Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду Энрикес Дайана

В фирме было более ста служащих, бог знает сколько генеральных кредиторов и минимум четыре тысячи активных клиентских счетов, каждый из которых представлял частное лицо, семью, партнерство, получателей выплат по пенсионному плану, крупный хедж-фонд с тысячами собственных клиентов или государственное учреждение, инвестирующее в пользу всей страны. Некоторые клиенты фирмы были определенно невинны и почти раорены, зато другие были сказочно богаты и, возможно, причастны к преступлению, а Пикард и Шиэн в день своего назначения и понятия не имели, как отделить одних от других.

На бумаге их задача выглядела очень просто: собрать максимум растраченных денег и поделить их между правомочными заявителями под контролем суда по банкротствам. Но дорога, которую для этого должны одолеть Пикард и Шиэн, приведет их к конфликту с более чем половиной клиентов Мэдоффа.

На следующий день, во вторник 16 декабря, разыгралась еще одна юридическая драма – в запруженной людьми комнате манхэттенской федеральной прокуратуры: такие декорации раздосадованные прокуроры выбрали для своей первой конфиденциальной встречи с Берни Мэдоффом и его адвокатами. Некоторые бывшие федеральные обвинители находили эти декорации странными для деликатного обряда под названием «предложение сотрудничества».

Предложение сотрудничества – это ситуация, когда адвокат-защитник предлагает своему клиенту ответить на вопросы стороны обвинения и предоставить важные сведения в обмен на ограниченный иммунитет, распространяющийся на состоявшийся в этот день разговор. Если сведения обвиняемого ценны, а его желание сотрудничать убедительно, такое предложение может стать первым шагом к заключению своего рода сделки обвиняемого с прокуратурой, в результате которой обвиняемый добровольно признает свою вину и предоставляет обвинителям «дорожную карту» для будущих дел против тех, кто замешан в преступлении.

Атмосфера много значит для любого наполненного эмоциями допроса. Умный прокурор захочет, чтобы с людьми, опрашивающими обвиняемого, тот чувствовал себя непринужденно, без робости, почти как при задушевной беседе. Но в этом «предложении» на такое нельзя было и надеяться. В комнату набилось с десяток людей. Одни сидели за длинным столом в центре, другие на стульях, расставленных вдоль стен, а Мэдоффа все еще не было.

Обвинитель Марк Литт и его начальник Билл Джонсон сидели в центре по одну сторону стола. Вокруг них были агенты ФБР, несколько юристов из Комиссии и кое-кто из SIPC.

Затем, около одиннадцати утра, вошел Мэдофф, сопровождаемый своими адвокатами Айком Соркином, Дэном Хорвицем и Николь Дебелло. Они уселись за стол прямо против Литта и Джонсона.

После формальностей, в основном сводившихся к разъяснению сути соглашения об ограниченном иммунитете, Литт и Джонсон начали опрашивать Мэдоффа, пытаясь его разговорить.

Мэдофф рассказал о том, как начал свой бизнес, как хотел установить связи с обеспеченными еврейскими бизнесменами, чьей дружбы он искал. Он хотел произвести на них впечатление. Тогда, в 1962 году, у него были кое-какие проблемы и, чтобы покрыть некоторые убытки клиентов, он вынужден был занять денег у тестя. Он занимался всеми видами сложного трейдинга, которые всячески старался всем объяснить. Потом он снова попал в беду и начал понемногу обманывать. А потом соскользнул к настоящей финансовой пирамиде. Он снова понадеялся быстро выбраться, но не смог. Пирамида стала слишком велика.

Мэдофф утверждал, что сам запустил финансовую пирамиду. Никто ему не помогал.

«А когда вы брали отпуск? Вы отдавали распоряжения через Фрэнка Дипаскали?»

Мэдофф пожал плечами. Нет, сказал он, осторожность превыше всего. Больше никто не был замешан.

Никто из присутствующих ему не поверил.

Через несколько часов сделали перерыв на ланч. Мэдофф с адвокатами выложили на стол магазинные сэндвичи в коричневой обертке.

Предварительное обсуждение продолжилось. Теперь вопросы задавали все присутствующие, порой невпопад, мешая Мэдоффу отвечать и сбивая с мысли других опрашивающих.

В какой-то момент Мэдоффа спросили, как и когда началась его преступная деятельность, и впоследствии все разошлись во мнениях о том, что именно он ответил, – возможно, потому что никто не уточнил, о каком из преступлений шла речь. Некоторые услышали, что он датирует возникновение своей финансовой пирамиды шестидесятыми годами, когда он потерял деньги клиентов и, чтобы возместить их, был вынужден занять у Сола Альперна. Когда Мэдофф снова потерял деньги (потом никто не вспомнил, сказал ли он, когда именно), то, по его словам, снова идти за помощью к Альперну было невозможно. Так что он начал красть у одного клиента, чтобы заплатить другому.

Потом кто-то из присутствующих доказывал, что первая описанная Мэдоффом афера была не финансовой пирамидой – она, по его утверждениям, началась в начале 1990-х годов, – а скорее фальсификацией доходов от инвестиций, по которым он тогда, в 1960-х, отчитывался своим клиентам.

Так что же это было? Истина – как и всегда с Берни Мэдоффом – существо увертливое. Она шмыгнула прочь из этой комнаты, прежде чем ее смогли поймать и запереть.

Но если истину не смогли запереть, это не значит, что сам Мэдофф мог передвигаться свободно. В прошлый вторник на предварительных слушаниях перед судьей Дугласом Итоном адвокаты Мэдоффа сошлись с обвинителями на поручительском залоге в 10 млн долларов за подписью «четырех финансово ответственных граждан». Теперь, спустя неделю, Мэдофф не мог найти четверых, которые подписали бы поручительскую гарантию, чтобы добиться своего освобождения. Готовность подписать выразили только его жена и брат.

Сыновья Мэдоффа такую возможность и не рассматривали. Даже если бы гнев и горе не заткнули им рот, адвокат не позволил бы им говорить с родителями, чтобы иметь возможность защитить их от любого подозрения в сговоре с отцом и в контактах с ним.

Мэдофф не мог обратиться и к самым близким своим друзьям: они тоже были его жертвами. Даже если бы их адвокаты позволили им откликнуться на призыв, то помощь человеку, который украл столь много у столь многих, оказала бы губительное влияние на степень доверия к ним в предстоящих судебных битвах.

Так что в среду 17 декабря Литт согласился на компромисс. Решили обойтись без подписей. Вместо этого Мэдофф подвергнется домашнему аресту под электронным наблюдением и отдаст в залог дом в Монтоке и Палм-Бич, записанные на имя Рут. Вдобавок Рут сдаст свой паспорт, как сдал его Мэдофф. Судья-магистрат Габриель Горенстайн одобрил новое соглашение без слушаний.

После полудня Мэдофф, небрежно одетый в холщовую бейсболку темно-синего цвета и черную стеганую куртку, вернулся в свою квартиру на Восточной Шестьдесят четвертой после того, как ему приладили электронное следящее устройство. У его адвокатов не было времени принять меры безопасности для поездки домой, так что Мэдофф, подходя к строю телекамер и микрофонов на тротуаре возле своего дома, был один.

Его лицо было как маска, а губы сжаты в ниточку, пока он, окруженный толпой журналистов, не выпускающих его из объективов, упорно продвигался к дверям. Кто-то преградил ему путь, выкрикивая вопросы. Еще кто-то толкнул его в левое плечо. Он попытался удержать грубияна на расстоянии, отступив и вновь рванувшись вперед. Потрясенный, он наконец добрался до вестибюля и скрылся в здании. В ближайшие дни по телевизору снова и снова будут показывать запись этой сцены.

Если обвинители, ошарашенные гневной реакцией публики на освобождение Мэдоффа под залог, искали возможность пересмотреть решение, то сцена, заснятая телекамерой, таковую им предоставила. К утру среды они начали спрашивать адвокатов Мэдоффа, безопасно ли тому оставаться на свободе.

Его адвокаты предприняли попытку сохранить ему свободу без траты активов, которые правительству понадобится отсудить в пользу его жертв. Им удалось договориться о круглосуточной охране, возглавляемой бывшим нью-йоркским полицейским, детективом Ником Казале, и укомплектованной отставными полицейскими.

Когда это было улажено, прокуроры согласились, что Мэдоффа будут круглые сутки содержать в его квартире, выпуская только в суд либо по срочным медицинским показаниям.

В комедийных ток-шоу это тут же назвали «арестом в пентхаусе».

У людей из Комиссии, особенно из нью-йоркского отделения, от ареста Мэдоффа свело животы.

Всего несколько часов понадобилось, чтобы найти в делах следы предыдущих расследований. Некоторые кадры принимали участие в самых недавних из них и подписали заключение, которое гласил: «Свидетельств мошенничества не выявлено». Они очень недолго могли все же надеяться, что Мэдофф запустил свою гигантскую финансовую пирамиду после того, как было закрыто расследование 2006 года, возбужденное по сигналу от Гарри Маркополоса. Эта неоправданная надежда прожила меньше дня.

«Когда я впервые услышал в новостях о том, что Мэдофф арестован, я не думал, что это меня как-то касается, – вспоминал руководитель проверки, проводившейся в 2006 году. – Я думал, что он еще что-то натворил, и только на следующий день сообразил, что это все та же история».

Реакция Гарри Маркополоса на новость об аресте была весьма характерной. По его собственным словам, он вооружился дробовиком на тот случай, если инспекторы Комиссии нападут с оружием на его дом, изымут компьютер и уничтожат документы, чтобы спасти себя от публичного унижения. Но, перейдя к более практическим мерам, он заготовил копии обширной документации для журналистов из The Wall Street Journal. Во вторник 16 декабря из журнала позвонили в вашингтонский офис Комиссии с вопросами насчет сигналов Маркополоса.

Поздним вечером этого для председатель Комиссии Кристофер Кокс явился с совещания, растянувшегося на весь день, и составил пресс-релиз о деле Мэдоффа. По его словам, следователи Комиссии сотрудничают с правоохранительными органами, изучая «большой объем» информации, которая указывает на «запутанные ходы, предпринятые мистером Мэдоффом для обмана инвесторов, общества и регуляторов».

Упоминание о преступной изобретательности Мэдоффа – не более чем неуклюжая попытка сохранить лицо, перечеркнутая следующим откровением того же Кокса: «Нами установлено, что начиная по меньшей мере с 1999 года сотрудникам Комиссии неоднократно поступали тревожные и обоснованные сигналы по поводу финансовых нарушений мистера Мэдоффа, однако ни одному из них не был дан ход… Я глубоко обеспокоен очевидной неспособностью Комиссии на протяжении последних десяти лет должным образом расследовать эти жалобы».

Кокс лично обратился к известному своей хваткой генеральному инспектору Комиссии Х. Дэвиду Котцу с приказом начать независимое расследование провалов. Он также приказал отстранить от расследования всех сотрудников Комиссии, которые имели «реальные связи с мистером Мэдоффом или его семьей».

Заявление Кокса отозвалось скорбным гулким звуком: грозное когда-то агентство стукнулось о дно. Комиссия, которая годами держалась на плаву благодаря своей былой славе, уперлась в твердокаменные последствия десятилетней небрежности и отлынивания. Кокс и сам поддерживал множество дерегулирующих мер и бюджетных приоритетов – в ущерб эффективности руководства и уровню профессионализма, – что немало способствовало печальному итогу. Проколов у Комиссии и без Мэдоффа было предостаточно.

В тот год, только раньше, репутация Комиссии изрядно пострадала из-за неумелого надзора за крупными инвестиционными банками и другими регулируемыми финансовыми институтами, которые потерпели банкротство или наделали глупостей, включая Bear Stearns и Lehman Brothers. Особенно беспомощной Комиссия выглядела в разгар всебщей паники после падения Lehman Brothers, когда Кокса постоянно отодвигали на задний план во время пресс-конференций, где царили министр финансов Генри Полсон и председатель Федерального резерва Бен Бернанке. Теперь уже всем стало ясно, что Комиссия с треском провалила свою основную задачу – защиту инвестора. Это не укладывалось в голове. Прозевать аферу Мэдоффа, несмотря на «обоснованные» сигналы и предупреждения, поступавшие годами! Такого провала Комиссия по ценным бумагам и биржам не знала за все семьдесят пять лет своего существования.

Однако Кокс проводил в своей должности последние дни. Вновь избранный президент Барак Обама собирался на днях объявить о намерении назначить преемницей Кокса на посту председателя Комиссии Мэри Шапиро. Маленькая, стройная, со светлыми волосами, приветливая и мягкая в обращении, Мэри Шапиро с 1996 года была президентом саморегулируемого агентства FINRA, которое отпочковалось от NASD. Ко времени ее назначения в FINRA Берни Мэдофф отошел от активной деятельности в этой организации, и за время пребывания в должности она встречалась с ним всего несколько раз. Они не виделись по нескольку лет. Шапиро не знала, что Мэдофф ворочает инвестициями огромного масштаба, да и зачем бы ей знать, если управляющие хедж-фондами или консультанты по инвестициям не были подведомственны ни NASD, ни FINRA? Не обратила она внимания и на статьи о загадочной инвестиционной удачливости Мэдоффа, опубликованные в 2001 году.

Когда впервые прозвучало известие об афере Мэдоффа, Шапиро собирала вещи в вашингтонском отделении FINRA. Ее поглотили заботы, связанные с процедурой назначения на новый ответственный пост: финансовые декларации, анкеты ФБР, подготовка к слушаниям об утверждении в должности. В один прекрасный день она, не отрываясь от дел, включила телевизор у себя в кабинете и тут услышала сообщение об аресте. Она была потрясена. Но, подобно прокурорам, которые согласились на освобождение Мэдоффа под залог, она не сразу осознала, какие бедствия уготовал Мэдофф своим инвесторам – и агентству, которое она согласилась возглавить.

В среду 17 декабря после обескураживающего признания Кокса Обама объявил о назначении Шапиро. Но она приступила к исполнению обязанностей только через месяц с лишним: до инаугурации Обамы Сенат не мог утвердить ее в должности. Так что ей оставалось лишь наблюдать за тем, как Кокс и его соратники из руководства Комиссии пытаются справиться с ситуацией в первые дни сокрушительного скандала.

Она понимала, что от Комиссии потребуются ответные меры, если она хочет убедить общество в том, что сумеет вновь наладить компетентное и действенное регулирование рынка, – в противном случае она просто прекратит свое существование.

В сочельник, оставшись в пентхаусе одни, Берни и Рут Мэдофф разбирали личные ценности. С годами у них скопилось немало прелестных вещиц: пара старинных бриллиантовых серег начала XIX века, изящные эдвардианские браслеты и серьги с черным ониксом, изумрудами и бриллиантами, десятки новых и классических наручных часов и замечательная барочная нитка из трехсот двадцати жемчужин, которую можно было разобрать на части и сделать колье, браслеты и ожерелья.

Мэдофф, разумеется, знал, что большинство его ценностей, если не все, были куплены на краденые деньги. Более того, на следующий после своего ареста день он согласился на пожелание суда заморозить все его активы. Право суда арестовать драгоценности Рут было не столь очевидно: ведь ее не обвинили в преступлении и не предложили добровольно заморозить имущество, хотя она сделала бы это в считаные дни. Но, вне зависимости от юридических нюансов, они оба не заблуждались насчет того, что драгоценности Рут, как и окружающие их стены, мебель, сами стулья, на которых они сидели, а также пальто и обувь в шкафу – все это вскоре будет арестовано в пользу жертв Берни.

И все же пентхаус, мебель и одежда пока еще были на месте – только протяни руку. После почти сюрреалистической драмы прошлых двух недель ценности, как и весь комфортабельный мир внутри пентхауса, все еще как будто оставались в их распоряжении.

Рут собрала четыре бриллиантовые броши, алмазное ожерелье, кольцо с изумрудом, ожерелье из нефрита и еще несколько красивых вещиц. Берни выбрал два комплекта запонок (один из них – не имеющий большой цены подарок от внучки), несколько дорогих перьевых авторучек, более десятка экземпляров из своей обожаемой коллекции наручных часов – некоторые были украшены алмазами или заключены в корпус из платины, золота или серебра.

Они тщательно все это упаковали, сложили пакетики в аккуратную стопку и снабдили их записочками со словами любви и раскаяния. В тот же день Рут отослала их почтой своим сыновьям и невестке, сестре и зятю, брату Берни Питеру и его жене, а также кое-кому из близких друзей.

Через несколько дней один из сыновей Мэдоффа известил прокуратуру о получении ценных подарков и вернул их в распоряжение конкурсного управляющего. Опрометчивое решение разослать к празднику подарки даст Марку Литту дополнительные основания утверждать, что Берни Мэдоффу доверять нельзя – нельзя выпускать его из-под стражи.

Через неделю Рут на встрече с одним из адвокатов мужа сама упомянула подарки, которые они с Берни разослали перед Рождеством. Адвокат тотчас же предупредил ее, что нужно постараться забрать все назад, и немедленно. Она сразу же разослала сыновьям электронные письма с просьбой вернуть подарки.

Ответа не было.

12. Подсчитывая ущерб

Как всегда и бывает при личном разорении, они в подробностях помнили, где были и что делали, когда узнали, что разорены.

Управляющего недвижимостью из Миннесоты Тима Мюррея, чья семья первой инвестировала в Мэдоффа через Майка Энглера, новость застала в пути, за рулем автомобиля, и он чуть не съехал в кювет, услышав об аресте Мэдоффа. Сперва он решил, что это очередные слухи, распускаемые завистниками, и нужно спокойно ждать, когда их, как это всегда и бывало, расследуют и опровергнут. Учитывая положение Мэдоффа на Уолл-стрит, он сказал: «Так я и поверю, что его арестовали! Хотите сказать, он как-то раз с утра встал и что-то натворил? Это вряд ли». И тем не менее Мэдофф был под арестом, а все деньги, которые доверили ему Мюррей и его семья, пропали.

Одна женщина – инвестор во втором поколении – была в парикмахерской, когда сестра позвонила ей с известием, что «все испарилось». Осознать, что ее престарелые родители вмиг потеряли все, «было тяжким ударом».

Светло-серый свиток выполз из факса Мэри Томаджан через день после ее возвращения из поездки в Индию в поисках духовного просветления. Она ждала выписки со счета, подтверждающей, что у нее есть деньги на воплощение ее мечты обосноваться в Санта-Фе (штат Нью-Мексико). Факс пришел из небольшого фонда, которому она уже восемнадцать лет доверяла свои накопления. В бумаге говорилось, что все ее деньги были инвестированы в Мэдоффа, а он арестован. «За 50 секунд, пока я читала факс, я из мультимиллионера стала неудачником – сбережения всей жизни уничтожены, привычная жизнь изменилась навсегда».

Эллен Бернфелд, автор и исполнитель песен, мечтающая о карьере писателя, завтракала с друзьями, когда раздался «телефонный звонок, разбивший жизнь и изменивший мой мир». Она печально размышляла: «Моего отца уже нет, и он не узнает об этой ужасной катастрофе и не почувствует ее последствий, но моя мать и узнает, и почувствует, а она дитя Великой депрессии, так что это для нее возвращение худшего из кошмаров».

Сын Роберта Хейлио позвонил ему с печальным известием в дом престарелых в Рока-Бартоне. «Я чуть не рухнул на месте, – вспоминал он. – Не мог перевести дыхание и подумал, что у меня сердечный приступ. Я был в полном шоке». Все сбережения, обналиченные суммы страховых полисов – 95% состояния его жены! – были доверены Мэдоффу и теперь пропали безвозвратно. Его жена Стефани как раз с подругой, которая тоже была инвестором Мэдоффа, входила в кинотеатр, когда подруге позвонили с той же страшной вестью. Минутой позже ей позвонил муж. «Я надеялась, что все это ужасная ошибка», – вспоминала она.

Одна дама-инвестор с мужем были в кабинете ортопеда в Нью-Йорке, где ей делали укол кортизона от болей в бедре. Ее мужу позвонили на мобильный в тот момент, когда она натягивала джинсы. Супруг был в шоке. Почти в истерике. Ей пришлось срочно усадить его в автомобиль и отвезти домой, в пригород Нью-Джерси. «Пропало все, что он заработал за всю жизнь, – фьюить, и нет ничего!» Когда они наконец вошли в дом, рассказывала она, «я пошла в ванную и меня стошнило».

Стивен Нортон из Форт-Лодердейла неторопливо ехал домой с заупокойной службы по брату своего партнера. С голосовым сообщением от его брокера пришло известие о том, что исчезли его пенсионные сбережения. Затем Нортон позвонил с той же ужасной новостью в Майами вдове умершего. Только что потерявшая мужа (тоже инвестора Мэдоффа), женщина теперь потеряла все, что он накопил, чтобы содержать ее в довольстве.

Кейт Каролейн услышала весть об аресте Мэдоффа, когда ее муж Гордон Беннетт разбудил ее со словами: «Кейт, мы только что лишились дома». Беннетт в 1988 году продал свой успешный бизнес, связанный с натурпродуктами, чтобы посвятить свое время и деньги делу защиты окружающей среды и, рассчитывая на сбережения, которые все были вложены в Мэдоффа, они с Кейт трудились над новым, наполовину законченным домом поблизости от великолепного заповедника в Понт-Рейес, к северу от Сан-Франциско. Вначале она решила, что муж шутит. «Кейт, говорю тебе – Мэдофф арестован за аферу с ценными бумагами», – повторил он.

Еще одна жертва с весьма скромными средствами сказала, что почувствовала себя, как если бы вдруг выпустила из рук бесценный талисман. Знать, что ее деньги вложены в Мэдоффа, было как «ухватить за хвост жар-птицу, – говорила она. – Как будто у тебя в руках волшебная палочка… У нас была все равно что страховочная сетка, а теперь ее нет».

Телефоны звонили неистово. Племянницы звонили теткам, дочери отцам, внуки бабушкам, старые друзья – друзьям: «Берни Мэдоффа только что арестовали!» И с этим арестом их мир менялся навсегда.

Беда, постигшая десятки тысяч жертв Мэдоффа по всему миру, во всей их трагичности предстала изумленным взорам общества во вторник 23 декабря 2008 года.

Француза-аристократа, финансиста-комиссионера Рене-Тьерри Магона де ла Вилльюше, одного из учредителей Access International, непосредственно предупреждали о Мэдоффе. Одно такое предупреждение весной 2006 года исходило от аналитика хедж-фонда, которого он с партнерами нанял, но которому не внял. Другое вроде бы поступило от Гарри Маркополоса, который в своих мемуарах вспоминает, как ездил с французом по Европе с предложениями о продаже созданного им нового финансового инструмента. По словам Маркополоса, он сделал предупреждение еще до поездки, но француз «не желал ничему верить» и с ходу отверг возможность мошенничества. Маркополос заявляет, что де ла Вилльюше проигнорировал его призыв изложить его, Маркополоса, доводы руководителю аналитических исследований Access International.

Когда 11 декабря пришло известие, что Мэдофф арестован, потерявшие дар речи сотрудники офиса Access International на Мэдисон-авеню молча сгрудились вокруг телевизора в кабинете своего босса. «Это были бесконечные минуты, – вспоминал один из сотрудников. – Карточный домик рушился из-за единственного новостного выпуска Си-эн-би-си».

Шестидесятипятилетний де ла Вилльюше все дни после ареста Мэдоффа проводил в лихорадочных консультациях с партнерами и юристами о судьбе доли своих фондов, вложенных в Мэдоффа, – всего примерно 1,6 млрд долларов, включая 50 млн долларов его собственных средств. Тогда казалось, что нет никаких надежд возместить хоть что-нибудь. «Полный кошмар», – сказал он преданному клиенту из Парижа в телефонном разговоре в понедельник 22 декабря.

В тот же день де ла Вилльюше спокойно попросил своего молодого помощника купить канцелярский нож, зачем-то ему понадобившийся.

–Оставь у меня на столе, – сказал он.

В конце рабочего дня он попросил молодого человека одолжить ему ключ от кабинета, сказав, что засидится допоздна и сам запрет кабинет. Он позвонил жене и предупредил ее, что у него приглашение на поздний ужин, а потом поторопил уборщиков, чтобы те управились к семи часам вечера. И запер за собой дверь.

Корзину для мусора он поставил так, чтобы не очень запачкать ковер, полоснул себя по запястью и по плечу, истек кровью и умер.

Ирвинг Пикард не был поэтической натурой. Если бы ему сказали, что судебная драма вокруг банкротства брокерской фирмы, конкурсным управляющим которой он назначен, была героическим путешествием в хаос или мифическим поиском утраченного сокровища, он лишь поднял бы брови. На рациональном уровне, единственном, на котором он предпочитал действовать, это было обычное дело о банкротстве, рассматриваемое по Закону о защите инвесторов в ценные бумаги, – самое крупное, самое печальное, самое тяжкое, самое бурное и, вероятно, самое долгое дело, которое когда-либо рассматривалось судом по этому закону. И все же это было самое обычное дело о банкротстве.

То есть одно из 10629 дел, рассмотренных десятью федеральными судьями Манэттена по банкротствам. Этот список включал дело гиганта Lehman Brothers, и скоро в нем будут значиться банкротства Chrysler и General Motors. Всякое дело о банкротстве, знаменующее смерть делового предприятия, движется мерным шагом похоронного марша. Оно не мчится галопом, не срывается с места в карьер и не срезает углы на поворотах.

В типичном деле о банкротстве такой погребальный темп раздражает, но его терпят. Должника реорганизуют либо провалившийся бизнес полностью ликвидируют, и работы хватает, а банки, поставщики и другие опытные кредиторы знают, чего ожидать. Но в этом банкротстве множество кредиторов были отчаявшимися жертвами преступления, потерявшими все в крупной афере, и некоторые из них полагались на деньги из имущества должника, чтобы уплатить следующий взнос по ипотечному кредиту за жилье или купить лекарства на следующий месяц. Фразу «отсроченное правосудие есть отказ в правосудии» можно считать юридическим афоризмом, а в переводе на обыденный язык это значит, что пройдет много времени, пока свершится правосудие в деле о сложной ликвидации, проводимой SIPC в ходе длительного уголовного расследования аферы, которая расползлась по всему миру и нанесла удар миллионам людей.

Способ, каким Мэдофф организовывал свою аферу, умножил трудности SIPC, создав узел болезненных вопросов, на распутывание которого уйдут долгие годы.

Для начала необходимо было ответить на вопрос, кого считать «клиентом», подлежащим защите SIPC. Считать ли клиентами Мэдоффа только фидер-фонды вроде Fairfield Sentry и Ascot Partners Эзры Меркина, названия которых значились на отчетах о состоянии счетов? Или разнообразных инвесторов в эти донорские фонды определять как отдельных клиентов? В долгосрочной перспективе это, возможно, и не имело значения, ведь любые возвращенные активы попадут в правильные руки, прямо или после прохождения через фонды-«доноры». Но в ближайшей перспективе ответ определялся тем, получит ли «донорский» фонд от SIPC аванс в 500 тыс. долларов, чтобы поделить его между своими инвесторами, или право на такой же аванс будет иметь каждый из инвесторов.

Второй, и, вероятно, куда более важный, вопрос – величина убытка, который могут объявить соответствующие клиенты. Считать ли убытком сумму, показанную в последней выписке со счета, полученной за несколько недель до ареста Мэдоффа? Или сумму, первоначально выложенную клиентом из его собственного кармана, без добавления фиктивных прибылей? Если на счете жертвы оставались значительные деньги, но первоначально вложенная сумма была уже снята со счета в форме «прибылей», позволять ли такому клиенту участвовать в дележе активов, которые сумеет вернуть Пикард? Или каждый цент, который вернет конкурсный управляющий, лучше оставить для тех, кто к моменту краха аферы не вернул себе всей первоначально вложенной суммы?

И что делать с жертвами, которые сняли со своих счетов на миллионы долларов больше, чем вложили, считая, что забирают свои законные прибыли? Может ли конкурсный управляющий предъявить судебный иск, чтобы вернуть эти деньги? А если да, то будет ли его решение основано на том, сколько денег они забрали? Или сколько оставили на счете? Или, скажем, на том, сколько им могло быть известно о том, что делал Мэдофф?

Чтобы ответить на все эти вопросы, кому-то придется выступить в роли царя Соломона, и любой ответ разгневает одних – и обездолит других. И, как в библейском прецеденте, для «справедливого решения» потребуется не только знание законов, но и знание человеческого сердца. Небезупречно проведенный поиск ответов на эти вопросы больше чем на два года затормозит ликвидацию фирмы Мэдоффа и причинит новые страдания всем причастным.

Пикард и Шиэн полагали, что применительно к финансовой пирамиде закон ясен: жертвы могут получить только те суммы, что вложили сами, а не фиктивные прибыли, якобы произведенные аферой. Их точку зрения разделяли юристы SIPC, руководство Комиссии по ценным бумагам и биржам и множество юристов по делам о банкротстве.

Ее поддерживали и постановления, принятые к тому времени по итогам дела хедж-фонда Bayou, финансовой пирамиды, крах которой в середине 2005 года чуть не положил конец афере Мэдоффа. Еще в 2007 году судья постановил по делу Bayou, что, если жертва сняла со счета сумму, превышающую его первоначальное вложение, эти фиктивные прибыли следует вернуть в активы. Почти всем инвесторам фонда Bayou, которые снимали деньги в течение шести лет до краха (срок исковой давности нью-йоркского Закона о защите кредиторов), было приказано вернуть фиктивные прибыли.

Но, приняв эту точку зрения применительно к тому, как подсчитывать убытки величайшей финансовой пирамиды мира, Пикард и Шиэн стали благодетелями одних жертв Мэдоффа (которые вообще не изымали вложенных денег либо сняли совсем немного) и люто поносимыми врагами других (вернувших первоначальные вложения и, возможно, изъявших много более).

Противостоявшие Пикарду инвесторы Мэдоффа вскоре будут утверждать, что Bayou – это совсем другое, потому что SIPC его делом не занималась, и что SIPC обязана уважать «законные ожидания» клиентов, отраженные в последних перед крахом аферы отчетах по счетам. Они считали, что все прочее попросту незаконно.

Вскоре для некоторых из них непреложной истиной стало то, что Пикард и Шиэн намеренно и бессердечно нарушают закон, чтобы за счет тысяч разоренных жертв Мэдоффа встать на защиту SIPC. И, по их мнению, всякий, кто доказывал иное, тем самым переходил в стан врага.

Чуть позже половины третьего дня в понедельник 5 января 2009 года судья-магистрат Рональд Эллис, чуть подавшись вперед, сказал: «Мистер Литт, не напомните ли нам, для чего мы здесь находимся».

Федеральный обвинитель Марк Литт находился здесь, чтобы еще раз попытаться посадить Берни Мэдоффа под арест.

К тому времени возмущение в адрес Мэдоффа и его семьи превратилось в непрерывные громовые раскаты. Сыновья Мэдоффа не могли выйти из дому без того, чтобы за ними не увязались фотографы. Шейна Мэдофф и ее муж Эрик Суонсон, в прошлом юрист Комиссии по ценным бумагам и биржам, ожидавшие первенца, оказались под пристальным вниманием после того, как The Wall Street Journal опубликовал статью, намекающую на то, что их роман мог помочь отвести внимание Комиссии от тайной аферы ее дяди.

Что до Рут Мэдофф, то городские таблоиды и злобная трескотня в Интернете выставляли ее чуть ли не новой Марией-Антуанеттой, избалованной транжиркой и, вернее всего, прямой соучастницей своего мужа-преступника. Она не могла выйти из квартиры за продуктами без сопровождения следующих по пятам папарацци. Пристальное внимание недовольных к Мэдоффу и его семье достигло апогея.

На слушаниях в суде Литт сделал все возможное, чтобы убедить судью Эллиса изменить прежнее решение об освобождении Мэдоффа. Но он воевал с основным принципом права – презумпцией невиновности обвиняемого. Даже в случае признания обвиняемым своей вины в глазах закона он по-прежнему считается невинным, и бремя обвинителя – доказать его вину при отсутствии обоснованного сомнения. В силу этой презумпции все обвиняемые имеют право на освобождение под залог, если только они не представляют опасности для общества или для самих себя и если не существует вероятности их побега.

Литт доказывал, что с тех пор, как коллега магистрата судья Итон 11 декабря впервые одобрил освобождение Мэдоффа под залог, обстоятельства изменились. Правительственное расследование продвинулось вперед и подтвердило экстраординарный масштаб преступления. Мэдоффу предстоит «очень, очень долгий» срок заключения, продолжал Литт вкрадчивым учительским голосом. «С учетом возраста обвиняемого, срока вероятного приговора, весомости доказательств против обвиняемого, включая его собственные признания, – налицо явная опасность побега».

Судья Эллис мягко указал, что все эти факты были известны государственному обвинению, когда оно совсем недавно согласилось с условиями освобождения Мэдоффа под залог, получившими одобрение судьи Горенстайна (через неделю после ареста Мэдоффа). К тому же Мэдофф уже сдал свой паспорт. Так что же изменилось фактически?

Изменилось то, объяснил Литт, что вечером сочельника Мэдоффы разослали посылки с ценными праздничными подарками своей семье и друзьям вопреки решению о замораживании активов, вынесенному на предварительном слушании по иску Комиссии по ценным бумагам и биржам. Хотя разосланные вещи были быстро возвращены, сам эпизод служит доказательством того, что Мэдофф «неспособен соблюдать ограничения, наложенные судом».

Когда настала очередь возражений Айка Соркина, он указал, что Литт даже теперь не утверждает, что Мэдофф нарушил какое-либо из условий освобождения под залог. Скорее, сказал Соркин, Литт недоволен тем, что Мэдофф нарушил приказ о замораживании активов, наложенный другим судьей по другому делу, а к личным средствам Рут замораживание и вовсе не применялось.

Что же за нарушение допустил Мэдофф? Отослал то, что «правильнее всего описать как фамильные ценности», – сказал Соркин. Да, некоторые вещи имеют материальную ценность, но другие – ценность по большей части сентиментальную: какие-то перчатки, какие-то запонки. Он обрисовал инцидент как невинную ошибку, вызванную желанием Мэдоффа сделать жест примирения, протянуть руку своим отдалившимся сыновьям, брату, друзьям.

В суде Литт всегда скрывал свой гнев, но тут он не выдержал: «Обвинение здесь не из-за каких-то перчаток и запонок! – И продолжал, уже спокойно: – Мы здесь из-за очень дорогих часов стоимостью в сотни тысяч долларов, а возможно, и миллионы, и других драгоценностей». Обвиняемый нарушил приказ суда, разослав эти подарки, и «в этом состоит изменение обстоятельств. Именно это привело нас сюда».

И вновь Литту не удалось убедить суд в том, что до процесса Мэдофф должен находиться в тюрьме. Судья Эллис постановил, что обвиняемый может оставаться на свободе под залогом, будучи круглосуточно ограничен пределами своей квартиры в пентхаусе.

Через месяц в другом суде с другими полномочиями председательствовал судья Бертон Р. Лифланд.

Лифланд, один из судей-ветеранов манхэттенского федерального суда по банкротствам, надзиравший за ликвидацией активов Мэдоффа, был еще и докой в сложной системе взаимосвязи между американскими законами о банкротстве и нормами, применяемыми за границей. Когда речь зашла о деле Мэдоффа, охватившем весь земной шар, стало ясно, что у семи нянек дитя без глазу.

После получения конфиденциального отчета бухгалтеров, ликвидировавших фирму Мэдоффа по законам Британии, расследованием дочерней структуры Мэдоффа в Британии занялось лондонское Бюро по борьбе с мошенничеством в особо крупных размерах. Но управляющий конкурсной массой Ли Ричардс III, которого Комиссия по ценным бумагам и биржам поставила во главе лондонской «дочки», так и не дождался от лондонских ликвидаторов сотрудничества, на которое надеялся. Тем временем собственные расследования против Мэдоффа завели несколько других европейских стран. Французская прокуратура открыла предварительное следствие и с надеждой поглядывала на собственность Мэдоффа во Франции как на источник компенсации для его местных жертв: таунхаус, яхта за 7 млн долларов и слип, у которого она была ошвартована, за 1,5 млн долларов. Испанские регуляторы изучали убытки фондов Optimal. Австрийские чиновники начали чрезвычайную инспекцию Bank Medici. Ирвинг Пикард уже испросил разрешения судьи Лифланда нанять британского юриста-консультанта и готовил запросы на дополнительную правовую помощь в еще нескольких странах.

Да и в самой Америке наметились ведомственные конфликты. Дэвид Шиэн сцепился с федеральными прокурорами из-за повесток с вызовом в суд – Шиэн намеревался разослать их десяткам лиц, к которым прокуроры пока не желали его подпускать. Кое-какое конфискованное имущество Мэдоффа, намеченное Пикардом к продаже в пользу жертв, зарезервировали для продажи Службой судебных приставов, а эта служба, в отличие от SIPC, вычла бы собственные расходы из сумм, предназначенных для жертв, что взбесило Пикарда и Шиэна. Кроме того, Комиссия по ценным бумагам и биржам пыталась расследовать дело Мэдоффа в то время, как сама находилась под расследованием собственного генерального контролера.

Поэтому в среду 4 февраля после очередного слушания по делу судья Лифланд подал Пикарду и Шиэну знак остаться.

«Кажется, дела идут чуть медленнее, чем хотелось бы. По крайней мере, так это видится публике, – мягко предупредил он их. – Я и правда не знаю, что происходит за кулисами».

Но «обязанность вернуть как можно больше средств возложили на столько агентов, агентств и правительственных подразделений», и Лифланд начинал ощущать, что «агентства работают недружно».

Он добавил: «Я хочу сказать, что выход для всех сторон в том, чтобы работать в согласии, а не в разладе».

В его словах не было оптимизма, и не без причин. Разлад явно побеждал. Лучший тому пример имел место в тот же самый день в Вашингтоне, округ Колумбия, где Финансовый комитет Конгресса проводил свои вторые в этом году публичные слушания по скандалу Мэдоффа.

Жертвы Мэдоффа надеялись найти справедливость в Конгрессе, но для искавших непосредственной практической помощи или быстрых изменений законодательства не найдется никаких решений. Однако Конгресс жаждал угодить тем, кто требовал привлечь к ответственности Комиссию по ценным бумагам и биржам за ее катастрофический провал. В этот день свидетелем-звездой был Гарри Маркополос, дотоле игнорируемый частный осведомитель из Бостона. Его свидетельские показания были приправлены крепкими словцами и заряжены праведным негодованием против Комиссии. Это негодование с зеркальной точностью отражало гнев бессчисленных жертв Мэдоффа.

«Отступничество – не просто красивое слово, для Комиссии оно стало руководством к действию, – заявил он. – Комиссия – это три с половиной тысячи безмозглых куриц, которым велено ловить лис. Берни Мэдоффу, как и множеству других аферистов по ценным бумагам, пришлось сдаться самому, потому что куры-дуры не сумели его поймать, даже когда их ткнули носом и показали, куда смотреть».

А сколько было выкрутасов в стиле шпионского триллера!

«Чтобы минимизировать риск раскрытия нашей деятельности и потенциальную угрозу для меня и моей команды, я подавал доклады в Комиссию анонимно, – рассказывал Маркополос членам Комитета. – Мы с моей командой исходили из того, что, если Мэдофф получает сведения о нашей деятельности, он может почуять угрозу и попытается нас задушить».

Раз Мэдоффу грозит пожизненное заключение, утверждал Маркополос, «то ему нечего больше терять» и он может запросто убрать свидетелей обвинения. И добавил: «Все эти девять лет каждый из нас боялся за свою жизнь всюду, где бы ни находился».

Эти драматические разоблачения удлинили список не заданных Маркополосу вопросов: если он убежден, что Мэдофф опасный уголовник, отчего не сообщил о нем уголовным правоохранительным органам? Отчего сигналы о мошеннике и потенциальном убийце он упорно посылал в гражданское ведомство, и всегда в одно и то же? И если бостонское отделение Комиссии считало Маркополоса источником, заслуживающим доверия, разве не могло оно поручиться за него перед нью-йоркским отделением ФБР или Министерством юстиции, а не только перед Комиссией по ценным бумагам и биржам? Он так и не помог решить эти загадки.

Несколько членов Конгресса слегка смутились, особенно когда Маркополос описал, как он надевал латексные перчатки, чтобы подготовить к анонимной пересылке те сведения, которые он так безуспешно пытался всучить Элиоту Спитцеру (в то время генеральному прокурору штата Нью-Йорк) в ходе его визита в Гарвардский университет (Бостон) с лекцией. Никто не задал сам собой напрашивающийся вопрос: отчего было просто не послать ему доклад по почте?

Впрочем, Маркополоса в основном хвалили, ему аплодировали. После чего началась публичная порка Комиссии.

В качестве свидетелей в Конгресс вызвали группу регуляторов, возглавляемую директором отдела Комиссии по правоприменению Линдой Чатмен Томсен. Похоже, люди из Комиссии очень смутно представляли себе, зачем их вызвали: они явились, вооруженные лишь юридическими терминами да туманными намеками на привилегию исполнительной власти не предоставлять суду или законодательному органу конфиденциальной информации.

Финансовый комитет Конгресса не желал и слышать о том, что текущее уголовное следствие и внутреннее расследование генерального инспектора Комиссии делают юридически невозможным оглашение свидетелями многих обстоятельств, хотя в этом свидетели, вероятно, не покривили душой. Члены комитета обстреливали команду Комиссии наводящими вопросами и все больше сердились на уклончивые ответы. Оскорбления, которыми сыпали конгрессмены, красноречиво указывали на их враждебный настрой.

Самое безапелляционное высказывание раздалось из уст конгрессмена-демократа из Нью-Йорка Гэри Л. Акермана: «Мы считали, что враг – мистер Мэдофф, – заявил он выстроившимся перед ним чиновникам Комиссии. – Но я думаю, что враги – это вы все».

В тот же день вновь назначенный председатель Комиссии Мэри Шапиро послала председателю комитета и конгрессмену-республиканцу одного с ним ранга извинительное письмо, пообещав в дальнейшем работать с ними коллегиально.

Но дело было сделано. В свете финансового кризиса сентября 2008 года Конгресс вынес на рассмотрение масштабную реформу регулирования. Провал Комиссии в деле Мэдоффа мог перечеркнуть все достижения, способные оправдать ее независимое существование. И в этом смысле явно прозвучавшие на слушаниях в Конгрессе презрение и досада ничего хорошего не предвещали.

Ирвингу Пикарду с его попытками ускорить рассмотрение исков по убыткам требовалось найти как можно больше инвесторов Мэдоффа и как можно скорее. SIPC уже открыла веб-сайт и горячую линию, и теперь Пикард решил действовать с опережением и искать жертв самолично, а не ждать, когда те к нему явятся. 6 февраля он поручил своим судебным консультантам зарегистрировать и представить в суде по банкротствам открытый для всех документ из тринадцати тысяч имен, обнаруженных в архивах Мэдоффа, в отчетах о состоянии клиентских счетов. В качестве официального документа этот список был доступен всем желающим и вскоре появился в Сети.

«Список Мэдоффа» немедленно стал мировой сенсацией, реестром обманутых звезд и титанов, а также обычных людей, имеющих – или имевших когда-то – счета у Мэдоффа. В Англии газета The Guardian отвела ему важнейшее место. The Wall Street Journal построил карту географической концентрации жертв. New York Times создала онлайновую базу данных с поиском по именам, городу, штату и почтовому индексу. База тут же привлекла невероятное число посетителей. Практически во всех региональных изданиях страны, если не мира, появился очерк о местных жителях, чьи имена значились в «списке Мэдоффа». Некоторые клиентские счета были активны, другие – нет. Некоторые люди из списка утверждали, что никогда не инвестировали в Мэдоффа, а другие признали, что инвестировали.

В числе неожиданностей, обнаружившихся в списке, были имена покойных родителей Айка Соркина, Натана и Розали Соркин из Бока-Ратон (Флорида). В списке также содержалось название исчезнувшей юридической фирмы Squadron, Ellenoff, Plesent & Sheinfeld, партнером которой когда-то был Соркин.

Казалось бы, нелепо: клиент Айка Соркина заманивает в свою финансовую пирамиду его родителей и бывших партнеров-юристов. Но так и было.

В деле, привлекавшем столь пристальное внимание общества, прокурорам следовало быть уверенными в том, что все делается «строго по учебнику». А по учебнику адвокат обвиняемого не должен иметь столь тесной связи с предполагаемыми жертвами обвиняемого. Такой конфликт интересов мог вызвать сомнения в решимости Соркина защищать клиента – и если бы на этом основании Мэдофф подал апелляцию на признание его виновным или на приговор, то у прокуратуры возникли бы проблемы. Закулисно прокуроры стали настаивать на том, чтобы Мэдофф отказался от любого права ссылаться на подобные конфликты интересов при апелляции. Через несколько недель он откажется. Публично.

Возможно, обнародованный список сыграл в этом свою роль. Нет сомнений в том, что он в первую очередь привлек внимание людей, чьи имена в нем значились, и это позволило Пикарду быстро отсеять давно не функционирующие или просто ошибочные клиентские счета. Но для многих испытавших потрясение жертв Мэдоффа такая огласка была равносильна бесцеремонному вторжению в их частную жизнь – и в этом вторжении будут винить Ирвинга Пикарда.

Список охватывал только непосредственных клиентов, а не тех, кто инвестировал через фидер-фонды. Поэтому там не оказалось клиентского счета фонда Herald на имя Уильяма Фокстона – румяного, рыжеволосого отставного майора британской армии.

Как вспоминал его сын Уиллард Фокстон (в фильме, снятом Би-би-си), майор Фокстон всю жизнь храбро служил в горячих точках. В бою он потерял руку и был награжден орденом Британской империи. Позднее он присоединился к гуманитарным миссиям и выступал со свидетельствами против военных преступников. По общему мнению, майор Фокстон был человеком мужественным, порядочным и не терпящим вмешательства в свою частную жизнь.

Разыскания его семьи показали, что Фокстон инвестировал примерно 3 млн долларов в фонды Herald USA и Herald Luxembourg, которые оба были организованы венским Bank Medici примерно в конце 2004 или в начале 2005 года. Он рассчитывал безбедно жить на эти инвестиции после выхода на пенсию в ноябре 2008 года.

Потом Уиллард Фокстон скажет, что его отец и понятия не имел, что был инвестором Мэдоффа. Он считал, что его деньги инвестированы в надежный, диверсифицированный фонд почтенного австрийского банка.

В начале февраля майор Фокстон сообщил сыну, что у него имеются разногласия с банком на предмет инвестиций. Затем его сын получил электронное письмо: «Дорогой Уилл, я буду краток. У меня были кое-какие, а фактически все деньги в двух хедж-фондах, Herald USA и Herald Luxembourg, инвестировавших в Австрии. Сейчас я обнаружил, что офис закрыт, а деньги были инвестированы в хедж-фонды финансовой пирамиды Мэдоффа. Я потерял все. Теперь я раздумываю, объявлять себя банкротом или нет. Чувствую себя довольно паршиво, подавлен. Пока это все».

Десятого февраля Фокстон принес в небольшой закрытый сквер рядом с домом в Саутхемптоне армейский пистолет. Он лег на деревянную скамью под деревом с облетевшими листьями и застрелился.

Обычно SIPC не проводит «встреч кредиторов» в делах о банкротстве. Но в этом деле не было ничего обычного, а Кодекс о банкротстве позволяет проведение таких информационных встреч. Так что Ирвинг Пикард и Дэвид Шиэн решили, что проведут встречу, только не кредиторов, а клиентов-инвесторов. Собрание назначили на среду 20 февраля.

Рано утром у Старой таможни – классического здания с колоннами, где располагается манхэттенский федеральный (округа Нижний Манхэттен) суд по банкротствам, собралась очередь из инвесторов. Некоторые жертвы по-прежнему надеялись, что нашлись остатки тех 64,8 млрд долларов, которые, как считали они всего несколько месяцев назад, имелись у них.

Вскоре после десяти часов утра Пикард и Шиэн прошли на пустую сцену конференц-зала и сели за металлический складной стол вместе со старшим юристом SIPC по имени Кевин Белл, высоким, молчаливым, с характерной армейской стрижкой серо-стальных волос. На столе и по обеим сторонам зала у сцены были установлены микрофоны.

Аудитория, собравшаяся в зале, была многочисленна и разнообразна: одни в свитерах и фланелевых рубашках, другие в костюмах с дорогими галстуками. Многие рассказывали журналистам о трудностях, которые испытывают они и их семьи с момента ареста Мэдоффа, и гневались на федеральных регуляторов, которым не удалось защитить их от преступления Мэдоффа.

Открывая встречу, Пикард разъяснил, что они с Шиэном кратко проинформируют инвесторов, а затем ответят на их вопросы.

«Существуют два основных правила, – сказал Пикард. – Первое: это дело, как вы знаете, затрагивает преступление, поэтому мы действуем с места преступления».

И рассказал, что, хотя они с командой и работают вместе с федеральными прокурорами, агентами ФБР и следователями Комиссии по ценным бумагам и биржам, «существует предел того, о чем нам можно говорить». Он попросил инвесторов «проявлять уважение к правовой системе, чтобы она сделала свое дело».

Его формулировки были подробны и юридически точны, но, возможно, слишком профессиональны для не самых квалифицированных инвесторов в зале. Он объяснил, что жертвам уплатят из двух источников: из авансовых выплат SIPC и из любых активов, которые корпорация сумеет вернуть в состав имущества, что займет «определенное время. Сейчас мы не можем даже предположительно сказать, какое именно».

Он обсудил возможность продажи маркетмейкерской фирмы Мэдоффа в пользу инвесторов. Он рассказал, что нанял консультанта, чтобы воспользоваться его советами по продаже графики Роя Лихтенстайна и других предметов искусства, обнаруженных в офисных помещениях. Он нанял и других консультантов для восстановления и оцифровывания отчетов о состоянии клиентских счетов, и эту гигантскую работу следовало проделать до того, как приступить к выплатам по клиентским претензиям. Дел было еще невпроворот.

В следующие четыре месяца с фамильного письменного стола из капа в кабинете Пикарда в Рокфеллер-центре раскрутится торнадо юридических действий.

Он разошлет более 230 повесток с вызовом свидетелей, чтобы приобщить их показания к материалам дел, открытых на Багамах и Бермудах, на островах Британской Виргинии и на Кайманах, во Франции, Великобритании, Ирландии, Люксембурге, Испании и Швейцарии.

Он будет выцарапывать активы везде, где только их найдет, начиная, естественно, с тех, что лежали на поверхности. Он заключит сложную сделку продажи маркетмейкерского бизнеса Мэдоффа. Он закроет все брокерские и банковские счета фирмы, сняв с них около 37 млн долларов, и уладит все незавершенные сделки с ценными бумагами на более чем 297 млн долларов. Его команда продаст долю фирмы Мэдоффа в небольшой чартерной авиакомпании. Он продаст оставшиеся у фирмы билеты на матчи New York Knicks и New York Rangers, а билеты на игры New York Mets 2009 года продаст с аукциона.

Ни одна мелочь не будет оставлена без внимания. Пикард отменит страховые полисы, премии по которым составят около 234 тыс. долларов. Он порекомендует политикам и благотворительным учреждениям вернуть почти 145 тыс. долларов пожертвований, полученных ими от признанного ныне преступником жертвователя. Он обратит в деньги – более 200 тыс. долларов – долю фирмы в DTCC, центральной расчетно-клиринговой палате Уолл-стрит. Как только поступит разрешение от ФБР, он отменит арендные выплаты на все офисные площади, кроме семнадцатого этажа «Помады». Он аннулирует даже подписку фирмы на журналы, членства в клубах и лизинг транспортных средств, собрав в результате еще 54 тыс. долларов.

На эти планы он едва намекнул, когда говорил с жертвами Мэдоффа 20 февраля. Но на той встрече он твердо пообещал, что SIPC, финансируемая Уолл-стрит, оплатит все относящиеся к делу расходы, включая его собственные и счета его юридической фирмы. Несмотря на широко разошедшиеся сообщения об обратном, пояснил он, ни один из счетов конкурсного управляющего не будет оплачен из активов, предназначенных для жертв, как это было бы в случае «обычного» банкротства. Все счета юристов и другие затраты на данную ликвидацию оплачиваются SIPC, а жертвам не стоят ни гроша.

Месяцем позже в новостях появились неверные сообщения о том, что Пикарду как конкурсному управляющему предоставили право на 3% активов, которые он вернет по суду. Такое правило действительно записано в федеральном Кодексе о банкротстве, но для дел SIPC оно не применялось. Мало того, Пикард и его юридическая фирма представили свои счета SIPC, которая немного поторговалась и послала их председательствующему судье для окончательного решения. Затем SIPC их оплатила из членских взносов, взимаемых с фирм Уолл-стрит. Сумма, о которой идет речь, не имеет отношения к тому, сколько Пикард вернул от тех, кого преследовал в судебном порядке.

Но отмыться до конца ему так и не удалось. Даже спустя три года некоторые из рассерженных жертв все еще будут выступать против «трехпроцентного гонорара» Пикарда и оспаривать любой выставленный им счет на том основании, что он получает деньги, которые иначе отошли бы им.

Возможно, первым сигналом грядущих недоразумений по линии общения с жертвами стало то, что о самом своем потрясающем открытии Пикард сообщил на этой встрече как бы между прочим, в ходе довольно путаных рассуждений о сроках исполнения претензий.

Некоторые юристы говорили своим клиентам, что их претензии должны быть приняты к исполнению к 4 марта, тогда как Пикард сказал, что единственно разумный крайний срок – 2 июля 2009 года, спустя шесть месяцев после того, как инвесторам было разослано официальное уведомление о банкротстве. Крайний срок 4 марта, объяснил он, приложим только к тем делам SIPC, в которых инвесторы выбирают возмещение в виде реальных акций, а не денежную стоимость ценных бумаг на их клиентском счете.

Крайний срок 4 марта не относится к жертвам Мэдоффа, разъяснил он, потому что (как подтвердит его команда, подняв документы за последние тринадцать лет) на их счета не приобреталось никаких акций. Поэтому для них уместным сроком принятия претензий к исполнению может быть только 2 июля.

Тут впору вспомнить жестокую старую шутку о том, как сержант в учебке сообщает рядовому о смерти в его семье: «У кого родители живы, шаг вперед. Не торопись, рядовой Джонс».

Все, кто считает, что на его клиентском счету осталось по крайней мере несколько голубых фишек или немного наличных, шаг вперед. Эй, вы все, не торопитесь!

«Это значит, что ради удовлетворения исков мы не будем опираться на выписки по счетам от 30 ноября, рапортующие о наличии у вас ценных бумаг, – заявил Пикард. – В нашем случае мы собираемся смотреть на движение денег на счет и со счета».

Новостные заголовки следующего дня разнесли известие, что команда Пикарда изучила все имеющиеся документы с 1995 года (и некоторые датированные 1993 годом) и не нашла доказательств, что Мэдофф вообще когда-либо покупал для клиентов ценные бумаги.

Это была финансовая пирамида в чистом виде – самая масштабная афера в финансовой истории, но тем не менее, по сути, классическая пирамида, где грабили Петра, чтобы заплатить Павлу. А когда имеешь дело с пирамидой, и Пикард прекрасно это понимал, есть четкие правила – правила, никакого отношения не имеющие к последним выпискам по счетам, которыми набиты сумки и портфели, стоящие рядом со стульями в этом враждебно настроенном зале.

Многие жертвы с этим не согласились – и не согласятся никогда.

Через две с половиной недели, во вторник 10 марта, у северного входа в здание манхэттенского федерального суда на Ворт-стрит на Манхэттене остановился серебристый седан. Боковая от Фоли-сквер улица была тесно заставлена фургонами со спутниковыми антеннами и телекамерами. У металлических заграждений, образующих коридор от автомобиля к входу в здание, толпились телеоператоры.

Охранник помог Берни Мэдоффу выбраться с заднего сиденья автомобиля и поспешно повел его к зданию суда. Со всех сторон за ними наблюдали судебные приставы, чьи бдительные глаза обшаривали толпу, в то время как Мэдофф неотрывно смотрел куда-то вниз и чуть вбок. Он был словно этюд в серых тонах – мягкий темно-серый костюм, сизый вязаный галстук. Виски обрамляли зачесанные назад серебристые волосы. Серое, пустое лицо.

Незадолго до того, как пробило три часа дня, его препроводили через боковую дверь в зал похожего на подростка судьи Денни Чина, которому было за пятьдесят. Судья Чин, родившийся в Гонконге и выросший в Нью-Йорке, был первым американским судьей китайского происхождения, назначенным в федеральный суд Манхэттена. Дело Мэдоффа он получил по жребию, и сейчас Мэдофф предстал перед ним впервые.

За столом возле стоявшего на возвышении кресла судьи Чина ждали прокурор Марк Литт, его коллега Лиза Барони и специальный агент ФБР Тед Качиоппи, который арестовал Мэдоффа три месяца назад.

К сидящим за тесным столом защитникам Мэдоффа присоединился новый юрист Питер Чавкин. Чавкин, жилистый и настороженный, был очень похож на лас-вегасского магната Стива Уинна, за тем исключением, что сегодня он был мрачен и неулыбчив.

Чавкин явился, чтобы заверить судью Чина в том, что Мэдоффа объективно информировали о конфликте интересов, с которым столкнулся Айк Сорки и который заключался не только в инвестициях родителей Соркина в пирамиду Мэдоффа и в его связях с прежней юридической фирмой, но и в том, что в 1992 году он представлял партнерство Avellino & Bienes.

Соркин от имени Мэдоффа со дня его ареста вел переговоры с обвинением. В прошлую пятницу, 6 марта, судью уведомили о том, что Мэдофф отказался читать целиком обвинительный акт и ему будет предъявлено только более сжатое обвинительное заключение. Этот отказ был первым признаком того, что Мэдофф, скорее всего, еще до суда признает себя виновным.

Но вначале судье Чину требовалось увериться в том, что конфликт интересов Соркина не приведет в дальнейшем к осложнениям и не будет использован Мэдоффом в качестве козыря для успешной апелляции.

Мэдоффа привели к присяге, и судья Чин начал его опрашивать на предмет конфликта интересов, неоднократно задавая один и тот же вопрос в разных вариантах: понимает ли мистер Мэдофф, что у него есть право на адвоката, у которого нет конфликта интересов или конфликтов лояльности? Понимает. И, несмотря на это, он желает оставить своим адвокатом мистера Соркина? Желает. А понимает ли он, что он тем самым отказывается от права ссылаться на эти конфликты при обжаловании любого аспекта этого дела? Понимает.

Судья Чин был удовлетворен: Мэдофф сознательно отказался воспользоваться своим правом сменить адвокатов. Затем он быстро провел обвиняемого через этапы, связанные с его отказом знакомиться с обвинительным актом и с определением объема возмещения вмененного ему ущерба.

В заключение он взорвал бомбу.

–Вправе ли мы ожидать, что мистер Мэдофф в четверг признает себя виновным по предъявленному обвинительному заключению? – спросил судья.

–Полагаю, для такого ожидания есть все основания, ваша честь, – негромко ответил Айк Соркин.

–И это касается всех одиннадцати пунктов обвинительного заключения?

–Да, ваша честь.

Никто из заполнивших зал суда не читал обвинений и не знал об ожидаемом признании обвиняемым своей вины. Судья Чин попросил Марка Литта сделать подробный обзор пунктов обвинения, касающихся мошенничества.

–Да, ваша честь, с превеликим удовольствием, – ответил Литт. – Это: мошенничество с ценными бумагами, мошенничество при консультациях по инвестициям, мошенничество с использованием почтовых отправлений, мошенничество с использованием электронных средств связи, три пункта обвинения в отмывании денег, фальшивые выписки по счетам, лжесвидетельство, представление фальшивых отчетов в Комиссию по ценным бумагам и биржам и присвоение средств из корпоративного пенсионного плана. – И добавил: – Сделка между сторонами о досудебном признании обвиняемым своей вины не заключена.

Судья Чин поспешил дожать его:

–И это означает, что если мистер Мэдофф пожелает в четверг сделать признание вины, то, с точки зрения государственного обвинения, он должен признать себя виновным по всем пунктам обвинительного заключения?

Литт ответил:

–Верно.

Судья откинулся в кресле, не сводя глаз с Литта.

–Хорошо, не скажете ли нам, каков максимально возможный суммарный срок заключения по всем одиннадцати пунктам?

–Суммарно – сто пятьдесят лет, – последовал ответ прокурора.

Через два дня у здания федерального суда еще до рассвета собрались сотни жертв Мэдоффа, желающих попасть в зал судьи Чина на двадцать четвертом этаже. На втором этаже по такому случаю оборудовали просторное помещение, где на телеэкраны предполагалось в реальном времени транслировать слушания.

Были приняты усиленные меры безопасности. Близлежащие улицы оказались запружены телекамерами, фургонами с оборудованием для спутниковой трансляции, журналистами и операторами. В небе кружили вертолеты, следившие за продвижением внедорожника Мэдоффа от самого его дома.

Когда наконец открыли зал суда, испачканные цветными мелками художники-репортеры, вцепившись в огромные планшеты, заняли первый ряд скамьи присяжных. За ними теснились газетчики.

В 9.36 утра прокуроры Марк Литт и Лиза Барони заняли места за столом, ближайшим к судье Чину. Литт был в темно-синем костюме и белой рубашке с крапчатым галстуком бордового цвета. Барони – в черной юбке и жакете, свои негустые русые волосы она зачесала назад и подколола. К прокурорам присоединились Тед Качиоппи, его начальник Кейт Келли (руководитель оперативной группы ФБР по делу Мэдоффа) и еще два агента ФБР в офисных костюмах.

В 9.47 в отсек зала суда для обвиняемых против скамьи присяжных вошли Берни Мэдофф и Айк Соркин. Мэдофф был в сером, как и во вторник. Только сегодня на нем не было часов и обручального кольца.

Команда защиты была в полном сборе. Мэдофф сидел в центре, между убеленным сединами Соркином и молодым темноволосым Мауро Вулфом, спокойно и неподвижно, сложив руки на коленях. Соркин установил перед своим клиентом микрофон и показал, как его включать и выключать.

В 10.00 в зал быстро вошел судья Чин в мантии и занял свое место. Суд представили, а затем Мэдоффа привели к присяге.

–Мистер Мэдофф, – обратился к нему судья Чин, – понимаете ли вы, что находитесь под присягой и, если в ответ на мой вопрос скажете неправду, ваши слова могут быть использованы против вас и повлечь за собой новое обвинение в лжесвидетельствовании или даче ложных показаний?

Мэдофф тихо подтвердил:

–Да. Понимаю.

–Постарайтесь говорить громче, чтобы я вас слышал, – сказал судья Чин.

Мэдофф повторил погромче:

–Да, понимаю.

Соркин попросил дежурного клерка принести воды.

После нескольких предварительных замечаний судья Чин напомнил Мэдоффу, что он отказался от своего права на ознакомление с официальным обвинительным актом и согласился удовлетвориться менее детальным обвинительным заключением, излагающим выдвинутые против него обвинения.

–Все верно? – осведомился судья.

–Да.

–И каков ваш ответ на обвинительное заключение, «виновен» или «невиновен»?

Мэдофф ответил:

–Виновен.

Правительственные юристы описали обвинения, что заняло некоторое время.

Наконец судья Чин сказал:

–Мистер Мэдофф, опишите ваши действия.

Соркин встал рядом с Мэдоффом. Тот развернул напечатанное заявление и начал его зачитывать, чуть запнувшись на официальном названии своей фирмы.

–Ваша честь, на протяжении многих лет вплоть до моего ареста 11 декабря 2008 года я управлял финансовой пирамидой, частично использовав для этого мой инвестиционно-консалтинговый бизнес, фирму Bernard L. Madoff Securities LLC… Я действительно благодарен за возможность публично рассказать о моих преступлениях, о которых я глубоко сожалею и которых стыжусь. Я сознавал, что поступаю дурно, а если называть вещи своими именами, – совершаю преступление. Когда я начинал аферу, я верил, что вскоре прекращу ее, выйду из нее сам и выведу своих клиентов. Однако это оказалось непросто, а в конечном счете и невозможно, и с годами я понял, что меня неизбежно ждет арест и рано или поздно настанет этот, сегодняшний, день. – Он говорил бесстрастно, не теряя самообладания. – Я с болью сознаю, что глубоко ранил многих, очень многих людей, включая членов моей семьи, моих ближайших друзей, деловых партнеров и тысячи клиентов, отдавших мне свои деньги. У меня нет слов, чтобы выразить, как глубоко я сожалею о содеянном. Здесь я затем, чтобы принять ответственность за то, что совершил, чтобы признать свою вину.

Хотя Мэдофф взялся чистосердечно объяснить, как вел и как скрывал свою аферу, его показания местами были далеки от истины.

–Сегодня я хочу подчеркнуть, что, хотя мой инвестиционно-консалтинговый бизнес – орудие моего преступления – был частью фирмы Bernard L. Madoff Securities LLC, другие направления деятельности моей фирмы, то есть собственный трейдинг и маркетмейкинг, были во всех отношениях законны, прибыльны и успешны… Насколько я помню, моя афера началась в начале 1990-х годов…

Он единолично отдавал распоряжения производить и рассылать клиентам фальшивые документы и гонял деньги между Нью-Йорком и Лондоном, чтобы создать иллюзию трейдинговой активности, сообщил он.

Некоторые из этих утверждений (о фиансовом благополучии его фирмы, о дате начала мошенничества) так и останутся в тумане сомнений. Другие, вроде заверений о том, что он действовал в одиночку, вскоре разоблачат как прямую ложь.

Когда Мэдофф завершил описание собственного преступления и сел, судья Чин повернулся к Литту:

–Считает ли государственное обвинение, что признания мистера Мэдоффа охватывают все пункты предъявленного ему обвинения?

–Да, ваша честь, – отвечал Литт. – Обвинение не во всем согласно с предложенным описанием поведения обвиняемого. Однако обвинение считает, что его признание охватывает все пункты предъявленных ему обвинений.