Санкт-Петербург. Автобиография Федотова Марина

Гостиница «Англетер» и перестройка, 1987 год

Татьяна Лиханова, Дмитрий Лихачев, Александр Городницкий

В 1985 году в стране начались перемены: генеральным секретарем ЦК КПСС был избран М. С. Горбачев, в СССР началась перестройка, пришла гласность... Для Ленинграда «пятилетие Горбачева» памятно прежде всего пробуждением общества, возвращением из «внутренней эмиграции», всплеском общественной активности – «Мы хотим перемен», как пел В. Цой. Первым массовым выступлением городской общественности был митинг в защиту гостиницы «Англетер» на углу Вознесенского проспекта и Малой Морской улицы (в этой гостинице оборвалась жизнь поэта С. А. Есенина); городские власти решили снести это историческое здание, однако к гостинице пришли 22 000 человек, которые не расходились трое суток. В итоге дом все же снесли, но едва ли не впервые в советской истории города власть попыталась вступить в диалог с горожанами.

Одна из участниц митинга Т. Лиханова вспоминает:

Позвонили в полдевятого. Сообщили, что нас к 10 утра пригласили для беседы с председателем Ленгорисполкома Ходыревым. Подивилась этому чуду, приехала. Принимал нас, правда, не Ходырев, а его заместитель – Б. А. Суровцев. На пороге дружелюбно улыбался, жал нам руки, рассаживал заботливо, добродушно пошучивал. Представил собравшихся в его кабинете – заместителя предисполкома В. И. Матвиенко, помощника зам. предисполкома Л. И. Загоровскую, начальника ГИОП И. П. Саутова, главного архитектора города С. И. Соколова, автора проекта «реконструкции» «Астории» (эти две гостиницы находятся рядом. – Ред.), главного редактора газеты «Смена», представителей ГК ВЛКСМ... Однако встреча была нужна властям только для того, чтобы выиграть время и отвлечь лидеров движения от происходящего на площади... Формально – разгона не было, только лишь заставили перебраться народ на новое место – к Исаакиевскому собору. Оттуда, со ступенек, было хорошо видно, как рабочие лебедками натянули привязанные к остаткам нижних простенков тросы, и подрубленный лицевой фасад здания медленно пополз вниз, утонув в клубах известкового дыма.

Позднее гостиницу отстроили заново с восстановлением исторического фасада, а вот дом А. А. Дельвига на Загородном проспекте, также намеченный к сносу, горожанам удалось отстоять. По следам истории с «Англетером» академик Д. С. Лихачев выступил со знаменитой статьей «“Небесная линия” города на Неве», своего рода манифестом защитников «петербургской старины».

Самая, может быть, характерная градостроительная черта в облике Ленинграда – преобладание горизонталей над вертикалями. Горизонтали создают основу, на которой рисуются все остальные линии. Преобладание горизонталей определяется наличием многочисленных водных пространств: Большой Невы, Малой Невы, Большой Невки, Малой Невки, Фонтанки, Мойки, канала Грибоедова, Крюкова канала и так далее.

Соприкосновение воды и суши создает идеальные горизонтальные линии, особенно если суша обрамлена плотным строем набережных. Набережные создают вторую линию, может быть, несколько неровную, но столь же решительную. Ленинград подчеркнут как бы двойной линией. При этом следует учесть, что Нева почти всегда (за исключением редких осенних наводнений) стоит в своих берегах на одном уровне, при этом очень высоком. Вода в Ленинграде наполняет город как бы до самых краев. Это всегда удивляет приезжих, привыкших к городам, стоящим на реках с «нормальным» речным режимом (более высокий уровень весной в разливы и осенью, более низкий – летом).

Следовательно, черта, которой «подчеркнут» город, очень заметна, занимает почти центральное положение, проходит почти по центру общей панорамы города. Над двумя горизонтальными линиями – энергичной и абсолютно правильной линией стыка воды и суши и второй, менее резкой, верха набережных – возвышается более слабая, размытая полоса приставленных друг к другу домов, созданных по многократно возобновлявшимся требованиям строить «не выше Зимнего». Полоса стыка домов и неба – расплывающаяся, но тем не менее достаточно определенно выраженная в своей горизонтальности, словно противостоит нижней линии, стыка строений и воды... Зубчатая, как бы дрожащая линия домов на фоне неба создает впечатление призрачности, эфемерности городской застройки...

«Низкие, топкие берега» – как будто бы единственная реальность Петербурга и у Пушкина, и у Достоевского. Но и удаляясь от водных пространств, мы видим те же горизонтальные линии, определяемые почти совершенно плоским рельефом почвы, на которой стоит город.

Сплошная застройка улиц – чрезвычайно типичная черта Петербурга-Ленинграда. Благодаря отсутствию подъемов и спусков улицы становятся интерьером города. Именно как интерьер трактует Достоевский жизнь улиц и площадей (особенно в «Преступлении и наказании»). Сады и бульвары «встраиваются» в эту плотную застройку улиц, что служит еще одним выражением горизонтальности города. Особенно типичен в этом отношении Васильевский остров, где пропадает даже само название «улица». Есть только три проспекта (три «перспективы») и «линии», линии домов.

Характерные элементы города – три шпиля: Петропавловской крепости, Адмиралтейства и Михайловского замка. Они представляют собой как бы перпендикуляры к горизонтальным линиям и тем самым не противоречат им, а как бы подчеркивают их существование. Шпилям вторят высокие колокольни – Чевакинского на Крюковом канале и церкви на Сенной площади (снесена). Мощная громада Исаакиевского собора с золотым (а потому «неархитектурным») куполом должна была бы создать второй центр Ленинграда, по своим градостроительным целям сходный с ролью собора Святого Петра в Риме. Отметим все же, что ни шпили, ни купола, равномерно расставленные по городу, не создают еще каких-то линий – купола не прямые, сферические, а потому не могут задавить горизонтали.

Главные площади города – Дворцовая и Марсово поле – хотя и находятся у Невы, но отгорожены от нее рядом домов. Единственная обращенная к Неве площадь – «Петрова» (Сенатская) с «Медным всадником» – раскрыта к Неве, пропуская в широкое водное пространство Петра на жарко дышащем коне. Как бы вторя ей, на противоположном берегу Невы, но ближе к истокам, находится площадь Финляндского вокзала с Лениным на броневике. Властный жест «Медного всадника» противостоит ораторскому жесту Ленина. Площадь в целом удачна (если, конечно, исключить громоздкое мрачное административное здание, углом вторгающееся в нее).

Доминирующее значение горизонталей в городе сильно нарушено гостиницей «Ленинград», выстроенной в безнациональном «коробочном стиле». Ее горизонтали совершенно не согласуются с горизонталями Большой Невы. Легко можно было бы включить в горизонтали города постройки набережных Большой Невки, но здесь нарушен принцип сплошной, «ленточной» застройки. Существенным нарушением образа города является гостиница «Советская» в старом районе Коломны. Здания резко разновысотные, поставленные изолированно, нарушают типичную для Ленинграда «небесную линию», создают мрачную хаотичность.

Конечно, внешний облик Петербурга-Ленинграда был бы бедным, если бы он своей единственной чертой имел горизонтали. На самом деле очень важной и обогащающей чертой Ленинграда являются многочисленные и своеобразные нарушения этих горизонталей – «богатые нарушения», придающие своеобразие горизонталям. Из других особенностей Ленинграда считаю главными две: красочную гамму города и гармоничное сочетание в нем больших стилей. Окраска домов играет в Ленинграде очень важную роль. Едва ли какой-либо крупный город Европы может сравниться с Ленинградом в этом отношении. Ленинград нуждается в цвете: туманы и дожди заслоняют его больше, чем какой-либо другой город. Поэтому кирпич не оставлялся неоштукатуренным, а штукатурка требовала окраски. Тона в городе по преимуществу акварельные. <...>

Внешний облик города сочетается с удивительной стройностью его исторического образа.

Историческое прошлое города, сравнительно короткое, всего три столетия, воспринимается как своеобразное драматургическое действо, при этом завершившееся, ибо совершенно ясно, что, каково бы ни было его будущее значение в нашей стране, внутренняя драматургия города закончилась.

«Петербургская весна» (митинг в защиту «Англетера» проходил в марте) продолжилась массовыми митингами, появлением на ленинградском телевидении немыслимых прежде программ («600 секунд», «Альтернатива», «Пятое колесо»), возникновением общественной организации «Мемориал»; в ответ на «разгул демократии» в 1988 году газета «Советская Россия» опубликовала знаменитое письмо преподавательницы Ленинградского технологического института Н. А. Андреевой «Не могу поступиться принципами» в защиту коммунистической идеологии и лично И. В. Сталина. В этом же году случилось еще одно событие, вызвавшее в городе недовольство властью: 14 февраля произошел пожар в Библиотеке Академии наук (БАН) – пожар начался около 8 часов вечера и вскоре был затушен пожарными командами, однако к утру следующего дня произошло новое возгорание; последствия пожара были катастрофическими, сгорели редчайшие книги, часть газетного фонда, всего было уничтожено около 300 000 изданий. (Вообще пожары, как и в прошлые годы, продолжали «тиранить» город – вспомним хотя бы крупный пожар в гостинице «Ленинград» (1991), не обошедшийся без человеческих жертв.)

В следующем году началось возвращение улицам Ленинграда исторических названий, на что бард А. М. Городницкий откликнулся песней:

В 1990 году был основан фонд спасения Петербурга-Ленинграда, а ЮНЕСКО включила исторический центр города в список объектов всемирного наследия. Год спустя первым мэром города был избран А. А. Собчак, а самому городу по результатам референдума среди горожан вернули первоначальное название – Санкт-Петербург.

Взгляд из Москвы: записки иммигранта, 1990-е годы

Кирилл Королев

Противостояние двух столиц – неотъемлемая черта российской истории на протяжении вот уже трех столетий. Это противостояние проявлялось и проявляется во всем – в политической и хозяйственной жизни, в культуре, в быту...

Честно говоря, до тридцати лет я и предположить не мог, что когда-нибудь переберусь в Петербург. Однако все сложилось именно так, чему я, уж позвольте, откровенно рад.

В советские времена среди москвичей – а я родился и вырос в Москве – считалось признаком хорошего тона ездить в Ленинград на выходные, на школьные и на студенческие каникулы. Это был своего рода «выезд в музей», приобщение к высокой культуре. Именно так и было со мной, еще в малосознательном возрасте: на каникулах мои родители, оба учителя, повезли группу школьников в Ленинград, и меня тоже взяли с собой. По причине малолетства я мало что запомнил из той поездки в середине семидесятых; в памяти отложились только лютая стужа – дело было зимой, а питерские зимы не в пример студенее московских, должно быть, из-за здешней сырости – и длиннющая очередь на вход в Эрмитаж, едва ли не на всю Дворцовую.

За десять школьных лет таких каникулярных поездок было немало, но, по большому счету, впечатлений о городе они не прибавляли – музей и музей, куда почему-то нужно добираться поездом. (В этих поездках радовало не столько место назначения, сколько сама романтика путешествия: «Комсомольская площадь, вокзалов созвездье», ползущий за окнами перрон, непременный утренний чай в высоком подстаканнике...) В начале восьмидесятых, правда, был летний визит с посещением пригородов – Павловска, Царского Села, Петродворца; до сих пор помню, как бродил по Павловскому парку с картой в руках и старательно отмечал все «обозренные» достопримечательности.

Первая «сознательная» поездка в Ленинград – город еще не успел снова стать Санкт-Петербургом – относится к студенческим временам. Я остановился у знакомых, в пятиэтажке близ Московской площади, вечерами выбирался в исторический центр, откуда можно было позвонить домой (в Ленинграде на центральных улицах стояли телефоны-автоматы междугородней связи, тариф 15 копеек за минуту), а днем ходил по книжным магазинам, прежде всего букинистическим, восторгаясь ассортиментом и ценами. (Московские «Букинисты» тогда отпугивали снобизмом, чувствовалось, что это в первую очередь заведения «для своих», а в Питере все было гораздо демократичнее.) В ту же поездку я впервые взглянул на город «изнутри», проник за парадный фасад, пройдя из конца в конец Московский проспект, от монумента Победы до Сенной площади (в ту пору площади Мира), где на подходах к Сенному рынку торговали книгами с рук. Сегодня забавно вспоминать тот «героический поход», растянувшийся почти на три часа: сам того не подозревая, я прошел мимо дома Б. Н. Стругацкого, умудрился за деревьями парка Победы не заметить СКК – спортивно-концертный комплекс, не обратил ни малейшего внимания на сталинскую архитектуру и Московские ворота; зато отчетливо запомнились многочисленные пирожковые и пончиковые – почему-то в Москве подобных точек общепита было не найти днем с огнем.

Тогда же, в студенческие годы, на курсе общей лингвистики я впервые услышал о соперничестве московской и ленинградской лингвистических школ. Не могу сказать, что в конце восьмидесятых это научное соперничество было по-прежнему актуальным (скорее, тогда структуралисты и первые «постструктуралисты» боролись с «филологами», и оба направления не имели однозначной географической привязки), но этот исторический факт почему-то запал в память.

Перестроечная Москва бурлила, в ней постоянно что-то происходило и менялось (официальный живой рок-концерт, пусть даже это была венгерская группа, чье название выветрилось из памяти, и гэдээровский «Карат», – не укладывалось в голове!), а вот перестроечный Ленинград поражал спокойствием, которое граничило с летаргическим сном. Разумеется, «московскому гостю» было не разглядеть подспудных процессов, происходивших в городе, тем более что он к этому и не стремился; а внешне в Северной Пальмире царили тишь да гладь, подобающие «музейному городу».

Пожалуй, самое яркое мое воспоминание тех лет о Ленинграде – разноцветные жилые дома. В Москве жилые новостройки были одинаково белыми (или серыми), а здесь взгляд буквально упивался многоцветьем: дома золотисто-желтые, охряно-красные, сине-белые, пастельно-зеленые... На взморье, в окрестностях гостиницы «Прибалтийская», внимание приковали дома на сваях, каких в Москве тоже было не увидеть. (Вообще в архитектурном отношении современный Ленинград-Петербург весьма схож с современным же Лондоном, особенно если сравнивать питерскую застройку конца девяностых – начала «нулевых» с застройкой южного берега Темзы.)

Надо признать, ни о каком переезде в Ленинград я тогда не помышлял. Да, приятно было приезжать, приятно гулять, но домом оставалась Москва. Так же было и позднее, когда появились бизнес-интересы, связанные с «новым старым» Петербургом. Москва, повторюсь, оставалась домом, хотя в городе на Неве я ориентировался все лучше и лучше, и питерские адреса, которые мне называли, уже не пугали, как поначалу, своей экзотичностью и неизведанностью: «Улица Красных Зорь? А это вообще где?» (Исторический центр был исхожен вдоль и поперек, причем не только улицы, но и знаменитые дворы-«колодцы», а вот жилые районы оставались во многом нехоженой территорией. Недавно довелось столкнуться с таксистом, который перебрался в Петербург откуда-то с севера; у него обратный случай – жилые районы изучил досконально, в центре же без подсказки заплутает, что, впрочем, ничуть не мешает ему возить клиентов.)

Все переменилось, как говаривали прежде, по причинам сердечного свойства. Я засобирался в Петербург, а московские знакомые дружно крутили пальцем у виска, кто за спиной, а кто и в открытую: «Зачем? Как можно уезжать отсюда? Ведь это Москва». К счастью, меня это не остановило – и теперь весьма приятно слышать о себе: «А, эти питерские...»

Скажу прямо, о расставании с Москвой я ничуть не жалею. Никакой ностальгии; наоборот, что-то вроде ощущения свободы от московской жизни. Меня вполне устраивает питерский ритм, мне здесь комфортно, и на «историческую родину» нисколько не тянет.

Вживание в петербургский уклад проходило непросто – другой темп жизни, другие расстояния, даже другой лексикон. К пресловутому питерскому различению между «булкой», как здесь называют батоны, и «хлебом», то есть черным хлебом, я так и не привык, как и не приучился говорить «парадное» вместо «подъезд». Зато «поребрик» вместо «бордюр» выскакивает ныне само собой, а что «шаверма», что «шаурма», мне безразлично – не кушаю-с.

Поначалу удивляла и раздражала разница между парадным Невским и ближайшими к нему переулками: на проспекте все блестит и сверкает, а стоит отойти на пять-десять шагов, так словно попадаешь в умирающий уездный городишко. В последние годы, впрочем, ситуация заметно изменилась к лучшему. Еще удивлял – и порой по сей день удивляет – совершенно провинциальный по духу питерский ура-патриотизм, особенно в отношении Москвы. Видимо, это наследие тех времен, когда город пребывал «в спячке» и стремился хоть как-то напомнить о себе; особенно подобный патриотизм заметен у людей старшего поколения, кому нынче за 60.

Конечно, Питер – не идеальный город и не отражение земное «небесного Иерусалима», но здесь хорошо, и это главное.

300-летие Санкт-Петербурга, 2003 год

Юрий Лотман, Александр Кушнер

На протяжении двенадцати лет новой российской истории город медленно, но уверенно менялся, превращаясь из «Череповца с дворцами», как когда-то выразился О. В. Басилашвили, в современный мегаполис. Это двенадцатилетие запомнилось прежде всего культурными событиями: состоялось возрождение Мариинского театра, которым с 1988 года руководит В. А. Гергиев; в 1994 году в городе прошли Игры доброй воли; открылся после реставрации храм Спаса-на-крови; появились музеи М. М. Зощенко и В. В. Набокова, в город продолжали «наведываться», несмотря ни на какие перипетии в его истории, мировые знаменитости – артисты, художники, правители (например, в 1991 году – Маргарет Тэтчер, в 1994-м – королева Великобритании Елизавета II).

Из событий, если можно так выразиться, хозяйственных следует упомянуть грандиозную реставрацию Невского проспекта, появление первых пешеходных зон на Малой Конюшенной и Малой Садовой улицах, строительство Кольцевой автодороги (КАД), перестройку Сенной площади и реконструкцию аэропорта «Пулково», а также начало возведения современных жилых домов и комплексов.

В 1998 году в Петропавловской крепости были захоронены останки последнего российского императора Николая II и членов его семьи (шестью годами ранее там же был похоронен великий князь В. К. Романов).

О восприятии Санкт-Петербурга, о его роли в российской истории рассуждал в интервью виднейший отечественный ученый Ю. М. Лотман.Зададимся вопросом: чем город построенный отличается от чертежа или раскопок? – Тем, что это живой организм. Когда мы стараемся понять его, мы складываем в своем сознании какую-то одну доминирующую структуру – скажем, пушкинский Петербург, Петербург «Медного всадника», Петербург Достоевского или же Петербург нашего времени. Мы берем какую-то остановленную временную точку. Но это в принципе неадекватно реальности. Потому что город, даже если он выстроен по какому-то строго военному и как будто бы застывшему, установленному плану, как только он стал реальностью – он зажил; а раз он зажил, он все время не равен сам себе. Он меняется в зависимости от того, с какой точки зрения мы смотрим на него.

Даже в самом простом смысле; например, мы сейчас можем смотреть на Петербург с самолета, – Пушкин не мог смотреть на Петербург с самолета, он только мог вообразить эту точку зрения. Мы не можем посмотреть на Петербург, например, как он выглядит из Парижа.

Это разнообразие точек зрения дает разнообразие реальных потенций того, что означает слово «Петербург», что входит в образ Петербурга. Потому что он живой, что он сам себе не равен. Мы создаем некую модель, жесткую, которая сама себе равна, и она очень удобна для стилизаций, для исследовательских построений. Но в модели нельзя жить, нельзя жить в кинофильме, нельзя жить ни в одном из наших исследований. Они не для этого созданы. А жить можно только в том, что само себе не равно. То, что все время о себе говорит на разных языках.

Ведь Петербург, это очень интересно, был задуман как военная столица, помните: «Люблю, военная столица, твоей твердыни дым и гром». А что такое военная столица, военное поселение? Это план, который когда-то и кем-то был нарисован. И город должен быть точно таким же, как план. Но в таком городе нельзя жить. Там нельзя не только жить, там и умереть нельзя. Там не будет жителей. Там первоначально будут только солдаты. Но раз только солдаты, то там со временем появятся, извините меня, дамы. Там появится быт...

Жизнь обязательно должна сама себя не понимать, сама все время должна вступать в конфликты с собой. Раз появляется рядом с Петербургом Пушкина Петербург Достоевского, значит город – живой. Уже Петербург «Медного всадника» не был единым, значит, уже существовала какая-то жизнь. <...>

Петербург все время занимался тем, что сам с собой воевал, сам себя переделывал, сам все время как бы переставал быть Петербургом. Сколько можно привести текстов, в которых утверждалось – это уже не Петербург. Раз уже перешло за Невскую заставу, это уже не Петербург, это уже что-то другое.

Конечно, но в том-то и дело, что для того, чтобы остаться, надо измениться. Тот, кто не меняется, тот и не остается. Например, если вы не знакомы с античной культурой и приходите в Эрмитаж, то статуя для вас только статуя, это только место. Она ничего вам не говорит. А с другой стороны, когда вы обходите известную скульптуру петербургского Вольтера, то вы видите, как у него меняется лицо... Чем неподвижнее – тем заметнее перемены.

Это глубочайшая иллюзия думать, что подвижное меняется, а каменное запечатлевает. Именно каменное – лицо этого города. Потому что он каменный, потому что он неподвижен, потому что он прибит железным гвоздем к географии, – он стал динамичным. Он как волновой камень, он бросает в культуру, он принимает из культуры. И наконец, он вторгается извне.

Когда некоторый организм оказывается в какой-то среде, то он, с одной стороны, стремится уподобить эту среду себе, переделать ее под себя, а с другой стороны, среда стремится подчинить его себе. Это постоянно создает сложную динамику взаимодействия. Это проблема Петербурга. А Петербург – это Россия...

Между прочим, это особенно заметно в городах, которые на воде. Вообще города делятся грубо на две группы: города, которые на горе, на материковой почве, и города, которые на берегу или на дельте реки. Это принципиально разные города. Вот Москва – это город на семи холмах, это город, который в центре всегда. Город, который находится, как Москва, в центре, тяготеет к замкнутости и к концентричности, а город, который на краю или за пределами, он эгоцентричен, он агрессивен (и не только в военном смысле), он выходит из себя, ему еще нужно найти пространство, в котором он будет центром. И поэтому Ленинград-Петербург, он сейчас как бы «обрубленный», потому что он должен быть новым центром, иначе его смысл отсутствует. Точно так же многие города Балтики сейчас, поскольку Балтика потеряла свое историческое значение, должны заново найти себя, тот же Кенигсберг... Представьте себе, что из Венеции ушла вода и она стоит на глине...

Он (Петербург. – Ред.) – не Европа. Он не Россия. Я бы сказал, что он – будущая Россия; это город, который должен ангажировать будущее, он должен наметить, он должен показать идеал. Хотя идеал может быть разным, и он менялся – он мог быть по Павлу сделан, но он мог быть и совсем другим.

Поэтому, между прочим, в Петербурге всегда устранялось необходимое в городе пространство каких-то мелких застроек, полукрестьянских домов – то, что вокруг города. Это город, который стоит прямо, вдруг возникает... В любом случае – это как бы квинтэссенция завтрашнего дня. И, это очень интересно, этого, по-моему, нигде в мире не было – существовало ограниченное число инструкций о том, какими должны быть дома, какими должны быть фасады домов. Исключительная часть петербургской архитектуры имела высочайше утвержденные фасады; точно также регламентировалась и окраска города.

Говорят, что Петербург – это европейский город; но в Европе в то время не было таких городов! Не было городов, когда стоят дом к дому. Это северогерманская деревня, которую Петр принял за город. В Германии, особенно в северо-восточных областях, есть такие деревни: стоят каменные дома, дом к дому, и они образуют каменные улицы. Европейские города в то время так не строились, дома не прислонялись друг к другу, а стояли отдельно. В то время господствовали культурные представления ренессансной эпохи, а это очень далеко от города Достоевского, где дом на дом, этаж на этаж, в подвалах черт знает что. Это только отчасти потом появилось, уже гораздо позже, начиная с 30-х годов XIX века в Париже. <...>

Петр совершенно не понимал, что город – это экономическое понятие. Город для него был военным поселением, он считал: город – то, что можно брать штурмом, или же то, что можно основать и этим закрепить территорию. Поэтому пушкинская формула «Люблю тебя, военная столица...» очень точна. Петербург совершенно против желания оброс экономикой, потому что даже самую простую технику все равно надо как-то налаживать, и деготь гнать, и все прочее, не везти же все из Москвы. Но в принципе это должно было быть нечто подобное римскому лагерю, который организован и укреплен очень рационально и ничего кроме военного там нет...

В 2003 году Санкт-Петербург пышно отметил 300-летие со дня основания. Информационные агентства сообщали подробности празднества.

Около миллиона человек вышли в воскресенье на Невский проспект Санкт-Петербурга, чтобы поприветствовать участников ежегодного карнавал-парада. Многие жители и гости города присоединялись к почти двухкилометровой колонне из 8–10 тысяч персонажей.

Здесь были и знакомые с детства герои народных сказок, и современные киногерои, но главной фигурой праздника стал основатель города-юбиляра Петр Первый в разных образах. В колонне можно было увидеть Петра-Победоносца, Петра-Тинэйджера, Петра-Зубодробителя.

В 14 оживленных местах Невского проспекта карнавальные зачинщики приветствовали участников шествия, устраивали массовые розыгрыши и конкурсы с призами для горожан и гостей города. Энтузиазм и веселье участников и зрителей карнавала на Невском проспекте и Дворцовой площади, куда стремилась эта многоликая процессия, снискали благосклонность Ярилы – в город пришло долгожданное тепло.

В финале торжества глава карнавального правительства по трехлетней традиции обрезал галстук фирмы Gucci у губернатора Санкт-Петербурга Владимира Яковлева, символически лишив его на сутки власти в городе...

Пушка Петропавловской крепости ровно в полдень 27 мая выстрелила три раза вместо традиционного одного. Многолетняя традиция была нарушена в честь отмечаемого 300-летия города на Неве.

Кроме того, в этот день петербуржцы услышали гимны «Коль славен наш Господь в Сионе» и «Боже, царя храни» в исполнении отреставрированных курантов Петропавловского собора.

Одновременно с выстрелами пушки было сдернуто покрывало с памятного знака в честь 300-летия города на Неве, установленного у Государева бастиона Петропавловской крепости – на месте, с которого начался Санкт-Петербург.

Писатель Даниил Гранин, выступивший с инициативой установки памятного знака, заявил, что «этот знак имеет одну особенность: это нулевая точка – точка отсчета строительства новой России».

«Такого знака, определяющего место рождения целого города, нет ни в одной стране мира», – подчеркнул Гранин. Он выразил надежду, что когда-нибудь «к этому камню люди будут прикасаться, веря в исполнение своих желаний».

Автором знака стал петербургский скульптор Владимир Филиппов. Полированный гранитный куб высотой 80 см, обтекаемый волной «дикого», неотесанного камня, символизирует, по идее автора, «уверенность и прочность, а волны – выход к морю, укрощение стихии».

На знаке высечена надпись: «Здесь в 1703 году был первый бастион Петропавловской крепости, названный в честь Петра Великого Государевым. Осенью того же года над бастионом поднялся флаг-гюйс. С этого и началось строительство Санкт-Петербурга. Сей знак установлен в честь 300-летия Санкт-Петербурга».

Водным праздником и лазерным шоу завершилась в субботу вечером в Санкт-Петербурге юбилейная декада, посвященная 300-летию основания города.

Праздник на воде открыл парад шестивесельных гребных ялов, за которым, из-под украшенного подсветкой разведенного Дворцового моста, вышел «Штандарт» – точная копия флагманского корабля Петра Великого. Именно с этим кораблем связано вхождение России в Балтику.

Ялы были украшены флагами 45 государств, лидеры которых посетили северную столицу в эти дни, а также флагами СНГ и ЕС. Их проход по акватории Невы сопровождался двадцатиорудийным залпом, который был дан со стен бастионов Петропавловской крепости.

Затем на гладь Большой Невы вышли яхты, на парусах которых изображены дамы и кавалеры петровских времен. Под звук старинного полонеза яхты воспроизвели водный вариант этого европейского танца XVIII века. Далее, как символ смены веков, под знаменитое «Славься» Михаила Глинки водную гладь рассекли аквабайки.

Впервые в честь юбилея Санкт-Петербурга французская компания «Акватик» представила шоу «пляшущих фонтанов». В такт музыке водные струи, подсвеченные разноцветными прожекторами, взмывали на высоту от 2 до 5 метров, вспыхивая всеми цветами радуги.

Японский мастер перфоманса Хиро Ямагата представил свое лазерное шоу. Специальные катера разнесли по акватории Невы дымовую завесу, которая стала своеобразным экраном для лазерной фантасмагории. Во время представления была использована подсветка Дворцового, Биржевого и Троицкого мостов перед Дворцовой набережной и поверхность Невы.

Помимо этого в шоу использовалась фронтальная часть Эрмитажа. Именно на нее проецировались многочисленные, меняющиеся по цвету лучи и красочные картинки.

В завершение водной феерии под музыку Петра Чайковского из «Лебединого озера» фонтаны распускались пышными астрами, изображали лебединые крылья и царскую корону. Закончился праздник трехсотзалповым салютом. Как отмечали после этого представления зрители, оно стало одним из самых красочных и необычных шоу всей программы.

В свое четвертое столетие город вступил обновленным и заметно похорошевшим. Если в советские времена эпитет «вторая столица» звучал почти пренебрежительно, то ныне Санкт-Петербург имеет этот статус пусть не де-юре, но де-факто. «Чиновный и работный», «мундирный и блистательный», «рационалистический и европейский», «средоточие культуры» и «колыбель революций», город – живет и готов подписаться под строчками «самого петербургского из современных поэтов» А. С. Кушнера: