На подсосе. История любви Мур Кристофер

* * *

— Ну что, — сказала Эбби. — Графиня какая-то сука.

— Нет, она просто темное исчадье невыразимого зла, — сказал Томми. Он нес на спине футон, а Эбби шла за ним с лампой в одной руке и блендером в другой. — В приятном смысле, — добавил он, решив, что, вполне возможно, уже произвел на Эбби достаточно впечатления.

Хотя вечер был еще ранний и сравнительно необычно было видеть на улице парня с футоном, за которым идет готическая девочка с лампой и блендером, необычно это было ровно настолько, что люди бы глупо себя чувствовали, спрашивая, что тут происходит. Вдруг им ответят, что это современные танцы, уличный перформанс или кто-то грабит квартиру? Сан-Франциско — город изощренных, и, за исключением бездомного, который вслух отметил фуфловость декора в стиле «Импорта с Пирса 1», половину мебели и одежды они переместили без лишних замечаний.

— Вам нужно питаться? — спросила Эбби, когда они вернулись в старую студию. Они стояли в большой комнате, где осталось мало что, за исключением книжных стеллажей и трех бронзовых статуй.

— Чего? — ответил Томми.

— Мне кажется, вам нужно питаться, — сказала Эбби, откидывая капюшон и предлагая свою шею. — А мне пора идти. Мне нужно в «Уолгринз» и на автобус домой успеть, пока у родительского блока не разовьется критицизм. Так что валяйте. Я готова. — Она закрыла глаза и часто задышала, словно готовясь пережить боль. — Берите меня, Хлад. Я готова.

— Правда? — спросил Томми.

Эбби открыла один глаз.

— Ну да.

— Ты уверена? — Томми никогда раньше не кусал чужих женщин. Не называется ли это «ходить налево»? А если весь секс этого дела встанет на дыбы, как было с Джоди? Такая активность способна прикончить нормальную человеческую женщину, а кроме того, он был вполне уверен, что Джоди такого не одобрит. — Ну, может, чуточку из запястья.

Эбби открыла оба глаза и закатала рукав.

— Разумеется, чтобы не оставлять отметину носферату. — Это слово она прошипела: нассс-ссссс-фи-ра-ту. Будто говорила по-змеиному.

— О, никаких отметин не останется, — сказал Томми. — Заживет мгновенно. — Он уже чуял, как в нем подымается голод, клыки давили и раздвигали нёбо.

— Правда?

— Ну еще бы, Джоди меня каждую ночь кусала, пока я не превратился, а в магазе никто ни разу не заметил.

— В магазе?

Ой.

— Въ «Лабазъ дръвнъй овсянкi i пiявокъ», гдъ я работалъ — въ стародавнiя днi.

— А я думала, вы владыка.

— Ну-у… да, владыка, разумеется, владел лабазом — и крепостными кое-какими, кухарками там… Кухарок мне вечно не хватало — но и в лабазе смену-другую трудился, не брезговал. Ну, там — помочь овсянку размешивать, пиявок инвентаризовать. Крепостные же крадут без зазрения совести, за ними глаз да глаз нужен. Ну, хватит о делах, давай уже кормиться.

Он взял ее за руку, поднес запястье к губам — и остановился. Она смотрела на него, как бы вздев одну бровь, и в брови этой было серебряное колечко, отчего она смотрелась еще недоверчивее обычной брови.

Томми выронил ее руку.

— Знаешь, может, тебе и впрямь лучше домой, покуда ни в какие неприятности не попала. Я бы не хотел, чтоб моему клеврету объявили комендантский час.

Эбби заметно оскорбилась.

— Но Владыка Хлад, неужто я вас оскорбила? Неужто я недостойна?

— Ты смотрела на меня так, будто считала, что я тебе мозги ебу, — сказал Томми.

— А не ебете?

— Ну, нет вообще-то. Это улица с двусторонним движением, Эбби. Я не могу просить твоей верности, не давая взамен своего доверия. — Он сам не верил собственным ушам — что за белиберда способна срываться с его уст.

— А, ну тогда ладно.

— Завтра ночью, — произнес Томми. — Я высосу тебя чуть ли не до смерти, честное слово. — Поди знай, что тебе в жизни придется говорить вслух.

Эбби опустила рукав.

— Ладно. Вы сможете остальное сами перенести?

— Еще бы. Вампирская сила. Тю. — Он рассмеялся, махнув на тяжеленные бронзовые статуи так, словно они были легче перышка.

— Знаете, — сказала Эбби, — дядька и черепаха клевые, а вот эта тетка — от нее лучше избавиться. Похожа на шалаву.

— Считаешь?

Эбби кивнула.

— Ну. Может, церковь есть какая-нибудь или что-то, куда ее можно пожертвовать. Типа, смотрите, ведь вы не хотите, чтоб ваши дочери такими выросли. Ой, извините, Владыка Хлад, я не хотела оскорбить вас словом «церковь».

— Да нет, я не обиделся, — сказал Томми. — Пойдем, я тебя к выходу провожу.

— Спасибо, — ответила Эбби.

Он спустился с нею и придержал дверь на улицу, а в самую последнюю минуту, уже совсем уходя, Эбби вдруг развернулась и поцеловала его в щеку.

— Я вас люблю, Владыка Хлад, — прошептала она ему в самое ухо. После чего побежала прочь по улице.

Томми почувствовал, как заливается румянцем. Хоть и мертвый, а жар к щекам приливает. Он развернулся и потрюхал вверх по лестнице, чувствуя на себе бремя всех четырех, а то и пяти сотен лет жизни. Надо поговорить с Джоди. Ну сколько можно искать одного пьяного мужика с гигантским котом?

Из кармана он выковырял сотовый телефон и набрал номер того, который дал Джоди. И услышал, как тот звонит ему с кухонной стойки.

14

Силы на добро

Император сидел на скамье из черного мрамора сразу за углом большого оперного театра. Ему было мелко и стыдно — и тут он увидел, что к нему направляется рыжая красотка в джинсах. У Фуфела случился приступ лая, и Император схватил бостонского терьерчика за шкирку и сунул в широченный карман пальто, чтоб успокоился.

— Храбрый Фуфел, — произнес старик. — Желал бы я сам являть такую страсть, пусть она даже будет страхом. Мой же страх слаб и влажен, мне едва хватает крепости духа с честью сдаться.

Ему так было с тех пор, как он увидел Джоди у лавки старьевщика, где она предупредила его насчет хозяина. Да, теперь он точно знал, она — нежить, изверг-кровосос… хотя, с другой стороны, не очень-то она изверг. Она была Императору другом — хорошим другом, притом даже после того, как он предал Томми Животным. Император чувствовал на себе взор Города, чуял его разочарование. Что есть у человека, кроме характера? А что есть характер, если не мера самого человека, взвешенного против его друзей и врагов? Великий город Сан-Франциско качал головой — ему было стыдно за Императора. Его мосты укоризненно горбились в тумане.

Он вспомнил дом где-то — и такой же взгляд темноволосой женщины. Но, к счастью, мгновенье спустя воспоминание это стало призраком, а Джоди уже наклонялась почесать за ухом верного Лазаря, коего ее присутствие никогда не ажитировало так, как его пучеглазого собрата: тот даже теперь неистово елозил в шерстяном кармане.

— Ваше Величество, — произнесла Джоди. — Вы как?

— Никчемен и слаб, — ответил Император. Она и впрямь очень симпатичная девушка. Никогда не обижала ни одной живой души — это он точно знал. Ну что он за хам такой.

— Грустно это слышать. Вам хватает еды? Тепло ли?

— И часа не прошло, как мы с гвардейцами победоносно одолели отварную солонину на хлебе из опары размерами со здорового младенца, спасибо.

— «Кайфейня Томми»? — улыбнулась Джоди.

— Он самый. Мы недостойны, однако подданные о нас заботятся.

— Не говорите глупостей, всего вы достойны. Послушайте, Ваше Величество, вы не видели случайно Уильяма?

— Уильяма с огромным и давеча выбритым котом?

— Точно.

— А как же — не так давно пути наши пересеклись. Он был в винной лавке на углу Гири и Тейлор. Казалось, весьма предвкушает приобретение скотча. Был гораздо энергичней, нежели я за ним замечал последние годы.

— Это насколько давно было? — Джоди перестала гладить Лазаря и выпрямилась.

— Немногим меньше часа тому.

— Благодарю вас, Ваше Величество. А не знаете, куда он держал путь?

— Я бы решил, в какое-то укромное место, где можно без помех выпить ужин. Хотя не могу утверждать, что чрезмерно хорошо его знаю, не думаю, однакоже, что Уильям часто склонен пропускать вечера в Вырезке.[15]

Джоди похлопала Императора по плечу, а тот взял ее за руку.

— Простите, дорогая моя.

— Простить? За что?

— Когда я в тот вечер увидел вас с Томасом, я все заметил. Это правда, не правда ли? Томас изменился.

— Нет, он по-прежнему долбоеб.

— Я о том, что теперь он — один из вас?

— Да. — Джоди оглядела улицу. — Мне было одиноко, — добавила она.

Император очень хорошо понимал, каково это.

— Я сказал об этому кому-то из бригады в «Безопасном способе», Джоди. Простите меня, я испугался.

— Вы сообщили Животным?

— Да, перерожденцу.

— И как он отреагировал?

— Взволновался за душу Томаса.

— Да, Клинт иначе не может. А не знаете, прочим Животным он не говорил?

— Я бы решил, что уже сказал.

— Ладно, тогда не переживайте, Ваше Императорское Высочество. Все в порядке. Только никому больше не говорите, ладно? Мы с Томми уезжаем из Города, как и обещали тем полицейским. Нам только порядок нужно навести.

— А другой — тот старый вампир?

— Да. И он тоже.

Она повернулась и зашагала прочь — в глубину Вырезки. Каблуки ее щелкали по тротуару, а сама она чуть ли не бежала.

Император покачал головой и потер Лазаря за ушами.

— Надо было сказать ей о следователях. Я знаю, старина. — Но признаться в слишком многих слабостях за раз было выше его сил — и это тоже недостаток. Сегодня Император приговорил себя к ночевке в каком-нибудь холодном и сыром месте — быть может, в парке у Морского музея. В наказание за свою слабость.

Ей, конечно, никак не запомнить его новый номер мобильного. Настало пять утра, когда Томми закончил с переноской всей мебели, книг и одежды. Теперь новая студия выглядела почти так же, как старая, только в нее не провели телефон. И потому Томми сидел в углу старой студии, смотрел на три бронзовые статуи и ждал звонка Джоди.

Осталось перенести лишь их — бронзовых Джоди, старого вампира и черепаху. Старый вампир выглядел весьма натурально. Когда его покрывали бронзой, он был без сознания, но Томми попросил скульпторов-мотоциклистов придать ему такую позу, словно он делает шаг, вышел прогуляться. Джоди подбоченилась, голова откинута, словно она только что отбросила длинные волосы за плечо, улыбается.

Томми склонил голову набок — для перспективы. Ничего она не шалава. С чего это Эбби вдруг заявила, что статуя — шалава? Сексуальна — ну, да. На Джоди были джинсы с низкой талией и обрезанный топ, когда Томми вынудил ее позировать для гальванопластики, а мотоциклисты настояли, чтобы декольте было чуть побольше, видимо, пристойного, но чего ожидать от парней, которые специализируются на садовой скульптуре по мотивам «Камасутры»?

Ладно, на шалаву она немного смахивает, но Томми не мог взять в толк, почему это плохо. Вообще-то он пришел в восторг, когда у статуи из ушей повалил пар, и перед ним в чем мама родила материализовалась Джоди. Если б она его не убила, у него бы претворилась в жизнь сексуальная фантазия, которую он лелеял много лет. (Еще ребенком Томми видел по телевизору кино про очень красивую джинницу, жившую в бутылке — м-да, Томми потом не одну бутылку по этому поводу всерьез заполировал.)

В общем, статуя Джоди останется. А вот старый вампир Илия — совсем другое дело. В той статуе реальная тварь таится. Очень-очень жуткая тварь. Все причудливые события, что довели Томми до нынешнего состояния, в действие привел Илия бен Шапир. Всем собой он напоминал, что ни Томми, ни Джоди вампирами быть вовсе не собирались. Ни он, ни она не намеревались жить остаток своих дней во мраке ночи. Илия отнял у них саму возможность выбора и заменил целой кучей других выборов — страшнее и грандиознее. И первый из них: что, к чертовой матери, делать с тем, что ты своими руками заточил разумное чувствующее существо в бронзовую скорлупу, пусть даже существо это — злобный мудак из Темных веков? Не выпускать же его. Он их тогда наверняка прикончит. Убьет по-настоящему, намертво, до полной смерти, там уж не поебешься.

Неожиданно Томми разозлился. У него же было будущее. Он мог бы стать писателем, лауреатом Нобелевской премии, искателем приключений, шпионом. А теперь он — дохлая мерзость, и амбиции его простираются не дальше следующей жертвы. Ладно, это не совсем правда, но он все равно злился. Ну и что, если Илия останется заточен в бронзе на веки вечные. Он заточил их в эти чудовищные тела. Может, и впрямь настала пора для чего-то чудовищного.

Томми подхватил статую Джоди, закинул на плечо и, несмотря на вампирскую силу, попятился за нею следом — и врезался в дверь. Ладно, сюда статуи затаскивали два мотоциклиста на тележке для перевозки холодильников, поэтому стоит, наверное, спланировать как-то иначе.

Выяснилось, что довольно эффективно статую можно транспортировать, водрузив себе на спину так, чтобы одна нога влачилась по земле. Так он ее и поволок — вниз по лестнице, полквартала по тротуару и вверх по лестнице их новой студии. Бронзовая Джоди на новом месте вроде бы довольна, решил он. Черепаху он перенес вдвое быстрее. Ей новая среда тоже, кажется, понравилась.

Что же касается Илии, Томми прикинул, что жить в городе на полуострове и время от времени не пользоваться окружающей водой — неразумно. А Илие океан, судя по всему, нравился, раз он приплыл в Город на яхте, которую Томми и Животным удалось разнести в мелкую щепу.

Статуя вампира была тяжелее Джоди, но Томми подхлестывала уже мысль о том, что он от нее избавится. Всего каких-то двенадцать кварталов до моря — и все.

— Из моря ты вышел, и в море зайдешь, — сказал Томми, полагая, будто цитирует Колриджа. А может, кино про Годзиллу.[16]

Таща забронзовелого вампира по Мишн-стрит, Томми раздумывал о будущем. Чем же ему хотелось заняться? Свободного времени у него навалом, а в конечном итоге придумывать, как по-новому можно барахтаться с Джоди, — на это будет уходить лишь часть его ночей. Ему нужна цель в жизни. Деньги у них есть — и та наличка, которую вампир дал Джоди, обратив ее, и то, что осталось от продажи шедевров искусства Илии. Но рано или поздно они закончатся. Может, на работу устроиться? Или стать борцом с преступностью?

Вот оно — свою силу он пустит на добро. Может, и костюмчик себе спроворит.

Через несколько кварталов Томми заметил, что большой палец на ноге Илии — тот, что волокся по тротуару, — начал стачиваться. Мотоциклисты предупредили Томми, что слой бронзы довольно тонок. Не годится выпускать на волю клаустрофобного и голодного древнего вампира, если сам же и заточил его. Поэтому Томми прислонил вампира к углу, а сам залез в урну, порылся в ней, пока не нашел прочные пластиковые стаканчики «Большой глоток». Их он приладил на ноги вампира, чтоб те лучше скользили и не портились.

— Ха! — сказал он. — Думал, ты меня поймал.

Мимо прошли два парня в хип-хоповых прикидах.

Томми как раз обувал статую в стаканчики и совершил ошибку — посмотрел на парней. Те приостановились.

— Спер из дома на Четвертой, — сообщил Томми.

Двое кивнули, словно бы говоря: «Само собой, нам просто интересно», — и упылили по тротуару дальше.

«Должно быть, чуют мою превосходящую силу и скорость, — подумал Томми, — а потому не осмеливаются со мною связываться». На деле же парочка просто подтвердила для себя, что белый мальчонка в гриме призрака болен на всю голову — да и что им вообще делать с четырехсотфунтовой бронзовой статуей?

Томми прикидывал, что дотащит статую до Эмбаркадеро и швырнет с пирса у Паромного вокзала. Если там кто-нибудь окажется, он просто постоит у перил, словно пришел сюда со своим любовником, а потом спихнет статую, когда все отвернутся. План мыслился ему чрезвычайно изощренным. Никто не заподозрит, что паренек из Индианы станет строить из себя гея. Так не принято. Однажды в старших классах Томми знал одного парнишку, который поехал в Чикаго смотреть мюзикл «Аренда»,[17] и о нем никогда больше не слышали. Томми подозревал, что его заставил исчезнуть местный клуб «Кивание».[18]

Добравшись до Эмбаркадеро, шедшей вдоль всей береговой линии, Томми испытал соблазн свалить Илию в Залив прямо тут, но у него был план. Поэтому он проволок вампира последние два квартала до променада у Маркет-стрит, где собирались все древние трамваи, фуникулеры и паромы. Большой парк был вымощен, там же рядом садик, со скульптурами. Зданий вокруг не было, и ночь как-то вся раскрылась вампирским чувствам Томми, предстала вся в новом свете. Томми на миг остановился, прислонил Илию к фонтану и поглядел, как из решеток у трамвайного кольца подымается тепло. Идеально. Вокруг совершенно никого.

И тут запищало. Томми посмотрел на часы. Восход через десять минут. Ночь не раскрылась ему — она его прихлопнула. Десять минут, а студия — в добрых двадцати кварталах.

Джоди вытанцовывала квикстеп по переулку, выходившему к их старому жилью. У нее еще оставалось двадцать минут до восхода, но она уже видела, как светлеет небо. Двадцать минут — это очень впритык. Томми запсихует. Надо было взять сотовый телефон. Не стоило оставлять Томми наедине с новым клевретом.

Уильяма она, в конце концов, нашла — он лежал в отключке у подъезда в Чайнатауне, а огромный кот Чет спал у него на груди. Надо не забыть — не оставлять больше Уильяму денег, если он и дальше будет их источником пищи. Иначе за выпивкой он будет куда-нибудь уматывать, а это не годится. Домой он, шатаясь, побрел сам. Может, она пустит его в душ в их старой студии — задаток им все равно не вернут.

В окнах еще горел свет. Здорово, значит, Томми дома. Она забыла взять ключ от новой квартиры. Джоди собралась уже выйти из переулка, но тут почуяла сигарный дым и услышала мужской голос. Она остановилась и выглянула из-за угла.

Через дорогу от их прежней студии стоял бурый «Форд»-седан, а в нем сидели двое немолодых мужчин. Кавуто и Ривера, следователи убойного отдела, с которыми она договорилась в ту ночь, когда взорвали яхту Илии. Они, конечно, проворны — но, может, и не совсем. В новое жилье она тоже попасть не может. До него лишь полквартала, но переходить дорогу надо в открытую. Но даже так — а вдруг там заперто?

Когда запищали часы, она подпрыгнула от неожиданности на четыре фута.

Животные протрезвели только к концу второй смены после того, как вернулись в «Безопасный способ». Хлёст сидел один на широком заднем сиденье лимузина «Хаммер», уронив голову в руки и отчаянно надеясь, что все это отчаяние и презрение к себе — лишь результат похмелья, а не то, что на самом деле: огромная пылающая клизма реальности. Реальность же сводилась к тому, что они истратили полмиллиона долларов на синюю шлюху. Хлёст катал огромное это осознание туда-сюда у себя в голове. Затем поднял голову и посмотрел на прочих Животных — те расселись по периметру лимузина, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Ночью им пришлось раскидать два полуфургона товара — они знали, что это грядет, потому как сами заказали такое количество, дабы компенсировать свою отлучку, за которую Клинт приподзапустил полки. Стало быть, они протрезвели, собрались с духом и все раскидали, как и полагается настоящим Животным. А теперь брезжила заря — и в головах у них тоже забрезжило. Вероятно, они сурово все проебали.

Хлёст рискнул искоса глянуть на Синию — та сидела между Барри и Троем Ли. Она взяла себе квартиру Хлёста в «Северном Мысу», и ему теперь приходилось ночевать на кушетке у Троя Ли. А там еще жило человек семьсот китайских родственников, включая бабушку, которая, всякий раз, проходя днем через комнату, в которой пытался выспаться Трой, верещала: «Чё и как, мой черномазый?» — и старалась непременно его разбудить, чтобы он похлопал ее по спине или стукнулся с нею ладошками.

Хлёст пытался объяснить ей, что афроамериканца невежливо называть «черномазым», если ты сам при этом не афроамериканец, но тут зашел Трой Ли и сказал:

— Она только по-кантонски понимает.

— Неправда. Она все время заходит ко мне и говорит: «Чё и как, мой черномазый?»

— А, ну да. Со мной она так тоже делает. Ты ее похлопал?

— Нет, блядь, я ее не хлопал. Она меня черномазым обозвала.

— Ну, она не перестанет, покуда не похлопаешь. Так уж она устроена.

— Это херня какая-то, Трой.

— Ее кушетка.

Хлёст, окончательно утомленный и уже похмельный, похлопал иссохшую старуху по спине.

Бабуля повернулась к внуку.

— Чё и как, мой черномазый! — Внук исправно оделил ее хлопком и получил взамен свой.

— С вами все не так, как с нами! — сказал Хлёст.

— Лучше поспи. Завтра у нас большая выгрузка.

А теперь и полмиллиона долларов нету. Квартиры нету. Лимузин им стоит тысячу долларов в день. Хлёст выглянул в тонированное окно — за ним перемещались лоскуты теней, которые отбрасывали уличные фонари, — после чего повернулся к Синии.

— Синия, — сказал он. — Нам придется отказаться от лимузина.

Все в шоке подняли головы. Никто ничего не говорил ей после того, как они закончили разгрузку. Кофе и сок ей покупали, но не разговаривали при этом.

Синия посмотрела на него в ответ.

— Найдите мне то, чего я хочу. — Ни грана злобы в голосе, даже требованием это не прозвучало — просто утверждение факта.

— Ладно, — ответил Хлёст. Потом сказал водителю: — Сверните тут направо. К тому дому, куда мы вчера вечером ездили.

Он переполз поближе к перегородке. Невозможно смотреть на всю эту херню через тонированные стекла. Они проехали только три квартала по ЮМЕ,[19] и тут он заметил бегущую фигуру. Слишком, чересчур уж быстро бежала она для джоггера. Бежала, как от огня.

— Прижмитесь-ка вот к этому парню.

Водитель кивнул.

— Эй, парни, — это же Флад, нет?

— Он, — кивнул лысиной Барри.

Хлёст откатил окно.

— Томми, тебя подвезти, брат?

Тот, не сбавляя шага, закивал, как китайский болванчик на крэке.

Барри распахнул заднюю дверцу. Лимузин даже не успел затормозить, а Томми прыгнул в него и приземлился на Дрю и Густаво.

— Ох, чуваки, как хорошо, что вы тут оказались, — сказал он. — Где-то через минуту я…

И он отрубился у них на коленях. Над холмами Сан-Франциско взошло солнце.

15

Бракованные клоуны

Инспектор Альфонс Ривера наблюдал за бракованной девочкой-клоунессой: черно-белые полосатые чулки, зеленые кроссовки. Она вышла из квартиры Джоди Страуд и направилась вверх по улице, а затем развернулась и уперлась взглядом в их бурый седан без спецмаркировки.

— Нас сделали, — заметил партнер Риверы Ник Кавуто — широкоплечий медведь, тосковавший по временам Дэшилла Хэмметта, когда легавые круто разговаривали, а проблем, которые было бы невозможно решить кулаками или свинчаткой, было до крайности немного.

— Ничего нас не сделали, — отозвался Ривера. — Она просто смотрит. Двое немолодых мужчин сидят на городской улице в машине. Необычное зрелище.

Если Кавуто был бы медведем, Ривера был бы вороном — острые латинские черты лица, весь поджарый, виски только начали седеть. В последнее время он пристрастился носить дорогие итальянские костюмы — шелк-сырец, лен. Если такие можно было найти. Партнер же его носил мятое от «Мужского со склада». Ривера частенько недоумевал: возможно, Ник Кавуто — единственный гей на планете без вкуса к моде.

Неуклюжая девчонка с енотовым макияжем двинулась к ним через дорогу.

— Окно подними, — сказал Кавуто. — Закрой окно. Притворись, что не видишь ее.

— Не собираюсь я от нее прятаться, — ответил Ривера. — Это же просто ребенок.

— Точно. Ее не стукнешь.

— Господи, Ник. Она просто жутенькая девчонка. Что с тобой такое?

Кавуто нервничал с того момента, когда они подъехали к дому. Не по себе им было обоим: парень по имени Клинт, один из ночных грузчиков «Безопасного способа» в Марине, оставил на автоответчике Риверы сообщение, что, дескать, рыжая вампирша Джоди Страуд вовсе не уехала из города, как обещала. Мало того, ее дружок Томми Флад теперь-де тоже вампир. Для обоих полицейских это был неважнецкий поворот событий: они забрали свои доли выручки от коллекции шедевров искусства старого вампира в обмен на то, что всех участников отпустят. На самом деле отпустить всех было единственным вариантом. Ни одному следователю не хотелось объяснять начальству, как так вышло, что серийный убийца вдруг оказался древним вампиром и что выследила его компания обдолбесов из продуктового магазина. А когда Животные подорвали вампирскую яхту — ну, вот тогда-то дело и закрылось, и если бы вампиры уехали из города, все сразу стало бы хорошо. Следователи планировали пораньше выйти на пенсию и открыть лавку редких книг. Ривера собирался научиться играть в гольф. А теперь у него было такое чувство, что все его надежды уносит прочь злобным ветерком. Двадцать лет в органах, даже взяток за превышение скорости ни у кого не брал — и вот на тебе: стоит огрести сотню тысяч долларов и отпустить вампира — и весь мир на тебя вызверяется, словно ты злодей. Ривера воспитывался в католичестве, но теперь начинал верить в карму.

— Отъезжай. Отъезжай, — сказал Кавуто. — Обогни квартал, пока не уйдет.

— Эй, — произнесла бракованная клоунесса. — Вы легавые, что ли?

Кавуто стукнул по кнопке стеклоподъемника со своей стороны, но двигатель не работал, поэтому окно не поддалось.

— Уходи, девочка. Ты почему не в школе? Тебя привлечь за прогулы?

— Зимние каникулы, мозготрест, — ответила девочка.

Ривера не сдержался и фыркнул, стараясь сдержаться.

— Проходи, девочка, проходи. Иди смой с лица эту пакость. Ты как с фломастером в зубах заснула.

— Ну да, — ответила девочка, разглядывая черный ноготь. — А вы как фунтов триста кошачьей блевотины закачали в дешевый костюм и фигово подстриглись.

Ривера съехал по сиденью ниже и отвернулся к дверце. У него не было мужества смотреть на своего напарника. Он был уверен: если пар из ушей возможен, сейчас он у Ника идет. И если Ривера на него глянет — все, пиши пропало.

— Будь ты парнем, девочка, — произнес Кавуто сквозь зубы, — ты б у меня уже в наручниках была.

— О боже, — выдохнул Ривера себе под нос.

— Будь я парнем, это запросто. Только вы б у меня тогда сгоняли к садо-мазо-банкомату, потому что за извращения надбавка полагается. — Девочка нагнулась к окну и подмигнула Кавуто.

Ну все. Ривера захихикал, как ребенок, из глаз у него полились слезы.

— Здорово, блядь, ты мне помогаешь, — произнес Кавуто. Он протянул руку, повернул ключ зажигания в стояночное положение и закрыл окно.

Девочка перешла на сторону Риверы.

— Так вы Флада видали? — спросила она. — Легаш? — Это слово она добавила с жестким «ш» на конце, словно знак препинания, а не профессию.

— Ты же только что из квартиры вышла, — ответил Ривера, стараясь придушить в себе хи-хи. — Ты и скажи мне.

— Там никого. А штопаный кальсон мне денег должен, — ответила девочка.

— За что?

— За то, что я ему делала.

— Поконкретней, солнышко. В отличие от моего напарника, я не грозный. — Это, конечно, была угроза, но Ривера думал, что наткнулся на золотую жилу, глаза у девочки раскроются, и она узрит свет истины.

— Я помогла ему и этой его рыжей карге барахло в фургон погрузить.

Ривера оглядел ее с головы до пят. Весу в ней никак не больше девяноста фунтов.

— Он тебя нанял помочь с погрузкой?

— Да по мелочи херню всякую. Лампы там и прочее. Они типа спешили. Я мимо шла, он меня остановил. Сказал, стоху даст.

— Но не дал?

— Дал восемьдесят. Сказал, при себе нету больше. Чтоб я утром за остатком пришла.

— А они не упоминали, куда именно едут?

— Сказали только, что утром из Города отваливают, как только со мной расплатятся.

— Ты заметила в них что-нибудь необычное? Во Фладе и этой рыжей?

— Дневные обитатели, как вы. Обычные буржуазные четыре-ноль-четыре.

— Четыре-ноль-четыре?

— Безмозглые. Недоебки из «Гончарного амбара».

— А, ну да, — сказал Ривера. Теперь прыскал напарник.

— Так вы их не видали? — продолжала девочка.

— Они уже не вернутся, солнышко.

— А вы почем знаете?

— Знаем. Ты прососала двадцатку. Дешевый урок. Теперь уходи и больше сюда не возвращайся, а если он или она выйдет на тебя или ты их увидишь — звони мне.

Ривера дал девчонке карточку.

— Тебя как зовут?

— Имя дневной рабыни надо?

— Конечно, давай такое попробуем.

— Эллисон. Эллисон Грин. Но на улице меня знают как Эбби Нормал.

— На улице?

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга, не имеющая аналогов в отечественной научной фантастике!Пятнадцать ведущих писателей-фантастов...
Прошло всего четыре года со Дня Беды, когда высокоэнергетическое Копье пронзило нашу планету насквоз...
Сорок лет минуло с тех пор, как 15 сентября 1946 года над Манхэттеном был распылен чудовищный вирус ...
15 сентября 1946 года человечество изменилось навсегда в ту минуту, когда на свободу вырвался грозны...
До прочтения знаменитой трилогии Стига Ларссона «Millennium» у многих из нас бытовало практически ид...
Что несут миру так называемые «либеральные» ценности? Скрупулезное соблюдение прав человека, невидан...