Ох уж эта Люся Булатова Татьяна
– Для того, чтобы бить человека по лицу… – начала Люся.
– По-твоему, ухо – это лицо? – презрительно уточнила Светка.
– Для того, чтобы бить человека по лицу, – продолжала Петрова, – нужны очень веские причины.
– Они у меня были! – торжествующе заявила разбойница.
– Можно узнать какие? – полюбопытствовала мать.
– Ты мне не доверяешь? – сузив глаза, наступала Светка.
– Конечно, доверяю, – поспешила уверить ее Петрова.
Павлику о поведении дочери тоже донесли. Вечером к ответу были призваны обе. Ни жена, ни дочь не сказали ничего вразумительного. Жебет разошелся не на шутку, грозил запереть дочь дома «на-всег-да». Светка даже не шелохнулась. Смотрела прямо в разинутый рот отца и молчала.
Об истинных причинах рукоприкладства Люся узнала через неделю от запойного слесаря, относившегося к ней как к родной.
– А Светка-то, – поделился он, икая, – молодца. Он ей юбку вверх – она ему в ухо хрясь!
Петрова торопилась оповестить Павлика, требуя смягчить наказание, хотя бы сократить срок. Жебет был непреклонен и строг, Светка – горда и неприступна. Неделю жили в изматывающем молчании. Люсе не осталось ничего другого, как продемонстрировать дочери свою лояльность, переехав из спальни в маленькую детскую. Светка была довольна.
– Ты пожалеешь, – предупредил жену Павлик. – Не сегодня-завтра к тебе придут не соседи, а инспектор по делам несовершеннолетних.
Так и случилось. И, как всегда, Петрова узнала обо всем последняя. И снова причина была благородная – Светка украла бычка.
Никого она, конечно, не крала, гораздо позже утверждала Люся. Но в тот момент дочери инкриминировали именно эту статью Уголовного кодекса (под которую Светка, кстати, не подходила по возрасту).
Любительница животных – кошек, собак, выпавших из гнезда птиц, невероятными усилиями добытых хомяков и морских свинок, – разгуливая по переулкам частного сектора (а делать это категорически запрещалось), обнаружила скитавшегося от забора к забору бычка.
Симпатичного окраса, как и положено, со звездой во лбу, животина издавала, по уверениям Светки, жалобные звуки и всем своим видом просила о помощи. Барышня, понимавшая язык всякой живой твари, сразу же поняла, что к ней обращаются с просьбой: «Не бросай меня». Светка, девочка ответственная, ни секунды не сомневалась. Просто взяла бычка за оборванную веревку и, ласково уговаривая, отвела к себе во двор, поместив скотину в пустовавшем сарае вышеупомянутого слесаря.
Три дня Светка тайно таскала ему траву и выгребала внушительное количество продуктов жизнедеятельности. Впрочем, тайной это было только для ее родителей. Поэтому к появлению участкового уставший от Светкиных причуд двор был готов, и добросердечные бабушки, гроздьями облепившие приподъездные лавки, с готовностью указали местонахождение украденного имущества.
Слесарь, вмиг протрезвев, от ответственности отказался и, вздыхая, указал на арендатора сарая. Светка отпираться не стала. С бычком простилась. И предстала перед инспектором соответствующего ранга.
Дело сшили быстренько. О нем Петровой сообщила сама преступница как раз в момент, который именуется «критическим».
– Почему ты все это время молчала? – не выдержав, заорала мать.
– Я думала, сама справлюсь.
– Тебя столько раз вызывали в милицию! – негодовала Люся. – От тебя должны были потребовать присутствия родителей или хотя бы их письменного согласия.
– Я его принесла, – не смутившись, призналась Светка.
– Как? – обалдела Петрова.
– Сама написала.
– Ты сумасшедшая.
– Я уже взрослая, – не согласилась Светка.
– Взрослые люди понимают, что нельзя брать чужое.
– А я и не брала. Он был ничей.
Люся загрустила от невозможности повлиять на дочь и позвонила начмеду с нетрадиционной для врачебного сообщества просьбой – найти хорошего адвоката.
– У вас что-то случилось? – с тревогой поинтересовался он у своей подчиненной.
– Да. То есть нет. У меня – нет. У дочери. В общем, случилось, – заикалась Петрова, не зная, как описать.
Вместо утреннего приема в поликлинике Люся сидела в кабинете у адвоката. Точнее, адвокатши. На вид ей было не менее восьмидесяти лет, в зубах торчала папироса, и на запястье почему-то оказался татуированный якорь. Это была знаменитая Инесса Моисеевна Крайнц, известная в городе тем, что не имела ни одного проигранного в суде дела.
– Сколько лет девице? – хрипло поинтересовалась адвокат.
– Пятнадцать, – робея, сообщила Петрова.
– Хороша нимфеточка, – хмыкнула Крайнц, смерив взглядом ничуть не смутившуюся от незнакомого слова Светку.
Дело рассосалось. Вместо юга семья отправилась на городской пляж.
Через несколько недель Светку настигла любовь. А еще через несколько – ревность. Причем не к сопернице, а к сестре, любезно приглашенной бабушкой на Черноморское побережье.
– Так нельзя! – возмущалась Петрова.
– Чего нельзя? – переспрашивал Павлик.
– Нельзя разделять девочек. Пусть едут обе.
– Это невозможно. Бабушке это не по силам.
– Если твоей бабушке по силам ехать двое суток в поезде, значит, по силам взять с собой и вторую внучку.
Вера Ивановна так не считала, но под напором Люси дала согласие.
Петрова лихорадочно складывала вещи дочерей и обивала пороги тех, у кого была возможность достать билеты. Люся делала все возможное и невозможное. Билеты купила, вещи сложила, курицу отварила. Домой накануне отъезда Светка не явилась.
Роза плакала от страха, что останется без моря. Люся – от страха, что осиротела ровно на одну дочь. Павлик, проводив дорогих для него женщин, демонстрировал чудеса отцовской ответственности и рыскал по району в поисках пропавшего дитяти. Этим же занималось местное отделение милиции.
Петровой рисовались трагические картины, а Светка в это время наслаждалась покоем в доме новой подруги со звучным именем Алсу.
На излете вторых суток Люся отметила, что из холодильника исчезли котлеты, а с балкона – купальник.
«Жива», – подумала она и почти успокоилась.
Старшая дочь явилась все равно неожиданно. Загоревшая и безумно красивая, она отомкнула входную дверь в расчете на то, что родители на работе. Увидев мать, сообщила:
– Я на минуточку.
Петрова молчала.
– Роза уехала? – как ни в чем не бывало спросила беглянка.
– Уехала, – бесстрастно сообщила мать.
– Я так и думала, – удовлетворенно хмыкнула Светка, распахнув холодильник.
– Что ты ищешь? – поинтересовалась Люся.
– Еду.
– Еды нет. Я ничего не готовила.
– Как обычно, – скривилась Светка.
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Что?
– Где ты? С кем? Что произошло, наконец? Почему ты ушла из дома?
– Я живу у подруги.
– Я была у всех твоих подруг.
– Ты ее не знаешь.
– Хорошо. Где живет твоя подруга?
– У ипподрома.
Петрова съежилась: район ипподрома имел славу одного из самых криминальных в городе.
– Кто ее родители?
– Не знаю. Я их не видела.
– Так не бывает, – устало обронила Люся.
– Я правда их не видела.
– А я не видела, чтобы дети в твоем возрасте жили абсолютно одни.
– А мы не одни. У нее есть брат.
– Еще лучше. Сколько лет брату? – продолжала допрос Петрова.
– Он после армии.
– Чем занимается?
– Ничем.
– А ты?
– Ухаживаю за лошадьми.
– Ты устроилась на работу?
– Нет, я записалась в секцию.
– Когда ты вернешься домой?
– Я не хочу домой.
– Почему?
– Я здесь никому не нужна! – надрывно выкрикнула Светка.
– Это неправда!
– Правда. Ни ему (это о Павлике), ни тебе. Меня даже бабка с собой на юг брать не хотела. Розку позвала, а меня нет.
– Но мы же решили этот вопрос. Я взяла билеты. Ты должна была ехать.
– Уже поздно, – отмахнулась Светка.
– Поздно, – согласилась Люся. – Когда ты вернешься?
– Я не вернусь.
Петрова понимала, что чем настойчивее она будет просить нерадивую дочь вернуться домой, тем решительнее та будет отказываться.
– Скажи адрес, где тебя искать, – устало попросила Люся.
Светка с готовностью нацарапала несколько слов на куске газеты.
– Что я скажу отцу?
– Что хочешь, – разрешила Светка.
– И что вы сказали?
– Сказала, что нашлась, что отправила ее к подруге на дачу.
– Павлик поверил?
– Нет, конечно. Просто знал, что Светка жива, и больше ничем не интересовался.
– Когда она вернулась?
– Через месяц, в конце августа.
Возвращение оказалось будничным. Как ни в чем не бывало, Светка призналась матери, что в девятый класс не пойдет, что подала документы в техникум, что хочет взрослой жизни и, наконец, «оставьте меня в покое».
Покой длился до Светкиного шестнадцатилетия. Вечером за праздничным ужином она сообщила, что снова уходит из дома. На этот раз – к мужчине. Жебет в момент чистосердечного признания поперхнулся и, посмотрев на жену, свирепо произнес:
– Тогда совсем.
– Что совсем? – не поняла старшая дочь.
– Тогда уходи совсем.
– Это мой дом, – вызывающе напомнила Светка. – Когда хочу, тогда приду.
– Если ты уходишь, – проронил Павлик, – то совсем. Ты мне не дочь.
– А я тебе и так не дочь, – вошла в раж Светка. – Твоя дочь – Роза.
– Почему нельзя решить вопрос по-другому? – попыталась разрулить ситуацию Петрова.
– Потому что с вами по-другому нельзя, – призналась Светка и залпом выпила Розин компот.
Ночью Люся уговаривала неразумное дитя остаться. Плакала. Дочь была неприступна.
На вечерний прием в поликлинику Светка пришла, ведя за руку маргинального вида молодого человека. По-хозяйски распахнув дверь в материнский кабинет, представила:
– Это Алексей.
– Я поняла, – не удивилась Петрова.
Юноша подтянул шнурки на берцах и басом сказал:
– Мы решили жить вместе.
– Где?
– У меня.
– У меня – это где?
– Вам адрес дать? – съязвил новоиспеченный муж.
– Дайте.
Алексей назвал улицу, номер дома – и Петрова поняла, что у любви дочери – долгая история. Сопротивляться не стала. Бесполезно. Попросила звонить. Светка не обещала. Прервав прием, Люся долго смотрела в окно на абсолютно счастливую парочку, открыто и с удовольствием целовавшуюся среди детских колясок и негодовавших бабушек.
Целый год Петрова носила в покосившийся дом на окраине солидные суммы, тайком от мужа. Влюбленные встречали ее без должного пиетета. Светка брала деньги и благодарила мать крайне редко. Люся сидела минут пятнадцать, не раздеваясь, и наблюдала за дочерним щебетом. Естественно, не с собой. Уходя, даже не пыталась поцеловать.
– Будь умницей, – говорила напоследок и месила грязь по расплывшейся дороге.
Вернулась Светка неожиданно: худая и черная. Сбросив кроссовки в прихожей, прошла в комнату и в одежде бросилась на кровать. Лежала молча, не двигаясь. Петрова сидела рядом, не нарушая молчания. Роза со своей кровати с ужасом глядела на скорчившуюся сестру.
– Убери ее, – сквозь зубы попросила мать Светка.
– Роза, мурочка, выйди, пожалуйста.
Дважды просить не пришлось.
– Му-у-уроч-ка, – со стоном протянула старшая дочь. – Ты меня так никогда не называла.
– Называла, – эхом отозвалась Люся. – Ты просто не помнишь.
– Не называла. А может, не помню.
– Что-то случилось? – Петрова коснулась дочернего плеча.
– Ничего, – выдохнула Светка, удерживая слезы в голубых остервенело злых глазах.
Перевернулась на спину. Уставилась в потолок на знакомую трещину.
– Олень, – шепотом произнесла Люся.
– Олень, – неожиданно мягко повторила ее дочь и заплакала.
Светка выла тоненько, слова произносила нечленораздельно, путано. Петрова с трудом понимала и поэтому решила предложить свою версию:
– Вы расстались?
Дочь зарылась с головой в подушку. Молчали до темноты. Выплакавшись, Светка обронила:
– Убили.
Про себя подумала: «Слава богу». Стало стыдно – поменяла формулировку: «Слава богу, не что убили, а что вернулась». Совесть молчала. Петрова молчала. Светка спала.
От известия, что дочь вернулась, Жебет на какое-то время оцепенел, а потом визгливо заорал:
– Пусть возвращается туда, где была! Я сказал: ноги ее здесь больше не будет!
– Будет, – оборвала его Люся и снова переехала в детскую.
Второй раз Светка отправилась замуж накануне госэкзаменов.
– Сейчас не время, – пыталась остановить дочь Петрова.
– А когда у тебя время?
– Давай рассуждать, – не сдавалась Люся. – Сдай госы, устройся на работу и живи себе на здоровье.
– Месяцем позже – месяцем раньше… Какая разница? – резонно заметила Светка.
– Тогда без свадьбы, – поставила условие Петрова. – Поживите, потом посмотришь.
Без свадьбы длилось еще год. Парень Петровой нравился. Даже Павлик протягивал ему руку, правда, не глядя в глаза. Звали его то ли Саша, то ли Петя. За давностью лет имя стерлось из Люсиной памяти. Да и из Светкиной тоже.
То ли Саша, то ли Петя был правильным, рассудительным и педантичным. Подобно Жебету, картавил и постоянно поучал (во всяком случае, в гостях) свою взбалмошную возлюбленную. Возлюбленная терпела, терпела, а потом ее терпение лопнуло. Светку постоянно тянуло к половым экстремистам с уголовным прошлым. Всякое благополучие и благопристойность приводили ее в уныние. Она снова вернулась.
Третий Светкин поход закончился свадьбой. К гражданскому алтарю она отправилась под руку со здоровенным верзилой в десантной форме.
– Почему он не в костюме? – полюбопытствовал Павлик.
– Сейчас это неактуально, – отметила Люся, смирившись с дочерним выбором.
Долго не было детей. Светка психовала и упрекала мать в бездействии.
– Подожди, – успокаивала Петрова. – Значит, так нужно.
Дочь отказывалась верить и, как сумасшедшая, таскалась по знахаркам. Наступившая через несколько лет оголтелых мытарств беременность закончилась преждевременными родами, и на свет появилась Алиса. Алиса-то появилась, а вот десантник исчез, не смирившись с рождением неполноценного ребенка.
Потом он периодически появлялся, ссужая бывшую возлюбленную скудными деньгами. Светка смирилась и пошла к отцу на поклон. Впервые в жизни.
– Помоги мне.
– Чем?
– Я не могу больше платить за квартиру. Я не работаю. У бабки пустует комната. Она тебя послушает.
Люся до сих пор не понимает, на какую педаль нажала Светка, но Жебет согласился, взяв с дочери слово, что та примет на себя заботы о бабушке и будет регулярно мерить ей давление.
– А что Роза?
– А что Роза? С ней у меня проблем не было.
– Они совсем с сестрой не похожи?
– Похожи, конечно, не внешне, правда.
– Это чем?
– Обе скрытные. Роза особенно. Даже тайком ее дневник приходилось читать, чтобы знать, что с ней происходит.
Ничего особенного с Розой не происходило. К моменту первого Светкиного ухода из дома это было невинное светловолосое дитя с глазами-блюдцами. Молчаливая, застенчивая и ласковая, она забиралась к отцу на колени и закрывала ладонями лицо. Жебет был счастлив. Петрова – спокойна. Наблюдая за отношениями дочери с отцом, тянула с разводом, боялась, что нанесет дочери непоправимую травму.
– Почему он на тебя кричит? – шепотом спрашивала Роза мать.
– Папа сердится.
– На тебя?
– На меня.
– А на меня?
– А тебя он любит.
– А Свету?
– И Свету. Только по-другому.
Роза верила и не верила. Когда Жебет в очередной раз в ярости швырнул жену об стенку, на Петрову обрушился стеллаж. Девочка, невзирая на свой возраст, в ужасе залезла под стол и закрыла ладонями побледневшее личико. Павлик пытался вытащить дочь из-под стола, та упиралась и, беззвучно раскрыв рот, выдыхала застрявший в горле воздух.
– Вылезай! – орал Жебет, отдирая Розины руки от ножки стола. – Я кому сказал! Расцепи руки!
Роза окаменела и, не отрываясь, смотрела на поверженную и обсыпанную книгами мать. Петрова по губам поняла, что девочка зовет ее, и стала выбираться из-под груды литературного наследия.
– Отпусти ее! – закричала и она.
Остервеневший Жебет наконец-то оторвал от ножки Розины руки и стал хлестать по ним.
– Ма-ма! – наконец-то заскулила девочка.
– Сво-о-о-лочь, – нарушила мораторий на употребление бранных слов Петрова и бросилась на мужа.
Галантный по отношению к чужим женщинам, Павлик в долгу не остался и принял супругу в свои нежные объятия, сжав полные руки на худой Люсиной шее. Петрова, откуда что взялось, хлестала Жебета по всем местам, до каких могла дотянуться. Ее движения напоминали взмахи мельничных крыльев, царапающих небо, но абсолютно безопасных для Павлика.
Обезумевший Жебет свирепо сопел и хватки не ослаблял. Люся прощалась с жизнью, как когда-то в Одессе во время землетрясения. Закончилось все неожиданно: в дверь позвонили, и Павлик вздрогнул. Воспользовавшись моментом, Петрова выскользнула, схватила кухонный нож и, оскалившись, бросила:
– Тронешь – убью.
Снова ночевала в детской. Лежа на Светкиной кровати, рассматривала освещенное ночником лицо дочери. Разметавшиеся светлые волосы, тонкая рука с голубыми жилками. Под замкнутыми ресничным штрихом веками двигались глазные яблоки – снился плохой сон. Боявшаяся одиночества Петрова поняла, что оно ей, в принципе, не грозит, по крайней мере, пока. И приняла решение.
Утром Инесса Моисеевна Крайнц, нахмурившись, разглядывала Люсину шею.
– Кухонные войны, Люсенька, не моя специализация. Хотя по большому счету синячки на твоей шейке имеют уголовный оттенок.
– Помогите, Инесса Моисеевна, – молила Петрова адвокатшу. – Я в долгу не останусь.
– Глупая женщина, – смеялась Крайнц. – Тебе это обойдется недорого – десять систем и пожизненный надзор за дряхлеющим организмом.
Инесса Моисеевна не бросала слов на ветер. Бракоразводный процесс длился год. Жебет регулярно приносил жалобы, порочащие характеристики на жену и петиции в собственную защиту, подписанные соседями и дружественными членами партии.
Крайнц ненавидела коммунистов – Жебетов развели.
– Я никуда из своего дома не уйду! – с пафосом заявил Павлик, вернувшись в родные стены в статусе бывшего мужа.
– Как ты себе это представляешь?