Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины Артемьева Галина
— Спит, — улыбнулся врач, явно радуясь тому, что видит на мониторе.
Я уже любила своего человечка всем сердцем.
Позвали мужа. Он тоже умилился и пришел в восторг от вида нашего детки.
— А кто там? Мальчик или девочка? — спросили мы.
— Он еще слишком маленький, — засмеялся врач. — Приходите позже.
Началось радостное ожидание.
Помня тысячи запугиваний во время предыдущих беременностей (не пей — будет отек, не ешь подсоленную пищу — будет отек и многое другое), я и тут опасалась всего без меры.
— Доктор, очень хочется пить, а боюсь, — пожаловалась я как-то врачу.
— Так напейтесь, если хочется пить, — удивился чешский врач. — Делайте то, что вам хочется. В пределах разумного. Алкоголь и сигареты — ни-ни. Остальное — пожалуйста.
У нас запугивали. У чехов обнадеживали и подбадривали.
Существенная разница.
Моя гордость
До сих пор вспоминаю и горжусь! Заявляю честно!
У нас в школе работала библиотекарем очень милая женщина. Ее сын Виталик был ровесником нашей дочки. Приехали они из Молдавии, из места, которое называлось Новые Анены. Как-то разговорились, она поведала свою ужасную историю. У нее подряд, одна за одной, скончались две дочки. Внезапная температура, жар, врачи не могли поставить диагноз… К мужу несчастной женщины подходили люди и советовали ему бросить жену: что-то с ней не в порядке, раз такое происходит.
Чудовищно работают мозги некоторых человекоподобных…
Муж, прекрасный и добрый человек, конечно же ее не бросил. Сумел выбить загранкомандировку, и оказались они в Оломоуце. Им нужно было как-то перевести дух.
Женщина была очень печальна. Никак не могла отойти от пережитого кошмара. И Виталик ее был всегда грустным и болезненным. А я по себе знала: печаль и тоска ни к чему хорошему не приведут. Они могут убить, добить… Но для жизни эти состояния никак не годятся.
И вот стала я внушать этой милой женщине, что так нельзя. Что они с мужем молоды, впереди у них долгая жизнь. Нельзя посвятить жизнь прошлому. Надо жить и создавать радости.
— Какие же у меня могут быть радости? — печально спрашивала женщина.
— Родите тут ребенка! Это самая большая радость! — убеждала я.
— А если с ним что-то случится?
— А если будем думать о хорошем?
Я просто целенаправленно вела с ней работу! Убеждала, внушала. Она даже через какое-то время стала улыбаться, смеяться…
И вот — возвращаюсь я из отпуска, зная уже о своей беременности, встречаю свою «подопечную», и она шепчет мне:
— Сделали, как вы велели. Ждем ребеночка!
— И я жду, — говорю. — Вот, убеждала, убеждала, и сама…
И все получилось замечательно! Днем позже меня родила она девочку, Леночку. Леночка теперь уже взрослая, а уж Виталик — совсем-совсем взрослый.
Вот я и горжусь, что есть на свете молодая прекрасная Елена, к рождению которой я имею непосредственное отношение.
…Что же касается пережитого семьей горя, гибели двух дочек, все прояснилось позже, в эпоху гласности. В Молдавии использовали ядовитейшие пестициды для борьбы с насекомыми-вредителями. Жертвами этих пестицидов стало огромное число людей, особенно пострадали дети…
И второй эпизод. Иду мимо госпиталя, а навстречу мне мама моего ученика, симпатичная, смешливая, само обаяние. Идет, улыбаясь издалека.
— Здравствуйте! Вы в школу?
— Да, а вы?
— А я вот в госпиталь иду. На аборт записываться.
Я так и ахнула. У нее замечательный сынок, ему уже десять лет. Забот с ним никаких — положительный человек растет. Муж — старший офицер, прокормит.
— Зачем вам на аборт? Вы что, еще одного ребенка не вырастите?
— Да я и сама не знаю. Все подруги говорят: зачем тебе лишняя обуза…
— А сын вам обуза?
Она смеется:
— Ну, какая он обуза? Он — образцово-показательный.
— Ну, и второй будет такой же.
— Я вообще-то девочку хочу, — вдруг говорит моя собеседница.
— Тогда зачем аборт? Вот вам девочка, рожайте!
— А если мальчик?
— И что? Убить его теперь за это? Но будет девочка, увидите!
Короче: родилась девочка! Ведь ура? Правда?
«Не умеет строиться!»
1 сентября 1982 года моя доченька пошла в первый класс. Она радостно ждала этого события. Мы все тоже.
Первый день — праздник.
Забираем ее из школы домой.
— Ну как? Тебе понравилось?
— Да там все врут, — разочарованно вздыхает дочка.
Ну, то, что врут — и много — это верно. Но как ребенку удалось в первый же день это осознать?
— Нас посадили за парты и сказали, что мы сейчас отправимся в путешествие, — рассказывает дочка. — Спрашивали, на чем мы хотим путешествовать: на самолете, поезде, корабле? Мы все выбрали самолет. И стали ждать, когда нас повезут в аэропорт. Я только волновалась, что вас не предупредила. А учительница сказала: «Ну вот, дети, мы все в самолете (!!!) и сейчас полетим в страну знаний!» Обманула нас так, понимаете, решила, что мы дураки конченые.
Все ясно, решила я, начинались обычные школьные будни с обычным школьным идиотизмом. Только по сравнению с нашими ученическими годами маразм явно крепчал.
Недели через две после начала занятий моя дочь расстроенно протягивает мне дневник. Там краснеет замечание: «НЕ УМЕЕТ СТРОИТЬСЯ!»
Я не понимаю, что оно значит. Как я научу ребенка строиться дома? Может, имеет смысл учителю как-то постараться?
Под замечанием пишу свой родительский ответ: «Была жестоко наказана». (Ой-ой, сейчас бы органы опеки вмешались в воспитательный процесс, нынче шутки плохи.) Но тогда мой ответ возымел действие. Замечаний больше не появлялось.
В ожидании чуда
Помните анекдот?
Штирлиц, стараясь прийти в себя после беседы с Мюллером, залпом выпил поллитра московской водки и выпал с балкона, но чудом удержался за решетку. Чудо потом распухло и долго болело.
У каждого свое чудо. Кому что дано.
И у каждого чудо порой ведет себя неадекватно. А потом долго болит.
В моем случае чудом был мой муж.
Такие чудеса творил… Хичкок бы позавидовал сценариям нашей повседневной жизни. Точно говорю, не преувеличивая.
Был мой Артемий Октябревич военным врачом. И на пять лет послали его с нами впридачу в Чехословакию. Так тогда называлась страна, которой нынче нет на карте. Как и нашей родины — Советского Союза… Стерли. А воспоминания не стираются никак. Ну, пусть живут.
Поселились мы в чешском доме (не в военном городке, а прямо в гуще местной жизни). Это было хорошо: я быстро заговорила на чешском, быстро вникла в добрый уклад жизни замечательного народа. Но о помощи какой-либо я попросить бы никого из соседей не решилась — нам нельзя. Мы в несколько ложном положении… Представители сверхдержавы… То ли друзья, то ли враги, то ли оккупанты, то ли защитники.
Надо сказать, нас никто не обижал. Наоборот. Детей очень любили (их пока было двое на описываемый момент), приносили нам целые подносы с бухтичками (это некое подобие наших пирожных, скажем так).
И вот эпизод. Далекий год… Незабываемый… Брежнев уже умер. Андропов еще жив. Земля исправно вращается вокруг солнца. Приближается Новый год. Мы с ребятками нарядили елку, убрали квартиру. Я жду третьего ребеночка. Семь месяцев беременности. Хочу встретить Новый год в теплом домашнем кругу, загадать желание, чтоб родился мальчик. Что еще? Других желаний не было. Вернее, было одно — заветное, но оно все равно не исполнилось бы. Это я к тому времени уже твердо знала.
Муж с утра был на службе, больных осматривал. Потом обещал помочь накрыть стол — 31 декабря все-таки. Но в четыре часа вдруг спохватился: надо срочно на службу, у него тяжелый больной.
Охохонюшки… Про тяжелого больного речь заходила всегда не зря и не вовремя. Этот тяжелый больной — вечный и не приходящий в себя долгие годы — и был моим крестом тяжким. «Тяжелый больной» на языке мужа значило: «Мне скучно среди этой суеты. Мне надо выпить».
Но! тут удивительный парадокс моего личного восприятия — я каждый раз почему-то верила, что именно сейчас муж говорит чистую правду. И больной нуждается в срочной помощи. Может, желание срочно надраться и потерять человеческий облик превращало мужа в гипнотизера? Или, что вероятнее всего, я была круглой дурой… У нас в семье не пили, и программа отношений с пьющим членом семьи заложена в меня не была детским моим воспитанием.
В общем, как тысячи раз до этого, отправился Артемий к «тяжелому больному». Клятвенно пообещал вернуться через час.
Мы накрыли на стол. Я ухитрилась незаметно засунуть подарочки под елку. Время, так сказать, неумолимо продолжало свой резвый бег.
Часа через три до меня, естественно, дошло, что проклятый больной — все тот же… Верный спутник нашей семейной жизни. Поэтому ждать, когда Штирлиц со своим распухшим чудом явится, смысла не имело. На душе скребли кошки.
Знаете, беременным женщинам бывает нужно… Что им только не бывает нужно… Например, вместе с мужем встретить Новый год… Но я не имела права расслабляться и съезжать в негатив.
Дети заметили подарки. Радость, удивление, счастье…
По чешскому ТВ идут программы — одна смешнее другой (чувство юмора у народа уникальное).
Все хорошо.
Но подспудно я все же жду своего чуда. Где он? Что с ним? Уже одиннадцать… Через час Новый год. А наш, московский Новый год уже час как наступил. Мы как раз с детками его отметили. Выпили лимонад, желания загадали…
— А теперь — спать! Спать, мои солнышки…
— С Новым годом, мамочка!
— С Новым годом, деточки мои…
Детки быстро улеглись.
Я одна. Нет. Мы с моим ребеночком, которому предстоит появиться на свет ровно через два месяца, в феврале…
Мне хочется плакать, но нельзя. Я говорю себе: «Ничего. Нельзя. Новый год… Как встретишь, так и проведешь… Надо радоваться… Надо загадывать желание… Пусть будет мальчик…»
Заветное — чтоб муж перестал врать и пить — я уже давно не загадываю… Понимаю, что не сбудется никогда…
В без четверти двенадцать слышу возню у входной двери. Открываю.
Вижу — чудо. Распухло до неузнаваемости. Себя не помнит и не понимает. Еле стоит. Мне страшно, что он всей мощью своих 120 кг упадет на мой живот… Как он шел по городу? Шинель военная распахнута, галстука нет… Шапки тоже…
Делаю шаг назад. Чудо вваливается в свой мирный дом, падает у входа. Все — запас его самоконтроля закончился. Я захлопываю дверь. Снизу, со стороны пола, доносится грозное:
— Откуда такая жестокость! У меня больной тяжелый, а ты… А ты… Все всё понимают… А ты — жестокая…
Эта тема почему-то всегда звучит, когда чудо возвращается после затянувшегося осмотра тяжелого больного.
Встать он не может. И это хорошо. Потому что когда может встать, обязательно раскрутит скандал, разбудит детей. А тут — просто поорал и заснул.
А до Нового года — всего ничего осталось…
Каких-то две-три минуты… Скорее лимонад налить в бокал! И не вздумать плакать. Детка в животе испугается. И — надо улыбаться… Ведь как Новый год встретишь, так и пойдет…
У меня все хорошо, Дедушка Мороз!
Слышишь? У меня все хорошо! Очень! Мне тепло! Тепло! На храп из коридора не обращай внимания. Все равно — муж же дома. И мне не надо волноваться о нем… Жив, здоров… Пожалуйста — пусть детки будут здоровы. И пусть родится мальчик. Мальчик!
— Бум… бум… …
— Главное еще, Дед Мороз, пожалуйста, умоляю, сделай так, чтобы соседи не пришли поздравлять… Хотя вряд ли… Они понимают… Живот… Мне раньше надо спать лечь. Но на всякий случай — пусть не приходят. Пожалуйста! А то тут у входа лежит честь советского офицера… Нельзя ее ронять…Она сама упала. Случайно. Не удержалась… Но встанет! Встанет завтра!
Дед Мороз все исполнил в лучшем виде. Первого января пошла гулять с детками… На пустыре чешские мальчишки играли в футбол с советской офицерской шапкой. В груди кольнуло. Честь советского офицера подвергалась частичному поруганию…
— Дед Мороз… Еще одна просьба! Пусть никто не узнает, чья это шапка… Пусть ребята ее запинают так, чтобы она превратилась поскорее в кусок рухляди… Стыдно, Дед Мороз!
И кто после этого скажет, что я невезучая? И что Деда Мороза не существует? Через пару дней шапку вовсе было не узнать… Спокойно идешь себе мимо пустыря и даже в ус не дуешь…
Когда-то замечательный чешский писатель Карел Чапек (кстати, ему мы обязаны словом РОБОТ — это попутно) сказал о захвате своей родины фашистской Германией:
«Все не так плохо: Нас не продавали — нас выдали даром».
И действительно — как метко сказано!
Но не про нас…
Потому как мы сами себя сдали… Как ту шапку… По пьяни.
Но как же удобно, лежа на полу в собственной блевотине, обвинять всех кругом! Виноватые всегда найдутся… Вот — жена с пузом… Спящие дети… Их удобнее всего сдать… Даром…
Сдвиг
В Чехословакии однажды увидела по ТВ в популярной программе (что-то вроде психологического практикума) сюжет о молодой паре.
Они любили друг друга. Только молодой человек постоянно подводил свою возлюбленую: то на свидание опоздает, то не приходит вовсе, то приходит пьяным. Вот так, шаг за шагом показывались этапы жизни его — пьющего и не справляющегося с собой, и ее — верящей раз от разу его обещаниям перестать, бросить. Каждый раз это повторялось совершенно одинаково. Недолгий спокойный период (несколько дней). Она счастлива. Он, кажется, тоже. Потом, когда она уже верит (в сто первый раз), что все позади и теперь будет только хорошо, он срывается, причем в самый постыдный момент: на глазах у ее родителей, общих друзей и так далее и тому подобное.
Знакомая история?
Я смотрела этот фильм с большим интересом, поскольку сама находилась в подобной ситуации. То есть — просто один к одному. В итоге в жизни моей все подчинилось слабости мужа. Не пьет — у меня крылья вырастают, я работаю, пишу диссертацию, ухаживаю за детьми, слежу за домом, мне весело. Но — срыв. Ожидание его с работы. Нет его и нет. И не хочется верить, что вот — опять. Бессонная ночь. Приходит под утро. В каком виде — и говорить не стоит… Я не буду тут вдаваться в подробности, так как это слишком обыденно, хорошо всем знакомо. Ничего нового.
Я все время старалась держать хорошую мину при плохой игре. Никому не жаловалась. Брала с мужа обещания. На трезвую голову он очень раскаивался, клялся перестать, рассуждал достойно и мудро.
Я очень хотела верить. Очень. Я хотела, чтоб у детей был отец. И семья была главной ценностью моей жизни.
Поэтому каждый раз я прощала. Верила, что каждый раз — последний.
Но… проходило всего несколько дней и…
Вот почему я смотрела этот фильм, с болью и ужасом узнавая собственную ситуацию. Причем героине было полегче: она пока еще даже замуж за своего возлюбленного не вышла, а только собиралась. И детей, понятное дело, у них еще не было.
Признаться, мне было очень интересно, что скажет в конце консилиум специалистов. Мне для самой себя важно было уяснить один вопрос: смогу ли я в одиночку тягаться со столь сильным пристрастием моего мужа (любимого мужа — замечу) к алкоголю.
Знаете — комментарий меня поразил. Все, как один: и психологи, и социальные работники, и медики сошлись на единственной точке зрения. Суть ее состояла в следующем. К любому характеру можно привыкнуть и притерпеться: и к скупцу, и к педанту, и к неряхе, и даже к эгоцентрику. Но не беритесь перевоспитывать алкоголика.
Я сильно задумалась. Я отдавала себе полный отчет, что он лгал мне, и не единожды. И даже не сто раз. Он подводил меня, и серьезно подводил. Но я сознательно тянула свою ношу, полагая, что так лучше детям.
Он же, видя, что с рук сходит абсолютно все, и не думал что-то менять.
Все кончилось, как и должно было кончиться.
Я старалась спасать его из любой ситуации, решала все проблемы, возникающие как последствия его пьяных историй. Я внимательно выслушивала все «уважительные причины» его поступков: от неприятностей на службе до моих черт характера, которые ему мешают вести полноценную жизнь. Я прощала. Я брала с него обещания в письменном виде (!!!) — недавно открыла дневник, который вела, растя дочку, а там полно листочков с обещаниями и подписями. Сначала: «Обещаю больше не пить». Потом: «Обещаю пить только дома»… Стыдно мне стало за себя. В какие игры я играла! Но мы все богаты поздним умом.
Посмотрела в старую адресную книгу (восьмидесятых годов), а там телефоны моргов, бюро несчастных случаев, приемных покоев больниц… Вспомнила и ужаснулась: я ведь исправно обзванивала все эти учреждения, когда он не приходил домой ночевать. Упорно и настойчиво.
Я стала полностью зависеть от его поступков, его решений, его желаний выпить (или не выпить). Я не принимала во внимание, что у каждого человека есть своя собственная жизнь. Мне пора было зажить своей жизнью, двигаться дальше… А я все спасала и спасала того, кому это совсем и не нужно было.
А ведь шли прекрасные годы моей жизни, когда были маленькими дети, когда были все условия для радости и любви. Мешало только одно…
Я все надеялась, верила, что изменю ситуацию.
Маленькие радости
Подружилась с чешской коллегой. Она преподавала русский язык в старших классах лучшей гимназии Оломоуца. Посещала все мои лекции на семинарах. Любила я ее за чувство юмора. У чехов вообще чувство юмора уникальное. Скажут вроде невинную фразочку, а за ней такой подтекст… Но это для тех, кто понимает… А в смеси с юмором русским получалась настоящая убойная сила.
Вот как-то пошли мы всей семьей гулять в лес. Муж нашел неверояное количество грибов, их почему-то не собирали. (Странно, это замечаю повсюду: и в Швейцарии, и в Германии, и в Америке — растут себе прекрасные съедобные грибы, а их почему-то не собирают. Покупают в магазине…)
Принесли грибы домой, попросили у соседей атлас с описанием чешских грибов (некоторые отличались от наших, мы могли принять за съедобные те, что на деле были ядовитыми). Вроде все определили, разобрали. Я нажарила огромную сковородку. А детям давать боюсь.
И тут как раз приходит моя чешская коллега — я обещала ей кое в чем помочь. Показываю ей сковородку, объясняю ситуацию:
— По нашим стандартам, все грибы были самые что ни на есть съедобные. А вот у вас… И не знаю…
Она, ни секунды не раздумывая, шепчет, показывая глазами в сторону комнаты, куда удалился, поприветствовав ее, муж:
— Ему дай, а сами не ешьте!
Большой жизненный опыт заключался в этой короткой фразе…
Грибы, кстати, оказались съедобными. «Ему дала, а сами — не ели».
Эта моя коллега рассуждала со мной как-то о том, что помогает женщине выдержать, прямо скажем, непосильные нагрузки.
— Маленькие радости! — говорила она. — Надо доставлять себе маленькие радости! Иногда иду, чуть не падаю, настроение плохое, дома впереди уборка, готовка, завтра снова на работу… Тогда я захожу в магазинчик, покупаю себе юбочку, свитерок… И настроение снова на высоте!
Да, у них в стране женщина могла себе позволить маленькую радость — зайти и купить какую-то приятную мелочь… Ведь свитерок можно было купить за 5–10 рублей на наши деньги. (Цена пары колготок.) У нас же просто так — зайти, выбрать, примерить, купить — было совершенно невозможно. Не говорю уж о ценах. А о самом приятном процессе покупки… Если что-то появлялось на прилавках, это надо было хватать без раздумий, если деньги имелись. Дома примеришь. Не подойдет, продашь другой страждущей.
«Идут белые снеги»…
Готовим в чешской гимназии учеников выпускных классов к конкурсу чтецов. Они должны по-русски прочитать стихотворение. Комиссия выберет, кто лучше прочитал. Победителю полагаются какие-то поблажки при поступлении в вуз.
Одна девочка, похоже, самая отличница читает стихотворение Евтушенко «Идут белые снеги». Читает замечательно! Практически без акцента, с пониманием. Одно режет мне слух. У Евтушенко в слове «Идут» надо делать ударение на первый слог, на «И». Такова воля автора. И в этом случае размер стиха безупречен.
Девочка упорно читает «идут». Ну да, таково существующее ударение. Но в поэзи часто встречается авторский перенос ударений.
Я поправляю. Читаю сама.
— Вот оно что! — восклицает моя чешская коллега. — Теперь понятно. А то мне что-то в ритме мешало, какой-то сбой.
— Именно! — радуюсь я.
Коллега задумывается.
— Все правильно. Я понимаю. Но пусть она читает «идут». Комиссия ее зарубит, если услышит неправильное ударение.
— А ты объясни заранее. Я тебе книгу принесу, там ударение стоит. И потом — я столько раз слышала, как сам Евтушенко читает… Доверься мне.
— Я им скажу, а они решат: самую умную из себя строю… Нет, пусть читает «идут».
Девочка заняла первое место…
Да, нельзя быть самыми умными. Никому это не надо.
Окна
Дети мои играли во дворе с чешскими ребятками. И очень быстро заговорили по-чешски. И даже настолько прониклись этим языком, что когда играли друг с другом дома, все равно говорили по-чешски. При этом, играя, они называли друг друга не Оля и Захар, а другими именами, придуманными ими исключительно для игры. В играх они звались Ленка и Лешка. Кто их знает, почему? Но если я слышала «Ленка, Лешка…», я понимала, что детям лучше не мешать, они играют.
Прибегает однажды моя дочка со двора и заявляет:
— Мам, девочки меня спросили, почему твоя маминка не моет окна?
Интересный вопрос.
В Москве мы мыли окна два раза в год: весной и осенью. Это было целое событие. Нашатырь, тряпки, газеты… Пока одно окно вымоешь да газетой до блеска натрешь, все силы уйдут.
— Сейчас вроде не время окна мыть, — отвечаю я.
— А они каждую неделю моют.
Это правда. Я сама вижу, что моя подруга Майка только и делает, что моет окна. Я беру гулять с нами ее сына Иржика, а она в это время быстро варит суп (каждый день свежий суп варит! Не то что мы — самое частое — раз в три дня), потом готовит второе и умудряется хоть одно окно да вымыть.
Спускаюсь на улицу и смотрю: и правда! Все окна блестят зеркальным чистым блеском. Все, кроме наших. Наши — пыльные, серые. Вот стыдобища-то!
Ну что ж… Не будем со своим уставом ходить в чужой монастырь. Будем мыть окна.
Я покупаю средство под названием «Окена», бумажные салфетки и — раз-раз: окно блестит. Пять минут всего ушло. Так с тех пор и мою окна, как научилась. И обед готовлю каждый день. Заразительны не только дурные привычки. Хорошему учиться гораздо приятнее.
Но вот одна привычка чехов в наш быт не вошла и не войдет никогда. Увы. Но знаю, что говорю.
У них очень трепетно относились к чистоте, в том числе и к чистоте полов, поэтому переобувались еще перед дверью квартиры. И оставляли за дверью свои туфли, ботинки и сапоги. А уходя, перед дверью ставили домашние тапочки.
Удобно?
Безусловно!
Но как-то эта беспризорная и беззащитная обувь резала мне глаз. Стоит себе, а хозяева в это время за закрытой дверью развлекаются… Мало ли чего… Но ничего вообще не случалось! Обувь не пропадала. Как оставляли, так и стояла.
Зато у наших знакомых, вернувшихся в Союз после жизни в ЧССР, произошла интересная история. Пришли они в гости к родственникам и, по сложившейся за пять лет привычке, оставили обувь за порогом.
Ну, вы ж понимаете? О чем говорить? Погорячились ребята.
Выходят через час, а обуви нет. Ушла. Видимо, новые места заинтересовали.
Так и пошли наши знакомцы домой в тапках. Поздней осенью…
Потому и говорю: не все обычаи можно слепо перенимать.
Мальчик!
Я рожала третьего сына в нашем военном госпитале. Рядом со зданием госпиталя находился единственный в городе православный храм Св. Горазда. Сынок родился около пяти вечера, и зазвонили колокола, созывающие на вечернюю службу.
О каждом моем ребенке я вела ежедневные записи. Сколько поел, хорошо ли спал, что сказал, когда встал… Не буду их приводить. История их жизней касается только их.
В начале дневника, посвященного Пашеньке, я написала четыре строки из стихотворения Пушкина «Младенцу»:
- Да будут ясны дни твои,
- Как милый взор твой ныне ясен,
- Меж лучших жребиев земли
- Да будет жребий твой прекрасен.
Под «лучшим жребием» я понимала и понимаю бесценные дары, которыми владеют немногие: любовь к жизни, доброту, внутренний свет и тепло, которыми можешь делиться с теми, кто в этом нуждается.
О таком жребии я молилась для всех своих детей.
…Пройдет не так уж много лет. Моя дочь станет писать стихи и прозу. И появится на свет рассказ «Мальчик» в ее первой книге «Пять минут до конца зимы».
Рассказ этот — о двух маленьких детях в чужой стране, ждущих, когда вернется мама…
Впрочем, вот он, этот рассказ. О том самом событии, когда для нас зазвонили колокола.
Им спокойно, им безмятежно. Ну и хорошо. Зима, ночь, холодно. Какой страшный сон мне только что приснился. Не хочу его вспоминать. Боюсь. Спит Лешка, спят мои мама и папа. Боюсь. Страшно за себя, за родных моих. За мамочку страшно.
Скоро он должен родиться. Это я точно знаю. Мы с Лешкой точно знаем. Конечно, мы хотим брата. Хотим и любим его заранее, еще до его появления. До его первого писка. Ждем все. Слушаем мамин животик. Каждое движение оттуда — счастье. Мамочка, всегда красивая, похорошела вдруг еще сильнее. Вот сейчас спит, во сне улыбается, хорошее что-то, наверное, снится. Я подошла и осторожно, так, чтобы не разбудить, поцеловала ей руку. Со стула взяла ее кофту, которая сохранила ее неповторимый запах. Легла и уснула с чувством любви и спокойствия.
Рано утром нас с Лешкой разбудил взволнованный папин голос: «Милая, вот ботинки, давай ножку, давай я зашнурую, пальто, наверное, надо взять, с собой еще что-то». По-моему, он волнуется больше мамы. Мы одурело смотрим на все происходящее. Наконец мама на прощание целует нас. «Доченька, береги Лешеньку, пока меня не будет. Ты же знаешь, он у нас хоть и вояка, но добрый мальчик и любит тебя очень». Я с тоской понимаю, что осталась за старшую и, пока мамы не будет, я хозяйка. Первое, что мы с Лешкой решаем делать, — это смотреть телевизор. Фильм поразительно напоминает происходящее с нами. Дружная семья: папа, мама, дочка. Мама ждет ребенка, ее везут в роддом. Мы с Лешкой ждем Ђappy End, и тут героиня фильма, мать, в родах умирает, оставляя после себя сына. Впечатлительный Лешка — в рев: «Как же мы теперь будем жить?» Обнимает меня: «Ленка, мне страшно, Ленка». И, всхлипывая: «Мамочка, где же ты мамочка?» Я старшая. Мне нельзя плакать, даже если очень хочется. Так мамочка учила. Начинаю объяснять, что это кино. Не помогает. «Леша, наша-то мама жива». Лешку не переубедишь. Схватился, бедный, за мою майку. Ну если уж Лешка плачет, его ничем не отвлечешь. Выключаю телевизор — никакого эффекта. Лешка все равно плачет. «Лешенька, милый, мама жива, и ребеночек тоже жив, а когда он родится, к нам папа прибежит и скажет. И мы с тобой, Лешка, будем радоваться и любить его очень. Потому что он наш брат, а если мама бы узнала, что ты плачешь, тогда ей плохо бы стало в больнице». Говорю я это Лешке, и он успокаивается потихоньку, понимает, что я его не обманываю. Обнялись мы по-братски. И одновременно умишками своими детскими поняли: что бы ни случилось, мы всегда должны быть вместе и помогать друг другу. Так мы, обнявшись, и сидели. И потихонечку заснули. Проснулась я только вечером. Подошла к окну. За окном снег, темно. Напротив дом, прямо на фасаде водосточная труба, которую мы с Лешкой жутко боялись. Она была похожа на длинного дракона, изо рта которого после дождя текла вода. У дракона были даже глаза. Сейчас он смотрел на меня печальными глазами, наверное, тоже волновался. К счастью, Лешка забыл о своих утренних страхах и уплетал наше любимое лакомство: какао-порошок, смешанный с сахаром. Дракон продолжал на меня смотреть.
Я ждала. Ждала с тревогой, которую скрывала всеми силами от Лешки. Мама, как она сейчас? Наверно, ребеночек уже хочет родиться. Интересно, каким он будет: темненьким или светлым? На кого он будет похож: на маму или на папу? Какого цвета удут глазки?
Запахло углем. Обычно в это время надо топить. Хотя зима в Чехословакии теплая, не то что у нас морозы. Посмотрела на часы. Четыре. Сейчас чехи пойдут по домам, у них рано рабочий день кончается. Лешка принес мне с кухни печенье, которое нам утром пани Мария принесла. Она наша соседка. Когда пекла что-нибудь, всегда нас угощала. Кто-то позвонил в дверь. Может, папа? Обрадовалась я. Побежала к двери. Нет, это не папа. Это пан Говорка, дедушка нашего друга Иржика к нам пришел. «Дети, как ваша мама?» Мы рассказали ему про то, как папа утром увез маму и с тех пор его не было. «Не бойтесь, ребята, все будет хорошо, ну что вы сидите в темноте, мордашки испуганные. Пойдемте ко мне. Я сейчас один, Иржик с родителями уехал в Прагу. Будем играть, а если хотите, я вам почитаю. А папе оставим записку».
Мы обрадовались, мы любили этого доброго старика и решили пойти к нему. Я взяла мамочкину кофту, Лешка взял печенье, закрыли дверь. Написали записку. Игрушек у Иржика было много, пан Говорка объездил весь мир и отовсюду какую-нибудь игру привозил ему. Мы пили чай, ужинали, и как только сели смотреть телевизор, в дверь позвонили, да так, что мы подумали, что у нас пожар. Пан Говорка тоже так думал, но когда дверь открыли и в комнату влетел папа, он сразу все понял. Мы с Лешкой тоже в этот момент все поняли, а чего не поняли, то нам папа через минуту крикнул, разбудив, по-моему, весь дом: «Дети, у нас мальчик!»
Я писала обо всем моей дорогой Танюсеньке, по которой очень скучала.
Вот кусочек письма о той нашей жизни. Пашеньке в то время было чуть больше двух месяцев:
«9 мая 1983 года.
Здравствуй, моя дорогая!
(…) Пишу о детях: о них можно говорить и говорить. Оля уже стала барышней. Помогает мне здорово. Она очень по тебе скучает: „Бабуленька моя, как я тебя люблю и жалею, как я к тебе хочу“. Все время вспоминает о тебе, о том, как вы жили на даче, читает книги, присланные тобой, и все говорит: „Вот бабуля какая молодец, какие книжечки нам прислала!“
Зорик — очень милый и разумный, добрый мальчик. Тоже всеми силами старается помочь, очень любит Пасика, разговаривает с ним (думает, что тот его понимает), говорит: „Мы с Пасиком будем генералами“. Ну, дай Бог.
А наш сладкий маленький Павел Артемьевич очень хороший мальчик. Он понял, когда надо спать, очень улыбчивый, агукает вовсю. Все говорят, что похож на меня. Он очень хорошо реагирует на детей, когда видит Олю или Зорю, весь расплывается в улыбке. Оля его укачивает, помогает мне.
Тёма в нем души не чает. И что интересно: усталости от него совсем нет — только радость. Правду писала одна многодетная мать, что самое тяжелое — это двое детей, с тремя становится легче. Я тогда не поверила, а это действительно так. Я уверена, что наш Пасюла тебя очень будет любить и улыбаться тебе так же широко, как нам.
(…)
Да, когда Пасик описается, я говорю: „Ай-яй-яй, кто у нас такой писун, как стыдно!“ А Зорик говорит: „Мама, ведь Пасюля еще маленький, его нельзя ругать, ему можно писаться и какаться. Писайся, Пасюля, ты мой маленький, мой хорошенький!“ И это он произносит своим нежным голоском.
Читать бесплатно другие книги:
