Гений страсти, или Сезон брачной охоты Гринева Екатерина

Капитан Ершов занес ручку над блокнотом, явно собираясь записать имена и фамилии.

– Боюсь, я ничем не могу вам помочь. Я никого не знала. И как именно он проводил свое время после работы – тоже.

И я вдруг с удивлением подумала, что это – чистая правда! Я знала о своих сотрудниках все и… ничего! Я знала, как сердится Марк и как выглядит Никита в приступе вдохновения; я знала, что Марк никогда не пьет кофе с молоком – только крепкий, черный. А Никита, наоборот, с молоком и с сахаром. Я знала, что Гриша не гурман и из всех на свете деликатесов предпочитает воблу с пивом. Знала, что Марк любит, когда у него все под рукой и на столе все в идеальном порядке, а Никита творит только в бардаке, а по-другому и не умеет. Я знала, что Никита быстро все придумывает, быстро принимает решения, а Марку для этого нужно время, он не такой «легкодум», как Никита. Я знала, что Никита быстро теряет интерес к уже оформившейся идее и не любит ее долго дорабатывать. Марк же предлагает сразу несколько окончательных вариантов проекта и все делает основательно и солидно. Но я не знала, чем они занимались после того, как покидали пределы нашего офиса. Я даже проморгала судьбоносный роман Ульяны и Никиты и не знала, что таинственная дама, в которую был влюблен Марк, и есть Ульяна. Я судила о людях очень поверхностно, «вытягивала» из них суть, а все прочее в их жизни оставалось для меня «за бортом». Неужели я действительно такая сухая, «железобетонная» Вешнякова… Меня недавно в этом упрекал Гриша. Но ведь это же не так! Или все-таки так и есть?

Я сглотнула.

– Понимаете, мы не были так уж близки между собою. И не делились друг с другом подробностями своей личной жизни. Поэтому я ничего не могу сказать вам. Извините.

Капитан Ершов посмотрел на меня с недоверием. Рука его застыла над блокнотом.

– Был ли в последнее время Марк Свешников чем-то озабочен или расстроен? Вам так не показалось?

– Пожалуй, нет.

– Для руководителя вы слишком уж ненаблюдательны, – упрекнул меня Ершов.

– Простите… Я могу закурить?

– Нет, – отрезал он, словно это я сидела в его кабинете, а не он – в моем.

– Простите, – повторила я.

– Чем занимался Свешников в последнее время? Над чем он работал? У него было какое-то конкретное задание?

В кабинет вошла Ирочка.

– Там на проводе… Васильев.

– Скажи, что я перезвоню ему потом. Я беседую с капитаном полиции. Валерий Николаевич, вы будете чай или кофе?

– Спасибо. Чай. Зеленый.

– Ирочка, мне тоже чай. С сахаром.

Ирочка вышла.

Так! Горячо-горячо! Эх, если бы я могла переговорить со своими сотрудниками и предупредить их, чтобы они ничего не рассказывали Ершову о пропавшем «каннском ролике», который совершенно ни к чему приплетать к убийству Марка! Но Ершов явился в офис с самого утра и поставил меня в затруднительное положение. Хотя, может быть, я делаю ошибку, не рассказав ему все как есть? Веду себя как Гриша, который затеял доморощенное расследование и при этом едва не погиб. А Марка убили… И я изо всех сил покрываю свой родной коллектив, в котором завелся убийца и предатель? Жутко хотелось курить, почему-то зачесался правый глаз… Я потерла его и провела рукой по лежавшей передо мной папке, словно стирая с нее несуществующую пыль.

– Профессионалом Марк был отличным: способным, исполнительным. – Я выдержала легкую паузу.

Промелькнула – как-то некстати – циничная мысль, что народное поверье – о покойниках либо ничего, либо хорошо – несет в себе некое рациональное зерно. Ведь умерший уже ничего возразить не может. Хоть ты тресни! И тогда получается одностороннее избиение – все равно что пинать ногами инвалида. Особенно если говорить именно плохо.

Я отвела взгляд и продолжила:

– Мы работали над рядом проектов. Вряд ли они представляют для вас интерес. Это реклама Калининградского рыбзавода, реклама двух марок алкогольных напитков и ребрендинг одной мебельной фабрики из Подмосковья.

– Можно узнать точные координаты заказчиков?

– Я уверяю вас, что наши рекламные заказы не имеют никакого отношения к убийству Марка.

– Это решать не вам, – одернул меня Ершов.

– Ах, да! Извините…

Я сообщила ему координаты заказчиков и вновь с тоской посмотрела в окно.

Вошла Ирочка с двумя чашками зеленого чая и маленькой сахарницей на подносике.

Ершов отпил глоток и поставил чашку на стол.

– С кем из коллег Марк Константинович был особенно близок?

Опять горячо! Если я укажу на Никиту, он может не выдержать давления и психануть, сломаться. Никита – тонкий, творческий человек, а как ведут себя творческие люди, когда судьба загоняет их в угол, я не знала. И рисковать не желала.

– Ни с кем. Марк всегда держался немного особняком. Он сидел в одной комнате с Никитой Белогоновым и Ульяной Радовой. Они близки друг другу по возрасту. Можно сказать, сверстники. – Хотя, это неправда. Марк был старше Никиты на пять лет. Ему было тридцать два, а Никите – двадцать семь. Марк был уже отчасти… заматеревшим волком, уставшим от жизни и узнавшим, почем фунт лиха. И еще эта его любовь к Ульяне, которая свалилась на него как дар небес – или как проклятье! Все это случилось с ним в самом опасном возрасте – между тридцатью и сорока, когда все старое уже приелось, а все новое ужасно пугает. И привычную свою жизнь жалко… но возникает такое ощущение, что выхода нет и прыгать с обрыва все-таки надо… Марк и прыгнул. Весь последний год он был сам не свой. Это заметили все. Но как же тщательно Марк скрывал от всех свою «даму икс», как он не хотел, чтобы его тайна выплыла наружу и он превратился бы в уязвимое, беззащитное существо… Любовь всегда делает человека беспомощным – ты не можешь противостоять ей, не можешь сделать вид, что ничего особенного не происходит. И как трудно было Марку скрывать все это! Здесь, в моем офисе, возник роковой треугольник – с испанскими страстями, «корридой» и страданиями, а я все это проглядела за вечными нашими «концепциями» и «идейками»!

– Белогонов и Радова, – уцепился за эти фамилии Ершов. – А с кем-то другим Марк Свешников не откровенничал? Какая вообще обстановка была в вашем коллективе?

– Замечательная! – вырвалось у меня.

Я перехватила недоуменный взгляд Ершова и пояснила:

– Мы все поддерживали друг друга и старались как единая команда. Разногласия, конечно, у нас бывали. Вы бы не поверили, если бы я принялась вас уверять, что ссор и конфликтов у нас вообще никогда не было. Такое невозможно в принципе. Любой нормальный коллектив – как семья, где существует все: и обиды, и примирения, и взлеты, и охлаждения. Но все наши размолвки никогда не перерастали во что-то серьезное. Мы шли на компромисс и мирились. Мы бы не смогли комфортно сосуществовать, если бы обижались друг на друга слишком долго.

Я нервно выдвинула ящик стола и с шумом задвинула его обратно. Капитан Ершов меня здорово раздражал, хотя это была его работа и он задавал мне те вопросы, какие считал важными и нужными. Но мне почему-то казалось, что он мне не верит и думает, что я скрываю от него правду. И, несмотря на то что так все и было, это ощущение изрядно меня нервировало.

– Коллектив у вас, значит… спокойный, неконфликтный, – подобрал нужное слово Ершов.

– Можно сказать и так.

– Коллектив – неконфликтный, Марк Свешников – замечательный, профессионал он отличный… только вот его убили, и все тут! И убил явно кто-то из своих.

Напьюсь и обкурюсь, и вообще, отрублюсь, как только этот чурбан покинет мой кабинет. Вызову Ирочку, велю ей – никого не принимать, и все!

– Я вас понимаю, – кисло улыбнулась я. – Но помочь ничем не могу. Я в диком расстройстве – убит мой сотрудник! И вы… – я замолчала.

– Какие-то проекты остановятся в связи с убийством Свешникова?

– Нет. Марк не был незаменимым сотрудником. Хорошим – да. Но не тем, на ком все держится.

– А на ком все держится?

– На мне, на моем заместителе и на Никите Белогонове. Он у нас – главный генератор творческих идей. Вот без него – да! Мы без него как без рук.

Мы наконец расстались, крайне недовольные друг другом. Он – тем, что я ему толком ничего не сказала, не дала ни одной зацепки. Я – тем, что своими расспросами он крайне нервировал меня и усилил мое и без того угнетенное состояние духа.

Через какое-то время Гриша заглянул в мой кабинет.

– Ушел? – понизив голос, спросила я.

Гриша кивнул.

– Тогда собери народ на кухне. У меня имеется краткое сообщение.

Я обвела своих подчиненных суровым взглядом. Тамара Петровна явно недавно плакала. Ульяна была бледна как смерть. Никита держался изо всех сил, но у него это получалось плохо. Руки его слегка подрагивали, на подбородке алел свежий порез. Брился, рука дрогнула – он и порезался, машинально отметила я про себя. Ирочка молча готовила всем кофе и бутерброды. Гриша сидел во главе стола и хмурился. Когда я вошла, он освободил это место для меня.

Мы все были в сборе, не хватало… только Марка. Казалось, сейчас откроется дверь, и он войдет, отпустит какую-нибудь шуточку… И все засмеются, переглядываясь друг с другом. Но это была иллюзия… Марка с нами больше нет.

Я все стояла и смотрела на своих сотрудников. Наконец я заговорила.

– Я собрала вас сегодня по очень печальному поводу… – начала я. – Убит один из наших сотрудников, Марк Свешников. Есть все данные, чтобы полагать: его убийство и пропажа каннского ролика – явления одного порядка. Капитан полиции, Ершов Валерий Николаевич, уже допросил всех вас. Я хочу знать: что вы ему сказали? Я не сообщила ему о пропаже ролика – мне не хотелось смешивать все в одну кучу, не хотелось, чтобы наш офис – в полном составе – подпал под подозрение. Но я не могла предупредить вас об этом. Поэтому мне интересно знать: какой информацией владеет Ершов?

Все загалдели разом.

– Я… я… – всхлипнула Тамара Петровна. – Я ничего ему не сказала.

– Я думал только о Марке в тот момент, – вырвалось у Никиты. – Ни о каком ролике я не…

– О ролике я промолчал, – Гришин усталый голос потонул в общем шуме, но он сидел рядом со мной, и я его услышала.

– Нет, – Ульяна разжала губы и выдавила: – Я не говорила об этом. Я вообще старалась не упоминать о наших профессиональных делах. Хотя Ершов расспрашивал меня, и еще… – Ульяна запнулась. – Спрашивал: не было ли между нами… романчика! – Это слово Ульяна почти выплюнула. А я представила, как все это прозвучало в устах Ершова: отечески снисходительно. Вроде, как эдакий разговор «по душам».

– А я, честно, – забыла, – призналась Ирочка. – На меня столько всего свалилось в последнее время, столько всяких переживаний, что у меня этот ролик совсем из головы вылетел… – Ее голос задрожал, и Гриша успокаивающе погладил ее по руке.

Мне вдруг стало почти весело.

– Значит, о ролике наша доблестная полиция ничего не знает? Уже хорошо. Можно сказать – замечательно! А я думала… я боялась…

Я запнулась и обвела «своих» взглядом.

«Ты думаешь, что мы – стукачи какие-то, – читала я в их взглядах, – и не понимаем, что можно говорить, а чего – нельзя? Ты думаешь, ты одна болеешь за свое дело, переживаешь, если что-то не клеится и не складывается? А мы просто работаем за зарплату, мечтаем в конце рабочего дня поскорее оказаться дома и выкинуть из головы все, что связано с нашей вечной суетой, «креативными идеями», нервотрепкой и обсуждением очередного заказа и самодуров-заказчиков? Да ведь у нас здесь просто кипят страсти и ставки растут, как во время матча «Реал-Мадрида» и «Барселоны». Неужели ты раньше этого не замечала?»

Неожиданно у меня комок встал поперек горла.

– Простите… и спасибо, – я села на место.

И в этот момент Тамара Петровна озвучила вопрос, который, видимо, волновал всех:

– И что теперь дальше будет?

И я дала единственно возможный честный ответ:

– Не знаю.

После нашего «внепланового» совещания Ирочка вновь приготовила для всех кофе, и я сказала, что на сегодня работа окончена – в связи с форс-мажорными обстоятельствами, и все могут идти по домам. Кто хочет. Все дружно выразили свое желание остаться. Даже Тамара Петровна, которая обычно пользовалась каждым удобным случаем, чтобы отпроситься пораньше и отправиться домой, к Вазгену и к Арсюше.

Времени у нас было мало, просто в обрез, но мне показалось, что мы сможем все. Мы снова – единая команда, и мы свернем горы… Я вызвала Никиту и дала ему задание – восстановить ролик! От шока он на минуту потерял дар речи. В ответ на его возражения я просто махнула рукой.

– Кто из нас начальник? Ты или я? Возражения не принимаются, более того – они отметаются с ходу. Ты у нас – товарищ творческий, так что постарайся. Все равно у нас другого выхода нет, – заявила я. – Ролик мы должны восстановить во что бы то ни стало!

Никита помолчал.

– Это нереально. Я… не смогу.

– Сможешь! Я даже не сомневаюсь в этом, иначе бы не дала тебе такое дурацкое задание. Поверь мне! Если бы я в тебе сомневалась или не знала твоих возможностей, не сказала бы тебе это. И ты бы вообще не работал у меня. Мне какие-то другие люди не нужны. Я долго собирала свою команду. Она строилась как по кирпичикам, один к одному. Это – наш шанс. Идея – отличная, если не сказать – гениальная, и мы должны участвовать в фестивале. И получить награду! Я верю в наши силы.

– Уговорили, – буркнул Никита. – Но если что…

– Я все поняла. Если идея застопорится или выйдет что-то не то, то я и буду считаться виноватой. Я и только я.

– И еще… я хотел спросить…

– Спрашивай! – я взяла в руки ручку. – Я постараюсь ответить на любой твой вопрос.

– Смерть Марка как-то связана с этим роликом?

Я поставила ручку на острие, она упала и покатилась к краю стола. Я перехватила ее и посмотрела Никите прямо в глаза:

– Честно?

Он кивнул.

– Я не знаю… Я просто узнала о смерти Марка – и все. Все мои мысли спутались. Как так получилось? Почему? Будем считать, что твой вопрос открыт, но на него пока нет ответа.

– Я понял. – Никита нахмурился и прибавил: – Я постараюсь восстановить наш ролик.

– Да… – я с горечью улыбнулась. – Спасибо. Постарайся, пожалуйста.

Ластик, найденный мною у Гришиной двери, не шел у меня из головы. А если это Никита? Если он одним махом убрал Марка и напал на Гришу, а до этого напал на меня? Что тогда?..

Вопросы эти были просто дурацкими, они мне очень не нравились. Я сердито засопела и волевым усилием заставила себя сосредоточиться на текущих делах.

На следующее утро, ближе к десяти часам, в кабинет заглянула Ирочка. Вид у нее был виноватый.

– Там к вам… пришли… – она махнула рукой.

– Я же просила: ни с кем меня не соединять, никого не пропускать ко мне.

– Это мать Марка, Ирина Алексеевна.

– Ирина Алексеевна?! – маму Марка я видела всего один раз в жизни. В памяти мелькнула женщина с интеллигентным лицом, седыми волосами и печальными глазами. Отец Марка умер, когда ему было двенадцать лет, и мать воспитывала его одна. – Хорошо. Проси ее. Приготовь чай.

Ирина Алексеевна была очень бледна. Она вошла, слегка пошатываясь.

– Ирина Алексеевна! – кинулась я к ней. – Я бы сама к вам приехала, если бы вы мне позвонили! Я просто думала… простите… это все так неожиданно…

Она сжала мою руку.

– Это вы меня простите… я должна была вам позвонить… предварительно… поставить в известность о своем приезде…

– Нет-нет, все нормально. Вы чаю хотите?

– Нет… Марк… – она запнулась. – Я не могла поверить, подумала, что это какая-то чудовищная ошибка! Что сейчас мне позвонят и извинятся за ложное сообщение. Но потом… когда до меня дошло, что это правда… – она замолчала и уставилась пустыми глазами куда-то прямо перед собой.

– Садитесь, пожалуйста, – тихо сказала я, придвигая стул. – Может быть, выпьете чаю…

Она ничего не ответила. Вздохнула и тихо заговорила:

– Вы знаете, Влада Георгиевна, часто нам кажется, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. Но получается, что это не так. Сначала жизнь отняла у меня мужа. Мужчина в расцвете сил – ему еще и сорока не было, – умер от рака, угас как свечка, за несколько месяцев, у меня на руках. Чего мы только не делали – и к научным светилам ездили, и к народным целителям ходили, и все – зря.

Я думала, что просто свихнусь! Ведь мы с мужем поженились, еще будучи студентами, и думали, что нас ждет долгая счастливая семейная жизнь. Мы оба были учеными, но вскоре мне пришлось оставить карьеру. Марк часто болел, муж учился в аспирантуре, и мне пришлось везти на себе весь дом. Мы посчитали, что одного ученого для нашей семьи вполне достаточно. Мы прошли через все круги ада… Сначала мы жили вместе с родителями мужа и его престарелой бабушкой, которая постепенно выжила из ума. Она… считала, что Марк – соседский ребенок, и при каждом удобном случае старалась выставить его за дверь. Мне приходилось ни на минуту не упускать сына из поля зрения. Потом нам дали комнату в коммуналке и только через несколько лет – квартиру. Мы даже не успели насладиться этим счастьем, как Костя заболел и вся жизнь пошла под откос…

Вошла Ирочка с подносом, на котором стояли две чашки чая. Я сделала ей незаметный знак рукой, она неслышно приблизилась и поставила чашки на стол.

Ирина Алексеевна вскинула на нее глаза и поблагодарила легким кивком головы. Ирочка удалилась.

– О чем это я? – спросила она. – Ах, да! О болезни Кости! Не буду вас утомлять долгим рассказом, но в итоге мы с Марком остались вдвоем. Я работала в библиотеке научным сотрудником, зарплата у меня была маленькая. Мне пришлось заняться репетиторством, преподавать русский язык и литературу, а также английский и французский – я неплохо знала языки. Короче, я кое-как вытянула Марка, дала ему образование. Сначала он прыгал с работы на работу, я уже начала было думать, что мой сын – хронический бездельник и не способен долго задерживаться на одном месте, но, когда он устроился работать к вам, я подумала… что все не так уж плохо и жизнь налаживается… – она замолчала. – Но я пришла сюда не затем, чтобы рассказывать о своей жизни… – уголки ее губ дрогнули. – Я пришла потому, что меня допрашивал капитан Ершов. Он… он считает, что Марка убил кто-то из его близких… из своих…

Я вся подобралась.

– Ирина Алексеевна! Не принимайте слова капитана Ершова слишком близко к сердцу – у него работа такая, в конце концов: всех подозревать, выдвигать различные версии. Кажется, это так и называется на их языке: версии, улики, неопровержимые доказательства… Это просто их работа. – Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно. Не хватало еще усугубить горе его матери сообщением, что, возможно, ее сын – подлец и вор… Тем более что убедительных доказательств на этот счет у меня не было.

– Я все понимаю. Но… – Ирина Алексеевна опустила голову. – Марк действительно в последнее время сильно изменился. Действительно… Я не сказала об этом капитану Егорову. Не захотела… А вам… – она снова замолчала. – Вы не подумайте, что я сошла с ума или что-то в этом роде… Я давно уже хотела прийти к вам и поговорить. Но не успела… – Ирина Алексеевна достала из сумки белый платочек и поднесла к глазам.

– Валерьянки вам накапать немного? У нас есть…

– Нет. Я справлюсь… Я хорошо знала своего сына. Он жил отдельно, но между нами всегда были теплые отношения, мы с ним хорошо понимали друг друга. Я чувствовала Марка, понимала его настроение; по одному его виду я могла определить – хорошо ли у него идут дела или не очень. Марк стал другим, и я долго не могла понять, в чем дело. Потом я догадалась – у него проблема с женщиной. Он серьезно влюбился. Мой сын всегда относился к женскому полу с излишним легкомыслием, за что я его, естественно, ругала. Не то чтобы мне хотелось поскорее «передать» его в чьи-то заботливые руки, нет, я никогда не давила на него в этом вопросе, но из-за его легковесности и цинизма мне часто становилось не по себе. И вот только лишь по косвенным признакам я поняла, что в этот раз мой сын – пропал! Когда я попыталась расспросить его об этой девушке, неожиданно услышала резкую отповедь: «Отстань!» Хотя прежде мой сын никогда не разговаривал со мной таким тоном… Я решила не трогать его. Подумала: придет время, и он сам поделится со мной… Но дальше – больше… Марк стал каким-то скрытным и… чужим. Я не узнавала своего сына, меня это пугало и настораживало. Скажу больше: мне стало по-настоящему страшно, но я решила, что накручиваю сама себя, делаю из мухи слона. Обычно, когда Марк приезжал ко мне, он расслаблялся, шутил… Дурачился. Но в последнее время он был просто сам не свой. Я думала, это из-за девушки. Но потом мне показалось, что все гораздо хуже… Он говорил о том, что на работе его недооценивают, цепляются к нему, не дают развернуться. Мне эти разговоры очень не нравились, я попыталась выяснить: что происходит. Но мой сын ушел в глухую оборону, и это не понравилось мне еще сильнее… Пару раз я подслушала его телефонные разговоры. Звонили ему на сотовый, и он уходил с телефоном на балкон или в туалет. Что-то встревожило меня, подтолкнуло и я… подслушала. Прильнула ухом к двери ванной комнаты… – Губы у Ирины Алексеевны вновь дрогнули. – Он говорил быстро, отрывисто… что-то о деньгах… что этого мало, ему, мол, недоплатили. Потом он рассердился и почти перешел на крик, но внезапно осекся… Он называл своего собеседника генералом, и я почему-то решила – это как-то связано с военными. Марк во что-то вляпался, подумала я…

– Мы не имели дело с военными…

– Я подумала, может, вы получили от них какой-то заказ на рекламу? От комендатуры, например…

– Нет-нет… – в висках у меня «застреляло».

– И еще… – Ирина Алексеевна помолчала и продолжила: – Я нашла это в бумагах Марка… – И она протянула мне лист бумаги, сложенный вчетверо.

Я развернула его.

Это была та самая записка, которую Гриша нашел у себя в портфеле! Но в несколько измененном варианте. Очевидно, Марк распечатал ее на принтере, перечитал и подправил текст. А затем распечатал окончательный вариант.

– Что это значит? – спросила она.

– Пока не знаю, – солгала я. – Можно, я оставлю ее у себя?

– Да-да. Конечно. – Ирина Алексеевна скорбно поджала губы. – Теперь все это уже не имеет никакого значения. Я не уберегла Марка…

– Не надо так, – запротестовала я. – Вы ни в чем не виноваты.

– Когда у вас будут дети, вы поймете меня. Мать всегда виновата, если что-то случается с ее ребенком. Знаете, а ведь я до сих пор не верю, что Марка больше нет… Наверное, боль придет позже. А сейчас мне кажется, что он вот-вот позвонит, приедет ко мне… Я все время прислушиваюсь к мобильному. Там стоит мелодия: «Спи, моя радость, усни». Я пела эту колыбельную, когда Марк был маленьким. И я не знаю, как я с этим справлюсь… – мать Марка замолчала.

В горле у меня застрял комок.

– Извините, я отняла у вас время, – сказала она.

– Ради бога! Если вам захочется, вы всегда можете прийти сюда…

– Не захочется… здесь мне все будет напоминать о нем… – Ирина Алексеевна встала со стула. – Марк часто говорил мне о вас. Называл вас строгой, но справедливой. И ему нравилось у вас работать.

– Спасибо. Мы поможем вам… – Слово «похороны» не шло у меня с языка. – Проводить Марка.

– Я все сделаю сама. Мне помогут родственники и знакомые. Я позвоню вам…

Я проводила мать Марка до дверей. Через минуту ко мне заглянула Ирочка. Глаза у нее были заплаканные.

– Я только сейчас поняла, что Марка больше нет и никогда не будет, – всхлипывая, сказала она. – Все кажется: дверь откроется – и он войдет. Отпустит какую-нибудь шуточку, подмигнет. Он умел поднимать настроение…

– Да… – Я думала о тех странных разговорах Марка с кем-то неизвестным, которые подслушала Ирина Алексеевна. Как же мне хотелось бы ошибиться! Но Марк, получается, по уши завяз в этом дерьме, поэтому его и убили. То ли как ненужного свидетеля, то ли как «отработанный материал», или как шантажиста… И кому же Марк передал ролик и все наши материалы? Подгорову и Хризенко? Но при чем здесь какой-то генерал? Что за странная комбинация? Во всяком случае, записку в Гришин портфель подложил именно Марк!..

– Влада Георгиевна! – пролепетала Ирочка. – Можно, я сегодня пораньше домой уйду? У меня страшно голова разболелась, и… вообще…

– Иди.

Я отпустила сотрудников и тоже поехала домой. Перед самым моим уходом заглянул Гриша и сказал, что его брат нашелся. Он сам вернулся в санаторий, по доброй воле. Он, оказывается, угнал фургон из ближайшей деревни и рванул в Москву – к Грише на работу. А потом – вернулся. «Мишка все время плачет, видимо, у него уже совсем плохо с головой: он никого не узнает и постоянно повторяет: «Я не виноват». Пока он остается там. А что будет дальше – никто не знает», – сообщил Гриша.

Голова моя была пустой и тяжелой. Клонило в сон, хотелось полностью отключиться и ни о чем не думать… Я подумала, что моя жизнь катится куда-то под откос, а я не могу вмешаться в этот неумолимый процесс…

…У двери своей квартиры я увидела стоявшую на коврике огромную корзину роз: алые – по краям, а в середине – белые. Корзина показалась мне какой-то ужасно огромной, как в кино, и я попятилась назад, словно чего-то испугавшись.

– Ну как? – прогремело сверху.

Он уже спускался по ступенькам: большой, веселый, руки засунуты в карманы. Черная куртка распахнута на груди.

– Я… я же просила больше не звонить и не приходить, – чопорно сказала я. – Неужели непонятно? По-моему, мы все уже выяснили.

– Да ладно ломаться-то! Взрослая женщина, а ведешь себя как ребенок.

– Что значит – «ломаться»? – мой голос сорвался на фальцет. И выглядела я, наверное, смешно и нелепо. Меня бросило в жар, руки почему-то задрожали.

– А то не знаешь! – Он подошел и, ни слова не говоря, сгреб меня в охапку. – Я уже соскучился по тебе, моя лапочка!

Это было не по правилам, не так, как я себе это представляла. Мне почему-то хотелось, чтобы Шаповалов приполз ко мне, бледный и исхудавший, и долго умолял – простить его. А я бы сказала «нет» и заставила бы его помучиться, пострадать… А он явился, как снег на голову, веселый, оживленный! Притащил веник – и думает, все в порядке!

– Мы с вами так не договаривались, – сказала я, резким движением высвобождаясь из его объятий.

– Как – так?

– Ну… вот так. Пришел без звонка, и… я должна все забыть?

– Если тебе так хочется – помни! Я что, против? – с явным удивлением в голосе сказал Шаповалов.

Его карие глаза смотрели на меня, не отрываясь.

– Я не собираюсь тебя прощать! – сказала я, поджимая губы. Наверное, со стороны я выглядела как надо: эдакая высокоморальная героиня ставит на место загулявшего героя – расхристанного грубоватого парня, запутавшего в трех соснах.

– Влад! Ты что считаешь, что я должен был приползти к тебе на коленях, бить поклоны до земли и слезно молить: «Прости, ради Бога»? – Его глаза сердито сверкнули.

Я же не могла признаться, что мне хотелось именно этого!

– Я угадал?

– Я не хочу обсуждать эту тему.

Так быстро и легко прощать я его не собиралась. Все-таки я-то мучилась, страдала и переживала, а он так запросто, словно играючи, с полпинка хочет получить прощение. Так не бывает!

– Хорошо, – с расстановкой произнес он, в его голосе прозвучала угроза. Мы, словно два горца, бряцали оружием: кто кого? И пока мы занимались этим обоюдным устрашением, никто не желал уступать другому или просто пойти ему навстречу. «Железобетонная Вешнякова» – вспомнила я, как называют меня конкуренты и соперники. Я вздернула подбородок.

– Видела бы ты себя сейчас! – фыркнул Шаповалов. – Шпагу бы тебе в руки или пистолет, и – вперед!

– А ты думаешь – я тряпка?! Глубоко заблуждаешься! И пускать слюни перед тобой я не намерена! Так же, как и таять из-за твоего букета! Меня этим не удивишь!

– Я думал, ты – жен-щина, – с присвистом произнес Шаповалов. – Понимающая и мягкая. А ты…

– Что – я? Ну, говори! Не молчи! – голос мой предательски задрожал…

– Я уж лучше помолчу.

– Вот что, – слезы мои высохли, не успев толком появиться. – Забирай свой букет и мотай отсюда. И чтобы я тебя возле моих дверей больше не видела!

Дура, сигналило в мозгу, настоящая дура! Получается, моя мамаша права? Я – синий чулок, не настоящая женщина, я совсем не умею привлекать мужчин, а тех, кого все же привлекаю, – сразу отпугиваю. Я обречена на вечное одиночество…

Я кинулась к корзине и ухватилась за нее. Зараза, она была страшно тяжелой, и я не смогла сдвинуть ее с места.

– Я помогу, – зловещим тоном сказал Шаповалов. – Не утруждайтесь, Влада Георгиевна! Не надо!

Он схватил корзину, как будто это была маленькая вазочка, и потащил ее к окну на площадке.

– Сейчас я избавлю вас от этого мусора. Одну минуту!

– Нет! – неожиданно выкрикнула я. – Не надо!

– А пошла ты к черту!

Корзина с грохотом выпала из его рук, и бело-алое великолепие рассыпалось по ступенькам.

Я опустилась на колени и принялась собирать цветы в охапку.

– Что ты наделал! – с плачем сказала я. – Зачем?!

На меня тут же налетел темный вихрь: горячий, сумасшедший, всепоглощающий. Я не успела ничего ни сказать, ни крикнуть – властные жаркие губы накрыли мой рот, и я обмякла. Силы разом предательски покинули меня, будто меня опоили зельем и я погрузилась в летаргический сон.

Его руки лихорадочно срывали с меня одежду, скользили по телу…

– Подожди! – едва успела шепнуть я. – Не здесь. Не сейчас…

Но меня не услышали. Горячие руки буквально сминали меня, как кусок пластилина, и лишь краем сознания я понимала, что я… пропала и погибла. И если я сию минуту не дам отпор, то потом будет катастрофично поздно…

Мы влетели в коридор, спотыкаясь и дрожа от лихорадочного возбуждения, внезапно накрывшего нас, как неотвратимая болезнь или тропический ливень. У меня стучали зубы, я понимала, что все мои теории, сомнения, возражения, мое вечное желание сделать все «по правилам» и «как надо» разбились, как кусок стекла от одного его прикосновения.

Шаповалов был моей погибелью и моим наваждением.

Там же, в коридоре, я бессильно сползла на пол по стенке, и крепкие мужские руки подхватили меня.

– Не вздумай потерять сознание! – прорычал он мне прямо в ухо.

– Не… буду… – еле проклацала я застучавшими, как в ознобе, зубами, обхватывая обеими руками его мощную шею.

Все мгновенно смешалось в таком горячечном и сладко-тревожном бреду, что мне казалось, что я проваливаюсь то ли в сон, то ли в какую-то иную реальность, из которой на краткие мгновения выныривали наши тела – его мускулистые плечи, легкая щетина, царапавшая мне кожу, мои собственные руки… Я ныряла в этот бред – и тонула в нем, мне было так жарко, что, казалось, температура подскочила под сорок градусов, никак не меньше, и я сейчас просто взорвусь изнутри, как раскаленный атомный реактор. Я почему-то старалась натянуть на себя простыню, а Шаповалов все время сдергивал ее – мы все-таки добрались до кровати, – и когда он проводил рукой по моему телу, словно очерчивая его, я ощущала, как меня вновь охватывает желание, и мне хотелось непрерывно чувствовать тяжесть его тела, его силу и упругость…

– Ты жива? – Шаповалов зажал зубами мочку моего уха и слегка прикусил ее.

– Вроде да… – Я повернулась к нему и приподнялась на локте. – Что это было?! – добавила я шепотом.

– У-ра-ган, – и его рука легла на мою грудь.

– Мы сошли с ума, – жалобно сказала я. – Честное слово. И я не знаю, как быть дальше…

И вдруг я осеклась.

«Дальше» – это была запретная зона, куда заходить было нельзя – ни при каких обстоятельствах! Мужчины не любят, когда «дамы» заглядывают далеко вперед, они презирают таких женщин.

Я искоса посмотрела на Шаповалова. Он озадаченно тер подбородок.

Я пропала, мелькнуло в голове, я – клиническая идиотка, и зачем я только порчу такую минуту! Зачем?! Вот сейчас он встанет и уйдет – и будет прав. У него своя жизнь, у меня – своя. В его жизни присутствует эта сдобная Алена и их общий ребенок, и для меня нет места в этом треугольнике. Шаповалову просто хочется провести со мной время, вот он и старается. Только и всего…

Шаповалов встал, обмотавшись простыней, словно тогой, и, не глядя на меня, пошел к двери.

– Ты куда? – испугалась я.

– На кухню. Попить, – голос его прозвучал устало и озабоченно.

Нагрузила мужика своими «дальше»! Сейчас он оденется и уйдет, и будет сто раз прав. Зачем я ляпнула, не подумав? Зачем?!

Я накинула халат и тоже пошлепала в кухню. Шаповалов сидел мрачный и жадно пил воду из стакана.

– Что-то случилось? – спросила я, плотнее запахивая халат.

– Случилось. – Он залпом допил воду и отставил стакан. – Еще как случилось!