Золото Югры Дегтярев Владимир
Из-за юрты внезапно вышагнули шесть пеших татар с обнаженными саблями. Сабли покачивались в руках. Резко покачивались.
Передний татарин, ростом почти как Макар, по хорошей одеже, видать, – сотский, мрачно прошипел:
– Кель! Кель!
Ну что надо уйти, это понятно. А как же купец?
– Ильбан! – снова закричал Макар. – Выходи, говорить будем! Не выйдешь – молись тогда своему Богу.
В юрте зашуршало, но полог входа никто не откинул. Татарский сотник еще раз крикнул Макару уходить и взметнул саблю.
Сзади Макара треснул выстрел. Сотнику снесло башку, и кровь опрыснула белую кошму юрты.
Макар вслух помянул мать Хлыста и перекрестился. Перекрестился и вытащил поясной кинжал из ножен. Конец пришел, теперь все едино. Сзади что-то орал Хлыст, но кровь уже кинулась в голову Макара и обварила сердце.
– Ну, – крикнул Макар ближайшему к нему татарину, – иди сюда, сын собаки, я тебя быстро зарежу!
Треснуло сразу несколько выстрелов. Еще три татарина завалились кулями. В белой юрте визгливо заорал бухарский купец. Потом позади Макара кто-то громко сказал:
– Шо ты, болярин, с имя цацкаешься? Режь давай! Мы подмогнем.
Макар резко обернулся. На сургутский взгорок поднимались и конные, и пешие казаки. Впереди шагал молодец в боярской шапке, за ним лошади тащили на салазных лафетах пушки. Рядом с боярским сыном, снявши свою богатую шапку, шагал Хлыст и что-то пояснял.
Говорившим про резню оказался пожилой уже казак, сильно чубатый, рубаха до пояса распущена. В руке дымилась старая фузея персидской работы. Ручная пушка, а не ружье. Недаром в юрте визжал купец. Узнал звук карающего выстрела.
Макар хлопнул чубатого казака по плечу, сунул кинжал в ножны и пошел навстречу боярскому сыну Войтовскому.
– Ну, где ты плутал, Войтовский? – спросил Макар. – Мы тебя уже десять ден ждем!
Из приобского урмана все шагали да шагали казаки, подгоняя уйму вьючных лошадей, заморенных долгим походом.
Сидели на белой кошме, тут же ободранной казаками с купеческой юрты.
Войтовский устало потянулся и сказал:
– Конечно, подмогну тебе. Мне наряд на поход давал сам царь Иван Васильевич – и отдельно велел разузнать здесь про тебя, Макар Дмитрич. Мол, ты давно на Югру ушел, у царя беспокойство есть о твоем здравии.
– Казаков дашь? Пять десятков? – быстро спросил Макар.
– Казаков никак не дам. Велено мне ставить на сотню верст в округе три острога, и ставить быстро. Царю зело пушнина нужна, на войну тратить.
– А что, все еще воюют?
Войтовский расхохотался:
– Воруют, а не воюют. Так, сидят по деревням да по пригоркам – что наши, что поляки. Таскают друг друга в полон, потом требуют выкуп. Жить-то надо!
– Тогда я татар в подмогу возьму.
– Возьми, мне они без надобы.
С татарами сговорились быстро. Тут торга не бывает, когда пушки легли на станки и проглотили ядра. И казаки сквозь бороды щерятся.
Макар велел, чтобы купец Ильбан встал на колени. А Хлысту сказал, как выстроить татарских конников.
В толмачи к Хлысту пошел тот чубатый казак, что подстегивал Макара к немедленной резне.
– По родству – разберись! – орал Хлыст.
Толмач сразу, вслед Хлысту, орал по-татарски.
Дело подлое – разбивать оружных людей по родству. Триста татар, понукая коней, составили десять куч. Макар подошел к Хлысту, вынул у него из-за пояса пистоль, взвел курок. Подошел к первой куче. Сразу выбрал того, кто одет побогаче, а на сабле евойной золотая насечка на рукояти. Десятский, видимо.
– Кто тебе этот сукин сын? – Макар ткнул пистолем в конника, стоявшего рядом.
Десятский буркнул.
Чубатый толмач перевел:
– Племянник.
– Давай, племянник, отъезжай в сторону. Вон туда, под пушки.
Молодой, гибкий в седле татарин, выдохнул воздух и отъехал, куда сказано.
В соседней куче татары сразу зашипели, заеркали. Потом самый пожилой татарин крикнул по-русски:
– Баскарма! Дай нам самим выбрать тебе аманатов!
Макар посмотрел в сторону кричащего и в куче всадников позади него заметил того татарина со шрамом, кто задел его камчой. Старинов подошел на пять шагов и пальнул ему в грудь из пистоля. Татарина с кровью вынесло из седла.
Макар повернул лицо ко кричащему про татарский выбор заложников:
– Сами умеем! Ты кто будешь?
– Десятский ташаринской елбани. Именем Тохтай.
– Ехай в сторону, Тохтай! Беру тебя командиром полусотни. Хлыст! Валяй дальше!
Макар спешил. Надобно было уйти с татарским отрядом подальше от Сургута, чтобы не случилось какой резни. Татары, конечно, стали много тише, много ленивее, чем двадцать лет назад, но мало ли что…
Хлыст велел отобранной полусотне татар вязать вьюки на заводных лошадей, сам сел в деревянное седло, матюгнулся и понукнул коня шагать вниз, к Оби.
Оставшихся татарских конников разделили пополам. Стариков отправили сопровождать домой бухарского купца Ильбана, а три десятка молодняка обезоружили и оставили в аманатах, под пригляд казаков. Аманатов ослобонят, когда купец Ильбан пришлет из Бухары особого гонца да когда татары, уходящие с Макаром, возвернутся. А ежели то или другое не случится, аманатам кеттык. Тысячелетний закон, его никто не отменял, ибо он жизнь сохраняет в делах лихих и смертных.
В последний момент Макар подошел к насупленному Ильбану, протянул руку:
– Договор нарушил? Камни отдай!
Купец Ильбан, радый, что отдать надо только камни, а не пушнину и жизнь, протянул Макару мешочек с драгоценными камнями. Макар на его глазах пересчитал возвернутое богатство. Оно было в целости.
Сын боярский, Войтовский, стоявший поодаль от Макара, тусклый цвет камней уловил. Быстро подошел:
– Проводить тебя не смогу, Макар Дмитрич. Давай, говори последнее слово, да разъедемся.
– А пошли, хоть десять шагов, да проводишь.
Пошли к спуску с сургутского юра.
Макар на ходу вынул из кожаного кисета два камня, лал да изумруд. Положил их на ладонь Войтовского.
– Кому интерес про этот подарок в голову взбредет, тому говори, что я тебе оплатил великую услугу. Какую – пусть у царя Ивана Васильевича требуют ответа.
Войтовский благодарно хмыкнул.
– Еще бы я тебя просил дать мне в попутчики того, чубатого казака. Он татарский язык разумеет. Без него я намучаюсь.
– Тарас! Эй, Тарас! – крикнул Войтовский. – Собирайся в сей же миг. Поедешь проводить Макара Дмитрича!
– Далеко проводить?
– До Урала! – крикнул Макар.
– Сей же момент еду! – ответно крикнул Тарас и прыгнул в седло.
Пятнадцать дней шли на конях от Сургута до Увата, что на той уже стороне Иртыша. При переправе через Обь потерялись пять татарских конников, да когда плыли через Иртыш, сгинуло еще трое татар. Двое бежали.
Осталось сорок воинов наемного свойства. Это все же сила.
Стоя уже на левом берегу Иртыша, на твердой земле, по которой смело можно идти до Москвы без всяких переправ, Макар с ужасом вспоминал, как махонькие татарские кони плыли через широченные реки. Они, собственно, и не плыли, а как бы только рулили ногами, чтобы течение само толкало их к берегу. Татары держались за хвосты своих коней, а русским было немоготно держаться за конские хвосты. Они держались за седельную упряжь. И то так, для храбрости.
Чубатый Тарас рассчитывал место переправ, и рассчитывал так, чтобы на той стороне рек были песчаные отмели. В те отмели кони и тыкались. Добрые они у татар!
Переправились через Иртыш уже поздним вечером, тринадцатого июля. Костры зажгли прямо на берегу. Макар велел Хлысту вываливать все съедобные припасы, какие есть в торбах. Теперь жалеть нечего. Теперь пусть англы чего жалеют.
Поутру Макар велел татарам собраться у его костра.
Десятский Тохтай сел впереди всех своих воинов. Сквозь темное лицо светилась негаданная забота. Как же заботе не быть, ежели они, татары, уже перешли на чужие, теперь совсем русские земли?
Макар развязал заранее приготовленный кошель с деньгами, подаренный купцом Изотовым. Там лежало двести арабских серебряных дирхемов. Шесть таких серебряных монет в татарских краях стоил калым за невесту.
Макар передал открытый кошель с деньгами прямо в руки сотника Тохтая.
– Дели на всех ровно. И на тех, что утоп, тоже дели. Родителям передашь.
Монеты разошлись быстро. Теперь осталось самое паскудное дело – отпустить татар одних, на разведку. Другого выхода нет. Англы либо уже прошли Уват, либо к нему идут.
– Надо вам найти большую лодку… – начал говорить Макар.
Чубатый толмач Тарас удивленно посмотрел на Макара:
– Про корабль они понимают, Макар Дмитрич. Их отцы по Волге гуляли, паруса видели…
– Ну, переводи, как знаешь.
Тарас перевел. Татары непонятно загудели.
– Большую лодку, сиречь, корабль, надо взять в полон. Мне с той лодки нужен один человек, а остальное – все ваше.
– Все наше? – быстро переспросил десятский Тохтай по-русски.
– До последней доски, до последнего гвоздя!
– Людей – куда? – снова спросил Тохтай.
– Люди – чужие. Ни наши, ни ваши. Но они с оружием… с ружьями, с пушками…
– Корабельных людей, значит, велено не беречь, – обрадовался чубатый Тарас. – Нам хлопот меньше!
И тут же перевел сказанное.
… Через два дня из разведки в обе стороны реки Иртыш вернулись все. Те татары, что ходили на север, вниз по Иртышу, доложили Макару, что большая лодка стоит в речном заливе. Верстах в пятидесяти от Увата. Люди ругаются, ловят рыбу и лазают на большой столб, что стоит посреди корабля.
– Слава тебе, Господи! – с чувством сказал Макар и перекрестился. – Догонять не надо! Встретим!
– Шесть трехфунтовых пушек, – медленно произнес Тарас, – много славы поднимут в небеса, к Господу нашему. И к ихнему, к татарскому Богу. Прости нас, Господи, и татар прости…
Глава сорок первая
Ричардсон как напугал матросов своим поведеньем после гибели первой шхуны, так и продолжал пугать. Голова капитана тряслась при каждом слове, он горячился, тряс руками при каждой своей команде. И лупил матросов тяжелой палкой по головам. И попадал точно по голове, скотина!
Сидючи днями в темном, сыром трюме, английские матросы, не стесняясь одноглазого боцмана Булта, судили так:
– Скорей бы этот дьявол помер! Сбросим пушки и ружья в воду – и повернем назад! Прикинемся купеческим кораблем. По течению, да с парусами, за месяц вырвемся из этой подлой страны!
Булт кивал и поддакивал. Ему тако намекали возглавить бунт на корабле, но боцман намеков пока не понимал. Думал.
По ночам матросам приходилось туго. Река Ер Тыс, в которую повернули полмесяца назад, оказалась рекой паскудной, то мелкой, то глубокой. Приходилось спускать шлюпку и идти, как слепые ходят, – с палкой. Поперед корабля пускали лодку с гребцами. С лодки шестом прощупывали дно реки, тыкали в опасные места длинные палки, и шхуна двигалась промежду них, как супоросная свинья меж колючих кустов. За ночь проходили миль так десять, а по восходу солнца – прятались в речных протоках.
Слава Деве Марии, в теплых протоках водилось множество разной рыбы. И рыбы весьма крупной. Ее забродом ловили много – и тут же жарили.
Однажды, за готовкой еды, услышали близкий ор множества голосов. Едва успели загасить костры. На голоса послали разведчиков. С ними пошел и боцман Булт. Он, много плававший и много видавший, только глянул из кустов на орущих людей, тянущих через болотистую протоку пушки, посерел лицом и шепнул:
– Казаки! Русы – казаки! Экспедиции нашей – конец. Пять дней еще терпим, потом … потом поплывем назад… Без капитана.
Пять дней не прошло, а прошло только три дня, когда пришел худой час. В тот ночной час капитан Ричардсон не услышал голосов с идущей впереди шлюпки. Велел тянуть лодчонку к кораблю за привязанный к ней канат. Но тянуть не пришлось. Течение взбалмошной чужой реки само ударило шлюпку о борт шхуны. Два гребца и матрос-шестовик лежали на дне шлюпки. Двое еще шевелились, а один – нет. В каждом теле торчало по две стрелы.
У Ричардсона голова хотя и тряслась, но еще думала. Тут же, по мертвым телам, он определил, откуда прилетели стрелы. И в голос заорал:
– Пушки – к бою. Огонь! Огонь!
Услышав близкий крик Ричардсона про пушечный огонь, Макар велел татарам готовить стрелы и укрыться в стороне от места, куда полетят ядра. Шхуну ждали как раз сегодня. Потому всех коней – и вьючных, и боевых – еще с вечера отвели на версту верх по течению Иртыша и укрыли в густом перелеске.
Тарас, чубатый казак, ходивший в набеги на каспийские города, покачал головой, услышав распоряжение Макара про стрелы.
– Макар Дмитрич, – строго сказал он, – река, она бывает как неодолимая преграда, а бывает как широкий путь. Англы уже хлебнули страха. И, ежели хватит их трус и понос, подымут все паруса и скатятся отсюда по течению так скоро, что нам и не догнать. Даже на конях. Пошли Хлыста с десятком татар вниз по течению, а я с другим десятком пойду туда, наверх, где речной поворот. А ты здесь сторожи супостатов. Зажмем их в клещи для уверенности дела. А поутру сойдемся и станем мерекать дальше. Одобряешь?
– Одобряю, – успел сказать Макар и бросился наземь.
Со шхуны отлетели три продольных куска огня, и три каленых ядра тут же заскакали по берегу, сокрушив одно дерево. Тарас и Хлыст убежали в темень кустарников, а Старинов пополз к урезу воды, чтобы точно определиться, где в эту безлунную ночь шевелится на воде английская шхуна. За собой Макар тащил на ремне тяжелое ружье. Фитиль ружья дымился.
Снова ударили пушки. Теперь ядра летели много левее того места, куда попадали первый раз. Макар решил, что шхуна все же двигается своим курсом, против течения, и не ошибся. Когда руками почуял воду да пригляделся получше, то среди гущи звезд заметил плотную темноту, которая медленно двигалась. Потом темнота на миг расцвела красным пламенем, громыхнуло и по реке понесло горько-кислый запах пороха.
Шхуна стреляла пока тремя пушками и держала большой разрыв между выстрелами. Выжидала, откуда ответят. Сзади зашуршало. К воде, справа от Макара, подползли три татарина, слева же примостился десятский Тохтай.
– Вон там, – Макар вытянул правую ладонь, ее в темноте хорошо заметно, ладонь белая, – вон там идет шхуна.
– Видно, идет, – немного смолчав, ответил Тохтай, – надо стрелять?
– Обождите. Сначала я… А вы замечайте, где могут быть люди.
Тохтай прошипел своим людям макарский совет.
Старинов встал на колено, поднял ружье, выстрелил. Пуля звонко ударилась об обшивку судна. На шхуне заметили, откуда прилетела пуля, но пушки на палубе не доведешь, как ствол ружья. Только англы и не думали доводить пушки. А просто дали залп, как есть. На берегу кто-то громко вскрикнул.
А татары возле Макара уже стояли боком, в рост, и садили стрелы повыше сверкнувших пушечных огней. На шхуне заорали, забегали.
– Ложись! – Макар дернул ближайшего лучника, а второй не успел упасть. Пять ружей стрельнули со шхуны, и медлительного татарина отбросило пулей на песок.
Макар ухватил убитого за воротник халата и поволок в кусты.
На шхуне от неравной перестрелки потеряли одного убитым, двое были ранены. И все – артиллеристы.
– Носовой якорь ставить! – скомандовал капитан Ричардсон. – Не стрелять и огня не зажигать! Перетащить остальные пушки на правый борт! Плотника – ко мне! Остальным крысам укрыться в трюме! Собирать там доски и разный хлам!
Матросы подхватили раненых и скатились в трюм. Корабельный плотник шепотом помянул дьявола и полез на палубу.
Боцман Булт зажег трюмную лампу и сходил в темноту своего закутка. Вернулся оттуда с полной кружкой рома и с кусками разной тонкой ткани. Матросы подтащили под лампу того раненого, который еле дышал и был без памяти. Стрела торчала у него из правой части груди. Боцман легонько потянул стрелу на себя, раненый очнулся и дико заорал. В ответ на ор матроса с палубы в трюм заблажил непотребства капитан Ричардсон.
Боцман Булт выпоил раненому бедолаге половину кружки рома и махнул рукой – оттаскивать. Безнадежен.
У второго матроса стрела торчала из предплечья. Руку пробило насквозь. Боцман дал матросу три глотка рома, потом ухватился за перо стрелы и резко резанул ножом деревянное древко у самой раны. Половина стрелы оказалась у него в руке. Теперь осталось ухватиться за наконечник стрелы и вытащить вторую половину. Сделав так, боцман обе кровоточащие дыры на пробитой руке обварил ромом. Матрос начал шипеть от боли. Булт наложил тряпье на рану, велел матросам вязать. Сам отошел к лампе, стал вертеть возле огня обломок стрелы с наконечником. Жало расходилось в стороны острыми концами.
– Бронза, – сказал сам себе боцман, – бронза. Худо дело.
Провел пальцем по краям бронзового изделия, почуял, что оно недавно наточено. А недавно наточенная бронза пускает в рану отраву. Такой подлый металл.
Его окружили матросы.
– Надо убегать отсюда, – мрачно прошептал боцман Булт, – я точно знаю, что в бою всегда неожиданно кончаются порох и пули. А стрелы никогда не кончаются, я это тоже знаю. Теперь я согласен на бунт…
Сверху, по палубе, протопал капитан Ричардсон и крикнул в дыру люка, чтобы вытаскивали доски и запасные паруса.
Остаток ночи прошел тихо, без боя. Вода хорошо доставляла звуки со шхуны на берег. Там много топали по палубе, иногда кричали тонкими, ранеными голосами. Им отвечал хриплый голос капитана, узнававшийсяся сразу.
Макар задремал, но постоянно вскидывал голову, как усталая лошадь. Потом отоспишься… На шхуне вдруг громко застучали по палубе, один раз крикнул капитан Ричардсон. И сразу все стихло. Тоже готовятся к утру.
Макар протер глаза, сел прямо и оглянулся на свое воинство. Татары пушечный бой знают, пушечного боя боятся. А боящийся всегда торопится. И всегда стреляет мимо. И что делать, как быть?
Тонко засвирикала одна птица, потом другая – и через миг весь берег, поросший кустарником и редкими деревьями, ожил, запел на разные голоса.
Старинов тряхнул головой, прогнал дрему и сглотнул слюну. Не ели почти сутки, а живот требовал. И требовал громко. Десятский Тохтай пошарил на поясе и достал плотный кожаный кисет. Развязал тесемки и достал оттуда кусочек твердого, серого… камня, что ли? Сунул Макару:
– Курт. Ешь, ешь.
Макар взял курт и оглянулся. Татары позади него в удовольствие жевали серые комки.
Макар сунул курт в рот, разжевал. Во рту сразу стало свежо и кисло, и вкусно. Твердая, сушеная простокваша. Макар проглотил пережеванное и протянул руку за добавкой.
Сзади него, из кучи татар, донеся сдавленный голос:
– Шайтан баракши!
Макар поднял голову и глянул на реку. В серой смеси рассвета и тумана непонятным комом выделялась шхуна. Но, как бы не та шхуна, за которой они гнались. У нее стояли все паруса. С грот-мачты исчез английский флаг, но зато выросли борта, стали даже выше человеческого роста. Что за ерунда? Может, так курт действует? До бесов опьяняет?
Макар вскочил на ноги. Покачался. Вроде ноги и руки узнают себя. Но что случилось со шхуной?
– Ткань натянули на борта, – сказал Тохтай, вскочивший с земли вместе с Макаром. – Плохо.
Макар сузил глаза и теперь разглядел, что за ночь англы обтянули борта шхуны парусиной, не забыв оставить по правому борту шесть дырок для пушек. Да, англы не дураки. Стрелы – главное оружие русских и татар, а они теперь станут вязнуть в парусине. Палить из ружья – теперь тоже глупо. В кого палить, куда палить – не видать. Порох истратишь зря, а его мало. На сотню выстрелов, может быть, осталось пороху.
И почему это англы отдали еще и кормовой якорь? У него и канат провис, он шхуну совсем не держит! Вот те спасибо, Господи, подарил ты веселое утро!
Парусина, что прикрывала кормовую надстройку шхуны, вдруг отошла. В проем не шире аршина наклонно вывалился человек. И так, в наклон, стоял и часто дергался. Макар почуял, что под волосами на голове вспотело. Он узнал капитана Ричардсона.
Голос англа проорал из-за парусины:
– Макара! Макара!
– Я Макара! – крикнул в ответ Старинов.
– Выйди на берег! Тебя наш падре Винченто хочет узнать! Мы тогда говорить будем!
Кричали по-английски, но Макар смысл понял. Оглянулся. Татары уже не валялись на земле, а разбежались по кустам. У тех, кого сквозь ветви кустов заметил Макар, луки взяты на изготовку к стрельбе.
Макар встал в рост на песчаном краю берега. Рассветало необычайно быстро. В своих дерганьях Ричардсон пару раз поднимал голову. Точно – он. Только связанный.
Возле связанного капитана показался тоже знакомый человек. Падре Винченто. Его на подлом лондонском совете господин Эйнан назначил сопровождать шхуны в Сибирь. И ведь дошел сюда живым, ишь ты, пастор хренов!
– Узнал меня, пастор? – крикнул Макар. – Если узнал – молись теперь… в Деву Марию и всех присных ее!
Пастор Винченто в ответ сотворил на Старинова свое крестное знамение. Макар плюнул и перекрестил пастора православным обычаем. От католической дури. Винченто тут же исчез за парусиной.
Тот же высокий, сильный голос проорал:
– Макара! Ты за этим человеком шел, так? Капитан Ричардсон твой! Забирай!
Ричардсон получил толчок в спину и полетел в воду. Макар заметил, что у него связаны и ноги и руки. Голова капитана с разинутым ртом пару раз показалась в волнах реки, потом тело утянулось в глубину.
Голос англа опять проорал:
– А мы теперь поворачиваем и уходим домой. Макара! Понял нас? Крикни!
– Я не за капитаном шел! – бешенно проорал Макар. – Я за вами за всеми шел! И еще иду!
И вскинул руку. В проем между парусинами, откуда кричал голос, полетели жужжащие стрелы. Они бились о парусину и отскакивали в воду. Те, что застревали, вреда англам не принесли.
– Иди, иди, – последний раз крикнул звонкий голос и замолк.
Матрос на носу судна два раза ударил топором по якорному канату. Шхуна дернулась, качнулась. Упрямое течение Иртыша подхватило английский корабль и понесло на разворот. Теперь Макар сообразил, зачем сброшен кормовой якорь – он держал корабль, чтобы его развернуло силой течения. Как только нос шхуны повернулся идти назад, на север, по течению, кормовой якорь выбрали. Шхуна взяла ветер полными парусами и понеслась по течению так резво, что Макар оторопел.
И стоял неподвижно, пока шхуна не пролетела версту.
Макара опередил десятский Тохтай. Он проорал татарскую команду, и его воины побежали от шхуны назад, в сторону Тобола. Макар ухватил Тохтая за рукав:
– Куда валите, узкоглазые? Убью!
– За конями, за конями надо бежать!
Тохтай вывернулся от Макарова хвата и скрылся в кустах. Старинов сел на мокрый песок и бездумно глядел в сторону шхуны, уже скрывшейся за поворотом реки.
Глава сорок вторая
Неисповедимы пути Господни, как неисповедимо и Слово Его, которым Он наделил людей, имея к ним слабость неисповедимого свойства.
Кто и что видел в Сибири, то через две недели Божьим изволением, уже словесно, узнавали на Казани, а еще через неделю и на Москве.
– Англы уже сходили в Китай, потеряли одну шхуну в том походе, а теперь одной шхуной идут назад! – в середине месяца августа доложил царю Ивану Васильевичу дьяк посольского приказа. – Так говорят в Сибири.
Иван Васильевич стукнул царским посохом о каменный пол палаты, сшиб на ковер свою тюбетейку и вторым ударом посоха пригвоздил ее к ковру.
Дьяка посольского приказа самоходно вынесло за дверь царской палаты, в поту и в страхе.
В конце августа о возвратном пути англов из похода на Сибирь и Китай узнал Осип Непея, тративший на английских доглядчиков и доносчиков фунт серебром в день.
Граф Эссекс, в ожидании именно такого радостного известия, два месяца оттягивал свой отъезд в Ирландию. Перед отъездом в Виндзорский замок Елизавета назначила своего фаворита командующим английской оккупационной армии.
Узнав сибирские вести, граф решил в Ирландию не ездить совсем.
Королева Елизавета не узнала ничего. Она в последний день августа последний раз ходила на молочную ферму, где последний раз в этом сезоне исполнила древний обряд вкушения свежего масла от королевских коров.
Первого сентября, к вечеру, Елизавета Первая прибыла в свой дворец в Уайт Холле. И первым же своим осенним указом королева лишила графа Эссекса права сбора таможенных пошлин с импортных вин, лишила единственной статьи дохода. Отныне граф был нищ, как свинопас.
Господин Эйнан, снимавший дом в Лондоне под именем италийского купца Марамелло, узнав благостную весть о сибирском походе, немедля послал доверенного человека на печатный королевский двор с заказом спешно напечатать визитерские карточки: «Эйнан Миланский, картограф и купец. Югорский торговый дом».
Такую карточку второго сентября получил граф Эссекс. На обратной стороне он прочел: «Сегодня, пополудни».
Граф Эссекс вдруг почуял нутром, кто он есть, при наличии в Лондоне этого человека. Собака он на привязи, и более никто! Собака лохматая, грязная, голодная. Убогая.
Граф Эссекс возжелал выпить рома, но оного во дворце не оказалось. Велел седлать лошадь, а сам достал из потайного отделения комода несколько криво сшитых клочков бумаги. В той книжице корявой рукой прописаны всякие люди, нужные для разных дел темного свойства.
Сунул книжицу обратно в потай комода, а из ящика отсыпал в карман десять золотых монет, подаренных господином Эйнаном. Ухмыльнулся в бороду, надел пояс с кинжалом и шпагой и вышел во двор.
В книжице граф прочел, что нужный ему человек, живущий теперь в отставке, обитает на краю Лондона, по дороге в Букингемский дворец.
По дороге граф иногда читал отрывки молитвы, заклиная судьбу тем, чтобы королевский морской лучник Грин имел доброе здравие и сильные пальцы.
Оказалось, что лучник Грин имеет доброе здоровье, сильные пальцы и сохранил дальнобойный лук и стрелы к нему. Десять золотых монет настроили лучника на рабочий лад. Он тут же, при графе, вышел в сад и начал наводить на точильном камне жало стального наконечника длинной стрелы. Граф же рисовал кинжалом на земле расположение окрестностей того дома, возле которого лучнику предстояло засесть перед обедом.
По существу назреваемых событий, граф не должен был выпивать. Но он, противу правил и по зову своей души, заехал в паб «Корсар» на Большой Западной дороге в Лондон. И там с чувством выпил крепкого контрабандного напитка со смачным названием «виски».
Только закончили бить полдень часы на башне Большого Бена, как граф Эссекс вошел в дом господина Эйнана.
– Прикажите открыть окно, – попросил граф, – у вас весьма душно.
– Без надобности сидеть при открытом окне, – ответил Эйнан Миланский, – разговор будет быстрый.
Граф Эссекс тогда начал снимать с себя одежду. Снял короткий кожаный камзол, начал развязывать льняную рубашку. Под рубашкой графа господин Эйнан уловил тусклый блеск кольчуги. При этом на хозяина дома от гостя пахнуло жгучим запахом пота и дряного спиртного напитка.
Господин Эйнан не стал кричать слугу, а сам отодвинул оба запора и поднял окно. Из окна потянуло свежим речным воздухом. Граф Эссекс подошел к окну, обмахивая себя руками. Господин Эйнан, уже много поживший и слышавший от раввинов много голой правды про нравы других народов по отношению к купцам, картографам и менялам, благоразумно встал в простенок между окнами.
– Королева вернулась в Лондон, – сказал господин Эйнан. – Завтра будет суббота. Завтра с утра вы, граф, подготовите к делу своих сторонников, чтобы ночью вам не пришлось им рассказывать, кому куда бежать и кого при том резать.
– А куда моим сторонникам надо будет бежать?
– В королевский дворец, граф. Не делайте вид, что у вас недоумная болезнь.
Граф Эссекс начал скрести грудь по кольцам кольчуги, стараясь унять внезапный зуд. «Все страшное – просто, и все простое – страшно», – говорил его приемный отец, граф Лейстер, силой сделавший перезрелую принцессу Елизавету женщиной.
– План таков, – строго продолжил господин Эйнан. – Ваши люди ворвутся во дворец с парадного входа. Это событие заставит тут же прибыть ко дворцу королевы ваших заклятых врагов – сэров Сесила и Ралея. Пусть их тут же прикончат ваши люди…
– Сэр Сесил и сэр Ралей прибудут со своими вооруженными людьми, – возразил граф.
– Ну и что? Я вам уже два года плачу за содержание в постоянной готовности двух сотен вооруженных дворян! Или у вас нет двух сотен вооруженных дворян? Тогда – где мои деньги?
– Есть, есть дворяне! Есть!
– Вот пусть они и делают второстепенное дело насчет ваших врагов Сесила и Ралея. А ваша задача, граф, совсем проста. Вы знаете тайный ход в спальню королевы, и у вас есть ключи от дверей того хода. Зайдете в спальню «коровы» и сделаете свое дело. И король шотландский Яков Шестой уже воскресным утром станет королем английским Яковом Первым! Так сбудется то, чего хотим мы и чего желает вся Европа. То есть и мы, и Европа желаем восстановления попранной справедливости, погибшей в этой стране на плахе вместе с Марией Стюарт! То есть – торжества католической веры!