзивных драгоценностей Рут и разные диковины, вроде шелковой куртки New York Mets с вышитой монограммой Берни, которая ушла за 14500 долларов. Общая сумма, вырученная на тех торгах, не доходила до 900000 долларов.

На этот раз приставы продавали намного более интимные реликвии канувшей в небытие частной жизни Мэдоффов. Больше всего фотографировали пару черных бархатных ночных туфель с красной подкладкой и вышитой золотой нитью монограммой Мэдоффа. Другим объектом, приковывающим внимание, стали боксерские трусы Мэдоффа с защипами спереди, аккуратно отглаженные и сложенные среди прочих «фирменных» вещей, выставленных на продажу.

Но где же свидетельства изощренного расточительства и безвкусной пышности, которых ожидали от короля финансовой пирамиды и его презренной королевы?

Нет, конечно, они любили наряжаться, эти Мэдоффы, тут никаких сомнений, хотя они покупали все больше классику, много классики, и носили годами. Вешалкам с костюмами Берни, сшитыми на заказ на лондонской Сэвил-роу, не было конца, но иным костюмам было лет по десять, а то и больше. Штабеля сшитых на заказ рубашек и семь дюжин неношеных пар туфель-лоферов ручной работы – все одного образца – вызвали смешки, однако выручили за них больше, чем ожидали приставы. Дизайнерские сумки Рут вызвали ажиотаж, но у некоторых была изношена подкладка и потерты углы. Ее традиционные жакеты от Шанель без воротничка, все второго размера, служили ей далеко не один сезон, а вечерних платьев было немного, все скромно-элегантные.

Занавеси из набивного ситца на балдахине выцвели. Серый кожаный диван, если приглядеться, уже в дырочках. Вообще мягкая мебель из гостиной старая, как видно, привычная хозяевам, уютная. Множество вытертых, чиненых или кое-где испорченных пятнами ковров. В одном из перечней каталога имелось предупреждение: «Внимание! Снизу прожжено сигаретой».

Предметы искусства авторства второстепенных художников, самое известное имя – Томас Хорт Бентон. Ценности невелики, а порой даже слишком скромны и не впечатляют судебных приставов. За масляную живопись американского художника Эрнеста Лоусона они ожидали выручить не более 12300 долларов, но ее продадут за 40000 долларов. С другой стороны, они оценили прелестный фигурный секретер с откидной панелью начала георгианской эпохи, из орехового и розового дерева, в 22500 долларов, а продать его удалось только за 9500 долларов.

По мере того как стали перебирать выставленные на другом конце пакгауза самые скромные предметы домашнего обихода, возникло робкое замешательство. Ой, вы только посмотрите, ведь это же… блюдо для картофельных блинчиков-латкес?

Нет ничего удивительного в том, что у Рут Мэдофф изъяли дизайнерскую одежду, элегантные эдвардианские браслеты и великолепное бриллиантовое кольцо в 10,5 карата в платиновой оправе, проданное за 550 тыс. долларов. Из таких предметов роскоши можно было извлечь существенные суммы в пользу жертв ее мужа. Но аукционный каталог красноречиво свидетельствует, до чего основательно ее обобрали. Восемь пар колготок, косметические кисти, пар двадцать носков (ношеных), «спортивная одежда разная», в том числе сильно старый топ на лямках и штаны для занятий йогой, майки Gap и два стираных носовых платка, а также «коробка носовых платков, новых». Забрали и выставили на продажу содержимое ее ванной и кухни: шампунь и крем для рук, прихватки и кухонные полотенца, сушилку для салата и держатель туалетной бумаги – сгребли все подчистую.

В лот № 448 вошли рыболовный приз, который Берни получил в 195 году за голубого марлина весом почти 160 килограммов, набор игрушек из дома в Монтоке: табакерка с чертиком, воздушный змей, настольные игры, карточные колоды. Там были и «2 (две) неполные коробки лампочек», коробочка скрепок, десять батареек размера D. В другом лоте были плоскогубцы и прочий ручной инструмент, шнуры-удлинители, садовый инструмент и с десяток коробок разных шурупов и гвоздей. В лотке с бижутерией лежала потускневшая скаутская медаль с надписью «Будь готов».

Торги (в мидтаунском отеле – очные, в Интернете – заочные) попали в заголовки новостей. Как и ожидалось, особый интерес вызвали тапочки с монограммой, которые в лоте, включавшем одну из рубашек Рут фирмы Ascot Chang, ушли за шесть тысяч долларов. Пятнадцать пар ношеных слаксов и джинсов из гардероба Берни ушли за 25 долларов.

Известно, что два аукциона не собрали вместе и трех миллионов долларов. Выручка от продажи трех домов, трех катеров и автомобиля принесла в итоге 27 млн долларов, не считая 10 млн долларов будущей выручки от таунхауса во Франции и ошвартованной там же 27-метровой яхты, из-за которой возникла склока в лондонском суде по банкротствам.

Это была жалкая капля в разливанном море претензий «проигравших вчистую», которые Пикард суммарно оценил ни много ни мало в 20 млрд долларов. Собрать такую безумную сумму можно было только через принудительные возвраты по суду. По мере того как приближался День благодарения, команда Шиэна извещала о все новых и новых процессах, порой подавая в электронном виде по нескольку исковых заявлений в день по крупным делам и десятки в день – по мелким.

Двадцать четвертого ноября против швейцарского банка-гиганта UBS был подан иск минимум на 2 млрд долларов. Банк обвинялся в том, что своей репутацией он прикрывал различные фидер-фонды Мэдоффа, ничего не предпринимая для защиты инвесторов. В деле прозвучало и название компании Access International, французский основатель которой, аристократ Рене-Тьерри Магон де ла Вилльюше, после ареста Мэдоффа покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней UBS станет ответчиком по второму иску в связи с другой группой фидер-фондов, и общая сумма претензий Пикарда к UBS достигнет 2,5 млрд долларов.

Начало декабря ознаменовалось судебным процессом по истребованию возврата комиссионных и компенсации убытков на 6,4 млрд долларов от JPMorgan Chase, основного банка, которым Мэдофф пользовался десятки лет, пока длилась афера. Материалы иска были закрыты для публики, но Шиэн объявил публично, что процесс покажет: банк в отношении Мэдоффа проявлял «преднамеренную слепоту», годами игнорируя «обоснованные и документированные сомнения» его, банка, собственных специалистов. Дело будет «запечатано» запретом на разглашение деталей до начала февраля, когда общественности представят документы, отражающие рост сомнений относительно благонадежности Мэдоффа. Могущественный банк объявил все обвинения нелепыми и поклялся оспорить их в суде.

Через три дня, в субботу 5 декабря, команда Шиэна подала иск по истребованию 9 млрд долларов от всемирной банковской корпорации HSBC со штаб-квартирой в Лондоне, а также от десятков хедж-фондов и лиц, с которыми банк имел дело в годы аферы Мэдоффа. Обвинения были все те же: сотрудники банка подозревали Мэдоффа, но предпочитали смотреть сквозь пальцы, чтобы и дальше получать от него комиссионные. Эти обвинения также были решительно отклонены.

Во вторник 7 декабря были переданы в суд иски еще по двум крупным делам, оба закрытых для публики. Один – против второго по величине после Fairfield Greenwich фидер-фонда Мэдоффа Tremont Group Holdings. Другой – против ряда компаний и партнерств, связанных с семьей Уилпон, владельцев бейсбольной команды New York Mets. На этот раз Шиэн не стал опережать события, только сообщил, что юристы конкурсного управляющего «в настоящее время ведут переговоры по добровольному урегулированию спора» с адвокатами Уилпонов. К концу января 2011 года газета New York Times предаст гласности некоторые ключевые детали «запечатанного» иска, а в день, когда Фред Уилпон открыто объявит, что New York Mets ищет новых инвесторов, газета сообщит, что исковые претензии конкурсного управляющего к Уилпонам измеряются сотнями миллионов долларов.

В Лондоне был подан закрытый для публики иск против руководителей дочерней британской фирмы-банкрота Мэдоффа и иск на миллиард долларов против семи крупных банков, которые продавали деривативы, привязанные к фидер-фондам Мэдоффа. Иски против менее крупных, но именитых управляющих хедж-фондами, размещенными на Манхэттене, в Европе и на Карибских островах, в том числе против специалиста по пенсионным фондам Сандры Манцке и ее коннектикутского фонда Maxam, составляли многие миллионы долларов. И наконец, было подано около девятисот исков против частных инвесторов Мэдоффа и их семейных партнерств и трастовых фондов – иски, которых «вчистую выигравшие» в гигантской афере со страхом ожидали почти два года.

К тому времени спринтерский рывок конкурсного управляющего, изо всех сил стремящегося успеть с исками по «возврату ранее выплаченных сумм» к крайнему сроку – 11 декабря, стал постоянной темой ежечасных заголовков новостных сайтов. Учитывая всеобщую измотанность и вероятность всяких непредвиденных сбоев в сложном процессе, Пикард и Шиэн согласились, что глупо было бы рисковать из-за какого-нибудь глюка в электронной системе регистрации документов в суде на последней минуте, так что они установили для себя свой крайний срок – полночь пятницы 10 декабря. Если что-то пойдет не так, у них будет хотя бы минимальный резерв времени.

Каждая половина этой странного юридического тандема играла собственную роль. Пока Шиэн эффектно и громогласно предъявлял все новые и новые иски, Пикард за закрытыми дверьми вел переговоры по улаживанию старых.

В понедельник 6 декабря Пикард уладил 500-миллионное дело о возврате денег с элитным семейным швейцарским банком Union Bancaire Prive, который для инвестирования в Мэдоффа учредил собственный хедж-фонд. На следующий день Пикард совместно с прокуратурой объявил о крупном соглашении с Карлом Шапиро и его семьей из Палм-Бич, в том числе с бывшим руководителем Cohmad, зятем Шапиро Робертом Джаффи. Хотя Пикард и назвал имя Джаффи в своем иске против Cohmad, против Шапиро он иска не подавал, и, в соответствии с условиями соглашения, ни он сам, ни прокуратура не предъявили Шапиро обвинения в противоправных деяниях. Эта сделка прибавила в общий денежный котел для жертв Мэдоффа 624 млн долларов. Через несколько дней конкурсный управляющий сообщил о договоренности с несколькими известными благотворительными учреждениями, включая «Хадассу». Эти соглашения почти удвоили суммы, собранные Пикардом: теперь они достигали 2,5 млрд долларов.

Но все прежние претензии и соглашения затмил иск, поданный в пятницу 10 декабря. В пространном исковом заявлении на 161 странице команда Шиэна обвиняла австрийского банкира Соню Кон, членов ее семьи, ее флагман Bank Medici, ее основных партнеров в Европе и целую армию трастов, партнерств, фиктивных компаний и частных лиц. Всего обвиняемых было около сорока. Те из них, кто согласился прокомментировать исковое заявление, свою вину отрицали. В этом иске, единственном из всех, поданных от имени Пикарда, против ответчиков были выдвинуты обвинения в вымогательстве, согласно которым Кон осознанно помогла направить в руки Мэдоффа 9 млрд долларов, подключив его к новым источникам средств для его финансовой пирамиды в обмен на десятки миллионов долларов тайных вознаграждений.

Истец требовал возврата выплаченных денег и возмещения ущерба на сумму около 20 млрд долларов. А поскольку обвиняемым в вымогательстве суд мог назначить возмещение ущерба в тройном размере, потенциально дело Кон могло принести жертвам Мэдоффа более 60 млрд долларов. Адвокаты Кон тут же отвергли предположение, что она знала или хотя бы подозревала, что Мэдофф управляет финансовой пирамидой, и заявили, что она и ее семья будут решительно оспаривать иск конкурсного управляющего в суде.

В тот же вечер, всего за несколько часов до полуночи, был подан последний крупный иск: дело, уходящее корнями в первые дни славы Мэдофа – чародея фондового рынка. Основными обвиняемыми в данном случае были Фрэнк Авеллино и Майкл Бинс, два бухгалтера, чьи судьбы пересеклись в бухгалтерской фирме тестя Мэдоффа. Теперь Пикард добивался выплаты 900 млн долларов от них, их жен и множества принадлежавших семье трастовых фондов и партнерств. В иске утверждалось, что оба бухгалтера сознательно миллионами клали в карманы краденые деньги, которые Мэдофф платил им в награду за то, что те поставляли ему инвесторов после того, как Комиссия по ценным бумагам и биржам в 1992 году прикрыла деятельность Avellino & Bienes. Их адвокаты ничего не комментировали, но приготовились парировать обвинениями в суде.

В снежном буране судебных исков не различить было крохотной снежинки – иска о выплате компенсаций с различных трастовых счетов, открытых в пользу внуков Берни Мэдоффа, детей его сыновей, Марка и Эндрю.

Лицо, близкое к Марку Мэдоффу, позднее утверждало, что этот иск не стал неожиданностью: он появился, когда ажиотаж вокруг приближающегося крайнего срока подачи исков, 11 декабря, и второй годовщины скандала вновь сделал сыновей Мэдоффа объектом всеобщего внимания.

И потому Марку Мэдоффу было очень неуютно.

К этому времени он был обвиняемым как минимум по девяти федеральным искам, в том числе по тем, что направил в суд Пикард, который публично характеризовал его как безответственного и некомпетентного лоботряса. Друг Марка говорил, что его не так ранило презрение Пикарда, как упорное молчание бывших коллег с Уолл-стрит, которые могли защитить его публично. Другие припоминали, что Марк всегда был чувствителен к критике, долго переживал обиду и вслух досадовал, если случались неприятности. «Вот потому-то я никогда и не верил в то, что он знал про аферу, – сказал один друг семьи и бывший партнер по бизнесу. – У него нервы всегда были ни к черту. Он бы просто не смог держать такое в тайне, он с ума бы сошел».